Сага о Блэках (джен)

Я никогда не любила предисловия и всяческие "От автора". Создавалось ощущение, будто автор хватает меня за рукав и, доверчиво заглядывая в глаза, пытается объяснить, почему он написал это произведение, просит непременно его прочитать и робко надеется на то, что я приду от него в восторг. Но работая над этим фанфиком, я столкнулась с определёнными трудностями, решение которых, конечно, было найдено, но оказалось настолько сложным и запутанным, что пришлось задуматься и над объяснениями. Надо понимать, те музы, которые отвечают за литературу, решили мне таким вот образом отомстить.

Как известно, во время работы над фильмом "Гарри Поттер и Орден Феникса" съёмочной группе потребовалось генеалогическое древо семьи Блэк. Роулинг его предоставила буквально через 15 минут со всеми датами и именами, и её схема охватывала восемь поколений. Чем, разумеется, немало восхитила режиссёра. Но предоставленных имён явно было недостаточно для того, чтобы создать знаменитый Гобелен Блэков — тот самый, на котором выжигали имена неугодных членов семьи. И съёмочная группа пошла по самому простому пути, добавив имена и даты "от себя". В сущности, ничего криминального в этом нет, ведь и некоторые портреты для Хогвартса писали с членов съёмочной группы... Однако в Сеть попала укороченная версия схемы Роулинг, всего 6 поколений.

Задумав эту работу, я естественно открыла те сайты, которые в среде поттероманов принято считать авторитетными: Harry Potter Lexicon и Harry Potter Wiki. И вот тут-то начались сюрпризы.

Начнём с герба. В фильме (и, соответственно, на Harry Potter Wiki) и на схеме в Harry Potter Lexicon абсолютно разные гербы. Вот для сравнения ссылки:

http://www.pichome.ru/NDu

— герб с HPW

http://www.pichome.ru/ND4 — герб с HPL

Общего у них только наличие фигуры, именуемой в геральдике стропилом. И то в первом случае стропило опрокинутое... Чему верить?

Справедливости ради надо отметить, что HPW приводит схему с HPL, но без герба. Зато трогательно сообщает, что все выжженные места — дело рук Вальбурги Блэк. Воля ваша, а я сомневаюсь в том, что означенная дама, родившаяся в 1925 году, выжигала бы имя Айлы или Финеаса (не Найджелуса, другого), родившихся более чем за 50 лет до неё. Ну какого нормального человека интересует, что там натворила сестра прадеда? Возражение, что Вальбурга не была нормальной, не принимается, и позвольте не тратить время и место на объяснения. Уже пятый абзац, а я так и не перешла к сути.

Схема с HPL была всем хороша, кроме одного: мне были нужны более ранние поколения, родители Сириуса, Финеуса Найджелуса, Элладоры и Айлы. Пришлось обратиться к HPW и тут начались сюрпризы.

Во-первых, обнаружился ещё один "осквернитель рода", Эдвард Лиметт Блэк. Его точное место в семье непонятно, причина, по которой его выжгли, осталась неизвестной, а, значит, я вольна в своих предположениях. Собственно говоря, ровно тем же самым занимались создатели статей на HPW; в статьях постоянно встречаются слова "возможно", "вероятно", "предположительно". Всё понятно, при написании авторы ориентировались на те фрагменты фильма, в которых был гобелен, и брали имена, которые там мелькали. Но сопоставить даты авторы то ли не догадались, то ли поленились. И получился совершеннейший пердимонокль. Сигнус Блэк I, родившийся в 1829г. и умерший в 1851 г., стал отцом в 1845, т.е., в возрасте 16 лет. Мне могут возразить, что в этом возрасте юноша вполне способен стать отцом, и я с этим соглашусь, но вот социокультурная обстановка... А социокультурная обстановка такова, что на дворе Викторианская Англия, что бастарды, конечно, бывают, но их не включают в фамильное древо, куда попадают лишь отпрыски, рождённые в законном браке. И ни одна девушка благородного происхождения, если она хотела удачно выйти замуж (а сие считалось основной целью), не позволила бы себе добрачных связей. Да что там связей, остаться в комнате наедине с мужчиной уже было предосудительно. Впрочем, викторианская мораль — это отдельное и весьма любопытное явление; надеюсь, мне удастся её отразить... И, главное, я не думаю, что волшебники далеко от неё ушли; корни появления подобной морали уходят вглубь веков, а прошло всего чуть больше 100 лет с тех пор, как мир волшебников изолировался от магглов, — это сущий пустяк.

Таким образом, пришлось засесть за схемы и списки имён и попытаться сложить из них какую-то удобоваримую картину достопочтенного семейства. Вот что получилось:

Элладора Блэк (1790-1887)

её племянники (дети её покойного брата):

Ликорус Блэк (1806-1872)

Фиби Блэк (1810-1888)

Рэгулус Блэк (1815-1893)

Эдвард Лиметт-Блэк (1820-1899)

Мажента Блэк (в девичестве Трайп) — жена Ликоруса. Их дети:

Сигнус Блэк (1825-1868)

Арктурус Блэк (1835-1893)

Мисапиноа (1826-1926), в замужестве Блишвик

Адара Блэк (в девичестве Уизли) — жена Рэгулуса. Их дети:

Кассиопея Блэк (1836-1905)

Андромеда Блэк (1839-1920)

Процион Блэк (1841-1919)

Элла Блэк (в девичестве Макс), жена Сигнуса Блэка. Их дети:

Сириус Блэк (1845-1853)

Финеас Найджелус Блэк (1847-1925)

Айла Блэк (1849-1945)

Элладора Блэк (1850-1931)

Это история семьи Блэк на протяжении нескольких десятилетий, раскрывающая те страсти, которые кипели за дверьми респектабельного особняка.

Вот, пожалуй, и всё, ради чего это писалось. Ах, да! В предисловии ещё принято оставлять благодарности. В моём случае это Таня Дитрич, автор книги "Повседневная жизнь Викторианской Англии", Д.Голсуорси, написавший "Сагу о Форсайтах", и Коути Катя и Гринберг Кэрри, подарившие миру труд под названием "Женщины викторианской Англии: от идеала до порока". Нельзя не сказать спасибо первому читателю, AltairBergadler и, разумеется, моему постоянному бете Ушвуду, который мужественно вычитывает то, что выходит из-под моего пера.

Всё, уважаемый читатель, я отпускаю ваш рукав и скрываюсь во тьме, надеясь на вашу благосклонность. Приятного прочтения!

Тем, кто был достаточно чистокровным, чтобы быть удостоенным приглашения на приём в дом Блэков, открылось бы зрелище одновременно очаровательное и поучительное: представленная во всём своём блеске семья, принадлежащая к верхушке Магической Британии. Если же кто-нибудь из этих счастливцев обладал бы даром психоанализа, глазам его открылась бы картина не только восхитительная, но и разъясняющая одну из тёмных проблем человечества. Иными словами, сборище этой семьи, — ни одна ветвь из которой не испытывала расположения к другой, и между любыми тремя членами которой не было ничего заслуживающего названия симпатии, — помогло бы внимательному наблюдателю уловить признаки той загадочной, несокрушимой живучести, которая превращает семью в такое мощное звено общественной жизни, в такое точное воспроизведение общества в миниатюре. Этому наблюдателю представилась бы возможность уяснить себе кое-что о патриархальном быте, о скопище первобытных орд, о величии и падении народов. Он уподобился бы тому, кто, следя за ростом дерева, цепкость и обособленность которого помогли ему выжить там, где погибли другие, менее жизнеспособные и менее сильные, в один прекрасный день видит его в разгар цветения, покрытым густой и нежной листвой, затмевающей искривлённые ветви.

Девятого апреля 1867 года этот наблюдатель, доведись ему оказаться около 6 часов пополудни в доме 12 по Гриммолд-Плейс, смог бы увидеть семью Блэк во всём её блеске и великолепии. Строгие мантии мужчин, которые оживляли только бриллиантовые булавки для галстуков и драгоценные запонки, затейливые причёски и вечерние наряды дам — всё соответствовало самым высоким требованиям великосветского общества.

Приём был устроен Элладорой в честь её же собственного дня рождения, а потому никого постороннего приглашено не было. Только те, кто носил фамилию Блэк, аппарировали на крыльцо величественного особняка, входили в холл, и, сбросив плащи, почтительно подхваченные домовыми эльфами, шествовали в любимую гостиную Элладоры, комнату, затянутую зелёным гобеленом с гербом рода Блэк, девизом ‘Toujour pur’ и разветвлённым генеалогическим древом, неопровержимо свидетельствовавшим о древности рода. Поколения предков безмолвно взирали на потомков, словно задаваясь вопросом, достойны ли те носить столь гордое и славное имя.

Сама Элладора ожидала гостей, с таким видом сидя в единственном в комнате кресле с высокой спинкой, словно это был королевский трон; её негнущийся стан и спокойное достоинство старческого лица воплощали в себе самый дух Блэков. Уже много лет она сурово следила за поведением племянников и их отпрысков, безжалостно карая тех, кто дерзал усомниться в ценностях семьи. Это ведь она недрогнувшей рукой выжгла с гобелена своего племянника Эдварда, позор семьи — уж лучше бы он умер. Но зачарованная ткань, на которой новые члены семьи возникали в тот самый миг, когда издавали первый крик, возвещая миру о своём появлении, не позволила вписать в качестве даты смерти дату изгнания… Недостойная женщина, жена брата, посмела протестовать — что ж, Элладора всегда знала, что её брат женился на простушке, которой не дано понять, что значит принадлежать семье Блэк. Положа руку на сердце, надо признать, что Элладора не считала ни одну женщину достойной своего брата — кроме разве что себя. И если бы ей кто-то рискнул сказать, что это инцест и, помимо моральных аспектов, прямой путь к вырождению семьи, то столкнулся бы с тупой враждебностью: из всего сказанного Элладора бы поняла только то, что кто-то не считает Блэков достойными кандидатами в супруги. А такое неминуемо закончилось бы Круциатусом — заклинанием, которым Элладора Блэк владела в совершенстве.

Правда же крылась в том, что Элладора, строго говоря, уже не была Блэк; почти 60 лет назад отец выдал её замуж за Амикуса Кэрроу I, — да-да, за того самого, который сделал себе состояние на производстве котлов, популяризировал в Англии Шведские гонки на мётлах, после чего проиграл на ставках половину состояния. Сложно сказать, зачем Амикусу, на тот момент уже вдовцу с двумя детьми, понадобился этот брак; возможно, он просто поддался уговорам старого Блэка, желавшего поскорее пристроить дочь, не отличавшуюся покладистым характером. А может, решающую роль сыграло богатое приданое невесты.

Брак был неудачным, молодая жена не смогла, да и не пыталась, найти общий язык с детьми Кэрроу, в первую очередь с сыном, который был младше её всего-то на три года и хорошо знал её по общей гостиной Дома Слизерин. По мнению Элладоры, ей не оказывалось должное почтение в семье, а ведь они (опять же, по её мнению) должны были быть счастливы, что в их дом вошла Блэк; муж игнорировал её требования, полностью занятый своим бизнесом и хобби, а пасынок откровенно над ней насмехался. Однажды он назвал мачеху Блэки, и у Элладоры кончилось терпение. В тот день она узнала, что к человеку применять Круциатус ничуть не сложнее, чем к домовому эльфу. На крики сына прибежал Амикус и, не выбирая выражений, запретил молодой жене даже близко подходить к его детям. Впрочем, вскоре они уехали в Хогвартс, и в доме воцарился относительный мир.

Идиллия продолжалась недолго; через несколько месяцев Амикус трагически погиб. На похоронах вдова и сын покойного не сказали друг другу ни слова. Закончив Хогвартс, пасынок первым делом выставил мачеху вон, и Элладоре пришлось вернуться в отчий дом — тот самый, в котором она сейчас принимала гостей. Иногда, желая посетовать на недостаток почтения к Блэкам со стороны общества в целом и отдельных его представителей в частности, Элладора вспоминала своего пасынка, к началу нашего повествования уже покойного. С её слов выходило, что это она покинула дом Кэрроу после смерти супруга, не в силах выносить хамство его сына; однако Мажента, учившаяся вместе с дочерью Кэрроу-старшего, прекрасно знала, как оно было на самом деле, и не преминула пересказать историю мужу, а тот — своим брату и сестре. Скорбно качая головами в знак согласия с возмущением Элладоры, члены семьи про себя злорадствовали и гадали, найдётся ли кто-нибудь, кто рискнёт поставить тётку на место и тем самым вызвать на себя её гнев. Несмотря на возраст, она по-прежнему была сильной волшебницей.

Дом на Гриммолд-Плейс принадлежал Ликорусу, но тот охотно уступил его Элладоре, не желая жить в грязном и вонючем городе, каковым был Лондон в те годы. Безусловно, для волшебников не составляло труда делать воздух в комнатах свежим, однако вечный смог и невозможность выйти на улицу на простую прогулку делали жизнь в городе невыносимой. Конечно, можно аппарировать прямо из прихожей, направляясь в какой-нибудь очаровательный уголок, где свежий воздух и нет магглов, но ведь это поистине плебейская привычка; аристократам такое поведение не пристало, им приличествовало жить за городом. Да и в добропорядочный дом аппарировать не принято, это вам не таверна или лавка какая-нибудь. Словом, Ликорус Блэк обосновался в небольшом поместье в графстве Кент и навещал Лондон только по делам или сопровождая свою супругу на светские мероприятия. Для Элладоры же проживание в этом доме было знаком признания её авторитета и власти в семье.

Ликорус Блэк, будучи старшим сыном своего отца, как раз и должен был стоять во главе Дома Блэк в описываемый период. Импозантный мужчина, уже разменявший седьмой десяток, он редко делился своим мнением, предпочитая заставлять остальных догадываться, что у него на уме; в особо сложных случаях за него высказывалась его жена Мажента. Если же он снисходил до разговора, его голос звучал тихо, но за ним чувствовалась та сила, которая заставляла всех прислушиваться и, что важнее, принимать сказанное им на веру. Он обладал достаточной гибкостью ума, чтобы понимать, что некоторые исконные ценности Блэков морально устарели; будучи человеком осмотрительным, он хранил свои мысли при себе, ожидая случая, который расставил бы всё на свои места. Его родная тётка попросту подвинула племянника, считая его, как это обычно бывает у старшего поколения, слишком молодым и неразумным. И даже тот факт, что Ликорус заседал в Визенгамоте и пользовался репутацией уважаемого человека, не менял отношения к нему Элладоры.

Зачастую напоминавшие змей в серпентарии, члены семьи Блэк сходились в одном: они дружно и совершенно искренне ненавидели Элладору. Это единство было тем более странно, что Блэки никогда не соглашались друг с другом и ни один Блэк не сказал бы, что другой поступил правильно, даже если так оно и было на самом деле; ни один не похвалил бы то, о чём только что с одобрением отозвался другой. Элладору же, которая ото всех требовала называть её тётей, за глаза именовали Старой гадюкой, но только в кругу своих супруг и детей. Ни один кузен, ни одна кузина, ни один дядя или племянник не использовали бы в разговоре между собой это прозвище, хотя все прекрасно знали, что иначе Элладору никто никогда не называет. Но одно дело знать и совсем другое — если об этом услышит тётка. Возможно, кто-то счёл бы это трусостью, однако сами Блэки предпочитали именовать это разумной осторожностью.

Больше всех страдала юная Элладора Блэк, младшая внучка Ликоруса и крестница Старой гадюки, настоявшей на том, чтобы девочку назвали в её честь. Элладора-старшая часто повторяла, что девочка — ну просто её копия, не замечая, да и не желая замечать, что подобное сравнение всегда приводило Элладору-младшую (и не только её) в ужас. Сама мысль о том, что в семье может появиться ещё одна Старая гадюка, была невыносима. Рэгулус однажды угрюмо пошутил, что в таком случае их дом можно будет смело считать филиалом Азкабана. Сочувствуя Элладоре-младшей, то есть испытывая чувство, которое Блэкам не свойственно в принципе, члены семьи пошли на неслыханное: дружно сократили имя девочки до Элли. И только Старая гадюка упорно называла её Элладорой.

