Сага о Блэках (джен)

Обхватив себя руками за плечи, Элли сидела в гостиной своего брата и молчала. Финеаса не было дома; в противном случае Элли бы не пришла сюда: по одним ему известным причинам брат не отличался гостеприимством по отношению к сестре.

— Что с тобой? — доброжелательно спросила Урсула, уже два года носившая фамилию Блэк. Она разлила чай по чашкам веджвудского фарфора и села напротив подруги.

Элли ответила не сразу. Она сидела, чуть покачиваясь и уставившись в одну точку.

— Я сегодня видела Айлу, — наконец произнесла она. Урсула широко раскрыла глаза, её хорошенький ротик приоткрылся, образовав идеальную О. Элли продолжила:

— Она была с девочкой, покупала ей всё к Хогвартсу.

— Она служит гувернанткой? У кого-то из наших?

Сложно сказать, что больше всего поразило Урсулу: то, что Айла Блэк вынуждена зарабатывать себе на жизнь (что автоматически вычёркивало её из списка истинных леди), или то, что её, опозорившую себя, кто-то взял в воспитательницы к своей дочери. Но одновременно оба этих обстоятельства подстёгивали любопытство женщины.

— Она сказала, что это её золовка. Хитченс! Она замужем за тем грязнокровкой! — нервно выкрикнула Элли.

— Какой ужас! Дорогая, я понимаю, как это тебя расстроило. Это же такой позор, она всё-таки твоя сестра, она была одной из нас...

— Ты не понимаешь, — тоскливо произнесла Элли вполголоса, — ты просто не понимаешь...

Мир волшебников тесен, но Айле удалось исчезнуть из поля зрения прежних знакомых практически бесследно. Как бы странно это ни звучало, но это оказалось несложно сделать: в тот год, 1868, она оказалась единственной слушательницей школы целителей, а её основные наставники, целительница Макнамара, обучавшая её чарам диагностики, и целитель-зельевар мастер О’Грайен были далеки от светского общества. Про мастера О’Грайена говорили, что он свои пробирки различал лучше, чем лица великосветских дам, а уж их имена он и вовсе не удосуживался запоминать — зачем, это ж не рецепты зелий. Целительница Макнамара с большим уважением относилась к тайнам как своих пациентов, так и учеников, а потому, узнав фамилию Айлы и её желание сохранить всё в секрете, просто кивнула головой.

Единственное, чего опасалась Айла, это непременного в таких случаях объявления о помолвке и свадьбе в газетах. Мистер и миссис Хитченс хотели сделать всё как положено, и объявление действительно появилось — но в маггловской «Таймс», которую, естественно, чистокровные волшебники благородного и не очень происхождения никогда не читали.

Молодая миссис Хитченс, жена магглорождённого волшебника, не могла заинтересовать собой чистокровное общество ввиду незначительности своего супруга.

Элли Лонгботтом всего этого не знала и знать не могла. Для неё общение с сестрой закончилось холодным декабрьским утром, когда в пустом классе Хогвартса она сожгла письмо Айлы, не найдя в себе сил ответить, сказав правду. На похоронах Сигнуса Айлы, разумеется, не было, а после церемонии Элла, промокая глаза чёрным кружевным платочком, произнесла, обращаясь к своей младшей дочери:

— Последним желанием твоего отца был твой брак с Алфордом Лонгботтомом. Воля Сигнуса будет выполнена, я приложу к этому все усилия. И ты должна быть благодарна, что, несмотря на всё произошедшее, мистер Лонгботтом по-прежнему желает связать наши семьи брачными узами. В сложившихся обстоятельствах это лучшая партия, на которую ты можешь расчитывать. В январе состоится твоя помолвка и летом, когда со дня смерти Сигнуса пройдёт полгода, ты выйдешь за мистера Лонгботтома.

То же самое, почти слово в слово, но более властно, произнесла во время традиционного для Блэков рождественского обеда Элладора Блэк. Элли тогда взглянула на деда — по всем правилам, оглашать подобное должен был он, а уж никак не Старая Гадюка, хотя кто бы рискнул указать ей на недопустимость узурпации чужих полномочий? — и тот взглядом дал понять, что это есть то решение, которому она, девушка древнейшего и благороднейшего рода Блэк, обязана беспрекословно подчиниться. И не её ума дело, почему это всё сказано устами престарелой тётушки, а не им, подлинным Главой Дома.

