Лисье чадо (джен)

Нора этим вечером напоминает растревоженное осиное гнездо, и Джинни страшно хочется расколотить его о землю. Она сидит в кресле, укутавшись в материну шаль, и листает залатанную миллион раз "Энциклопедию диковинных существ". По ней учился еще папа, а за ним Чарли и Билл, и даже Перси, а потом в списках рекомендованной литературы появилось современное дополненное издание, где рисунки меньше и выполнены тушью, а не краской. В нем болтрушайка, или птица-молчунья нарисована схематично и истыкана стрелками, называющими части крыла и внутренние органы, а в старом — в старом синяя краска выцвела и вместо положенного небесно-синего цвета дает пастельный голубой, и от этого птица кажется гораздо красивее.

В книгах пишут, что шум осиного роя похож на клекот молчуньи. Эта птица, конечно, за всю жизнь ни разу не открывает клюв для песни или птичьего выкрика, но если ее разозлит, скажем, какой-то жмыр, позарившись на гнездо, она издает страшный клекот, не раскрывая клюва.

Джинни никогда не слышала, как злится молчунья — они и не водятся в здешних местах! — зато много раз сбивала осиные гнезда с Фредом и Джорджем и потом выдавливала молозево из стебля одуванчика на воспаленные укусы.

Джинни, конечно, никогда не болтает эти глупости вслух. Еще чего! Она просто листает книжку, а кто присвистнет и спросит, с какого это перепугу она в летние каникулы уткнулась в "эту нудятину", тот нудятиной по затылку и схлопочет. Нечего тут.

...гул прокатывается с верхнего этажа до нижнего и взрывается где-то на кухне:

— Да вы подлые задницы, ясно вам! Если я узнаю...

Сверху гул перемежается смехом, а с улицы гудит низкое:

— Ну, что это за шум?

А с веранды — яростное:

— Рональд, что я сказала тебе две минуты назад?!

Джинни перелистывает страницу. Еще полчаса, может, час, и дом успокоится. Рональд окончательно разругается с матерью, схлопочет какую-нибудь подлянку от Фреда с Джорджем, нарвется на сердитого отца, выслушает парочку нотаций от Перси и, наконец, перестанет носиться в поисках своей дурацкой крысы и уляжется спать.

Подумаешь, какая беда! Шерстяная метелка дрыхнет где-нибудь под шкафом, а Рон вопит, как ощипанная индюшка.

— Мам, кто-то из них взял Коросту! Фред или Джордж! Скажи им!.. — Опять надрывается.

— Жалкая клевета, братишка! Сдалась нам эта...

— ...облезлая старушка! — Фред и Джордж наверняка стоят на пороге комнаты, скрестив руки, как два идола на входе в египетскую гробницу. Джинни листает невесомые страницы и как наяву видит, что творится наверху.

— Они взяли ее на опыты, мама! Фред! Ай!..

— Может, нам и тебя взять на опыты, а, Ронни?

— Если бы нам понадобилось существо для опытов, мы бы украли у мамы поросенка, Рональд.

— Отпусти меня! Дай я войду! Я знаю, что она у вас! — Рон, конечно, потирает плечо или живот, за что там его ущипнул Фред.

Фред с детства щипается, как гусь, а Джордж любит растрепать волосы и напихать в них колючек, сена и еловых иголок.

— Штурмом ты не возьмешь эту крепость, подлый берсерк! Смерть в бою отыщешь...

— ...но отправишься не в славную Вальхаллу, а...

— РОНАЛЬД! ФРЕД, ДЖОРДЖ!

Мамин вопль перекрывает и рычание Рона, и наигранные басы Фреда с Джорджем, наполняет дом доверху, поглощая все звуки до единого, и воцаряется тишина. Осиное гнездо затихает и остывает в летних сумерках, покачиваясь на ветру.

Джинни закрывает книжку и сползает с кресла. Энциклопедия остается лежать на подлокотнике.

С улицы в окно заглядывает папа и чешет в затылке:

— Джин, что такое?

— У нас отбой, — отвечает Джинни.

