Сага о Блэках (джен)

Тем, кто был достаточно чистокровным, чтобы быть удостоенным приглашения на приём в дом Блэков, открылось бы зрелище одновременно очаровательное и поучительное: представленная во всём своём блеске семья, принадлежащая к верхушке Магической Британии. Если же кто-нибудь из этих счастливцев обладал бы даром психоанализа, глазам его открылась бы картина не только восхитительная, но и разъясняющая одну из тёмных проблем человечества. Иными словами, сборище этой семьи, — ни одна ветвь из которой не испытывала расположения к другой, и между любыми тремя членами которой не было ничего заслуживающего названия симпатии, — помогло бы внимательному наблюдателю уловить признаки той загадочной, несокрушимой живучести, которая превращает семью в такое мощное звено общественной жизни, в такое точное воспроизведение общества в миниатюре. Этому наблюдателю представилась бы возможность уяснить себе кое-что о патриархальном быте, о скопище первобытных орд, о величии и падении народов. Он уподобился бы тому, кто, следя за ростом дерева, цепкость и обособленность которого помогли ему выжить там, где погибли другие, менее жизнеспособные и менее сильные, в один прекрасный день видит его в разгар цветения, покрытым густой и нежной листвой, затмевающей искривлённые ветви.

Девятого апреля 1867 года этот наблюдатель, доведись ему оказаться около 6 часов пополудни в доме 12 по Гриммолд-Плейс, смог бы увидеть семью Блэк во всём её блеске и великолепии. Строгие мантии мужчин, которые оживляли только бриллиантовые булавки для галстуков и драгоценные запонки, затейливые причёски и вечерние наряды дам — всё соответствовало самым высоким требованиям великосветского общества.

Приём был устроен Элладорой в честь её же собственного дня рождения, а потому никого постороннего приглашено не было. Только те, кто носил фамилию Блэк, аппарировали на крыльцо величественного особняка, входили в холл, и, сбросив плащи, почтительно подхваченные домовыми эльфами, шествовали в любимую гостиную Элладоры, комнату, затянутую зелёным гобеленом с гербом рода Блэк, девизом ‘Toujour pur’ и разветвлённым генеалогическим древом, неопровержимо свидетельствовавшим о древности рода. Поколения предков безмолвно взирали на потомков, словно задаваясь вопросом, достойны ли те носить столь гордое и славное имя.

Сама Элладора ожидала гостей, с таким видом сидя в единственном в комнате кресле с высокой спинкой, словно это был королевский трон; её негнущийся стан и спокойное достоинство старческого лица воплощали в себе самый дух Блэков. Уже много лет она сурово следила за поведением племянников и их отпрысков, безжалостно карая тех, кто дерзал усомниться в ценностях семьи. Это ведь она недрогнувшей рукой выжгла с гобелена своего племянника Эдварда, позор семьи — уж лучше бы он умер. Но зачарованная ткань, на которой новые члены семьи возникали в тот самый миг, когда издавали первый крик, возвещая миру о своём появлении, не позволила вписать в качестве даты смерти дату изгнания… Недостойная женщина, жена брата, посмела протестовать — что ж, Элладора всегда знала, что её брат женился на простушке, которой не дано понять, что значит принадлежать семье Блэк. Положа руку на сердце, надо признать, что Элладора не считала ни одну женщину достойной своего брата — кроме разве что себя. И если бы ей кто-то рискнул сказать, что это инцест и, помимо моральных аспектов, прямой путь к вырождению семьи, то столкнулся бы с тупой враждебностью: из всего сказанного Элладора бы поняла только то, что кто-то не считает Блэков достойными кандидатами в супруги. А такое неминуемо закончилось бы Круциатусом — заклинанием, которым Элладора Блэк владела в совершенстве.

Правда же крылась в том, что Элладора, строго говоря, уже не была Блэк; почти 60 лет назад отец выдал её замуж за Амикуса Кэрроу I, — да-да, за того самого, который сделал себе состояние на производстве котлов, популяризировал в Англии Шведские гонки на мётлах, после чего проиграл на ставках половину состояния. Сложно сказать, зачем Амикусу, на тот момент уже вдовцу с двумя детьми, понадобился этот брак; возможно, он просто поддался уговорам старого Блэка, желавшего поскорее пристроить дочь, не отличавшуюся покладистым характером. А может, решающую роль сыграло богатое приданое невесты.

