Тридцать и один день октября (джен)

12 октября, 2013 г.

Каждый раз, завидев издали на вершине холма чёрную точку, Фестер ненадолго замирал. Этот пейзаж незыблемой константой хранился в его памяти, и оказываясь рядом с родным домом, он испытывал облегчение: пейзаж незыблем не только в мыслях, но и наяву.

Решив прогуляться, он оставил автомобиль без номеров под брезентом между ясеней на подъезде к особняку и двинулся в обход. С каждым шагом земля будто отзывалась ответными толчками: воспоминания о том, как выпал пушистый снег и они с Гомесом кувырком скатывались с этого холма, голос матери, зазывающий на обед, скрежет родных досок и холодное эхо каменного подземелья.

Здесь и воздух казался другим: запахи проникали под кожу, возбуждая рецепторы против его воли. Возвращаться было и сладостно, и больно: другого дома он так и не обрёл, а здесь жизнь протекала своим чередом без его участия. Он лишь хватался за её урывки, ненароком отлетевшие в его сторону.

Недалеко от фамильного склепа стоял сарай с хозяйственными принадлежностями, на крыше которого копошились две фигурки. Решив шугануть маленьких разбойников, Фестер пробрался через рыжеющие заросли восковницы и подкрался к стене с облезлой краской. Сверху донёсся шёпот, а потом ему в лоб прилетела дубина дюйма полтора в диаметре.

— Ай! — крякнул он.

Сверху засмеялись и закричали:

— Дядюшка Фестер!

Пока побитый дядюшка потирал свежую шишку на макушке, две обезьянки ловко спустились по приставленной лестнице и предстали перед ним во всей красе.

— А вдруг это не я, а мой злобный двойник? Разве мама не учила вас не разговаривать с незнакомыми?

— А мы не разговаривали, мы оборонялись. И нет у тебя никакого двойника, только папа.

Уэнсдей посмотрела на него исподлобья, и Фестер подивился, как изумительно точно эта кроха переняла укоризненный взгляд своей матери. Впечатляющий результат для трёх лет. Или четырёх?

— Дядя, не переживай, ты сам себе очень злобный!

Пагзли повис на его рукаве. Уэнсдей немного постояла поодаль, но потом тоже подбежала и прижалась с другой стороны.

— Разрази меня гром, какие вы большие! Ну, пойдём, раз уж я вас не застал врасплох, попробуем свалиться внезапным штормом на голову вашему папаше.

Бурный восторг. Фестер склонился и проговорил:

— Знаете ли вы, что за могильной плитой Люцифера Аддамса есть тайный ход в дом?

Уэнсдей и Пагзли помотали головами, затаив дыхание. Фестер взял их за маленькие ладошки и повёл к отдалённому месту на фамильном кладбище.

— Видите выступ? Ну-ка, Пагзли, нажми.

Пагзли, торжественно оглянувшись на сестру, картинно нажал на выпирающий камень. Плита отодвинулась в сторону, открыв тёмный проход.

— Дамы вперёд, — Фестер усмехнулся, увидев, каким азартом загорелось личико Уэнсдей.

Она храбро полезла вниз, сперва спуская ноги в ботинках, потом подтягиваясь руками по крутым ступенькам. Фестер взял Пагзли за руку, что было верным решением, потому что координацией тот пошёл явно в Гомеса: также витал в облаках.

Внизу Уэнсдей включила фонарик и уверенно затопала по извилистому земляному ходу. Фестеру приходилось ползти, согнувшись в три погибели, Пагзли весело семенил за сестрой.

Вскоре они очутились перед другой лестницей, ведущей наверх. Этот путь занял чуть больше времени, чем обычно, так как ноги у подельников Фестера были коротковаты. Наконец он достал небольшой ломик, ковырнул стену, чтобы открыть потайную дверь, и они дружно ввалились внутрь.

Его спальня встретила пылью и затхлостью. Фестер глубоко вздохнул:

— Наконец-то я дома!

Пагзли уже открыл ящик ближайшего комода и восторженно рассматривал старый капкан.