Папа вздыхает и уползает обратно на улицу, потратить последние минуты на свои железяки, кислые серые кругляшки и всякую маггловскую дребедень. Джинни усмехается. Папа — удивительный человек. Пока в доме происходит настоящая схватка магов с гоблинами, скрежещет оружие, поднимает вымазанное кишками врагов знамя Сигурд Одноногий и потрясает топором, пока лампочки лопаются от визгов, снаружи папа наслаждается треском цикад и смакует лимонный компот, привинчивая к ржавой палке ржавую спираль или спаивая медные проводки. Папа живет в своем мире, только изредка выкрикивая лозунги в поддержку то своих отпрысков Сигурдов, то своей жены-волшебницы. Джинни кажется, папа даже не пытается разобраться, за что идет битва. Это совершенно не важно, пока волны шума не лопают плохо спаянные провода. А потом папа возвращается на затихшее поле битвы и не считает потери, папа вообще многого не замечает. Джинни не всегда это нравится, но в последние дни это скорее хорошо, чем плохо. Папа в отличие от матери не косится на нее, как на захворавшую несушку, не пытается откармливать и поить зельями.

И папа — в отличие от мамы! — никогда не считал, что с Джинни что-то не так.

Джинни слышит тяжелые шаги по лестнице. Ох, ну и жди сердитое: "Джиневра, почему ты не в кровати?"

— Джиневра! Ты почему не в кровати?

— Есть хочу, — Джинни плотнее запахивает шаль и с постным лицом шаркает на кухню мимо матери. Мать, конечно, всплескивает руками:

— Без тапочек!

Великое дело в июле.

— Джинни, ты простудишься и пролежишь в постели до самого Хогвартса!

И буду пугать слизеринцев красным носом в честь начала года. Джинни сосредоточенно ковыряется ложкой в пузатой банке с какао, зачерпывая по чуть-чуть и высыпая в кружку. Мать замирает в дверях — полотенце перекинуто через плечо, передник в масле и специях, волосы в пучке и чуть ли не дым от него поднимается. Но саламандра наелась огня и остывает, вся жуть позади.

Три, три с половиной ложки, три и три четверти...

— И с чего ты закуталась, скажи на милость? Тебя знобит?

Четыре. И холодное молоко до краев. Ложка тренькает, молочная воронка перемалывает комочки какао-порошка. Потом Джинни кладет ложку и сжимает кружку ладонями.

— Джинни, Мерлина ради!

Тепло струится сквозь пальцы, в кружке холмиком поднимается молочная пленка, а затем лопается, когда молоко закипает.

Саламандра — это у них семейное. Мать наверняка умеет так же. Джинни шуршит упаковкой зефира, выхватывает три штуки и одну засовывает в рот. Мать, вконец рассердившись, хлопает по столу кулаком.

— Это ни в какие рамки, Джиневра Уизли!

Джинни пожимает плечами и, шустро протиснувшись между вновь проголодавшейся огнеедкой и дверным косяком, шлепает босыми ногами к лестнице. В том, что мать считает ее слегка поехавшей, есть и плюсы.

Джинни вовсе не обязательно отвечать за наглость.

* * *

В половине первого Гарри тихо сползает с кровати. Черт, вот же темень, и как теперь одеваться? Он пытается нашарить под кроватью сандалии, которые сам же и зашвырнул туда не глядя, но ладонь натыкается то на сдутый пыльный мяч, то на ворох оберток от медовых ирисок, а то просто возит по пыли. Тьфу ты! Ну и ладно, на веранде есть ничейные и часто непарные галоши и резиновые сапоги, никто не заметит, если Гарри возьмет одни.

— М-м... — Рон сопит и ворочается. Волшебные светильники тоже сопят, сложив цветные абажуры наподобие лепестков, и выражение лица Рона, конечно, не разглядеть, но Гарри и так знает, что Рон во сне хмурится.

Гарри натягивает джинсы и свитер, нацепляет очки, сует за пояс палочку, а потом засовывает в школьную сумку туго свернутые шорты, в которых дрыхнет крысиная тварь, и выскальзывает из комнаты.

Остается надеяться, тварь не задохнется. Ну, а если задохнется — не очень-то жаль.

Несколько часов ожидания подкосили решимость, и Гарри уже не уверен, что поступает правильно. Ему слышится шипение Гермионы: "Это безумие, Гарри!" — и гневный голос профессора Макгонагалл: "Мистер Поттер, как вы могли!". Интересно, что сделает Министерство, если узнает про его Сомниум? Могут его исключить?