Брак был неудачным, молодая жена не смогла, да и не пыталась, найти общий язык с детьми Кэрроу, в первую очередь с сыном, который был младше её всего-то на три года и хорошо знал её по общей гостиной Дома Слизерин. По мнению Элладоры, ей не оказывалось должное почтение в семье, а ведь они (опять же, по её мнению) должны были быть счастливы, что в их дом вошла Блэк; муж игнорировал её требования, полностью занятый своим бизнесом и хобби, а пасынок откровенно над ней насмехался. Однажды он назвал мачеху Блэки, и у Элладоры кончилось терпение. В тот день она узнала, что к человеку применять Круциатус ничуть не сложнее, чем к домовому эльфу. На крики сына прибежал Амикус и, не выбирая выражений, запретил молодой жене даже близко подходить к его детям. Впрочем, вскоре они уехали в Хогвартс, и в доме воцарился относительный мир.

Идиллия продолжалась недолго; через несколько месяцев Амикус трагически погиб. На похоронах вдова и сын покойного не сказали друг другу ни слова. Закончив Хогвартс, пасынок первым делом выставил мачеху вон, и Элладоре пришлось вернуться в отчий дом — тот самый, в котором она сейчас принимала гостей. Иногда, желая посетовать на недостаток почтения к Блэкам со стороны общества в целом и отдельных его представителей в частности, Элладора вспоминала своего пасынка, к началу нашего повествования уже покойного. С её слов выходило, что это она покинула дом Кэрроу после смерти супруга, не в силах выносить хамство его сына; однако Мажента, учившаяся вместе с дочерью Кэрроу-старшего, прекрасно знала, как оно было на самом деле, и не преминула пересказать историю мужу, а тот — своим брату и сестре. Скорбно качая головами в знак согласия с возмущением Элладоры, члены семьи про себя злорадствовали и гадали, найдётся ли кто-нибудь, кто рискнёт поставить тётку на место и тем самым вызвать на себя её гнев. Несмотря на возраст, она по-прежнему была сильной волшебницей.

Дом на Гриммолд-Плейс принадлежал Ликорусу, но тот охотно уступил его Элладоре, не желая жить в грязном и вонючем городе, каковым был Лондон в те годы. Безусловно, для волшебников не составляло труда делать воздух в комнатах свежим, однако вечный смог и невозможность выйти на улицу на простую прогулку делали жизнь в городе невыносимой. Конечно, можно аппарировать прямо из прихожей, направляясь в какой-нибудь очаровательный уголок, где свежий воздух и нет магглов, но ведь это поистине плебейская привычка; аристократам такое поведение не пристало, им приличествовало жить за городом. Да и в добропорядочный дом аппарировать не принято, это вам не таверна или лавка какая-нибудь. Словом, Ликорус Блэк обосновался в небольшом поместье в графстве Кент и навещал Лондон только по делам или сопровождая свою супругу на светские мероприятия. Для Элладоры же проживание в этом доме было знаком признания её авторитета и власти в семье.

Ликорус Блэк, будучи старшим сыном своего отца, как раз и должен был стоять во главе Дома Блэк в описываемый период. Импозантный мужчина, уже разменявший седьмой десяток, он редко делился своим мнением, предпочитая заставлять остальных догадываться, что у него на уме; в особо сложных случаях за него высказывалась его жена Мажента. Если же он снисходил до разговора, его голос звучал тихо, но за ним чувствовалась та сила, которая заставляла всех прислушиваться и, что важнее, принимать сказанное им на веру. Он обладал достаточной гибкостью ума, чтобы понимать, что некоторые исконные ценности Блэков морально устарели; будучи человеком осмотрительным, он хранил свои мысли при себе, ожидая случая, который расставил бы всё на свои места. Его родная тётка попросту подвинула племянника, считая его, как это обычно бывает у старшего поколения, слишком молодым и неразумным. И даже тот факт, что Ликорус заседал в Визенгамоте и пользовался репутацией уважаемого человека, не менял отношения к нему Элладоры.

