Великая древняя Зебрика (гет)

Наша сказка стала былью и сбылась,

ведь История лишь только началась.

* из невошедшего в отчёт о Рагнарёке.

Примерно двести лет спустя после событий предыдущей главы.

Фессон толкнул её плечом, отчего Алое едва не сверзилась со стула.

— Тише ты, бегемот, — буркнула она. — Опять приставать будешь?

— Имею законное право, — он куснул её за ухо, — ты жена мне, или кто? Я как раз с манёвров, устал, как ломовая лошадь.

— И где же ты там устал? — Удивилась Алое, — Я вот как-то на учениях ни разу не уставала.

— Это потому, что вместо тебя работал начштаба, — пояснил Фессон, — а я сам был начштаба. Сие полезно — а вдруг он внезапно сдохнет?

— То есть, а что у нас в столице творится, тебе вообще всё равно?

— Ну, я верю, что ты со всем справишься… Или мне надо кого-то там повоспитывать?

— Да нет, — задумчиво сказала Алое, — это я сама могу. А тебе скорее стоит оставаться прибержищем справедливости. Доброй, так сказать, ипостасью нашего тандема… Ты понимаешь, студенты столичного общеобразовательного института прислали мне бумагу с какими-то требованиями. Я дала им сутки, чтоб выдать зачинщиков, а потом вернуться к занятиям, будто ничего не было.

— То есть, ты эти требования даже не читала? — уточнил Фессон.

— А как ты думаешь, милый? — Она улыбнулась. — Я бумажки от канцлера читаю не всегда, а ему, извини, под семьдесят лет, и сей старый хрен меня даже пару раз в шахматы обыграл… А данные мудрецы… Ну что умного они там могли написать? Ладно, я шучу — не так это всё произошло.

— Да, — кивнул он, — удар почувствовали, наверно, все маги Эквуса. Но я жажду подробностей.

— Вобщем, было так. После ванны я сидела на кресле в саду, в загородной резиденции, и отдыхала. Играла лёгкая музыка, и струи фонтанов распространяли прохладу. Тут мне донесли, что делегация от столичного Университета желает аудиенции. Сначала я хотела их послать по известному адресу, но мне было скучно, и я решила их принять. В ходе довольно косноязычной беседы выяснилось, что они хотят освобождения узника, распространявшего неблагонамеренную литературу. Он, оказывается, тоже студент… Вот что тебе первым делом приходит в голову при словах «неблагонамеренная литература»?

— Способы трансмутации металлов. Если дюжина идиотов начнёт штамповать золото, чтоб удовлетворить любую текущую проблему, экономическая система пойдёт вразнос, и цены на памяти одного поколения будут удваиваться.

— Да, — кивнула кобылка. — А ещё?

— Способы сокрытия улик при магических преступлениях. Создание ложной памяти или стирание существующей. Работа муторная и долгая, но энтузиастов любого дела среди волшебников всегда масса.

Она покивала.

— А теперь подумай: какое отношение к этому мог иметь студент-историк? Правильно, никакого… И тут в процессе разговора до меня начало доходить, за кого они просят. Я читала дело. В силу особой государственной важности мне его приносили… То есть, в начале сей студент пишет обычные благоглупости. Что надо-де сделать, дабы всем было хорошо, рабство отменить, туда-сюда… Как сделать это, оставшись в живых и не сорвавшись в кровавую войну, он, понятно, не знает и даже не задумывается… Но дальше больше. Единственным препятствием на пути ко всеобщему счастью являемся, как легко догадаться, мы с тобой. Нет, он не предлагает нас убить, но напоминает, что для трёх четвертей Зебрики мы являемся завоевателями и узурпаторами. А значит, таких монархов и игнорировать не грех.

Фессон поджал губы.

— Я так понимаю, что чувства субординации и самосохранения ему с детства не завезли? Я бы ещё может простил, если б такую аргументацию на переговорах задвинули мне главы древнейших и могущественнейших родов. Наши предки, дескать, когда-то почти бескровно приняли ваше с женой владычество в надежде на взаимовыгодное сотрудничество — поэтому не давите на нас слишком сильно. Но от молокососа, который никто и звать никак…

Алое, видя, что муж не на шутку рассердился, сделала успокоительный жест.

