Тридцать и один день октября (джен)

1 октября, 2018 г.

Прежде Уэнсдей ничего не боялась. Поэтому она не сразу поняла, что тиски, сковывающие её нутро уже несколько недель, были вызваны страхом, а не порчей.

До поступления в среднюю школу Уэнсдей казалось, что мир ей абсолютно понятен и не способен напугать. Как-то раз её учительница в третьем классе, мисс Хейл, рассадила всех на ковре позади парт и предложила поделиться своими страхами. Она считала, что этим учит девятилеток поддержке и пониманию. Уэнсдей в свою очередь нашла задание занимательным по другой причине: оно предоставило уйму полезной информации о её одноклассниках. Оказывается, оборотни, вампиры, щупальца из-под кровати, тянущиеся в ночи, мексиканские легенды о призраках могут вызывать далеко не восторг.

Очередь делиться сокровенным дошла и до неё:

— Меня пугает Патрик.

— Не может быть! — воскликнул Патрик, не скрывая ни ужаса, ни удовольствия.

— Ты до сих не запомнил, что моё имя пишется с буквой “d”, про маленькую “w” и говорить не стану.

Все засмеялись — кроме Уэнсдей — даже мисс Хейл улыбнулась и мягко заметила:

— Надеюсь, ты не станешь возражать, если образованием Патрика займусь я. Но Уэнсдей, мы все ценим тебя за прямоту и откровенность, был ли твой ответ искренним на этот раз?

Уэнсдей натянула пониже клетчатую юбку на коленки.

— Боюсь, что Франкенштейна случайно раздавят и тогда в этой школе совсем не с кем будет поговорить.

Все вновь рассмеялись. Уэнсдей первой принялась здороваться с пауком под лестницей по дороге на ланч, но одноклассникам её идея понравилась, и Франкенштейн не смел жаловаться на недостаток компании.

Мисс Хейл вздохнула и позволила продолжить Патрику:

— Я боюсь, что мама уедет в командировку и не вернётся. А ещё — что мир захватят зомби. А ещё — что папа перестанет мне тайком давать играть в айпад.

Уэнсдей продолжала мотать на ус, а когда круг завершился, мисс Хейл подытожила:

— Страх обязательно станет меньше, если вы найдете в себе смелость с кем-нибудь его разделить.

Тогда Уэнсдей делить было нечего, хотя жадной она себя не считала. Каждый день она отдавала часть своего ланча облезлой крысе, что скрывалась за контейнером для отходов. А после урока “принеси и расскажи” позволила каждому желающему подержать именной кинжал, подаренный дядюшкой Фестером.

Уэнсдей приходилось по душе, что в школе её все знали и, как правило, сторонились. Но порой были не против и вовлечь в игру: тогда любая забава становилась стократ интереснее, пусть за её смелые идеи им порой влетало. Немало времени она проводила в одиночестве, но была не против навестить Уэлса, старого мастера, который позволял ей понаблюдать за ремонтом проводки.

Сама учёба в школе редко выдавалась интересной: ну что может пытливый юный ум почерпнуть от плаката с таблицей умножения или карты Штатов с примитивными картинками?

Но здесь Уэнсдей знала каждый пыльный угол, каждый скол на ступеньках, ведущих от кухни, все способы залезть на крышу или пробраться в подвал. До шестого класса жизнь ей казалась не такой уж и плохой.

В день поступления в среднюю школу Уэнсдей была уверена, что сумеет это место так же легко подчинить своей воле. Но с первого дня всё пошло наперекосяк: когда на тебя сверху-вниз взирает амбал-восьмиклассник, возвышаясь на две головы, прежние методы запугивания дают сбой. На третий день учёбы, спускаясь по лестнице, она отказалась отойти в сторону перед подобной особью. Парень задрал дурно пахнущий кроссовок и хотел её отпихнуть с пути. Уэнсдей, резко увернувшись, стянула кроссовок, зашвырнула в открытое окно и испарилась с места преступления прежде, чем кто-либо возмутился или поднял на неё не только ногу, но и руку.

В тот момент она поняла, что имел в виду их классный руководитель, произнося в приветственной речи: шестой класс — почти взрослая жизнь, совсем не та, что прежде.

Сперва было сложно разобраться, что изменилось: такое же здание с неприглядной облицовкой. Те же парты, пусть немного выше, пусть пестрили более похабными надписями. Но это место ощущалось неправильным, как будто оно само себя пыталось обмануть.

Ученики были не дураками покурить за углом, делали вид, что готовы к половым непотребствам, кичились ненужными атрибутами надуманного статуса, отчаянно старались влиться в компании и вместе с тем становились замкнутыми и отстранёнными.

Учителям доставалось меньше хлопот, но они были больше недовольны жизнью, как будто все вокруг виноваты в их неудачах.

И в занятиях не нашлось отдушины. В прошлом Уэнсдей прощала программе упрощённость, но теперь уроки были просто обязаны стать серьёзнее. И если бы дело было только в этом…

— Четыре с минусом?! За что?

Усы мистера Гоуфера зашевелились: Уэнсдей уже знала, что так он скрывает улыбку — чересчур омерзительную, чтобы являть её миру.

— Попрошу мисс придержать этот тон, — его высокий голос резко контрастировал с грузным телом и обвисшим брюшком. — Оценка объективно отображает то, что вы совершенно не поняли идею Голдинга.

— Разве эссе должно содержать его идеи? Я-то решила, что мои.

Класс не сумел подавить тухлый смешок, который эхом отразился от слишком высокого потолка. Мистер Гоуфер, напротив, скривился, и усы расплылись на его пористой коже. Уэнсдей заметила крошки от сырных крекеров, которые он понемногу уминал прямо во время урока.

— Мисс?..

— Аддамс.

Этот эрудит преподавал ей уже месяц.

— Смысл произведения заключается в том, что подростки начинают проявлять свой истинный характер, попадая в экстремальные обстоятельства. А вовсе не обличает, как вы выразились, всё современное общество в его естественных проявлениях. Постарайтесь в следующий раз внимательнее слушать меня на уроках.

Мистер Гоуфер уже было развернулся, но Уэнсдей не сдержалась:

— Все те, кто внимательно слушали вас и ещё более внимательно смотрели презентацию, теперь будут уверены, что Голдинг родился в 1910 году и является автором романа “Свободное парение”⁽¹⁾.

Её выслушали затылком и бросили через плечо:

— Останетесь после уроков. А я распечатаю персонально для вас материалы по “Повелителю мух”, чтобы было чем заняться.

Даже в профиль Уэнсдей увидела, как его усы приподнялись, приоткрыв толстую малиновую губу, напоминавшую толстого дождевого червя.

Гоуфер очевидно оставил её после уроков, потому что именно он в тот день надзирал за провинившимися учениками. Уэнсдей ловила на себе его масляный взгляд и старалась не замечать жирные пальцы, когда он потягивал очередной крекер.

Ей действительно подсунули под нос аналитику произведения, и когда Гоуфер проходил мимо, он заглянул ей через плечо и обратил внимание на карандашные пометки:

— Уже нашли, что почерпнуть?

Уэнсдей не подняла взгляд.

— Нашла с чем не согласиться.

— Ваша строптивость непременно выйдет вам боком.

Он направился шаркающей походкой на своё место во главе наказуемых.

— Жду не дождусь.

— Никаких разговоров, если только я к вам не обращусь. Привыкайте к новым порядкам, вам придётся с ними считаться, если хотите хорошо устроиться в жизни.

Уэнсдей почувствовала, как тиски вновь сдавили её грудь. Она исподлобья взглянула на Гоуфера и не могла поверить, что так должна выглядеть жизнь. Что она состоит из бессмысленных порядков и переполнена никчёмными людьми. И, что самое немыслимое, эти люди будут требовать от неё подчинения и игры по правилам, изначально обрекающим на провал.

Гоуфер поймал её взгляд и помахал пальцами, будто проверял, пребывает ли она в сознании. Уэнсдей уже не была в этом уверена и поспешно перевела взгляд на настенный календарь с безвкусной иллюстрацией, который слегка колыхался. Это было странно — сквозняка в помещении не было. Она ещё какое-то время вглядывалась в страницу с датами сентября в попытке понять, что с ней не так.

“Ну конечно, это совершенно неправильно, сегодня же первое октября”.

Уэнсдей резко выпрямилась. В потоке школьного уныния она совсем забыла, что настала важная пора.

Справа раздалось лёгкое постукивание. В первое мгновение Уэнсдей не поверила своим ушам, а затем вскочила и резкими шагами направилась к дребезжащей оконной раме, бросив хриплым голосом:

— Здесь не хватает воздуха.

Все лениво повернули головы в её сторону, когда рама взлетела наверх, словно ждала прикосновения. Внутрь ворвался густой ветер, разнося едва слышимое довольное клокотание.

— Мисс, закройте окно и пройдите на своё место, а не то для вас всё закончится не только лишь задержкой после уроков.

Уэнсдей обернулась и заметила, как усы Гоуфера раздувались от прибывающей злости. Он казался жалким и никчёмным, но в то же время, как ни досадно, имел над ней власть. Все присутствующие по-прежнему взирали на неё пустыми глазами.

— Садись, живо!

Она заметила, как брызнула его слюна, когда он сделал шаг вперёд. Даже сойдя с подиума, где располагался учительский стол, он казался слишком высоким и грузным.

На мгновение Уэнсдей даже развернулась к своему месту, но в тот же момент её схватили за запястья и сдавили их, хотя рядом с ней никого не было. Гоуфер сделал ещё шаг вперед.

— Как мне надоели отпрыски из семей ауткастов, с вами невозможно разговаривать по-человечески.

Уэнсдей почувствовала, что её правая кисть налилась свинцом.

“Действуй! Поверь, ты дотянешься”, — прошептал над ухом голос, которому было явно очень весело.

Она слегка вытянула руку и резко сомкнула кисть.

— Оу!!!

Гоуфер завопил раненой цаплей, хлопнув ладонями по губам, и все головы разом повернулись к нему. Уэнсдей почувствовала в своих онемевших пальцах скользкие пряди, поспешила спрятать добычу в карман и вернулась за стол.

— Вы в порядке, сэр? — без интереса произнёс парень с последней парты.

Гоуфер отнял руки ото рта и всем стала видна широкая плешь над верхней губой. Его глаза, наполненные слезами и налитые кровью, обратились к Уэнсдей. Он ничего не сказал, она всё прочитала во взгляде: “Чёртова маленькая ведьма, я до тебя доберусь”.

— Как прошёл твой день, моя чернильная жемчужинка?

Уэнсдей обогнула отца, забралась в машину и забилась в угол, прислонив разгорячённый от злости лоб к прохладному стеклу. Гомес забрался следом, и Ларч резко тронулся с места.

— Когда позвонили из школы и сообщили, что тебя оставили после занятий, я решил самолично заехать после столь важного события. Не хочешь в честь него совершить крюк и побродить по болотам до тех пор, пока не стемнеет?

Предложение звучало заманчиво, но Уэнсдей лишь вздохнула.

— Едем домой, папа.

— Как скажешь, моя кобра.

— Мне правда нужно кое-что сказать.

— Я весь внимание.

— Не тебе. Сегодня первое октября.

Уэнсдей многозначительно посмотрела на отца. Гомес просиял:

— О, дорогая! Впервые! В первый же день! Неужели послание этого года в твоих руках? Прекрасная новость! В какой момент до тебя добрались?

— В такой, когда я поняла, что за пределами нашего мрачного круга ничего приятного от мира ждать не следует.

— Ну, не стоит так категорично отвергать весь мир разом. Вспомни о тех же болотах: всего час на автомобиле — и ты в раю.

Ещё по дороге Уэнсдей попросила отца не сообщать никому о выпавшей ей чести раньше времени: очень уж не хотелось пасть в глазах Пагзли и матери, если ничего не выйдет. Поэтому они прокрались, как отпетые воришки, в особняк Аддамсов через тайный проход позади оранжереи. Несколько тяжёлых скрипучих дверей, винтовая лестница, на которой не менее дюжины нерадивых сломали шею, потайной ход за гобеленом — и вот они в сыром подземелье перед широкой плитой из оникса. Резные буквы латинского алфавита было непросто разглядеть в тусклом свете, но Уэнсдей знала, что её легкая рука найдёт нужный путь.

— Уже знаешь, что передашь им?

Шершавая и тёплая ладонь Гомеса легла на её плечо. Уэнсдей кивнула. Они сели друг напротив друга и взялись за легко скользящий по поверхности треугольник с круглой прорезью внутри. Через минуту плита словно пробудилась и подключилась к неведомому источнику электричества.

Уэнсдей глубоко вздохнула и, стараясь сдержать дрожь в руках, принялась аккуратно водить по буквам: м-у-х-и.

Они выждали несколько мгновений — и ничего.

Уэнсдей резко одёрнула ладони и больно стукнулась лопатками о спинку гранитной скамьи. Сдерживать разочарование было непросто: Пагзли на два года младше, а уже дважды отправлял послание. Ей ещё ни разу не выпадала эта честь.

— Почему это слово? — мягко спросил Гомес.

— Потому что все они просто мухи, не стоящие моего внимания и уж тем более беспокойства.

Он мягко кашлянул, явно скрывая смешок.

— Что?

— Поскольку ты отправляешь послание впервые, не пренебрегай советом: важно не то, чем ты могла бы задавить свой страх, а то, что ты в нём сумела рассмотреть.

— Лишь то, что видеть не желаю.

— Помни, послание означает, что ты способна услышать их зов даже в момент, когда тебя поглощает ужас. Как тебе это сегодня удалось?

Уэнсдей нехотя вернулась мыслями в аудиторию для наказуемых.

— Календарь — его забыли перевернуть. Я вспомнила, что в октябре Аддамсы держат нос по ветру.

Гомес улыбнулся, и его лощёные усики разъехались в стороны.

— Тебя никогда не оставят одну среди стервятников, пока ты помнишь о своих, которые чёрными грифами рыщут неподалеку.

Они посидели некоторое время в тишине, только от плиты исходил негромкий гул.

Уэнсдей вернула пальцы на треугольник, Гомес последовал за ней.

К-л-о-ч-ь-я.

Плита отдалась глухим ударом, от неё во все стороны обжигающим холодом разошлись волны покоя и потусторонних сил.

Уэнсдей мягко сложила руки на коленях — дело было сделано.

— В этой жизни меня может поджидать сколько угодно ограниченных идиотов, но я уже достаточно подкована, чтобы любому недалёкому усачу дать отпор.

Гомес развёл руками в жесте безграничного обожания:

— Или не я твой отец, моя прелестная анаконда.

1) У. Голдинг родился в 1911 году. Является автором романа “Свободное падение”.

Вернуться к тексту

2 октября, 1981 г.

Мало какие события в особняке Аддамсов значат так много, как похороны. Гомес мог бы с закрытыми глазами пройти путь от церемониальной комнаты до главного семейного склепа в глубине кладбища и не стукнуться лбом ни в одну из могильных плит. Ему нравилось, что в дом мог заявиться родственник, о котором все давно позабыли, нравилось шуровать по саквояжам в поисках запретных сокровищ, разыгрывать с Фестером особо сварливую тётушку или с любовью задирать младших кузенов.

Для всех Аддамсов достойные проводы представителя своего клана в потусторонний мир — ответственная задача, а хозяин дома, где родственник испустил дух, удостаивался особых почестей. Ещё бы: отныне и впредь его убежище будет хранить ещё одна душа.

Но когда утром второго октября мама объявила за завтраком, что ночью скончалась тётушка Мерула, нутро Гомеса сковало страхом так, словно в него забили тысячу гвоздей.

— Не может быть! — в ужасе воскликнул он и обронил ложку в тарелку с запечёнными крысиными хвостами.

— Она ещё в гостевой комнате? — обрадовался Фестер. — Можно посмотреть?

— Отец отведёт вас после завтрака, только без шалостей, — мама пожурила старшего сына и повернулась к Гомесу: — Отчего ты так опечален, дорогой? Разве не рад, что нас ожидает торжественное семейное сборище, чтобы достойно провести дорогую Мерулу на упокой?

Гомес вернул взгляд в тарелку и пожал плечами. Он темечком ощущал на себе взгляд матери, но осознание трагедии, которая настигнет их семью, едва октябрь будет на исходе, целиком его поглотило.

Тётушка Мерула заявилась в их особняк три недели назад. Она приходилась троюродной кузиной дедушке Гомеса, Гримуару Аддамсу. Он был крайне рад приезду родственницы, которую не видел больше пяти лет.

— А ты, старушка, молодеешь, я посмотрю!

— Не льсти мне, паршивец, я на семь лет старше, и посмотри-ка, какие сам морщины отрастил. А я всё больше чувствую себя не женщиной, а ламантином.

Фестера тётушка не заинтересовала, потому что чуяла его хулиганства за два этажа, а значит провести её было непросто. Она являлась превосходным медиумом и обладала крайней чувствительностью к присутствию мёртвых душ — следовательно, заприметить живую ей было проще простого.

Гомесу тётушка понравилась сразу, как переступила порог. Она носила традиционный мексиканский Уипиль с узором из крошечных костей всех возможных форм, курила исключительно гондурасские сигары из долины Таланга с ароматом перца, привезла с собой колонию домашних пауков-золотопрядов, из паутин которых изготавливала полотна необычайной прочности. Мерула умела слушать и красиво говорила, а в её глазах всегда танцевала смешинка.

Но, как выяснилось в первый вечер её пребывания, последние три года она провела в печали. Мерула родилась одномоментно с двумя братьями и сестрой, четверняшки всю жизнь провели рука об руку, никто из них не женился, не имел детей. Четыре года назад в начале октября скончался брат, родившийся первым, три года назад — сестра, рождённая второй, спустя ещё год — младший брат, и вот Мерула осталась одна.

После Дня Мёртвых в прошедшем году она закрыла на замок опустевший дом и принялась скитаться по родственникам, так как жизнь в одиночку казалась ей немыслимой.

— Но ты не думай, дружочек, что я останусь без компании, если того не пожелаю, — рассказывала Мерула, покачиваясь в резном кресле у камина, пока Гомес слушал её, распластавшись на шкуре белого медведя. — У нас, прожжённых медиумов, шум в голове почти не прекращается. Вот взять хотя бы мою сестрицу — почти третий год греет косточки под земляной толщей, а не забывает каждый вечер мне напомнить, что я не сложила чулки в корзину для белья.

Мерула сменила не менее пятнадцати жилищ, успев обрадовать и довести до белого каления половину их родни, и вот настал черёд дома Гримуара Аддамса. Кажется, семейство вполне уживалось с гостьей, правда, она запросила под свои нужды целых три комнаты: спальню, помещение для колонии пауков, где она сможет изготавливать свои полотна, и еще каморку для спиритических сеансов. В особняке места хватало, и Гомес любил подглядывать за тётушкой, когда она собирала белёсые нити, сматывала их в прочные волокна и усаживалась за ткацкий станок из тёмного дуба. Или проскальзывал в подземелье по крутой винтовой лестнице и подслушивал перешёптывания Мерулы с дальней и близкой роднёй.

В первый день октября Гомес заприметил, что дверь в комнату для сеансов приоткрыта, а тётушка костерит неведомо кого на чём свет стоит. Ему стало жутко любопытно разведать, кто стал её жертвой, но стоило лишь на секунду приотворить дверь, как костлявая рука схватила его за ухо:

— Кто это тут спрятался! Какое сладенько ушко, как раз такого мне и не хватало для слабительной настойки.

— Ах, тётушка, я уже давно догадался — что невкусный и бесполезный, — невозмутимо заметил Гомес. — Иначе вы бы меня бы давным-давно приготовили.

— И то верно, дружочек.

Она разжала хватку и осмотрела его с ног до головы острым взглядом.

— И чего это ты за мной увязался? Куда не забреду — хвостом следуешь.

Гомес пожал плечами и забрался с ногами на гранитную скамью, чтобы поближе рассмотреть гладкую плиту из тёмного камня с вырезанными буквами.

— Доска Уиджи? Мама говорит, что это коммерческая пошлость, чтобы наживаться на норми. Они же не могут общаться с духами, как аутскасты.

— У-у-у, дружочек, история доски для общения с потусторонним миром уходит в глубь веков. А твоя матушка просто не обладает внутренним оком, вот и все дела.

Гомес уселся поудобнее на ледяном камне и прижал к груди побитые коленки.

— А на кого это вы сейчас сердились?

— На самоё себя, друг мой. Видишь ли, моё время на исходе, а дело не сделано.

— На исходе?! — Гомес вытаращил глаза. — Вы можете предсказать дату смерти?! А мою скажете? Хочу подготовиться.

Мерула расположилась по ту сторону от плиты и устало вытянула ноги.

— Я медиум, а не ясновидящая. Их вообще не рождалось среди Аддамсов уже пять поколений.

— Мама говорит, что ясновидение — опасный и ненадёжный дар.

— И она абсолютно права.

Некоторое время они провели в окутывающей тишине. Мерула запрокинула голову назад, её нос торчал кверху острым треугольником, а рот приоткрылся.

— А какое дело вы не сделали? — осторожно спросил Гомес.

Мерула покосилась на него и хитро улыбнулась.

— Малец, а ты тайны хранить умеешь?

Гомес энергично закивал.

— Знаешь, что октябрь — самое лучшее время, чтобы общаться с духами?

Гомес помотал головой.

— О-о-о, уж мне можешь поверить. Они ещё под конец лета собираются и бродят вокруг да около, но в октябре обладают такой силой, что и медиумом быть не надо, чтобы их заприметить — стоит только проявить наблюдательность. С начала октября и вплоть до Дня Мёртвых нити между нашими мирами легче всего протянуть, а после празднества духи уходят на покой до следующего года. Честное слово, если тебе понадобится достучаться до кого-нибудь из них третьего ноября — ко мне не обращайся. Не представляешь в какую они впадают спячку после всех пролитых бутылок рома и текилы.

— Но если с ними так легко связаться, отчего вы ругались?

Мерула тяжело вздохнула и вновь запрокинула голову.

— Да потому, что семейные связи, друг мой, надо укреплять не только с живыми. Думаешь, они так просто будут нас оттуда оберегать? Нетушки. И для этого в нашей семье существует особый ритуал, который необходимо исполнить в октябре, чтобы подкрепить связь на весь последующий год.

Гомес осторожно положил правую ладонь на плиту и провёл рукой по гладкому камню.

— А если пропустить разок?

— Это можно. Вот только уже три столетия порядок никто не нарушал. Хочешь на своей шкурке проверить, что случится?

Гомес замотал головой так, что заболел затылок.

— То-то же. Знаешь, что может дать семье сила предков за спиной? А если кому-нибудь понадобится проводник в мир духов, медиуму или ясновидящему? Без почивших родственничков мы никуда.

— Как же работает ритуал?

— Нужно отыскать слово, и передать его через эту доску. Мы с братьями и сестрой исполняли этот долг больше семидесяти лет. Боюсь, мой час присоединиться к тем, кто по ту сторону доски, настанет быстрее, чем я найду ключ в этом году.

Гомес почувствовал, как по его спине пробежал холодок, и дело было вовсе не в температуре помещения, близкой к отрицательной.

— А как искать ключ? Может, я могу помочь?

— Ишь какой, всё-то ему расскажи, — Мерула рассмеялась. — Ну а ты сам подумай, что призраки любят делать больше всего?

Гомес задумался.

— Поучать по поводу уборки грязных чулков?

— Ах ты, паршивец! — Мерула аж подскочила, а потом уныло усмехнулась. — Хотя да, твоя правда, поучать они тоже очень любят.

Что призраки любят делать больше всего?

Гомес заглянул вместе с отцом и Фестером в спальню с почившей тётушкой, но потом поспешил удалиться в холодное подземелье, где каменная плита стояла как ни в чём не бывало и даже не подозревала, в каком положении теперь оказалось семейство Аддамсов.

Он усердно размышлял о том, что призраки любят, помимо чтения нотаций, но ему ничего не приходило в голову. К обеду он настолько замёрз, что решил всё же выбраться из подземелья и перебраться в комнату со станком и пауками. В ней Гомес нашёл аккуратно сложенное наполовину завершённое полотно из паутины и, завернувшись в него, сел рядом с огромным террариумом. Паук размером с ладонь безмятежно переплетал свои тончайшие прочные нити, не подозревая, что его хозяйки больше нет.

В дверь постучали.

— Войдите.

— Последний раз ты пропустил обед, когда Фестер пообещал, что подбросит тебе туда цианид.

Гомес поднял взгляд на маму: Дистопия Аддамс приняла стойку “выкладывай как на духу, иначе бахну тебе по голове шаровой молнией”.

Придётся идти на крайние меры.

— Мама, ты умеешь хранить тайны?

Дис подошла к нему, присела рядом и укутала прочнее.

— Ты же знаешь, что нет, разболтаю всё твоему отцу ещё до вечера.

— Это можно. Понимаешь, мне Мерула вчера рассказала кое-что очень важное.

Гомес поведал ей о том, что узнал от тётушки: о важности связей с почившими предками и ритуале. Дис выслушала его, слегка нахмурившись.

— Ох, сколько же у Аддамсов причуд. До сих пор не привыкну. Да мало ли какие байки Мерула тебе рассказала, не бери в голову.

Она взлохматила тёплой ладонью шёлковые пряди Гомеса, отчего те наэлектризовались, но его нутро заледенело.

— Но мама! Никто не посмел прервать этот ритуал уже несколько сотен лет! А если в семье вновь родится медиум? Или ясновидящий?

— Вот уж без кого мы точно не пропадём, — Дис закатила глаза.

Гомес спрятал лицо в ладони. Его мама всегда была сторонницей энергии, которую можно измерить приборами и заковать в провода. Но от мысли, что теперь их семья потеряет связь с предками, земля уходила из-под ног.

— Ну что же ты, — Дис рассмеялась и крепко его обняла.

В этот момент раздался оглушительный взрыв, и дверь в комнату слетела с петель. Гомес от неожиданности вскрикнул и подумал, не явились ли за ним, нерадивым, разгневанные родственники, а Дис занесла руки, чтобы пальнуть в недоброжелателя отменной молнией.

— Ну мам, — раздался обиженный голос Фестера из коридора, — ты же меня сама научила этой стойке прошлым летом.

— Не тирань брата, — строго сказала Дис.

Фестер гадко захихикал.

— А я всё слышал, Гомес верит в сказки старухи Мерулы!

Довольно гогоча, он ускакал прочь.

— Мама! — Гомес потянул её за штанину комбинезона. — Я знаю, знаю, что призраки любят больше всего!

В этот момент от террариума с пауками раздался пренеприятный скрежет. Казалось, стеклянная крышка сползала сама по себе. Гомес приблизился и, поднатужившись, отодвинул её ещё на дюйм. После этого крышка подлетела наверх, и из террариума словно вырвались запечатанные силы. Которые к тому же умели хохотать. Крышка аккуратно легла на место, Гомес закрутил головой, стараясь понять, куда делось вылетевшее нечто, как вдруг его цепко ухватили за ухо.

— Подумай, что призраки любят больше всего?

— Пугать! — довольно выпалил Гомес.

— А родственники?

Он посмотрел на Дис, которая стояла занеся руки, не зная, кого ей атаковать. Ухо резко отпустили.

— Идём.

Гомес взял маму за руку и потянул за собой. Он чувствовал, как мелкие электрические разряды склеили и переплели их пальцы.

В комнате с каменной плитой он отстранился, забрался с ногами на гранитную скамью и взял в руки треугольник, легко скользящий по поверхности.

— Хочешь тоже?

Дис расположилась напротив и осторожно поставила пальцы рядом. Внезапно плита завибрировала.

— Разве это не они должны с нами говорить через эту штуку? — прошептала она.

— Не в этот раз, — твёрдо заверил её Гомес и принялся выводить: w-e-l-c-o-m-e⁽¹⁾.

Из-под земли ответили резким толчком, а потом по помещению расползлась умиротворяющая энергия, оставляющую после себя тишину и покой.

— Что это значит?

Дис удивлённо уставилась в потолок.

— Что теперь наш дом отвечает за то, чтобы связь крепла и не обрывалась.

1) Добро пожаловать (англ.)

Вернуться к тексту

3 октября, 1988 г.

Мортиша стояла перед высоким зеркалом и привычно искала изъяны в своём облике, которые стоило скрыть от посторонних глаз. Её острый слух цеплялся за звуки с первого этажа: значит, первые гости уже прибывали — и ощутила прилив возбуждения, который прежде не посещал её во время семейных сборищ.

В дверь бодро постучали, и через мгновение Гомес, облачённый во фрак из бордового бархата, приблизился, спрятав её ладони в свои.

— Я так счастлив, что ты здесь.

Мортиша улыбнулась потёртым половицам.

— У тебя нет причин беспокоиться, — заверил он.

Она посмотрела на Гомеса с укоризненной лаской: непробиваемый оптимизм был одной из его наилучших черт.

— Дай им один вечер, и они будут обожать тебя так же, как и я.

Его ослепительная улыбка была такой искренней, что она решила поверить в его слова. Но всего два дня назад этой улыбки было недостаточно, чтобы погасить её тревогу.

— После поворота за иссохшим вязом останется не больше полмили, — заверил Гомес под скрежет шин на очередном крутом повороте.

Он крепко сжал руку Мортиши, и холодный фамильный перстень на его безымянном пальце привычно врезался в её нежную кожу.

Эта безумная вылазка непременно выйдет ей боком. Правда, страшнее выговора или невинных общественных работ в Неверморе ей ничего назначить не посмеют. В академии все страшились её дорогой матушки и того, что она сотворит с теми, кто бросит тень на семейство Фрамп.

Неприятность заключалась в том, что и сама Мортиша побаивалась, что ей выскажет мать за следующим разговором по кристальному шару.

“Сбежала из школы с мальчишкой, как какая-то безымянная профурсетка…”, “Ни слова матери — творит, что ей вздумается…”, “Как только ты оказываешься в компании этого беззубого Аддамса, мою дочь будто подменяют”.

Прокручивая вероятные реплики, Мортиша заранее ощущала, как подступает к горлу обида. Она-то как раз всегда слушалась мать, была прилежной ученицей, лучшей в любом начинании, блестяще выглядела, умела вести светскую беседу и обворожить кого угодно.

Прежде мать, если и не высказывала вслух довольство старшей дочерью, то по крайней мере не выливала на неё тонны своего неодобрения.

Пожалуй, Аддамсы здесь были ни при чём: просто Хестер Фрамп вообще никого не жаловала. И едва ли на всём свете нашёлся бы молодой человек, достойный её отпрыска — разве что сам царь преисподней не попросил бы её руки. Разумеется, после подписания брачного контракта, где он не станет претендовать ни на один цент их семейства.

Прошедшее лето выдалось худшим в её жизни: её упекли в Европу, и она была вынуждена расстаться с Гомесом на бесконечные десять недель. Мать ни за что не отпустила бы её к Аддамсам на каникулы во время учебного года, потому что в праздники следовало “отсиживаться с семьёй и делать вид, что вы хорошо проводите время”. А может, назло не пустила бы.