А гости тем временем продолжали прибывать, не питая ни малейших иллюзий по поводу предстоящего вечера. Всё будет как в прошлом году, или позапрошлом, или пять лет назад, ни единого отклонения от установленного порядка, возведённого в ранг ритуала. Час на то, чтобы собралась вся семья и засвидетельствовала своё почтение Старой гадюке. Два часа — официальный обед в парадной столовой. Разъезд гостей — и до Рождества семья даже не подумает собраться в родовом гнезде, если, конечно, не произойдёт какого-либо события, затрагивающего всех Блэков. Помолвка, свадьба, рождение или смерть — вот и всё, что могло бы заставить Блэков собраться вместе во внеурочное время, но в действительности регулярно собирались они только по первым трем поводам... Блэки умирали редко, смерть противоречила их принципам, они принимали против неё все меры предосторожности, инстинктивной предосторожности, как делают очень жизнеспособные люди, восстающие против посягательства на их собственность. Блэки считали смерть чем-то неподобающим, уравнивающим их, чистокровных волшебников, с грязнокровными или даже магглами.

Стоя за спинкой кресла тёти Элладоры, Ликорус наблюдал за остальными членами семьи. Он держался очень прямо, а его проницательные спокойные глаза ещё не утратили своего блеска. Создавалось впечатление, что Ликорус стоит выше людской мелкоты с её сомнениями и раздорами. Его жена Мажента беседовала с Адарой, миссис Рэгулус Блэк. Спустя какое-то время к ним присоединилась Элла, жена Сигнуса, который стоял в одиночестве прямо под фрагментом гобелена с его собственным именем. Сигнус, старший сын Ликоруса, всегда чем-то болел. В семье его считали ипохондриком, Блэкам было несвойственно жаловаться на своё здоровье и вообще каким-то образом обращать на него внимание других членов семьи, но тут — и Ликорус знал это совершенно точно, — всё было серьёзно. Сигнус держал платок у рта, и его отец как-то отстранённо подумал о том, что он вряд ли доживёт до Рождества.

Все три леди держали в руках по вееру — маггловская мода, которая давно уже проникла в волшебный мир. В самом деле, не составляет никакого труда наложить чары прохлады, однако леди неприлично быть с пустыми руками; постоянно держать в руках палочку — это дурной тон, так что веер был замечательным компромиссом.

Чуть в стороне от этих женщин, ни одна из которых не была урождённой Блэк, стояла прямая как стрела Фиби, единственная родная сестра Ликоруса и Рэгулуса. В Хогвартсе она, как и ее братья, училась в Доме Слизерин, а закончив его, приняла решение заняться воспитанием племянниц, начав со своей крестницы Мисапиноа, дочери Ликоруса. Доверить это важное дело невесткам она никак не могла. В самом деле, откуда та же Адара, урождённая Уизли, или Мажента Трайп могли знать, как должна быть воспитана девушка из рода Блэк? А что говорить об Элле Макс, этой вертихвостке? Фиби никогда не была замужем, и никто в семье не помнил, а сватался ли к ней вообще хоть кто-нибудь. К таким, как она, старым девам, которые никогда не выйдут замуж, обыкновенно в обществе относились с презрением и жалостью. Но Фиби не была бы Блэк, если бы приняла такое к себе отношение. Она приложила все усилия, чтобы доказать: её судьба — это её выбор, и лучше остаться одной, чем стать женой кого попало. Сейчас она довольно благосклонно взирала на своих последних воспитанниц, дочерей Сигнуса Айлу и Элли, отмечая, что даже пребывание в Хогвартсе не испортило их манеры и осанку. Впрочем, об осанке Фиби могла не беспокоиться, не зря же она лично вшивала в ворот всех школьных мантий девочек колючки и накладывала чары, чтобы никто их не удалил.

Последний из старших Блэков, Рэгулус с преувеличенным вниманием рассматривал гобелен. Он прекрасно знал его, но ему совершенно не хотелось смотреть на родственников или общаться с ними. Будучи человеком весёлым и жизнерадостным, он откровенно тяготился и этим приёмом, и вообще атмосферой этого дома. Сейчас он с трудом верил в то, что здесь прошло его детство. В этой комнате он провёл долгие часы, когда родители запирали его в наказание, чтобы он подумал о своём поведении. Портреты предков пугали ребёнка, в полумраке казалось, что ветви шевелятся… Тогда, до Хогвартса, он не знал, что в других семьях всё по-другому, что там не так придерживаются этикета и не ведут себя с родителями как с чужими людьми. Отъезд в Хогвартс его страшил; из рассказов Ликоруса выходило, что школа — скопище неотёсанных мужланов. Но его ждало приятное открытие, и с тех пор своим домом он считал именно древний замок, ненавидя возвращаться на Гриммолд-Плейс, но не смея противиться воле родителей. Самой большой своей удачей Рэгулус считал то, что Ликорус был на девять лет старше; мальчишкой он с ужасом представлял себе, что было бы, если бы разница была меньше. Конечно, оставалась ещё Фиби, но когда Рэгулус поступил в Хогвартс, она перешла на шестой курс, а два года можно было потерпеть свою сестру, слишком надменную даже по меркам Слизерина.

Напряжённую атмосферу несколько разрядил приход Проциона, младшего отпрыска Рэгулуса. Его сёстры нашли уважительные причины не явиться: Кассиопея сопровождала своего мужа в поездке по Италии, а Андромеда, будучи помощником Министра МкФеила, должна была присутствовать на официальном приёме в честь французского Министра Магии. Молодой человек вошёл быстрым шагом и уже с порога широко улыбнулся Старой гадюке.

— Тётя Элладора, вы выглядите просто великолепно, — заявил он, целуя руку своей двоюродной бабки. — Хотел бы я, чтобы моя жена выглядела хоть вполовину так же хорошо в вашем возрасте.

— Почему ты один, Процион? Твоя жена не считает должным участвовать в жизни нашей семьи? — резким, каркающим голосом спросила Элладора. Адара Блэк открыла было рот, чтобы ответить, но передумала, сделав изящное движение кистью руки и прикрыв лицо веером.

— К сожалению, целители из Мунго запретили ей вставать с постели. Она… Ну, вы понимаете, — извиняющимся тоном проговорил Процион. Элладора хотела было отреагировать, сказав, что это глупости, и что она сама… но вовремя вспомнила, что никогда не была в том состоянии, которое в описываемое время деликатно именовалось интересным положением.

— Надеюсь, всё пройдёт как дОлжно, — чопорно сказала она. — И родится достойный Блэк, не то что первенец Сигнуса. — Это была шпилька в адрес Эллы, чей первый ребёнок, маленький Сириус, умер, не дожив до своего восьмого дня рождения, от чахотки, и это обстоятельство давало Элладоре основание утверждать, что ребёнок, скорей всего, был сквибом, ведь дети чистокровных волшебников не умирают от маггловских болезней. — А если будет девочка, Фиби с удовольствием займётся её воспитанием, не так ли, Фиби? — повелительно спросила Элладора. Фиби Блэк слегка склонила голову в ответ и, казалось, собиралась сделать книксен. Процион бросил быстрый взгляд на родную тётку, и его ноздри шевельнулись в невольном отвращении. Он прекрасно помнил, как страдали его сёстры, и искренне не понимал, зачем это всё. Он ненавидел Лондон и его общество за фальшь, напыщенность и ханжество. В самом деле, разве не глупо, что он однажды был вынужден представлять своих сестёр кузену Арктурусу — и это при том, что ещё несколько лет назад они вчетвером весело болтали, сидя в гостиной Дома Слизерин в Хогвартсе? Но таковы великосветские условности, ревниво охраняемые Старой гадюкой и ей подобными дамами: знакомство в Хогвартсе как бы не считалось таковым, оно было ненастоящим, а потому молодых людей следовало представить друг другу по всем правилам этикета. При этом молодые девушки, если не хотели прослыть дурно воспитанными, делали книксен, тихо говорили что-то вроде «Приятно познакомиться в вами, сэр!» и умолкали, дабы их не сочли излишне болтливыми. И сейчас Процион как неизбежность принимал то, что ему представят малышку Элли, Элладору Блэк, младшую дочь Сигнуса, которой только-только исполнилось 17 лет, после чего она получила право выезжать в свет. И будь он родным дядей, всё бы обошлось, но он только двоюродный, а следовательно, церемоний не избежать…

Рэгулус мог бы гордиться сыном: Процион ничем не выдал своих чувств. Иного и быть не могло, раз всё происходило под бдительным оком тёти Элладоры. Элла Блэк покинула собеседниц, сочтя необходимым подойти к дочерям. Глядя вслед невестке, Мажента чуть наклонилась к Адаре и, понизив голос, произнесла:

— Ты представляешь, она требует у Сигнуса отдельную спальню.

Ни для кого из Блэков не было секретом, что Элла недовольна своим замужеством. Её недовольство осуждали. Во-первых, потому что нельзя быть недовольной, если Блэк оказал тебе честь, взяв в жены. Во-вторых, потому что Элла должна была знать, что делает; положительные женщины не совершают подобных ошибок.

— Не может быть! — Адара приподняла бровь, демонстрируя крайнюю степень изумления, которого она, впрочем, не испытывала. Если бы у неё был такой муж, как Сигнус, она бы умерла от тоски или бросила бы его, невзирая на мнение общества. Она всё-таки была Уизли, а потому могла позволить себе игнорировать шипение великосветских ханжей. Что ещё верней, она бы не вышла замуж за Блэка, но, похоже, ей достался самый нормальный представитель фамилии. — Как она может, ведь Сигнус без ума от неё.

Мажента скорбно покачала головой, словно говоря, что она лично не понимает и не разделяет страсти своего сына. Наверное, не стоило позволять Сигнусу жениться на этой женщине, но так решил Ликорус.

По странному совпадению, в этот момент Ликорус посмотрел на свою невестку. Взгляд его, никем не замеченный, был холоден и недоверчив. В нём смешались гнев, страх и чувство личной обиды. У Эллы, представительницы небогатой чистокровной семьи, были все основания быть счастливой, а она, как на прошлой неделе сказал Сигнус, требует отдельную комнату. Он-то знал, чем это может закончиться. Хотя, возможно, всё не так уж плохо, ведь женщины — странный народ, они вечно всё преувеличивают. Ликорус перевёл взгляд на сына, который разговаривал со своим братом Арктурусом и сыном Финеасом Найджелусом. Тут его мысли были прерваны тётей Элладорой:

— Ты ещё не думал о женитьбе своего младшего сына?

— Нет, тётя, — ответил Ликорус, почтительно склонившись к старухе. — Пока не вижу достойных кандидатур.

Ликорус отвлёкся, зато от Адары не укрылись движения Эллы. Она словно бы в рассеянности похлопывала чуть раскрытым веером о ладонь левой руки, глядя на мужа и Арктуруса. Этот жест на языке веера означал ожидание, и Адара заинтересовалась. Арктурус слегка повернул голову, и Элла, сложив веер, смахнула им невидимую пылинку с наружной стороны руки. «Не приходите сегодня», — без труда прочитала Адара и на сей раз удивилась по-настоящему. Неужели Элла изменяет Сигнусу с его братом? Эта мысль нисколько не возмутила Адару Блэк; её вечно унылый племянник, оживавший только когда обсуждали применение Запретных Заклятий к магглам или то, что полукровок — грязнокровок, как их называли в этой семье, — становится недопустимо много в Министерстве, наводил на неё тоску, а потому сейчас она злорадствовала в его адрес, одновременно восхищаясь тем, с какой ловкостью и непринуждённостью Элла это всё проделала…

— Рэгулус, что это твоя жена на себя надела? — вдруг прошипела Старая гадюка, обращая на себя всеобщее внимание. — Это сейчас модно у грязнокровок?

Все взгляды невольно обратились к Адаре.

— Адара одевается у лучших портных, — холодно сказал Рэгулус. — Эту мантию я лично заказывал ей в подарок в парижском магазине M-me N…

Возразить на это было нечего, ведь немногие волшебницы могли похвастать тем, что одеваются у M-me N; критерии отбора ею клиенток оставались тайной, но её вкус был безупречным, и она была одной из тех, кто диктовал моду в Европе в середине XIX века.

— Ты много тратишь, Рэгулус, — поджала губы тётя Элладора. Возможно, она добавила бы что-то ещё, но часы пробили семь, мелодично ударил гонг и распахнулись двери в столовую. Опершись на руку Ликоруса, Элладора возглавила шествие.

Обед вряд ли заслуживает подробного описания; если вы были на одном званом обеде, вы знаете их все. Кроме красивых ваз с цветами и предметов сервировки, на стол ничего поставлено не было. Едва гости расселись согласно старшинству и сняли перчатки, как к правой руке тёти Элладоры подлетела серебряная супница с устричным супом, после одобрительного кивка старухи половник аккуратно наполнил её тарелку, и супница направилась к Ликорусу… В ожидании подачи первого блюда гости тихо переговаривались друг с другом. После супа перемены следовали одна за другой; кушанья подлетали к гостям и, получив утвердительный или отрицательный знак, накладывались в тарелки или отправлялись к следующему гостю. Безупречность и быстрота подачи блюд свидетельствовали о вышколенности домовых эльфов; впрочем, разве в доме Блэков могло быть иначе? Разве Элладора Блэк позволила бы быть иначе?

Приближалось время десерта, и Рэгулус незаметно глянул на большие напольные часы. Ещё немного — и всё будет кончено. Его, как и его жену и сына, угнетали эти пустые разговоры; Рэгулус даже немного позавидовал своим дочерям. Тем временем тётя Элладора обратилась к Айле и Элли:

— Как вы добирались из Хогвартса?

Вопрос застал девушек врасплох. Элли беспомощно глянула на сестру, и Айла, судорожно проглотив то, что было у неё во рту, собралась было ответить, но не успела.

— Нет, вы только посмотрите на них! К ним обращаются, а они даже не изволят ответить! Во что превратился Хогвартс? Там совсем не учат манерам! — возмущению тёти Элладоры не было предела. — Рэгулус! Как член Попечительского совета ты должен потребовать отставки декана Слизерина… как её… да, профессор Бёрк. Я отправила ей письмо с тем, чтобы она отпустила девочек, но её ответ… Это возмутительно! Он написан так, словно она не знала, к кому обращается. Неудивительно, что девочки не знают, как себя вести, хотя их это, конечно, не оправдывает, ведь, Фиби, ты должна была привить им должные манеры!

Рэгулус хмыкнул. Он знал свою тётку и подозревал, что письмо было в стиле «Повелеваем вам отпустить племянниц Наших и обеспечить им должное сопровождение в Лондон».

— Так на чём вы приехали домой? — Старая гадюка наконец-то вернулась к первоначальному вопросу.

— На «Ночном рыцаре», тётя, — почтительно ответила Айла.

— Как?! Это неслыханно! — от возмущения тётя Элладора, казалось, потеряла дар речи. Ликорус и Мажента, нахмурившись, переглянулись.

«Ночной рыцарь» — так назывался трёхэтажный фиолетовый автобус, появившийся по предложению Министра МкФеила всего два года назад. Никто из Блэков не пользовался автобусом, этим безобразным маггловским изобретением, по какому-то недосмотру появившимся в мире волшебников. Более того, Ликорус дал интервью «Дейли профет», в котором подверг сомнению необходимость заимствовать маггловские изобретения. Сначала поезд, это возмутительно, что юные волшебники принуждены теперь ездить в Хогвартс на этом чудовище, которое небезопасно для здоровья, а теперь ещё автобус. Что будет дальше, вопрошал в статье благородный член Визенгамота Ликорус Блэк.

— Но тётя, это было очень удобно и быстро, — Элли наконец осмелилась раскрыть рот.