Зачастую напоминавшие змей в серпентарии, члены семьи Блэк сходились в одном: они дружно и совершенно искренне ненавидели Элладору. Это единство было тем более странно, что Блэки никогда не соглашались друг с другом и ни один Блэк не сказал бы, что другой поступил правильно, даже если так оно и было на самом деле; ни один не похвалил бы то, о чём только что с одобрением отозвался другой. Элладору же, которая ото всех требовала называть её тётей, за глаза именовали Старой гадюкой, но только в кругу своих супруг и детей. Ни один кузен, ни одна кузина, ни один дядя или племянник не использовали бы в разговоре между собой это прозвище, хотя все прекрасно знали, что иначе Элладору никто никогда не называет. Но одно дело знать и совсем другое — если об этом услышит тётка. Возможно, кто-то счёл бы это трусостью, однако сами Блэки предпочитали именовать это разумной осторожностью.

Больше всех страдала юная Элладора Блэк, младшая внучка Ликоруса и крестница Старой гадюки, настоявшей на том, чтобы девочку назвали в её честь. Элладора-старшая часто повторяла, что девочка — ну просто её копия, не замечая, да и не желая замечать, что подобное сравнение всегда приводило Элладору-младшую (и не только её) в ужас. Сама мысль о том, что в семье может появиться ещё одна Старая гадюка, была невыносима. Рэгулус однажды угрюмо пошутил, что в таком случае их дом можно будет смело считать филиалом Азкабана. Сочувствуя Элладоре-младшей, то есть испытывая чувство, которое Блэкам не свойственно в принципе, члены семьи пошли на неслыханное: дружно сократили имя девочки до Элли. И только Старая гадюка упорно называла её Элладорой.

А гости тем временем продолжали прибывать, не питая ни малейших иллюзий по поводу предстоящего вечера. Всё будет как в прошлом году, или позапрошлом, или пять лет назад, ни единого отклонения от установленного порядка, возведённого в ранг ритуала. Час на то, чтобы собралась вся семья и засвидетельствовала своё почтение Старой гадюке. Два часа — официальный обед в парадной столовой. Разъезд гостей — и до Рождества семья даже не подумает собраться в родовом гнезде, если, конечно, не произойдёт какого-либо события, затрагивающего всех Блэков. Помолвка, свадьба, рождение или смерть — вот и всё, что могло бы заставить Блэков собраться вместе во внеурочное время, но в действительности регулярно собирались они только по первым трем поводам... Блэки умирали редко, смерть противоречила их принципам, они принимали против неё все меры предосторожности, инстинктивной предосторожности, как делают очень жизнеспособные люди, восстающие против посягательства на их собственность. Блэки считали смерть чем-то неподобающим, уравнивающим их, чистокровных волшебников, с грязнокровными или даже магглами.

Стоя за спинкой кресла тёти Элладоры, Ликорус наблюдал за остальными членами семьи. Он держался очень прямо, а его проницательные спокойные глаза ещё не утратили своего блеска. Создавалось впечатление, что Ликорус стоит выше людской мелкоты с её сомнениями и раздорами. Его жена Мажента беседовала с Адарой, миссис Рэгулус Блэк. Спустя какое-то время к ним присоединилась Элла, жена Сигнуса, который стоял в одиночестве прямо под фрагментом гобелена с его собственным именем. Сигнус, старший сын Ликоруса, всегда чем-то болел. В семье его считали ипохондриком, Блэкам было несвойственно жаловаться на своё здоровье и вообще каким-то образом обращать на него внимание других членов семьи, но тут — и Ликорус знал это совершенно точно, — всё было серьёзно. Сигнус держал платок у рта, и его отец как-то отстранённо подумал о том, что он вряд ли доживёт до Рождества.

Все три леди держали в руках по вееру — маггловская мода, которая давно уже проникла в волшебный мир. В самом деле, не составляет никакого труда наложить чары прохлады, однако леди неприлично быть с пустыми руками; постоянно держать в руках палочку — это дурной тон, так что веер был замечательным компромиссом.