Поэтому, когда Гомес предложил навестить его близких вместе с ним по случаю дня рождения дедушки Аддамса, Мортиша не раздумывая приняла предложение: ей тоже порой хотелось сделать что-нибудь назло, пусть мастерства матери ей не достичь.

Но встреча с родственниками Гомеса всё приближалась, и с каждой минутой её желудок сжимался всё сильнее. Она безостановочно поправляла и без того безупречные волосы, разглаживала несуществующие складки на платье, старалась избегать непонимающего взгляда Гомеса.

— Что-то не так, cara mia⁽¹⁾? Плохо переносишь длительные поездки в машине?

Меж его бровей пролегла трогательная морщинка. Мортиша лишь неопределённо повела плечами.

— Ты же помнишь, что мы договорились говорить друг другу всё как есть?

Тяжелый вздох.

— О, Гомес, я же знаю, что не нравлюсь твоей матери!

— Брось, это не так: моей матери не нравится твоя мать. И это взаимно!

Он беззаботно улыбнулся, но Мортиша покачала головой.

— Помнишь, как она разговаривала со мной во время родительского дня в прошлом семестре? Я словно прошла терапию электрошоком.

— Да, моя матушка умеет взбодрить, — он рассмеялся.

— Ты сообщил, что я приеду?

Он неловко заёрзал.

— Гомес!

— У нас любят гостей, все будут тебе рады.

Но при виде нежданной гостьи лицо Дистопии Аддамс радостью не озарилось. Мортиша чувствовала себя жутко неуютно, стоя перед этой невысокой женщиной в чёрном комбинезоне с руками, упёртыми в бока. Она сузила глаза и поджала губы — по своей матери Мортиша знала, что это очень плохой знак.

— Мы пойдём, поздороваемся с отцом, — весело произнёс Гомес после бурного разъяснения, почему он заявился домой с незваной подружкой.

Они прошли вглубь дома. Мортиша затылком ощущала пронзительный взгляд миссис Аддамс, и ей впервые в жизни захотелось стать ниже дюйма на три.

Ланиус встретил её отстранённо — он вообще нечасто навещал эту бренную землю. Отец Гомеса говорил крайне мало, очень тихо, но всегда попадал в яблочко. Ей он мягко пожал руку и посоветовал не бродить по дому в одиночку в свой первый приезд — Гомес заверял, что глаз с неё не спустит. А вот дедушка Гримуар одарил её тёплой беззубой улыбкой и посоветовал повеселиться от души.

После всех приветов и напутствий они отправились осматривать дом, который разительно отличался от поместья, в котором она выросла. Особняк семейства Фрамп сбивал наповал надменной роскошью, но богатство Аддамсов выглядело иначе. Мать Мортиши считала ниже своего достоинства приобретать предмет мебели, если на ценнике не значилось число по меньшей мере из четырёх цифр. Здесь же было невозможно понять, был ли приобретён тот или иной предмет на аукционе за сотни тысяч долларов, куплен ли у уличной торговки на узкой улице Ла-Паса или выигран две сотни лет назад в кровавом поединке с вождём ныне вымершего племени.

В гостиной можно было до утра рассматривать бесчисленные артефакты, на кухне восхищаться безупречной организацией разделочных инструментов, замирать на верхних этажах, вслушиваясь то ли в скрипы, то ли в всхлипы, а после затеряться в подземельях до потери рассудка. Здесь безумное граничило с комфортом, красота резала глаз своей неординарностью, а прохлаждаясь на вездесущих сквозняках, сердце обретало покой. Мортиша понимала, как в этом доме мог вырасти такой отважный, дерзкий, заботливый и добрый Гомес.

В первый день она размышляла о разнице мест, где они росли, но к утру второго — об их обитателях.

Мать не держала её в ежовых рукавицах: Мортиша могла делать, что ей вздумается, если это было дозволено. Она имела право свободно высказывать своё мнение, но его редко встречали без язвительного замечания или холодного одобрения.

У Аддамсов тебе были рады, просто потому, что ты — это ты.

Единственный, кто не проявлял восторга по отношению к гостье, была Дис. Будучи женщиной энергичной и яркой, она могла, если хотела, становиться пронзительно ледяной. Каждый раз, оказываясь с ней в одной комнате, Мортиша ощущала, что её буравят взглядом. Было сложно понять, что она сделала не так: Дис не смотрела на неё с неодобрением или неприязнью. Если бы Мортиша сама её не побаивалась, она бы сказала, что миссис Аддамс смотрела на неё с хорошо скрываемым страхом.

— Надеюсь, ты разместилась с комфортом? — спросила она у Мортиши за день до торжества во время позднего ланча.

— Разумеется, благодарю, — ответила Мортиша с безупречно отточенной улыбкой.

— Как учёба? Надеюсь, сумела нагнать одноклассников?

— Но мама! — возмутился Гомес. — Тиш пропустила только самое начало первого курса. С тех пор прошло больше года. Она лучше всех!

Он посмотрел на неё с восхищением и обожанием, она ответила ему улыбкой совсем иного рода: гораздо менее безупречной и такой, какую оттачивать не было нужды.

— Я лично не отношу перфекционизм к перечню главных человеческих достоинств, — заявила Дис, накладывая в свою тарелку кусок пирога с почками бизона.

— И тем не менее сама всё доводишь до такого предела, что даже твои приборы тебя не выдерживают, — мягко заметил Ланиус.

Улыбнулись все — Дис ярче всех.

— Наука требует полной отдачи! Ничего не могу с собой поделать.

Обстановка разрядилась, словно щёлкнул переключатель.

Напряжение вернулось после, когда Мортиша вызвалась помочь с украшениями дома. Дис словно нарочно хотела держать её при себе и не оставлять с Гомесом наедине и попросила подавать ей гирлянды из сушёных летучих мышей, чтобы развесить их поверх гардин.

— Гомес всё лето только о тебе и говорил.

Внутри у Мортиши словно вспыхнул огонёк.

— Боюсь, свою дорогую матушку я изводила тем же.

Дис хмыкнула.

— Как поживает её превосходительство, госпожа Хестер Фрамп?

Огонёк внутри потух.

— Так же как и всегда: заправляет кладбищами, хоронит, испепеляет, зарабатывает свои миллионы, — скучающе ответила Мортиша, подавая следующую гирлянду.

В ответ она получила острый взгляд сверху вниз с ноткой недоверия. Дис будто замерла, так и оставив Мортишу стоять с протянутыми кверху руками.

— Ничего примечательного не видела в последнее время, раз уж и моей семье теперь грозит попасть в её поле зрения? Разумеется, если она считает нужным этим делиться.

Мортиша опустила руки.

— Едва ли, — сухо заметила она. — Мама использует дар ясновидения для деловых задач и меня в них не посвящает.

Дис медленно спустилась вниз.

— А сама-то? Гомес рассказал нам, что и тебя семейный дар не обошёл стороной.

Мортиша дерзко подняла подбородок.

— Я знаю, что вы не жалуете мою силу, но она может оказать семье большую пользу.

— Да, я наслышана. Сначала насмотритесь, откуда ждать беды, а потом тонете в своих неясных видениях.

— Я не ворон, как моя мать, мои видения другого рода.

— Вот уж в чём разбираться не желаю.

Дис повернулась к ней спиной.

— Дар ясновидения связан с натурой человека. Мне приходят видения о событиях, дарящих надежду и приносящих радость. К огромному горю моей матери.

Некоторое время Дис молчала, а потом наказала:

— Поможешь мне составить украшения из засушенных цветов для праздничного стола. Потом отыщи Гомеса, пусть он покажет тебе семейное кладбище, — и пружинистым шагом направилась вон. Мортиша поспешила за ней, чувствуя, как огонёк внутри вновь зажёгся.

Дедушка Гримуар пожелал отпраздновать день рождения в кругу самых близких, поэтому к торжественному ужину за огромным столом собралось всего семнадцать человек. Некоторых Аддамсов Мортиша уже встречала на светских раутах, куда её водила мать, но в той обстановке насладиться их компанией ей не удавалось.

Страхи на вечер и правда не оправдались: все находили её обаятельной и прекрасной, а Гомес больше всех. Даже Дис больше не старалась её задеть, а просто продолжала рассматривать с несколько иным выражением лица.

После непревзойдённого ужина все прошли в гостиную, заиграла музыка, зазвучало не слишком трезвое пение, один из кузенов Гомеса представил собравшимся танец с саблями, и под общие аплодисменты Гомес пригласил Мортишу на танго.

Страсти улеглись после полуночи, когда все разбрелись по разным уголкам дома вести задушевные беседы. Мортише достался дедушка Гримуар, чему она была крайне рада. Он поманил её пальцем, предложил присесть на соседнее кресло и принялся показывать альбом со старыми снимками.

— Это я верхом на диком леопарде… Это мы со стариной Куросавой на съёмках “Расёмона”… А это я и будущая миссис Аддамс в день нашей свадьбы.

Он ласково провёл рукой по чёрно-белой фотографии. Мортиша улыбнулась худощавой девушке с орлиным носом и густыми бровями, почти смыкающимися на переносице. Она была одета в дымчато-серое облачение — если верить цветам кадра, — а в её густых переплетённых косах поблёскивал искусно исполненный венец.

Мортиша поняла, что Гримуар пристально наблюдает за ней и слегка смутилась.

— А ты высокая девица — дотянись-ка и достань вон ту шкатулку с ножками в виде копыт.

Мортиша элегантно поднялась и аккуратно поставила шкатулку на столике перед ними. Гримуар распахнул крышку: внутри оказался головной убор с чёрно-белого снимка, только теперь было видно, что венец исполнен из лепестков густого янтарного цвета. Она сперва почувствовала, а потом осмотрелась и увидела, что Дис буравила её взглядом с другого конца комнаты.

— Не одна будущая миссис Аддамс надевала его, идя под венец.

— Бархатцы, — узнала она особый изгиб краевых линий и вернулась к украшению, чтобы рассмотреть камень.

— Циркон, — подсказал Гримуар. — Магический минерал. Обличает ложь и злой умысел.

— И наделяет даром ясновидения, — улыбнулась Мортиша, вспоминая страницу мануала из особой секции материнской библиотеки. — Достойная реликвия.

Гримуар кивнул и жестом предложил взять венец. Мортиша удивилась, но ей очень хотелось изучить дивный артефакт.

В момент, когда она коснулась твёрдых лепестков, от кончиков её пальцев до основания позвоночника словно пробежал электрический разряд, который заставил запрокинуть голову, лишил на мгновение способности видеть дневной свет и открыл то, что, возможно, однажды настанет.

Мортиша стояла перед высоким зеркалом в чёрном платье, блестящем и гладком, подобно чешуе мифического дракона, её голову покрывал венец из лепестков янтарного цвета, руки тревожно сжимали букет из белых лилий. Из-за спины выглядывала Дистопия Аддамс, ласково приобнимая. Её взгляд, и добрый, и дерзкий заверял: я знаю, дитя, что ты здесь будешь так же счастлива, как и я.

Видение рассыпалось, но томление осталось.

— Что, что ты увидела? — Гомес уже был около её кресла, присев на одно колено.

Мортиша помотала головой, спрятавшись за волной густых чёрных волос. Но после произнесла:

— Надеюсь, однажды сам увидишь.

Она намеренно избегала его взгляда, потому что знала: если они встретятся, она схватит его за розовые щёки и расцелует при всех. Поэтому она повернула голову и вновь наткнулась на Дис.

Та сидела прямо и, казалось, впервые не рассматривала её, а просто смотрела. Потом она склонила голову и улыбнулась лишь кончиком губ.

Шкатулка на столике перед Мортишей легко щёлкнула. Она обернулась на звук, но вдруг поняла, что Дис стремительно шагала к ней. Когда она подняла руку, Мортиша даже на секунду испугалась, но Дис всего лишь распахнула шкатулку.

Мортиша ахнула — пусть глаза не могли ничего рассмотреть, но нутро ясновидящей не могло не почувствовать, если перед ней проявлялась бесплотная душа. Она во все глаза смотрела на Дис, которая положила правую ладонь сперва на губы, потом на сердце, потом мягко накрыла руку Мортиши своей и крепко пожала.

— Гомес, — тихо проговорила она на ухо сыну, но у Мортиши был слух летучей мыши: — Кажется, я нашла слово-ключ этого года.

— Уже знаешь? — вдохновенно отозвался он.

— Первым делом, я бы проверила: доверие.

1) Моя дорогая (ит.)

Вернуться к тексту

4 октября, 1992 г.

Трава выглядела помятой и пожухлой, но мохнатые ели острыми иглами впивались в глаза своей неукротимой зеленью. Хорошо хоть день выдался туманным и пасмурным — ничего не мешало наслаждаться пустынным пляжем, безумными криками чаек и ледяным ветром. Волны без устали набрасывались на острые скалы — те разрезали их без жалости и пощады, а после с предсмертным шипением сползали обратно в океан.

Фестер ещё на рассвете разложил на плоском булыжнике старый складной стул и, вжав голову в плечи, смотрел на мутный диск солнца, лениво скользящий за густыми облаками.

Расслышать шаги смог бы не каждый: на природе не бывает тишины. Но едва Гомес показался из-за кромки леса, Фестер произнёс:

— И зачем ты здесь?

Гомес не остановился — едва ли он расслышал сиплый голос брата — и вскоре замер рядом, уставившись в океан.

— Как ты меня нашёл? Я был уверен, что это возможно, только если я сам этого захочу.

— А ты разве не хочешь?

Фестер шарахнул бы небольшим разрядом по голове этого мелкого придурка за его насмешливый тон, но рукам было теплее прятаться в шерстяных карманах. Кажется, Гомес и сам понял, что сейчас не время для его шуток.

— Тиш увидела, — признался он.

Фестер поднял на него взгляд.

— Как я разбиваюсь о скалы в идеальном пике?

— Нет.

— Как попадаюсь в медвежий капкан?

— Нет. Это на тебе не оставило бы и царапины.

— Как меня рвут на части тигровые акулы?

— Так далеко на север они не заплывают.

— В таком случае не представляю, что она могла увидеть.

Гомес промолчал. Фестер закатил глаза:

— Она знает, что ты здесь?

— Знает.

— Сам сказал или следит за тобой?

— Сказал, конечно.

— Она меня ненавидит?

— За тот пустяк? Брось. Ну разве может порядочная свадьба обойтись без скандала? Год прошёл — все по тебе соскучились.

Фестеру показалось, что тусклый солнечный свет стал слишком ярким.

— Как колледж? Ещё не иссушил мозг просиживанием в аудиториях и библиотечной пылью?

— Ты удивишься, но академическое образование далеко не всегда бесполезно. Особенно когда ты занимаешься им исключительно в своë удовольствие. Тиш очень нравится Дартмут, но я подумываю о юридической школе. Возможно, доучимся там, потом переедем в Итаку, поступим в Корнелл.

— Иными словами, транжиришь семейные денежки на заплесневелый плющ. Как жизнь молодожёна?

Гомес замешкался, и ясно почему: боялся, что заговори он о своей драгоценной Тиш, спокойный тон разобьется вдребезги о монументальность его счастья.

— Жизнь была бы лучше, если бы ты не оставил меня.

— Разве я был тебе когда-нибудь нужен? Или соскучился по моим внезапным шаровым молниям после выхода из душа?

— Ещё бы! И не только я: никто не хотел, чтобы ты уезжал так надолго.

— Но я только это и делаю. С того самого момента, как смог дотянуться до подножек мотоцикла, никто в доме не мог удержать меня дольше, чем на три недели.

— Мама очень тоскует.

— А отец?

— Злится.

— Врёшь, отец не умеет злиться.

— За этот год научился.

Фестер нахмурился.

— Ты спрятался ото всех.

— Я был спрятан в этом доме, а здесь я свободен.

— “Этот” дом — твой, — сухо заметил Гомес. — И свободный человек не будет прятать нос в вороте пальто.

— Тебе нужна эта семейная жизнь. Красавица жена, заботы о благосостоянии рода — я для этого не создан.

— Но Фестер, если бы тебе это было нужно — что тогда осталось бы мне?

Фестеру казалось, что Гомесу осталось всё. Теперь уже сложно было разобраться, в какой момент смышлёный, харизматичный, непробиваемый и неубиваемый Фестер стал приносить разочарование. А простодушный, наивный оптимист, который всегда оставался вторым, — достойным наследником.

Фестер сильнее втянул голову в плечи: теперь за воротом пальто спрятался не только нос, но и глаза. Всегда противно признавать, что твой мелкий братец прав: но Фестер утратил свободу, к которой бежал, и теперь чувствовал себя, как улитка в склизкой раковине.

“Моллюск, — вспомнил он, как его называл дедушка Гримуар в детстве, ласково гладя по бритой голове: — Ты только выглядывай из раковины, чтобы мы все тобой любовались”.

После того, как дедушки не стало, желание оставаться дома рассыпалось прахом: странствия занимали его, дарили силы, заряжали энергией. Но Фестер не мог заглушить противный внутренний голос, который твердил: он потерял нечто дорогое.

— Весь год меня мучил один вопрос, — неожиданно резко заявил Гомес.

— Раз уж ты здесь.

— Зачем ты нагрубил отцу?

— С цепи сорвался.

— Тебя на цепи никогда не держали. А вот меня ты как-то подвесил к люстре над главной лестницей в четыре пролёта.

Фестер едва не расплылся в улыбке от тёплых воспоминаний.

— Я пытался самостоятельно собрать электрический стул, а ты всё мешался под ногами и пытался лизнуть голую проводку.

— Когда мы росли, я только и делал, что мешался.

— А теперь ты золотой сынок.

— Нет, я просто честно признался себе, чего мне хочется.

— Стать женатым в девятнадцать лет? Ненормальный.

— Сказал тот, кто съел на спор индийскую кобру.

От этого воспоминания Фестер едва не рассмеялся: мама его неделю откачивала. Но мысли о матери последнее время не приходили без укола между рёбер.

— Я не считаю, что они превратились в занудных и ограниченных стариканов, которые, сидя в своëм доме без конца, теряют целый мир.

— Я знаю.

— Но мне не нужен этот дом — мне нужен целый мир.

— Он твой.

Фестер слегка распрямил плечи.

— Когда отец упрекнул меня, что я совсем не посвящаю себя семье — у меня снесло крышу.

— Ты же знаешь, что единственный способ стать разочарованием для Аддамсов — это пойти против себя и отвернуться от своих близких. Но идти вперёд и идти наперекор — не одно и то же.

Фестер наклонился и свесил голову между коленей.

— То есть они согласны принять то, что их старший сын пустится в великие приключения и криминальные авантюры?

— Рады будут. Но ты их не забывай. И меня тоже.

Фестер почувствовал, как ранка от колючего укола начала затягиваться. Гомес продолжил:

— Оставь мне роль послушного наследника и хранителя очага. А ты живи, как знаешь. Только заезжай между делом или присылай весточки.

Фестер шумно выдохнул. В мокром песке под его стулом что-то закопошилось. Он протянул ладонь и стряхнул грязь с раковины конусовидной формы и окрасом, как змеиная чешуя.

— Conus cedonulli, — сразу узнал Фестер.

— И как только ты провалил все свои экзамены, обладая подобными энциклопедическими знаниями?

— Очень просто: не приходил на них.

Он поднял раковину, и оттуда вылетел слишком знакомый силуэт — кажется, Фестер даже распознал родной запах гвоздики и рома.

“Выглядывай иногда из раковины: мы всегда тебя ждём”, — скрипучий голос деда пробрал его до костей. А потом Фестер ощутил ядрёный щелбан прямо в лоб.

— О-хо-хо, — скривился он под гогот Гомеса, который подал ему руку и поставил на ноги.

— Получил?

— Сполна.

Потирая лоб тыльной стороной ладони, Фестер думал, что, и правда, прятался не столько ото всех, сколько от самого себя. И лучше сейчас признать, кем он является на самом деле, и со спокойной душой пуститься в желанные и разгоняющие кровь бега. Или он не Аддамс.

— В этом году послание на тебе? — негромко спросил Гомес.

— Тупица! Не видел что ли, как мне врезали?

Гомес замялся.

— Если ты ещё не готов вернуться — можешь сообщить слово мне.

Фестер открыл рот, но сразу же его защёлкнул, клацнув зубами.

— Не дождёшься.

Он обернулся к океану — солнечный диск по-прежнему был укутан облаками.

“Ритуал буду проводить сам, на случай, если слово “моллюск” подойдёт.

5 октября, 2017 г.

Сухая ветка под ногой Пагзли нещадно хрустнула. Холодная ладонь мигом перекрыла ему дыхание, а ледяной голос прошептал на ухо:

— Так ты не то что зайца — чупакабру спугнёшь.

— Разве они здесь водятся? — воодушевлённо прошептал Пагзли, когда Уэнсдей разжала хватку.

Она загадочно отвела взгляд, молча развернулась и продолжила свой путь так тихо, что даже листва забыла шуршать под её ногами. В руках Уэнсдей держала наготове охотничье ружьё с чёрной грабовой ложей. Пагзли уже давно не чувствовал себя рядом с ней так хорошо.

В Нью Хэмпшире лес сменял свои краски раньше, чем дома. Высокая луговая трава пожухла, перелески посерели и пожелтели, редкие клёны бодрым пламенем пробивались сквозь туман. Уэнсдей уверенно вышагивала по пустынной пересечённой местности, и Пагзли смотрел ей в затылок так пристально, что она, в конце концов, не выдержала, развернулась и сурово произнесла:

— Что?

Ещё прошлой зимой он начал подмечать: с сестрой творится что-то не ладное. Сперва вместо игры в одержимых призраков она предпочла лишний раз проштудировать учебник латыни. Конечно, Уэнсдей и прежде проводила немало времени за учебниками, но всегда находила время на совместные проказы. В другой раз она отказалась пробраться в папину комнату с моделью железной дороги, чтобы тайком подорвать парочку прицепов. Стала предпочитать оттачивать навык фехтования с тренером, вместо того, чтобы разыграть с ним сцену из Шекспировской трагедии на главной лестнице. Хорошо хоть охотно отправлялась в подземелье, чтобы проверить очередной раствор на взрывоопасность.

Но если бы перемена была только в её интересах — с Уэнсдей стало совершенно невозможно разговаривать.

Когда она заявила, что запускать фейерверки рядом с оградой в момент, когда к ним наведывается почтальон, — забава для глупых детей, Пагзли чуть не заплакал.

— Раз уж ты собрался распускать сопли, — ядовито продолжила она, — собери их в пробирку.

— Хочешь поиграть в доктора Моро? — обрадовался он.

— Нет, проверю тебя на родство. И со мной, и с родителями.

В этот момент Пагзли действительно разревелся: может ли оказаться, что он не Аддамс? Уэнсдей же наверняка права — она всегда права.

Мортиша пришла на шум, пожурила Уэнсдей и поручила ей покормить саррацентии.

— Дорогая, не забудь, что нужны живые мухи, а не сушёные! — напомнила она вслед захлопнувшейся двери.

Пагзли выждал пару мгновений и тут же рассказал ей о подозрениях сестры относительно его происхождения. Улыбнувшись, Мортиша положила его руку рядом со своей, продемонстрировала такой же узор из родинок на своём запястье, обняла и поцеловала в вихор на макушке.

— Ты же знаешь, что твоя сестра щедра на колючие шутки, не относись к ним серьёзно.

— Уэнсдей стала колючистее твоих роз в оранжерее.

Мортиша улыбнулась, скрывая печаль.

— Кажется, моя девочка начинает взрослеть.

Пагзли вспомнил, как недавно Уэнсдей пообещала, что если услышит в свой адрес слово “девочка”, то запихает обидчику отраву прямо в глотку.

Летние каникулы в том году выдались и в половину не такими интересными, как прежде, потому что теперь Пагзли намного больше времени проводил в одиночку. На деликатную просьбу родителей поиграть с братом Уэнсдей заявила, что раз они решили — неизвестно зачем — завести второго ребёнка, путь сами его и развлекают. Гомес ничего не ответил, но на следующий день отправился вдвоём с Пагзли погонять на вездеходах по холмам. Он знал, как Уэнсдей любила скорость, и месть в тот день казалось сладкой.

К осени он уже не мог решить, что хуже: обида за её бесконечные колкости или уныние от их отсутствия. Тем более что в следующем месяце ей исполнялось одиннадцать и в грядущем году она переходила в другую школу.

В октябре начинался сезон охоты, и мама повезла их с Уэнсдей погостить к бабушке Фрамп, так как в её угодьях можно было сыскать достаточно нерасторопной дичи. Поездка сулила немало удовольствия: им предстояло подолгу бродить по болотам или разреженному лесу, окутанному сыростью и туманом. Пёстрые краски лишь предвещали холодное забвение, а острые вскрики птиц соревновались с точными выстрелами. Правда, точностью Пагзли никогда не отличался:

— Ты в зайца целился или в Юпитер? — насмешливо поинтересовалась Уэнсдей.

Пагзли замахнулся ружьём, чтобы зарядить ей по макушке, но она увернулась и резво побежала вперёд. Он с завистью смотрел, как она огибала деревья и заросли, тонкая и стремительная, словно лань.

Спустя час Хестер наказала им возвращаться домой.

— Три зайца! Бесподобно, Уэнсдей! На день рождения я подарю тебе снайперскую винтовку. А как твои успехи, дружок?

Она осмотрела его понурую физиономию и зацокала языком.

— Нет в тебе смертоносного инстинкта Фрампа, весь в Аддамсов — они, как ужи — бесхребетные, только на своей вертлявости и держатся.

Пагзли заметил, как по лицу Уэнсдей пробежала недобрая тень.

— Зато тебя, в отличие от Аддамсов, способен вынести один лишь упырь-дворецкий.

Бабушка рассмеялась:

— Какая прелесть! Ты становишься совершенным enfant terrible!⁽¹⁾ Мои гены, разумеется. Одно удивительно: как твоя мать умудрилась их передать — сама-то была пай-девочкой.

На следующий день Пагзли решил, что больше не будет мириться со своей паршивой меткостью и возьмёт на заметку то, что всегда твердила ему Уэнсдей: неважно, насколько плохо тебе что-либо удаётся сегодня, если ты прилагаешь достаточно усердия на тренировках. Его сестра действительно обладала разными талантами, но была способна заниматься ими до потери пульса. Когда ей было шесть, она решила, что недостаточно хорошо карабкается по стенам, и родителям пришлось снимать её с крыши, уснувшую в водостоке.

Поэтому после обеда он собрался, захватил ружьё с патронами и отправился на одиночный практикум.

Уэнсдей застала его на пороге чёрного входа.

— Надеюсь, ты решил сбежать из дома, потому что не вынес вчерашнего позора?

Пагзли промолчал. Она осмотрела его снаряжение.

— Думаешь, сегодня принести добычу?

Он пожал плечами.

— И как будешь тренироваться сам, если ничего не умеешь?

Пагзли закатил глаза, развернулся и направился прочь.

— Постой! — окликнула она. — Встретимся за конюшней через пять минут.

Она действительно пришла, ружьё с чёрной ложей грозно покачивалась за её спиной, и они отправились в путь.

Пагзли знал, что с Уэнсдей можно было вообще ничего не бояться, но идти вдвоём через едва знакомый лес было волнительно. Он очень надеялся, что ему удастся хоть глазком взглянуть на чёрного медведя или, в крайнем случае, на пуму.

После леса, опоясывающего поместье Фрамп, начинались поля с перелесками, в которых водились зайцы и куропатки.

После получаса ходьбы Уэнсдей сиганула за ветвистый куст, поманила Пагзли ладонью и указала на ушастого зверя всего в пятнадцати ярдах от них. Пагзли поднял ружьё.

— Погоди, — шикнула Уэнсдей. — Выстрелишь сейчас, он испугается и побежит. Что потом будешь делать?

Пагзли пожал плечами.

— Подстрелю вдогонку?

— Куда целиться будешь?

— В почки?

Уэнсдей раздражённо сузила глаза.

— Если побежит в сторону — целься в место, где он вот-вот окажется. Если на тебя — чуть ближе передних лап. От тебя — между ушей.

— Да знаю я, — обиженно пробормотал Пагзли, прицелился и пальнул.

Заяц ускакал так быстро, что он даже не успел понять куда: в сторону, к нему или от него.

Уэнсдей вздохнула с видом: “за что мне это мучение”. И они продолжили путь. За одной неудачей последовала вторая, за ней третья. Пагзли осторожно косился на сестру, но, кажется, она не злилась, а наслаждалась возможностью беспринципно им командовать.

На сердце у него было легче, чем за долгие месяцы, когда он словно боялся уколоться каждый раз, когда с ней заговаривал или когда она заявляла, что у неё больше нет времени на его глупости.

Зайдя в редкий лесок, он заприметил впереди знакомое движение, резко схватил Уэнсдей за запястье и потащил к земле. Они вместе устроились под лохматой кочкой, и Пагзли осторожно взял очередного зайца на мушку. Не подстрелить его было невозможно. Он прицелился и тут:

— Погоди! — шёпотом одёрнула его Уэнсдей, но смотрела она совсем в другом направлении.

Пагзли разочарованно застонал.

— Почему ты стала всё портить? — тонким голосом проговорил он.

Она непонимающе уставилась на него. Он продолжил ныть, хоть и знал, что этим больше её разозлит:

— Раньше нам было весело, а сейчас ты стала другой.

— Опять будешь распускать сопли? — сурово проговорила она, не повышая голоса. — И о каком веселье может идти речь?

Она не дала ему ответить, приложив палец ко рту и уставившись на деревья по правую сторону от их укрытия.

Пагзли стало так печально, будто серое небо над головой упало вниз. Он чувствовал обиду за то, что она не дала ему выстрелить. Будто назло не хотела, чтобы у него получилось. А потом ему опять стало страшно, что его сестра, самая невыносимая и самая лучшая на свете, теперь изменилась навсегда.

Но тут он услышал шорох и понял, что её отвлекло: на прогалину рядом с ними из-за деревьев грациозно вышел олень. Кроны словно сами расступились перед ним, боясь запутаться в ветвистых рогах. Рыжеватая шерсть сливалась с осенними красками, выделялись лишь чёрный нос да глаза-бусины.

Олень был таким красивым, что Пагзли едва удержался, чтобы не помахать ему в восторженном приветствии, а потом он увидел, что Уэнсдей медленно поднялась, отошла на несколько шагов и наставила винтовку прямо оленю в сердце.

Внутри у Пагзли всё похолодело. Он понимал, что охота на оленей — дело обычное: только в одном коридоре бабушкиного поместья было навешено с десяток голов. Но те были уже мёртвыми, а этот — живой и прекрасный.

Но ещё страшнее было попросить Уэнсдей пощадить зверя, потому что он боялся остаться в её глазах трусом до конца своих дней.

Так они и замерли: олень между деревьев, он под кочкой, Уэнсдей с нацеленным ружьём.