— Но ведь… Но ведь там наверняка было полно мужчин, — возмутилась Фиби. — Мерлин! Если кто-нибудь узнает, это же позор. Как вы не понимаете, ваша репутация погибла навсегда! Вы опозорили семью. Никогда ещё ни одна девушка из рода Блэк…

— Они были там вдвоём, — неприязненно заметила Адара. — Если бы они были поодиночке, тогда да, это… это было бы непоправимо.

— Но там была ещё одна волшебница, — растерянно произнесла Айла. — И больше никого.

— Наверняка грязнокровка! Сигнус, почему твоя жена не забрала девочек из школы?

Элладора Блэк нашла виновницу. Возможно, она добавила бы ещё что-нибудь, но тут открылись двери, и в столовую шагнул мужчина лет 50, темноволосый, как большинство Блэков, бледный и худощавый. Увидев его, Рэгулус брякнул ложкой, а Фиби забылась настолько, что раскрыла рот от изумления. Опомнившись, она закрыла рот и опустила голову. В комнате повисла мертвая тишина. Вошедший чем-то неуловимо напоминал Ликоруса. Его появление, возможно, отдавало дешёвой мелодрамой, уж слишком вовремя он вошёл; дело было в том, что незнакомец ждал подходящего момента. Острый слух позволял ему слышать то, что творилось за закрытыми дверями.

— «Ночной рыцарь» — это удобный вид транспорта, — произнёс он в наступившей тишине. — Приятно, что в этом изменчивом мире есть неизменные вещи, например, обед у тёти Элладоры в апреле. Вижу, здесь есть те, кто меня не знает. Разрешите представиться. Эдвард Лиметт-Блэк. Брат Ликоруса — ты ведь удивлён, увидев меня? — Рэгулуса и Фиби. Что, сестрёнка, так и осталась в девках? Неудивительно…

— Ты! — прошипела Старая гадюка. — Осквернитель! Позор семьи! Как ты посмел явиться сюда?

Она решительно извлекла свою палочку, но Эдвард оказался быстрее, и палочка Элладоры перелетела в его руку.

— Я ведь Блэк, тётя, — сквозь зубы бросил Эдвард. — Не забывайте об этом. Хоть вы и выжгли меня с гобелена, но не ваших силах было вышвырнуть меня из семьи. А отец от меня не отрекался. Что характерно.

Пронзительный взгляд его тёмных глаз с каким-то волчьим прищуром обвёл всех присутствующих, задержался на Айле, скользнул по Элли и вернулся к старшей из сестёр.

— Девочка, — произнёс Эдвард. — Когда тебе понадобится помощь, пришли мне сову.

Он покрутил в пальцах отобранную палочку, положил её на низкий буфет и вышел. Было слышно, как хлопнула входная дверь.

Обед у тёти Элладоры — событие настолько скучное, рутинное и однообразное, что члены семьи никогда не обсуждают его между собой. На дворе могут быть декабрь или апрель; изменятся блюда на столе, ведь ни одна хозяйка не позволит себе подать рождественский пудинг весной, а симнель* — зимой; станут старше люди за столом, поменяются одежды и темы застольных разговоров, но всё это мелочи, не затрагивающие главного — атмосферы. Самая атмосфера этих вечеров неизменна, как неизменно течение времени, размеренное и постоянное. Никогда и ничего не может произойти из ряда вон выходящего, того, что нарушило бы эту атмосферу спокойствия и безмятежности, чётко очерченную рамками этикета. Снаружи может бушевать метель или тихо падать снег; моросить дождь или светить солнце; а здесь, в парадной столовой дома 12 Гриммолд-Плейс, всё так же под присмотром тёти Элладоры будут согласно строгой очерёдности подаваться кушанья и наливаться напитки; негромко звенеть бокалы и стучать столовые приборы; и под эти звуки всё так же будут вестись те самые пустые разговоры, в которых говорящего больше интересует то, как он выглядит, нежели то, о чём он толкует, разговоры, наводящие на людей живого склада характера тоску. Здесь нет места живым эмоциям или собственному, отличному от чужого, мнению, высказывание какового, как известно, приводит к спорам и делает разговор интересным и увлекательным. С другой стороны, известно, что нет ничего скучнее искренности, как заметил один сквиб, снискавший у магглов славу писателя и эстета.

И если бы не явление Эдварда Блэка, которого ни один из членов семьи не видел уже более двадцати лет, обед в апреле 1867 года ничем бы не выделялся из общей череды. Но этот человек, который для большинства нынешних Блэков был только именем под некрасивым выжженным пятном на гобелене, явился — и тем самым нарушил мерный ход события. Старшее поколение семьи Блэк пребывало в замешательстве; младшее переглядывалось, снедаемое любопытством, усугублявшимся ещё и тем, что никто не собирался прояснять ситуацию.

— Что… — вырвалось у Айлы, и она сразу прикусила губу; молодой девушке не подобало начинать разговор первой и уж тем более обращаться ко всем сразу. Однако её возглас вырвал всех из оцепенения. Люди зашевелились, опустили глаза к своим тарелкам, но никто не посмел раскрыть рта. Конец обеда был бы безнадёжно скомкан, если бы не этикет. В умелых руках он превращается в превосходное оружие и зачастую служит идеальной защитой. Этикет надевает на лица холодные маски фальшивого спокойствия, скрывая чувства и эмоции людей; он заставляет голоса звучать ровно и безразлично. Истинный Блэк всегда должен руководствоваться этикетом, а потому его поведение в глазах общества должно быть безупречным. Даже если обществом, как в описываемый момент, является семья.

Старая гадюка допустила вопиющее нарушение этикета: достала палочку. Но этикет же и пришёл ей на выручку: недопустимо публично обращать внимание на чужие промахи и как-то обсуждать их. А потому она отдала должное своему мороженому и чашке чая; члены семьи последовали её примеру.

После десерта старуха величественно поднялась из-за стола, показывая тем самым, что обед завершён. Дальше был церемонный обмен традиционными словами благодарности в адрес гостей и хозяйки дома, взаимные прощания; сердечности и тепла во всём этом было не больше, чем в айсберге.

Когда все разошлись, Элладора не без раздражения посмотрела на Фиби, жившую в этом же доме:

— Зачем он явился? Что хотел?

— Не знаю, тётя, — голос Фиби, когда она разговаривала с тёткой, всегда был тихим и каким-то неуверенным.

Элладора поджала губы и удалилась к себе. Она не сомневалась в том, что Фиби не знала, для чего вернулся Эдвард, но вопрос следовало задать первой, чтобы потом не спрашивали её саму. Старая гадюка прекрасно помнила, что никого из её племянников, кроме, разумеется, Эдварда, в тот роковой для их семьи день не было дома. Их, удивлённых появлением неопрятного пятна на гобелене с генеалогическим древом, просто поставили перед фактом, что у них больше нет брата и говорить о нём отныне запрещено. Но следовало убедиться, что никто из них не нарушил запрет. Элладора не владела легилименцией, впрочем, в общении с Фиби это и не надо было; племянница боялась своей грозной тётки и ни за что бы не осмелилась солгать.

Фиби посмотрела ей вслед. Небольшим преувеличением будет сказать, что она, вынужденная жить со Старой гадюкой под одной крышей, ненавидела её больше всех. Но у неё не было выбора; как только её воспитанницы поступали в Хогвартс, оба брата, Ликорус и Рэгулус, недвусмысленно давали понять, что не горят желанием постоянно видеть родную сестру в своих домах, кроме как в дни школьных каникул. Денег, оставленных отцом, хватило бы на покупку или аренду коттеджа в том же Хогсмиде, но свет… Свет осудил бы мисс Фиби Блэк, реши она жить одна, ведь подобным поступком она ставила под удар свою репутацию добропорядочной леди. И это не говоря уж о том, что незамужняя женщина просто не в состоянии жить одна, ведь она совершенно не представляет себе, как вести дом! И она не может правильно выбрать себе знакомых и круг общения; она не умеет правильно обращаться с деньгами. Определённо, это плохая идея для незамужней девушки, жить одной!

В глазах света положения не менял даже тот факт, что мисс Фиби Блэк исполнилось уже 57 лет. Неважно, сколько лет женщине; если она не замужем, она решительно неспособна отвечать за свои поступки. Вот разве что домовой эльф может присмотреть за своей хозяйкой, уберечь её от опасностей и необдуманных поступков — но Старая гадюка не собиралась давать племяннице эльфа. Её больше всего устраивало то, что Фиби жила в доме на Гриммолд-Плейс, ведь в этом случае Элладора имела при себе компаньонку, равную по положению.

Парадоксы времени! Фиби Блэк не могла, по мнению света, грамотно и ответственно вести свои дела, но при этом тот же свет считал, что она прекрасно делала это для своей тётки. Правда, старая миссис Малфой, не мать нынешнего мистера Малфоя, а его двоюродная бабка, которой недавно исполнилось сто лет, намедни сказала своей наперснице миссис Яксли, что иного и быть не может, ведь Элладора — достойная леди, и она в состоянии наставить свою племянницу на путь истинный. Но что будет после её смерти, ведь бедная Фиби пропадёт, её братья и их жены её ни в кнат не ставят…

Старая миссис Малфой не знала, что миссис Кэрроу, в девичестве Элладора Блэк, ни разу в жизни не посетила Гринготтс и понятия не имела, как обращаться с финансами. В свою очередь, мисс Фиби Блэк, даже будучи гувернанткой своих племянниц, находила время и для того, чтобы заниматься делами тётки, путавшей, к слову, сикли и кнаты.

Итак, в доме 12 по Гриммолд-Плейс не собирались обсуждать произошедшее, но остальных Блэков случившееся заинтересовало, правда, в разных аспектах.

Мистер и миссис Ликорус Блэк первыми покинули дом Старой гадюки и аппарировали к себе в старинный Блэкуотер-Холл.

Блэки редко женились по любви, но точно знали, что брак по расчёту может быть счастливым, если расчёт сделан правильно. Таковым был брак Ликоруса и Маженты Трайп.

Ликорус и Мажента, как и многие волшебники, познакомились в детстве, в Хогвартсе. Распределившись в один Дом, — разумеется, это был Слизерин, — они мало общались друг с другом, как это обыкновенно бывает в школах среди мальчиков и девочек с двухлетней разницей в возрасте, но у них была единая система ценностей и, главное, схожие взгляды на семейную жизнь. Блестящий ученик Хогвартса, Ликорус во главу угла ставил свою карьеру, ведь Блэк должен занимать только видные посты. В своей будущей жене он хотел видеть спутницу жизни, которая принимала бы его интересы за свои собственные и которая, пока муж трудится на благо семьи, создавала бы для него дома уют и покой, не отвлекая его домашними заботами. Мажента же училась довольно посредственно, впитав с молоком матери убеждение, что главное — это удачно выйти замуж, а для этого не надо быть слишком умной, ведь мужчины недолюбливают умных жён; они предпочитают жён заботливых, своего рода друзей и партнёров по жизни, но уж никак не соперников. Решение о браке было принято их отцами, и это был классический союз титула и денег. Скуповатый по натуре старый мистер Блэк был не против увеличить состояние своей семьи; старый мистер Трайп почитал за счастье породниться со столь знатной семьёй, тем более, что статус тестя мистера Блэка открывал хорошие перспективы для дальнейшего развития его дела.

Ликорус и Мажента никогда не были влюблены друг в друга; известие о предстоящем бракосочетании они восприняли как подобает почтительным детям: с уважением и покорностью к своим отцам. С тем же уважением супруги относились и друг к другу, и в глазах беспощадного света они были идеальной парой. Мажента дала мужу то, о чём он мечтал: семейный уют и достойных детей. Ликорус дал жене положение в обществе, о котором с детства грезила тщеславная девушка.

Если и были какие-то шероховатости в начале их супружеской жизни, то за более чем 40 лет брака они сгладились. Их жизнь протекала очень ровно и неспешно, и, казалось, ничто не могло нарушить этого спокойствия. Вот и сейчас Ликорус, как всегда по возвращении домой, хранил молчание всё время, пока переодевался из парадной одежды в домашнюю, просматривал вечернюю почту и готовил себе сонное зелье. Однако Мажента достаточно хорошо знала своего супруга, чтобы понимать, что означают его немного замедленные движения.

— Что именно тебя тревожит? — наконец спросила она.

Ликорус не ответил. Тщательно, слишком тщательно он перемешивал зелье, слишком аккуратно и медленно переливал его в высокий бокал — и Мажента понимала, что муж не просто обеспокоен, он встревожен.

— Ты вряд ли это знаешь, — наконец произнёс мужчина, не поворачиваясь к жене. — Но в Хогвартсе только один преподаватель был в восторге от Эдварда — Алистер Ди.

Мажента тихо ахнула. Алистер Ди преподавал прорицания, и достоверно было известно, что благоволил он только к подобным себе, к тем, кто владел Даром. Собственно, прочих студентов он отказывался обучать, неизменно оценивая их работы в лучшем случае на «Отвратительно».

— Айла, — прошептала она.

— Вот именно, — неожиданно жёстко ответил Ликорус. — И я не могу себе представить, зачем ей обращаться к Эдварду.

Пусть тётя Элладора и узурпировала место главы семьи, Ликорус считал его своим и вёл себя по отношению к остальным Блэкам соответственно. Сейчас он размышлял даже не о причинах возвращения Эдварда, они могли быть совершенно любыми и не иметь ничего общего с семьёй, в которой он родился; собственно говоря, визит Эдварда был скорее ребяческой шуткой, нежели серьёзным и продуманным шагом; нет, Ликоруса интересовали именно слова младшего брата. Но он никак не мог представить себе, что же такое должно произойти, чтобы Айла захотела обратиться к изгою. Истинная Блэк, она скорее умрёт, чем поступит таким образом.

— Отправь завтра сову Айле. Напиши ей, чтобы она не смела связываться с Эдвардом. И что если она его где-то встретит, пусть делает вид, что незнакома с ним, а сама сразу же сообщит мне об этом. И заклинаю тебя Мерлином, не говори никому о Даре Эдварда.

Ликорус понимал, что сказанное им — это не лучший выход из ситуации; гораздо умнее было бы поговорить с Эдвардом, но тот, как он сам всем напомнил, тоже Блэк, а значит, человек гордый, и потому не захочет идти навстречу тем, кто фактически предал его.

Обитателей особняка в Уилтшире беспокоили совсем другие вопросы. Финеас Найджелус сразу после обеда аппарировал в Хогсмид к друзьям; родители не препятствовали, ведь сын уже был взрослым 20-летним человеком, прекрасно воспитанным и образованным. Он недавно начал свою карьеру в Министерстве в одном из отделов департамента магического образования в должности простого служащего; это, разумеется, не совсем приличествовало Блэку, однако юноша был честолюбив, и это давало родным надежду на то, что его продвижение не за горами. Если его и заинтересовал Эдвард Лиметт-Блэк, то он никак это не показал. Чего нельзя сказать о его родителях.

— Прикажи, чтобы мне принесли Огневиски, дорогая, — обратился Сигнус к жене, стоя около камина в малой гостиной уютного особняка в Уилтшире. — И пусть сюда придут наши дочери.

Выросший в уверенности, что домашним хозяйством должна управлять жена, Сигнус считал ниже своего достоинства напрямую обращаться к прислуге, пусть даже от него требовалось просто высказать вслух своё желание. Он тщательно делал вид, что и понятия не имеет о том, что в доме есть эльфы, не говоря уж об их количестве. За годы брака Элла привыкла к такому подходу; более того, это её даже устраивало, так как позволяло скрывать от мужа почти всё что угодно. Плохо было лишь то, что вся её жизнь оказывалась подчинена интересам Сигнуса; если, уходя из дома за покупками, она не оставляла соответствующих распоряжений насчёт обеда, то муж сидел голодным до её прихода. Если она не приказывала подготовить его парадную мантию, муж просто никуда не ехал. Никто и никогда не мог сказать, что получил письмо, написанное рукой Сигнуса Блэка; обязанность вести корреспонденцию тоже лежала на плечах его жены.