Конечно, это были не единственные слова, сказанные Старой Гадюкой в то Рождество, омрачённое трауром по Сигнусу, достойнейшим, по мнению Элладоры, членом семьи, которому остальные и в подмётки не годились. Рождественский ужин фактически превратился в поминальную тризну. Гадюка не преминула упрекнуть Фиби и Эллу в том, что это из-за них на всю семью Блэк легло пятно позора (судя по тем взглядам, которыми обменялись Адара с Рэгулусом, они себя опозоренными не считали), и только Сигнус поступил в той ситуации должным образом. Элла не удержалась от того, чтобы не уточнить, что её отодвинули от воспитания собственных дочерей, и вот к чему это привело, но теперь-то Элли останется при ней вплоть до своего отъезда в Хогвартс, а уж она-то, невзирая на траур, найдёт в себе душевные силы и предпримет все необходимые меры, чтобы не допустить повторения истории Айлы. К тому же присутствие дома дочери, как и сына (тут Элла выразительно взглянула на Финеаса, и тот понятливо склонил голову), поможет ей справиться с тем потрясением, которое она испытала, потеряв мужа.

Другими словами, хотя это и не было высказано вслух, Элла отказала Фиби Блэк от дома, что прекрасно поняли все присутствовавшие. Верная себе, Старая Гадюка решила вмешаться и объявила, что Элли останется при ней, но это намерение было пресечено почти всеми присутствовавшими дамами: они указали, что послушной дочери в дни траура прилично находиться подле матери и что хорошо было бы выждать, чтобы прошёл хотя бы месяц со дня смерти Сигнуса, прежде чем Элли вернётся к своим занятиям в Хогвартсе. О том, чтобы бросить Хогвартс, не могло быть и речи. Как бы странно это ни звучало, но решающим для Старой Гадюки оказалось мнение Андромеды, хоть и незамужней, но очень уважаемой в обществе (во многом благодаря своей должности в министерстве) дамы. Впрочем, тётя Элладора никогда бы в этом не призналась.

Мнением Элли, как водится, никто и не подумал поинтересоваться.

(Пространные рассуждения тёти Элладоры о необходимости послать сову профессору Бёрк и известить её о причинах отсутствия мисс Блэк и о важности соблюдения некоторых правил приличия, принятых этикетом, которых профессор может и не знать, не будучи вхожей в высшее общество, не заслуживают внимания читателя, а потому будут опущены.)

И Элли действительно неотлучно находилась при матери в те, казавшиеся бесконечными, рождественские каникулы. Никаких писем подругам, никаких выездов и развлечений. К Элле иногда заезжали её приятельницы, чтобы поддержать убитую горем вдову, — вне зависимости от того, какими на самом деле были взаимоотношения супругов, вдова просто обязана скорбеть об умершем. Эти визиты не были продолжительными, гостьи успевали разве что выпить по чашечке чая, обменяться с хозяйкой дома ничего незначащими любезностями и исчезали. Элли присутствовала при этих визитах в первую очередь потому, что они вносили хоть какое-то разнообразие в унылую жизнь; однако была и другая причина: девушка очень давно поняла, что самое важное — это создать о себе правильное впечатление. И раз для репутации требуется посидеть в углу гостиной со скорбным видом — что ж, ей это труда не составит.

Элли приняла эти правила, чему, конечно, в немалой степени способствовало и поведение её матери. Элла не тосковала по супругу, и необходимость соблюдать полный траур её явно тяготила. Ей не нравилось, что она была вынуждена сидеть дома и узнавать все новости из писем подруг — при личных визитах к вдове было неприлично сплетничать и разговаривать о светских раутах, но вот писать об этом было в порядке вещей. Зная силу мнения светского общества, Элла не предпринимала ни единой попытки нарушить хотя бы одно писанное или неписанное правило, её траурные одеяния были безупречны, её голос при общении за пределами семьи был тих, а густая вуаль подразумевала, что глаза вдовы красны от слёз. Чего на самом деле не было.