— Это для вепря, видишь, там надо сперва подкрутить гайку с винтом, а ловит он на трос, смотри, — Фестер присел на пол, чтобы показать механизм.

— Дядя Фестер, это что, осциллограф? — спросила Уэнсдей, указав на прибор за пуфом, покрытым паутиной.

— Осциллограф? — протянул Фестер. — Откуда ты такое знаешь?

— Прочитала в книге про электричество.

— Ты что, умеешь читать?!

— Давно умею, ты что забыл?

— Это сколько тебе лет?

— Шесть лет десять месяцев и двадцать девять дней.

— Треклятая преисподняя! —Фестер схватился за голову. — Но что-то ты мелковата. Ешь побольше почек и мозгов. А я в следующий раз привезу тебе личинки мопане — отличный источник белка.

— В прошлый раз ты обещал привезти спектроскоп, который нашёл в Бермудском треугольнике! И где же он?

— Не поверишь: потерял, когда сплавлялся на корабле из Бермуд к Пуэрто-Рико, — Фестер повернулся к Пагзли: — А тебе сколько, друг? Шестьдесят восемь?

— Четыре.

Он даже показал на пальцах, на случай, если возникнут вопросы.

— Совершенно немыслимо! Ты же только позавчера родился! Уэнсдей, ты что уже в школу пошла?

— Ну да, ещё в прошлом году, — она потянулась и взяла с комода сушёную голову суриката. — Только там не очень интересно.

— Дядя Фестер, а это что? — воскликнул Пагзли.

— Тебе уже четыре и ты не знаешь, что такое “перечница”? Это же многоствольный пистолет времен гражданской войны. Он мне достался по наследству от одного сумасшедшего дядюшки.

— О-о-о, — заворожённо протянул Пагзли.

— А папа нам не разрешает играть в твоей комнате, — пожаловалась Уэнсдей.

— Ещё бы! Он же не хочет, чтобы вы узнали, кто из нас двоих зануда, а кто многогранная личность! Пойдём разыщем его? Устроим сюрприз с засадой.

Фестер захватил из ящика ещё годные для дела петарды и поманил ребятню за собой. В коридоре на втором этаже они столкнулись с Мортишей:

— Фестер! Какое чудо! Гомес будет очень тебе рад.

— А мы ему несём сюрприз, — Пагзли захихикал в ладошки.

Уэнсдей пихнула его в бок.

— Да, мама, ты не видела папу? — спросила она, не поведя и бровью.

Мортиша мягко улыбнулась.

— Он ненадолго уехал, дорогая, обещал вернуться через три часа.

Тройной стон разочарования.

— Сюрприз откладывается. Кто хочет научиться метать ножи?

И вновь бурный восторг.

— Если только ваша мама не будет против, — ехидно заметил Фестер.

— Ну, разумеется, не будет. Только не забудьте: обед через час.

Спустя час взлохмаченная троица ввалилась в столовую.

— Как прекрасно, что ты приехал, — сказала Мортиша, смотря на то, как Фестер уплетал за обе щёки печёного енота. — И как раз ко дню рождению Гомеса.

— Боюсь, так долго я не задержусь.

Фестер покачал головой, не вынимая носа из тарелки, и макушкой почуял на себе осуждающие взгляды матери и дочери.

После обеда он заявил, что такую плотную трапезу надо сперва переварить, поэтому всё семейство переместилось в гостиную, где Мортиша уселась за вязание, а остальные разместились на полу перед камином и принялись рассматривать содержимое чемодана Фестера.

Гомес застал их в тот момент, когда Пагзли чуть не оттяпал Уэнсдей пальцы мачете с рукоятью венге, но Мортиша вовремя оттянула дочь, подхватив под мышки.

— Мои глаза меня не обманывают? В моей обители вновь завелась сухопутная каракатица? Гомес растянулся в широкой улыбке и обнял брата. Фестер сердечно ответил на жест, потом резко его перевернул и повалил на пол, придавив ботинком. Гомес лишь загоготал, принял протянутую руку, и, спустя мгновение, Фестер валялся рядом.

— Как прекрасно, что ты дома! — Гомес уже был на ногах. — Дорогая, дети, по такому случаю нужно устроить торжественный ужин!