Вот и сейчас Элла молча вышла из комнаты, а на журнальном столике перед камином появился на серебряном подносе стакан Огневиски. За дверью послышался шорох — это Элла поправляла платья дочерям, прежде чем те предстанут перед отцом. Наконец Айла и Элли вошли в комнату и замерли. Вошедшая следом Элла чуть подтолкнула их вперёд и прошла к окну, еле слышно шурша подолом домашнего платья. Сигнус холодно посмотрел на дочерей. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в камине.

— Айла, — наконец произнёс Сигнус. — Ты слишком много болтала сегодня.

— Но… — Айла, встретив предостерегающий взгляд матери, осеклась и потупила взор.

— Хвала Мерлину, что сегодня были только члены семьи; впредь чтобы я больше этого не видел.

— Да, сэр. Простите, сэр, — по-прежнему не поднимая глаз, ответила Айла и сделала книксен, презирая в этот момент и себя, и отца, и Старую гадюку.

— Элли, ты слишком много улыбалась. Тебя могут счесть совсем глупой. Надо быть сдержанней в выражении своих чувств.

— Да, сэр. Хорошо, сэр. Я больше не буду. — Элли, как и её сестра, сделала книксен.

— Почему он, — глава семьи выделил местоимение неприятным тоном, — предложил тебе помощь, Айла?

Задавая вопрос, Сигнус смотрел не на дочь, а на жену.

— Я не знаю, сэр. Я в первый раз его видела…

— Не надо на меня так смотреть, Сигнус, — резко ответила Элла. — Когда я вышла за тебя замуж, Эдвард был уже выжжен на гобелене, и никто мне даже не рассказал, за что… Девочки! Пожелайте отцу спокойной ночи и идите спать. Я к вам зайду.

Дождавшись, когда дочери выполнят сказанное, и закрыв за ними дверь, Элла повернулась к мужу:

— Думаешь, мне было приятно выслушивать от Старой гадюки по поводу приезда девочек? Что у вас за семья такая, куда ни ткни — везде тайны!

— Дорогая, но ты ведь тоже Блэк…

— Да неужели? Странно, но об этом вспоминают, только когда от меня что-то требуется! Человек, о котором мне говорили, что он «где-то пропал», появляется сегодня — и тут выясняется, что я должна знать, почему он сказал что-то моей дочери. Нашей с тобой дочери. А если бы он не появился, ты бы так и слушал молча, как Старая гадюка шипит в мой адрес? Рэгулус вот свою жену в обиду не дал.

— А почему ты не забрала девочек из Хогвартса?

— Видимо, потому, что дражайшая тётя Элладора не соизволила сообщить, что написала профессору Бёрк, — саркастично ответила Элла. — Ты же был дома, когда они приехали, и всё видел! Спасибо, что профессор Бёрк посадила их в этот автобус. Что эта Гадюка ждала? Что профессор бросит остальных учащихся? И я не понимаю, зачем Гадюка вмешалась в это дело. Год назад, если ты помнишь, я сама забрала Айлу утром. Она думала, я забуду, что в этом году Элли тоже должна присутствовать? Так я, в отличие от неё, всё-таки мать. И о своих детях не забываю.

Элла дала себе волю. Ей, женщине эмоциональной и живой, визиты в дом на Гриммолд-Плейс напоминали посещение кладбища: так же уныло, скучно, предсказуемо и регламентировано. Не раз и не два за годы брака она пожалела о своём решении; романтичный в юности Сигнус очаровал тогда Эллу и проявил неожиданную твёрдость в своём намерении жениться на ней. Впоследствии у Эллы складывалось ощущение, что тогда Сигнус растратил всю свою энергию, после свадьбы превратившись в унылого мужа из популярных французских комедий, ревниво следящего за кругом общения своей жены. Он постепенно лишил жену всех её подружек — вернее, считал, что лишил, ибо ему никогда не приходило в голову поинтересоваться у эльфа, что происходит дома во его отсутствие. Точнее, это было ниже его достоинства.

— Да. Да-да, дорогая, ты права. Только не злись и не шуми, у меня болит голова, и я чувствую себя совсем разбитым.

Элла презрительно фыркнула: каждый раз, когда предстоял неприятный разговор, Сигнус заявлял о своём плохом самочувствии.

А тем временем Элли, как это обыкновенно бывало, прибежала в комнату к сестре поболтать. Она не делала так в Хогвартсе, там не о чем было шептаться, а дома, после того как в прошлом году Айла начала выезжать, Элли вечерами приходила к сестре, чтобы послушать её рассказы о том, на каком приёме или балу она была.

— Интересно, кто он? — спросила Элли, кутаясь в одеяло на кровати сестры.

— Не будь такой глупой, — возмутилась Айла, расчёсывая волосы. — Он же ясно сказал, что он — брат дедушки. И ещё назвал мисс Блэк сестрой.

«Мисс Блэк» — именно так и не иначе, всегда и во всех ситуациях именовали Фиби все её бывшие воспитанницы. Не из уважения, но по привычке, вбитой в них почти в прямом смысле слова вместе с ударами линейкой по спине, когда они сутулились, или по рукам, когда случайно отвлекались на занятиях.

— Сама ты глупая! — ответила Элли. — Я это тоже слышала. Но кто он? Видишь, и мама не знает, а ведь она замужем уже 20… нет, 22 года. А он ещё на тебя так странно посмотрел. Почему?

— Ну откуда мне знать? — Айла надела ночной чепец. — Я вообще думала, что он умер. Или уехал куда-нибудь далеко. Не болтай об этом в школе, — добавила она, вспомнив, что является старшей сестрой.

— Не буду, — покладисто заметила младшая. — Только это глупо.

— Почему?

— Сама посуди. Мы Блэки. На нас все смотрят. А он тоже Блэк. И не был здесь Мерлин знает сколько времени. Думаешь, его появление останется незамеченным?

В словах Элли резон был, и Айла задумалась. В самом деле, они с сестрой и мама не знали, что произошло. Отец — отец непонятно, знал или нет. А как в обществе восприняли исчезновение одного из Блэков? Ведь тётя Элладора так заботится о репутации семьи… Как они это объяснили?

— Не знаю, — неуверенно протянула она, подходя к своей кровати.

— Интересно, о чём там сейчас говорят? — Элли перескакивала с темы на тему с поразительной лёгкостью. Прежде чем сестра её одёрнула, она воскликнула:

— Гринни!

Когда домовушка появилась, Элли продолжила:

— Ступай, мы хотим знать, о чём говорят наши родители.

Домовушка колебалась, глядя на сестёр и наконец пропищала:

— Хозяйка Элла строго-настрого запретила Гринни…

Элли заозиралась и, увидев на туалетном столике палочку Айлы, схватила её.

— Crucio!

Заклинание попало, и домовушка закричала от боли.

— Элли, прекрати, — поморщилась Айла. — Отдай палочку. А ты иди, выполняй, а то ещё добавлю.

Эльфийка исчезла.

— Извини, — покаянно произнесла Элли. — Я обычно сначала Silencio накладываю. А то действительно слишком шумно.

— И часто ты это делаешь? Зачем? — удивилась Айла. Ей как-то не приходилось ещё наказывать домового эльфа, собственноручно накладывая пыточное проклятие, и она не понимала, чем Гринни так провинилась перед её сестрой.

— Ну… Приходится, — уклончиво ответила Элли.

Вернувшаяся домовушка упала на ковёр и захныкала:

— Гринни мало что услышала! Хозяйка Элла быстро покинула комнату. Хозяйка Элла и хозяин Сигнус обсуждали мистера Эдварда Блэка. Мистер Эдвард Блэк вернулся. Мистер Эдвард Блэк носит имя Лиметт. Хозяин Сигнус сказал, так звали какого-то родственника старой миссис Блэк. Гринни не знает никакого Лиметта, Гринни всегда служила семье Блэк!

Девушки жадно слушали, но услышанное их разочаровало. Внезапно Айлу осенило.

— Гринни, за что выгнали мистера Эдварда? Ты ведь была тогда на Гриммолд-Плейс.

Домовушка задрожала от ужаса:

— Нет! Гринни не должна об этом говорить! Гринни не может! Гринни запретили! Мисс Элладора запретила всем…

Неизвестно, сколько бы ещё это продолжалось, и, возможно, девушкам удалось бы что-то узнать, но в спальню вошла Элла. Ей хватило одного взгляда, чтобы понять, что происходит. Выслав домовушку вон резким движением кисти руки, Элла приказала младшей дочери идти к себе.

— Мама, а Гринни знает… — сказала Элли уже в дверях и вышла.

— Что знает?

— Она знает, что произошло с мистером Эдвардом Блэком, — ответила Айла. — Но тётя Элладора запретила говорить об этом всем домовикам.

Элла на мгновение задумалась.

— Спать! — приказала она дочери. — И не забивай себе голову всякой ерундой. Тебе надо подготовиться к экзаменам и достойно сдать их. И я запрещаю тебе задавать вопросы об этом человеке.

Элла приняла самое простое в данной ситуации решение: она запретила говорить о том, чего не знала сама! Айле оставалось только пообещать матери выполнить её запрет; Элла была умелой колдуньей и не постеснялась бы наложить Обет Молчания на родную дочь.

Если Ликоруса, его жену, сына и семью сына визит Эдварда обеспокоил, то Рэгулус Блэк, отправившийся с женой в гости к Проциону, думал совершенно о другом. Как всегда после посещений особняка на Гриммолд-Плейс, Адара произнесла свою коронную фразу: «Два раза в год, в апреле и декабре, я понимаю, почему ты на мне женился», — и это как нельзя лучше отражало мнение самого Рэгулуса.

Иногда он задумывался над тем, как бы отреагировали Ликорус, Фиби и, естественно, Старая гадюка, узнай они, что Рэгулус в курсе произошедшего с Эдвардом. Ничего странного, впрочем, здесь не было; Рэгулус и Адара путешествовали по Франции и заехали к старому дяде матери Рэгулуса Шарлю Лиметту. И надо же было такому случиться, что сюда же приехал изгнанный Эдвард. Тогда-то братья и поговорили, что называется, по душам, причём впервые в жизни. Атмосфера дома Блэков как-то не располагала, да и ныне не располагает, к откровенности.

С тех пор они не общались — не сложилось, да и желания, по правде говоря, у обоих не возникало. До Рэгулуса доходили слухи о жизни Эдварда, но он не делился ими ни с кем; ему доставляло удовольствие думать о том, что он всё-таки досадил своей семье, пусть никто об этом и не знает.

Его жена, Адара Блэк, и не спрашивала мужа об Эдварде. Урождённая Уизли, она не разделяла мнение света о том, что замуж выходишь не только за мужчину, но и за его семью; к ней сватался только Рэгулус — это, разумеется, вызвало недовольство Старой гадюки, считавшей семью Уизли хоть и чистокровными, но словно бы второго сорта, — и вот только его она и любила. Всех остальных Блэков она в лучшем случае терпела — исключая, естественно, своих детей. Так что вполне логично, что сейчас её больше интересовало здоровье собственной невестки Авроры, ожидавшей первенца, чем явление деверя; впрочем, то, что Элладора, один из столпов общества, так забылась за столом, вызывало у Адары ехидную усмешку.

Что до Проциона, то этот молодой человек, при распределении которого Шляпа колебалась между Рэйвенкло и Слизерином, здраво рассудил, что задавать вопросы об Эдварде бесполезно; если родители что-то знают и захотят, они расскажут; если нет, то тем более незачем тратить время. На крайний случай оставалось воспользоваться служебным положением; запрос по линии департамента магического сотрудничества во французское Министерство мог что-нибудь дать. Если, разумеется, адресовать его правильному человеку. А такого человека советник департамента Процион Блэк, разумеется, знал.

А потому, поцеловав супругу и оставив её вместе с Адарой, Процион спустился в гостиную к отцу с совершенно другим вопросом:

— Сэр, мой вопрос может показаться Вам странным, но тем не менее. Ведь Вы не будете инициировать замену профессора Бёрк?

— Странно, что тебя это интересует, — усмехнулся Рэгулус. — Разумеется, не буду. Профессор Бёрк — прекрасный преподаватель и декан. Элладоре не следовало бы совать нос не в свои дела.

— Если я что и знаю из курса зельеварения, то только благодаря ей, — заметил Процион. — Но тётя Элладора меня удивила сегодня. Достать палочку за столом!

Молодой человек неодобрительно покачал головой.

— Процион, — строго произнёс отец. — Это не подлежит обсуждению. Тётя была шокирована появлением Эдварда.

И помимо его воли в голосе промелькнуло удовольствие. Адара спустилась к мужчинам, и через несколько минут супруги покинули дом своего сына.

*Симнель — традиционный английский пасхальный кекс

Если вы учились в Хогвартсе, то обязательно бывали в его библиотеке; невозможно окончить Школу чародейства и волшебства, ни разу не переступив порог огромного царства книг и свитков, в котором время, казалось, остановилось навсегда. Снаружи, за пределами библиотеки, носились младшие школьники и степенно вышагивали старшие, в иные времена позванивали клинки и летали лучи заклинаний, старосты снимали и начисляли баллы, преподаватели плели интриги то в поддержку директора, то против него — и такое случалось за долгие столетия, — ещё дальше, за стенами замка, громыхали бури войн и невзгод, сменявшиеся тихим течением мирных времён, а здесь покой книг нарушали лишь шорох страниц, едва уловимый скрип перьев да шуршание мантий. И дело было даже не в уважении школяров к собранным здесь трудам — ведь сложно найти студента, испытывающего должный трепет к авторитетам древности, — но все в Хогвартсе знали, что уютно-кругленькая старушка мадам Шафиг — ведьма достаточно сильная и делает нарушителю одно-единственное предупреждение с помощью своей метёлки из перьев, каковую обыкновенно используют для сметания пыли; если же этого бывает недостаточно, виновник выдворяется из библиотеки, и ему запрещается её посещать какое-то время. Бесполезно умолять мадам Шафиг, бесполезно рассказывать ей, что профессор, не получив выполненное задание, снимет баллы с Дома, а то и прикажет выпороть нерадивого ученика — всё тщетно, мадам непоколебима. Уже давно отучился тот отчаянный юнец, который спалил перьевую метёлку, стукнувшую его по затылку за слишком громкие разговоры, а студенты помнили, передавали из поколения в поколение рассказ людей, своими глазами видевших, как сей неразумный школяр в полной тишине был вышвырнут из библиотеки в прямом смысле слова и что двери сей сокровищницы знаний закрылись пред ним навсегда. Истории о том, как бедный юноша выкручивался, чтобы сдавать задания вовремя и готовиться к экзаменам, с каждым разом расцвечивались всё новыми подробностями, но сильней всего на учеников подействовал приезд этого человека, когда его, уже взрослого, работающего в Гринготтсе опытного волшебника, мадам Шафиг не пожелала простить и пустить поработать в библиотеку. И директор оказался бессилен что-либо сделать, мадам была в своём праве…

Айла Блэк чуть повела плечами, разминая затёкшую спину, и подняла голову от книги. До экзаменов оставалось совсем мало времени, и потому она, как и практически все остальные семикурсники, которым предстоял NEWT, и пятикурсники, со страхом ждавшие OWL, в эти майские дни безвылазно сидела в библиотеке. Не было ни времени, ни желания вести праздные разговоры; даже в гостиных всех Домов их было не слыхать. Прочим курсам, конечно, тоже предстояли экзамены, но они считались проходными, тогда как OWL и NEWT оказывали существенное влияние на карьеру волшебника.