Чуть в стороне от этих женщин, ни одна из которых не была урождённой Блэк, стояла прямая как стрела Фиби, единственная родная сестра Ликоруса и Рэгулуса. В Хогвартсе она, как и ее братья, училась в Доме Слизерин, а закончив его, приняла решение заняться воспитанием племянниц, начав со своей крестницы Мисапиноа, дочери Ликоруса. Доверить это важное дело невесткам она никак не могла. В самом деле, откуда та же Адара, урождённая Уизли, или Мажента Трайп могли знать, как должна быть воспитана девушка из рода Блэк? А что говорить об Элле Макс, этой вертихвостке? Фиби никогда не была замужем, и никто в семье не помнил, а сватался ли к ней вообще хоть кто-нибудь. К таким, как она, старым девам, которые никогда не выйдут замуж, обыкновенно в обществе относились с презрением и жалостью. Но Фиби не была бы Блэк, если бы приняла такое к себе отношение. Она приложила все усилия, чтобы доказать: её судьба — это её выбор, и лучше остаться одной, чем стать женой кого попало. Сейчас она довольно благосклонно взирала на своих последних воспитанниц, дочерей Сигнуса Айлу и Элли, отмечая, что даже пребывание в Хогвартсе не испортило их манеры и осанку. Впрочем, об осанке Фиби могла не беспокоиться, не зря же она лично вшивала в ворот всех школьных мантий девочек колючки и накладывала чары, чтобы никто их не удалил.

Последний из старших Блэков, Рэгулус с преувеличенным вниманием рассматривал гобелен. Он прекрасно знал его, но ему совершенно не хотелось смотреть на родственников или общаться с ними. Будучи человеком весёлым и жизнерадостным, он откровенно тяготился и этим приёмом, и вообще атмосферой этого дома. Сейчас он с трудом верил в то, что здесь прошло его детство. В этой комнате он провёл долгие часы, когда родители запирали его в наказание, чтобы он подумал о своём поведении. Портреты предков пугали ребёнка, в полумраке казалось, что ветви шевелятся… Тогда, до Хогвартса, он не знал, что в других семьях всё по-другому, что там не так придерживаются этикета и не ведут себя с родителями как с чужими людьми. Отъезд в Хогвартс его страшил; из рассказов Ликоруса выходило, что школа — скопище неотёсанных мужланов. Но его ждало приятное открытие, и с тех пор своим домом он считал именно древний замок, ненавидя возвращаться на Гриммолд-Плейс, но не смея противиться воле родителей. Самой большой своей удачей Рэгулус считал то, что Ликорус был на девять лет старше; мальчишкой он с ужасом представлял себе, что было бы, если бы разница была меньше. Конечно, оставалась ещё Фиби, но когда Рэгулус поступил в Хогвартс, она перешла на шестой курс, а два года можно было потерпеть свою сестру, слишком надменную даже по меркам Слизерина.

Напряжённую атмосферу несколько разрядил приход Проциона, младшего отпрыска Рэгулуса. Его сёстры нашли уважительные причины не явиться: Кассиопея сопровождала своего мужа в поездке по Италии, а Андромеда, будучи помощником Министра МкФеила, должна была присутствовать на официальном приёме в честь французского Министра Магии. Молодой человек вошёл быстрым шагом и уже с порога широко улыбнулся Старой гадюке.

— Тётя Элладора, вы выглядите просто великолепно, — заявил он, целуя руку своей двоюродной бабки. — Хотел бы я, чтобы моя жена выглядела хоть вполовину так же хорошо в вашем возрасте.

— Почему ты один, Процион? Твоя жена не считает должным участвовать в жизни нашей семьи? — резким, каркающим голосом спросила Элладора. Адара Блэк открыла было рот, чтобы ответить, но передумала, сделав изящное движение кистью руки и прикрыв лицо веером.

— К сожалению, целители из Мунго запретили ей вставать с постели. Она… Ну, вы понимаете, — извиняющимся тоном проговорил Процион. Элладора хотела было отреагировать, сказав, что это глупости, и что она сама… но вовремя вспомнила, что никогда не была в том состоянии, которое в описываемое время деликатно именовалось интересным положением.

