Путешествие на Восток (джен)

— Что это такое, эльф? — Волчонок указал на странные следы. — Я такого раньше не видел. Думаешь, отец вывел себе новых тварей?

— Со всем почтением, молодой господин, едва ли твари вашего отца стали бы кого-либо хоронить, — осторожно заметил Шарки.

— Эльф, ответь ты!

Эльф опустился на колени, потрогал вывороченную землю, с корнем вырванную жёсткую траву. Потом вскрикнул, резко поднялся, сунул руку Волчонку под нос. Тот еле удержался, чтоб не укусить её — и правильно: в длинных бледных пальцах извивался розовый дождевой червяк.

Волчонок рухнул наземь сам, зачерпнул в ладони влажную землю... влажную!

— Что за чертовщина... — пробормотал Шарки.

— Отец, оно пахнет, — сказала Карнаухая. — Землёй. Все эти следы, они пахнут землёй. Только которые старые — те пахнут мёрзлой, а которые посвежее — такой, знаешь, на пике лета. Когда запах самый сытный... — она мечтательно притявкнула.

В самом деле, чертовщина какая-то.

В доме следов было не видно. Деревянные полы, оно, значит, попортить не могло...

— Наверху, — хрипло сказал Шарки. — Смотрите, на потолке!

На потолке когда-то хватало паутины. От двери до центра она теперь висела длинными серыми плетями, где ещё висела; кто-то сорвал её и расцарапал доски — на потемневшем дереве ярко виднелись частые серебристые царапины, как будто по нему прошлись жёсткой щёткой.

И конечно, мебель. Её, кажется, попытались даже поставить на место — но попытались как-то неумело, словно до конца не понимая, где место столу, где стульям, а где — длинной лавке. Даже Волчонок уже усвоил, что такие Беоринги ставили у стен. То, что копало могилу — не усвоило, поставило два стула за лавку, как за стол.

— Тут кровяка на полу была, — довольно доложился Быстрый. — Замыли.

Что логично, если уж наводить порядок. Трупы похоронить, кровь убрать, опрокинутую мебель — поставить, как стояла. Действия этого кого-то были Волчонку понятны. Непонятно было, что это было такое и зачем оно всем этим занялось.

И червяк, конечно.

Но сначала надо было расположиться на ночлег. Счистить с себя грязь, вычесать детей. Перебрать зимнюю одежду — хозяевам она уже без надобности, а первые заморозки прочно сменились настоящими холодами, и по ночам приходилось разводить огонь в гигантских печах, чтоб не замёрзнуть насмерть, а днём — всё время двигаться, даже в хорошей чистой одежде. Шарки утверждал, что на такой печи и спать можно, но Волчонок нравился себе как есть и не спешил зажариться.

Хотя хитрый старикашка поутру кряхтеть кряхтел, а слезал со своей лежанки довольный и даже на боль в пояснице не жаловался. Может, и было что-то в его словах...

А в чём ничего не было — так это в идее увести у отца его Дортонион и самому здесь устроиться со своими волками.

То есть сама-то идея ему и сейчас была очень по вкусу. Сам себе Хозяин, со своими владениями, своими войсками и своими правилами — кто же такого не хочет? Даже эльфы сбежали из Ненавистной Земли, потому что им там не давали ни воли, ни рабов. Ну, или как-то так — его-то эльф, конечно, был не согласен и блеял что-то там про месть за членов семьи.

Но кабы они мстили, так и громили бы Хозяина, а не разбегались по всем соседским краям и не примеряли короны.

Понятное дело, впрочем. Отец всегда говорил: «Дураки любят обманывать себя, приписывая себе благородство». Не дурак разве стал бы махаться с Хозяином, хоть за деда, хоть за камни, хоть за земли? Нет. Не дурак присягнул бы ему и получил бы свой честный кусок власти, сколько его ни будет. А если хочется больше — так на то соседи есть, можно у них отнять, Хозяин не обидится.

Кто сильный, тот и прав.

И если бы Волчонок увёл Дортонион, Хозяин бы ничего не сделал. Отца бы отругал, и только. Но отец сам виноват: не надо было проигрывать собаке и сдавать крепость огненной женщине, и не надо было оставлять Волчонка одного на растерзание эльфам. Что бы Хозяин не одобрил — так это уроки пения и эльфа как такового... но он далеко на Севере и если и есть ему дело до такого ничтожного слуги, то об этом он пока не сообщал.

Вот только увести Дортонион никак не получалось.

Можно было здесь поселиться — они и поселились, кочевали из дома в дом. Съедали, что было в кладовой — и дальше, и так помаленьку себе порядком продвинулись к востоку. Вот только количество домов не бесконечно, и не в каждом остались запасы. А когда они закончатся — то что?

Шарки говорит — идти дальше, отжать себе Аглон.

С тремя-то волками! Хотя... если освоить пение...

Если хорошенько освоить пение — то можно и на Восток.

Признавать свою ошибку и возвращаться Волчонок страшно не хотел.

А эльф пел над едой — сначала тихо, потом всё громче, громче... он как будто поздоровел за сегодня. Как будто та земля дала ему чего-то, чего всё это время недоставало. Что там — Волчонок и сам от её запаха был словно пьяный! То ли потому, что столько времени провёл здесь, где не пахло вовсе ничего, то ли сама она, эта земля, была какая-то такая этакая, с эльфийским колдовством.

И вдруг навстречу эльфийской песне раздался звук — как будто затрубили охотничьи рога, или запели трубы.

Такое он слышал один раз: когда Проклятые пришли разорять их прежний дом. Так пела женщина с тяжёлыми грудями и тонкой талией, когда она велела лесу расти и разорвать своими корнями неприступные стены Утумно. Эта песня не убивала, как песня Душителя, не заставляла прижаться к земле и дрожать от страха, как песня того, что на коне. Она как будто даже придавала сил — просто всем сразу: и ему, и волкам... и лесу.

Эльф вскочил на ноги, запел иначе — окликая, зовя неведомого музыканта — и музыка ответила.

От неё пахло теплом и летом, мокрым осенним лесом и весенней травой, щедрой землёй, палой листвой, грибами, спелыми яблоками...

От запахов немного кружилась голова.

— Эльф! Эльф, кто это?

— Не знаю, — ответил тот. — Но скоро узнаем. Он... нет, они — они идут сюда. Навстречу нам. На встречу с нами.