«Карьера!» — мысленно фыркнула Айла. Как будто она, урождённая Блэк, должна думать о карьере! Из всех её родственниц только Андромеда, двоюродная тётка, работала в Министерстве, но её отцом был Рэгулус, и Айла подозревала, что атмосфера в той семье ничуть не напоминала ту, что царила в её собственной. Её же судьба была ясна и просматривалась безо всяких карт и хрустальных шаров. Год, может быть, два-три — и родители выдадут её замуж за кого-нибудь из числа чистокровных и богатых волшебников; вся жизнь Айлы в качестве миссис Такая-то будет посвящена семье, заботе о муже и детях. Такая перспектива не очень прельщала Айлу, особенно когда она представляла себе, что её муж будет похож на Сигнуса, её отца, но другого пути у неё не было; с юных лет в девушках рода Блэк воспитывают чувство долга перед семьёй: вступить в брак, выгодный семье. Нежные чувства, эмоции — это лишнее; не менее лишним и даже вредным будет доверить выбор супруга самой девушке. Будучи совершенно неопытными и наивными, они всенепременно наделают ошибок, а брак, соединение двух семей, — слишком серьёзное событие, чтобы можно было относиться к нему легкомысленно. И молодым людям позволять выбирать жену следует осмотрительно, они, конечно, более разумны, чем девушки, но жизненного опыта совсем нет. За примером далеко ходить не надо, не Ликорус ведь нашёл жену Сигнусу, и что из этого получилось? «Я из этого получилась! А ещё Финеас и Элли!» — мысленно ответила однажды Айла, когда Фиби Блэк в очередной раз посетовала на то, что её брат не воспрепятствовал браку своего сына.

Вся жизнь Айлы была расчерчена и разлинована, словно нотная тетрадь. Домашний распорядок дня, установленный в раннем детстве, не менялся вплоть до её совершеннолетия: тот же ранний подъём и завтрак в восемь часов; занятия с мисс Блэк, обед, опять занятия с мисс Блэк, пятичасовой чай, немного времени для игр и сон. И так изо дня в день, из года в год. Только во второй половине дня в воскресенье, в Рождество, на Пасху и в свой день рождения девочка была свободна от уроков, но и тогда мисс Блэк находила чем занять свою воспитанницу. Всё в жизни Айлы решалось не ею; её лишь ставили в известность. Семья определила стиль её жизни, круг её общения; она же решила, какие предметы девушка будет изучать в последние два года в школе — причём решила задолго до появления Айлы на свет: благородная леди, помимо всего прочего, должна уметь оказывать помощь своим ближним, а потому все девушки рода Блэк изучали травологию, зельеварение и заклинания — словом, всё то, что требовалось будущей целительнице. Мнение самой девушки значения не имело; когда после второго курса Айла заикнулась о том, что хотела бы взять древние руны, Сигнус посмотрел на неё с таким недоумённым видом, словно с ним заговорила не его дочь, а предмет мебели. Разумеется, Айла была наказана за то, что посмела перечить отцу. Впрочем, ей повезло, её наказание свелось лишь к многократному написанию фразы «Я не должна перечить родителям» на пергаменте длиной в два фута; за несколько лет до этого Финеас испытал на себе отцовский Круциатус. Присутствовавшая при этом Элла и бровью не повела, но с тех пор ни разу не сообщила мужу ни об одном проступке сына, хотя часто угрожала сделать это.

Справедливости ради надо отметить, что о выборе предметов на экзамены NEWT Айле сказали, едва она поступила в Хогвартс, так что именно по этим предметам от неё ждали только «Превосходно» на OWL. Она Блэк, и она не должна разочаровывать семью.

«Ты Блэк». Кажется, эти слова маленькая Айла выучила раньше, чем своё имя. «Ты Блэк, — говорила ей мама, — не смей плакать». «Ты Блэк, — не уставала повторять мисс Фиби Блэк, водружая тяжёлую книгу на голову девочки и заставляя ходить так по комнате, спускаться и подниматься по лестнице. — Изволь не сутулиться при ходьбе». «Ты Блэк, — сказал Финеас, выходя вместе с сестрой из Хогвартс-экспресса, когда та впервые приехала в школу. — Ты должна быть в Слизерине».

Она не разочаровала, удостоившись милостивого кивка Сигнуса, когда тот увидел результаты OWL. Но ей так хотелось выучить руны, их начертание завораживало её, руническая вязь очаровывала, пробуждая какое-то непонятное волнение. Смирившись с волей родителей, — которые, к слову, сами сообщили профессору Бёрк, какие предметы будет изучать Айла и, через год, Элли, — девушка подумала о том, что в библиотеке Хогвартса она сможет брать книги по рунам и заниматься самостоятельно, тайно. И сейчас, зубря влияние различных трав на свойства аконита в зельях холодного кипения, Айла старалась выбросить из головы мысль, что на изучение рунической магии у неё совсем не остаётся времени…

Айла с тоской посмотрела по сторонам. Фоули, Мальсибер, Эйвери — чистокровные слизеринки, с которыми она уже семь лет делила спальню и чьё детство, разумеется, тоже было разложено по полочкам, но, кажется, не так жёстко, как её собственное. Чуть дальше сидели юноши их курса: Тернер, Яксли, Ллойд, Слагхорн, Флинт — интересно, наказывали их хоть раз Круциатусом? Но ведь об этом не спросишь, это неприлично. А с другой стороны, через проход, сидели студенты Рэйвенкло и ближе всех Хитченс. Магглорождённый. «Грязнокровка Хитченс», как называли его слизеринцы. До поступления в Хогвартс Айла не видела ни одного маггла, хотя слышала об их существовании. Маленькая Мальсибер рассказала о них в доме Флинтов, когда там устроили детское чаепитие, — редчайшее событие в те времена, эти детские праздники, их мало кто устраивал, ибо большинство родителей полагало такие мероприятия неполезными, ведь возбуждение от них могло нанести вред ребёнку. По возвращении домой семилетняя Айла спросила свою гувернантку Фиби Блэк о магглах — и была наказана за неподобающие для юной леди разговоры. В Хогвартсе она с любопытством присматривалась к трём магглорождённым волшебникам, её одногодкам, — и не могла понять, чем они отличаются от магов и как они могут жить без магии.

Девушка задумчиво смотрела на рэйвенкловца. Высокий, стройный, симпатичный — Айла очень жалела, что он нечистокровный. Здесь, в Хогвартсе, они общались на травологии, которую для подготовки к NEWT взяли только они вдвоём, и иногда на чарах, но после выпуска их пути разойдутся навсегда, а ведь с ним так интересно. Пользуясь тем, что на травологию больше никто не ходил, Айла расспрашивала Боба Хитченса о мире магглов; в прочее время она избегала его. Девушку безмерно удивлял тот факт, что этот магглорождённый Хитченс имел все шансы стать лучшим студентом их выпуска, а чистокровные даже не могли составить ему достойную конкуренцию. В гостиной Слизерина Яксли однажды сказал, будто это из-за того, что преподаватели благоволят к грязнокровкам, но промолчавшая тогда Айла знала, что это неправда. В самом деле, разве это Хитченс виноват, что Яксли не смог объяснить профессору Бёрк, почему нельзя добавлять иглы дикобраза в кипящее зелье на основе настойки из растопырника? Разве МакЛаген, эта несносная хаффлпаффка, виновата в том, что подготовилась тогда к опросу у Биннса, в отличие от Эйвери?

Но МакЛаген виновата в другом. Не перед всеми, а лично перед Айлой. Это из-за неё, шотландской выскочки, Айле приходится зубрить ненавистную травологию; девушка из рода Блэк не может закончить Хогвартс второй после грязнокровки, а потому Айле придётся сдать NEWT лучше всех. Иначе, как сказала Старая гадюка, это будет позор для семьи Блэк.

Айле Блэк не приходило в голову, что позором в глазах Старой гадюки будет сам факт её разговоров с грязнокровкой. Пусть это и происходит в стенах Хогвартса.

Почувствовав, что на него смотрят, Хитченс поднял голову и слегка улыбнулся Айле. Девушка автоматически кивнула ему в ответ, больше погружённая в свои мысли, чем реально отдающая себе отчёт в своих действиях.

— Блэк! Ты перемигиваешься с этим грязнокровкой? — послышался громкий шёпот Айрис Мальсибер. Айла вздрогнула и посмотрела на сокурсницу.

— Ты что? — возмущённо зашептала она. — Я просто задумалась…

Разговор был прерван пушистой метёлочкой мадам Шафиг, стукнувшей обеих девушек по затылкам — небольно, но неприятно. Мальсибер уткнулась в свои свитки, а Айла, поняв, что настроение заниматься бесследно прошло, дисциплинированно поставила взятые книги на полку и покинула библиотеку.

Коридоры Школы чародейства и волшебства были пустынны, как это всегда бывает в выходные дни с хорошей погодой, когда ученики высыпают на улицу. Вот и сейчас отдельные школьники группами слонялись около озера, сидели под деревьями или гонялись друг за другом на мётлах. Глядя на них, Айла с тоской вздохнула: ей нравилось летать, она была в восторге от квиддича, но родители категорически запретили ей и Элли играть, причём — редкий случай! — Элла объяснила причину запрета: юным леди из благородной семьи не пристало появляться на публике в таком одеянии, которое именуется «форма для квиддича», так как оно подчёркивает ноги, а это неприлично. К тому же во время матча можно упасть, а поскольку на спине написано имя игрока, то получится, что Блэков вываляли в грязи. Финеасу, к слову, тоже запретили играть, но, кажется, он от этого не страдал.

Айла любила Хогвартс и каждый год с радостью сюда возвращалась; сейчас она с горечью осознавала, что вскоре покинет замок навсегда. Ещё находясь здесь, она уже заранее скучала по величественным и холодным коридорам, торжественному Большому залу, старинным классным комнатам, многочисленным портретам, с одними из которых можно было интересно поговорить, а с другими лучше было не связываться, и, разумеется, уютной гостиной Дома Слизерин — её Айле будет не хватать больше всего. В гостиной ей нравилось абсолютно всё: и камины зелёного мрамора, и высокие стрельчатые окна, за которыми плескалось озеро, и мягкие кресла, и ковры с чёрно-зелёным узором… Когда Айла поступила в Хогвартс, одним из первых заданных ею вопросов было «Почему студенты других Домов не могут бывать друг у друга?». «Ты хочешь, чтобы это помещение, — отвечая сестре, Финеас обвёл рукой гостиную Слизерина — оскорбили своим присутствием грязнокровки?!» Этого 11-летняя дочь одной из самых чистокровных магических семей Британии категорически не хотела, ведь магглы — это самое ужасное, что может произойти с Хогвартсом. По крайней мере так всегда говорил дедушка Ликорус. Тот разговор с братом закончился ничем; соображения по поводу того, что грязнокровок можно не пускать, девочка оставила при себе, равно как и сожаления о невозможности хоть краем глаза посмотреть на гостиные других Домов. Однажды у неё даже мелькнула мысль попробовать попасть в гостиную Рэйвенкло, ведь это несложно, надо всего лишь ответить на вопрос бронзового орла у дверей. Остановило лишь то, что такая выходка не останется без последствий, причём речь идёт не столько о снятии баллов с Дома Слизерин, — это-то Айлу, как истинную Блэк, не особо волновало, — а о том, что о проступке будет сообщено родителям. «Ты опозорила нашу семью!» — вот чего Айла боялась услышать больше всего на свете…

Айла тряхнула головой, отгоняя воспоминания, и огляделась. За своими мыслями она и не заметила, как оказалась в главном холле, том самом, где стояли часы всех Домов. Даже странно, что она, идя сюда, не наступила по ошибке на исчезающие ступени, не ошиблась с выбором лестниц и не очутилась внезапно в какой-нибудь заброшенной части замка. Когда-то Айла долго не могла поверить, что такими лестницы сделала сама Ровена Рэйвенкло; это было немыслимо, невероятно, чтобы Ровена, — конечно же, она была леди, ведь не мог Хогвартс быть основан простушкой, — могла заставить других благородных леди скакать по лестницам. Но однажды Айла обратила внимание на профессора Бёрк: статная и величественная дама, она всегда ходила не спеша, но быстро и никогда не прыгала по лестнице. Понаблюдав за своим деканом, девушка поняла, как ей это удаётся: Виктория Бёрк понимала логику лестниц и её создательницы — всё надо делать вовремя, и не всегда краткий путь будет самым коротким. Айла Блэк провела много времени, наблюдая за лестницами в попытках предугадать их движение, и добилась своего: точно зная, куда повернёт какая лестница и на которой из них в определённые дни исчезали ступеньки, девушка поднималась и спускалась с достоинством, как и положено воспитанной молодой леди из благородной семьи. Но вот проделать это всё неосознанно — такого ещё не было, до сих пор она всегда, подходя к лестницам, сосредоточивалась на своих движениях.

Тишину холла нарушил шорох камней: два рубина упали из верхней колбы в нижнюю — кто-то из гриффиндорцев только что заработал для своего Дома пару баллов. А вот три алмаза наоборот, взлетели вверх, свидетельствуя о том, что кто-то из Хаффлпафф провинился; правда, этот Дом как лидировал в гонке за Кубок Школы с большим отрывом от остальных, так и продолжал. Слизерин плёлся в самом конце, но Айлу это не особо расстраивало, ведь какая разница, какой Дом получит Кубок, если на рейтинге студентов это никак не сказывается? Правда, лучший выпускник и лучшая выпускница в качестве прощального дара приносят своему Дому солидную сумму баллов, что, разумеется, может оказать влияние на общий рейтинг, но в глазах Блэков это было мелочью, недостойной внимания по сравнению с успехами их самих.

— А, вот ты где! — радостный возглас прервал размышления Айлы, и по ступенькам сбежала вниз её сестра.

— Мисс Блэк, — строго сказала Айла, хотя ей и хотелось рассмеяться, — извольте вести себя подобающим образом!

Айла любила свою сестру и даже немного завидовала ей, её живости и жизнерадостности. Элли с лёгкостью принимала вид скромный и смиренный, но её глаза под полуопущенными ресницами всегда озорно блестели. Казалось, её ничуть не тяготила необходимость быть достойной имени Блэк. Она с лёгкостью принимала правила высшего света, почтительно относясь к таким столпам оного, как Старая гадюка, миссис Малфой или миссис Яксли, оставляя, однако, за собой право едко высмеивать их за закрытыми дверями своей комнаты в обществе сестры и иногда подруг.

— О, простите, мисс Блэк, — в тон сестре ответила Элли. — Я тебя везде ищу. Флинт сказала, что ей сказала Эйвери, что ты была в библиотеке, а потом ушла. Слушай, а правда, что ты…

— Флинт? — автоматически переспросила Айла.

— Ну да, Урсула Флинт, ты её знаешь, мы на одном курсе. К ней ещё Финеас будет свататься.

— Что? Откуда ты знаешь?

Элли немного замялась.

— Слышала, как мама обсуждала это с папой и с дедушкой, — наконец призналась она.

— А Финеас что об этом думает?

Элли покачала головой.

— Не знаю, я его не спрашивала, — казалось, она впервые осознала, что речь идёт мало того что о живых людях с их чувствами, но о родном брате и лучшей подруге.

Когда Айла размышляла о том, что родители выберут ей мужа, она не задумывалась над тем, как это будет выглядеть; только сейчас она начала понимать, как это произойдёт… или уже происходит. Почему-то вспомнилось, как в канун Рождества Элла подбирала материю для вечернего платья: небрежно откидывала одни ткани, которые точно не подходили, задумчиво смотрела на другие, прикладывая край к себе и глядя в зеркало, и откладывала в сторону понравившиеся образцы, с тем чтобы вернуться к ним позднее. Отрезы летали туда-сюда, повинуясь движениям палочек хозяйки модного салона «Летучая мышь» и её помощниц, а Элла придирчиво оценивала, насколько та или иная ткань подходит к её задумке… Айла с ужасом подумала, что точно так же родители выбирают ей мужа, взвешивая на воображаемых весах его чистокровность, богатство, перспективы, родословную, проверяя, чтобы потенциальные жених и невеста не оказались слишком близкими родственниками. Девушка почувствовала себя товаром, на который ищут хорошего покупателя; в этом было что-то низкое, омерзительное и торгашески-неблагородное.