Мортиша заверила, что уже позаботилась об этом. Гомес поцеловал сперва её руку, потом щёку, потом Фестер запротестовал, и все разместились у камина слушать о его приключениях.

Каждый приезд домой вот уже больше двух десятков лет проходил примерно одинаково: бурная радость по поводу его возвращения, вопросы, насколько он задержится, расспросы и рассказы. Следом приходил черед весёлых занятий, которых ему не хватало в поездках, вздохи о том, как же хорошо питаться домашней едой и спать в своей комнате под завывания ветра. Однако последние годы в привычную рутину возвращений проникло кое-что ещё:

— Как, Пагзли уже научился управлять моторной лодкой?!

— Пока только под присмотром Гомеса, — с улыбкой заметила Мортиша, когда они вновь уселись в гостиной после вечернего горячего шоколада с перцем чили.

— А Уэнсдей уже читать научилась! Вот дела. Я до двенадцати лет едва ли прочитал с полстраницы.

— Зато потом ты открыл для себя криминальные хроники, и родителям было тебя не остановить, — засмеялся Гомес.

— Дядя Фестер! Дядя Фестер! Время представления!

Уэнсдей и Пагзли зашли в комнату разодетые в пух и прах.

— О, моя любимая часть! — Фестер захлопал в ладоши. — Что будем смотреть сегодня?

— Сегодня ты тоже участвуешь.

Уэнсдей подошла и, цепко схватив его за руку, потянула с дивана.

— Ого, какая честь! Что за почётная роль мне досталась?

— Ктулху.

— Но что мне изображать, если его облик невозможно описать человеческим языком! Тебе уже почти семь лет, а ты до сих пор этого не знаешь?

Она сузила глаза.

— Ты что, не сможешь показать противоестественное кошмарное чудище?

— Для тебя я постараюсь. А вы что будете делать?

— Мы будем погибать мучительной смертью.

Фестер зря переживал: кошмарное чудище удалось на славу. Даже главнокомандующий спектаклем Уэнсдей осталась довольна.

После завершения театрального действия и мучительных смертей Фестер поднялся в свою комнату и принёс старенький фотоаппарат.

— А ну-ка, мои юные кракены, встаньте для снимка!

Щёлкнула камера, и из неё вылезла чёрная карточка. Дети терпеливо ждали, пока проявится изображение.

— Ого, какой у меня красивый кишечник! — воскликнул Пагзли, показав на болтающуюся на поясе колбасу, и потянулся к фотографии.

— Прости, дружочек, это для меня. Но мы можем сделать ещё несколько, чтобы и у вас осталась память.

После того, как все получили по памятному фото, Мортиша заявила:

— Пора спать!

Раздосадованный стон.

— Никаких возражений! Вы сегодня играли гораздо дольше обычного. Разумеется, такой повод… Но теперь — живо в постель. Пойдём, Пагзли, я тебе помогу.

— А я сама! — Уэнсдей гордо отправилась к холлу, но около двери развернулась: — Дядя Фестер, ты придёшь пожелать мне покойной ночи?

— Конечно, кроха!

Уэнсдей побежала наверх.

Оставшись вдвоем с Гомесом, Фестер достал из кармана небольшой альбом в кожаном переплёте.

— Скоро придётся заводить новый.

Раскрыв его на предпоследнем развороте, он вклеил фотографию. Фестер пролистнул страницы назад: на снимке с прошлого приезда Пагзли едет на нём верхом, рядом фотография Уэнсдей у круга для жертвоприношений — веселой получилась игра. Ещё раньше они втроём катятся с заснеженного холма на самодельных санях особой конструкции: какой смысл лететь с горки, если нет риска свернуть себе шею? На предыдущей странице фотография Пагзли, его первого осьминога и любимого скорпиона Уэнсдей.

— Гомес, как же так? Почему время летит так быстро?

— Ты думаешь о времени? — он поднял брови. — Вот уж не ожидал.

Фестер кивнул.

— Раньше не думал. Но с тех пор как на свет появилась Уэнсдей, в каждый приезд мне кажется, что я получаю только измельчённые обрубки.