— Как бы то ни было, он уже наказан. Выгнав делегацию, я приказала казнить его в тот же вечер. И с чувством выполненного долга легла спать. Одна. Пока кто-то там на полигоне пил винище кувшинами… Гм, да. Утром мне донесли, что Университет, ты понимаешь, поднял мятеж, сел в осаду (есть там с древних времён какая-то стеночка, нам по грудь) приготовился к обороне, ну и выдвинул требования. Я уж не знала спросонья, смеяться мне или плакать. Первое в списке было — дать им экстерриториальность. Дальше я читать не стала и выдвинула свои требования — в течении суток прекратить маяться дурью, или начну убивать. Тем, кто в течении этого срока покинет территорию, тому я потом не буду припоминать… Хотя впрочем, конечно, эти четыре выпуска, кто уцелел, поедут у меня работать в такие зажопински, что и на карте не видать. А оставшимся, думаю, сейчас дам. И экстерриториальность, и нефритовых жезлов телегу, и облегчённый пропуск на тот свет… А дальше было так…

* * *

Алое вырвала «с мясом» ворота и вступила внутрь. Четверо зебр, довольно серьёзных магов, стояли напротив. Один — её ученик, другой — Фессона, третий — тоже Фессона, но гладиатор, на которых он время от времени играл, давая выход своей мужской натуре; и четвёртый, незнакомый, но почти не уступающий прочим. Видно, эти четверо то ли когда-то учились здесь, то ли просто были наняты за деньги.

— Вы можете идти, — сказала королева, — серьёзным зебрам не к лицу детский сад. — И добавила, — я выпущу тех из них, кто раскается.

Для вящего убеждения она включила на полные обороты «молотилку». То есть заклинание, утилизирующее избыточную магическую мощь.

Помедлив несколько секунд, все четверо, молча кивнув, покинули территорию, открыв частично заслонённую ими массу студентов.

Зеброкорн сбросила передний накопытник. Тяжёлая железяка, стоящая, впрочем, целое состояние, в жуткой тишине покатилась по брусчатке. Когда звон стих, Алое обратилась к толпе.

— Многие из вас, распростившись с юношеской дурью, станут когда-нибудь инженерами и управленцами. Я не хочу вас убивать. Тот кто выйдет сейчас и остановится по мою сторону от этой подковы — будет жить. Если нет, то Зебрика выстоит без четырёх выпусков столичного института. Будет трудно, но это станет уроком…

Алое, конечно, видела, что здесь далеко, далеко не все из населения кампуса. А преподавателей-то и вовсе — раз, два и обчёлся. Умные понимали, что пощады, скорее всего, она не даст. И потому, остались самые упёртые.

Это было хорошо, потому что Алое привыкла мыться в тёплом бассейне, спать на шёлковых простынях и не слышать каждый день, что там-то и там-то рухнула очередная плотина. А для этого нужен был определённый уровень науки. Но позволять какие-то вольности она, разумеется, не собиралась.

И тут вперёд выскочила молодая зебра.

— Погодите, не расходитесь… Выслушайте, Ваше величество, дело даже не в казни Олина, хотя он был невиновен… В Зебрике слишком многое делается по произволу. Наместники, и далее вниз по пирамиде, злоупотребляют своим положением.

— Да, это случается, — сказала Алое. — И вы будете, когда вырастете. У вас появится дом, который надо содержать, дети, которых надо учить… Среди вас, кстати, таких нет? — Она невесело улыбнулась. — Но впрочем, если у тебя есть конкретные сведения о конкретных злоупотреблениях — пиши жалобу, её рассмотрят.

— Жалобы часто рассматривают годами, — выкрикнула кобылка, — и часто это ничем не кончается.

— Ну, будь по твоему, — сегодня терпение Алое удивляло её саму. — Бери пергамент и садись, пиши новый порядок рассмотрения жалоб. Вон там два десятка правоведов стоит… Я ведь не ошибаюсь? Бери их себе в помощь и пиши, обещаю прочитать и даже обсудить с тобой.

— Но согласитесь, — продолжала бунтарка, — ненормально, когда для любого изменения надо приложить титанические усилия, чтоб попасть к вам на аудиенцию. А вы то уехали, то кушаете, то спите… Вы же сами когда-то, я знаю, Олин рассказывал, работали в мастерской! Неужели вам никогда не было больно и обидно от несправедливости?