— Надеюсь, всё пройдёт как дОлжно, — чопорно сказала она. — И родится достойный Блэк, не то что первенец Сигнуса. — Это была шпилька в адрес Эллы, чей первый ребёнок, маленький Сириус, умер, не дожив до своего восьмого дня рождения, от чахотки, и это обстоятельство давало Элладоре основание утверждать, что ребёнок, скорей всего, был сквибом, ведь дети чистокровных волшебников не умирают от маггловских болезней. — А если будет девочка, Фиби с удовольствием займётся её воспитанием, не так ли, Фиби? — повелительно спросила Элладора. Фиби Блэк слегка склонила голову в ответ и, казалось, собиралась сделать книксен. Процион бросил быстрый взгляд на родную тётку, и его ноздри шевельнулись в невольном отвращении. Он прекрасно помнил, как страдали его сёстры, и искренне не понимал, зачем это всё. Он ненавидел Лондон и его общество за фальшь, напыщенность и ханжество. В самом деле, разве не глупо, что он однажды был вынужден представлять своих сестёр кузену Арктурусу — и это при том, что ещё несколько лет назад они вчетвером весело болтали, сидя в гостиной Дома Слизерин в Хогвартсе? Но таковы великосветские условности, ревниво охраняемые Старой гадюкой и ей подобными дамами: знакомство в Хогвартсе как бы не считалось таковым, оно было ненастоящим, а потому молодых людей следовало представить друг другу по всем правилам этикета. При этом молодые девушки, если не хотели прослыть дурно воспитанными, делали книксен, тихо говорили что-то вроде «Приятно познакомиться в вами, сэр!» и умолкали, дабы их не сочли излишне болтливыми. И сейчас Процион как неизбежность принимал то, что ему представят малышку Элли, Элладору Блэк, младшую дочь Сигнуса, которой только-только исполнилось 17 лет, после чего она получила право выезжать в свет. И будь он родным дядей, всё бы обошлось, но он только двоюродный, а следовательно, церемоний не избежать…

Рэгулус мог бы гордиться сыном: Процион ничем не выдал своих чувств. Иного и быть не могло, раз всё происходило под бдительным оком тёти Элладоры. Элла Блэк покинула собеседниц, сочтя необходимым подойти к дочерям. Глядя вслед невестке, Мажента чуть наклонилась к Адаре и, понизив голос, произнесла:

— Ты представляешь, она требует у Сигнуса отдельную спальню.

Ни для кого из Блэков не было секретом, что Элла недовольна своим замужеством. Её недовольство осуждали. Во-первых, потому что нельзя быть недовольной, если Блэк оказал тебе честь, взяв в жены. Во-вторых, потому что Элла должна была знать, что делает; положительные женщины не совершают подобных ошибок.

— Не может быть! — Адара приподняла бровь, демонстрируя крайнюю степень изумления, которого она, впрочем, не испытывала. Если бы у неё был такой муж, как Сигнус, она бы умерла от тоски или бросила бы его, невзирая на мнение общества. Она всё-таки была Уизли, а потому могла позволить себе игнорировать шипение великосветских ханжей. Что ещё верней, она бы не вышла замуж за Блэка, но, похоже, ей достался самый нормальный представитель фамилии. — Как она может, ведь Сигнус без ума от неё.

Мажента скорбно покачала головой, словно говоря, что она лично не понимает и не разделяет страсти своего сына. Наверное, не стоило позволять Сигнусу жениться на этой женщине, но так решил Ликорус.

По странному совпадению, в этот момент Ликорус посмотрел на свою невестку. Взгляд его, никем не замеченный, был холоден и недоверчив. В нём смешались гнев, страх и чувство личной обиды. У Эллы, представительницы небогатой чистокровной семьи, были все основания быть счастливой, а она, как на прошлой неделе сказал Сигнус, требует отдельную комнату. Он-то знал, чем это может закончиться. Хотя, возможно, всё не так уж плохо, ведь женщины — странный народ, они вечно всё преувеличивают. Ликорус перевёл взгляд на сына, который разговаривал со своим братом Арктурусом и сыном Финеасом Найджелусом. Тут его мысли были прерваны тётей Элладорой:

— Ты ещё не думал о женитьбе своего младшего сына?