В конце января, перед самым отъездом Элли в Хогвартс, состоялась её помолвка с Алфордом Лонгботтомом, весьма скромная церемония, на протяжении которой невеста выглядела печальной, была молчалива и почти не смотрела на жениха, так что родственники будущих супругов сочли, что девушка скорбит по ушедшему отцу, покорно выполняя его волю. В глазах света (разумеется, такие столпы общества, как миссис Малфой и миссис Слагхорн, хотя и не были приглашены, но благодаря Старой Гадюке прекрасно были осведомлены о том, как всё прошло) мисс Элли Блэк набрала несколько пунктов, и её считали достойной юной леди, стойко переживающей свалившиеся на неё беды.

(И если бы кто-нибудь сказал этим дамам, что Айла Блэк скорбит по своему отцу, то встретил бы лишь вежливое недоумение, граничащее с непониманием: опозорившей себя дочери не полагалось испытывать подобные чувства...)

— Элли, милая, да что с тобой? Ты меня слышишь?

— А? Что?

Элли поняла, что задумалась так сильно, что не слышала щебет подруги.

— Я спрашивала, будете ли вы сегодня у Мальсиберов.

— Да, конечно, — ответила Элли. Она допила свой чай и посмотрела на невестку: — И я бы не хотела, чтобы там обсуждалось то, о чём я тебе рассказала. Тогдашняя история позором легла на нашу семью, потребовалось много усилий, чтобы всё забылось, а потому совершенно незачем, чтобы опять об этом заговорили.

Её голос звучал властно и непререкаемо, она давно уже поняла, как действуют такие интонации на покладистую и миролюбивую Урсулу.

Урсула Блэк, урождённая Флинт. Близкая подруга и единственная, кому Элли могла излить душу, пожаловаться на судьбу и на мужа — правда, Урсуле сложно было поверить, что безукоризненный джентльмен Алфорд Лонгботтом может быть таким тираном. Она сочувствовала Элли, но не верила. Ведь Финеас таким не был.

Но, по крайней мере, она слушала. Элла и того не делала, ограничившись безразличным «Если ты не можешь наладить отношения с собственным мужем, то это полностью твоя вина». Какие-то дела с Арктурусом её заботили гораздо больше.

Элли вернулась домой. Обставленный с безупречным вкусом, он выглядел идеальным домом молодой супружеской пары, занимающей высокое положение в обществе и безумно влюблённой друг в друга. Именно такой была чета Лонгботтомов в глазах общества, но как в доме было всё, кроме уюта, так и в отношениях супругов было всё, кроме любви и взаимоуважения.

Элли давно и искренне ненавидела своего мужа.

И чувство это было почти взаимным: Алфорд терпел свою жену, прекрасно отдавая себе отчёт в причинах своего брака, в число коих любовь к тогда ещё мисс Блэк не входила. На людях он вёл себя с женой так, как это от него ожидалось, вынуждая жену поступать подобным же образом; за закрытыми дверями дома он был невыносим.

Женщина пролетела по изысканно обставленным комнатам, вбежала в свою спальню и только тут дала волю слезам.

Встреча с Айлой разбередила старые раны, и Элли вновь испытала угрызения совести. Ей не хватило смелости тогда открыться ни матери, ни отцу ни — тем более! — сестре, и это угнетало её. Её невинное желание помочь сестре обернулось страшным, и что делать, она не знала. Первое время она со страхом разворачивала «Дейли профет», опасаясь увидеть имя Айлы в неприятном контексте. Оставшись дома после смерти отца, Элли использовала каждую возможность, чтобы тайком пробраться в его кабинет в поисках того самого письма от Лонгботтомов. Однажды ей это удалось, она забрала его, и, прочитав, сожгла. Воспоминания о нём жгли ей душу: помимо всего прочего, Алфорд Лонгботтом ясно давал понять Сигнусу, что ему всё равно, какая именно из сестёр Блэк станет его женой.

Тихий хлопок — и в комнате возник домовик:

— Хозяин велел узнать, когда хозяйка спустится.

Элли торопливо вытерла слёзы:

— Скажи, сейчас буду. И немедленно возвращайся!

Плоха та светская дама, что только выбирает наряд, когда уже пора одеваться. Плоха та ведьма, что не может привести себя в порядок в рекордно короткие сроки. Когда эльф вернулся, миссис Лонгботтом была почти готова и сидела у туалетного столика, дописывая письмо. Она уже вкладывала сложенный лист в конверт, когда вновь резко развернула его и торопливо приписала пару строк. Запечатала и отдала эльфу:

— Для миссис Хитченс. Немедленно отправь!