Олень немигающе смотрел на неё, без страха или сомнения. Пагзли перевёл взгляд на сестру, забыв дышать, и заметил, что она смущённо моргнула, потом медленно отвела оружие от лица. Олень шевельнул белым ухом — Уэнсдей чуть наклонила подбородок. Олень переступил с ноги на ногу — Уэнсдей опустила ствол. Олень ударил копытом о землю и ускакал прочь. Уэнсдей улыбнулась ему вслед, как умеет улыбаться только она — одними глазами.

— Ох! Как же хорошо, что ты его пожалела, — выдохнул Пагзли от облегчения.

Она резко развернулась в его сторону, подняла ружьё и пальнула.

Уэнсдей заставила Пагзли тащить убитого зайца, чтобы он “развивал свою жалкую мускулатуру”. Еле поспевая за сестрой и то и дело перебрасывая тушку с одного плеча на другое, он ощущал себя спокойно и счастливо. В кармане позвякивала коробка с патронами, лес погружался в предзакатный сумрак, чёрный силуэт сестры, словно маяк, уверенно вёл его по дороге дорой, которую он позабыл.

Пагзли остановился и нахмурился. Позвякивание в его кармане не прекратилось. Он поспешно достал коробку и снял крышку: свинцовые наконечники будто плавали в густой неосязаемой субстанции. Он осторожно поднёс руку, но не успел её коснуться, как из кончика пальца вылетела молния, и патроны фейерверком разлетелись в разные стороны, аккуратно огибая Пагзли и весело повизгивая. Рядом раздался глухой удар, и Уэнсдей подозрительно обернулась.

Пагзли завертел головой и заприметил меж ветвей густого кустарника тушку рябой куропатки.

— Виргинская, — окинула добычу профессиональным взглядом подошедшая Уэнсдей. — Нести будешь сам.

Она уставилась на него с подозрением.

— Я не слышала выстрела, но слышала визг, будто стадо поросят скатились с горки.

Пагзли озорно улыбнулся:

— Я охочусь по-своему!

Уэнсдей ответила на его улыбку — одними лишь глазами.

— К бабушке завтра приедет особенно важный клиент. Надеюсь, ты захватил с собой достаточное количество петард, чтобы устроить ему достойный приём на подъездной аллее?

— Более чем!

Когда они вернулись в поместье, к ним подбежала обеспокоенная Мортиша:

— Вот вы где! Уэнсдей, почему ты не сказала, что вы отправились на охоту? Я вся извелась. Предупреждай в следующий раз — я помогу очистить ружьё.

— Я превосходно обращаюсь с оружием, мама, — проворчала она.

В коридор, глухо посмеиваясь, вышла бабушка.

— Тиш, прекрати над ней вертеться — дай девочке хоть минуту побыть самостоятельной.

Уэнсдей скривилась и сердито затопала к лестнице.

— Пагзли! — воскликнула Мортиша. — Какая прекрасная добыча.

— Ты сам их подстрелил? — скептически спросила бабушка.

Он обернулся к Уэнсдей, которая уже поднялась на пролёт, грозно на него воззрилась и коротко кивнула.

— Сам, — довольно сказал он и расплылся в обворожительной улыбке.

Бабушка одобрительно хмыкнула и приказала дворецкому заняться тушками.

Пагзли с радостью избавился от ноши и поманил Мортишу в сторону. Она присела перед ним и принялась ласково отряхивать одежду от земли.

— Мама, мне кажется, я знаю, какое слово нам пригодится на следующий год!

Она радостно ахнула и сжала его ладони.

— Какое, дорогой?

— Фейерверк.

1) Несносный ребёнок (дословно: ужасный ребёнок, фр.)

Вернуться к тексту

6 октября, 2000 г.

Рейс в очередной раз отложили, и Гомес проклинал святые небеса за то, что те решили низвергнуться великолепным штормом в столь неподходящий момент.

— Дорогой, я разделяю твою тревогу, но мы же специально проверяли прогноз погоды, чтобы застать Бермуды в самом привлекательном облике, — сказала Мортиша, ласково поглаживая его чуть выше колена. — Кто ж знал, что поездку придётся завершить пораньше.

Они прибыли в аэропорт ещё до полуночи, когда вечером их застал тревожный звонок от отца Гомеса. Разобрать, что стряслось дома, не удалось — связь была скверной из-за той же непогоды. Пока Гомес не находил себе места, Мортиша методично собирала вещи в их уединённом бунгало.

— Так и сказал — срочно приезжайте?

— Он точно просил возвращаться поскорее. И, кажется, что-то говорил про маму…

— Так и знала, что надо было брать с собой кристальный шар!

— Дорогая, у нас и так перевес багажа.

Мортиша грустно улыбнулась, аккуратными движениями разглаживая его рубашку.

— И Вещь остался дома!

— Он не любит длительные перелёты, — с горечью отозвался Гомес, провожая взглядом водяные потоки за окном.

Так они, промокшие до нитки, оказались в зале ожидания. Гомес в конце концов задремал, положив голову на колени Мортише. Её длинные изящные пальцы методично перебирали его локоны и несколько смягчали беспокойство. Ему было совестливо, что он обрекал её на ночь в таких условиях, когда в их распоряжении была роскошная кровать, где они могли разместиться хоть вдоль, хоть поперёк.

Условия стали лётными лишь к десяти утра, но прямого рейса в тот день не было, поэтому пришлось сделать пересадку в Майами.

Тревога не оставила Гомеса ни на борту самолёта:

— Зачем мы только отправились на этот треклятый остров!

— Но, дорогой, нам же твои родители и подарили поездку. Девятый медовый месяц, как-никак.

Ни на выдаче багажа:

— Мы стали хуже Фестера.

— Ну зачем во всём соревноваться с братом. У тебя свои достоинства.

Ни во время ожидания второго рейса:

— Сколько дней мы провели дома в этом году?

— Мы не пропустили ни одного дня рождения и ни одних похорон.

Ни когда до долгожданного приземления в Нью Джерси оставалось полчаса:

— Я же видел, что с отцом не всё в порядке.

— Полагаешь, он попал в беду?

Гомес положил подбородок Мортише на плечо и уставился в окно. Им обоим было не по себе ещё и по той причине, что дозвониться домой они так и не смогли.

Самолёт вскоре начал снижение, но Гомес подозревал, что щемящее чувство внутри вызвано не только перепадами давления. Он смотрел на яркие нити из автомобильных фар за окном и как никогда остро чувствовал пронзающее его чувство вины.

Впервые оно нагрянуло после их с Мортишей поездки в амазонские джунгли прошлой зимой. Разузнав о местных, которые сбывали редчайшие экзотические растения, он не мог не свозить её туда. Вернувшись, они обнаружили, что накануне Дис оказалась в реанимации: она проверяла на огнеупорность электрощит в своей лаборатории. Гомес был в шоке, что они не связались с ними из-за “такого пустяка”, как назвала происшествие сама миссис Аддамс, будучи по уши в бинтах, потягивая рыбный коктейль из соломки.

Но задержались они дома ровно до момента, пока один из кузенов Гомеса не позвал их в экспедицию по Гренландии. А после такой умопомрачительной морозилки сам чёрт велел погреть косточки на тёплом острове посреди океана, тем более родители сами хотели сделать им подарок к девятой годовщине. И в недели между поездками они либо отдыхали, либо готовились к следующей авантюре.

— Ты точно ничего не видела? — в пятнадцатый раз за последние сутки спросил Гомес Мортишу, когда они мчались по шоссе.

— У нас нет с собой их вещей помимо фамильного обручального кольца. И ты же знаешь: мне сложно предвидеть трагедии. Но их будущее будто окутано туманом…

Гомес закрыл глаза.

За последние годы они не услышали ни одного упрёка от родителей, напротив, те поощряли их приключения: когда, как не сейчас!

После Дартмутского колледжа последовал Корнелл. Потом Тиш разузнала о программе в Тибете для ясновидящих, потом Гомеса потянуло к мексиканским корням. Конечно, и дома они тоже проводили немало времени, но Гомес подмечал: чем дольше они задерживались, тем сильнее нарастало напряжение между Тиш и Дис. И хотя уже много лет мама говорила о невестке с гордостью и нежностью, две миссис Аддамс под одной крышей никакая крыша не выдержала бы. Поэтому спустя два-три месяца они собирались в очередную экспедицию, на очередной курс в заграничном университете, навестить очередного родственника или просто слетать на остров, чтобы закрыться в бунгало и не отлипать друг от друга неделю кряду.

И Гомес был абсолютно счастлив, тем более что в детстве ему не удалось повидать мир, так как родители были известными домоседами, особенно отец. И раньше ему всегда казалось, что он пойдёт по их стопам, но жизнь закрутила в водовороте, и хотелось погрузиться в её пучину, а не дрейфовать на поверхности.

Однако на подъезде к дому пронзающее предчувствие лишь усилилось. Особняк выглядел холодным, пустым и неправильным, словно знакомые с детства часы, стрелки которых повернули вспять. Лишь одно порадовало его сердце: Вещь встречал их на крыльце, энергично подпрыгивая на своих пяти пальцах.

— Эй, приятель! — Гомес едва сдержал подступившие слёзы. — Что с матушкой?

Вещь принялся энергично жестикулировать.

— Не видел с утра? И отец пропал?

— О, Вещь, не может быть! — воскликнула Мортиша. — А Дарла приходила? Что? Взяла выходной?!

Они с Гомесом переглянулись.

Дарла — сварливая оборотниха средних лет, помогавшая Дис и Ланиусу ухаживать за их поместьем, брала отгулы только во время полнолуний. Она проживала в хижине посреди хвойного леса неподалёку и шныряла по всей округе, если не была занята домашними заботами. Дарла плевалась от мало-мальской работы, но даже на прошлое Рождество не смогла не заглянуть к ним, чтобы не увериться, что никто не забыл полить проростки белладонны.

Гомес с тяжёлым сердцем положил руку на кольцо входной двери, и та со скрипом отворилась.

Воздух в холле будто замер, вокруг разлилась непривычная тишина. В главной гостиной не играл граммофон, из восточного крыла не раздавались трески из-за очередного безумного эксперимента.

— Здесь никого нет, — уверенно произнёс Гомес.

Мортиша кивнула.

— Я тоже не чувствую ни одной живой души.

Они взялись за руки и прошествовали сперва в столовую, после в кабинет Ланиуса и в лабораторию Дис, в подземелье и на чердак. Каждый дюйм пространства был таким, как прежде, но отчего-то всё казалось покинутым.

— Они тебя точно ни о чём не предупреждали? — спросила Мортиша на лестнице по пути из спален на верхних этажах. — Возможно, решили проведать дальнюю родню?

Но Гомес заметил паучью тень на стене нижнего пролёта, и через мгновенье Вещь уже карабкался к ним по ступенькам.

— Ты что-то нашёл?

“Шар сияет”, — отрапортовал он заикающимися жестами, и вместе они заспешили в небольшую комнату рядом с гостиной.

В кристальном шаре светились лицо Дис:

— Ланиус, детишки уже дома! Решила проверить, вдруг вы добрались. Не снесло ураганом?

— Мама! — Гомес подхватил шар и чуть не закружился с ним по комнате. — Пожалуйста, скажи, что ты вещаешь с этого света, а не с того.

— Я бы сказала, что Ушуая — тот ещё свет.

У Гомеса отвисла нижняя челюсть, и Мортиша подхватила шар, прежде чем тот упал на каменный пол.

— Дис, вы в Аргентине?

— Что, Ланиус вам не сказал? Ланиус, ты что, им не сказал?! — бросила она через плечо.

— Мама, связь была плохая. Мы подумали что-то стряслось и приехали так быстро, как смогли.

— Ну да, ты же знаешь, мы не любим оставлять наше семейное гнёздышко без Аддамсов внутри.

— Почему вы улетели?

— Это всё Ланиус.

Гомес потряс головой от удивления.

— Я знаю, сама до сих пор в шоке! Но я не против подобной терапии — очень освежает. Всё началось с несчастного случая на прошлой неделе: ремонтировала я, значит, проводку в коридоре за кухней, а Ланиус проходил подо мной. Ну я засмотрелась на него — знаешь же, какая у твоего отца шевелюра. Не знаешь? У Мортиши спроси: небось мечтает, чтобы тебе такая же досталась.

— Мама!

— Да рассказываю: в этот раз досталось самой шевелюре — шарахнула его отменным разрядом. Совершенно случайно. Ланиус три дня со мной не разговаривал — не обиделся, нет, — просто разучился малёк, видимо, задела лобную долю. А позавчера после обеда нарушил молчание, так и сказал перед ужином: перемены.

— Какие?

— Сперва подумала, что он разлюбил стейк из бизона, или что мне придётся изменить весь наш рацион — Дарла бы не обрадовалась. А оказалось, он решил, что настал час нам вырваться в большой свет! Так мы и оказались на Исла-Гранде. Вы же присмотрите за домом в наше отсутствие?

— Ну разумеется! — заверила её Мортиша.

— Говорят, Огненная Земля — самое магическое место на земле, — мечтательно произнесла Дис. — Поживем с полгодика и проверим.

— С полгодика?!

Гомес схватился за голову. Мортиша обняла его за талию.

— А как же дом? — жалобно проговорил он. — А мы?

— А вы уже большие и сами справитесь. Кстати, одно из стёкол оранжереи надо срочно заменить. В щелях на чердаке слишком много накопилось пыли: надо прочистить, а то сквозняки едва слышны. Ах да, не забудьте: в подвале тушка бизона, её надо прикончить в первую очередь… Да, дорогой?

Подошёл Ланиус, его худое лицо было озарено почти юношеским предвкушением.

— Перемены.

— Не то слово, — кивнул Гомес.

Ланиус покачал головой:

— Слово — перемены.

7 октября, 2021 г.

Уэнсдей стояла у окна и наблюдала, как Пагзли неуклюже забрался в автомобиль, Ларч бесшумно захлопнул за ним дверь и прошаркал к водительскому сиденью. Уже неделю она не ходила в школу: очередное бесполезное заведение не справилось с её “оригинальной натурой”. Таким был аргумент директора, который не захотел переходить дорогу влиятельной семье ауткастов.

Мама каждый день пыталась поймать её на разговор, но Уэнсдей, подозревая о чём пойдёт речь, старательно огибала маршруты и помещения, где её могли бы застать врасплох. В своей комнате она запиралась на ключ, зная, что у родителей хватит такта хотя бы не выламывать дверь.

Вещь вскарабкался на подоконник.

— Надеюсь, ты не против, что я вторглась в твою комнату без приглашения?

Он примирительно присел на своих пяти пальцах.

Её внимание привлекла тень, пробежавшая около кромки леса к западу от дома.

— Не видел, к отцу сегодня кто-нибудь приходил?

Вещь с сомнением помотал культей.

На подоконник сел крупный ворон и в упор посмотрел на Уэнсдей. Над её ухом раздался уже знакомый навязчивый шёпот, и она резко мотнула головой, отгоняя наваждение.

— Вещь, дружище! — раздался голос Гомеса из-за приоткрытой двери: — Пришло время для гольфа! О лучшем ти⁽¹⁾, чем ты, я не смею и мечтать!

Уэнсдей посмотрела на Вещь с укоризной:

— И как ты столько лет терпишь подобное обращение?

“На то и нужны друзья”, — ничуть не смутившись ответил он и засеменил к приоткрытой двери.

— Ты меня не видел, — предупредила его Уэнсдей, не скрывая угрозы в голосе, которая, впрочем, была ни к чему.

Он показал ей большой палец и скрылся из виду.

Уэнсдей вздохнула и вернулась к окну. Ворона и след простыл.

В первой половине дня Мортиша обычно хлопотала в оранжерее, поэтому если ускользнуть до ланча, то под предлогом освежающей прогулки можно будет бродить по округе хоть до полуночи. Уэнсдей знала, что мать терпеть не могла, когда она исчезала надолго без предупреждения, хотя никогда не запрещала дочери делать, что ей вздумается. Но как тогда наслаждаться свободой, если от неё ожидали регулярного отчёта?

А мотив побега был на повестке дня ещё с прошлой весны, когда Уэнсдей заканчивала среднюю школу: Невермор, Невермор, Невермор.

Она должна была туда отправиться уже в этом семестре. Но Уэнсдей никогда не будет делать то, что должна. Какое ей дело, что родители закончили академию, что это “самое прекрасное место на земле для юного ауткаста”, что “там она завяжет крепчайшие узы” и “получит незаменимые уроки от самой жизни” — или какими ещё аргументами они её кормили, чтобы навязать ей свой путь. Родной дом — не менее прекрасное место, крепчайшие узы, скорее, вызовут удушение, а уроки от жизни можно получать где угодно — и уж точно не в стенах школы.

— Тем более, у меня нет никаких сверхспособностей, что мне там делать? — парировала Уэнсдей в разговоре с матерью несколько дней назад. — И, между прочим, тебя бабушка отправила в академию только после того, как ты открыла свой дар.

Мортиша явно смутилась, хотя постаралась это скрыть. Уэнсдей знала, что её всегда задевали разговоры о бабушке, и надеялась, что мама втайне завидует тому, что к внучке у неё совсем другое отношение. Возможно, потому что она была напрочь лишена утомительной сентиментальности.

— Я не разделяю взглядов твоей бабушки на то, что вредит семейной чести, а что нет, — спокойно ответила Мортиша. — Невермор — подходящее место для такой одарённой девушки, как ты, в отличие от заведений для норми.

— Вы сами отказываетесь обучать меня на дому!

Уэнсдей до сих пор злилась на родителей за их первое в жизни твёрдое “нет”: либо Невермор, либо любая другая школа. Но Мортиша тоже разозлилась:

— Если я позволю тебе прятаться дома, ты одичаешь хуже гренландской акулы и умрёшь в одиночестве. Не желаешь поступать в Невермор — тухни среди норми. Разговор окончен.

После того разговора они не возвращались к теме вот уже несколько дней, но расслабляться не следовало.

За окном вновь мелькнула тень. Уэнсдей нахмурилась и прижалась ладонями к холодному стеклу. День был пасмурный, и разглядеть среди деревьев ничего не удалось. Уэнсдей наклонилась ближе, но стоило лбу коснуться стекла, её словно пронзило током. Мышцы сократились, как под напряжением не меньше двухсот вольт, голова запрокинулась, а в помутнённом сознании возникла зеленоватая пучина и размытый силуэт.

Уэнсдей не помнила, как оказалась на полу. Она тяжело дышала, глаза слезились то ли от напряжения, то ли от злости.

— Этого просто… не может быть…

Она пыталась вспомнить, что было в видении, очертания казались размытыми: всё, что ей удалось разглядеть — серовато-розовое нечто, по форме напоминающее морскую звезду.

Поднявшись на ватных ногах и вернувшись к окну, она подняла раму дрожащей рукой и подставила лицо холодному воздуху. Аромат осенней гнили слегка приглушил подступающую тошноту.

Над ухом опять раздался раздражающий шёпот.

— Убирайтесь! — прорычала Уэнсдей.

— Матушка тебя искала, — раздался голос за спиной совсем иного рода.

Уэнсдей дёрнулась от неожиданности и обернулась. Дарла, их верная помощница по хозяйству, уже разменяла шестой десяток, а бойкости ей по-прежнему было не занимать. Вечно штопаные штаны, вязаные кардиганы, очки с толстыми стёклами, лёгкий пушок над верхней губой — она была такой всегда, докучливой и незаменимой.

— Пусть ещё поищет, — Уэнсдей приподняла бровь.

Дарла пожала плечами: не моя дочь — и слава богу — не мои проблемы.

— Разве сегодня не полнолуние? — спросила Уэнсдей.

— Да. Но луна далеко нынче, ничего, успею причесать шкуру тигра в комнате для метания ножей, прежде чем обрасти своей.

Уэнсдей кивнула и вышла из комнаты, стараясь не смотреть Дарле в глаза. День был сырой, поэтому она зашла за плащом и выскользнула из дома через окно в кабинете Гомеса, так как дорога от него к лесу была скрыта от зоркого глаза Мортиши, если она по-прежнему находилась в оранжерее.

Оказавшись в лесу, Уэнсдей тяжело выдохнула. Октябрь, несмотря на пестроту красок, всегда радовал её сердце. Увядание природы, тихое и беспрекословное, давало неисчерпаемый источник меланхолии.

И сегодня у неё была превосходная причина для хандры: кажется, её дар ауткаста всё-таки пробудился, хотя лучше бы ему дремать до скончания веков. Кто бы мог подумать, что у рассудительной, рациональной и приземлённой Уэнсдей будет способность, не поддающаяся холодному расчёту? С другой стороны, маме та же способность досталась от бабушки, а Хестер Фрамп уж точно никто не назовёт мечтательной и легкомысленной.

Как же поступить? Мортиша была бы счастлива предоставить ей покровительство, но от этой мысли к Уэнсдей лишь вернулась тошнота.

Она всегда знала, что они очень разные. Её мать, высокая, элегантная и женственная, ежеминутно расточала улыбки, наслаждалась вниманием, обожала быть любимой женой, следить за домом, воспитывать детей. Она почти никогда не спешила, а двигалась с королевским изяществом и предпочитала держать под контролем всё, до чего могла дотянуться своими длинными пальцами.

Уэнсдей, маленькая и худенькая, не тратила энергии на лишние телодвижения, включая бессмысленную работу лицевых мышц, избегала всё живое, ходившее на двух конечностях, была уверена, что замужество — это последняя пытка, которой она себя подвергнет, была стремительной и целеустремлённой. Разве что в удовольствии держать всё под контролем себе не отказывала.

Уэнсдей с досадой подмечала, какой гордостью Мортиша светилась, если кто-то говорил: “Твоя дочь так на тебя похожа”. Как только люди могут быть настолько слепы? Тем более она больше походила на отца.

Но хуже всего то, что Мортише было важно, чтобы Уэнсдей шла по её стопам. В едва осознанном возрасте ей подсунули занятия музыкой, фехтованием, языками, а теперь старательно пытаются навязать Невермор по одной простой причине: мать спит и видит, чтобы вылепить из неё свою копию. Если она прознает о её даре ясновидения — покоя Уэнсдей не видать. Знать бы ещё, что это было за видение.

Потеряв ход времени, Уэнсдей бродила по кромке леса, пока её не выдернул из размышлений тревожный крик отца:

— Ве-е-ещь!

Голос раздался с поля неподалёку, где Гомес наслаждался часами досуга, играя в гольф. Не раздумывая, Уэнсдей направилась к нему, пока он продолжал окликать своего верного компаньона.

— Папа! Что стряслось?

Гомес выглядел очень обеспокоенным.

— Мы разминулись, пока я забрасывал мяч за кладбищем. Вещь убежал, чтобы возвратить особо дорогую мне клюшку — я ненароком закинул её за овраг. А после пропал без следа.

К Уэнсдей опять подкрался навязчивый шёпот, она передёрнула плечами в надежде отогнать его, но вдруг отчётливо расслышала:

“Тень, тень, тень”.

— Папа, боюсь, Вещь мог попасть в беду. Давай ты поищешь за кладбищем, заодно сообщишь домой, что стряслось, а я обойду здесь по кругу.

Гомес благодарно кивнул и поспешил к особняку.

Уэнсдей сорвалась с места и побежала вдоль поля. Ей всегда нравилось бегать, ощущать силу в ногах, когда она пружинистыми рывками перемещалась всё дальше и дальше, чувствовать ветер на щеках, лёгкое покалывание в груди.

Добежав до конца их участка, она остановилась в месте, где лес перетекал в небольшое озеро. Там она и заприметила свою цель: от берега стремительно удалялась небольшая лодка, напоминающая жирную муху из-за методично работающих вёсел.

Уэнсдей поспешила к ветхой прибрежной постройке на сваях, сорвала брезент с моторной лодки и, уже забравшись в неё, заметила на скамье поодаль оставленный накануне лук и колчан со стрелами. Спустя минуту она разрезала водную гладь: колчан за плечами, лук крепко зажат в левой руке.

Подозреваемый, заметив погоню, сильнее забил вёслами, но бессмысленное барахтанье только его замедлило. Уэнсдей без труда обогнула лодку и перерезала ему путь. Мелкий коренастый мужичок поднялся, но, увидев занесённую стрелу, дёрнулся, поскользнулся и шлёпнулся на днище.

— Сегодняшнее меню: сердце, глаз или печень. Если желаете попробовать каждое блюдо — стрел у меня хватит, а Аддамсы всегда славились своей щедростью.

Мужичок сделал знакомое движение в нелепой попытке достать из внутреннего кармана пистолет. Уэнсдей моментально отпустила тетиву, пригвоздив плащ к доске так, чтобы к карману было не подобраться.

— Кажется, вы прихватили с собой одного из нас, — она кивнула на холщовую сумку, что висела у него через плечо. — Позвольте поинтересоваться, кто заказал вам этот гнусный разбой?

Мужичок покосился на щель в лодке, которую пробила пущенная в плащ стрела: вода уже начала просачиваться. Он зло уставился на Уэнсдей:

— Да знаешь, за сколько на чёрном рынке можно толкнуть ожившую конечность? Какой-нибудь богатенький ауткаст вроде твоего папаши с радостью посадит его в клетку себе на потеху.

Уэнсдей сделала ещё один выстрел — с мужичка слетел капюшон.

— Клади его в мою лодку да бережно. Или следующая войдёт тебе в переносицу.

Мужичок оскалился, но медленно стянул сумку. Мгновение он колебался, а после замахнулся и бросил мешок в воду ярдов на пять.

Уэнсдей ошарашено смотрела на рябь, которая осталась после погружения сумки под воду, потом выстрелила в лодку так, чтобы теперь пробить её наверняка, скинула колчан и прыгнула.

Ледяное объятие пронзило не слабее видения. Сперва ей вспомнились уроки отца, что в воде ни в коем случае нельзя барахтаться, и она тут же замерла, но после поняла, что последний урок по плаванию состоялся лет восемь назад.

Уэнсдей не нравилась вода, в ней она чувствовала себя слишком беззащитной. Толща давила на уши, подавляя все органы чувств.

Отчаянно пытаясь не поддаваться панике, Уэнсдей вытянула руки и всплыла на поверхность. Воздух сперва её оглушил, но нельзя было терять время — как знать, в каком состоянии Вещь, был ли он ранен, и смогут ли они потом его разыскать. Краем глаза Уэнсдей заметила, что мужичок старательно удирал на своей прохудившийся посудине, но ему всё равно далеко было не уйти, поэтому она сделала поглубже вдох и вновь погрузилась под воду.

Уэнсдей старалась двигаться плавно и размеренно, хотя паника и покалывающее ощущение в теле так и подталкивали её забить руками и ногами изо всех сил.

“Не торопись, иначе потратишь гораздо больше времени”, — учила её мама.

Уэнсдей всматривалась в мутное дно, которое оказалось не таким уж далёким. И вот она приметила, что рядом с холщовой сумкой, распластавшись между водорослей, лежал Вещь.

Её конечности охватывала немота, двигаться становилось всё сложнее. Уэнсдей подобралась к зарослям, цепляясь за камни. Хорошо хоть навык задержки дыхания она тренировала с тех пор, как Пагзли дорос до их игровой пыточной комнаты.

Распластанные пальцы не шевелились — вероятно, ему вкололи транквилизатор, иначе Вещь ни за что бы не сдался без боя.

Уэнсдей вытянула руку, и в глазах у неё потемнело. Силуэт Вещи морской звездой маячил перед её глазами. Она схватила его за пальцы и ненадолго отключилась.

Она не сразу поняла, что дышать уже позволено, а ещё, что её держит огромная мохнатая лапа. Сквозь приоткрытые веки она распознала знакомую тёмно-серую шерсть.

Громкий возглас Мортиши прорезался через затягивающую сонливость.

— Дарла!

Уэнсдей почувствовала под собой твёрдую землю — никакого ила и водорослей, только грязь и пожухлая трава. Через мгновение её лицо обхватили мамины руки, которые казались тёплыми после ледяной воды и стылого воздуха. Мортиша, и без того бледная, лишилась последней толики цвета. Глаза её расширились от ужаса.

— Всё в порядке, я жива, — просипела Уэнсдей. — Пока что.

Сложно было сказать, что Мортиша подавила в этот момент: порыв её обнять или влепить пощечину. Поколебавшись, она взяла её ладонь и прижала к губам. Потом осторожно взяла Вещь из цепкой хватки Уэнсдей.

— Он не шевелится.

— Вещь будет в порядке. Дарла, возьми, пожалуйста, Уэнсдей и отнеси её к дому. Я найду Гомеса.

— Теперь ты не отвертишься: я займусь твоим плаванием, и это не обсуждается! — грозил пальцем Гомес, сидя на краю кровати в комнате Уэнсдей. — Один дядюшка давно звал нас погостить в Коста-Рику.

— Водоёмом поближе нельзя обойтись? — пробурчала она.

Гомес лучезарно улыбнулся.

— Да что ты знаешь, дитя! В Коста-Рике лучшие в мире условия для дайвинга с акулами.

Уэнсдей не могла не ответить на его улыбку. Пожалуй, против этой поездки она даже не будет протестовать.

В комнату вошла Мортиша. Она была не так грациозна, как обычно, её движения казались дёргаными и угловатыми, губы не растянулись в обвораживающей улыбке, а взгляд потускнел. Она подошла к Уэнсдей и провела рукой по её волосам, а та отстранилась скорее по привычке, чем по какой-либо другой причине.

— Как там Вещь? — спросил Гомес с искренним беспокойством.

— Приходит в себя. Ему действительно вкололи какую-то мерзость, пальцы бедолаги жутко заплетаются.

Гомес прижал руки к груди.

— Горе, горе! Пойду составлю ему компанию, пока ты здесь.

Гомес поцеловал Мортишу в щёку, а Уэнсдей в макушку и вышел из комнаты.

— Я тебя искала — сегодня звонили из новой школы, кажется, тебе готовы там дать испытательный срок до Рождества.

Мортиша присела на кровать, заняв вакантное место надзирателя.

— А может?..

— Нет, — Мортиша всё же расплылась в улыбке, но выглядела до того лукаво, что у Уэнсдей даже не нашлось сил на неё рассердиться.

Она знала, что эту битву ей не выиграть, но ничего, всего три с лишним года — и она будет предоставлена сама себе, подобно атлантическому ветру. Захочет — вообще сбежит из дома от этих пристальных глаз. Захочет — запрётся в нём навсегда, посвятив жизнь книгам и лабораторным экспериментам.

Просидев в тишине с минуту, Уэнсдей решилась на разговор, который был нежелательнее неловкого молчания:

— Мама, почему ты всегда так настаивала на моих занятиях фехтованием?

Мортиша удивлённо приподняла брови.

— Но дорогая, у тебя же талант. И мне всегда казалось, что ты обожаешь тренировки.

Уэнсдей скосилась в сторону.

— То есть хочешь сказать, это не связано с тем, что ты была капитаном команды в Неверморе и боялась, что я не буду соответствовать твоему наследию?

Мортиша так удивилась, что не нашлась, что ответить. Уэнсдей продолжала:

— Я помню, как сильно ты хотела, чтобы я играла на скрипке, потому что сама на ней играешь.