— Вот зачем ты это сказала? — вздохнула королева, — нормально же общались…

* * *

— Они были неисправимые бунтовщики, — пожала плечами Алое, — и осмелились даже оскорблять меня злыми словами. Пришлось всех закатать в стекло… Да пёс с ними, в конце-концов.

— Пёс-то, конечно, с ними, но ведь деньги… Ты испепелила несколько корпусов, и я уж не знаю сколько зебр, подготовка каждой из коих стоила нам приличную сумму…

— Ну, вычти из моего цивильного листа… Я же, между прочим, не обижаюсь, когда ты своим побочным детям платишь отступные.

— При чём здесь это? — нахмурился он, — я же всегда тебе честно рассказываю…

— И я тебе честно рассказываю: они меня оскорбили. Или там надо было мне судебный процесс учинять, с адвокатами, об оскорблении величества?

— Всё никак не можешь простить себе своё происхождение, — вздохнул Фессон. — Вроде ведь ты уже всё всем доказала. И так, если подумать: все принцы и принцессы, князья и княгини, родившиеся в один год с тобой, много веков как в гробу. А ты всё ведёшь с ними счёты… Ладно, не кипятись, — примирительно сказал Фессон, — просто мы впервые с такой ерундой столкнулись, когда бунтуют не рабы, не свободные крестьяне, что я ещё понимаю: если б я был крестьянином, в первую же неделю утопился бы в речке… Также понимаю, когда бунтуют войска, если им жалованье задерживают, хотя такого у нас давно нет… Но этим-то чего не хватает?

Алое в задумчивости растянулась на ковре в позе сфинкса, став немного похожей на гигантскую кошку.

— Понимаешь какая штука: за счёт того, что они образованы, они пользуются доверием, и оттого особо опасны. А мы с тобой можем быть далеко не везде. И именно поэтому любой бунт среди них, и даже намек на таковой, нужно давить в зародыше и в десять раз свирепее, чем, например, в элитной гвардии или даже среди знати. Потому что гвардия, конечно, опасна, как удар меча, но она малочисленна. А дворянство — это клубок змей, но мы по крайней мере чётко представляем, чего хочет каждая отдельная змея, и как с этим работать. Чего же хочет образованщина, не знает никто, в том числе она сама. Это я уже поняла.

— Ну, тут и наша вина есть, — заметил Фессон, — заплыли мы жирком в последнее время. Расслабились.

— Не знаю, — гордо ответила Алое, — я как была стройной, так и осталась. А ты, да, немного стал похож на бегемота. И у меня теперь из-за этого по временам болит спина. Худей, давай… Но я поняла, о чём ты. Что ж, плакать не время. Какие будут наши действия?

— По хорошему, надо посадить половину на хлеб и воду на месяц. Потом определить в круиз на вёслах вокруг континента, чтобы узнали, что такое по-настоящему «плохо». Затем отправить в круиз вторую половину. Но боюсь, уже поздно. Это мы так только усугубим ситуацию… Значит, надо сделать так, чтоб ни у кого не было сомнений в нашей нужности. Почему раньше не случалось подобных вещей? Потому что в любой момент мог прийти другой король, или кочевники, или там, из-за моря кто-то мог приплыть и устроить весёлую жизнь. А наверняка защитить от этого мог только кто-нибудь из нас.

— То есть, нам нужно вторжение, — кивнула Алое, — драконов, грифонов, пони… И поскольку в здравом уме никто не будет на нас нападать, его надо спровоцировать.

— Ну, пони — это вряд ли. Сначала они должны выбраться из родо-племенного строя. Драконы — уже ближе. Но это нам, считай, с каждым придётся договариваться индивидуально. А поскольку живут они долго и успевают набраться ума, то сообразят, что в конце этого весёлого вторжения их ждёт участь стать жертвой на заклании… Никто не согласится.

— А вот грифоны не семи пядей во лбу, — подхватила Алое, — и их можно использовать втёмную. Но как именно? В старые времена они, бывало, грабили Запустынье, пока не подрос Коуди и не насовал им… Гм, полный клюв огурцов. После этого налёты прекратились. Там даже живёт небольшая община на побережье. Промышляют рыбной ловлей.

— Допустим, — предположил Фессон, — в Запустынье проявятся сепаратистские тенденции. Строго говоря, они там никогда и не исчезали. А мы ответим резко: объявим, что раз они такие, мы выводим войска центрального подчинения и магов. Пусть дальше обходятся дворянским ополчением и своими, кустарно воспитанными волшебниками. Информацию по линии разведки сольём грифонам. После этого останется только немного подождать.