Гомес промолчал, и Фестер знал о чём он думал: мог бы заезжать и почаще. Он пролистнул альбом до фото, где годовалая Уэнсдей спала в обнимку с щенком чёрного шакала. Пожалуй, и правда мог бы.

— Пойду проверю, как там твоя мини-гарпия. А то если забуду зайти, завтра меня испепелит одним лишь взглядом.

— Ты тоже заметил, как здорово она это делает? — Гомес усмехнулся. — Слава богу, красотой она пошла в маму.

— Но у неё твоя линия губ и твой оттенок радужки.

Гомес засветился от гордости.

Фестер застал Уэнсдей в кровати за чтением.

— Что там у тебя?

— “Письма Зодиака”. Нашла в твоём чемодане.

Она показала ему обложку тонкой книжки самоизданного автора, который собрал и проанализировал опубликованные криптограммы известного серийного убийцы.

— Хороший выбор. Что думаешь?

— Я только на третьей странице.

— А это что?

Фестер указал на рукоятку швейцарского ножа, торчащую под подушкой у изголовья.

— Для самозащиты.

— Неужели опасаешься монстров из-под кровати?

— Нет, это если Пагзли решит подшутить, пока я сплю. А под кроватью для монстров нет места — у меня там чемодан с головами кукол, которых мы казнили на гильотине.

Фестер присел около кровати, оперевшись локтями на матрац.

— Хочешь, помогу тебе завтра собрать паровую гильотину?

Снизу раздались шипение и скрежет. Глаза Уэнсдей расширились, и она инстинктивно натянула одеяло до подбородка.

— Что там, посмотри!

Фестер нагнулся под кровать, Уэнсдей осторожно полезла следом, оперевшись на его спину и свесив косички к полу.

— Кажется, твои куклы решили восстать и отомстить.

Он вытянул чемодан, который подозрительно подрагивал, и вытянул ремни из пряжек.

“Бу!” — рявкнул вырвавшийся на свободу дух.

Уэнсдей ойкнула, Фестер шмякнулся на зад. Дух, посмеиваясь, нырнул обратно в отрезанные кукольные головы, и они фонтаном разлетелись по комнате. Когда всё угомонилось, Уэнсдей сползла с кровати и подбежала ближе:

— Дядя Фестер, дядя Фестер! Это значит, что ты сможешь найти слово для духов в этом году!

— Ох, давно мне не выпадала эта честь, — задумчиво произнёс он, вытягивая ноги и усаживая Уэнсдей сверху.

— Вот бы и мне выпала. Представляешь, — она приблизилась и прошептала на ухо плаксивым тоном: — я ещё ни разу не отправляла послание! Даже Пагзли уже находил слово, а ему только четыре, когда мне…

— Шесть лет десять месяцев и двадцать девять дней.

— Почти одиннадцать месяцев.

— Двадцать девять дней двадцать три часа и тридцать четыре минуты.

Он погладил её по макушке, проглатывая банальный вопрос: куда же ты торопишься взрослеть?

Уэнсдей поколебалась, но потом прижалась к его широкой тушке.

— Тебе правда нужно будет скоро опять уехать?

— Прости, мой скорпиончик. Но я обещаю вернуться поскорее. А пока меня не будет, — заговорщически прошептал он: — разрешаю тебе играть в моей комнате. Только Пагзли не говори, этот маленький болтунишка ни за что не сохранит тайну.

Уэнсдей просияла от удовольствия. Совсем как Гомес.

Он отнёс её в постель, поцеловал в лоб, потом поцеловал подставленную отрезанную голову любимой куклы, которая легла в дюйме от своего тела, и погасил свет. Уже у двери Фестер подумал, что отдаст завтра Пагзли втихую свой запас петард — у мальчика талант с ними обращаться, а чего добру пропадать.

Оказавшись в коридоре, он внезапно обернулся и вновь заглянул в комнату: Уэнсдей успела задремать, её косички тонкими чёрными змейками расползлись по подушке.

Он обязательно приедет как можно скорее, потому что порой такая вот мелочь может иметь гораздо большее значение, чем весь остальной свет.