— Но ты выбрала виолончель — разве я сказала хоть слово против?

Уэнсдей пожала плечами, но решила идти до конца:

— В Неверморе ты была президентом спиритической ассоциации, входила в клуб элитных учеников, завоевала все возможные почести и медали. Что прикажешь мне там делать?

Лицо Мортиши прояснилось пониманием, и она легко рассмеялась:

— Так в этом всё дело?

Уэнсдей уставилась на неё: неужели этого мало?

— Дорогая, у тебя предостаточно талантов, чтобы отправиться в Невермор и не оказаться в моей тени, которая падала на его мрачные стены тридцать лет назад.

Уэнсдей перевела взгляд на свои пальцы. Ей было обидно, что мама не восприняла её опасения всерьёз. Но вместе с этим на её сердце полегчало. Рядом вновь раздался шепоток, и Мортиша обернулась.

— Что? — насторожилась Уэнсдей.

— Октябрь во всей красе. Ясновидящие не знают в этом месяце покоя — слишком тонка грань.

И тут от ящика письменного стола Уэнсдей раздалось негромкое постукивание.

Мортиша ахнула:

— Впусти же их, скорее!

Она поднялась, но обернулась к матери с недоверчивым взглядом. Та закатила глаза.

— Я знаю, что ты хранишь ключ от стола под черепом ящерицы. Нет, я ни разу туда не заглядывала.

Уэнсдей скривилась, но достала ключ и направилась к ящику. Оттуда выплыла лёгкая тень. Она казалась ближе и чётче, чем все призраки, видимые ею прежде. Очертания всё равно были неуловимыми, но на мгновение ей показалось, что она видит перед собой хрупкую девушку с двумя длинными косами, которая протягивала ей ладонь. Уэнсдей поднесла руку и коснулась её.

На секунду вспыхнул яркий свет, а потом комната вновь погрузилась в привычный сумрак, который казался темнее обычного.

Мортиша стояла за плечами Уэнсдей и выглядела серьёзной и задумчивой.

— Пойдём, — сказала она, подавая ей руку и помогая подняться. — Тебе лучше сегодня отлежаться в тёплой постели.

Уэнсдей не возражала и вернулась под одеяло, под которым и правда было уютно, как никогда.

— Мам?

Мортиша посмотрела на неё очень пристально. Уэнсдей уже открыла рот, вздохнула, но потом пробормотала:

— Принесёшь мне рябиновый отвар Дарлы?

Взгляд матери ей не понравился, как и её улыбка — слишком уж понимающая.

— Конечно, дорогая. А ты пока можешь поразмышлять, какое слово нам досталось в этом году.

Пока Мортиша хлопотала внизу, Уэнсдей лежала, откинувшись на подушку, и действительно размышляла. Нет, она пока не готова признаться матери в открытии своей способности. Нет, она не поедет в Невермор. А слово…

Её страх накануне был связан с тем, что её попытаются принудить идти не своей дорогой. Так может, по ту сторону от неё хотели услышать: “путь”, “грядущее” или “предназначение”?

И что значил этот призрак? Неужели теперь ей придётся мириться не только с компанией людей, но и духов?

Уэнсдей перевернулась на бок и решила, что лучше пусть словом окажется “стрела”. Если она в чём-то и обходила мать, то в стрельбе из лука. И, пожалуй, стоит отвлечься от этих нервных размышлений. Например, основательно взяться за написание детективного романа, черновик которого был заперт в ящике её стола.

1) Подставка для мяча, используемая во время первого удара в гольфе.

Вернуться к тексту

8 октября, 1989 г.

Поцелуи на промозглом ветру казались Мортише особенно согревающими. Гомес крепко прижимал её к себе, но в то же время казалось, что он держался за неё, как потерпевший кораблекрушение моряк цепляется за дощатый обломок.

Вдали раздались тяжёлые шаги, но Мортиша понадеялась, что в этот раз их оставят в покое. Однако шаги приближались, и вскоре скрипучий голос выдернул её из мимолётного забвения.

Два дня назад.

— Когда, говоришь, возвращается Айзек? — встрепенулась Мортиша.

Гомес простонал, уткнувшись носом ей в шею.

— Cara mia⁽¹⁾, ну мы же договорились забыть обо всём свете.

— Но только на полчаса — у нас тест по ботанике.

— Не будем же тратить время попусту.

Мортише очень хотелось забыться в сладком поцелуе, но, несмотря на то, что Гомес очень старался, расслабиться не удавалось. Сосед Гомеса, Айзек, уехал по семейным обстоятельствам на несколько дней, но мало ли кому взбредёт в голову к ним наведаться. Прятаться в комнате Мортиши они пока не решались: во-первых, правила посещения женского общежития студентами мужского пола были строже, пусть редко кого останавливали. Во-вторых, Лариса Уимс, с которой Мортиша делила кров, и так застала их на днях в весьма компрометирующей позиции, и теперь приходилось мириться с её кислыми улыбками и неприятными намёками.

Гомес положил руку Мортише на талию и аккуратно вытащил рубашку из форменной юбки. От соприкосновения ладони с кожей стало щекотно. Возможно, дело было в её нервном состоянии, но кровать казалась слишком жёсткой и узкой. Мортиша нехотя отстранилась от Гомеса в очередной раз, чтобы отодвинуться подальше от края, но, бросив взгляд в сторону окна, воскликнула от удивления.

— Там кто-то стоит!

— Не может быть, — Гомес с сомнением повернулся к окну, за которым был виден лишь прямоугольник холодного серого неба, но взор его оставался помутнённым. — Парапет слишком узкий. Кто решится на подобный риск, чтобы подсмотреть за невинным поцелуем?

Мортиша улыбнулась и решила, что на досуге обязательно подробно расспросит Гомеса, что попадает в категорию “не невинных” поцелуев. Она взглянула на часы:

— Осталось двадцать четыре минуты.

Гомес кивнул и вновь взялся за дело. Его шершавая ладонь придерживала её шею. Взъерошив ему волосы и склонив голову, Мортиша не смогла удержаться, чтобы не покоситься в сторону.

Резко отстранившись, она встала с кровати, подошла к окну и распахнула его. Внутрь ворвались сырой воздух и острые капельки дождя. Мортиша высунула голову наружу и вскрикнула. Прямо над ней нависал чёрный силуэт, таращась безумными впалыми глазами.

Подоспевший Гомес заставил её вновь подпрыгнуть:

— Фестер! Каким не попутным ветром тебя занесло на мою крышу?

Он бережно отстранил Мортишу от окна, и Фестер Аддамс вальяжно ввалился внутрь, даже не удосужившись вынуть руки из карманов чёрного пальто.

— Решил разведать, чем мой братик занимается вместо учёбы, — он гаденько улыбнулся, задержав взгляд на рубашке Мортиши.

Гомес бесстыдно хмыкнул, и Фестер скривился.

— Да вот какая штука: я недавно повстречал одного типа, который изучал использование атмосферного электричества в формировании зарядов, — он вытянул указательный палец правой руки и пальнул молнией в потолок, оставив на нём чёрную отметину. — Он сообщил, что узнать больше я смогу в тайной библиотеке Невермора. Не подскажешь, как туда пробраться?

Мортиша и Гомес переглянулись.

— Тайной библиотеке? Общества “Белладонна”?

— Да-да, он точно упомянул про элитный клуб, в который входят самые зажравшиеся и привилегированные студентишки. Знаете таких?

Они вновь переглянулись.

— Можем перечислить его членов хоть в алфавитном порядке, — ответил Гомес с улыбкой, не сумев скрыть досады.

— Первым с списке будет Гомес Аддамс, — кивнула Мортиша.

Лицо Фестера озарилось предвкушением.

— А-а-а, так ты умудрился скрыть от местной элиты свою бестолковость! Всё же фамилия отца бывает полезна. Прекрасно. Тем лучше.

Мортиша заметила, что по лицу Гомеса пробежала тень.

— Мой сосед, Айзек, вернётся только послезавтра, — сказал он сурово. — Ты пока отсидись здесь — только не смей высовывать свой волосатый нос за дверь!

Фестер пожал плечами, плюхнулся на кровать Айзека, достал перочинный нож и принялся подбрасывать его в раскрытом виде, ловко хватая за рукоятку.

Наведываться в библиотеку “Белладонны” средь бела дня было неразумно. В тайном обществе состояло шестнадцать студентов Невермора, поэтому был велик риск нарваться на осуждение или даже исключение из его рядов за приглашение чужака. Мортиша сомневалась, что дело дойдёт до подобной крайности, но общество гордилось тем, что охраняло свои секреты. В библиотеке хранились ценнейшие сведения о всевозможных способностях и тварях, компроматные записи и летописи предсказателей. И хотя Мортиша доверяла Гомесу больше, чем себе, ей было неуютно от мысли, что он так легко согласился провести Фестера в их святая святых, когда тот даже не был студентом Невермора.

Как первенец и наследник Аддамсов избежал обучения в академии — было для неё загадкой, но Фестер, по рассказам Гомеса, обладал буйным и независимым характером. Он сбежал из дома в четырнадцать лет, чтобы пробраться в психиатрическую лечебницу, а потом отзываться о месте: “лучшего дома отдыха не найти — одна электрошоковая терапия чего стоит”.

Просидев всё занятие как на иголках, Мортиша вернулась в свою комнату в “Офелия Холл”.

— Ты сегодня опять пропустила ланч.

Только в голосе Ларисы Уимс осуждение звучало столь сладостно. Мортиша отвернулась и закатила глаза.

— Просто плотно позавтракала.

Ощущая взгляд Ларисы лопатками, она предпочла не поддаваться на провокацию, достала из сумки тетради и уселась за работу.

Разумеется, Лариса не станет доносить преподавателям о её гостеприимстве касательно Гомеса. Но если она прознает о его брате, это вряд ли им сойдёт с рук.

Лариса могла быть хорошей подругой: умная, обаятельная и находчивая, у неё был потенциал стать превосходным дипломатом или управленцем, но слишком уж она любила конкурировать. И Мортиша знала, что один проигрыш Лариса не простит ей по гроб жизни: на первом курсе она “увела” Гомеса прямо у неё из-под носа. И пусть даже намёка на отношения между ними не было — планы Лариса строила грандиозные, которым едва ли было суждено сбыться.

Напряжение не спало и к ужину. Невермор в этому часу становился особенно оживлённым. Ученики не спешили отправляться на улицу — зарядил безобразный мелкий дождь — и высокие своды коридоров и главного Холла заполнились гулом, смехом, пересказами дневных событий или жалобами на жестокую ученическую судьбу без сна и продыху.

В кафетерии Мортиша разместилась со своей командой по фехтованию и слишком далеко от Гомеса, впрочем, разговоры о подготовке к зимнему турниру сумели занять её ум на какое-то время.

И наконец, когда академия уснула под крылом комендантского часа, она направилась в библиотеку. Гомес в течение дня раз десять её спросил: точно ли она хочет составить им компанию, но Мортиша была непреклонна. Братья встретили её в уговоренном месте и, прервав очередной вопрос Гомеса одним лишь взглядом, она вслед за ними прокралась в самое сердце школы.

По крайней мере, таким это место казалось Мортише, когда она оказывалась в мрачной комнате c искусно изображённой белладонной на полу с черепом посерёдке — прямая угроза всем, кто посмеет связаться с ауткастами. По периметру возвышались полки с книгами, на стенах висели портреты и фотографии самых выдающихся выпускников.

Благоговейную тишину разрезал скрипучий голос:

— Спасибо, братишка, дальше я сам.

Гомес растерялся.

— Ты хоть представляешь, сколько здесь томов и манускриптов? Тебе не то что ночи — года не хватит всё изучить.

Фестер лишь отмахнулся, подставляя стремянку к высокой пыльной полке, и ловко взобрался наверх, даже не придерживаясь руками.

— Мы могли бы помочь, — с недоверием предложила Мортиша. — Я хорошо помню, где читала записи об использовании природных ресурсов для развития стихийных способностей.

Он посмотрел на неё сверху вниз.

— Где же?

Мортиша указала в противоположный угол комнаты. Фестер прыгнул с верхней ступеньки и стены сотряслись от глухого удара. Она и моргнуть не успела, как Фестер рассматривал корешки, чихая от пыли. Гомес покачал головой, но стоило ему сделать шаг по направлению к брату, как тот отрезал:

— Нет-нет, отправляйся в кровать. И подружку с собой прихвати — обещаю, комната будет свободна до утра.

Мортиша поджала губы, а Гомес чуть не задохнулся от подобной бестактности.

— Ещё один пошлый намёк, и я вышибу из-под тебя лестницу!

Фестер пальнул молнией в дюйме от начищенных до блеска ботинок Гомеса.

— Идите спать. Небось завтра с утра вас поджидает испытание по алгебре, нагоняй по физике или что-то в этом духе.

— Лабораторная по химии, — пробурчал под нос Гомес, взяв Мортишу за руку и потянув наверх по закруглённой лестнице.

Утром они, не сговариваясь, встретились у библиотеки, едва завершился комендантский час. Однако внутри оказалось пусто. Удивительно, но даже пыль на полках лежала так, будто никто не штудировал её залежи ночь напролёт.

— Он не вернулся ночевать?

Гомес покачал головой, вмиг помрачнев. Мортиша приложила ладонь к полу и прислушалась, но не получила ни одной внятной картинки. Правда, ей до сих пор с трудом удавалась вызывать видения по собственному желанию, чем её не уставала подкалывать мать.

Целый день Гомес бродил как в воду опущенный. Его настроение не улучшилось даже во время зоологии, когда их профессор представил им скелет зубастой пираньи.

Зато погода перестала быть столь дождливой и позволила насладиться ланчем под тяжёлым серым небом. К ним подсела Лариса:

— Уже начали эссе про пакт об ограничении использования сил сирен?

— Пока только переписала тезисно положения, — отозвалась Мортиша. — Хочешь глянуть?

— Я уже всё написала, — поджала губы Лариса. — А ты, Гомес?

— Мы с Тиш планировали начать сегодня позже в библиотеке. Если найдём укромный уголок… Ай! — воскликнул Гомес, вжав голову в плечи, словно его в шею ужалила оса.

Мортиша оглянулась — она ощущала за аркой неподалёку чьё-то присутствие.

— Пойдём, — она потянула Гомеса за рукав. — Лариса, захвати, пожалуйста, мой сэндвич в комнату.

Они прошли по узкому коридору и свернули в каморку за восточной лестницей. И действительно, там их поджидал Фестер.

— Нашёл, что хотел? — загорелся Гомес.

— Вполне, — Фестер довольно закивал. — Но мне нужно, чтобы ты познакомил меня с Влазисом Димоу — бегает у вас тут одна такая горгона.

Гомес потупился.

— В чём таком он тебе поможет, с чем не справлюсь я?

— Это не касается электрификации. Просто я подслушал, что его дядя работает в отделе безопасности банка: превращает в камень каждого подозрительного посетителя. Хочу наладить полезное знакомство — организуешь свидание? Кажется, тут на реке есть остров с очаровательной криптой.

Наутро Гомес встретил Мортишу со словами:

— Этот бес разбудил меня сегодня в четыре часа утра! Я напомнил, что утром возвращается Айзек, и если он хочет поспать — времени почти не осталось. На что он ответил, что ему пора отчаливать и что у него сломался перочинный нож — пришлось отдать подарок дедушки на прошлое Рождество. Честное слово, он бы даже не попрощался, если бы не сломал своё треклятое лезвие.

Мортиша ласково погладила Гомеса по плечу.

— Хорошо, что сегодня суббота. Хочешь, пойдём на нашу лавочку за кладбищем Невермора?

Гомес неопределённо мотнул головой.

— Или прогуляемся в Джерико? Слышала, на главной улице, наконец, открылась комиссионная лавка “Груда Урии”. Помнишь, мы видели объявление?

Гомес согласился, что прогулка, и правда, будет не лишней.

В Джерико — ближайший городок к Невермору — можно было добраться за двадцать минут бодрой ходьбы. Урия встретила их радушно и даже предложила выпить по чашечке чайного гриба. В её лавке можно было найти антикварную посуду, старую технику, одежду всех десятилетий двадцатого века, а на полке в центре восседало чучело хорька с тростью, во фраке и цилиндре.

— Мечтаю собрать такую коллекцию, чтобы любой таксидермист обзавидовался, — увлечённо делилась Урия.

— Гомес! Погляди, это же Фестер!

Мортиша указывала за стеклянную витрину. Гомес быстрым шагом направился к выходу, и она, бросив Урии извинение и обещание вернуться в лавку при первом удобном случае, вышла за ним на мостовую.

— Сюда! — он потянул её за руку, уводя с улицы и сворачивая в подворотню. В соседнем здании с облупившейся краской хлопнула подвальная дверь.

Переглянувшись и крепче сжав ладони друг друга, Мортиша и Гомес осторожно стали спускаться по скользким лестницам.

— …Спасибо, дружище, здорово выручил! Теперь смогу палить с обеих сторон. Например, вот так!

Молния Фестера всё-таки попала в Гомеса, который успел закрыть собой Мортишу.

— Ну что за бездельник! Утро, а он прохлаждается вместо уроков!

— Сегодня суббота, — проворчал Гомес, приглаживая вздыбленные волосы и отряхивая плечи, которые слегка дымились.

— Точно, я и забыл. Когда обитаешь на воле в дикой среде, забываешь о такой привилегии, как выходной. Чего вынюхиваешь?

— Мы увидели тебя, пока были в лавке.

— И что — это повод встревать в чужие дела?

Гомес мрачно промолчал.

— Ну и катись, раз даже не знаешь, что ответить!

Гомес развернулся на каблуках и направился прочь. Мортиша окатила Фестера презрительным взглядом и, прежде чем уйти, произнесла:

— Для брата, который не дурак запросить всё, что ему вздумается, тебе следовало бы ценить брата, готового дать тебе то, что ты попросишь. Без вопросов, суда и следствия.

Она гордо вскинула подбородок и поспешила за Гомесом.

Некоторое время они брели молча.

— Не бери в голову, — ласково произнесла Мортиша. — Кажется, он совсем одичал.

— Он всегда меня дразнил, но прежде находил время, чтобы порезвиться или затеять совместную пакость. А теперь мы совсем не видимся, да и ему уже давно не нужен такой компаньон, как я.

Мортиша приобняла Гомеса и склонила голову ему на плечо. Он развернул её, крепко обнял и зарылся носом в копну её чёрных волос. Сложно было сказать, кто начал этот поцелуй, но продлился он ничтожно мало: их прервал скрипучий голос и тяжёлые шаги.

— Эй, вы! Ну сколько можно! На эту картину я уже насмотрелся за эти два дня.

Гомес неохотно развернулся. Мортиша смерила подоспевшего Фестера ледяным взглядом.

— Гляди.

Он подбросил небольшой предмет, который Гомес ловко поймал.

— Любимая игрушка, подарок тётушки Долорес! Взгляни, Мортиша, это ловушка для пальцев эпохи императора Ву. А что с ней не так?

Фестер неуклюже зашаркал ботинком.

— Ты же знаешь, как я люблю пленяющий обхват этой металлической штуковины. Сидел я на крыше дома в грозу, размышлял о жизни и попал случайно под молнию. Меня самого так закоротило, так прострелило, что, видимо, что-то полетело в механизме: левый палец застрял намертво, хоть отрезай. А ломать ловушку жалко — антиквариат и семейная ценность. Дорога она мне.

Мортиша вспомнила, как ловко Фестер взбирался по лестнице без помощи рук, и ей сразу стало ясно, почему он так юрко избегал компании Гомеса эти дни.

— Вот я и разыскал мастера, который смог достать мою бесценную конечность, не повредив ценнейший артефакт.

Гомес очень старался сохранить серьёзное выражение лица.

— Этот тип из подвала?

— Ага. Кузен этой горгоны. Хотя о его дядюшке, работающем в банке, я тоже кое-что разузнал.

— Но почему ты просто не сказал мне?

Фестер посмотрел на Гомеса, как на умалишённого.

— Тогда вы бы снимали ловушку с трупа, потому что я бы умер от стыда!

— Почему сейчас рассказываешь?

— Да у тебя лицо было в подвале, как у брошенного щенка гиены. И подружка твоя слишком уж грозно на меня зыркала, — пробормотал Фестер, потирая бок.

Лицо Гомеса просветлело, но Мортиша нахмурилась.

— А зачем тебе понадобилась библиотека?

Фестер отправил ей лукавый взгляд.

— Да хотел пополнить свои знания о всяких тварях. Да и о молниях было не лишним почитать.

Она покачала головой, но всё же улыбнулась.

Гомес протянул Фестеру ловушку, но тот помотал головой.

— Давай пока ты её будешь хранить? А я возьму поиграть, когда навещу тебя на твой день рождения. Когда он, кстати?

— У мамы спроси — она будет рада твоему словечку, — ухмыльнулся Гомес.

— Это можно. Ладно, вам наверняка надо переписывать учебники или пресмыкаться перед преподавателями — не смею задерживать!

Фестер энергично помахал им на прощание и скрылся из виду.

Мортиша услышала аккуратный щелчок.

— Упс!

Гомес приподнял ладони: его указательные пальцы были намертво зажаты в ловушке.

— Нам придётся вернуться в подвал? — улыбнулась Мортиша.

— Не-а, здесь есть секретный рычажок. Ох!

Глаза Гомеса расширились от удивления. Мортиша тоже это почувствовала: словно из недр ловушки хотел вырваться безумный дух. Повторный щелчок — пальцы оказались на свободе, как и вихрь, что охватил их на мгновение.

— Это значит, что ты в этом году ищешь слово для укрепления связей с предками? — спросила она с благоговейным трепетом.

— Скорее всего! — Гомес сиял, как фонарь на носу гондолы в особо туманную ночь. — И у меня уже есть одно на примете: путы.

— Какая прекрасная у Аддамсов традиция, — не без некоторой зависти проговорила Мортиша.

— Как знать, возможно, ты тоже когда-нибудь услышишь этот зов.

1) Моя дорогая (ит.)

Вернуться к тексту

9 октября, 1983 г.

Ещё до восхода солнца в доме семейства Аддамс прямо по центру холла появился большой сундук.

Первым его обнаружил дедушка Гримуар по пути на утреннюю прогулку. Осторожно спустившись по лестнице, придерживаясь за перила, он бросил взгляд на незнакомый предмет.

— Ланиусу, что ли, прислали очередной артефакт для экспертизы?

Пожав плечами, Гримуар обогнул сундук и вышел из дома, свистнув любимого пса. Чёрный грюнендаль с драным ухом радостно выбежал из гостиной и, поджимая задние лапы от восторга, сиганул в открытую дверь, оставив Гримуара далеко позади завидовать собачьей прыти.

Следующим сундук обнаружил Гомес, съехав на животе по перилам и навернувшись перед последним пролётом. Он размышлял о том, какая загадочная штука — жизнь. В будни его не могли добудиться и чугунными колоколами, которые мать повесила рядом с его кроватью, а в воскресенье он подскакивал ни свет ни заря.

Увидев сундук, Гомес нахмурился: такого он в доме ещё не видел, а обшаривать дальние закоулки особняка — любимое занятие каждого отпрыска Аддамсов.

Спустя полчаса Дис обнаружила Гомеса перед сундуком с набором отмычек, две из которых уже сломались.

— Что это у тебя, дружок?

Гомес подпрыгнул, отмычка выскочила из загадочной округлой скважины и приложила его по лбу.

— Мама! Как незаметно ты подкралась.

— Так-так, и чьё у нас тут добро?

— Наверное, это папе?

— Наверное.

— Дай-ка задвину под лестницу, чтобы не стояло на проходе, пусть Ланиус потом разбирается.

Дис обошла сундук и толкнула его. На её лбу даже проступила испарина, но сундук и не тронулся с места.

— Тяжёлый зверь.

— Думаешь, там зверь?! — оживился Гомес и приложил ухо к замочной скважине.

— И стенки из дерева — палить молнией опасно. Ладно, спросим потом Ланиуса. А ты чего так рано подскочил?

Гомес очаровательно улыбнулся и пожал плечами.

— Ладно, пойдём завтракать.

Следующим на сундук наткнулся Фестер. Он уже несколько месяцев не знал, что такое выходной, потому что наотрез отказался поступать в старшую школу. Родители, посовещавшись, решили, что ни одно заведение не устоит перед столь одарённым учеником, и согласились на домашнее обучение.

Фестер был погружён в изучение схемы “Томагавки”, раздобыть которую было крайне трудно. Сосредоточившись на своём сокровище, он не глядя шёл по маршруту на аромат маминых блинчиков с лакричным джемом. Правда, маршрут не предусматривал внезапно возникшие на пути объекты, поэтому Фестер налетел на сундук, больно ударившись коленом о металлическое обрамление, и принялся истошно сквернословить.

На вопли тут же примчалась Дис:

— Ты совсем тронулся, такие слова произносить при младшем брате? Что случилось?

— Не просто тронулся, а так врезался, что чуть не обделался, — пробурчал Фестер, потирая место ушиба.

— Вот уж не преувеличивай. На прошлой неделе ты уронил на себя могильный памятник весом с динозавра — и синяка не осталось. И выбирай выражения, молодой человек, иначе заставлю помыть перед завтраком не только руки, но и рот. Перекисью.

Фестер состроил гримасу Гомесу, который высунулся из-за спины матери, безмолвно корчась в издевательском хохоте.

В остальном утро прошло достаточно мирно.

Ланиус вошёл в столовую, когда сыновья разошлись безобразничать, чтобы спокойно выпить перуанский кофе без риска быть облитым брошенной через стол миской с соусом из крови телёнка.

— Дорогой, что за сундук стоит в холле?

— Я думал, это прибыли твои очередные аккумуляторы.

— Но их же доставляют в безобразных пластиковых упаковках.

— Точно, я об этом позабыл.

После завтрака всё семейство собралось в холле перед сундуком, кроме дедушки, который по воскресеньям завтракал в близлежащем городке, где дружил с владельцем местной закусочной уже шестьдесят лет.

С места сундук двигаться так и не пожелал, даже когда его пихали все разом. Содержимое также оставалось тайной — если Фестер не сумел взломать конструкцию, не следовало и пытаться.

— Может, соберу на скорую руку механизм какой? — отозвалась Дис. — Но замок и правда загадочный.

— Видите, какое тут обрамление? — Ланиус присел на корточки и провёл пальцем по искусно отлитым металлическим вставкам. — Древесина похожа на ясень. Хотя нет, скорее, это бук. Каркас отлит из свинца. Могу расспросить знакомых мастеров — попробуем узнать изготовителя.

— А вдруг там спрятано проклятье, которое превратит того, кто его откроет, в сипактли⁽¹⁾? — с придыханием спросил Гомес.

— Давайте я просто воткну в отверстие динамит — и с концами, — скучающе предложил Фестер.

— Мечтай! — улыбнулась Дис.

— Слишком любопытный предмет, — покачал головой Ланиус.

— Не-е-ет! — завопил Гомес. — Вдруг нам, наконец, доставили ручную якумаму⁽²⁾, помнишь, мы с тобой заказывали её по почте?

— Это было сто лет назад, дурень. Я всё придумал, потому что мне было скучно.

Лицо Гомеса вытянулось.

— То есть якумамы не существует?

— Существует. Я как раз разделал одну накануне и скормил её тебе вчера за ужином.

Гомес бросился на Фестера с кулаками — тот, будучи выше брата на полторы головы, лениво вытянул руку, схватил его за черепушку и придержал на безопасном расстоянии.

— Прекратите цапаться, — рявкнула Дис. — Не даёте думать. Честное слово, когда откроем сундук — посажу обоих внутрь, и пока не подпишете кровью мирный пакт, обратно не вытащу.

Гомес прекратил махать руками, но продолжил сердито сопеть. Фестер украдкой корчил ему рожи.

Разговоры про сундук не прекращались и на семейной вылазке: стрельбе уток на соседнем болоте. Правда, Гомес чуть не подстрелил Фестера, за что Дис предложила Фестеру поставить Гомесу на голову яблоко и потренироваться в меткости. Больше подобных инцидентов не случалось за весь охотничий сезон.

К обеду вернулся дедушка и с удивлением выслушал рассказ о необычном сундуке.

— Я думаю, там всё же якумама! — настаивал Гомес.

— Ты не можешь думать, потому что мама поставила на тебе в детстве опыт по вырезанию лобных долей.

Гомес запустил в Фестера ножкой перепела, но попал в дедушку.

— Ну всё, хватит! — терпение Дис лопнуло. — Ладно перестрелки, но бросаться едой я вас никогда не учила! Что за мода? Идите оба на этот проклятый сундук и сидите на нём до ужина.

В этом доме Дис слушались все, даже случайно залетевшие в окно мухи. А иначе все, включая мух, рисковали отведать свеженькую искристую молнию.

— Думаешь, он всё таки проклятый? — спросил Гомес Фестера, сидя на сундуке и болтая ногами.

— Да, и это передаётся через контакт с ягодицами.

Гомес фыркнул.

— Думаешь, я не знаю, что ты постоянно мне врёшь?

Фестер промолчал.

— А мне нравится твоё враньё. Оно интересное — есть чему поучиться.

Молчание.

— Вот что вы всё цапаетесь, как кобра и мангуст! — проскрипел дедушка Гримуар, заходя в холл.

— Чур, я кобра! — Гомес поднял руку.

— Размечтался, блохастый.

Фестер получил в бок кулаком, который с каждым месяцем начинал бить всё больнее. Возможно, ещё годика три-четыре и братья смогут действительно посоревноваться в вольной борьбе. До сих пор Фестеру приходилось поддаваться.

— Вот почему так всегда? — дедушка подошёл ближе и развёл руками. — Когда брат ближе всего — его ценишь меньше. Знаете, сколько бы я отдал сейчас, чтобы увидеться с Нерианом?

— Сколько? Тётушка Долорес хорошо берёт за сеансы по общению с мёртвыми, — доложил ему Гомес. — Но я откладываю карманные деньги, могу поделиться.

Гримуар отрывисто рассмеялся.

— Спасибо, малыш, но общение с духами требует моральных сил, которых у меня осталось не так много. Но как мы с Нери безобразничали! Сколько нервов потрепали и себе, и окружающим. Однажды он чуть не потопил меня в проруби. Правда, спустя неделю я подбросил ему в ванну гигантского осьминога.

Гомес и Фестер многозначительно переглянулись.

— Ох, вам и того не расскажи! — погрозил пальцем дедушка. — Каждый раз сердце прихватывает, когда вижу, сколь мало вы цените друг друга. А после смерти Нериана всё больше вам завидую. Вот бы пнуть его ещё разок, а потом крепко обнять.

Из сундука раздался гулкий удар. Даже Фестер замер, вцепившись в металлическую раму.

— А ну-ка, мелочь, посторонитесь!

Гомес и Фестер разом соскочили с сундука. Гримуар провёл ладонью по крышке, а потом внимательно рассмотрел замочную скважину. Он аккуратно просунул внутрь мизинец, и сундук тут же распахнулся. Из него вылетела тень, которая принялась самозабвенно душить хохочущего дедушку. На шум сбежались Дис и Ланиус.

