Тридцать и один день октября (джен)

1 октября, 2018 г.

Прежде Уэнсдей ничего не боялась. Поэтому она не сразу поняла, что тиски, сковывающее её нутро уже несколько недель, были вызваны страхом, а не порчей.

До поступления в среднюю школу Уэнсдей казалось, что мир ей абсолютно понятен и не способен напугать. Как-то раз её учительница в третьем классе, мисс Хейл, рассадила всех на ковре позади парт и предложила поделиться своими страхами. Она считала, что этим учит девятилеток поддержке и пониманию. Уэнсдей в свою очередь нашла задание занимательным по другой причине: оно предоставило уйму полезной информации о её одноклассниках. Оказывается, оборотни, вампиры, щупальца из под кровати, тянущиеся в ночи, мексиканские легенды о призраках могут вызывать далеко не восторг.

Очередь делиться сокровенным дошла и до неё:

— Меня пугает Патрик.

— Не может быть! — воскликнул Патрик, не скрывая ни ужаса, ни удовольствия.

— Ты до сих не запомнил, что моё имя пишется с буквой “d”, про маленькую “w” и говорить не стану.

Все засмеялись — кроме Уэнсдей — даже мисс Хейл улыбнулась и мягко заметила:

— Надеюсь, ты не станешь возражать, если образованием Патрика займусь я. Но Уэнсдей, мы все ценим тебя за прямоту и откровенность, был ли твой ответ искренним на этот раз?

Уэнсдей натянула пониже клетчатую юбку на коленки.

— Боюсь, что Франкенштейна случайно раздавят и тогда в этой школе совсем не с кем будет поговорить.

Все вновь рассмеялись. Уэнсдей первой принялась здороваться с пауком под лестницей по дороге на ланч, но одноклассникам её идея понравилась, и Франкенштейн не смел жаловаться на недостаток компании.

Мисс Хейл вздохнула и позволила продолжить Патрику:

— Я боюсь, что мама уедет в командировку и не вернется. А ещё что мир захватят зомби. А ещё что папа перестанет мне тайком давать играть в айпад.

Уэнсдей продолжала мотать на ус, а когда круг завершился, мисс Хейл подытожила:

— Страх обязательно станет меньше, если вы найдете в себе смелость с кем-нибудь его разделить.

Тогда Уэнсдей делить было нечего, хотя жадной она себя не считала. Каждый день она отдавала часть своего ланча облезлой крысе, что скрывалась за контейнером для отходов. А после урока “принеси и расскажи” позволила каждому желающему подержать именной кинжал, подаренный дядюшкой Фестером.

Уэнсдей приходилось по душе, что в школе её все знали и, как правило, сторонились. Но порой были не против и вовлечь в игру: тогда любая забава становилась стократ интереснее, пусть за её смелые идеи им порой влетало. Немало времени она проводила в одиночестве, но была не против навестить Уэлса, старого мастера, который позволял ей понаблюдать за ремонтом проводки.

Сама учеба в школе редко выдавалась интересной: ну что может пытливый юный ум почерпнуть от плаката с таблицей умножения или карты Штатов с примитивными картинками.

Но здесь Уэнсдей знала каждый пыльный угол, каждый скол на ступеньках, ведущих от кухни, все способы залезть на крышу или пробраться в подвал. До шестого класса жизнь ей казалась не такой уж и плохой.

В день поступления в среднюю школу Уэнсдей была уверена, что сумеет это место так же легко подчинить своей воле. Но с первого дня всё пошло наперекосяк: когда на тебя сверху-вниз взирает амбал-восьмиклассник, возвышаясь на две головы, прежние методы запугивания дают сбой. На третий день учёбы, спускаясь по лестнице, она отказалась отойти в сторону перед подобной особью. Парень задрал дурно пахнущий кроссовок и хотел её отпихнуть с пути. Уэнсдей, резко увернувшись, стянула кроссовок, зашвырнула в открытое окно и испарилась с места преступления прежде, чем кто-либо возмутился или поднял на неё не только ногу, но и руку.

В тот момент она поняла, что имел в виду их классный руководитель, произнося в приветственной речи: шестой класс — почти взрослая жизнь, совсем не та, что прежде.

Сперва было сложно разобраться, что изменилось: такое же здание с неприглядной облицовкой. Те же парты, пусть немного выше, пусть пестрили более похабными надписями. Но это место ощущалось неправильным, как будто оно само себя пыталось обмануть.

Ученики были не дураками покурить за углом, делали вид, что готовы к половым непотребствам, кичились ненужными атрибутами надуманного статуса, отчаянно старались влиться в компании и вместе с тем становились замкнутыми и отстранёнными.

Учителям доставалось меньше хлопот, но они были больше недовольны жизнью, как будто все вокруг виноваты в их неудачах.

И в занятиях не нашлось отдушины. В прошлом Уэнсдей прощала программе упрощённость, но теперь уроки были просто обязаны стать серьёзнее. И если бы дело было только в этом…

— Четыре с минусом?! За что?