— А ведь он, наверное, и не знает, — произнесла Элли, и её карие глаза расширились от удивления, смешанного с ужасом. — И Урсула не знает… Может, ей сказать?

— Не надо, — Айла с сомнением покачала головой. — Вдруг ничего не выйдет, вдруг ты ошиблась, а Урсула будет скомпрометирована.

Упоминание в обществе имени девушки рядом с именем мужчины, не приходившегося ей кровным родственником, могло означать только помолвку, или подготовку к ней, или бракосочетание, или любовную связь, безоговорочно осуждавшуюся обществом. Легчайший слушок, малейшее подозрение на наличие такой связи мгновенно и навсегда рушили репутацию неосторожной девушки и лишали её шансов на мало-мальски выгодную партию.

— А ты чего подслушиваешь, грязнокровка? — злобно крикнула Элли, глядя на кого-то за спиной Айлы. Старшая из сестёр Блэк обернулась и успела увидеть худенькую черноволосую девочку, поспешно скрывшуюся за дверью Большого зала. Виолетта Розовска, первокурсница-слизеринка. Она приехала в Англию вместе с родителями, польскими иммигрантами, бежавшими из России после Январского восстания 1863 года. К всеобщему удивлению, Шляпа направила девочку в Слизерин. Родители Виолетты были волшебниками, но вот их родители — обычными магглами, что грозило самой девочке нешуточными проблемами в Доме Слизерин. Айла помнила, как вечером первого дня этого учебного года, после Распределения, маленькая мисс Розовска робко жалась у выхода из гостиной Слизерина: чистокровные студенты серебристо-зелёного Дома уже дали ей понять, что она тут лишняя. Однако профессор Бёрк, зашедшая к своим подопечным, мигом навела порядок. Оглядев построившихся перед ней студентов, она указала полячке на место рядом с двумя остальными первокурсницами и негромко произнесла, обращаясь к старосте Школы:

— Мисс Айла Блэк, не сочтите за труд донести до остальных понимание того, что мисс Розовска является слизеринкой.

Чуть повернув голову в сторону юношей и второго старосты Школы, профессор закончила:

— Мистер Яксли, полагаю, и вы меня услышали.

Высокий, чуть сутулящийся Алистер Яксли слегка поклонился профессору, показывая, что прекрасно понял её слова и что данное распоряжение будет выполнено. Оно и было выполнено: отношение старших курсов к девочке стало холодно-отчуждённым и вежливо-ровным. Если она задавала вопрос, то получала безукоризненно вежливый ответ, но не более того. Младшие курсы переняли эту же манеру, так что жизнь Виолетты была не более чем терпимой — до первой промежуточной аттестации, когда гордые слизеринцы с удивлением узнали, что эта иностранка является лучшей на своём курсе. Амбициозность и целеустремлённость студентами серебристо-зелёного Дома ценились превыше всего; ни на секунду не забывая о происхождении мисс Розовски, они тем не менее снисходительно отмечали её успехи, замечая, что она могла бы стать гордостью Дома Слизерин, если бы не была иностранкой. Сложно сказать, что в глазах местных снобов являлось большим грехом: не быть англичанкой или не быть чистокровной волшебницей…

— Не называй её так!

— Что? — Элли смотрела сестре в глаза. — Ты стала защищать грязнокровок? С каких это пор? Уж не с тех, когда стала ходить на травологию с рэйвенкловским грязнокровкой?

— Она слизеринка, Элли. Такая же, как мы с тобой.

«И лучшая на своём курсе», — могла бы добавить Айла, но промолчала. Почему эти магглорождённые волшебники, чьи предки не были колдунами, легче овладевают магией?

— Не понимаю, почему они вообще получают письма из Хогвартса! Кому только в голову пришло звать сюда грязнокровок?

— Но они их получают, Элли! — возразила Айла. — Я не знаю как, никто не знает, почему одни дети получают письма из Хогвартса, а другие — нет.

— А разве это решает не директор Фронсак?

Айла покачала головой. Помимо всего прочего, ей сложно было представить, чтобы директор Хогвартса, Бэзил Фронсак, мог по собственному желанию приглашать в Хогвартс магглорождённых волшебников. В прошлом году на рождественском приёме в доме Лестранжей директор Фронсак говорил о том, что с удовольствием бы отправил магглорождённых волшебников в отдельное учебное заведение, и выражал сожаление о том, что это невозможно.

И по сию пору мало кто в магической Британии знал о том, как проходит зачисление в Школу Чародейства и Волшебства Хогвартс. Основатели были достаточно мудры, чтобы понимать, что в таких вопросах полагаться на людей никак нельзя, ибо человеческая природа несовершенна и легко уступает соблазнам; лишь те, чьи имена Волшебное перо занесло в Книгу Хогвартса, получали право на место в школе. Но, что скрывать, были попытки присылать письма тем, кто не числился в списках — безрезультатные, надо сказать, ибо тексты писем исчезали, Шляпа не распределяла, а гостиные не впускали тех, кого сам Хогвартс не хотел видеть в своих стенах. Ни титулы, ни знатность, ни происхождение — ничто не могло повлиять на Волшебное перо и Книгу, но только магия самого человека.

— И всё равно, — упрямо сказала Элли. — Он мог бы что-нибудь придумать. Тогда тебе не пришлось бы состязаться с этой МакЛаген.

Айла вздохнула. В словах сестры была доля правды. От своих дочерей Блэки никогда не требовали академических успехов, это совершенно не нужно девушкам благородных семей. Невинность, неопытность, изящность, хорошие манеры и приятная внешность — этого для юной леди было более, чем достаточно, и Мерлин сохрани прослыть умной! Репутация синего чулка — это совсем не то, что нужно девушке, чьи родители подбирают для неё выгодную партию. Но Блэки не могут позволить своим отпрыскам быть вторыми после грязнокровок, это недостойно столь великого и славного рода. И только поэтому старается Айла Блэк, отдавая себе отчёт в том, что после NEWT она никогда больше не будет заниматься серьёзной магией. Но ведь это не такая высокая цена за то, что тебе выпало счастье носить гордое имя Блэк, не правда ли?

— Не будем о ней! — Айла улыбнулась и поправила белокурый локон сестры, выбившийся из причёски. — Разве она стоит того, чтобы мы о ней говорили?

Как известно, великосветский сезон начинается в середине апреля. Это справедливо и для маггловского высшего общества, и для волшебного, хотя последнее ни за что бы не призналось в неслучайности данного сходства; в среде магов было не принято обсуждать подобные явления, ибо это означало проявить свою осведомлённость в жизни магглов, что, разумеется, было недопустимо для чистокровных волшебников благородного происхождения. Но так же, как и у магглов, в апреле у волшебников начинались несколько месяцев балов, фестивалей, маскарадов, на которых неустанно велась охота за женихами. Хотя тут необходимо сделать оговорку: охота за женихами продолжалась круглый год, и совсем не имело значения, что девушка могла в это время находиться в Хогвартсе, — наоборот, в глазах беспощадного общества это придавало ценность будущей невесте. В самом деле, пусть неотёсанные магглы не дают своим дочерям достойного образования, а молодая волшебница должна владеть магией, ведь к этому её обязывает происхождение. Вот и получается, что, пока юная леди корпит над учебниками, её родные и специально нанятая сваха подбирают кандидатов в женихи, тех, с кем девушка будет танцевать на балах и встречаться на различных светских мероприятиях под строгим присмотром родных. Не приведи Мерлин юной девушке остаться наедине с мужчиной, ведь он же непременно и немедленно начнёт её домогаться!

Как оно обыкновенно бывает, перед началом сезона дамы были заняты тем, что наносили необходимые визиты и оставляли визитные карточки. Элла Блэк не являлась исключением; она методично посещала приятельниц и знакомых, иногда не заставая их дома, ибо они были заняты тем же самым, и оставляла свои визитки с загнутым правым уголком, означавшим, что у неё есть взрослые дочери, и визитки Сигнуса. Как и подобало, визитки этого года отличались своим видом от прошлогодних; это совершенно не comme il faut и даже mauvais ton использовать в этом году прошлогодние карточки. Поддерживать отношения было одной из основных обязанностей леди; именно она определяла круг тех знакомств, которые считала полезными для семьи.

Визитные карточки были ещё одним маггловским изобретением, нашедшим широкое применение в мире волшебников. В эпоху экивоков, недомолвок и намёков очень многое можно было сказать посредством всего лишь маленького прямоугольника с именем. Совершенно недопустимым было отправлять визитки совиной почтой; эта американская привычка не имела ни малейших шансов укорениться в Англии, будучи расцененной как пренебрежение, граничащее с неуважением. Зато в эти дни совы переносили огромное количество приглашений на завтраки, чаепития и обеды; принесённая в отсутствие хозяйки дома карточка требовала нанести ответный визит, о котором должно было условиться заранее. Священное для англичан правило «Мой дом — моя крепость» волшебники возвели в ранг культа: лишь немногие близкие друзья и родственники знали точное местонахождение загородных домов ведьм и колдунов и бывали туда приглашены; прочие же удовольствовались знанием городских резиденций, даже несмотря на оживлённую переписку в межсезонье.

Ещё одним традиционным атрибутом, своего рода предвестником начала сезона, были разговоры в салонах о том, что выпуск из Хогвартса происходит лишь в начале июня, когда сезон уже в самом разгаре; дамы вспоминали, каково это было, учиться и сдавать экзамены в то время, когда высший свет кружился в танцах, и обыкновенно выражали пожелание, чтобы к концу апреля их дочери уже возвращались домой, но Министерство было глухо к подобным просьбам, и в этом тоже было что-то ритуальное. Самый Хогвартс, олицетворение умения владеть магией, словно противопоставлялся легкомысленности света, расставляя жизненные приоритеты волшебного мира. В самом деле, нет никакой личной заслуги в том, чтобы родиться волшебником; но научиться колдовать — это своего рода долг любого мага и перед собой, и перед обществом, и перед магией.

Сезон обыкновенно начинался товарищеской игрой между двумя старейшими квиддичными клубами Магической Британии, «Паддлмер Юнайтед» и «Холихед Харпиз», командой, примечательной тем, что там играют только ведьмы. Ни одна дама высшего света не призналась бы в том, что втайне завидует свободе игроков «Харпиз», как и ни одна девушка из благородной семьи никогда не пополняла собой ряды этой команды, но доподлинно было известно, что трудно найти леди, не болевшую за неё. Поклонниц у этой команды было намного больше, чем поклонников, и это было справедливо абсолютно для всех слоёв общества.

Результат этого матча интересовал разве что букмекеров, статистиков да журналистов; все прочие наслаждались первым в сезоне мероприятием, встречались, общались со знакомыми и даже решали ряд деловых вопросов, связанных, например, с проведением матчей на Кубок Лиги в текущем году. Квиддич был скорее поводом, чем целью проведения данного мероприятия, хотя корзины на концах поля были празднично украшены и выпускали фейерверк, когда в них попадал квоффл. Уже давно шли разговоры о том, что корзины неудобны, что лучше заменить их на обручи, стандартизировав заодно размеры, но, похоже, ни один глава департамента спорта не хотел брать на себя ответственность за такие радикальные перемены. Гораздо важнее — и в этом сходились все — было найти способ удерживать квоффл в руке, ибо мяч с ремешком выглядел смешно и был неудобен, и с этим соглашались даже ярые традиционалисты, стоявшие насмерть в вопросе замены корзин.

Главным же событием великосветского сезона в те времена была выставка породистых гиппогрифов, проводившаяся в конце июня в Хогсмиде. Она до сих пор проводится, хотя известный закон о запрете экспериментальной селекции, принятый в 1965 году, оказал негативное влияние на её интересность. Злые языки утверждают, что на лоббирование этого закона знаменитого магозоолога современности Ньюта Скамандера сподвигла банальная обида на то, что гиппогрифы его матери никогда не удостаивались главного приза. В описываемое же время ничто, кроме здравого смысла и собственных магических умений, не ограничивало заводчиков гиппогрифов в стремлении вывести нечто оригинальное.

Ах, этот закон! Из-за него эти выставки, когда-то интереснейшие, стали скучными, как осенние маггловские ярмарки овощей с непременными конкурсами на самый большой кабачок или ещё какую тыкву. Они проводятся ещё, эти выставки гиппогрифов, и вам обязательно стоит их посетить, если вы хотите полюбоваться на великолепных чистокровных представителей самых редких пород. Но где дерзновенный полёт мысли, где воплощение самых ярких фантазий, где рискованные эксперименты, где триумф магии, ради которого и затеяно это всё было? Их нет. Остались лишь выхолощенные стандарты, отход от которых неминуемо приводит к дисквалификации. Но разве можно гордиться тем, что свёл в вольере двух животных, а всё остальное сделала природа? С этим справился бы и распоследний маггл. И ведь внешние атрибуты сохранены: и клубника со сливками, и шампанское, и призы в виде статуэток, но утрачен дух этой выставки... Каких роскошных гиппогрифов-турманов привезли однажды русские колдуны! Как они кувыркались в воздухе — а ведь вы и подумать не могли, что гиппогриф может такое. А волнистые гиппогрифы, которых можно было научить говорить? Правда, по недосмотру конюха группа студентов Хогвартса провела слишком много времени около вольера с ними, и в результате животные ругались как портовые грузчики, отчего с их хозяйкой едва не приключился удар. Всё, этого уже нет и никогда не будет, остались лишь пыльные страницы истории...

Мисс Айла Блэк тщательно готовилась к своему первому появлению на этом великосветском мероприятии. Уже почти год, как она блистала на балах, но появление на выставке в Хогсмиде — это нечто особенное, это важнейшее событие в жизни молоденькой девушки, знаменующее окончание её школьной юности и вступление во взрослую жизнь. И если молодые люди посещали подобные мероприятия, став совершеннолетними, пусть и будучи ещё студентами Хогвартса — завести полезные знакомства никогда не рано и чрезвычайно полезно для карьеры, — то девушка впервые прибывала на выставку в Хогсмиде только после выпускного бала.

Следя в зеркале за тем, как приглашённая парикмахерша укладывала её волосы в модную причёску, Айла вспоминала, как совсем недавно ещё сидела в Большом зале и с волнением ожидала оглашения результатов экзаменов. Убранство зала было выдержано в чёрно-золотых тонах — лидерство Дома Хаффлпафф оспорить так никто и не смог, — но главным для Айлы было лишь одно: обошла ли она эту заучку МакЛаген или той удалось поставить победную точку? По виду профессора Бёрк ничего нельзя было понять, она сидела за Верхним столом вместе с остальными деканами, невозмутимая, как и положено истинной леди. Напряжённые минуты ожидания — и невероятный восторг, пьянящее ощущение счастья, охватившее девушку, когда после оглашения результатов профессор Бёрк соединила кончики пальцев рук и слегка кивнула Айле: декан Слизерина была чрезвычайно довольна успехами своей студентки, но ничто не могло заставить её забыться настолько, чтобы зааплодировать; соединённые кончики пальцев рук и кивок — вот высшая похвала, которой слизеринцы когда-либо удостаивались от своего декана…

Заметим в скобках, что успех Айлы не был встречен Блэками с каким-либо особым энтузиазмом. Узнав результаты экзаменов, Старая гадюка заявила, что «мало чести для Блэк обойти грязнокровку, но, по крайней мере, Айла не опозорила семью».

Потом был бал, для большинства выпускников Хогвартса, не имевших чести принадлежать к высшему обществу, первый и, скорее всего, последний в их жизни. Однако волшебники как никто знали непредсказуемость и ветреность госпожи Фортуны, которая могла едино из своей прихоти вознести на самый верх безродного грязнокровку, и Хогвартс не мог себе позволить, чтобы его выпускник опозорился, не зная, как надлежит вести себя на балу. Умение танцевать считалось одним из достоинств и могло принести успех не только в бальной зале, но и в служебной карьере, ибо неопровержимо свидетельствовало о соответствующем воспитании, а значит, и системе ценностей. А потому выпускной бал был обязательным для посещения и, по сути, являлся экзаменом на знание этикета.