— Как бы нам не дождаться того, — перебила жена, — что полыхнёт еще в пяти провинциях. Если Запустынью можно, почему другим нельзя? Не-ет, надо действовать тоньше. Допустим, в каком-то старом кургане молодой и амбициозный грифоний князь найдёт некий артефакт, способный подавлять магию, даже магию аликорнов. Скажем, доспешную перчатку на его лапу. А чтоб он не сомневался, там рядом будет полуистлевший пергамент с описанием эпичной битвы вождя грифонов Сычельва с каким-нибудь древним аликорном… С тобой! — она ткнула копытом в направлении мужа, — и потому, что ты не мог колдовать, Сычелев совсем было победил, но был сражён хитростью и коварством…

— Но перчатку противник по каким-то причинам не изъял. — Подхватил Фессон, — не, я не хочу быть идиотом, даже в глазах грифонов. Пусть он с Коуди сражается. Ему уже всё равно, а мне приятно.

— Жалко его. Коуди нам важную услугу оказал… Пусть тогда сражается грифон с Моареем.

— А он-то что делал на другой стороне континента?

— Так злодей же, — пожала плечами Алое. — Кто их, злодеев, разберёт? Совершал там, видимо, свои злодейские дела: убивал невинных зебр, дома жёг, наводил на мирные земли захватчиков… Что там ещё злодеи творят? Насылал глад и мор.

Фессон глубокомысленно сказал:

— Глад нам, пожалуй, не нужен — упадёт собираемость налогов. А про мор, не слишком страшный, можно подумать.

— Ещё злодеи, — Алое чуть подвигала бровью, — насилуют кобылиц.

— Да, — он кивнул, — молодых и беззащитных.

— То есть, мне надеяться не на что?

— Ну, для тебя сделаем исключение… И наконец, когда он, злодей, на глазах рекомого Сычельва отнял у ребёнка деревянную лошадку, взыграло ретивое, и вызвал он негодяя на честный бой… Только вот будет забавно, если после разгрома вторжения, эта перчатка попадёт к нашим магам, и они найдут в ней твой или мой почерк…

— А мы объединим потоки, — предложила Алое, — и найдут они только почерк какого-то «усреднённого» аликорна. Что подумает нормальный маг?

— Что один из нас, скажем Лемар, когда-то решил сделать бяку другому. Чужими, как тогда было принято, копытами… или когтями. И подсунул Сычельву эту перчатку… Ну что ж, логично. Так и поступим.

— Да, кстати, — вспомнила Алое. — Денкейн вчера тебя спрашивала. Кто-то ей сказал, что я в городе. Зайди к ней.

Фессон кивнул:

— Хорошо… Я понимаю, она тебя бесит, и благодарен, что ты не даёшь это почувствовать ей и окружающим. Ведь она, правда, совсем не виновата, что родилась; и я бы конечно не поселил бы её во дворце, если б её мать не умерла… Да мы, строго говоря, в столичной-то резиденции и не живём практически никогда. Только из-за этих… лауреатов премии «за самый идиотский бунт» пришлось тебе прийти. Я не хотел, чтоб Денкейн росла без присмотра. Но ей уже четырнадцать, скоро она сможет жить одна, я уже купил ей дом.

Алое вздохнула.

— Да, я понимаю. И тоже благодарна, что она не пыталась изобразить дочь, или какие-то родственные между нами связи. Самостоятельность это хорошо. Можешь так ей и сказать.

* * *

Он шёл по коридору, направляясь к комнатам Денкейн и вспоминая, как оно так получилось.

Когда Алое забеременела впервые, то сразу сказала мужу: «чтобы ты не лез на стенку, разрешаю тебе завести любовницу».

Так он, без ложной скромности, и поступил. То же самое повторилось, когда она носила второго жеребёнка, а потом он, увидев красивую кобылку, набрался наглости и попросил разрешения «сходить налево» просто так. Алое махнула копытом: валяй. И пояснила свою странную позицию:

«С высоты нашего возраста, те сорок или пятьдесят лет, которые проживут твои кобылы — это ничто. С моей точки зрения они уже практически мертвы. Что же я буду ревновать тебя к мёртвым?»

