Крыса (джен)

Была уже ночь.

Кажется, погода непременно портилась к ночи. Даже если день был солнечным, к ночи непременно сгущались тучи и начинался ветер. И дождь. А может быть, Ойгену так казалось…

Он сидел у камина в массивном кресле времён короля Георга, положив ногу на ногу. Пламя трещало... Ойген пальцами изучал потёртую бордовую бархатную обивку на подлокотнике, и размышлял о тех, кто обставлял эту небольшую уютную комнату. Интересно, кто это был? Нарцисса? Сам Люциус? Или кто-нибудь из их предков? Впрочем, пожалуй, тому, кто здесь жил, просто не повезло — или кто-то решил жестоко над ним пошутить? Кто бы ни был виновником этого интерьера, он испытывал нездоровое пристрастие насыщенному красному цвету. Комната была им полна — от портьер до подушек; даже пол покрывал тёмно-красный ковёр с каким-то растительным рисунком, но в пламени казалось, будто он в кровавых разводах.

И на этом самом ковре, у низкого столика с резными гнутыми ножками бессильно стоял на коленях еще один элемент обстановки — Петтигрю. Облокотившись о столик практически всем грузным телом, он рыдал безудержно и взахлёб, мелко вздрагивая и бормоча что-то невнятное себе под нос. Ойген молча смотрел на него — его лицо оставалось в тени, и его не было видно, зато отлично было видно красно-жёлтое яблоко, которое он неспешно катал по колену.

— Ты кажешься сейчас настолько искренним, — проговорил он как-то задумчиво. — Тебя жаль... нет, правда, Питер — тебя жалко. Почему тебе так больно? — в его голосе прозвучал интерес. Искренний, и от этого Петтигрю, кажется, затрясло ещё больше.

— Зачем ты его мучаешь? — раздался вдруг низкий приятный голос, и из темноты соткалась Беллатрикс. Не то чтобы она жалела Петтигрю — нет, Ойген знал, дело вообще было не в нём. Тот не был ей интересен — но она, кажется, действительно не понимала, почему Ойген делает то, что делал. И хотела понять.

— О, — Ойген обернулся к ней и выглянул из-за бортика своего кресла. — Белл, — он улыбнулся, и его улыбка должна была казаться ей тёплой. — Садись, — он взмахом палочки придвинул ей второе кресло, и она, поколебавшись, подошла и медленно села. — Это странно, но я действительно, — он выделил это слово голосом, — ничего не делаю. Я только смотрю. Больше ничего, поверь, — он поглядел на яблоко в своих руках как на живое существо, вдруг выкинувшее что-то действительно интересное, поднёс его к своему лицу, принюхался и потёр о щёку.

— Лишь смотришь? — спросила она, скептически. — Тогда что с ним такое? — посмотрела на Петтигрю как Снейп смотрел на экспериментальное зелье в своём котле, которое повело себя неожиданно.

— Поверишь — сам не знаю, — ответил ей Ойген. — Интересно, да? — весело спросил он. — Я сперва думал, что, может быть, он раскаялся — но нет. Раскаянье я знаю — и это не оно. Однако ему больно... и я собираюсь непременно выяснить причину.

— Тебе самому не страшно от себя? — вдруг спросила она, как-то походя превратив Петтигрю в деревянную статую самого себя — кажется, решив не размениваться на несколько заглушающих, как привыкла делать.

— Ну что ты, Белл, — мягко ответил он, и так на неё посмотрел, словно их что-то связывало. Когда-то. — Мой страх остался там, за морем, — он махнул рукой в сторону окна.

— Что будет с ним... потом? — помолчав, спросила она.

— Не знаю, — пожал он плечами. — Но веришь, нет, это действительно любопытно.

— Что именно? — она повела плечами, словно от холода.

— Предательство, — пояснил он. — Оно так интересно меняет саму сущность человека. Жаль, мне не с кем сравнить, — заметил он скучно и с едва ощутимой досадой — и вдруг кинул яблоко в камин и посмотрел ей прямо в глаза.

А она посмотрела в глаза ему.

— Ты сам стал дементором, — сказала она. — Я смотрю на тебя — и вижу. Что скоро ты начнёшь им питаться, малыш.

— Ну что ты, Белл, — мягко возразил он. — Я не ем людей.

И улыбнулся, выделив последнее слово голосом.

Беллатрикс рассмеялась вдруг очень радостно и визгливо:

— Верю, верю, мы все не едим. Да.

Он склонил голову на бок и улыбнулся ей странно и широко. И спросил:

— Хочешь яблоко? — и извлёк его буквально из воздуха. Детский трюк, который ему очень нравился.

Она поглядела на него — и вдруг, резко наклонившись, впилась в яблоко зубами — прямо в его руке — и так встала, отобрав яблоко.

И ушла, кажется, так и не выпустив его из зубов.