Гарри спускается по лестнице, проклиная свою трусость. Ноги словно деревянные, и жарко в груди, и челка прилипает ко лбу — да он, наверное, на какого-то сумасшедшего сейчас смахивает. В кино психопаты с загадочными бледными физиономиями бубнят под нос и носят окровавленные ножи за пазухой, а он весь взмок за два лестничных пролета, да и вообще говорит сам с собой уже пару недель и применяет вне школы заклинания, нашептанные голосом в голове.

А скоро он услышит этот голос по-настоящему. Гарри нервно сглатывает. Каша в голове густеет. Гарри и не пытается представлять, что скажет Бродяга, когда его увидит. Слишком невероятно. Слишком страшно. И слишком непредсказуемо.

Веранда пахнет землей, теплом и раствором для травли слизней. Гарри натягивает отсыревшие резиновые сапоги, принюхивается и замечает на ступеньках накрытый половой тряпкой ковш. Вечером миссис Уизли на пробу разводила в нем горчичного цвета порошок и, видно, забыла унести. Фу, ну и гадость.

...а под потолком гостиной парит, подремывая, ночник-подсолнух. У миссис Фиг в прихожей такой висел на стене и светил противным белым, а этот сияет красноватым и машет лепестками, перекатываясь в воздухе.

Нора заполнена этими переделками маггловских светильников, которые кажутся вполне живыми и постоянно капризничают. Лампа в комнате Рона, например, затухает, если не подкармливать ее бумажным мусором, и пищит, если устала светить.

Гарри переводит взгляд от подсолнуха на темный камин. Ух, и что это он затеял! По спине пробегает дрожь. Воровато оглядевшись, Гарри подходит ближе. На каминной полке — котелок с летучим порохом.

На ощупь порох напоминает крупно молотую муку. Трешь в пальцах — и чувствуешь в похожей на пыль массе мелкие твердые хлопья. Гарри разглядывает растертую по ладони щепоть изумрудного пороха, и к горлу подкатывает тошнота.

Так бывает перед квиддичным матчем — это не страх скручивает желудок, а желание ринуться в игру, взмыть в небо — оказаться как можно скорее в деле!..

Гарри вконец перестает понимать, что чувствует, и решительно зачерпывает горсть пороха. Все просто, кидаешь порох, говоришь адрес — и оказываешься там, где нужно. Вспоминая свое прошлое путешествия через каминную сеть, Гарри мысленно поправляется: говоришь адрес как можно четче! — и уже тогда-а...

— Куда ты собираешься?

...порох сыплется на пол. Тьфу. Черт, черт! Гарри чешет в затылке, не оборачиваясь, и жалеет, что не умеет ходить сквозь стены.

— Гарри?

Приходится все-таки обернуться.

Большие темные глаза глядят из-за спинки кресла. Джинни моргает несколько раз и начинает ворочаться, вылезая из вязаного кокона, в котором, видимо, задремала вечером. И как это миссис Уизли не заметила, что Джинни не в постели?

— Э-э...

На ум не приходит ничего спасительного. Черт, ну и где его умение выкручиваться! Ведь удалось ему отвязаться и от миссис Уизли, и даже от Рона, и с Хагридом он придумал выход... А теперь к нему подбирается девчонка, а он, дурак дураком, ничего не может сказать!

Джинни, прикусив губу, осматривает его с головы до ног и, не сводя глаз с синих сапог, замечает:

— Это мои сапоги.

— Э... да? Они довольно большие.

— Ну и что? Рональд сможет носить свои, даже когда ему будет пятьдесят. Все детские валяются в сарае, и наверняка их погрызли мыши. Так куда ты идешь — в моих сапогах и с этой сумкой?

Подсолнух порхает прямо над ней, подсвечивая и без того покрасневшие щеки. Джинни кажется ужасно смущенной, но это не мешает ей выпалить почти грозно:

— Сбегаешь, да?

Гарри удивленно моргает.

— Нет, ты что. Зачем мне? Думаешь, мне хочется обратно к Дурслям? Я бы и не ушел вот так, никому ничего не сказав. Я... по делу. Я вернусь до утра, Джинни. Не говори никому... ладно?