Своим любовницам он дарил специальную цепочку с противозачаточным заклинанием. Но они не всегда её носили. Иные от забывчивости, другие — соблюдая древнюю традицию, что на любовном ложе надо быть без каких бы то ни было украшений или одежды. А некоторые — из хитрости, догадавшись, что это за штука, и желая забеременеть от короля, повысив таким образом свой социальный статус. Он же не всегда это проверял, ибо затуманенных страстью мозгов хватало лишь на то, чтобы бережно относиться к партнёршам и не забывать, что это не Алое, с которой можно не сдерживать себя.

И в связи со всем этим перед Денкейн у него уже было два внебрачных сына. Когда это случилось впервые он, немного смущённый, пришёл «каяться» к Алое, которая тоже была «в положении». Фессон ожидал скандала, но жена только хмыкнула в копыто: «ну, заведи себе еще одну кобылку. Только на этот раз сдерживай себя. А то это уже комедия какая-то, если по дворцу станут бродить два десятка беременных кобыл со мной во главе — и все от тебя.»

Однако, с Денкейн получилось ещё хуже. Обычно зебры рожали довольно легко, но осложнения всё же, хоть редко, но бывали. И её мать умерла при родах, получив таким образом из всех «плюшек», положенных при повышении общественного статуса, только красивые похороны.

Но это было потом, а сразу после её смерти Фессон сидел, растрёпанный и несчастный, таращился на жеребёнка и думал, что надо бы найти кормилицу и няньку, и может еще кого. Тихо, стараясь не топать как слон, вошла Алое.

«Давай, я её заберу. У меня всё равно по ведру молока в день лишнего получается. Надеюсь, она не будет с нашей общей дочкой цапаться.»

Жеребец кивнул с молчаливой благодарностью.

И пока Денкейн была маленькой, всё было хорошо. Он радовался, глядя как два почти одинаковых жеребёнка, насытившись, засыпали под боком у Алое. Но когда они подросли, и начали лопотать уже разборчиво, то Дейнкейн, в подражание старшей сестре стала называть Алое «мама». И этого аликорн уже не стерпела, передав заботы о жеребёнке нянькам и сказав, что всему есть предел.

Впрочем, она сохранила хорошее отношение к кобылке до тех пор пока лет в шесть у неё прорезался магический дар.

Сильнее, чем у всех законных детей королевской четы. Лет до десяти теплилась надежда, что Денкейн это именно та наследница-аликорн, и Алое даже готова была простить её за то, что она чужая дочь… Но нет. Просто серьёзная магесса.

В десять лет королева отчитала её за неподобающее обращение:

«Знай своё место».

Ну и в целом, наличие в семье бастардов не считалось чем-то хорошим. Хотя короли, конечно, стояли выше общества, закона и морали, совсем игнорировать мнение других зебр они не могли.

С тех пор в глаза Денкейн называла Алое «королева» или «ваше величество», а за глаза, в присутствии Фессона — мачехой.

— Пап? — Денкейн радостно подбежала к нему.

«И совсем не похожа на свою мать. Скорей на молодую Алое, когда я её впервые увидел на переговорах о признании за ней Сокримерна… Неужели семьсот лет прошло? Невероятно просто.»

А вслух сказал:

— Привет. Ты меня искала? Так или по делу?

— Так!.. Но и по делу… Вобщем, пап, не задавай глупых вопросов. Я всегда рада, когда ты приходишь.

— Спасибо, — он взъерошил ей гриву, — но ты же знаешь, я занят… А ты как тут?

— Скучаю, — она тут же погрустнела. — Наш институт тоже закрылся пока от греха… Да что там, базары все закрыты и улицы пусты. Все стараются лишний раз нос из дома не высовывать, пока мачеха не уедет на эту вашу загородную виллу. Я ведь не стану одна по улицам бегать… Ты же слышал, что устроила Алое?

— Уже слышал, — вздохнул Фессон.

— Ты ничего не хочешь по этому случаю сделать?

— Ну, мы сильно поругались.

— И всё? — спросила она.

— А что я могу сделать? Мёртвых не вернуть…

— Я читала… — задумчиво сказала Денкейн.

— Нет, это плохая идея. Не говоря уже о том, что для этого нужен неповреждённый мозг… А что же твои друзья тебя не развлекают?