Сама же, натянув лёгкие перчатки и взяв сумочку, спустилась вниз, в холл, где её, уже нетерпеливо притоптывая ногой, ждал муж. Он быстрым взглядом окинул жену, но промолчал — значит, всё было в порядке — и предложил руку, чтобы аппарировать вместе, как и подобает супругам.

Они вернулись поздно, и Алфорд, не говоря ни слова, тут же исчез — Элли не знала, то ли в паб, то ли ещё куда, да и не интересовалась. Она привыкла к этому и даже не возражала: чем меньше она видела мужа, тем ей было лучше. Женщина чувствовала себя очень утомлённой. Все свои силы она употребила на то, чтобы вести себя как всегда, быть жизнерадостной и остроумной — словом, такой, какой её привыкли видеть. Она не беспокоилась, что Урсула проговорится, гораздо больше её занимало, не видел ли кто-нибудь ещё Айлу с девочкой. Но всё обошлось, происшествие с министром Спавином было гораздо более интересной темой. Газеты об этом писали весьма туманно, ограничились лишь упоминанием, что мистер Спавин, известный своим своеобразным чувством юмора, попал в неприятную историю*. Андромеда Блэк, на которую общество возлагало некоторые надежды как на источник достоверной информации, разочаровала светских сплетников, сообщив лишь то, что министру не стоило рассказывать свой печально известный анекдот о кентавре, призраке и гноме, зашедших в бар, в присутствии кентавра. Впрочем, из сказанного легко было сделать вывод, что министр попал под копыта кентавра, тем более что его видели на втором этаже больницы им. Св. Мунго, где, как известно, получают помощь пострадавшие от действий живых существ, к коим, разумеется, относятся и кентавры.

Женщина медленно поднялась к себе, на ходу стягивая перчатки, развязывая ленту шляпки и расстёгивая мантилью. Всё это летело на пол —эльфы уберут, Элли сейчас не до того. Она опёрлась о туалетный столик, вытащила шпильки из волос, мотнула головой, распуская волосы. Расстегнула платье, позволила ему упасть на пол. Выпрямилась, перешагнула через платье и вошла в гардеробную. Там, на дальней полке, скрытый шляпными картонками, стоял закрытый котёл с зельем. Элли достала его, открыла — цвет был правильным, запах и густота тоже, оставалось добавить последние ингредиенты и мешать, мешать, мешать, пока жидкость не превратится из густо-красной в молочно-белую, слегка опалесцирующую. Потом накрыть крышкой и вновь убрать поглубже, заставить картонками, чтобы никто не нашёл. Хотя разве кто-то будет рыться на её полках в её гардеробной, если в её спальне бывает только муж, а в гардеробную и он не заглядывает? Но всё же, всё же...

Вернулась в спальню, села в кресло. Её не покидала мысль о том, что всё происходящее — это её кара, возмездие за то злополучное письмо, что она отправила анонимно Лонгботтому, желая спасти сестру от брака с ним. Вот и спасла...

«Но ведь, — шепнул внутренний голос, — она опозорила свою фамилию, раз вышла за магглорождённого».

А что Айле ещё оставалось делать, коль скоро Сигнус изгнал её? Только магглорождённый простолюдин в такой ситуации и польстился бы — ещё бы, сама Блэк. Изгнанная, да, но факт рождения-то не отменишь.

Нет, она не истинная Блэк. Разве истинная Блэк пала бы так низко, согласившись сойтись с магглорождённым, с грязнокровкой? Истинная Блэк бы... — да, что бы она сделала? Вот тут Элли оказалась в тупике: действительно, что делать? И даже посоветоваться не с кем... Не с кем?

«Девочка, когда тебе понадобится помощь, пришли мне сову».

Мистер Эдвард Лиметт-Блэк. Он ведь сам предложил тогда Айле помощь. И он такой же, как она. Неужели это он устроил брак Айлы? Какой позор!

А не она ли, Элладора Блэк, фактически толкнула сестру в эту пропасть позора? Ведь если бы не она, сейчас Айла была бы женой Алфорда, и...

— Хозяин вернулся, — пискнул появившийся в комнате эльф, прерывая мысли женщины.