Заканчивает он со вздохом. Джинни похожа на сердитого зверька, и весь ее вид говорит: не ладно. От досады хочется застонать. Ну надо же попасть впросак вот так! Гарри машинально поправляет сползшую лямку и замирает. Черт возьми, да ему и в самом деле некогда чесать языком! Крысиный подонок может очнуться в любой момент — и что тогда?

Гарри сам виноват, не наложил второе заклинание загодя, а потом в комнате бушевал Рон, а потом миссис Уизли пришла и погасила свет, потом Рон никак не засыпал, а потом заснул некрепко... И теперь уж точно не достанешь из сумки крысиную тушку и не заколдуешь как ни в чем не бывало — на глазах у Джинни!

— Послушай, Джинни, мне нужно идти, правда...

— Гарри Поттер! — Джинни встает нос к носу с Гарри и, помешкав в попытке решить, скрестить ей руки или упереть в бока, рассерженно топает ногой. — Ты что, намерен ввязаться в неприятности?!

— Ну разумеется, нет!

— Тогда куда ты собрался?

— Никуда!

— А сумка зачем?

— Ни за чем! — Гарри невольно пятится. — Можешь ты просто притвориться, что меня не видела?!

...И врезается в макушкой в каминную полку. Ай! Потирая голову, он шипит:

— Не заставляй меня снова пытаться трансгрессировать, Джинни! Мне не очень-то понравилось! Но если понадобится...

— Не надо!

Джинни зажимает рот ладонью, испугавшись собственного вскрика, и отчаянно мотает головой. Она словно сама не понимает, напугана она или злится. В полумраке глаза у нее сверкают. Гарри с ужасом понимает, что светильник тут не при чем — это не свет так падает, это Джинни готова разреветься.

Раньше, чем он успевает что-то сказать, Джинни всхлипывает и громким шепотом обвиняет:

— Ты осел, Гарри Поттер! Чокнутый! Осел! Вы все такие, все мальчишки — вам хоть бы что, даже когда у вас двадцать шесть шрамов по всему телу, вам это словно разбитая коленка!

Двадцать шесть шрамов? Ох, следы неудачной трансгрессии! Безобидные розовые полосы... Гарри и в голову не пришло их посчитать. Да он о них и не вспоминал ни разу! Кошачьи царапины и то заметнее.

Джинни вытирает лицо уголком шали с вязанными косичками.

— Скажи мне, куда ты идешь. Я не проговорюсь.

Гарри медлит. На языке вертятся извинения, но он и сам не знает, за что. Ясно ведь, очевидно, просто — не за что! Разве он виноват, что Джинни заснула не там, где надо?

— Повидать кое-кого, — говорит он в конце концов, неловко перекидывая сумку на другое плечо. — И я вернусь утром, хорошо? Я не вру. Ты же понимаешь, если кто-то заметит... На рассвете я уже буду здесь, Джинни.

Одного взгляда на нее достаточно, чтобы понять: догадается. Совершенно точно догадается. "Повидать кое-кого", тьфу, да это все равно что сказать как есть! Джинни выжидает несколько секунд и медленно кивает.

— Я никому не скажу.

— Э-э... Хорошо. Спасибо, хм.

Гарри отворачивается, отгоняя непонятное зудящее чувство, словно он что-то делает не так, и зачерпывает горсть пороха. Не раздумывая, ступает в камин и кидает порох под ноги.

Подсолнух замирает над головой у Джинни, и Гарри успевает разглядеть мокрое несчастное лицо, прежде чем произносит громким шепотом:

— Грампианы, шесть!

И зеленое пламя встает перед глазами.

* * *

Зелень пляшет, пляшет спереди и сзади — и пляшут хлопья золы, мажут по щекам, по шее. Дышать невозможно, вдыхаешь — и хочешь кашлять, но в вихре зеленого и черного нельзя ни кашлять, ни говорить. Зола попадает под очки, зажмуриваешься — но поздно, в глазах режет, слезы стекают по лицу...

Гарри ошалело хватает ртом воздух. В чем дело, почему так?.. — и вдруг колени бьются о камень. Пелена слез и золы, темнота, всполохи света... Что-то потрескивает, что-то скрипит, кто-то вскрикивает...

И тяжелая волна выталкивает Гарри прочь.