— Папа! — она возмущённо пристукнула копытцем. — Друзья не для того, чтоб развлекать, а для того, чтобы дружить.

— Ну, извини, неудачно выразился. Уж забыл, как это бывает. Так где они все?

Денкейн вздохнула.

— Да там же, где все остальные — сидят дома. Я к ним не хожу, потому что их родители меня побаиваются. Точнее, не меня, конечно, а того, кто я есть… А сюда они не придут, покуда мачеха здесь. Вдруг она их увидит и решит, что они недостаточно хороши, чтоб я с ними дружила, или вообще недостойны присутствовать во дворце…

— Ну, не всё так страшно, — успокоил её Фессон.

— Да, я так и сказала. Но они всё равно опасаются. Так что сижу, читаю книги, которые давно хотела прочитать, да было некогда…

За разговором они прошли в её комнаты. Фессон уселся в специальное «своё» кресло, а дочь заняла место за столом.

— Слушай, пока ты здесь, я хотела тебе несколько вопросов по магии задать, в чём я сама не разобралась. Можно?

Она вытащила из стола целый ворох записок. Король подозрительно поглядел на него.

— У вас преподавателей в институте совсем нет? За что я деньги плачу?

Денкейн смутилась.

— Ну, вобщем, это не только мои…

— Ладно, читай. Я надеюсь, там нет вопросов вроде «почему вода мокрая»?

— Что ты, пап. Нам же уже не по десять лет.

— Да, целых четырнадцать. Это, конечно, совсем другое дело.

* * *

Когда-то давно муж научил её маскироваться под обычную зебру. Это оказалось не так трудно, просто раньше у Алое не возникало в том необходимости — шастать под выдуманной личиной по собственной стране и уж тем более по чужой. Но теперь она находила в этом некое удовольствие — погрузиться в уже, казалось, прочно забытую уличную жизнь большого города, поторговаться на базаре, может даже вступить в перебранку, чувствуя, однако, в груди приятное тепло от осознания возможности в любой миг «смешать карты»… Это было не очень достойное чувство, но как известно: всё приятное либо безнравственно, либо ведёт к ожирению.

Сегодня она отправилась в свою бывшую столицу. Город за прошедшие годы немного захирел, но лишь немного. В нём перестали в значительной мере крутиться коррупционные деньги и военная добыча, но удачное расположение и кое-какие ремесленные цеха поддержали его на плаву. Кроме того, это был теперь главный центр «культа Алое»: как-никак, её родной город.

Издали зеброкорн посмотрела на свой прежний замок. Когда они с Фессоном избрали новую столицу, встал вопрос — что делать с кучей выморочной недвижимости по всей стране. В частности, с бывшим дворцом принца-короля. Алое пыталась его продать, хотя бы даже за треть реальной цены, но покупателей не нашлось. Может быть, иным богачам и лестно было поселиться в бывшем королевском обиталище, но а вдруг Алое передумает? И заберёт недвижимость обратно? То есть, деньги она конечно вернёт, но кто вернёт время и нервы потраченные на переезд и ремонт? Вторая же и основная причина заключалась в банальном опасении магических сюрпризов. Королева прожила в этом дворце четыре века, и не все были безоблачны. Пару раз замок на полном серьёзе готовился к осаде, и она ходила расставляла магические мины. Все ли из них были потом дезактивированы? Да она и сама этого не помнила.

В итоге Алое поступила самым логичным путём — в приказном порядке вселила во дворец канцелярию наместника, хотя даже после этого значительная часть помещений осталась пустовать.

Но сегодня путь зеброкорна был не сюда.

Стиснутое посреди городских кварталов, доживало свой век старинное кладбище. Некогда, это было центральное кладбище столицы, но с тех пор утекло слишком много воды, и если б не Алое, ценный участок давно отдали бы под застройку. Она платила городу за сбережение этого осколка прошлого, будучи последней из живых, кто помнил лежащих здесь.