— Нет, тётя, — ответил Ликорус, почтительно склонившись к старухе. — Пока не вижу достойных кандидатур.

Ликорус отвлёкся, зато от Адары не укрылись движения Эллы. Она словно бы в рассеянности похлопывала чуть раскрытым веером о ладонь левой руки, глядя на мужа и Арктуруса. Этот жест на языке веера означал ожидание, и Адара заинтересовалась. Арктурус слегка повернул голову, и Элла, сложив веер, смахнула им невидимую пылинку с наружной стороны руки. «Не приходите сегодня», — без труда прочитала Адара и на сей раз удивилась по-настоящему. Неужели Элла изменяет Сигнусу с его братом? Эта мысль нисколько не возмутила Адару Блэк; её вечно унылый племянник, оживавший только когда обсуждали применение Запретных Заклятий к магглам или то, что полукровок — грязнокровок, как их называли в этой семье, — становится недопустимо много в Министерстве, наводил на неё тоску, а потому сейчас она злорадствовала в его адрес, одновременно восхищаясь тем, с какой ловкостью и непринуждённостью Элла это всё проделала…

— Рэгулус, что это твоя жена на себя надела? — вдруг прошипела Старая гадюка, обращая на себя всеобщее внимание. — Это сейчас модно у грязнокровок?

Все взгляды невольно обратились к Адаре.

— Адара одевается у лучших портных, — холодно сказал Рэгулус. — Эту мантию я лично заказывал ей в подарок в парижском магазине M-me N…

Возразить на это было нечего, ведь немногие волшебницы могли похвастать тем, что одеваются у M-me N; критерии отбора ею клиенток оставались тайной, но её вкус был безупречным, и она была одной из тех, кто диктовал моду в Европе в середине XIX века.

— Ты много тратишь, Рэгулус, — поджала губы тётя Элладора. Возможно, она добавила бы что-то ещё, но часы пробили семь, мелодично ударил гонг и распахнулись двери в столовую. Опершись на руку Ликоруса, Элладора возглавила шествие.

Обед вряд ли заслуживает подробного описания; если вы были на одном званом обеде, вы знаете их все. Кроме красивых ваз с цветами и предметов сервировки, на стол ничего поставлено не было. Едва гости расселись согласно старшинству и сняли перчатки, как к правой руке тёти Элладоры подлетела серебряная супница с устричным супом, после одобрительного кивка старухи половник аккуратно наполнил её тарелку, и супница направилась к Ликорусу… В ожидании подачи первого блюда гости тихо переговаривались друг с другом. После супа перемены следовали одна за другой; кушанья подлетали к гостям и, получив утвердительный или отрицательный знак, накладывались в тарелки или отправлялись к следующему гостю. Безупречность и быстрота подачи блюд свидетельствовали о вышколенности домовых эльфов; впрочем, разве в доме Блэков могло быть иначе? Разве Элладора Блэк позволила бы быть иначе?

Приближалось время десерта, и Рэгулус незаметно глянул на большие напольные часы. Ещё немного — и всё будет кончено. Его, как и его жену и сына, угнетали эти пустые разговоры; Рэгулус даже немного позавидовал своим дочерям. Тем временем тётя Элладора обратилась к Айле и Элли:

— Как вы добирались из Хогвартса?

Вопрос застал девушек врасплох. Элли беспомощно глянула на сестру, и Айла, судорожно проглотив то, что было у неё во рту, собралась было ответить, но не успела.

— Нет, вы только посмотрите на них! К ним обращаются, а они даже не изволят ответить! Во что превратился Хогвартс? Там совсем не учат манерам! — возмущению тёти Элладоры не было предела. — Рэгулус! Как член Попечительского совета ты должен потребовать отставки декана Слизерина… как её… да, профессор Бёрк. Я отправила ей письмо с тем, чтобы она отпустила девочек, но её ответ… Это возмутительно! Он написан так, словно она не знала, к кому обращается. Неудивительно, что девочки не знают, как себя вести, хотя их это, конечно, не оправдывает, ведь, Фиби, ты должна была привить им должные манеры!