— Ну вот, видите! — хриплым голосом говорил он, когда тень его отпустила. — Взгляните внутрь.

В сундуке оказалось страшная металлическая статуя: то ли обезьяны, то ли толстого лемура, морда отдалённо напоминала человеческое лицо, но впечатление перебивали широченная переносица и выпирающие в оскале клыки. На дне сундука лежала записка:

“Старому хрычу, который по счастливой случайности родился раньше меня. С прошедшим днём рождения! Надеюсь, моя посылка не сильно задержится — местная почта так же надёжна, как вулкан Килауэа ⁽³⁾.

Встречи не предвижу, потому что жизнь на Мадагаскаре слишком хороша, а твоё лицо мне успело набить оскомину за нашу долгую жизнь. Так почему же оно всплывает по двадцать раз на дню? Эту роскошную статую я перекупил у одного контрабандиста. Думаю, она прекрасно впишется в интерьер гостиной. Чувствую себя последнее время неважно. Лекарь местной деревни говорит, что я подцепил денге, правда, он же посоветовал мне на днях лечиться приёмом рома внутрь. Но ничего. Если скончаюсь на чужбине, что рано или поздно произойдёт, — будь добр, поставь это страшилище на нашем семейном кладбище в качестве монумента твоему брату”.

Прочитав послание Нериана и смахнув по слезе, Аддамсы принялись разглядывать изваяние.

— Надо же! Какой необычный сплав, — задумчиво проговорил Ланиус. — Да здесь элементы покрыты иридием — ещё бы мы могли это сдвинуть!

Гримуар покачал головой, словно намекая: дело было совсем не в этом.

— Деда, ты в этом году сможешь найти слово! — Гомес потянул его за рукав.

Лицо дедушки озарилось.

— Уже знаешь, что это будет? — заискивающе улыбнулась ему Дис.

Он торжественно кивнул:

— Страшилище!

1) Морское чудовище из мифологии ацтеков, наполовину крокодил, наполовину рыба и лягушка.

Вернуться к тексту

2) Мифическое существо: гигантская змея, обитающая в джунглях Амазонки.

Вернуться к тексту

3) Вулкан на острове Гавайи, начал извергаться в январе 1983 года.

Вернуться к тексту

10 октября, 2001 г.

Мортиша предпочитала не выбираться из дома в одиночестве, но в то утро Гомес засел в кабинете проверять финансовые сводки, а Лукас, её поставщик редких растений, как раз сообщил накануне, что приобрёл саженцы вельвичии. Водить автомобиль Мортиша тоже не любила: она предпочитала всё держать под своим контролем, а на дороге обитало слишком много непредсказуемых и недоразвитых особей.

Она всё же отправилась к Лукасу, который встретил её с воодушевлением, поведав, что в следующем месяце можно ожидать особый вид австралийского Непентеса. После приобретения саженцев и подобной инструкции об уходе за ними — Мортиша никогда не брезговала дельным советом — она решила: раз уж выбралась в город, можно заодно заглянуть в ателье.

Три месяца назад она познакомилась с Сандрой — наполовину вампиршей, которая оказалась прекрасным модельером и работала в салоне близлежащего городка. Наполовину ауткастам было проще проживать бок о бок с норми, хотя коллеги эксцентричную сотрудницу, очевидно, побаивались. И всё же её профессиональные таланты компенсировали врождённые недостатки.

Ателье находилось в центре городка, и когда Мортиша выбралась из машины, она резко замерла.

По позвоночнику будто прокатился разряд, за которым последовало неприятное и печально знакомое предчувствие: за ней кто-то наблюдает. Она украдкой огляделась: никого подозрительного, если не считать религиозного фанатика с плакатом на шее и мольбами раскошелиться ради чужого кошелька. Понадеявшись, что в этот раз чутьё дало слабину, она поспешила в салон.

Сандра встретила её с элегантным гостеприимством. Остальные сотрудницы всё ещё остерегались обитательницы страшного и загадочного особняка этих самых Аддамсов на холме, но Сандра им растолковала, что столь важными клиентами не разбрасываются. Поэтому три чашки кофе и три заказа спустя Мортиша, вполне удовлетворённая своей спонтанной вылазкой, возвратилась на парковку, чтобы, наконец, отправиться домой.

Но стоило ей выйти на улицу, как ощущение слежки вернулось. Окинув проницательным взглядом улицу, она остановила взгляд на здоровенном детине в переулке, лицо которого скрывала тень от здания и высокий ворот пальто.

Мортиша зашагала к машине, стараясь не демонстрировать окружающим, насколько сильно ей хотелось убраться отсюда. В салоне она выдохнула с облегчением и слишком резко нажала на газ. Пожалуй, ей стоило быть внимательнее, потому что спустя два перекрестка её остановил знакомый полицейский.

— А-а-а, миссис Аддамс, снова не соблюдаем скоростной режим?

Он вальяжно облокотился на крышу автомобиля и заглянул в окно с усталой улыбкой.

— Простите, сэр, немного задумалась, — Мортиша непринуждённо улыбнулась в ответ, хотя ей очень хотелось рвануть вперёд.

— Будем выписывать очередной штраф.

— Как скажете, — она вежливо кивнула и уставилась перед собой, поджав губы и стиснув руль.

Полицейский покачал головой, и она знала, что он думает. Все они здесь так думали: опять эти привилегированные ауткасты вытворяют, что им вздумается.

Аддамсы были чёрным бельмом на глазу у всей округи. Конечно, поблизости жили и друзья, и даже родственники. И далеко не все норми плохо к ним относились, но одно дело — общаться с конкретной персоной, другое — сталкиваться с враждебно настроенной массой.

Детство Мортиши в поместье Фрампов прошло практически без контактов с внешним миром. Хестер вообще редко терпела компанию кого бы то ни было, поэтому если и допускала в свои хоромы живую душу — то самую избранную.

В Неверморе они с Гомесом были поглощены жизнью академии, хотя близость к Джерико давала о себе знать. А события их последнего года обучения и вовсе оставили на ней отпечаток, который так просто не стереть. После поступления в университет болезненные воспоминания притупились, а в лучших учебных заведениях страны всегда было полно и ауткастов, и светлых умов среди норми. Потом они разъезжали по миру, нигде не оседая подолгу, и даже дома ощущали себя скорее гостями.

Первый год в качестве четы Аддамсов показал, что это звание, пусть почётное и дающее множество привилегий, приносит с собой некоторые издержки.

Мортиша ощущала волнение и трепет в первые месяцы, принимая решения в качестве хозяйки дома. Он слишком явно отражал дух Дис, и с каждым внесённым изменением ей было совестливо, будто она затирает её след. Хотя переживания того не стоили: в прошлом месяце родители Гомеса навестили их впервые после отъезда, и Дис пришла в восторг от того, во что за год превратилась полузаброшенная оранжерея, и с достоинством приняла изменения в интерьере. Всё же никто не смел отрицать, что Мортише привили превосходный вкус.

Ланиус обучал Гомеса ещё со школьных лет управлять семейным состоянием, чем сам занимался скорее из долга, чем из любви. Гомес смотрел на задачу как на важную необходимость и старался разделаться с делами как можно быстрее, чтобы поиграть в гольф или провести с Мортишей уединённый вечер, которых теперь в их жизни было предостаточно.

Следить за домом было совсем нелегко. Дарла продолжала помогать по хозяйству, но хлопот оставалось предостаточно, и, хотя Гомес многое умел и делал сам, приходилось нередко прибегать к сторонней помощи. Но пусть заботы о поместье занимали немало времени и сил, они всё же грели сердце: обустройство семейного гнезда, где они мечтали вырастить своих детей, дарило трепетное предвкушение.

Что для Мортиши оказалось действительно неприятным — это смириться с неизбежной близостью к жителям округи, а также к их предубеждениям и враждебности. Её поражало их отношение к Гомесу, который по природе своей был не способен нанести вред ближнему. За себя она не ручалась, особенно в моменты, когда слышала злобный шёпот — слух её редко подводил. А теперь эта тень, навевающая жуткие воспоминания.

Только на подъездной дороге к особняку Мортиша выдохнула. Здесь вероятность повстречать незнакомого водителя была слишком мала, а близость к месту, которое она по праву считала своим домом, наполняла покоем.

Гомес и Вещь развлекались в комнате с бильярдным столом и дыбой.

— Дорогая! Ты задержалась, мы скучали. Особенно Вещь, — Гомес легонько ткнул приятеля кием, тот скептически забарабанил пальцами. — Что-то не так?

Его лицо вмиг вытянулось — он всегда чуял, что у неё на душе. Ответив слабой улыбкой, она отмахнулась, заверив, что просто устала, и предложила отправиться обедать.

После еды они переместились в гостиную: Гомес и Вещь захотели сыграть партию в го, а Мортиша уселась с книгой в своё любимое плетёное кресло. Строки никак не складывались в мысли, и вскоре она отложила том, подошла к граммофону и поставила пластинку. Под тёплый тембр Чавелы Варгас⁽¹⁾ было особенно приятно наблюдать из тёплой комнаты за осенними переменами: краски бушевали вовсю, погода оставалось сухой уже несколько дней, но ветер обещал холодные ясные ночи. С каждый днём сумерки опускались всё раньше и раньше, настраивая на зимнее забвение. Деревья трепал ветер, унося один лист за другим.

А по подъездной дороге к воротам особняка шаркающей походкой приближалась высокая фигура в чёрном пальто с высоким воротом.

— Гомес! — ахнула Мортиша.

— Ты тоже заметила, что Вещь жульничает? — задорно откликнулся он, но вскоре оказался рядом, догадавшись, что дело серьёзно.

— Смотри, этот мужчина, я почти уверена, что сегодня в городе он за мной следил.

Гомес нахмурился, вглядываясь вдаль.

— Не видел этого типа прежде, а такой рост и походку сложно забыть.

— Я тоже его не помню.

— Думаешь, стоит вызвать полицию? — с сомнением предложил Гомес.

— Когда они нам были полезны? — Мортиша покачала головой.

Они наблюдали из-за занавески, как пришелец медленно, но верно приближался к воротам. Вскоре раздался гулкий звонок.

— По крайней мере он желает поговорить, — рассудил Гомес. — Человек со злым умыслом вряд ли стал бы сообщать о своём приходе. Пойду потолкую с ним.

— Я с тобой.

Подав ей в холле пальто, Гомес отворил дверь, и они втроём — Вещь устроился на плече у Мортиши — направились к незваному гостю.

Ворота вели себя прилично — они прекрасно справлялись с ролью сторожевого, обладая отменным чутьём на качество гостей. Родственников ворота пропускали даже излишне охотно, а вот налогового инспектора недавно схватили сзади за брюки и пальто, едва он вошёл на территорию, и оттяпали клочья одежды так, что Гомесу пришлось одолжить кое-что из своего гардероба. Зато инспектор не задержался. А если ворота сохраняли покой — значит гость прибыл с мирными намерениями.

Подойдя ближе, Мортиша ахнула, потому что сперва приняла мужчину за того, кого она меньше всего ожидала увидеть, но быстро осознала свою ошибку.

— Гомес, он похож на Варикоза! — прошептала она ему на ухо.

— Дворецкий твоей дорогой матушки? — ошарашено отозвался он. — Возможно, это его потерянный брат, который хочет воссоединиться с родичем! Сейчас разузнаем. Приветствую в поместье Аддамсов!

Гомес гостеприимно развёл руками, глядя на невероятно высокого и довольно сутулого мужчину с болезненно серой кожей. Один его глаз был карим, другой словно покрылся туманной пеленой. А вот одежда на нём сидела безукоризненно. Рядом стоял небольшой, обтянутый кожей чемодан.

— Гм-м-м, — промычал он, доставая из внутреннего кармана пальто письмо.

Гомес протянул руку, но тип покачал головой. Мортиша приблизилась, и он галантно протянул ей конверт. Почерк матери заставил её сжать челюсти ещё до того, как она разобралась в содержании:

“Поскольку за эти десять лет ты умудрилась не развалить столь неподходящий для себя брак, а я убеждена, что любая женщина из рода Фрамп должна жить на должном уровне, пришла пора тебе обзавестись порядочным дворецким. Мне до сих пор снятся в кошмарах твои истории, рассказанные летом, что вы с Аддамсом сами занимаетесь домом.

Этот экземпляр прибыл к нам уже после трупного окоченения, но ты же знаешь, как бывает с ауткастами — их хоронить одно удовольствие, только если они доберутся до своей могилы. Хорошо, что подобные случаи редки, иначе плакали мои денежки. Но и в таком виде они могут сослужить большую службу. Используй его на своё усмотрение, как воспитаешь — то и получишь.

Всегда твоя, если только тебе от меня ничего не нужно, мама.

С годовщиной.”

— Вот это да! — радостно воскликнул Гомес, прочитав записку через её плечо. — Твоя мать нас не то что с годовщиной ни разу не поздравила — даже на свадьбу ничего не подарила! А тут такое. Как тебя звать дружище?

— Аргм, — прохрипел “подарок” в ответ.

Мортиша улыбнулась, но тут ворота дёрнулись и встрепенулись, словно их потревожила сила, исходящая из самой земли. Поскорее коснувшись прутьев, она ощутила знакомое соприкосновение неосязаемой материи, в которой она порой находила больше живого, чем в ином теле с бьющимся сердцем.

Отворив дверь, она почувствовала, что тени улетают, забирая с собой её переживания.

— Добро пожаловать в дом Аддамсов, — мягко сказала она.

Новоиспечённый дворецкий криво, но искренне улыбнулся. Затем предложил Гомесу и Мортише первыми пройти по тропинке к крыльцу. Гомес чуть поклонился новому обитателю поместья и, подав Мортише руку, повёл её к дому.

— Кажется, ты будешь искать слово в этом году? — он аккуратно толкнул её в бок.

Она отвернулась. За спиной раздавались шаркающие шаги.

— Может, будем звать его Ларч⁽²⁾? — с улыбкой спросила она.

— Ларч, ты не против? — Гомес развернулся.

— Аггым.

Мортиша вдохнула полной грудью.

Когда они вечером вновь отдыхали в гостиной, её взгляд зацепился за тень: Ларч, отобрав у Дарлы метёлку, методично чистил пространство перед домом от принесённой ветром листвы.

“Вш-вш-вш” — донеслось из приоткрытого окна. Она вспомнила, как наблюдала за Варикозом из своей детской спальни. Этот звук возвращал во времена, когда ей было совершенно не о чем беспокоиться. Мортиша решила, что если он теперь будет раздаваться каждый день — жизнь определённо будет проще. Иногда стоит просто смести в дальний угол всё ненужное и сосредоточиться на том, что действительно дорого.

— Дорогой, возможно, я нашла слово, — задумчиво произнесла она, наблюдая, как тень Ларча медленно перемещается за угол.

1) Мексиканская певица ХХ века.

Вернуться к тексту

2) Lurch (англ.) — пошатываться, крениться; шаткая походка.

Вернуться к тексту

11 октября, 2022 г.

Ничто не способно раздосадовать сильнее, чем признание родителям, что те оказались правы.

После того, как Уэнсдей сменила за четыре года восемь школ, её репутации среди норми пришёл конец. А обвинение в покушении на убийство не могло быть сглажено даже её влиятельной роднёй. Возможно, бабушка Хестер и могла бы что-то предпринять, но летом она заявила Уэнсдей, чтобы та перестала заниматься глупостями, придумала другой способ проявить свой подростковый протест и перевелась, наконец, в Невермор.

В академию её отвезли чуть ли не насильно — разве что за косы не тянули. Первую неделю она изобретала план побега, но потом выяснилось, что в школе было немало занятного: кровожадные убийства в округе, двойное покушение на её собственную жизнь, дух школы, пропитанный тайнами. Поэтому, когда родители связались с ней в первый раз спустя неделю после отъезда, она скрепя сердце проговорила:

— Мне больно это признавать, мама, но ты была права. Думаю, мне здесь понравится.

Ситуацию не портило и то, что учебная программа включала в себя дисциплины, предназначенные исключительно для ауткастов, а в библиотеке Невермора было достаточно уголков, чтобы зарыться в них до комендантского часа.

И даже Энид, неугомонная соседка, которая выглядела, будто на неё стошнило радугой стадо бешеных пони, доставляла меньше неудобств, чем можно было изначально предположить.

Но больше всего Уэнсдей поразило то, что отец впервые решился расстаться со своим верным компаньоном: так Вещь поселился в их с Энид комнате. Он действительно проявил неподдельный интерес к планам Уэнсдей, хотя, возможно, виной тому были муки совести. Гомес и Мортиша подослали его за ней шпионить, беспринципный план вмиг раскрылся, и Вещь был завербован на её сторону, а такой союзник дорогого стоил.

После занятий Уэнсдей поспешила в свою комнату. Невермор был значительно больше её родного особняка, но одиночество здесь представлялось роскошью, а количество светлых лиц в коридорах вызывало напряжение.

Прежде после пребывания в переполненных гулом и нытьём коридорах и аудиториях она возвращалась домой, чтобы закрыться в своей комнате, забраться на чердак или в подземелье. В любой момент Дарла или Ларч могли приготовить ей, что она пожелает. Дома раздавались весёлый смех отца и мягкие шаги мамы. Ей даже не хватало Пагзли и его петард.

Вернувшись в спальню, Уэнсдей оказалась, наконец, в блаженной тишине — Вещи тоже не было видно. Она направилась к окну, которое было удивительным: рама представляла собой идеальную окружность, а внутренние бруски формировали переплёт подобно паутине. Архитектурная изюминка была испорчена разноцветными наклейками на стёкла, превращающими комнату в нутро калейдоскопа. Дело рук Энид, разумеется, но Уэнсдей уже разделалась с безвкусным декором, по крайней мере со своей стороны спальни.

Прокрутив створку и выглянув наружу, она заметила Вещь, стоящего на балюстраде. Дело было серьёзным, раз он подставил резкому ветру свою нежную кожу.

— Подумываешь спрыгнуть? Или кисти рук всегда приземляются на пять пальцев?

“Ты как-то уже проверила мою способность приземляться”.

— Бросай вредную привычку дуться за каждую мелочь, которая осталась в далёком прошлом.

Он неопределённо покачнулся и развернулся в сторону желтеющего леса.

— Рад вернуться в Невермор?

Присед с сомнением.

— До сих пор гадаю, чем подкупили тебя родители, чтобы ты согласился покинуть их уютное гнёздышко в обмен на то, чтобы шпионить за мной в этой обители подростковых мук.

“Они беспокоятся о тебе и не хотят оставлять одну. И я тоже.”

Уэнсдей перевела взгляд на лес.

Позавчера она говорила с родителями по кристальному шару. Мамино лицо сияло мученически, Уэнсдей даже испытала злорадное удовлетворение. Зачем Мортиша так настойчиво пыталась запихнуть её в школу-интернат, если этим обязывала себя изображать радость по случаю отъезда своего ненаглядного чада.

“Ничего, — думала Уэнсдей: — у них есть ещё год, чтобы оторваться на Пагзли”.

Она представила, какие формы способна приобрести удвоенная забота матери, и ей стало даже жаль бедолагу.

Уэнсдей решила, что эти размышления излишне сентиментальны, и предпочла сменить курс.

— Хотела поинтересоваться: у тебя случайно не проснулись давно почившие воспоминания о прошлом?

Вещь будто тяжело вздохнул.

— Порой возвращение на место преступления способно извлечь из сознания новые детали. Ты совсем ничего не помнишь до дня, как повстречал здесь моего отца?

Вещь плюхнулся на ладонь.

— Может, мы могли бы этим заняться?

Скептическая дробь пальцами.

— Ни малейшей зацепки?

“Как сказать”.

— Говори, — она сурово уставилась на него.

Вялая неохотная жестикуляция.

— Перстень? Серебряный? С гравировкой в виде фигуры шахматного коня?

Он утвердительно накренился.

— Потерял? Безвозвратно?

Вещь вновь поник.

— Когда ты видел его в последний раз?

“Началось всё с того, что я застал твоих родителей в спальне…”

— Стоп! Избавь меня от ненужных деталей. Только сухие факты.

“Я потерял его в Печном переулке в Джерико, когда мы с твоей матерью удирали от навязчивого преследователя”.

Уэнсдей задумалась.

— Больше тридцати лет назад? Разумеется, ты возвращался к месту происшествия?

Утвердительный наклон.

— Нет, боюсь, эту реликвию ты утратил навсегда. Мне жаль.

— Жаль? Уэнсдей Аддамс умеет испытывать сожаление?

За её спиной раздался голос Энид. Она выглядела, как фигурка оригами, которой поводили по палитре с перемешанными красками. Её сияющая улыбка, стразы на веках и пушистая сумочка поросячье-розового цвета резко контрастировали с тоскливым пейзажем и неоготической архитектурой здания.

— Чего такие хмурые? Кстати, Уэнсдей, хочешь пойти со мной в комнату Йоко? Мы решили там собраться, чтобы пройтись командой по горячим следам заплыва на каноэ. Нужно уже сейчас планировать победную стратегию, чтобы завоевать кубок в следующем году.

Уэнсдей закатила глаза, не в первый раз задавшись вопросом: как установить лимит слов, произносимых Энид в минуту.

— Победную? Нет уж, спасибо. Вот если смертоносную — выделю пятнадцать минут своего времени.

Энид покачала головой.

— Вещь, может, хоть ты составишь компанию?

Он довольно подскочил, и Уэнсдей проводила взглядом этого предателя. Она некоторое время простояла, глядя вдаль, но на ветру становилось прохладно, и она вернулась в комнату.

Помещение сразу окутало её теплом. Переодевшись из школьной формы, Уэнсдей подумала, чем бы ей заняться. Домашнюю работу на завтрашний день она завершила ещё на выходных. Дело об убийствах в Джерико зашло в тупик. Она подошла к своей виолончели и даже натянула и наканифолила смычок, но потом передумала и сложила всё обратно. Инструмент молчаливо и укоризненно упрекал её в недостатке тренировок с момента отъезда в академию. Она провела ладонью по чёрному корпусу и вдруг вспомнила, как Пагзли однажды подложил в её чехол тигрового ужа. Поскольку инструмент не пострадал, она решила, что становиться единственным ребёнком в семье всё же не будет, но месть была долгой и беспощадной.

Уэнсдей помотала головой, отгоняя ненужные мысли. Даже Вещь, который не любил дальние странствия и прежде покидал плечо Гомеса разве что ради очередной криминальной вылазки Фестера, не демонстрировал тоски по дому. Правда разговор о прошлом его порядком раздосадовал.

Вот оно.

Уэнсдей захватила ранец, решив, что делом вполне можно заняться в одиночку, и направилась в библиотеку. В Неверморе было действительно отменное собрание литературы по ауткастам и всему, что с ними связано, в том числе обширные архивы и сводки. А в помещении тайного общества “Белладонна” — тривиальной группировки, в которую Уэнсдей и не подумала вступать — и того больше. Благо, она пронюхала, как в него пробраться, и если в основном архиве не сыщутся зацепки, можно будет заглянуть и туда.

На полпути к месту назначения её остановил елейный голос:

— Мисс Аддамс, хорошо, что я тебя нашла.

Тяжело вздохнув, Уэнсдей медленно развернулась.

Лариса Уимс возвышалась над ней, как мраморная статуя. Идеальная причёска, идеальный костюм, экстравагантная брошь и приторная улыбка. Если при первой встрече Уэнсдей посочувствовала директрисе академии, что ей пришлось пережить четыре года собственной учёбы в Неверморе бок о бок с её матерью, то теперь сочувствие было на стороне Мортиши.

— Меня уже ввели в курс дела, что твои академические успехи выше всяких похвал. Надеюсь, в общественной работе ты проявишь себя столь же достойно.

— Я вступила в клуб пчеловодства по вашему приказу, — хрипло ответила Уэнсдей. — Что ещё от меня требуется?

Мадам Уимс поджала губы.

— Твоя мать в своё время проявила себя со всех возможных сторон и оставила неизгладимый отпечаток на академии. Думаю, она и для тебя желает не меньшего.

— Боюсь, наши желания редко совпадают. Я могу идти?

Уимс вздохнула и покачала головой. Уэнсдей развернулась и поспешила удалиться. У неё было достаточно своих дел, чтобы не разбрасываться по школьным пустякам. Лучше направить усилия, чтобы прояснить тёмные пятна биографии Вещи.

Конечности, способные передвигаться и мыслить независимо от тела, — явление редкое, но не невиданное, и, собрав стопку достаточно большую, чтобы ей можно было отгородиться от окружавших, Уэнсдей выбрала стол подальше и засела за работу.

На самом деле она сомневалась, что сыщет что-либо путное: уж её родители точно применили все свои ресурсы и таланты, чтобы помочь Вещи разузнать о своём прошлом. Отец не преминул бы оказать другу неоценимую услугу, а мать не упустила шанс назойливо вмешаться в дела ближнего.

Упоминания о Вещи она действительно нашла:

“…представляет отрубленную кисть правой руки, проживает в поместье Гомеса Аддамса, Нью Джерси. Не раз оказывался под подозрением следствия в пособничестве при мелких и крупных кражах, но сообщник не был найден, и за отсутствием доказательств подозрения были сняты”.

Уэнсдей почти улыбнулась, вспомнив про прошлогоднюю вылазку Фестера и Вещи в Каламазу.

Когда она пыталась исследовать аналогичные случаи амнезии, её работу прервали.

— Так и знала, что найду тебя в этих клубах пыли! — задорно проверещала Энид, высовываясь из-за книг.

Вещь взобрался на стол.

— Победа в следующем заплыве за “Офелия Холл”? — спросила Уэнсдей, не отрываясь от текста.

— Как знать, — Энид беззаботно уселась на стол и принялась болтать ногами. Уэнсдей поморщилась и отодвинулась подальше. — Мы начали с разбора полётов. Но потом Эльза предложила заняться маникюром. А мне как раз дошли наклейки с “SEVENTEEN”⁽¹⁾!

— Выглядит убийственно. Предлагаю включить этот кошмар в победную стратегию — умерщвление хорошего вкуса соперников нам обеспечено.

— Вообще-то, моя сториз маникюром уже собрала семнадцать реакций… знаешь, не важно, — Энид поймала взгляд Уэнсдей и смекнула, что лучше сменить тему. — Не хочешь прогуляться в Джерико? В кофейне обещали в тему октября завести новые сиропы — а то одним тыквенным латте сыт не будешь.

— Да, давай, — Уэнсдей внезапно выпрямилась.

— Хочешь навестить Тайлера? — Энид хихикнула. — Когда я позавчера заходила в кофейню, он спрашивал, как у тебя дела.

— Хочу узнать, можно ли посмотреть записи в местом морге о потере правой кисти кем бы то ни было в районе тридцати трёх лет назад.

Она всё равно планировала рано или поздно туда проникнуть.

Однако в морг им попасть не удалось. Уэнсдей попыталась убедить местного охранника, что ей хотелось бы изучить записи для школьного проекта по криминалистике, но тот лишь рассмеялся. Энид ей не подыграла, хотя её излишняя общительность могла бы раз в жизни принести пользу. Но она лишь переминалась с ноги на ногу и выглядела так, будто её тошнит.

— Что не так? — хмуро спросила Уэнсдей, когда дверь захлопнулась за их спинами.

— Мне жутко от мысли, что мы находимся в здании с десятком трупов.

— Но они же в холодильных камерах, — Уэнсдей подняла брови. — Не у тебя под носом.

Энид зажала ладонями рот и помотала головой.

К ним подбежал Вещь.

— Успел разнюхать, как у них тут устроена вентиляционная шахта? Сможешь открыть дверь изнутри?

Вещь довольно показал ей большой палец. По крайней мере, вылазка оказалась не совсем бесполезной.

Энид заявила, что ей срочно нужен кофеин, и потащила их к кофейне на главной площади. Уэнсдей заняла столик, пока Энид застряла у прилавка на десять минут, выбирая сироп и топпинги.

— Привет.

Тайлер поставил перед ней чашку с квад-шот⁽²⁾ со льдом.

— Я не делала заказ.

— Заплатишь потом, — он кивнул в сторону Энид. — Привет, Вещь.

Он неловко помахал рукой и вернулся за прилавок.

Тайлер раздражал её меньше других норми, но, глядя на него, она испытывала необъяснимую жалость. И всё же стоило отдать ему должное — не так много находилось смельчаков, которые не пасовали при знакомстве с ней.

Энид вернулась за стол, и вскоре перед ней возник стакан с облаком из сливок и разноцветной сахарной отравы кислотных оттенков.

— Ты уверена, что человеческий желудок способен это выдержать? — Уэнсдей отхлебнула свой кофе.

— Я чувствую, что наконец ожила! — отозвалась Энид после первого глотка. — Эта контрольная по алгебре выжала их меня все соки. И всё равно, больше четвёрки мне не светит.

— Ты сама на выходных вместо занятий шлялась по всему Невермору в надежде оказаться в одной комнате с Аяксом.

Энид вмиг погрустнела.

— Он так и не поговорил с тобой после того, как не явился на назначенную встречу?

Она пожала плечами.

Уэнсдей покачала чашкой, и кубики льда угрожающе звякнули.

— Хочешь, подброшу к нему в сумку скорпиона?

Энид вяло улыбнулась.

— Или несколько сколопендр?

— Подобный трюк не в моём стиле, — она вытерла сливки с верхней губы.

— В таком случае, у меня больше нет идей.

Глаза Энид загорелись:

— Если хочешь проявить дружескую заботу — сходи со мной посмотреть платье к предстоящему балу!

— Такая жертва после одного несостоявшегося свидания? Если бы он пытался тебя задушить от ревности, я бы ещё подумала.

— А ты разве не пойдёшь на бал?

Уэнсдей ответила ей одним лишь взглядом. Энид и Вещь переглянулись, слово говоря: сама не знает, что упускает.

Но вскоре в кофейню заглянули их одноклассницы, и Энид, довольная, умчалась с ними подбирать себе наряд. Уэнсдей заметила, что Тайлер слишком уж часто поглядывает в её сторону, и поспешила ретироваться — на этот день социальных взаимодействий ей хватило через край.

Джерико охватили сумерки. Она свернула с главной площади и медленно прошлась по узким улочкам.

Раньше Уэнсдей редко выбиралась в город, тем более в одиночестве. В Филадельфии или даже Ньюарке она не могла сбросить с себя напряжение, в Нью-Йорке, по её мнению, могли обитать только самые отчаянные. А в городке рядом с домом её персона привлекала слишком много внимания.

Помимо школы, она большую часть времени проводила в родных стенах или в стенах близких родственников. Они с родителями любили выбраться на природу для очередной затеи, но нередко включали в свою компанию посторонних.

Джерико был крошечным и провинциальным, к ауткастам из-за близости Невермора все привыкли, разве что местная шпана могла бросить в спину комментарий-другой. Но о них Уэнсдей уже позаботилась.

Вещь легонько стукнул пальцем по её плечу и указал налево. Уэнсдей увидела кладбище.