Алое остановилась у двух красиво, но скромно украшенных могил. Ней и Нониз — главные её друзья детства и соратники во взрослой жизни. Оба были в подругу влюблены, а она старалась держать поклонников равноудалёнными, закрывая глаза на их виртуальные «измены», но и сама не блюдя монашеский чин. Да что там, она даже когда-то пыталась устроить их женитьбы, наивно надеясь, что наличие жён снимет проблему… Фессон, конечно, знал об этих её визитах на кладбище, но не возражал. Он тоже не ревновал свою королеву к мёртвым…

Когда через несколько лет после победы в гражданской войне Нониз всё-таки набрался решимости сделать ей предложение, Алое в ответ пустилась в пространные разговоры, что-де: «проси чего угодно, но только не этого. Монарх, особенно — непрочно пока сидящий на троне, особенно — не имеющий на него прав, должен быть безупречен во всём. А выйдя замуж за жеребца не царского рода, я тем самым как бы поставлю себя на одну доску с ним и дополнительно пошатну своё положение.»

Нониз дёрнулся, как от удара.

«Ну что ж, простите, Ваше величество, за дерзость. Разрешите идти?»

«Извини, я, вероятно, неправильно выразилась...»

« Нет, ты выразилась предельно ясно. Не буду мешать.»

Он повернулся и вышел. Тогда Алое в последний раз видела его живым.

Вскоре ей сообщили, что товарища* Первого министра нет на службе второй день, а кабинет его заперт. Явившись на место, она приказала ломать дверь. Вместо трупа, как опасалась королева, там оказалось прощальное письмо и целый трактат с указаниями одарённым подчинённым и лично Первому министру, оставшемуся от принца-короля: что и как делать…

«Заучить наизусть!» — в сердцах бросила Алое, хотя, конечно, на такую интеллектуальную мощь рассчитывать не приходилось.

Без сомнения, она могла найти его магией в любой миг… Могла и не могла. Когда через полгода зарубежная разведка обнаружила Нониза в сопредельном Сокримерне, её шеф осторожно предложил Алое, как бы чего не вышло, нейтрализовать бывшего высокопоставленного чиновника…

— В каком смысле нейтрализовать? — не поняла королева.

— В том самом.

— Да ты что, охренел? — спросила Алое тихо, но таким тоном, что никто эту тему больше не поднимал.

Впрочем, доклад она прочитала внимательно. Никаких контактов Нониза и правительства Сокримерна выявлено не было. Он устроился работать кем-то вроде бухгалтера в один из местных торговых домов… Извиняться напрямую королева, конечно, не могла, но немного подумав, сделала заказ у этого торгового дома на какие-то ткани и другую ерунду. Возможно, он узнает и поймёт.

Зато самоустранением соперника, как и надлежит настоящему военному, тут же воспользовался Ней. Официальная женитьба и всякие формальности его волновали мало, и от Алое ему надо было, в общем, одно. Что она ему, по здравому рассуждению, и предоставила. Уж старый-то друг куда как лучше безмозглых молодых жеребцов из хора певчих. А раз нет необходимости уважать чувства Нониза, то… Теперь их счастью ничто не мешало. Ничто, кроме характера Нея. Дорвавшись до практически неограниченной власти, он глубоко запустил ногу в армейскую казну, заказал себе панцирь из золота и вообще потерял берега.

Алое раз стерпела, два стерпела, а на третий — с тихим скандалом отставила его со всех постов и из кровати.

«Ты же сам, — гаркнула тогда она, — когда был солдатом, страдал от воровства камарильи принца!»

Тут королева мысленно же осеклась, вспомнив, как что-то подобное пыталась кричать ей та кобылка за несколько секунд до смерти.

Зеброкорн опустила глаза: да, нехорошо вышло.

А тогда, семьсот лет назад, тяжко вздохнув, она села составлять письмо к Нонизу. Хотя королева ни разу не употребила слово «прости», и тон придала посланию скорее дерзкий, но смысл легко читался: «извини меня, дуру старую».

Нониз не стал ломать комедию, и ответил, что готов вернуться, только лишь покончит с обязательствами и делами в Сокримерне. Она успокоилась, но через несколько дней грянул гром с ясного неба — её друга детства зарезали на улице неизвестные личности. Алое немедленно впала в ярость и, хотя сделать это мог кто угодно, например, случайные грабители; приказала считать, что виновны власти соседнего королевства. Был предъявлен ультиматум: выдать тело, головы виновных, и принести вассальную присягу. В Сокримерне обалдели, но уже поняв, что с Алое лучше не спорить, готовы были пойти на всё, кроме утраты независимости.

Впрочем, ответ на ультиматум её особенно и не интересовал. На службу в приказном порядке был возвращён Ней со строгим внушением: не воровать, на койку не рассчитывать, а в двухнедельный срок приготовить армию к походу.