Рэгулус хмыкнул. Он знал свою тётку и подозревал, что письмо было в стиле «Повелеваем вам отпустить племянниц Наших и обеспечить им должное сопровождение в Лондон».

— Так на чём вы приехали домой? — Старая гадюка наконец-то вернулась к первоначальному вопросу.

— На «Ночном рыцаре», тётя, — почтительно ответила Айла.

— Как?! Это неслыханно! — от возмущения тётя Элладора, казалось, потеряла дар речи. Ликорус и Мажента, нахмурившись, переглянулись.

«Ночной рыцарь» — так назывался трёхэтажный фиолетовый автобус, появившийся по предложению Министра МкФеила всего два года назад. Никто из Блэков не пользовался автобусом, этим безобразным маггловским изобретением, по какому-то недосмотру появившимся в мире волшебников. Более того, Ликорус дал интервью «Дейли профет», в котором подверг сомнению необходимость заимствовать маггловские изобретения. Сначала поезд, это возмутительно, что юные волшебники принуждены теперь ездить в Хогвартс на этом чудовище, которое небезопасно для здоровья, а теперь ещё автобус. Что будет дальше, вопрошал в статье благородный член Визенгамота Ликорус Блэк.

— Но тётя, это было очень удобно и быстро, — Элли наконец осмелилась раскрыть рот.

— Но ведь… Но ведь там наверняка было полно мужчин, — возмутилась Фиби. — Мерлин! Если кто-нибудь узнает, это же позор. Как вы не понимаете, ваша репутация погибла навсегда! Вы опозорили семью. Никогда ещё ни одна девушка из рода Блэк…

— Они были там вдвоём, — неприязненно заметила Адара. — Если бы они были поодиночке, тогда да, это… это было бы непоправимо.

— Но там была ещё одна волшебница, — растерянно произнесла Айла. — И больше никого.

— Наверняка грязнокровка! Сигнус, почему твоя жена не забрала девочек из школы?

Элладора Блэк нашла виновницу. Возможно, она добавила бы ещё что-нибудь, но тут открылись двери, и в столовую шагнул мужчина лет 50, темноволосый, как большинство Блэков, бледный и худощавый. Увидев его, Рэгулус брякнул ложкой, а Фиби забылась настолько, что раскрыла рот от изумления. Опомнившись, она закрыла рот и опустила голову. В комнате повисла мертвая тишина. Вошедший чем-то неуловимо напоминал Ликоруса. Его появление, возможно, отдавало дешёвой мелодрамой, уж слишком вовремя он вошёл; дело было в том, что незнакомец ждал подходящего момента. Острый слух позволял ему слышать то, что творилось за закрытыми дверями.

— «Ночной рыцарь» — это удобный вид транспорта, — произнёс он в наступившей тишине. — Приятно, что в этом изменчивом мире есть неизменные вещи, например, обед у тёти Элладоры в апреле. Вижу, здесь есть те, кто меня не знает. Разрешите представиться. Эдвард Лиметт-Блэк. Брат Ликоруса — ты ведь удивлён, увидев меня? — Рэгулуса и Фиби. Что, сестрёнка, так и осталась в девках? Неудивительно…

— Ты! — прошипела Старая гадюка. — Осквернитель! Позор семьи! Как ты посмел явиться сюда?

Она решительно извлекла свою палочку, но Эдвард оказался быстрее, и палочка Элладоры перелетела в его руку.

— Я ведь Блэк, тётя, — сквозь зубы бросил Эдвард. — Не забывайте об этом. Хоть вы и выжгли меня с гобелена, но не ваших силах было вышвырнуть меня из семьи. А отец от меня не отрекался. Что характерно.

Пронзительный взгляд его тёмных глаз с каким-то волчьим прищуром обвёл всех присутствующих, задержался на Айле, скользнул по Элли и вернулся к старшей из сестёр.

— Девочка, — произнёс Эдвард. — Когда тебе понадобится помощь, пришли мне сову.

Он покрутил в пальцах отобранную палочку, положил её на низкий буфет и вышел. Было слышно, как хлопнула входная дверь.