Усы мистера Гоуфера зашевелились: Уэнсдей уже знала, что так он скрывает улыбку — чересчур омерзительную, чтобы являть её миру.

— Попрошу мисс придержать этот тон, — его высокий голос резко контрастировал с грузным телом и обвисшим брюшком. — Оценка объективно отображает то, что вы совершенно не поняли идею Голдинга.

— Разве эссе должно содержать его идеи? Я-то решила, что мои.

Класс не сумел подавить тухлый смешок, который эхом отразился от слишком высокого потолка. Мистер Гоуфер, напротив, скривился, и усы расплылись на его пористой коже. Уэнсдей заметила крошки от сырных крекеров, которые он понемногу уминал прямо во время урока.

— Мисс?..

— Аддамс.

Этот эрудит преподавал ей уже месяц.

— Смысл произведения заключается в том, что подростки начинают проявлять свой истинный характер, попадая в экстремальные обстоятельства. А вовсе не обличает, как вы выразились, все современное общество в его естественных проявлениях. Постарайтесь в следующий раз внимательнее слушать меня на уроках.

Мистер Гоуфер уже было развернулся, но Уэнсдей не сдержалась:

— Все те, кто внимательно слушали вас и ещё более внимательно смотрели презентацию, теперь будут уверены, что Голдинг родился в 1910 году и является автором романа “Свободное парение”⁽¹⁾.

Её выслушали затылком и бросили через плечо:

— Останетесь после уроков. А я распечатаю персонально для вас материалы по “Повелителю мух”, чтобы было чем заняться.

Даже в профиль Уэнсдей увидела, как его усы приподнялись, приоткрыв толстую малиновую губу, напоминавшую толстого дождевого червя.

Гоуфер очевидно оставил её после уроков, потому что именно он в тот день надзирал за провинившимися учениками. Уэнсдей ловила на себе его масляный взгляд и старалась не замечать жирные пальцы, когда он потягивал очередной крекер.

Ей действительно подсунули под нос аналитику произведения, и когда Гоуфер проходил мимо, он заглянул ей через плечо и обратил внимание на карандашные пометки:

— Уже нашли, что почерпнуть?

Уэнсдей не подняла взгляд.

— Нашла с чем не согласиться.

— Ваша строптивость непременно выйдет вам боком.

Он направился шаркающей походкой на своё место во главе наказуемых.

— Жду не дождусь.

— Никаких разговоров, если только я к вам не обращусь. Привыкайте к новым порядкам, вам придётся с ними считаться, если хотите хорошо устроиться в жизни.

Уэнсдей почувствовала, как тиски вновь сдавили её грудь. Она исподлобья взглянула на Гоуфера и не могла поверить, что так должна выглядеть жизнь. Что она состоит из бессмысленных порядков и переполнена никчемными людьми. И, что самое немыслимое, эти люди будут требовать от неё подчинения и игры по правилам, изначально обрекающим на провал.

Гоуфер поймал её взгляд и помахал пальцами, будто проверял, пребывает ли она в сознании. Уэнсдей уже не была в этом уверена и поспешно перевела взгляд на настенный календарь с безвкусной иллюстрацией, который слегка колыхался. Это было странно — сквозняка в помещении не было. Она ещё какое-то время вглядывалась в страницу с датами сентября в попытке понять, что с ней не так.

“Ну конечно, это совершенно неправильно, сегодня же первое октября”.

Уэнсдей резко выпрямилась. В потоке школьного уныния она совсем забыла, что настала важная пора.

Справа раздалось лёгкое постукивание. В первое мгновение Уэнсдей не поверила своим ушам, а затем вскочила и резкими шагами направилась к дребезжащей оконной раме, бросив хриплым голосом:

— Здесь не хватает воздуха.

Все лениво повернули головы в её сторону, когда рама взлетела наверх, словно ждала прикосновения. Внутрь ворвался густой ветер, разнося едва слышимое довольное клокотание.

— Мисс, закройте окно и пройдите на свое место, а не то для вас всё закончится не только лишь задержкой после уроков.

Уэнсдей обернулась и заметила, как усы Гоуфера раздувались от прибывающей злости. Он казался жалким и никчёмным, но в то же время, как ни досадно, имел над ней власть. Все присутствующие по-прежнему взирали на неё пустыми глазами.

— Садись, живо!

Она заметила, как брызнула его слюна, когда он сделал шаг вперед. Даже сойдя с подиума, где располагался учительский стол, он казался слишком высоким и грузным.

На мгновение Уэнсдей даже развернулась к своему месту, но в тот же момент её схватили за запястья и сдавили их, хотя рядом с ней никого не было. Гоуфер сделал ещё шаг вперед.

— Как мне надоели отпрыски из семей ауткастов, с вами невозможно разговаривать по-человечески.

Уэнсдей почувствовала, что ее правая кисть налилась свинцом.

“Действуй! Поверь, ты дотянешься”, — прошептал над ухом голос, которому было явно очень весело.

Она слегка вытянула руку и резко сомкнула кисть.