“Мы с твоими родителями нередко выбирались сюда на пикник. Видишь ту полянку за памятниками?”

Уэнсдей окинула взглядом наполовину осыпавшиеся деревья и лиственный ковёр из желто-коричневой ряби.

— Скучаешь по ним?

Вещь аккуратно сполз в рюкзак и спрятался внутри. Может, ей только показалось, что он не переживает?

Она вернулась к улице, ведущей к площади, её внимание привлекла вывеска: “Кипа Урии”.

— Мы так и не заглянули в эту лавку, которую Энид окрестила: “криповой, но тебе должно понравиться”. Зайдём проверить?

Он тыкнул ей в спину в знак согласия.

Внутри и правда было на что посмотреть. По центру комнаты стояли деревянные полки с чучелами хорьков и белок. Повсюду были развешаны ловцы снов, светильники с пластиковыми бусинами на абажуре, украшения — от дешевой гавайской гирлянды из пластиковых цветов до бус из чистейшего янтаря. На стенах было немерено картин художников, которые “не смогли”, тикали вразнобой старинные часы, на полках стояли книги с пожелтевшими от времени страницами.

Уэнсдей решила, что это самое приличное место в Джерико, пусть и ожидала большего. Хотя, если покопаться, здесь однозначно можно было бы найти сокровища.

Она неспешно прохаживалась вдоль полок, разглядывая чучела, и один экспонат заставил её застыть на месте.

— Вещь!

Он вскарабкался на её плечо.

— Может ли быть, что это оно?

Уэнсдей указала на чучело огромного скорпиона. Его изогнутый хвост с жалом на конце придерживал широкий перстень с гравировкой шахматного коня.

Рядом раздались грузные шаги, и Вещь тут же юркнул обратно в ранец. Из-за полки появилась хозяйка лавки Урия, высокая и полная, с седеющей копной волнистых волос. Она расплылась в лукавой улыбке.

— О, этот экземпляр в моей коллекции уже вечность, но на прилавок попал лишь недавно. Подобрала его сто лет назад в переулке, а расставаться было жалко — чистое серебро. Но за две сотки отдам.

Вещь принялся выбивать морзянкой в спину Уэнсдей:

“Вымогательница!”

— За сотку возьму.

— Сто семьдесят.

— Сто пять.

Урия улыбнулась.

— За сто тридцать отдаю, и по рукам.

Она протянула пухлую ладонь, унизанную кольцами с накладками размером с глазное яблоко. Уэнсдей проигнорировала жест и потянулась за кошельком.

На улице они встретили Энид.

— Ну что скажешь? Говорила же, это место как раз для тебя. Понравилось что-нибудь? Надеюсь, ты не купила ничего жуткого для интерьера нашей комнаты.

— Вещь купил, — Уэнсдей покосилась через плечо.

— Тебе идёт! — улыбнулась Энид, оценив находку.

“Тебя ограбили”, — отрапортовал он Уэнсдей.

— Не преувеличивай, — она лишь отмахнулась.

Дорога до школы выдалась утомительной, потому что Энид принялась вздыхать о том, что все пересмотренные ей наряды не подходят для бала.

В остальном вечер прошёл в спокойствии. После ужина Энид уселась за домашнюю работу, правда от неё постоянно доносились стенания и причитания. Уэнсдей старалась по возможности её игнорировать. Она провела за печатной машинкой больше двух часов, пока не завершила очередную главу своего романа. Энид к этому моменту сдалась и отправилась спать. Решив, что и ей пора на покой, Уэнсдей умылась, переплела косы и уже была готова залезть под одеяло, но вдруг заметила Вещь у окна.

Подкравшись, она тихо сказала:

— Ты словно кот, который просит отпустить его на ночную охоту за мышами.

Он медленно развернулся.

— Ты рад нашей находке?

Вещь неуверенно приподнял большой палец.

— Что же не так?

“Оказывается, вернуться сюда было сложнее, чем я думал. Здесь я был никем — вещью без имени и прошлого. Я забыл об этом за годы жизни в вашей семье”.

— Ты и есть наша семья. Где бы ты ни был, ты теперь навеки Аддамс.

Уэнсдей присела, положив ладонь на пол перед ним. Вещь подтянулся и коснулся её кончиками пальцев.

Рядом раздался стук, словно чья-то шаловливая рука бросила в окно мелкие камешки.

— Это к тебе, — Уэнсдей улыбнулась краем губ.

Вещь засеменил к створке и провернул её.

— Вот тебе и подтверждение моих слов.

Уэнсдей подсела ближе на расплывающееся пятно от лунного света. Убывающий диск уже повернул в их сторону, и его холодные лучи с пронизывающим сквозняком пробрались в комнату. Она положила подбородок на колено, взглянула на тучи, быстро летящие по небосводу.

— Позвоним домой завтра, вдруг сегодня уже спят, да и Энид не стоит будить.

Вещь лежал рядом и мирно постукивал пальцами по дощатому полу.

— Какое слово выберешь?

Он неопределённо качнулся в сторону.

— Знаешь, я тут подумала, что жало, которое преподнесло нам сегодня такой удивительный сюрприз, может быть символом как боли и страдания, так и мудрости и защиты. Что бы ни было в прошлом, важнее, где ты есть сейчас.

“Думаю, я просто затосковал”.

Уэнсдей промолчала.

“Отправлю им завтра: верность”.

Они посидели ещё некоторое время, прислушиваясь к шуршанию леса за окном. Потом Уэнсдей задумчиво произнесла:

— Как думаешь, что скажет Энид, если в следующий раз мы приобретём того скорпиона, чтобы скрасить интерьер нашей комнаты?

1) Известная K-pop группа.

Вернуться к тексту

2) Четыре шота эспрессо.

Вернуться к тексту

12 октября, 2013 г.

Каждый раз, завидев издали на вершине холма чёрную точку, Фестер ненадолго замирал. Этот пейзаж незыблемой константой хранился в его памяти, и оказываясь рядом с родным домом, он испытывал облегчение: пейзаж незыблем не только в мыслях, но и наяву.

Решив прогуляться, он оставил автомобиль без номеров под брезентом между ясеней на подъезде к особняку и двинулся в обход. С каждым шагом земля будто отзывалась ответными толчками: воспоминания о том, как выпал пушистый снег и они с Гомесом кувырком скатывались с этого холма, голос матери, зазывающий на обед, скрежет родных досок и холодное эхо каменного подземелья.

Здесь и воздух казался другим: запахи проникали под кожу, возбуждая рецепторы против его воли. Возвращаться было и сладостно, и больно: другого дома он так и не обрёл, а здесь жизнь протекала своим чередом без его участия. Он лишь хватался за её урывки, ненароком отлетевшие в его сторону.

Недалеко от фамильного склепа стоял сарай с хозяйственными принадлежностями, на крыше которого копошились две фигурки. Решив шугануть маленьких разбойников, Фестер пробрался через рыжеющие заросли восковницы и подкрался к стене с облезлой краской. Сверху донёсся шёпот, а потом ему в лоб прилетела дубина дюйма полтора в диаметре.

— Ай! — крякнул он.

Сверху засмеялись и закричали:

— Дядюшка Фестер!

Пока побитый дядюшка потирал свежую шишку на макушке, две обезьянки ловко спустились по приставленной лестнице и предстали перед ним во всей красе.

— А вдруг это не я, а мой злобный двойник? Разве мама не учила вас не разговаривать с незнакомыми?

— А мы не разговаривали, мы оборонялись. И нет у тебя никакого двойника, только папа.

Уэнсдей посмотрела на него исподлобья, и Фестер подивился, как изумительно точно эта кроха переняла укоризненный взгляд своей матери. Впечатляющий результат для трёх лет. Или четырёх?

— Дядя, не переживай, ты сам себе очень злобный!

Пагзли повис на его рукаве. Уэнсдей немного постояла поодаль, но потом тоже подбежала и прижалась с другой стороны.

— Разрази меня гром, какие вы большие! Ну, пойдём, раз уж я вас не застал врасплох, попробуем свалиться внезапным штормом на голову вашему папаше.

Бурный восторг. Фестер склонился и проговорил:

— Знаете ли вы, что за могильной плитой Люцифера Аддамса есть тайный ход в дом?

Уэнсдей и Пагзли помотали головами, затаив дыхание. Фестер взял их за маленькие ладошки и повёл к отдалённому месту на фамильном кладбище.

— Видите выступ? Ну-ка, Пагзли, нажми.

Пагзли, торжественно оглянувшись на сестру, картинно нажал на выпирающий камень. Плита отодвинулась в сторону, открыв тёмный проход.

— Дамы вперёд, — Фестер усмехнулся, увидев, каким азартом загорелось личико Уэнсдей.

Она храбро полезла вниз, сперва спуская ноги в ботинках, потом подтягиваясь руками по крутым ступенькам. Фестер взял Пагзли за руку, что было верным решением, потому что координацией тот пошёл явно в Гомеса: также витал в облаках.

Внизу Уэнсдей включила фонарик и уверенно затопала по извилистому земляному ходу. Фестеру приходилось ползти, согнувшись в три погибели, Пагзли весело семенил за сестрой.

Вскоре они очутились перед другой лестницей, ведущей наверх. Этот путь занял чуть больше времени, чем обычно, так как ноги у подельников Фестера были коротковаты. Наконец он достал небольшой ломик, ковырнул стену, чтобы открыть потайную дверь, и они дружно ввалились внутрь.

Его спальня встретила пылью и затхлостью. Фестер глубоко вздохнул:

— Наконец-то я дома!

Пагзли уже открыл ящик ближайшего комода и восторженно рассматривал старый капкан.

— Это для вепря, видишь, там надо сперва подкрутить гайку с винтом, а ловит он на трос, смотри, — Фестер присел на пол, чтобы показать механизм.

— Дядя Фестер, это что, осциллограф? — спросила Уэнсдей, указав на прибор за пуфом, покрытым паутиной.

— Осциллограф? — протянул Фестер. — Откуда ты такое знаешь?

— Прочитала в книге про электричество.

— Ты что, умеешь читать?!

— Давно умею, ты что забыл?

— Это сколько тебе лет?

— Шесть лет десять месяцев и двадцать девять дней.

— Треклятая преисподняя! —Фестер схватился за голову. — Но что-то ты мелковата. Ешь побольше почек и мозгов. А я в следующий раз привезу тебе личинки мопане — отличный источник белка.

— В прошлый раз ты обещал привезти спектроскоп, который нашёл в Бермудском треугольнике! И где же он?

— Не поверишь: потерял, когда сплавлялся на корабле из Бермуд к Пуэрто-Рико, — Фестер повернулся к Пагзли: — А тебе сколько, друг? Шестьдесят восемь?

— Четыре.

Он даже показал на пальцах, на случай, если возникнут вопросы.

— Совершенно немыслимо! Ты же только позавчера родился! Уэнсдей, ты что уже в школу пошла?

— Ну да, ещё в прошлом году, — она потянулась и взяла с комода сушёную голову суриката. — Только там не очень интересно.

— Дядя Фестер, а это что? — воскликнул Пагзли.

— Тебе уже четыре и ты не знаешь, что такое “перечница”? Это же многоствольный пистолет времен гражданской войны. Он мне достался по наследству от одного сумасшедшего дядюшки.

— О-о-о, — заворожённо протянул Пагзли.

— А папа нам не разрешает играть в твоей комнате, — пожаловалась Уэнсдей.

— Ещё бы! Он же не хочет, чтобы вы узнали, кто из нас двоих зануда, а кто многогранная личность! Пойдём разыщем его? Устроим сюрприз с засадой.

Фестер захватил из ящика ещё годные для дела петарды и поманил ребятню за собой. В коридоре на втором этаже они столкнулись с Мортишей:

— Фестер! Какое чудо! Гомес будет очень тебе рад.

— А мы ему несём сюрприз, — Пагзли захихикал в ладошки.

Уэнсдей пихнула его в бок.

— Да, мама, ты не видела папу? — спросила она, не поведя и бровью.

Мортиша мягко улыбнулась.

— Он ненадолго уехал, дорогая, обещал вернуться через три часа.

Тройной стон разочарования.

— Сюрприз откладывается. Кто хочет научиться метать ножи?

И вновь бурный восторг.

— Если только ваша мама не будет против, — ехидно заметил Фестер.

— Ну, разумеется, не будет. Только не забудьте: обед через час.

Спустя час взлохмаченная троица ввалилась в столовую.

— Как прекрасно, что ты приехал, — сказала Мортиша, смотря на то, как Фестер уплетал за обе щёки печёного енота. — И как раз ко дню рождению Гомеса.

— Боюсь, так долго я не задержусь.

Фестер покачал головой, не вынимая носа из тарелки, и макушкой почуял на себе осуждающие взгляды матери и дочери.

После обеда он заявил, что такую плотную трапезу надо сперва переварить, поэтому всё семейство переместилось в гостиную, где Мортиша уселась за вязание, а остальные разместились на полу перед камином и принялись рассматривать содержимое чемодана Фестера.

Гомес застал их в тот момент, когда Пагзли чуть не оттяпал Уэнсдей пальцы мачете с рукоятью венге, но Мортиша вовремя оттянула дочь, подхватив под мышки.

— Мои глаза меня не обманывают? В моей обители вновь завелась сухопутная каракатица? Гомес растянулся в широкой улыбке и обнял брата. Фестер сердечно ответил на жест, потом резко его перевернул и повалил на пол, придавив ботинком. Гомес лишь загоготал, принял протянутую руку, и, спустя мгновение, Фестер валялся рядом.

— Как прекрасно, что ты дома! — Гомес уже был на ногах. — Дорогая, дети, по такому случаю нужно устроить торжественный ужин!

Мортиша заверила, что уже позаботилась об этом. Гомес поцеловал сперва её руку, потом щёку, потом Фестер запротестовал, и все разместились у камина слушать о его приключениях.

Каждый приезд домой вот уже больше двух десятков лет проходил примерно одинаково: бурная радость по поводу его возвращения, вопросы, насколько он задержится, расспросы и рассказы. Следом приходил черед весёлых занятий, которых ему не хватало в поездках, вздохи о том, как же хорошо питаться домашней едой и спать в своей комнате под завывания ветра. Однако последние годы в привычную рутину возвращений проникло кое-что ещё:

— Как, Пагзли уже научился управлять моторной лодкой?!

— Пока только под присмотром Гомеса, — с улыбкой заметила Мортиша, когда они вновь уселись в гостиной после вечернего горячего шоколада с перцем чили.

— А Уэнсдей уже читать научилась! Вот дела. Я до двенадцати лет едва ли прочитал с полстраницы.

— Зато потом ты открыл для себя криминальные хроники, и родителям было тебя не остановить, — засмеялся Гомес.

— Дядя Фестер! Дядя Фестер! Время представления!

Уэнсдей и Пагзли зашли в комнату разодетые в пух и прах.

— О, моя любимая часть! — Фестер захлопал в ладоши. — Что будем смотреть сегодня?

— Сегодня ты тоже участвуешь.

Уэнсдей подошла и, цепко схватив его за руку, потянула с дивана.

— Ого, какая честь! Что за почётная роль мне досталась?

— Ктулху.

— Но что мне изображать, если его облик невозможно описать человеческим языком! Тебе уже почти семь лет, а ты до сих пор этого не знаешь?

Она сузила глаза.

— Ты что, не сможешь показать противоестественное кошмарное чудище?

— Для тебя я постараюсь. А вы что будете делать?

— Мы будем погибать мучительной смертью.

Фестер зря переживал: кошмарное чудище удалось на славу. Даже главнокомандующий спектаклем Уэнсдей осталась довольна.

После завершения театрального действия и мучительных смертей Фестер поднялся в свою комнату и принёс старенький фотоаппарат.

— А ну-ка, мои юные кракены, встаньте для снимка!

Щёлкнула камера, и из неё вылезла чёрная карточка. Дети терпеливо ждали, пока проявится изображение.

— Ого, какой у меня красивый кишечник! — воскликнул Пагзли, показав на болтающуюся на поясе колбасу, и потянулся к фотографии.

— Прости, дружочек, это для меня. Но мы можем сделать ещё несколько, чтобы и у вас осталась память.

После того, как все получили по памятному фото, Мортиша заявила:

— Пора спать!

Раздосадованный стон.

— Никаких возражений! Вы сегодня играли гораздо дольше обычного. Разумеется, такой повод… Но теперь — живо в постель. Пойдём, Пагзли, я тебе помогу.

— А я сама! — Уэнсдей гордо отправилась к холлу, но около двери развернулась: — Дядя Фестер, ты придёшь пожелать мне покойной ночи?

— Конечно, кроха!

Уэнсдей побежала наверх.

Оставшись вдвоем с Гомесом, Фестер достал из кармана небольшой альбом в кожаном переплёте.

— Скоро придётся заводить новый.

Раскрыв его на предпоследнем развороте, он вклеил фотографию. Фестер пролистнул страницы назад: на снимке с прошлого приезда Пагзли едет на нём верхом, рядом фотография Уэнсдей у круга для жертвоприношений — веселой получилась игра. Ещё раньше они втроём катятся с заснеженного холма на самодельных санях особой конструкции: какой смысл лететь с горки, если нет риска свернуть себе шею? На предыдущей странице фотография Пагзли, его первого осьминога и любимого скорпиона Уэнсдей.

— Гомес, как же так? Почему время летит так быстро?

— Ты думаешь о времени? — он поднял брови. — Вот уж не ожидал.

Фестер кивнул.

— Раньше не думал. Но с тех пор как на свет появилась Уэнсдей, в каждый приезд мне кажется, что я получаю только измельчённые обрубки.

Гомес промолчал, и Фестер знал о чём он думал: мог бы заезжать и почаще. Он пролистнул альбом до фото, где годовалая Уэнсдей спала в обнимку с щенком чёрного шакала. Пожалуй, и правда мог бы.

— Пойду проверю, как там твоя мини-гарпия. А то если забуду зайти, завтра меня испепелит одним лишь взглядом.

— Ты тоже заметил, как здорово она это делает? — Гомес усмехнулся. — Слава богу, красотой она пошла в маму.

— Но у неё твоя линия губ и твой оттенок радужки.

Гомес засветился от гордости.

Фестер застал Уэнсдей в кровати за чтением.

— Что там у тебя?

— “Письма Зодиака”. Нашла в твоём чемодане.

Она показала ему обложку тонкой книжки самоизданного автора, который собрал и проанализировал опубликованные криптограммы известного серийного убийцы.

— Хороший выбор. Что думаешь?

— Я только на третьей странице.

— А это что?

Фестер указал на рукоятку швейцарского ножа, торчащую под подушкой у изголовья.

— Для самозащиты.

— Неужели опасаешься монстров из-под кровати?

— Нет, это если Пагзли решит подшутить, пока я сплю. А под кроватью для монстров нет места — у меня там чемодан с головами кукол, которых мы казнили на гильотине.

Фестер присел около кровати, оперевшись локтями на матрац.

— Хочешь, помогу тебе завтра собрать паровую гильотину?

Снизу раздались шипение и скрежет. Глаза Уэнсдей расширились, и она инстинктивно натянула одеяло до подбородка.

— Что там, посмотри!

Фестер нагнулся под кровать, Уэнсдей осторожно полезла следом, оперевшись на его спину и свесив косички к полу.

— Кажется, твои куклы решили восстать и отомстить.

Он вытянул чемодан, который подозрительно подрагивал, и вытянул ремни из пряжек.

“Бу!” — рявкнул вырвавшийся на свободу дух.

Уэнсдей ойкнула, Фестер шмякнулся на зад. Дух, посмеиваясь, нырнул обратно в отрезанные кукольные головы, и они фонтаном разлетелись по комнате. Когда всё угомонилось, Уэнсдей сползла с кровати и подбежала ближе:

— Дядя Фестер, дядя Фестер! Это значит, что ты сможешь найти слово для духов в этом году!

— Ох, давно мне не выпадала эта честь, — задумчиво произнёс он, вытягивая ноги и усаживая Уэнсдей сверху.

— Вот бы и мне выпала. Представляешь, — она приблизилась и прошептала на ухо плаксивым тоном: — я ещё ни разу не отправляла послание! Даже Пагзли уже находил слово, а ему только четыре, когда мне…

— Шесть лет десять месяцев и двадцать девять дней.

— Почти одиннадцать месяцев.

— Двадцать девять дней двадцать три часа и тридцать четыре минуты.

Он погладил её по макушке, проглатывая банальный вопрос: куда же ты торопишься взрослеть?

Уэнсдей поколебалась, но потом прижалась к его широкой тушке.

— Тебе правда нужно будет скоро опять уехать?

— Прости, мой скорпиончик. Но я обещаю вернуться поскорее. А пока меня не будет, — заговорщически прошептал он: — разрешаю тебе играть в моей комнате. Только Пагзли не говори, этот маленький болтунишка ни за что не сохранит тайну.

Уэнсдей просияла от удовольствия. Совсем как Гомес.

Он отнёс её в постель, поцеловал в лоб, потом поцеловал подставленную отрезанную голову любимой куклы, которая легла в дюйме от своего тела, и погасил свет. Уже у двери Фестер подумал, что отдаст завтра Пагзли втихую свой запас петард — у мальчика талант с ними обращаться, а чего добру пропадать.

Оказавшись в коридоре, он внезапно обернулся и вновь заглянул в комнату: Уэнсдей успела задремать, её косички тонкими чёрными змейками расползлись по подушке.

Он обязательно приедет как можно скорее, потому что порой такая вот мелочь может иметь гораздо большее значение, чем весь остальной свет.

13 октября, 2020 г.

По земле расползлось белое облако тумана: обманчиво мягкое, оно зазывало погрузиться в спячку и утонуть в забвении.

Пагзли стоял завёрнутый по макушку в одеяло и сонно размышлял о том, что вполне мог бы отправиться в школу хоть так. Но ему прививали хорошие манеры, поэтому, обречённо вздохнув, он побрёл к шкафу.

К завтраку он, как и всегда, спустился последним. Мортиша тепло улыбнулась и потрепала его по щеке, Гомес приветственно взмахнул ножом для масла, Уэнсдей не оторвала взгляд от тарелки, стремительно поглощая пищу.

— Мой лютый смерч, куда же ты так торопишься? — спросил Гомес, посмеиваясь. — Уверяю, в еде нет ничего живого, что могло бы улизнуть — Ларч проверял.

— Раз уж вы запихнёте меня на полдня в пристанище для изничтожения индивидуальности и подавления интеллекта, хочу заняться до школы хоть чем-нибудь полезным.

Пагзли не сомневался, что запихни родители Уэнсдей хоть в средневековый монастырь, её индивидуальности ничто бы не угрожало. О своей он бы не решился сказать то же самое. Тень старшей сестры преследовала его не только в родном доме с кинжалом наперевес — то были лишь детские забавы. В начальной школе он был младшим братом этой странной и мрачной девочки. Тем не менее, это не мешало ему заводить друзей или беззаботно проводить время самому по себе. Учителя, познавшие компанию Уэнсдей, сперва относились к нему настороженно, но потом он умудрялся расположить их к себе так, что они даже прощали ему шаловливые выходки.

А вот хвалебные отзывы, в отличие от сестры, Пагзли давать не торопились. Увы, он не цитировал наизусть все стихотворения Эдгара Аллана По, а таблицу умножения выучил, как и все, в третьем классе, тогда как Уэнсдей уже в первом ориентировалась в таблице Менделеева.

Раздались тонкий звон вилки и скрип стула.

— Буду в своей комнате, меня не беспокоить — сама спущусь к назначенному времени.

Не удостоив родителей и взгляда, не говоря о брате, она стремительно удалилась.

— Ну, Пагзли, что у тебя сегодня?

— Начинаем изучать землетрясения!

— О них ты точно знаешь не меньше учителя, — рассмеялся Гомес. — Просто вспомни рассказ Фестера о Сулавеси!

— Ты уже с кем-нибудь подружился? — нарочито безмятежно спросила Мортиша.

В младших классах у Пагзли всегда были друзья. В средней школе самым близким человеком в здании по-прежнему оставалась Уэнсдей, а это говорило о многом.

— Пока ещё нет, — он смущённо повёл плечами, размазывая содержимое тарелки по бортикам.

— Дай им время, и они обязательно поймут, какой ты замечательный.

Мортиша тепло улыбнулась, и Пагзли очень захотелось поверить в её слова.

После завтрака до школы оставалось немного времени, поэтому они с Вещью устроили в холле соревнование: кто попадёт дротиком в глаз каменной гаргульи. Уэнсдей, спускаясь по главной лестнице, раздражённо фыркнула.

— Дуешься, что тебя не позвали?

— Я лучше приму ванну из кислоты, чем буду так бездарно прожигать время. Поднимай свою тушку и тащи её в машину.

Пагзли закатил глаза, нарочито медленно поднялся и поплёлся к выходу.

Мортиша утверждала, что Уэнсдей это перерастёт, и однажды её яд перестанет сочиться в таком количестве. Гомес с обожанием называл дочь “мой мрачный скорпион” или “ангел смерти” и едва ли смущался её наглым выпадам в свой адрес. Но никого не потчевали такими щедрыми порциями презрения, как Пагзли. Самым обидным было то, что её уколы почти всегда били в цель.

Он не был так же ловок и хорош в боевых искусствах или фехтовании. У него были хорошие оценки, но не идеальные. Он всего лишь неплохо говорил по-испански, когда она уже не могла вспомнить, какой по счету осваивает язык. Его не интересовала музыка или литература, а наука привлекала, только если в комплекте шёл взрывоопасный эксперимент.

Пагзли даже не находил в себе зависти — стоило ему захотеть, и родители бы предоставили все условия для любого занятия или хобби. Но он почему-то не хотел. Ему нравилась его беззаботная жизнь, но последнее время даже любимые развлечения приносили меньше радости, и он всё чаще ощущал, как в мысли и душу просачивалась тоска.

Пагзли не боялся, что не найдёт себя в тени Уэнсдей, понимая, что по пути сестры ему ступать не хотелось. Он боялся, что не найдёт себя вообще.

Когда он поделился своими переживаниями с мамой, она искренне удивилась:

— Но ты же ещё ребёнок! Зачем скрадывать самые прекрасные годы переживаниями о нереализованных амбициях? У тебя впереди для этого вся жизнь.

— Но вы же сильно обрадовались, когда Уэнсдей заняла первое место на олимпиаде по химии. А она ещё даже не изучает в школе химию!

— А как иначе.

— Я никогда не делал ничего такого, чтобы вы также радовались.

Мортиша потрепала его по подбородку.

— Ты прав, тебе мы радуемся по-другому, — она поцеловала его в макушку. — Ты самый славный мальчик из всех, что я встречала. Представляешь, какая это радость, быть твоей мамой?

Он ответил смущённой и благодарной улыбкой. Её слова, возможно, и не дали ответы на все вопросы, но всё же подарили спокойствие на некоторое время.

Пагзли видел, какой гордостью светилось лицо Мортиши, когда она смотрела на Уэнсдей. Но едва ли кто-либо ещё подмечал, как вместе с этим она напрягалась, ожидая подвоха. Возможно, ему реже доставались столь же восхищённые взгляды, но он знал, что с ним маме всегда будет приятно и легко.

В средней школе они были вдвоём новичками — из прошлой Уэнсдей деликатно попросили перевестись. Для человека, который заявлял, что не терпит внимания к своей персоне, Уэнсдей мастерски его притягивала. Они не проучились в новой школе и двух месяцев, как в коридорах уже шептались: “вот фрик…”, “слышала, она пьёт кровь телят вместо сока…”, “а это её братец, такой же стрёмный”.

Уэнсдей в такие моменты лишь ухмылялась, а Пагзли оттачивал навык притворной глухоты, которому научился за годы жизни с сестрой под одной крышей.

Когда Ларч припарковал машину около школы, Уэнсдей выпрыгнула первой и демонстративно зашагала вперёд, стараясь как можно быстрее отдалиться от брата.

Уныние Пагзли усилилось, и он поплёлся ко входу. Обычно ему нравились шумные и людные места, но здесь он чувствовал себя не в своей тарелке. Каждый день он старался подметить то, за что он будет готов полюбить это место, но школа не спешила давать для этого повод.

На английском он сел рядом с Ханной. Она единственная из класса отвечала на его улыбку, когда остальные вяло оглядывались и спешили отвернуться.

— Привет!

Пагзли постарался не подать виду, насколько ему хотелось оказаться в коконе из одеяла в своей комнате.

— Привет! Слушай, ты разобрался в этих суффиксах? Я что-то совсем в них запуталась.

— Вроде, хочешь помогу?

Пагзли так обрадовался, что, кажется, своим поспешным объяснением только сбил Ханну с толку. Но она вежливо слушала и кивала головой.

Настроение всё же улучшилось.

Во время последнего перерыва перед ланчем — любимой частью школьного дня — Пагзли по обыкновению наведался к автомату с напитками в отдалённой части третьего этажа. Здесь никогда не было толкучки, и он мог без очереди взять свою любимую апельсиновую колу.

Родители не терпели продуктов, наполненных химией и раздувающих культ массового потребления, хотя, конечно, ничего ему не запрещали. Но он редко просил купить ему сласти в супермаркетах норми, так как знал, что им это не по душе.

У автомата он завидел знакомого старшеклассника, которого уже не раз встречал в это время: жиденькие волосы до плеч собраны в неровный хвост, кожа бледной плёнкой обтягивала скулы. Он потянулся к нижней части автомата и вытянул две банки Mountain Dew со вкусом Baja blast.

— И правда взрывная⁽¹⁾? — поинтересовался Пагзли.

Парень дёрнулся и с подозрением уставился на него.

— Вкусно? Я ещё не пробовал.

Парень взглянул на банку в правой руке, потом легко подбросил её в сторону Пагзли. Тот машинально поймал её.

— Да я и сам мог бы купить.

— Закончились, — он вяло махнул в сторону опустевшей ячейки, а потом показал вторую банку. — Мне одной хватит.

Он отошёл в сторону, стянул рюкзак с плеча, чтобы положить напиток, но вдруг молния разошлась. Он выругался и поспешил загородить содержимое. Пагзли бросил взгляд в его сторону, успев заприметить внутри свёрток, и вмиг похолодел.

Парень, не обернувшись, поспешил убраться, придерживая рюкзак ладонями, а Пагзли так и стоял, приклеившись к полу и зажав банку обеими руками. Он знал, что напиток станет тёплым и противным, но к горлу подступила тошнота.

Он не помнил, как тронулся с места и дошёл до класса естественных наук. Ему нравился этот предмет больше остальных, но даже землетрясения не могли его отвлечь от навязчивых мыслей.

Он думал лишь о той неведомой аудитории, где сидел этот тип. Он, скорее всего, ровесник Уэнсдей. Что если у них совместное занятие прямо сейчас?

Заслышав звонок на ланч, Пагзли первым подскочил и рванул из класса. Он едва ли отмечал, куда идёт, лишь судорожно высматривал в толпе бледное осунувшееся лицо или серый непримечательный рюкзак.

Его резко схватили за запястье.