По мнению Айлы, бал был скучным, каковыми обыкновенно и бывают официальные балы: обязательные протокольные мероприятия, проходящие по раз и навсегда установленному регламенту и не допускающие ни малейшего отклонения от заведённого порядка. Бал открывался торжественным менуэтом, уже вышедшим из моды у магглов, но всё ещё считавшимся обязательным танцем у волшебников. Во главе менуэта выступал директор Фронсак, ведя профессора Бёрк — и Айле казалось, что даже те жесты, которыми директор поправил свою мантию, были прописаны в какой-нибудь инструкции. Затем следовали аллеманда, павана, каскард, ригодон и паспье, перемежавшиеся контрдансами. Деканы, преподаватели, члены Попечительского совета, которым представляли лучших выпускников каждого Дома, строго следили за тем, чтобы не возникало двусмысленных ситуаций и чтобы ни одна выпускница не смела танцевать двух танцев подряд с одним и тем же кавалером. Девушка вздохнула. Если бы не горящие свечи, повторявшие рисунок танца под потолком, не менявшие свои очертания стены Большого зала, создававшие ощущение, будто танцующие находятся то в подводном царстве, то в таинственной пещере, то в каком-то ещё месте, и не полонез, исполненный в конце бала привидениями, вспомнить было бы совсем нечего…

— Готово!

Радостный возглас парикмахерши отвлёк Айлу от размышлений. Она покрутила головой, глядя на своё отражение: густые тёмные волосы, расчёсанные на прямой пробор и подобранные цветочными заколками, слегка прикрывали уши и были собраны на затылке в замысловатый пучок, украшенный мелкими чайными розами. Девушка не могла решить, нравится ли ей такой вариант, однако Элла выглядела удовлетворённой.

— Прекрасно, — сухо сказала она. — Выглядит очень достойно. Надеюсь, миссис Мерифот, если в этом году и случится конфуз, подобный прошлогоднему, это будет не с моей дочерью. Айла, тебе пора одеваться.

Элла Блэк намекала на несколько щекотливую ситуацию, возникшую на прошлогодней выставке в связи с тем, что две девушки, не будучи родными сёстрами, пришли с головами, убранными абсолютно одинаково. Нет нужды говорить, что именно этот конфуз был долгое время основной темой салонных разговоров о Хогсмиде — в самом деле, для великосветского общества это гораздо интереснее очаровательных малышей-гиппогрифов, представленных мистером Уолтером, гибридов пони и соловьёв, которые чудесно пели в своём вольере и по праву принесли своему гордому владельцу первое место. Как бы то ни было, обе пострадавшие девушки быстро вышли замуж — ведь о них говорили во всех гостиных! Впрямую это не признавалось, но все знали, что выставка в Хогсмиде — это ещё и парад головных уборов и причёсок. Но только для замужних дам; в юных девушках превыше всего ценились скромность, простота и неискушённость.

— Что вы, миссис Блэк, — с некоторым негодованием ответила парикмахерша, укладывая свои инструменты и убирая волшебную палочку. — Я никогда не допущу такого ни с одной из своих клиенток.

Женщины вышли, домовушка принесла платье, и Айла приступила к длительному процессу переодевания. Девушку уже даже не удивило, что её мнением никто и не подумал поинтересоваться.

— Тебе не нравится? — подала голос молчавшая до сих пор Элли. — По-моему, очень мило. Жаль, что эта миссис Мерифот использовала невербальные заклятия. Я так хотела узнать, какими заклинаниями можно заставить причёску долго держаться. Не клеящими же!

Она соскочила со стула, на котором сидела, подбежала к сестре, чтобы потрогать её волосы. Айла улыбнулась, отводя руку Элли:

— Спроси у профессора Лэнгли, если так интересно.

Она ещё раз посмотрелась в зеркало.

— Не знаю, нравится или нет. Но, как видишь, это никого не интересует.

Тем временем Сигнус нанёс визит в Блэкуотер-Холл; в этом не было бы ничего примечательного, если бы не та секретность, которой мужчина окружил это событие. Договариваясь о встрече, он собственноручно написал отцу, позаботившись о том, чтобы никто из домашних об этом не узнал, и попросив Ликоруса не ставить мать в известность. Это нетрудно было устроить, утренние часы Мажента обыкновенно посвящала своему саду, если, разумеется, не отправлялась делать визиты.

Сигнус сильно сдал за прошедшие месяцы. Он похудел, кожа приобрела желтоватый оттенок, черты лица несколько заострились. Ликорус всякий раз испытывал почти физическую боль, глядя на сына, но выказывать свои чувства было совершенно непозволительно.

— Благодарю вас, сэр, что вы не замедлили ответить на мою просьбу, — говорил тем временем Сигнус, обращаясь к отцу. — Мне крайне неловко обращаться к вам с тем, что я собираюсь вам сказать, однако ситуация складывается так, что иного мне не остаётся.

Его высокопарная речь невольно настраивала на официальный лад, и Ликорус внутренне подобрался.

— Я слушаю.

— Обстоятельства таковы, что у меня крайне мало шансов выполнить свой долг перед семьёй, — говорил Сигнус, и его глаза лихорадочно блестели. — Прогнозы целителей весьма неутешительны, мне вряд ли удастся встретить это Рождество.

Ликоруса поражало, с каким восхитительным спокойствием его сын говорил о своём приближающемся конце. Ему очень хотелось бы верить, что это от мужества Сигнуса, однако он слишком хорошо знал своего сына, а потому, к собственному сожалению, склонялся к мысли, что это было не что иное, как покорность судьбе. Сам он давно пытался разобраться в своих чувствах, ведь, как известно, нет ничего страшнее для человека, чем смерть его собственного дитяти; после долгих размышлений он пришёл к выводу, что все эти годы, едва стало известно о болезни Сигнуса, он ждал трагической развязки, и столь долгое ожидание сгладило предстоящую боль. К тому же — и Ликорус это остро осознавал — он практически не воспринимал Сигнуса, да и Арктуруса тоже, как своих детей; самая система воспитания не способствовала развитию отцовских чувств. Ликорус прекрасно помнил, как смотрел на своих сыновей в период школьных каникул, мучительно думал, о чём их можно спросить, и с горечью осознавал, что его дети для него самого чужие люди.

— Поэтому я хотел бы попросить вас, сэр, после моей смерти позаботиться о моей семье, — продолжал тем временем Сигнус. — Финеас ещё молод, он, вне всякого сомнения, достойный юноша, однако я опасаюсь, что в силу своей неопытности он не сможет правильно решить судьбу Айлы и Элли. Что до него самого, то, как мне кажется, вопрос о его браке решён.

Получив накануне за завтраком письмо сына, Ликорус уже догадывался и о причинах его написания, и о теме, которую собирался затронуть его сын. Однако сейчас, слушая все эти высокопарные фразы, Ликорус осознавал, что для него счастьем было бы обычное человеческое общение с сыном, и ему было горько признаваться себе в том, что время попытаться это сделать безвозвратно ушло, и не было даже тени надежды на то, что получится с Арктурусом. Он завидовал Рэгулусу, младший брат с гораздо большей теплотой общался со своими детьми; заслуга в этом, скорее всего, принадлежала Адаре.

— И кого бы ты хотел видеть в качестве жены Финеаса?

— Всё-таки мисс Урсулу Флинт. Это достойная семья, мистер Флинт даёт за дочерью хорошее приданое. Мисс Флинт только начала выезжать, она учится вместе с Элли, так что заключение брака придётся отложить на год, однако считаю, что помолвка должна произойти как можно скорее.

Ликорус задумчиво кивнул. В самом деле, девушка из семьи Флинт была в высшей степени подходящей кандидатурой для Блэка.

— А ты не хочешь позволить ему выбрать жену самому?

В ответ на это Сигнус недоумённо взглянул на отца.

— Если я не ошибаюсь, ты был свободен в выборе супруги.

Это напоминание отца привело мужчину в некоторое замешательство. Немного невпопад он ответил:

— Финеас будет счастлив выполнить мою волю.

Воцарилось неловкое молчание, во время которого Ликорус смотрел на сына, а тот, не выдержав прямого взгляда отца, уставился в пол.

— Хорошо, — прервал молчание Ликорус. — Поговорим о дочерях и об Элле.

— Лэндон Лонгботтом писал мне о своём младшем сыне, Алфорде. У него отличные карьерные перспективы в Министерстве. Это очень достойная чистокровная семья, состоятельная, с самой безупречной репутацией. Я считаю, это хорошая партия для Айлы.

— Алфорд Лонгботтом? Кажется, он уже был женат, и там была какая-то история с его женой… Неприятная весьма…

— Сэр, это досужие сплетни! Какое они имеют отношение к нашим планам? Нет-нет, я так решил и надеюсь, что вы одобрите мой выбор и в случае, если я не доживу до свадьбы, вы организуете всё наилучшим образом. Я предполагаю дать Айле в приданое 400 галеонов годового дохода. Столько же я планирую дать за Элли, а всё остальное унаследует Финеас. Я уже составил завещание, оно должным образом зарегистрировано и находится в моём сейфе в «Гринготтсе».

— Как насчёт Эллы?

— Эллы?

Казалось, Сигнус был удивлён до глубины души; он словно только что вспомнил о жене и осознал, что с его смертью её жизнь не закончится. В этот момент Ликорусу стало понятно, что возмущение Эллы своим мужем имело основания, причём, судя по интонациям Сигнуса, довольно веские. Сигнус воспринимал жену как неотъемлемую часть своей жизни, как данность, как вещь; так курильщик относится к любимой трубке, которая ценна лишь в его глазах, пока он жив, но абсолютно неинтересна его наследникам, и он это осознаёт в полной мере.

— Она… Мне думается, я наблюдаю у неё признаки душевного расстройства, — наконец сказал Сигнус. — И мне кажется, что она только и ждёт моей смерти.

Он был совершенно искренен в своих словах. Ему казалось, что жена стала уделять ему меньше времени, совсем перестала интересоваться им, его здоровьем и абсолютно не заботилась о его комфорте. Разве это можно объяснить иначе как душевным расстройством, ведь это совсем ненормально для женщины — не заботиться о своём муже?

— Ещё она стала много тратить. Она способна потратить все мои деньги! Мне приходится проверять её расходы, которые растут из года в год.

Ликорус ничего не ответил и ничем не выдал охватившую его досаду. Когда-то он, видя, как его вечно унылый сын оживал в присутствии хорошенькой Эллы Макс, разрешил этот брак, надеясь, что Элла, как истинная женщина, сможет незаметно повлиять на своего супруга, отвлечь его от тягостных раздумий о своём здоровье и научить радоваться жизни. Надежды оказались тщетными; похоже, в какой-то момент Элла оставила попытки расшевелить своего мужа, что не могло не сказаться на отношении к ней свёкра. Ликорус не мог отделаться от мысли, что в последние годы Элла просто терпела Сигнуса, не инициируя долгий и крайне сложный процесс развода только из опасения быть разлучённой со своими детьми. В этом и крылась причина обиды, которую Ликорус испытывал к своей невестке: она не оправдала его надежд.

Сигнус же истолковал молчание отца по-своему.

— Сэр, если вы считаете, что я должен ей что-то оставить…

— Это твоя жена и это твои дети, — заметил Ликорус. — Я, со своей стороны, обещаю тебе выполнить всё так, как ты хочешь.

Тётя Мисапиноа, сестра Сигнуса, как-то рассказала племянницам, что за свой второй сезон, первый после выпуска из Хогвартса, она побывала на 50 балах, 60 вечеринках, 30 ужинах и 25 завтраках; неудивительно, что незадолго до Рождества в «Дейли Профет» появилось объявление о помолвке мисс Мисапиноа Блэк и мистера Этельреда Сандерса. Правда, эта свадьба не состоялась, помолвка была расторгнута по настоятельной просьбе невесты, и Ликорус пошёл навстречу желанию дочери, ибо также нашёл поведение несостоявшегося зятя предосудительным; впрочем, не прошло и года, как Мисапиноа вышла за Джимбо Блишвика, — пусть и небогатого волшебника, зато чистокровного и с безукоризненной репутацией, — который прямо-таки боготворил свою супругу. О причинах расставания с первым женихом миссис Блишвик не распространялась, однако высший свет сошёлся во мнении, что это было нечто недостойное, тем более что мистер Сандерс довольно поспешно покинул Англию, да не один, а в компании какой-то грязнокровки. Какое счастье, что старый мистер Сандерс не дожил до такого позора!

Почти не преувеличивая, можно сказать, что юные сёстры Блэк блистали в сезоне 1867 года. Как и всегда, величественные дамы, на коих держался мир и основывалось общественное мнение, придирчиво следили за дебютантками вроде Элли и вчерашними выпускницами вроде Айлы. Но даже старая миссис Малфой не могла найти ни малейшего изъяна в дочерях Сигнуса и Эллы Блэк, что уж говорить о миссис Яксли, миссис Слагхорн и тем более миссис Крауч! Мисс Фиби Блэк зорко следила за своими воспитанницами, дабы те — не приведи Мерлин! — не позволили себе ничего лишнего в танцах и беседах. И Айла, и Элли прекрасно знали, что скромные жемчужные броши на их бальных платьях позволяли строгой гувернантке слышать их разговоры. Однако самым приятным для девушек было то, что на завтраках у подруг и на утренних прогулках гувернантки рядом с ними уже не было; это не считалось зазорным, ведь сёстры были вдвоём, так что вели себя благоразумно. Таков был тот век, век дичайших противоречий: юная волшебница могла свободно и в полном одиночестве летать на своём гиппогрифе над землями своих родителей — считалось, что это благородное животное могло присмотреть за своей хозяйкой, — и даже на метле, что было совсем уж странно, но упаси Мерлин благородной незамужней девушке появиться средь бела дня в одиночестве в Косом переулке, не имея с собой хотя бы домового эльфа для сопровождения! И не говорите про защитные заклинания, девушке ни в коем случае нельзя демонстрировать подобные знания; ведь если она умеет применять такие заклинания, значит, ей приходится бывать в таких местах, где это необходимо, а разве благородные леди бывают в таких местах?

В конце августа, когда лето незаметно переходит в осень, а дни ещё радуют теплом, но ночи уже прохладны, домовой эльф, почти распластавшись на ковре, сообщил Айле, что Сигнус ждёт её в малой гостиной. Это удивило девушку; за время, прошедшее после выпуска из Хогвартса, отец не обращал на неё внимания. Ей даже казалось, что, если она увеличит любимую фарфоровую куклу и заколдует так, что игрушка войдёт утром в столовую, сделает книксен и займёт её, Айлы, место за столом, отец даже не заметит, что это не его дочь. За всё это время был единственный раз, когда Сигнус обратился к дочери, увидев у неё в руках книгу из домашней библиотеки, — и то лишь для того, чтобы велеть вернуть книгу по рунической магии на место и впредь не брать, ибо Айла слишком глупа для подобной литературы. Расстроенную сестру утешила Элли, вскользь заметив, что достаточно приказать Гринни, и та принесёт требуемое. Младшая сестра призналась, что давно уже вовсю использует домовушку, чтобы та приносила ей еду с кухни, — и в этом Айла сестру понимала: дома они постоянно были голодными. Чай с выпечкой в пять вечера был последним приёмом пищи, и до следующего утра дети не получали никакой еды, кроме разве что стакана молока на ночь; подросткам этого явно недостаточно. И Айле, и Элли, и Финеасу было стыдно в этом признаться, но Хогвартс нравился им ещё и тем, что там можно было поесть досыта. В этом не было ничьего злого умысла, просто родителям в голову не приходило, что растущим детям требуется больше еды. Дома же только Элли украдкой приказывала Гринни принести ей что-нибудь с кухни; её брат и сестра просто не догадались. Как бы то ни было, Айла воспользовалась советом сестры и тайком читала книги по рунной магии, артефакторике и теории заклинаний…

Опасаясь, что Сигнус узнал об этих делах (хотя откуда ему узнать, он не разговаривает с эльфами?), девушка торопливо спустилась и вместе с матерью вошла в малую гостиную.