— Оу!!!

Гоуфер завопил раненой цаплей, хлопнув ладонями по губам, и все головы разом повернулись к нему. Уэнсдей почувствовала в своих онемевших пальцах скользкие пряди, поспешила спрятать добычу в карман и вернулась за стол.

— Вы в порядке, сэр? — без интереса произнес парень с последней парты.

Гоуфер отнял руки от рта и всем стала видна широкая плешь над верхней губой. Его глаза, наполненные слезами и налитые кровью, обратились к Уэнсдей. Он ничего не сказал, она всё прочитала во взгляде: “Чёртова маленькая ведьма, я до тебя доберусь”.

— Как прошёл твой день, моя чернильная жемчужинка?

Уэнсдей обогнула отца, забралась в машину и забилась в угол, прислонив разгоряченный от злости лоб к прохладному стеклу. Гомес забрался следом, и Ларч резко тронулся с места.

— Когда позвонили из школы и сообщили, что тебя оставили после занятий, я решил самолично заехать после столь важного события. Не хочешь в честь него совершить крюк и побродить по болотам до тех пор, пока не стемнеет?

Предложение звучало заманчиво, но Уэнсдей лишь вздохнула.

— Едем домой, папа.

— Как скажешь, моя кобра.

— Мне правда нужно кое-что сказать.

— Я весь внимание.

— Не тебе. Сегодня первое октября.

Уэнсдей многозначительно посмотрела на отца. Гомес просиял:

— О, дорогая! Впервые! В первый же день! Неужели послание этого года в твоих руках? Прекрасная новость! В какой момент до тебя добрались?

— В такой, когда я поняла, что за пределами нашего мрачного круга ничего приятного от мира ждать не следует.

— Ну, не стоит так категорично отвергать весь мир разом. Вспомни о тех же болотах: всего час на автомобиле — и ты в раю.

Ещё по дороге Уэнсдей попросила отца не сообщать никому о выпавшей ей чести раньше времени: очень уж не хотелось пасть в глазах Пагзли и матери, если ничего не выйдет. Поэтому они прокрались, как отпетые воришки, в особняк Аддамсов через тайный проход позади оранжереи. Несколько тяжелых скрипучих дверей, винтовая лестница, на которой не менее дюжины нерадивых сломали шею, потайной ход за гобеленом — и вот они в сыром подземелье перед широкой плитой из оникса. Резные буквы латинского алфавита было непросто разглядеть в тусклом свете, но Уэнсдей знала, что её легкая рука найдёт нужный путь.

— Уже знаешь, что передашь им?

Шершавая и тёплая ладонь Гомеса легла на её плечо. Уэнсдей кивнула. Они сели друг напротив друга и взялись за легко скользящий по поверхности треугольник с круглой прорезью внутри. Через минуту плита словно пробудилась и подключилась к неведомому источнику электричества.

Уэнсдей глубоко вздохнула и, стараясь сдержать дрожь в руках, принялась аккуратно водить по буквам: м-у-х-и.

Они выждали несколько мгновений — и ничего.

Уэнсдей резко одёрнула ладони и больно стукнулась лопатками о спинку гранитной скамьи. Сдерживать разочарование было непросто: Пагзли на два года младше, а уже дважды отправлял послание. Ей ещё ни разу не выпадала эта честь.

— Почему это слово? — мягко спросил Гомес.

— Потому что все они просто мухи, не стоящие моего внимания и уж тем более беспокойства.

Он мягко кашлянул, явно скрывая смешок.

— Что?

— Поскольку ты отправляешь послание впервые, не пренебрегай советом: важно не то, чем ты могла бы задавить свой страх, а то, что ты в нём сумела рассмотреть.

— Лишь то, что видеть не желаю.

— Помни, послание означает, что ты способна услышать их зов даже в момент, когда тебя поглощает ужас. Как тебе это сегодня удалось?

Уэнсдей нехотя вернулась мыслями в аудиторию для наказуемых.

— Календарь — его забыли перевернуть. Я вспомнила, что в октябре Аддамсы держат нос по ветру.

Гомес улыбнулся, и его лощёные усики разъехались в стороны.

— Тебя никогда не оставят одну среди стервятников, пока ты помнишь о своих, которые черными грифами рыщут неподалеку.

Они посидели некоторое время в тишине, только от плиты исходил негромкий гул.

Уэнсдей вернула пальцы на треугольник, Гомес последовал за ней.

К-л-о-ч-ь-я.

Плита отдалась глухим ударом, от неё во все стороны обжигающим холодом разошлись волны покоя и потусторонних сил.

Уэнсдей мягко сложила руки на коленях — дело было сделано.

— В этой жизни меня может поджидать сколько угодно ограниченных идиотов, но я уже достаточно подкована, чтобы любому недалёкому усачу дать отпор.

Гомес развёл руками в жесте безграничного обожания:

— Или не я твой отец, моя прелестная анаконда.

1) У. Голдинг родился в 1911 году. Является автором романа “Свободное падение”.

Вернуться к тексту