И Ней не подвёл. Оказавшись в родной стихии и подальше от хозяйственной деятельности, он уже через месяц взял ту самую крепость и переправу, где его когда-то чуть не убили, и где бесславно закончилась одна из последних военных авантюр принца-короля. После этого Сокримерн был обречён. Его могла спасти либо какая-то глупая случайность, либо вмешательство соседей, но соседи просто не успевали отреагировать. Мог бы вмешаться Фессон, но Алое не дала ему поводов, до последнего момента не вступая в сражение лично… Пообтесавшись немного на троне, она усвоила уже к тому времени неписаное правило, существующее между зеброкорнами: хочешь воевать? — воюй, но только с помощью армии. А если влезешь сама — будь готова, что против тебя выступят другие…

«Ты же умная? — как бы говорило это правило, — так построй такую экономику, чтоб на её плечах выросла армия, способная бить соседей без божественной помощи.» Допускалось небольшое вмешательство на конечном этапе, когда уже всё решено, ну или в случае оборонительной войны.

Конечно, Алое волновалась. Это была первая её война, если не считать гражданской, да ещё и на таком ТВД**, где с треском провалилось прежнее правительство. Кровь из носу требовалось показать подданным, что уж при ней-то всё будет совсем иначе.

К счастью, Ней действительно был талантливым военным и разнёс титулованного, но увы, тупого командующего армии Сокримерна вдребезги и пополам. Тем более, что он всерьез уверовал в версию Алое, и хотя они постоянно собачились с Нонизом раньше, всё-таки некие дружеские чувства друг к другу испытывали. И теперь надо было отомстить его убийцам.

После того, как армия вернулась с триумфом, королева полностью простила Нея, и хоть до финансовых дел его больше не допускала, они пробыли вместе восемь довольно счастливых лет, пока он не умер от обыкновенной инфекционной болезни.

Алое, конечно, вылечила бы Нея, если б он сразу сказал ей о болезни, ну или был немножко моложе. Всё же пятьдесят пять лет для зебры — довольно преклонный возраст. Впрочем, он прожил достаточно насыщенную и яркую жизнь, оставаясь в хорошей физической форме до последнего…

— Редко я сюда прихожу, — вслух сказала Алое, — деньгами откупаюсь, потому что мне стыдно.

Она довернулась к могиле Нониза, и добавила мысленно: «помнишь, как мы мечтали о мире, немного более справедливом? Ты перепоручил мне эти мечты, зная, что я проживу тысячу лет… А я тебя подвела, во многом сама превратившись в то, что мы хотели уничтожить… Одно только хорошее дело сделала: сократила нашу венценосную свору до двоих особ, сильно облегчив положение простых зебр. Ну, и войн теперь нет. Это ведь чего-нибудь да стоит… Правда, — она обратилась к Нею, — одну мы как раз собираемся начать. Это будет во многом «потешная» война, но тем, кто в ней погибнет, от того не легче. Хуже всех придётся северному поселению грифонов, которых приютил у себя в Запустынье Коуди — их вырежут до последнего, если не свои, то наши… Но а что я могу сделать? Как? — она словно бы прислушалась, — не быть такой гадиной?»

Алое вздохнула.

«Я попробую. Честно. Вот закончим эту войну, приведём население в разум, и я обязательно попробую…»

— Дамочка! — Она не сразу осознала, что обращаются к ней. — Дамочка! Кладбище закрывается. Вам пора домой.

Забывшись, Алое чуть не взревела раненным драконом:

«Холоп! Как смеешь ты указывать, что мне делать?!»

Но потом вспомнила, что она тут под чужой личиной, ну и вообще, только что рассуждала о том, что надо быть добрее. Начинать же «быть добрее» с убийства несчастного смотрителя — не совсем то, что надо. Поэтому Алое сунула ему полуимпериал.

— Подмети тут: видишь, листья нападали?

И пошла по дорожке, бормоча под нос:

— Надаю по башке наместнику… Не так уж часто я о чём-то прошу. Или приказ, отданный без мата, уже таковым не является?

Смотритель проводил глазами странную кобылку и пошёл в сторожку за метлой. Золото было вполне настоящим, а значит, следовало исполнить просьбу той, что походя разбрасывается месячным жалованием рабочего.

* «Товарищем» в РИ называли заместителя.

** ТВД — театр военных действий.