— В тебя вселился бес?

Уэнсдей буравила его взглядом. При виде неё он почувствовал в равной степени облегчение и раздражение.

— Ланч ещё не начался, а ты уже выглядишь так, будто опять съел вместо еды Ларча отраву из местной столовой.

Пагзли решил, что раздражение он всё же чувствует сильнее, выдернул руку и зашагал прочь. Он ощущал на себе её взгляд, но был даже рад тому, что она его разозлила и вывела из оцепенения.

Он нашёл, кого искал, в коридоре за компьютерным классом, ещё издали заприметив шаркающую походку и сутулую осанку, скошенную в один бок.

— Эй!

Парень обернулся. Пагзли быстрым шагом подошёл ближе.

— Прошу, скажи, что то, что лежит у тебя в рюкзаке, — для костюма на Хэллоуин.

Он в ответ побелел.

— Знаешь, у нас дома есть тир, но я никогда не брал ничего с собой в школу. Это неправильно.

Его лицо исказилось то ли яростью, то ли ужасом, он рванул прямо на Пагзли и стремглав пробежал мимо. Тот погнался следом, не сводя глаз с его рук, которые судорожно держали лямки болтающегося рюкзака. Но погоня — дело пропащее. Пагзли был полноват, и длинные ноги старшеклассника уносили его гораздо быстрее.

Но стоило ему скрыться за углом, как раздался глухой вой и тяжёлый удар о землю.

Повернув к лестнице, Пагзли увидел беглеца на земле, с руками около носа и струйками крови на подбородке. Рядом стояла Уэнсдей с выражением вселенского презрения на лице. В кои-то веки оно не было адресовано младшему брату.

— Увидела, как ты за ним гонишься, — она показала через окно на коридор в примыкающем крыле.

Задыхаясь, Пагзли подошёл к скрюченному на полу парню, вырвал его рюкзак, схватил Уэнсдей за руку и потянул её к лестнице. Оказавшись на цокольном этаже в пустом коридоре, он остановился и, тяжело дыша, прислонился в стене, утирая пот со лба. Уэнсдей лишь слегка запыхалась и смотрела на него во все глаза.

— Ну, что случилось?

Пагзли дрожащими руками открыл заедающую молнию рюкзака и показал ей содержимое.

Она брезгливо отодвинула банку с газировкой и медленно достала пистолет из плотного пакета, придерживая его двумя пальцами.

— Девятый калибр — как банально, — Уэнсдей подкрутила его перед носом. — Заряжен.

Рядом отворилась дверь и раздался судорожный вопль:

— Аддамс!!!

— Этот юноша утверждает, что мои дети хотели подбросить ему оружие?

Как от голоса Мортиши комната директора ещё не покрылась ледяной корочкой было неясно, но у Пагзли по позвоночнику пробежал холодок. Офицер полиции немигающе смотрел попеременно на всех присутствующих, директор лишь устало снял очки и протёр глаза. Рядом с Пагзли стоял его классный руководитель и крепко сжимал плечо. Уэнсдей сидела рядом, скрестив руки на груди.

— Установить принадлежность оружия будет несложно. Я лишь сообщаю вам информацию.

— Подобной дешёвки в нашем доме отродясь не было, — отрезала Мортиша. — Если у вас всё — мы можем идти?

Им пришлось дождаться подтверждения, что пистолет был действительно взят у отца того парня, и потом им позволили уехать домой.

Эти несколько часов были самыми неприятными в жизни Пагзли. Сперва на них наорал учитель Уэнсдей, заставший за осмотром оружия. Потом их отвели в учительскую, где Пагзли сбивчиво пытался объяснить классному руководителю, что произошло. Он внимательно и спокойно выслушал их с Уэнсдей историю, потом пришлось то же самое рассказывать в кабинете директора полиции, хорошо, к тому моменту уже приехали родители. Пагзли знал, что старшеклассника тоже допрашивали, но отдельно.

Гомес и Мортиша были вне себя. Пагзли не помнил, видел ли он их когда-то настолько разъярёнными. По пути домой они от возмущения даже не разговаривали.

Он и Уэнсдей сидели напротив, притихшие, и растеряно косились друг на друга.

Только когда Ларч закрыл за ними входные двери дома, Мортиша повернулась к ним, поманила к себе и обняла. Уэнсдей даже сделала вид, что не против. Пагзли зарылся носом ей в бок и зажмурился.

Потом они заверили маму, что оба в полном порядке, и она отпустила их по своим делам, сказав, что позовёт, когда Ларч накроет на обед.

Пагзли вдруг почувствовал себя спокойно и легко. Он взбежал по лестнице мимо Уэнсдей, решив залечь в любимой комнате под самой крышей. Скрипящие доски радовали слух, а знакомые запахи отдавались внутри теплом. Добравшись до места, он улёгся прямо на пол, подложив под голову школьный рюкзак. К его удивлению, дверь вскоре отворилась, и перед ним предстала Уэнсдей. Она медленно опустила свою сумку рядом с его головой и легла рядом, вытянув ноги в противоположную сторону.

Спустя минуту она сказала:

— Ты должен был сразу пойти ко мне. В крайнем случае к учителю.

— Наверное.

— А если бы он был не таким остолопом и решил бы поупражняться в меткости сразу, как ты припёр его к стенке?

— Тебе же лучше, стала бы единственным ребёнком в семье.

— И сиротой, потому что это бы убило родителей в одночасье.

Он задумался.

— Мне просто не хотелось ябедничать, не спросив.

Она фыркнула.

— Не стану напоминать, насколько раздражает твоё убийственное пресмыкание перед теми, с кем стоило бы использовать электрошокер. Но упомяну, что подобная мягкость сведёт тебя раньше времени в могилу. Что сегодня и могло произойти.

Пагзли нахмурился, и они долго лежали в неловкой тишине. Потом он решился:

— Мне не нравится, когда ты меня унижаешь.

— Я знаю.

— Зачем же ты это делаешь?

— Не знаю.

Уэнсдей отвернулась к стене.

— Может, просто это я такая, и дело не в тебе?

— Да, у тебя отвратительный характер. А теперь, когда я обезвредил опасного преступника, я точно стану любимчиком в семье, вот увидишь.

Она фыркнула, на этот раз не сдержав смешок. Он решил и дальше ступать по тонкому льду:

— Думаешь, родители считают, что я поступил сегодня глупо?

— Я так считаю.

— Слушай, Уэнсдей, я смогу, как и ты, когда-нибудь сделать что-то, чем они смогут гордиться?

Она резко повернулась.

— Родители будут тобой гордиться, если ты сумеешь сбить палкой шишку с сосны во дворе, — в её голосе было больше горечи, чем насмешки.

Потом она прибавила:

— И тебя не сравнивают с матерью, которая всегда и во всём идеальна.

— Да кто тебя сравнивает?! — он даже привстал от удивления.

— Каждый, кто забредает к нам домой. Им обязательно нужно упомянуть, в кого я пошла.

Пагзли попытался понять, в чём же здесь проблема, но решил, что пусть Уэнсдей разбирается с этим самостоятельно. Он плюхнулся обратно на сумку. Вдруг, оттуда раздалось шипение. Уэнсдей приподняла голову.

— Открой, — приказала она.

Пагзли уселся на пол и достал из рюкзака банку газировки. Она слегка подрагивала. Он открыл крышку, и на них брызнула сладкая липкая пена.

— Видимо, придётся тебе выбирать слово в этом году. Как жаль, что твой словарный запас сравним с количеством калорий в этой отраве.

Пагзли улыбнулся, заглянул в банку, убедился, что там не застрял никакой пропащий дух, а затем сделал глоток. Напиток оказался приторно-сладким, с ароматизаторами тропических фруктов, не имеющих никакого отношения ни к чему живому.

Возможно, его словарный запас и был меньше, чем у Уэнсдей, но он уже знал: в тот день для него исцелением станет признание.

Пагзли предложил напиток сестре, и она взяла банку.

— Какая гадость, — был её вердикт.

1) Вlast (англ.) — взрыв.

Вернуться к тексту

2 июля, 1996 г.

Долина Нангкхонг, Долпа, Непал

Привет, мама!

Не знаю, сколько будет идти это письмо, надеюсь, ты не слишком переживаешь. Мы добрались, всё в порядке. Первым делом будем адаптироваться к перепадам времени и высоты, поэтому все авантюры только впереди!

Тиш, как обычно, оказалась права: кристальный шар здесь не ловит. Тоже мне, сборище медиумов и провидцев со всего света — а настроить малюсенький шарик не получается. Оказывается, дело далеко не в расстоянии или горной местности, просто спиритические практики Тибета сильно отличаются и перебивают привычные нам волны. Но мы же для этого и забрались в такую глушь, чтобы моя дорогая Тиш познала иные пути для связей с духами и проникла в тайны мастеров древнего ясновидения. Говорят, само пространство долины благотворно влияет на ясность взора и расслабляет слух. В университетском кампусе тишины не дождешься и, будем честны, дома у нас тоже далеко не буддийский храм.

Поэтому кристальный шар покоится в чемодане дедушки под нашей кроватью, а общаться будем письмами. Если выберемся в город, позвоним по телефону: у вас наверняка будет ночь, зато скорее застанем дома. Но вряд ли мы уедем отсюда в ближайшие недели — сперва надо привыкнуть в местному климату, а потом у Тиш начнётся программа.

Первый день мы проспали: одиннадцать тысяч футов прошибает похлеще похмелья. Вещь тоже ещё не отошёл от перелёта, но мы очень рады, что он решился отправиться с нами.

Местные здесь чудные: кажется, близость к солнцу что-то делает с людьми. Видели яков, пока издалека, но уже попробовали сыр из ячьего молока. Обязательно привезу шкуру одного, правда, пока не знаю, куда её повесить.

Больше писать не могу, здесь такой лёгкий воздух, что всё даётся тяжело.

Передай папе, что мы скучаем.

Твой Гомес.

P.S. И Дарле тоже передай привет. Надеюсь, она больше не страдает заворотом кишок и перестанет доедать по ночам жаркое "чтобы не пропало”.

23 июля, 1996 г.

Поместье Аддамсов, Нью-Джерси, США

Голова ты неотёсанная, хоть бы догадался позвонить матери из аэропорта! Пока ждала твоё письмо, чуть не поседела. Раз уж потащился за своей дорогой Тиш через весь земной шар, позаботься о том, чтобы передать матери весточку. Какой прок от жены-ясновидящей, если она с живыми душами не может тебя связать?

Тиш, не обижайся, я ляпнула сгоряча. Надеюсь, ты проведёшь время с пользой! Поделись обязательно, как тебе программа. Надеюсь, кошмарно, чтобы я могла позлорадствовать: говорила же, нет смысла перебираться на полгода чёрт знает куда. Шучу.

Надеюсь, вы нормально питаетесь — на сыре яков далеко не уедешь. Не дальше, чем на самих яках, особенно если их съесть (поклянись мне на могиле деда, что вы не голодаете!)

У нас жизнь самая обыкновенная, никаких высокогорных приключений. На прошлых выходных приезжали мои братишки: дядя Скелтер с дядей Салливаном, и притащили всех твоих кузенов. Да, сразу восьмерых! Эти бесы снесли стену в оранжерее и пару памятников на кладбище. Веспер чуть не потонул в нашем прекрасном болоте. Не худший способ уйти на покой, но не в девять же лет! Пусть ещё хотя бы девяносто помучается, а потом уходит, как душа пожелает. Нет, вы с Фестером точно вели себя приличнее этой шпаны. Да, даже Фестер!

Кстати, от него пришла весточка — он сейчас в Колумбии, обещал приехать через месяц-другой, чтобы утешить брошенное материнское сердце. Надеюсь, вы тоже поведётесь на мои дешёвые манипуляции и вернётесь поскорее. С тем, что ты проживал в нескольких штатах от родного дома, я готова была смириться, но этот ваш финт с Тибетом буду до гроба припоминать. Свято клянусь!

Пойду займусь работой — мне заказали новую модель электрошокера, а я впала в хандру. Это всё ваша вина.

Отправляю молниеносный поцелуй. Передавать поцелуи Тиш не буду — с этим ты справишься без меня.

Бесконечно обожаю,

мама.

P.S. Папа тут вспомнил, что давно искал ваш совместный снимок с дедушкой, где вы вчетвером на фоне Ниагарского водопада. Помнишь, когда Фестер решил с него сплавиться? Дедушка всегда брал с собой в поездки снимки, может, он остался в чемодане, что вы захватили с собой?

12 августа, 1996 г.

Долина Нангкхонг, Долпа, Непал

Мама, твоё письмо доставил нам як! Представляешь, он разносит почту от ближайшей деревни, такой славный, белый и пушистый, с длинными ресницами. Его на шкуру точно не стал бы расходовать.

У нас всё прекрасно, мы наконец дышим полной грудью! Горный воздух прекрасно прочищает мозги, а отсутствие цивилизации может неожиданно наполнить.

Мне внезапно захотелось отрастить крылья, как тётушка Селеста, и улететь в небеса. Здесь ауткастов принимают хорошо. В крепости и здании, что осталось от монастыря, где мы проживаем, достаточно пространства, а съезжаются сюда ясновидящие со всего мира.

Вещь уже во всю разминает пальцы, исследуя местность. Он составит мне компанию, если Тиш будет слишком погружена в своё обучение.

Питание здесь вегетарианское, но я уже договорился с местными из деревни, чтобы регулярно поставляли мясные стейки. Правда, Тиш решила не нарушать правила — ей положено поститься, но я буду следить, чтобы она не голодала.

Сейчас Тиш готовится к десятидневному ретриту молчания, чтобы обострить слух. Настроена серьёзно, но боится, что какой-нибудь строптивый дух попробует вывести её из себя и подвергнет терпение испытанию. Мы рассудили, что это отличная тренировка характера для родительства в будущем. Вдруг наши дети будут не слишком покладисты и пойдут не в меня, а в тебя?

Она много занимается, оказывается, общение с духами посредством привычных нам шаров и прочих новомодных изделий пусть и упрощает связь, но порой затирает чувственность провидца. Современные ясновидящие полагаются на рукотворные приспособления, чем притупляют свой взор. Возможно, с шарами им удаётся наладить связь быстрее, да вот только тело становится менее восприимчивым.

Так что поездка оправдывает себя, ты уж прости! Но мы вернёмся скоро: не успеешь и глазом моргнуть. Сядем к вам на шею, как два разбалованных отпрыска, будешь нас откармливать и причитать, когда мы уже займёмся делом.

А ещё ты даже не представляешь, как здесь красиво! Написал бы, что дух захватывает, но у медиумов и провидцев так не принято — попахивает ритуалом избавления от одержимости.

Мы вдвоём целуем вас в обе щёки!

Твой Гомес.

P.S. В чемодане фотографию не нашли. А папа проверял люк под дедушкиной кроватью? Или пусть пошарит в нише за чучелом тигровой акулы, он там хранил бумаги и документы.

2 сентября, 1996 г.

Поместье Аддамсов, Нью-Джерси, США

Мы только два дня назад говорили по телефону, а сегодня я держу твоё письмо.

Возможно, что-то знают в этом Тибете, потому что я хоть и была рада услышать ваши звонкие голоса по бездушной трубке, но держать в руках твои слова — всё равно, что взять тебя за руку.

Знаешь, когда ты был маленький, ты так любил висеть на мне, и я думала, что этого малыша я уж точно никогда и никуда не отпущу. Фестер уже во всю прыгал по деревьям и палил из рогаток в осиные гнёзда, а ты мирно спал на моей груди.

Как жаль, что теперь вы взрослые и вольны уезжать хоть на край света, а я обязана вас отпускать. Хотя могла бы достать кандалы — Дарла как раз недавно начистила нашу коллекцию. В следующий раз так и сделаю, если вам придёт в голову очередная авантюра — и Мортишу закую заодно, чтобы не было скучно.

Может, это наша с папой вина, что вы такие неуловимые, потому что мы почти никуда не ездили? Только по родственникам, да и то они к нам заглядывали чаще.

Ладно, мараю бумагу почём зря. Но новости мы уже по телефону обсудили…

Хотя нет, забыла рассказать, что папе пришёл анонимный артефакт из Анголы с запиской: на хранение. Ланиус сказал, скульптура народа Чокве. Мы просветили её рентгеном, на всякий случай, но ничего подозрительного, даже малюсенькой взрывчатки. Пусть пока украшает полку над камином в дальней гостевой спальне.

Несколько дней думала о том, что Тиш в разговоре мне показалась уставшей. Тогда я промолчала, а теперь думаю, зря. Ты, конечно, прочитаешь ей это письмо, поэтому, дорогая, не думай, что кто-то из нас усомнится в твоих способностях или силе. Никогда не бойся сказать, если тебе не просто, мы, как и Гомес, тебя поддержим!

Кстати, я нашла в нашей библиотеке книги о Тибете и ещё заказала стопку по почте. Мы читаем их друг другу перед сном. Дарла тоже приходит послушать. А ты знал, что в Непале практикуют воздушные погребения?

Ланиус зовёт готовить ружья для охоты — сезон начинается, думаем выбраться в Вермонт.

Обними за меня Тиш.

Скучаю, но терплю,

мама.

P.S. За акулой дедушка хранил то, что не должна была найти налоговая, фотографий там нет. Да и не прятал он их обычно, наоборот, всем показывал.

21 сентября, 1996 г.

Долина Нангкхонг, Долпа, Непал

Знаешь, мама, что я понял: когда живёшь в отрыве от огромного мира, твой маленький запрятанный уголок вдруг оборачивается целой вселенной. Я стал замечать гораздо больше. Сперва от местных горных пейзажей меня разрывало от эмоций. Мне хотелось впитать всю местную экзотику, до которой я мог дотянуться, познакомиться с каждым из странников, как только их невозможный ретрит молчания завершился. Я планировал поездки по округе на все свободные дни.

А вчера проснулся, сел на камень на склоне горы и вдруг подумал, что солнечные лучи утром совсем не такие, как днём или вечером. Сейчас по отзвукам шагов яков я могу сказать, на каком они расстоянии. И так отвык от шума, что рынок в местном провинциальном городке показался обителью хаоса. Боюсь, от возвращения в Штаты у меня взорвётся голова.

Речь местных больше мне не кажется прыжками по кочкам, я знаю, как сказать “спасибо”, “до встречи” и ещё несколько десятков фраз. Вещь поднаторел в языке быстрее, чем я, на днях даже поцапался с местным мальчуганом — всё закончилось всем понятным языком жестов, пока я не оттащил нашего задиру.

Но с местными мы подружились. Недавно помог одному дедушке починить крышу, а его невестка подарила мне пояс, сотканный по местным традициям.

Одну поездку мы всё же запланировали — на озеро Пхоскундо.

Тиш первое время было и правда непросто. Ты знаешь, какая она упорная и дисциплинированная, но некоторые практики давались нелегко, местные методы нам непривычны, и, по её словам: “выворачивают наизнанку и прижигают шипящее эго”. Тиш говорит, что важнее всего научиться отпускать контроль, потому местные мастера утверждают: именно он сковывает потустороннее восприятие и наделяет внутренней глухотой. Мне это не слишком понятно, ты же знаешь, что я предпочитаю раздуть паруса, настроив их на попутный ветер, и дрейфовать по жизни. Тиш предпочитает быть готовой к тому, что ей уготовила судьба, поэтому ей пришлось пройти через некоторые испытания. Но мне кажется, она стала ещё более мудрой, чем прежде.

Обязательно выберемся в город и созвонимся.

Повис на тебе, совсем как в детстве,

твой Гомес.

P.S. Мы ещё раз проверили чемодан. Фото не нашли, но за кристальным шаром под подкладкой нашли старую записку дедушки: “позвонить Дис”. Интересно, зачем он тебе звонил и когда это было?

14 октября, 1996 г.

Поместье Аддамсов, Нью-Джерси, США

Если бы не наш разговор по телефону две недели назад, твоё письмо всерьёз бы меня насторожило. Я бы решила, что ты вошёл во вкус и станешь скитаться по свету, как Фестер. Но одного беглеца в семье вполне достаточно.

Кстати, Фестер приехал на целых десять дней! Привёз два чемодана всякой всячины (нам так и не признался, как протащил это всё через границу: попробуй ты его при случае расспросить, уверена — информации цены не будет). Тебя ждёт новая сабля в коллекцию, а Тиш агатовая диадема.

Мы всё время провели дома. Кажется, он искренне печалился, что не застал вас. Так что не удивляйся, если он встряхнёт тибетскую благодать своим появлением.

Перечитала ещё раз твоё письмо и подумала, что только сейчас до меня начало доходить, как ты вырос. Даже на вручении диплома магистра ты мне казался таким же мальчишкой. Про вашу свадьбу после школы вообще молчу. Теперь мне придётся смириться с тем, что ты выпорхнул в большой мир, пусть вы лишь забились в его дальний угол.

Тиш в разговоре звучала бодрее. Пусть не боится сбрасывать свою маску безупречности, хотя бы рядом с нами, — уже пять лет как Аддамс, а иногда всё ещё ведет себя, как Фрамп. Рада, что ты с ней рядом, мне ли не знать, сколько сил дарит близость любимого мужчины, когда силы на исходе. Уверена, всё наладится — она девочка сильная, со всем справится, да ещё с таким изяществом, что мне и не снилось.

Октябрь в этом году особенно уютный: каждый день по крыше барабанит дождь, мы проводим много времени дома, и, кажется, настроение тоже ползёт в гору. Может, и до одиннадцати тысяч футов доберётся.

Обожаю, обнимаю, целую,

ваша мама.

P.S. Мы нашли фото: оно было у Фестера во внутреннем кармане чемодана — он его стащил несколько лет назад.

P.P.S. А я сегодня нашла слово: клемма. Не спрашивай, как, но весь первый этаж полдня был обесточен.

15 октября, 1991 г.

Мортиша увидела это в их первую встречу.

Закатное солнце пробивалось наружу, разрывая нависшие над океаном облака в кровавые клочья. Волны лениво накатывали на берег, словно позабыли о том, как бушевали всего несколько часов назад, вздыбленные порывами безумного ветра.

Гомес поднёс её руки к своим губам и нежно поцеловал, кольцо на его безымянном пальце ослепляюще сверкнуло.

— Ты счастлива, cara mia⁽¹⁾?

— О да. Абсолютно.

Шутка ли — это был последний день их медового месяца, который прошёл вовсе не так, как полагалось рисовать его в мечтах. Но чем томиться призрачными фантазиями, лучше принять ту реальность, которая находится у тебя в руках. Особенно когда в ней уготовано столько любви.

Мортиша вышла бы за Гомеса хоть в первые выходные после выпускного, однако с торжеством пришлось подождать до середины сентября.

Собрать весь клан Аддамсов в одном месте в одно время — дело небыстрое. Сперва знаменательную дату наметили на август, но потом выяснилось, что Фестер, который непременно должен был стать шафером, находился под стражей в Гватемале. Возможно, они бы отправились с Вещью ему на помощь, но Фестер сидел на спор и ни за что бы не дал себя вызволить. Ко всем заботам добавлялось то, что со второй половины сентября Мортиша и Гомес отправлялись в колледж, поэтому к концу лета нервы сдавали у всех.

— Ну зачем вам эта свадьба? — стонала Дис, балансируя на скрипучей стремянке и ловко развешивая сушёных пауков-птицеедов на люстру. — Разве наше поколение не добилось того, чтобы вы могли вне брака заниматься чем угодно в своё удовольствие?

— Мама, как ты можешь? — раз за разом непритворно возмущался Гомес. — Мы любим друг друга и готовы шагать рука об руку до гроба. Тем более так нам позволят жить вне кампуса.

— И пропустить важный этап становления личности, не познав прелести студенчества бок о бок с клопами и тараканами.

— Обещаю, мы заведём в нашей квартире и клопов, и тараканов.

Мортиша, слушая эти разговоры, тихо улыбалась и не вмешивалась.

Воспитывали её не слишком консервативно, да и в Неверморе они не отличались особым целомудрием. Теперь же, когда она перебралась в дом Гомеса, ей не хотелось ощущать себя заезжим гостем.

После окончания учёбы она всерьёз подумывала сразу отправиться к Аддамсам. Прекрасно понимая, что Хестер будет категорически против их совместной жизни хоть вне брака, хоть после него, Мортиша опасалась, что, возвратись она домой, её запрячут в дальнем закутке подземелья. Однако так жестоко поступить с матерью она не смогла.

Возвращение в родное поместье обернулось драмой куда более прозаичной, но от этого не менее болезненной: Хестер сделала вид, что ей всё равно.

— Вот как. Я подарила тебе жизнь, чтобы ты в восемнадцать лет втоптала её в погребальную яму. Если неймётся — пожалуйста, проваливай. Только учитывай: больше не переведу тебе ни цента. Посмотрим, сколько ты протянешь без моего бездонного кармана. И Аддамсам передай, чтобы не думали за мой счёт поправлять свои дела.

Мортиша не вступила в дискуссию с матерью, боясь расплакаться и проявить нетерпимые под этой крышей эмоции, собрала вещи, и Варикоз отвёз её в Нью-Джерси.

О деньгах она не беспокоилась. Во-первых, у неё был собственный фонд на обучение в университете. Во-вторых, с делами у Аддамсов был полный порядок, и это только по меркам Хестер Фрамп они были паршивым средним классом. В-третьих, пока она училась в Неверморе, на её карманные расходы не скупились, а Мортиша не спешила тратиться на пустяки, смекая, что бережливость ей ещё пригодится.

Однако ей становилось больно от мысли, что единственная доступная матери попытка её образумить сводилась к жестокой мелочности.

У Аддамсов её давно принимали как свою. Гомес, казалось, летал под потолком от счастья, что теперь их никто и ничто не разлучит. Дедушка Гримуар в ней души не чаял. Ланиус с каждым приездом находил для неё всё больше слов и даже был не прочь поделиться историями о своих артефактах. Дис лишь притворно закатывала глаза, когда натыкалась на них с Гомесом в дальних закутках дома, и то ворчала, что этих двоих надо срочно поженить, то причитала, что они глупые детишки, которые решили поиграть во взрослую жизнь. А в следующую минуту уже рассуждала, какой из пепельных оттенков будет смотреться лучше на бумаге для пригласительных.

То, что они решили сочетаться браком в столь нежном возрасте, семейство Гомеса приняло благодушно. А поскольку для клана Аддамсов свадебное торжество было не менее значимо, чем похороны, готовились к нему со всей самоотдачей, поэтому лето пролетело в радостных хлопотах, и Мортиша почти не думала ни о будущем, ни о прошлом.

И только в минуты, когда Гомес сладко засыпал рядом с ней — Дис настояла на раздельных комнатах хотя бы для вида, что не мешало им прокрадываться друг к другу под покровом ночи — Мортиша ощущала необъяснимый холод на сердце и звенящую тревогу.

Она не считала, что у неё было такое уж несчастливое детство: Хестер ни в чём дочери не отказывала, предоставила ей лучшие возможности для образования и подковала не пасовать ни перед кем, раз уж она родилась у человека со столь сложным характером. Аддамсы всегда были к ней добры, но она не чувствовала себя одной из них. Их волшебный мир, полный беспечного веселья, искренней любви друг к другу, лёгкого отношения к жизни завораживал, манил и обещал сделать счастливой.

Но что, если она не справится? Что, если навсегда останется Фрамп? Может, истинная причина её спешки вступить в брак — страх, что упусти она возможность войти в этот мир сейчас, сказочное будущее рассыплется прахом?

Что, если она будет проклята навсегда, потому что предала мать и свою фамилию, безвозвратно сжигая мост в свою прошлую жизнь?

Единственное, в чём Мортиша была уверена — она любила Гомеса всем сердцем. Они были предназначены друг другу с момента встречи и, лишь оставаясь вместе, будут счастливы до последнего вздоха.

Цепляясь за эту мысль и задерживая взгляд на безмятежном лице Гомеса, она проваливалась в короткий и беспокойный сон.

Свои терзания Мортиша старалась скрыть ото всех, чтобы не портить приподнятое настроение семейству, но за неделю до свадьбы Дис застала её около потухшего кристального шара с саднящей болью в сердце.

— Она не приедет.

Дис молча стояла в проёме чёрной тенью на фоне бледного света.

— Сказала, что я сошла с ума, что я глупая и неблагодарная и что хочу лишить её второй и последней дочери.

Глубоко вздохнув, Дис прикрыла дверь, присела рядом, приобняла Мортишу за плечи.

— То, что случилось с Офелией — не твоя вина, — сказала она тихо и твёрдо.

— И тем не менее мне это неустанно ставят в укор. Будто я сама не понимаю, что должна была лучше за ней присматривать.

— Я с твоей сестрой почти не была знакома, но по рассказам её характеру и бес позавидовал бы.

Мортиша зажмурилась.

— Не дай бог у меня родится ребёнок со способностями к ясновидению, ещё и ворон. Лучше пусть наследует твои молнии.

— Ох, детка, не загадывай и не надейся. Иногда такие подарки достаются — а приходится любить.

У Мортиши вырвался то ли смешок, то ли всхлип.

— Почему она так противится тому, чтобы я была счастлива?

— Ох, милая, просто твоя мать с высоты своих лет понимает, что брак в вашем возрасте редко оборачивается счастьем.

— Но ты же не против.

— Почему это? Я тоже думаю, что вы сошли с ума, — усмехнулась Дис, ласково проведя рукой по её волосам. — Конечно, я не против ваших отношений — даже наш слепоглухонемой дядюшка Санджи заметил, что вы созданы друг для друга. Но вы ещё такие дети.

— И тем не менее, ты организуешь свадьбу. А она отказалась на неё явиться.

— Подумаешь, очень мне хотелось лицезреть эту каргу! Только оплевала бы всех своим презрительным ядом. Так что выше нос! Сегодня начнут съезжаться первые гости, ты должна быть в форме. Хочу, чтобы они увидели тебя, тот час же умерли от такой красоты — а мы уменьшили расходы на торжество.

Мортиша сдержалась, чтобы в тысячный раз не вступить в спор с Дис о том, что Аддамсы слишком сильно тратятся, а с неё отказываются брать и цент. Она вздохнула и положила голову ей на плечо.

— У вас самая прекрасная семья. Как бы я хотела, чтобы у меня была такая же.

Дис накрыла её голову тёплой ладонью.

— Дорогая, тебе из этого капкана уже не выбраться. Мы тебя никому не отдадим.

В назначенный день Мортиша проснулась с тревожным трепетом. Она не сомневалась, что хочет провести с Гомесом каждый день до конца жизни, но чувство, что она ступает на неизведанный путь, по-прежнему оставляло смутный ворох переживаний.

Торжество прошло слишком быстро, смешавшись в ворох и ярких, и смутных моментов. Она помнила руки Дис, когда та поправляла циркониевый венец в её волосах, и как она старалась не сжимать букет из лилий слишком сильно. Помнила, как сердце сжалось от чувств, когда любимый дядюшка Дойл взял её под руку, чтобы вести к алтарю. Как всё вокруг испарилось, стоило Гомесу к ней обернуться. Она совсем не помнила, как Тот Аддамс взял с них клятвы, но помнила обжигающий поцелуй — и первый, и не первый. За столом она почти не ела, а первый танец молодожёнов встретили такими овациями, что птицы, заседающие в окольном лесу, взметнулись к алеющему закатному небу.