— Он... сильно пьян?

— Да, хозяйка...

— Пошёл вон! — нервно выкрикнула Элли, вскакивая с кресла. Она знала Алфорда: если он пьян, то непременно придёт к ней, и дверь запирать бесполезно, он просто выломает её, а утром будет скандал: на каком это основании миссис Лонгботтом отказывала своему мужу в супружеском долге.

Из недр выдвижного ящика туалетного столика она достала полупустой флакон — на сегодня хватит, следующая порция будет готова лишь через неделю, и эту неделю надо будет как-то прожить. Женщина легла в постель и сделала два больших глотка. Ещё недавно ей хватало одного маленького глоточка, но зелье вызывает привыкание, и Элли вдруг испугалась, что этих двух глотков ей будет уже недостаточно. Пустой флакон исчез в руке, а она всё лежала с широко открытыми глазами и, кажется, стук её сердца был слышен по всей спальне. Наконец, очертания комнаты дрогнули и поплыли перед глазами смазанными лентами, сворачиваясь в тугой клубок и бесшумно рассыпаясь на мелкие осколки, за которыми была тьма. И как что-то нереальное Элли слышала какие-то звуки, чувствовала прикосновения к своему телу, словно это было не с ней и не сейчас.

А может, ей это чудилось, и не было ничего, кроме бесконечного падения в безмолвную тьму.

Пробуждение было внезапным, и едва Элли открыла глаза, как её тело пронзила боль. Женщина не выдержала, застонала сквозь стиснутые зубы и судорожно забила рукой по прикроватной тумбочке, нащупывая ручку ящика, где лежало обезболивающее зелье. Теперь она знала точно: Алфорд был здесь ночью и был он весьма груб.

Мигрень, побочный эффект «настойки мутной яви», от этого обезболивающего зелья не прошла, но она была уже привычной и какой-то невнятной на фоне всего остального. Это зелье готовили по назначению целительницы Роули и присылали из больницы имени Св. Мунго — целительница была единственным человеком, знавшим о проблеме Элли. Миссис Лонгботтом понятия не имела, откуда Роули узнала об этом, а та не сочла нужным рассказывать, сказав однажды только: «Я выпишу вам одно средство. Будете принимать его, если ваш муж будет с вами слишком груб». Элли тогда попыталась возразить целительнице, сказать, что не понимает её, но та ответила: «Не тратьте понапрасну слова. Я знаю, что такое Алфорд Лонгботтом. Я наблюдала его первую жену.».

Алфорд был уже в столовой и, судя по тому, как тряслись его руки, страдал от похмелья. Элли молча поставила около него порцию антипохмельного зелья и села напротив. Есть не хотелось, но она заставила себя проглотить несколько ложек овсянки. Элли не любила сладкий кофе, но сейчас пришлось добавить сахар в напиток, а тост намазать джемом. Женщина знала, что если она это не сделает, то не избежать слабости, дурноты и головокружения — ещё один побочный эффект настойки.

— Благодарю, миссис Лонгботтом, — хрипло сказал Алфорд, когда зелье подействовало. — Но было бы лучше, если бы оно стояло у моей кровати. Распорядитесь, чтобы оно там было всякй раз, когда оно мне нужно.

— Хорошо, мистер Лонгботтом, — покорно ответила Элли. Сама просьба её не удивила, в родительском доме отец никогда не отдавал распоряжения эльфам, и она была готова к подобной привычке мужа. Но чего точно никогда не делал Сигнус, так это не напивался, и Элла никогда не подавала ему по утрам антипохмельное зелье.

— Мне кажется, — продолжил Алфорд, — я уже говорил вам об этом. Если вы не в состоянии добиться того, чтобы эльфы выполняли ваши приказы, то кнат вам цена. Впрочем, вы и так недорого стоите. Кокетничаете со всеми подряд.

Элли молчала. Не глядя на мужа, она размешивала сахар в кофе. Алфорду и не нужны были её ответы, а оскорбления — что ж, это не самое плохое, что от него можно ожидать. Про себя она отметила, что муж прежде об этом не говорил.

— И я до сих пор не уверен, что ребёнок, которого вы потеряли по своей глупости, был моим, а не чьим-то ублюдком, — внезапно произнёс Алфорд, и на это Элли смолчать уже не могла:

— Да как вы смеете?! Это был ваш ребёнок, и если бы он родился, вы бы в этом убедились!