Круговорот лиц смешался в вихрь из немногочисленных родственников с её стороны, неисчислимых родственников со стороны Гомеса, их друзей из Невермора, и всё равно она наивно высматривала в толпе недовольное лицо матери.

За время свадьбы произошло две драки, разбили по меньшей мере тридцать тарелок и одно окно на чердаке, когда один из кузенов решил проверить: получится ли у него взлететь после десяти стопок текилы. Вещь чуть не лишился пальца, когда его приняли за эксклюзивное угощение, а Дис поджарила молнией старшего племянника, когда он стал слишком назойливо приставать к одной гостье.

А потом Фестер поругался с Ланиусом. Мало кто из гостей понял, в чём было дело, поэтому, разумеется, все с жаждой принялись обсуждать подробности этого события, осуждая или поддерживая участников ссоры попеременно.

Когда совсем стемнело, под свисты, хрипы, стоны, возгласы и рыдания — напряжение Дис всё же вырвалось наружу — Мортиша и Гомес укатили в сторону побережья. Увы, вместо месяца страстной любви в их распоряжении был только лишь уикенд: через несколько дней начиналась учеба в университете.

После канители летних месяцев жизнь в Хановере была подобна попаданию в сердце урагана: затишье, в которое верилось с трудом. И хотя жильё они нашли и обустроили ещё накануне, первые недели всё равно едва ли походили на отдых: следовало привыкнуть к новому распорядку, влиться в новый круг лиц и занятий, при этом не запуская учёбу.

Но несмотря на новые заботы, оставшись в их собственной квартире, Мортиша начала находить себя в состоянии неведомого прежде счастья. Она ощущала присутствие Гомеса гораздо ближе, будто он теперь расползся на её коже, чтобы остаться на ней навсегда. Благо теперь близость её ждала не только в фигуральном смысле: больше не приходилось улучать моменты и переживать, что их застанут, заполучив безоговорочный компромат. Поэтому редким был день, когда на лекциях они появлялись выспавшимися.

По-настоящему радостным событием стало то, что Гомес умудрился урвать для них отгул на целых три дня в середине октября.

— Но как? Шантаж? Подкуп? Соблазнил сотрудницу администрации?

— Дорогая, мы женаты всего несколько недель, ещё рано вносить подобное разнообразие в нашу интимную жизнь.

Так, вместе с уикендом, когда студентам-первокурсникам было позволено наведаться домой, они получили целых пять свободных дней.

— Только не расстраивайся, cara mia, что наш медовый месяц не воплотит все твои мечты.

— Как можно, mon cher⁽²⁾, у нас впереди столько этих месяцев — будем воплощать мечты одна за одной, год за годом.

Прямой рейс доставил их из Бостона прямо на Бермуды и, проведя два дня в уединенном бунгало, на третий они выбрались наружу.

Утро ещё только распахивало свои объятья, воздух был тёплым и прозрачным, без намёка на духоту. Грузные тучи клубились над океаном, унося за собой проливные дожди, которые несколько раз за ночь оглушительно барабанили по крыше.

Гомес нашёл закусочную для местных, где пожилой мексиканец с пышными усами накрыл для них королевский завтрак, и они тут же разговорились. Мортиша быстро перестала вслушиваться в беглую испанскую речь и уставилась в океан. Впервые за долгое время она ощущала себя такой расслабленной и счастливой.

— Querida⁽³⁾, ты слышала, что рассказал Сеньор Абахо?

Мортиша повернулась на светлый голос Гомеса.

— Прости, дорогой. Я утонула в задумчивости.

— Представляешь, неподалёку есть остров с восхитительным мангровым болотом! Давай отправимся туда!

Сеньор Абахо нахмурился.

— Погода нелётная, — он указал на улетающие прочь тучи.

— Развиднелось! — отмахнулся Гомес.

— Скоро новые налетят, — он покачал головой.

Но Гомес загорелся идеей и вскоре отыскал для них судно вместе с компанией студентов-ауткастов из Аргентины, которые тоже собиралась посмотреть один из соседних островков. Мортиша слегка опечалилась обществу — она не рассчитывала делить Гомеса с кем бы то ни было эти дни. Но она также прекрасно понимала, за кого выходит замуж, а её дорогой муж притягивал к себе разношёрстные знакомства, как ночное светило притягивает мотыльков.

Поэтому вскоре захудалая лодка несла их по смирным волнам. И пока Гомес болтал с прекрасными сиренами, к Мортише начал подбивать когти затесавшийся в компанию оборотень. Гомес, заметив это, чуть не сбросил нахала за борт. Вспыхнула ссора, которая впрочем вмиг утихла, стоило рядом с ними раздасться раскату грома.

Мортиша и не заметила, как высокое солнце заковали клубы серых туч и с какой стороны налетел сбивающий с ног ветер.

— Ураган, это ураган! — завопил капитан посудины, выдирая с висков жалкие клочья белесых волос.

Вскоре проливной дождь обрушился на них стеной и с нахлёстывающими волнами — казалось, что вода была повсюду. Мортиша крепко держалась одной рукой за борт, второй за Гомеса.

— Подожди! — прокричал он.

Её судорожный возглас утонул в бушующей стихии, когда она увидела, как его пальцы ускользают из её ладони. Он вернулся быстро, но за эти мгновения её жизнь словно остановилась, даже шум грозы казался приглушённым. Гомес сумел раздобыть спасательные жилеты, надел на неё первый и принялся натягивать второй на себя.

В этот момент судно накренилось, и хлынувшая вода подхватила Гомеса и унесла за борт. Мортиша судорожно ухватилась за него и тут же оказалось рядом. Течение их подхватило и понесло вперед. Оказавшись на расстоянии по меньшей мере тридцати футов, она увидела, что судно перевернулась. Стараясь не глотать слишком много воды, Мортиша держалась за Гомеса и отдавалась воле стихии.

В какой-то момент — слишком быстро — дождь стал редеть, небо светлеть, а волны не уносить, а просто укачивать.

— Земля! — воскликнул Гомес.

От земли они далеко отплыть не успели, и в разных направлениях виднелись дымчатые макушки островов.

Берег, как и положено, оказался гораздо дальше, чем виделось изначально. Добравшись до мели, измотанные и измученные, они откашлялись и дрожа продолжили судорожно цепляться друг за друга.

— Держись.

Гомес встал и подал ей руку. На подкашивающихся ногах Мортиша поднялась и поняла, что её обувь давно забрал океан. Что ж, пусть этим и ограничится её дань морскому дьяволу за обретение шанса на жизнь.

Дорога до пляжа оказалась не менее длительной и изматывающей. Мель периодически сменялась участками глубже: они брели по пояс в воде, а иные участки переплывали.

Оказавшись на суше, они рухнули на липкий песок, который казался тёплой и нежной периной. Долго-долго они лежали и смотрели друг на друга. Потом Гомес прислонился к ней лбом и прошептал:

— Мне было очень страшно.

— Это всего лишь гроза. Я думала, сын Дистопии Аддамс не испугается крошечного шторма, — Мортиша улыбнулась.

Гомес покачал головой, и она почувствовала трение песчинок на своей коже.

— Я боялся, что с тобой случится непоправимое.

Она положила руку на его щёку и нежно погладила проступающую щетину.

— Иногда даже мне кажется, что ты чересчур сентиментален. Но я не против.

Он придвинулся ближе и поцеловал её, глубоко и проникновенно.

Поцелуй со вкусом океана, песок в волосах, солнечные лучи, ласково согревающие и безжалостно иссушающие кожу, дрожь во всём теле от перенесённого напряжения и обжигающей страсти — мечта одного медового месяца была исполнена.

Спустя полчаса они поднялись и осмотрели друг друга. Гомес выглядел так потрёпанно, словно не просто искупался в шторм, но и побывал в желудке у свирепого кашалота. Подозревая, что она выглядит не лучше, Мортиша попыталась отряхнуть его вихрастые локоны.

— Ты так прекрасна, querida! — Он сжал её ладонь и поднёс к губам. — И ты не поверишь нашей удаче!

Он указал на остров, в глубине виднелись заросли красной мангры, но Мортиша едва удостоила их взгляда. Она смотрела на Гомеса и думала о том, что каким бы ни оказался путь впереди, она выбрала его правильно.

В этот момент её острый слух различил вдали отчётливый голос. Нахмурившись, она всмотрелась в заросли.

— Гомес, мне кажется, там кто-то есть!

Он инстинктивно заслонил её собой и завертел головой в поисках друзей или врагов.

— Думаешь, они скрываются за деревьями? В одном я уверен — это не каннибалы. Увы.

Мортиша обошла его и прислушалась. Она не могла различить ни слова, но была уверена, что голос зазывал их к себе. Подхватив юбку, она устремилась в лес, обнажённые стопы то и дело натыкались на камни или кору, листья и прутья стегали по коже.

— Он где-то здесь! — бросила она через плечо.

— Кто же? — Гомес не отставал.

Она резко остановилась, когда земля пошла на резкий спуск. К небольшой прогалине, залитой мутной зелёной водой, с двух сторон склонялись мангровые деревья. Бесчисленные тонкие стволы походили на гигантские пальцы, жаждущие поглотить всё доступное им пространство.

Мортиша закрыла глаза и прислушалась. Вдали раздавались отзвуки присмиревшего океана, рядом лёгкими шлепками вода накатывала и сползала обратно под шипение и клокотание скрытых от глаз птиц и насекомых. Затем она отчётливо расслышала зов прямо под ногами. Склонившись к земле, она нависла над водой и подалась вперед. Гомес тут же ухватил её за предплечье. Она увидела в мутной воде своё размытое отражение, но кажется, там был и кто-то ещё. Мортиша поднесла руку ближе и позволила кротким волнам лизнуть её пальцы. Её тут же схватили за запястье и потянули наверх. Гомес вскрикнул, но она рассмеялась.

Это был всего лишь игривый дух, который развернул её, взял за обе руки и прокружил в танце. А потом взмыл и исчез в небесной синеве.

— Гомес! Это был дух, он обращался ко мне!

Обернувшись, она увидела, что он всё ещё смотрел наверх. Она нерешительно продолжила:

— Но я с ним не знакома. Может ли быть, что это кто-то из твоей семьи?

Гомес улыбнулся. Приблизившись, он обхватил её лицо и посмотрел в глаза очень серьёзно.

— Нет, любовь моя. Это был кто-то из твоей семьи. Ты теперь тоже Аддамс.

Они решили вернуться на пляж, чтобы поразмыслить, как быть дальше. Усевшись рядом с жилетами, Мортиша ненароком коснулась оранжевой материи. По её позвоночнику тут же пронёсся заряд, а голова запрокинулась.

Как только видение растаяло, она вскочила на ноги:

— Гомес, помощь на подходе! Те сирены, с которыми мы попали в шторм, они доплыли до острова и помогут нас отыскать.

— Cara mia, какое счастье, что наше приключение закончится благополучно!

Он поднёс её ладони к своим губам, а она проводила взглядом блик от кольца на его безымянном пальце.

После нескольких бесконечных поцелуев они уселись рядом и принялись молча смотреть на огненный закат, разлившийся по тяжёлым и низким облакам.

— Mi cariña, ты же знаешь, что означала твоя встреча с духом? Ты сможешь найти слово, которое укрепит нашу связь с предками! Что они хотели тебе показать? Чего ты боялась?

Мортиша услышала настороженность в его голосе. Он был готов переживать за неё из-за любого пустяка. Прильнув к нему, она задумалась.

— Признаюсь, мне было тревожно последнее время. Я очень хочу быть принятой в твою семью, но мне страшно отказываться от себя прежней.

— Но полюбил я тебя прежнюю! Прошу, никогда не думай, что тебе придётся отказываться от себя, чтобы стать или оставаться Аддамс.

Мортиша ласково поцеловала его в шею.

— Спасибо, mon amour⁽⁴⁾. Одно я знаю наверняка: самое главное слово в моей жизни и сейчас, и навсегда — это родные.

1) Моя дорогая (ит.)

Вернуться к тексту

2) Мой дорогой (фр.)

Вернуться к тексту

3) Дорогая (исп.)

Вернуться к тексту

4) Моя любовь (фр.)

Вернуться к тексту

16 октября, 2007 г.

— Бам!

Вещь машинально отскочил от полетевшего вниз молотка, падение которого с каждым разом было всё более прицельным. Уэнсдей нахмурилась и ткнула в него пальцем.

— Той!

Команда "стой", очевидно, означала, что ему следовало оставаться недвижимой мишенью.

Вещь показал ей кулак. Она нахмурилась сильнее и стукнула своим маленьким кулачком по столику рядом с диваном, где мгновение назад лежало потенциальное орудие убийства.

— Уэнсдей, дорогая, не сердись на Вещь. Лучше практикуйся в меткости.

Мортиша подмигнула ему и усадила дочь на колени, вручив ей плоскогубцы, чтобы занять шкодницу. Вещь лишь скептически отбил пальцами дробь по полу.

— Вы слышали, слышали?

Гомес вбежал в гостиную, осмотрел её диким взглядом, потом рванул к дальнему шкафу в форме гроба и распахнул стеклянную дверцу.

— Показалось, — разочарованно протянул он.

Так было каждый октябрь, когда духи не спешили их навещать. Как и когда-то с домашним заданием: сперва Гомес беспечно валял дурака, не заботясь ни о чём, но стоило истечению срока зловеще нависнуть над его совестью, он впадал то в беспокойство, то в крайности. И каждый раз, когда перечёркнутые в календаре дни переваливали за середину месяца, Гомес заметно нервничал.

— Дорогой, ты что-то потерял?

Мортиша, казалось, ничего не заметила, так как в тот же момент Уэнсдей чуть не полетела носом вниз через спинку дивана. У Вещи промелькнула зловещая мысль: и поделом.

— Нет-нет, не беспокойся, — пробормотал Гомес, но развернувшись к жене и дочери тут же просиял. — Как там мой маленький скорпиончик?

— Папа!

Уэнсдей потянула к нему руки. Гомес подхватил её на руки и тут же поёжился, пытаясь пощупать свою спину.

— Милая, что ты засунула мне за шиворот?

— Ляз!

— Глаз?! Ты что, не доела завтрак? И где ты его спрятала?

Уэнсдей задрала ногу в чёрном носочке. Гомес захохотал.

— Сразу видно: подрастает Аддамс! Подумать только, тебе ещё и год не исполнился, а ты уже способна совершить идеальное преступление.

Заслышав это, Вещь картинно завалился на бок. Конечно, и он подмечал, что малышка проницательна и сообразительна не по годам, но считал, что ей пошло бы на пользу не только поощрение, но и воспитание. Иначе к её первому дню рождения он рисковал лишиться пары пальцев.

— Вещь, она ещё совсем кроха, — улыбнулась Мортиша, смекнув о причине его протеста. — И только познаёт мир.

Он примирительно склонился и вскарабкался на диван. Гомес принялся подкидывать Уэнсдей под потолок, и чем выше она взлетала, тем довольнее повизгивала. Вскоре Мортиша отправилась с дочерью наверх, а Гомес поспешил в кабинет, чтобы завершить так и не начатые дела. Вещь засеменил следом.

— Не стану врать, мой друг: этот год подарил мне такое счастье, о котором я не смел мечтать. Но никогда бы не подумал, что в моей жизни настанет время, когда количество бессонных ночей побьёт наш рекорд недосыпания в первый медовый месяц. Жду не дождусь приезда родителей, ума не приложу, зачем мы их отпустили прошлой весной?

Старшая чета Аддамсов всегда приезжала ко Дню Мёртвых в родное поместье, где оставалась до Рождества. В прошлом году их визит затянулся, так как они бескорыстно принесли себя в жертву заботам о младенце.

Вальяжно зайдя в кабинет, Гомес сгрёб стопку документов со своего кресла и хотел было переложить их на рабочее пространство, но Вещь помахал пальцем.

— Конечно! Это я должен отправить в сейф. До поры до времени.

Но сейф оказался забит доверху бумагами, которые ожидали своего часа ещё с прошлой недели. Поразмыслив, Гомес бросил стопку прямо на пол и уселся в кресло, запрокинув ноги на стол, откинул голову и закрыл глаза. Сперва Вещь решил, что он погрузился в размышления о необходимости планирования, но спустя минуту раздалось мерное похрапывание. Вещь вскарабкался наверх по залежам хлама, пробежал по ноге Гомеса, пока не разместился на его груди и бойко щёлкнул пальцами два раза.

— Да, дорогая, уже иду!

Он встрепенулся, но придя в себя, тихо застонал.

— Вот скажи мне, как столь маленькое сокровище может выпить из тебя так много сил?

"Просто вы хорошие родители и очень стараетесь. Слишком стараетесь".

— Надеюсь, что так.

Вещь ободряюще похлопал его по руке.

"Может, вам стоит развеяться? Только тебе и Мортише?"

— И бросить Уэнсдей?!

"На пару часов".

Вещь уже и не помнил, когда они выбирались из дома вдвоём: только по очереди да по делам. Конечно, они урывали часы приятного досуга по вечерам, но Вещь полагал, что им не хватало прежней жизни, как и ему.

— На пару часов… Было бы неплохо. Тиш точно не помешает развеяться. Но что, если с Уэнсдей что-то случится в наше отсутствие?

"Скорее вы найдёте воронку на месте дома по возвращении, чем царапину на своей дочурке".

— Ты так считаешь? — Гомес довольно усмехнулся в усы, а потом внезапно оживился. — А знаешь, мы с начала осени ещё не выбирались на охоту. Не думаю, что кто-либо из Аддамсов, упокоенных на нашем кладбище, позволял себе подобную халатность — пропустить целый сезон. Не можем же мы их разочаровать?

Вещь показал ему большой палец.

— Ты прав, ты как всегда прав! Попрошу Ларча сейчас же всё подготовить.

"Сейчас же?!"

— Чего ждать? Погода сегодня превосходная — мрачнее некуда.

Лицо Гомеса вдруг стало под стать хмурому небу за окном.

— Но кто же присмотрит за Уэнсдей, если Ларч будет с нами, а Дарла отправилась за покупками к приезду родителей?

Вещь насторожился, хотя прекрасно понимал, что Гомес ни о чём его не попросит. С другой стороны, на что ещё лучшие друзья? И может, если Гомес вспомнит, как они веселились прежде, его будет легче подначить и на другие авантюры?

Вещь обречённо плюхнулся на ладонь и мягко стукнул пальцами.

— Друг, ты правда пойдёшь на это?

Вещь утвердительно качнулся.

— Право, мне неловко тебя обременять.

"Обещайте, что вернётесь".

— С нас причитается — пойду скажу Тиш!

— К твоей неудаче Уэнсдей уже поспала, поэтому придётся заняться её досугом. Но с этим ты уж точно справишься. Где еда, помнишь? Одежда? Аптечка? Огнетушитель?

Пока Мортиша давала ему подробную инструкцию, Уэнсдей висела на руках Гомеса, пытаясь взобраться по его ногам и перекувыркнуться через голову. Потом он посадил её посреди раскиданных игрушек и вручил резинового динозавра, размером чуть меньше самой Уэнсдей.

— Я его прикупил ко твоему дню рождения, но решил вручить сейчас. Не обижайся на нас: мы принесём тебе сочную утку, а Ларч сделает из неё замечательным паштет.

— Не скучай, любовь моя, мы скоро вернёмся, — Мортиша поцеловала дочь в чёрную макушку. — Вещь о тебе позаботится.

Уэнсдей не беспокоилась о муках родительской совести, а была занята попытками оторвать динозавру голову. Вещь заметил, что Мортиша дёрнулась вперёд, будто хотела ей помочь, но тут же передумала и повернула к двери. Стоило той затвориться, Уэнсдей ещё некоторое время с упоением жевала хвост трицератопса, а потом опустила игрушку и медленно повернулась.

— Мама?

Её лицо вытянулось, а глаза округлились.

Вещь приблизился и ободряюще похлопал её по ножке. Уэнсдей серьёзно на него посмотрела, потом похлопала в ответ по тыльной стороне ладони.

"Чем займёмся?"

Она продолжала таращиться на него чёрными глазищами. Вещь отдавал себе отчёт, что она пока что не понимала его речь, но считал юный возраст слабым оправданием и общался с ней на равных.

Поразмыслив, он приволок за угол сборник сказок братьев Гримм. Уэнсдей торжественно раскрыла книгу и тут же раздражённо хлопнула по одной из страниц. Вещь приблизился и увидел выразительную акварельную иллюстрацию, на которой двое детей с кровожадными лицами запихивали старуху в раскалённую печь.

"Жалко бедолагу?"

Она хлопнула ещё раз.

Вещь поддержал бунт против жестоких детишек и тоже хлопнул по странице. Уэнсдей заулыбалась и принялась неуклюже переворачивать страницы.

— Упатиха! — воскликнула она, показывая на уродливого карлика с бородавкой на носу.

Вещь помотал указательным пальцем.

"Румпельштильцхен".

Уэнсдей попыталась прихлопнуть его книгой, но та была слишком большой и выскользнула из её рук. Решив покончить с литературой до поры до времени, она поползла к металлическому конструктору.

— Бом!

"Хочешь сделать бомбу?"

Она не отреагировала.

Вещь сжал пальцы, а потом резко растопырил их в наэлектризованном прыжке.

— Бо-ом! — довольно протянула Уэнсдей.

Конструктор занял её на добрые двадцать минут — Уэнсдей, для младенца, на удивление долго концентрировалась на одном занятии. Когда оно ей всё же наскучило, она поползла в сторону двери, подтянулась, стала на неокрепшие ножки и настойчиво хлопнула.

— Мама!

"Мама скоро придёт".

Он попытался привлечь её внимание. Уэнсдей развернулась, неуклюже шлёпнулась назад и задумчиво уставилась на тёмную древесину. Вещь был настороже, на случай если она заплачет, но Уэнсдей не была плаксивой, а если и кривила носик, то больше для виду.

— У-а! — громко сказала она и ткнула в дверь.

"Хочешь есть?"

Вещь засеменил к комоду и захватил для неё баночку с тыквенным пюре. Ловко открутив крышку и сбегав второй раз за ложкой, он уже был готов предложить ей кушанье, но прибор тут же выхватили.

— Вэнда!

Уэнсдей так Уэнсдей. Ничего не имея против воспитания самостоятельности у подрастающего поколения, он позволил ей самой съесть пюре, большую часть которого она размазала по себе, Вещи, полу, стене и даже умудрилась заляпать чёрный бархат на торшере, стоящем в углу. Не дав Вещи толком себя умыть и вытерев руки о себя, она вновь указала на дверь.

— У-а!

"Улица? Придётся подождать".

— У! А!

Она попыталась его пнуть, но Вещь, наученный горьким опытом, вовремя отскочил и строго постучал указательным пальцем по полу. Уэнсдей насупилась. А потом её нижняя губа задрожала.

Вещь замер. Если она действительно собралась плакать — дело серьёзное.

"Надо потерпеть".

— Ма-а-а-а, — замычала она, засунув пальцы в рот и глотая крокодильи слёзы.

Вещь сердито топнул и демонстративно отвернулся.

— Есь, — отчётливо и спокойно раздалось позади.

Он медленно повернулся. По её щекам сползали две крупные слезинки, но смотрела она на него вполне смирно. Подозрительно смирно.

"Не думай, что я растекусь лужицей только потому, что ты впервые позвала меня по имени".

Она чуть опустила голову и с видом невинной овечки жалобно повторила:

— У-а?

Вещь почувствовал, что внутри него что-то затрещало по швам, и ему это заранее не понравилось.

"Может, кукла?"

Он осмотрелся в поисках любимой фарфоровой куклы Уэнсдей, которая выглядела так, будто прошла две войны, пережила извержение вулкана, смертельные пытки и купание в каминной золе. Последние два пункта были вовсе не фигуральными. Видимо, любимицу забыли в другом уголке дома.

"Хорошо, я очень быстро. Ты, — он ткнул ей в грудь: — сиди здесь,"— он настойчиво постучал по полу.

Вещь спустился в гостиную и обежал её вдоль и поперёк, лавируя между изогнутых ножек диванчиков, кресел, столиков, комодов и подставок со звериными чучелами. После заглянул в столовую и на кухню, где на столе ещё красовались обеденные остатки печёного морского чёрта. Кукла нашлась в спальне Гомеса и Мортиши, по-королевски разместившись у изголовья на подушках прямо по центру — головастик и сюда проник, нарушив все существующие порядки.

Бесцеремонно ухватив куклу за торчащие во все стороны патлы, он потащил её в детскую. Но повернув в коридор, ведущий в комнату Уэнсдей, Вещь застыл на дрожащих фалангах: дверь была настежь открыта.

Он был абсолютно уверен, что Уэнсдей ещё не умела её отворять. С другой стороны, его имя до этого дня она тоже ни разу не произносила.

Он бросил куклу и рванул вперед со скоростью винтовочного патрона, резко затормозив в проёме. Пусто. Вещь, словно бешеный шакал, обежал комнату, на всякий случай заглянув в самые узкие щели и даже проверив, не открыто ли окно.

Уэнсдей нигде не было, поэтому он поспешил дальше, благо ножки у беглянки пока коротковаты. И пусть его пальцы ещё короче — пользовался он ими значительно лучше. Однако Уэнсдей не было ни в коридоре, ни в соседней ванной, ни в прилегающих комнатах. Он даже забрался по вентиляции в запертую комнату Фестера, на всякий случай. Развернувшись к лестнице, Вещь чуть ли не кувырком полетел вниз, но тут сверху до него донеслось:

— Есь!

Поскользнувшись и вцепившись в ступеньку вспотевшими пальцами, он заметил Уэнсдей на боковой площадке главной лестницы, ведущей на третий этаж. От облегчения на мгновение размяк, но потом заторопился к ней. Замерев перед ней, Вещь сурово растопырил пальцы, а потом строго указал по направлению к детской.

— У-а! — Уэнсдей высунула руку в широкий проём между балясинами.

Он не на шутку перепугался, схватил её за штанину и потянул к стене.

— М-м-м-м, — недовольно замычала она, схватила его и затрясла.

После беготни и стресса подобное измывательство было непросто снести, он потерял ориентацию и выпустил Уэнсдей. Она взяла его своей липкой от тыквы ручонкой за большой палец, высунула за балясины и отпустила.

Детская располагалась всего лишь на втором этаже, но стоило ли говорить, что потолки в особняке Аддамсов были высоки.

Глухой удар о деревянный пол звучно разнёсся по пустому холлу. Лёжа ладонью кверху и подрагивая пальцами, Вещь запоздало осознал, что всё ещё жив, но был готов поклясться, что одна или две пястные кости оказались сломаны. Казалось, он пролежал в полузабытье целую вечность, когда рядом раздалось сосредоточенное сопение. Уэнсдей умудрилась самостоятельно сползти по лестнице. Он даже нашёл в себе силы порадоваться, что она не догадалась проверить и свою способность к полёту. Но радость быстро улетучилась, когда он подумал: Уэнсдей вряд ли успела усвоить, что лежачих не бьют.

— Есь!

Он осторожно дёрнулся.

— Есь — у-а!

Приготовившись принять свою безоговорочную кончину, он обессилено распластался.

Однако Уэнсдей всего лишь прилегла рядом, положив свою маленькую ручку на его распахнутую ладонь. Вскоре он услышал её размеренное дыхание.

Начав осторожно разминать пальцы, он понял, что с переломом преувеличил. По крайней мере, он смог перевернуться и встать. Разбойница, как ни в чём не бывало, заснула прямо на холодном полу, очаровательно подложив вторую ладошку под пухлую щёку.

Вещь, ковыляя, побрел к гостиной и, поскольку перетащить Уэнсдей ему было не по силам, приволок для неё тёплый плед. Не дай бог простудится — а ему поручат подтирать сопливый нос. Укрыв её так, что осталась торчать лишь взлохмаченная голова, он пристроился рядом. Ладонь всё ещё саднило, пальцы подрагивали от усталости и напряжения, но от мирного посапывания под боком стало отчего-то спокойно.

Он даже был готов признать, что затрещало по швам наверху в детской. Когда нутро открылось свету, он впервые за год подумал: кажется, то, что в доме стало на одного Аддамса больше, — не так уж и плохо. Просто придётся потерпеть и, возможно, гораздо быстрее, чем можно предположить, он будет проводить время в возросшей компании так же весело и беззаботно, как и прежде.

Под ним что-то зашевелилось и он неуклюже отполз в сторону. Уэнсдей всё так же сладко спала, но под пледом кому-то явно не было покоя. Вещь настороженно приподнял его край, и на него налетело тёплое облако, окутав густой субстанцией, которая подхватила его на мгновение, а когда рассеялась, от боли не осталось и следа.

Вещь ещё долго стоял и смотрел духу в след. Потом поправил одеяло и приготовился охранять беспечный сон.

Мортиша и Гомес так и застали дочь на полу под присмотром её верного стражника и любимой жертвы.

Выслушав неуклюжий рассказ Вещи, Гомес рассмеялся, бережно поднял его и понёс в гостиную. Мортиша, аккуратно взяв дочь на руки, последовала за ними.

— Прости, дружище, кажется, мы неверно оценили, за кого действительно стоило переживать.

Разместившись на любимой подушке рядом с Гомесом, слушая, как Ларч разводит огонь в камине, Вещь почувствовал давно забытое умиротворение.

— И как замечательно, что духи к тебе наведались! А то я уже начал переживать. Спустимся сегодня в подземелье, передашь им послание самостоятельно! Вот только какое?

Вещь задумался. Спроси его утром, он бы сказал, что главные слова этого года — хлопоты, недосып, ссадины, разрушение всех существующих и дорогих ему порядков, а также возросшее умение вовремя отскакивать от летящих в его сторону предметов, нередко колющих и режущих. Но глядя на умиротворённую мордашку спящей Уэнсдей, он был готов признать, что слова: игра, шалость, любопытство, оторванная страница любимой книги или голова любимой куклы, "бам", "бом" или "Есь" — имели не меньшее значение.

Никогда прежне он не видел, чтобы лицо Гомеса озарялось такой восторженной радостью, а Мортиши такой безусловной и нежной любовью. Но ему отведена иная роль. И иногда простая безмолвная забота будет важна не меньше, чем резиновый трицератопс или плоскогубцы.

"Я подумаю".

Гомес отсалютовал ему бокалом с грогом, принятым от Ларча.

"Кстати, что такое У-а?"

— А-а-а, — мечтательно протянул Гомес. — Я рассказывал Уэнсдей о загадочных крушениях самолётов, а потом мы запускали с лестничной площадки всякую всячину и проверяли на прочность. Что такое "у-а" — не знаю, возможно, "упал". Она так называет эту игру.

Вещь покосился в сторону Мортиши и Уэнсдей.

"Как это я не догадался".