Она не стала уточнять, что тогда упала потому, что пьяный Алфорд, поднимаясь по лестнице, начал заваливаться, она хотела ему помочь, но он как-то отмахнулся от неё и...

— Да что вы говорите! — саркастично ответил муж. — Почему ж тогда с тех пор вы так и не понесли? Что-то принимаете, чтобы не выдать себя ублюдком?

Элли не помнила себя от гнева.

— Как вы смеете так со мной разговаривать?!

— Смею, моя дорогая жена, смею. И должен вам сообщить, что за то время, что мы с вами женаты, мисс Паркер родила от меня уже дважды. Но мне нужен законный наследник от моей чистокровной жены, а не выродки от этой грязнокровки. И вы мне его родите, я сделаю для этого всё, пусть даже мне придётся запереть вас дома или в больнице.

— Как свою первую жену? — выкрикнула Элли со слезами на глазах. Её муж так спокойно, легко и непринуждённо сообщил ей о том, что у него есть любовница, и более того, отозвался о ней и её — и его собственных! — детях столь нелицеприятно, что Элли растерялась, не зная, как реагировать. Это было и позорно, и больно — для неё; для него же это явно было чем-то обыденным и нормальным. И только упоминание больницы помогло женщине собраться.

— Моя первая жена была полоумной шлюхой, — отрезал Алфорд. — И там ей было самое место. А вы потрудитесь принять к сведению всё, что я вам сказал.

Он встал, поправил и без того идеально сидящий сюртук, коротким кивком попрощался с женой и вышел из столовой. Ему было пора отправляться в министерство.

Плечи Элли затряслись, по щекам поползли слёзы, женщина чувствовала себя не только оскорблённой беспочвенными подозрениями мужа, но и запачканной. Мысль о том, что Алфорд приходил к ней, касался её руками, которыми до этого ласкал грязнокровку, вызывала омерзение такой силы, что доходило до тошноты. Женщина не могла понять, что унижало её больше, наличие любовницы у мужа или то, что этой любовницей была мисс Паркер.

Элли знала её, видела в театре, на выставке гиппогрифов и квиддичных матчах. Миловидная женщина, пытавшаяся всеми правдами и неправдами если не пролезть в высшее общество, то быть около него. Светские сплетницы утверждали, что мисс Паркер одно время работала на миссис Тёрнер, подрабатывала во время школьных каникул. Как бы то ни было, но после Хогвартса она была содержанкой сначала мистера Слагхорна, который оставил её после громкого скандала, потом мистера Крэбба, которого уже она оставила, как теперь выяснилось, ради Алфорда Лонгботтома.

Элли тихо всхлипнула и торопливо вытерла слёзы. Ей непременно нужно успокоиться перед встречей с сестрой — она даже мимолётно пожалела, что просила ту о встрече, но отменить её не было никакой возможности, это недостойный поступок для урождённой Блэк.

И не хватало ещё, чтобы миссис Хитченс догадалась, что у миссис Лонгботтом есть проблемы. Что бы ни творилось дома, каким тираном и мерзавцем ни был муж, истинная леди не должна допускать никакого ущерба репутации собственного мужа. И если мужу придёт в голову познакомить жену с любовницей, жене придётся быть вежливой и приветливой с той, кого в душе она, возможно, презирает, ненавидит и проклинает.

Почему-то теперь признаться Айле в своей роли в той истории было легче. Айла никак не была похожа на несчастную жену — хотя она тоже Блэк и тоже может притворяться.

Муж Айлы — грязнокровка. Разве Блэк может быть с ним счастлива?

И Алфорд ходит к грязнокровке.

Грязь. Всюду грязь.

Примечания:

* "Фарис "Дырявый нос" Спавин ( род. в 1756 г., пребывал в должности с 1865 по1903 гг.) Самое длинное и наиболее скучное правление. Пережил покушение кентавра (едва не был забит ногами), которому не понравился печально известный анекдот Спавина о "кентавре, призраке и гноме, зашедших в бар". Присутствовал на похоронах королевы Виктории, нарядившись в адмиральскую шляпу и гетры, из-за чего Визенгамот мягко попросил его оставить должность (Спавину было 147 лет). [Pottermore]