Отец был не один; в комнате находился молодой человек, которого Айла знала: Алфорд Лонгботтом. Они несколько раз встречались на балах, разумеется, были друг другу представлены и даже однажды танцевали павану. Айле он не нравился, он казался ей каким-то недалёким, косноязычным и почему-то очень резким — последнее девушка не могла объяснить даже себе, просто чувствовала, что с этим человеком что-то не так. Это ей самой казалось настолько иррациональным, что она пыталась убедить себя, что Алфорд просто немногословный и ему не о чем разговаривать с девушками. Поздоровавшись с гостем, Айла замерла, потупившись и приняв вид смиренной и послушной дочери.

— Айла, мистер Лонгботтом хочет тебе кое-что сказать, — не терпящим возражений тоном произнёс Сигнус.

— Мисс Блэк, я надеюсь, вы окажете мне честь стать моей женой…

У Айлы чуть сердце не остановилось. Увидев Алфорда здесь, она смутно догадывалась о цели его визита, но вот так резко, так неожиданно... Предложение о замужестве ошеломило её в первую очередь своей внезапностью — одно дело знать, что тебя побыстрее постараются выдать замуж, и совсем другое — что это произойдёт всего-то через два месяца после выпуска из школы и так буднично; теперь Айла в полной мере понимала тётю Мисапиноа, которая упала в обморок, когда Сандерс сделал ей предложение. Кандидатура жениха удивила её безмерно: они же совсем не знали друг друга. Но молчать было невежливо, и Айла пролепетала, едва осознавая смысл своих слов:

— О, мистер Лонгботтом, это так неожиданно…

Сигнус слегка нахмурился. Элла, улыбнувшись потенциальному зятю, произнесла:

— Мистер Лонгботтом, вы же понимаете, предложение руки и сердца — это такое событие в жизни каждой девушки. Не сердитесь на свою будущую супругу, что она не смогла достойно выразить свою радость. Она немного застенчива.

— Миссис Блэк, — галантно ответил Алфорд. — Ваша дочь — это такой хрупкий и нежный цветок, который должен питаться только любовью. Как я могу сердиться на неё?

— Айла, возвращайся к себе, нам с твоим женихом надо обсудить некоторые дела, — распорядился Сигнус.

На негнущихся ногах Айла вышла из гостиной и поднялась наверх. Наверное, впервые в жизни она ошиблась дверью и зашла в комнату сестры. Листавшая дамский роман Элли недовольно подняла голову, но, увидев бледное лицо сестры, вскочила с кресла и подбежала к ней:

— Айла, что случилось?! На тебе лица нет!

Повернув голову к сестре, Айла неестественно-ровным тоном произнесла:

— Алфорд Лонгботтом сделал мне предложение.

Она озвучила это — и разрыдалась, уткнувшись в плечо сестры. Элли стояла, не зная, как реагировать и что сказать.

— Это… плохо? — наконец спросила она.

— А, вот ты где, — сказала Элла, входя в комнату. — Ну что ты так растерялась? Ты должна была сказать, что принимаешь предложение. Хорошо, что мистер Лонгботтом такой джентльмен.

При звуках голоса матери Айла обернулась и вдруг упала на колени:

— Мама, пожалуйста! Я не хочу выходить за него, я не люблю его, он мне неприятен.

Какой-то слабый голосок разума твердил Айле, что всё бесполезно и что Элла не сможет ничего сделать, как не могла все эти годы, но в душе теплилась надежда, ведь замужество — это очень серьёзный шаг, и, может быть, мама поймёт и поможет…

Элла присела около плачущей дочери, обняла её и прижала к себе.

— Девочка моя, не плачь, — проговорила она, гладя дочь по голове. — Любовь придёт позже, когда ты разглядишь все прекрасные качества мистера Лонгботтома. Ведь ты его совсем не знаешь, как ты можешь утверждать, что не любишь его?

Элла говорила ещё что-то, успокаивая и утешая Айлу, и они обе не видели, какими огромными от ужаса глазами смотрела на эту сцену юная Элладора Блэк.

Год 1867 имел все шансы запомниться многочисленным членам семейства Блэк тем, что волей обстоятельств они встречались чаще обычного.

Сентябрь ознаменовался пышным приёмом по случаю помолвки Айлы Блэк и Алфорда Лонгботтома, где присутствовали представители всех знатных семей Магической Англии. На пальчике невесты красовалось великолепное помолвочное кольцо, сама она мило и немного застенчиво улыбалась гостям, а жених явно любовался своей будущей женой, впрочем, проводя больше времени в компании её отца и остальных мужчин, и лишь суровый сдвиг бровей старого Лэндона заставлял его время от времени возвращаться к своей суженой.

Приём был безупречным, что вынуждена была признать даже старая миссис Малфой, а уж она-то всегда находила, к чему придраться. Впрочем, повод для замечания она нашла и тут: отметила, что невеста слишком бледна, правда, уже через полчаса, явно забыв об этих словах, сообщила миссис Слагхорн, что невеста слишком румяна и что если бы она, миссис Малфой, точно не знала, что это дочь Блэков, то подумала бы, что перед ней какая-то простушка. Кандидатура жениха, впрочем, подверглась гораздо более продолжительному обсуждению, миссис Малфой прекрасно помнила, как совсем недавно, всего-то лет 80 назад, мистер Лонгботтом, кажется, дядя Лэндона, а может, его отец или дед, — впрочем, это неважно, главное, что он непочтительно разговаривал с её матерью, а разве внук или племянник такого человека может считаться безупречным джентльменом? Конечно же, нет, и миссис Малфой, поджав губы, сообщала всем и каждому, что, пока она жива, род Малфоев никогда не породнится с Лонгботтомами; что до Блэков, то это их дело, ведь вы же знаете… На этом месте миссис Малфой замолкала с многозначительным видом, и слушателям оставалось лишь скорбно качать головами в ответ, хотя никто не знал, что старуха имела в виду, а спрашивать желания не возникало из опасения услышать пространный рассказ о ещё более древних обидах.

В начале октября ветви генеалогического древа на фамильном гобелене Блэков зашевелились, и бутон, с недавних пор возникший на сплетении золотых нитей, что соединяли Проциона Блэка и его супругу Аврору, раскрылся, явив миру головку младенца. Домовой эльф поспешил известить о том свою хозяйку, Элладору, но, к своему сожалению, не смог назвать ни пол младенца, ни имя (которого, к слову, у ребёнка ещё не было), за что и был наказан. Но, так или иначе, к великому неудовольствию Ликоруса и его жены, Старая гадюка первой узнала о прибавлении в семействе Проциона — первой, если, конечно, не считать счастливых родителей и новоиспечённых бабушки и деда в лице Адары и Рэгулуса; едва у его жены начались схватки, Процион сообщил об этом матери, которая не замедлила прибыть. С некоторым внутренним злорадством на следующий день после появления ребёнка на свет Адара сообщила Маженте, что выбранная ею для младенца няня уже давно обосновалась в доме молодых Блэков, так что демонстративные хлопоты Элладоры по этому поводу уже просто не имели смысла. Хотя, и это было ожидаемо, Старая гадюка не одобрила кандидатуру няни, и вовсе не потому, что та была нечистокровной, неопытной или не имела рекомендаций. Отнюдь, миссис Ходжкинс, вдова средних лет, приходилась роднёй Фоули, впрочем, настолько дальней, что об этом и вспоминать-то было невместно, однако родство это было неоспоримым фактом, как и то, что она нянчила детей самых благородных семей. Всё это было решительно неважно, главным недостатком миссис Ходжкинс являлось то, что она понравилась и Адаре, и Авроре, которая в последние недели была чрезвычайно раздражительной и не желала никого видеть, кроме будущей няни малыша.

Не прошло и двух месяцев после рождения ребёнка, как члены семьи Блэк были приглашены в дом на Гриммолд-Плейс для участия в торжественной церемонии принятия в семью новорождённого. Этот старинный обряд проходили все без исключения Блэки после того, как у них впервые происходил стихийный выброс магии. Маленький Альтаир — такое имя дали своему первенцу Процион и Аврора — уже доказал, что является волшебником: будучи спелёнутым вечером, он неизменно выбирался из своих пелёнок, и няня находила его утром раскинувшимся на постельке рядом со свёртком, в котором он был оставлен спать. Сначала Аврора решила, что няня не выполнила свои обязанности, и на следующий день проследила за тем, как сына готовили ко сну; утром малыш спал в стороне от своих пелёнок и, несмотря на то, что был не накрыт одеяльцем, не заболел.

Предстоящая церемония, несмотря на всю её важность и значимость для всех, в ком текла кровь Блэков, чрезвычайно раздражала и злила тётю Элладору. Казалось бы, она, считающая себя главой Дома Блэк, должна радоваться появлению на свет крепкого здорового малыша, который к тому же уже доказал, что является волшебником, — но в том-то и дело, что подлинной главой рода Элладора не была, ибо после заключения брака, подтверждённого магией, она принадлежала к семье своего мужа. И пусть это было давно, и Элладора уже много лет как вдовствовала — для магии это не имело никакого значения: не в праве миссис Кэрроу проводить обряды Дома Блэк. Так что на авансцену выходил Ликорус, который, напротив, открыто радовался появлению нового Блэка и одновременно про себя злорадствовал по поводу Старой гадюки — впрочем, полностью отдавая себе отчёт в том, что это недостойное поведение для него как волшебника в возрасте, члена Визенгамота и главы столь уважаемого Дома, каким вот уже почти тысячу лет является Дом Блэков.

Следует признать, что никакой особой надобности в этом обряде не было — разве можно себе представить, что кто-то, не являющийся Блэком по рождению, возник бы на знаменитом гобелене в момент своего появления на свет? Нет, нет и ещё раз нет, это решительно невозможно, а потому обряд был данью традиции, отголоском тех времён, когда, чтобы избежать пресечения рода вследствие отсутствия наследников мужского пола, в семью принимали мужей дочерей и даже бастардов, о чём, конечно же, те из нынешних Блэков, кто об этом знал, предпочитали не вспоминать, ибо кровь Блэков чиста и всегда была таковой, и все, в ком она течёт, не должны об этом забывать. Малейшее сомнение в этом уже дерзновенно.

Собравшиеся в доме на Гриммолд-Плейс Блэки по-разному относились к предстоящему мероприятию. Молодёжь полагала его скучнейшим и бессмысленным времяпрепровождением, занудным спектаклем с расписанными наперёд ролями не только непосредственным участникам, но и зрителям, каковые тоже причислялись к участникам, одним своим присутствием символизируя единство Дома Блэк, каковое неразумное юношество не ощущало в полной мере и не ценило. Примечательно, но с возрастом взгляды менялись на прямо противоположные, и старшее поколение Блэков считало, что подобные семейные традиции сплачивают родственников, лишний раз напоминая им о том, какой несокрушимой силой обладает крепкая семья, осознающая свои роль и место в обществе. У векового дуба много ветвей, каждая из них растёт по-своему и непохожа на другую, но только вместе они создают сильное и мощное дерево, могущее противостоять невзгодам судьбы.

В одной из верхних комнат Старая гадюка, недовольно поджав губы, наблюдала за тем, как няня хлопотала над младенцем. Подозрительно глядя на раздетого ребёнка, Элладора вопросила:

— Это точно мальчик?

— Не сомневайтесь, мэм, — ответила няня, привыкшая к тому, что иные благородные старые леди, никогда не имевшие детей и давно овдовевшие, смутно себе представляли, чем мальчики отличаются от девочек. Адара Блэк в этот момент была благодарна миссис Ходжкинс, ибо сама она поперхнулась смехом, услышав вопрос.

— Надо же, — буркнула старуха себе под нос, — я совсем не помню, как они выглядят! — и, поняв, что она попала в крайне неловкую ситуацию со своим вопросом, Старая гадюка не нашла ничего лучше, как обрушиться на Фиби:

— А ты что уставилась на голого мужчину, бесстыдница?!

Фиби попыталась что-то сказать, но, поймав полный презрения взгляд Эллы, вышла из комнаты, куда вошла Аврора, неся в руках пелёнку с вышитым на ней гербом. Уже с порога она обратилась к Элле:

— Я ужасно волнуюсь, вдруг Финеас не удержит Альтаира. Он же может его уронить!

— Не волнуйтесь, милая, — ласково ответила Элла. — Финеас, конечно, никогда прежде не держал детей, но вчера он потренировался на кукле Айлы. Было забавно, — улыбнулась она, вспомнив, как это было. Даже Айла немного развеселилась, в последнее время она была несколько грустна.

Для самой Айлы предстоящее мероприятие было ценно тем, что давало возможность встретиться с сестрой, которая перешла на седьмой курс Хогвартса. До сего момента девушка как-то не задумывалась, как жилось Элли в тот год, когда сама Айла уехала в первый раз в Хогвартс; теперь же она ощущала, что сестры ей не хватает. Элли не было на приёме по случаю помолвки, Сигнус счёл это недостаточно серьёзным событием, чтобы отвлекать младшую дочь от учёбы, так что ей пришлось довольствоваться письмом от сестры да рассказами Урсулы Флинт, одной из гостий. В дом опять вернулась мисс Фиби, чьи обязанности теперь заключались в том, чтобы сопровождать Айлу, когда она выходила из дома на прогулку или свидание с Лонгботтомом — да, Алфорд был женихом, однако, согласитесь, это не повод оставлять его наедине с невестой, ведь любовные чувства молодых людей могут заставить их забыть о приличиях, а это совершенно недопустимо.

То, что невеста не испытывала ни малейшего желания встречаться с женихом, а жених, в свою очередь, не искал случайных встреч с невестой и его письма не дышали любовной страстью, значения не имело. Раз высший свет считал, что будущие супруги испытывают друг к другу любовь, значит, так оно и было.

Собравшись в библиотеке, мужчины семьи тем временем степенно рассуждали о политике и немного о спорте. Ждали только Рэгулуса, которого задержало затянувшееся заседание Попечительского совета. По дому неприкаянно бродила Андромеда: с женской половиной семьи ей было в лучшем случае скучно, а в худшем — эти клуши её раздражали. Она бы с удовольствием присоединилась к беседе о политике, но разве может незамужняя девушка находиться в комнате, где одни мужчины? И пусть они все её кровные родственники — это совершенно неважно, ведь все мужчины одинаковы. Что далеко за примерами ходить, не далее как в прошлом году, когда умерла миссис Лейтон, безутешный вдовец, её муж, был вынужден пригласить в дом компаньонку для своей незамужней дочери на условиях постоянного проживания, дабы в обществе не возникли подозрения определённого рода. Словом, библиотека для Андромеды была недосягаема, так что даже порыться на её полках в поисках чего-то интересного было невозможно. Да и негоже девушке умничать, репутация «синего чулка» ещё никому не шла на пользу.

Парадокс — умная и образованная ведьма, заслуженно занимающая высокий пост в Министерстве, в кругу семьи должна была превращаться в немую невидимку, которая и меню-то на званый обед составить не может, не то что планировать работу самого Министра и готовить для него документы.

Андромеда заглянула в малую гостиную, где обнаружила своих двоюродных племянниц, обменивавшихся новостями: Элли возбуждённо рассказывала что-то о Хогвартсе. Девушка тихонько прикрыла дверь, отметив про себя, что Айла совсем не похожа на счастливую невесту; впрочем, помощника Министра это не удивляло совершенно, она вообще недоумевала, что Сигнус, её кузен, которого, впрочем, она почитала крайне недалёким и неумным человеком (хотя и разделяла мнение общества о нём как о видном специалисте-антикваре), так настаивает на этом браке. По мнению Андромеды, Алфорд Лонгботтом был в высшей степени неподходящей партией для её племянницы, и причина заключалась отнюдь не в происхождении или богатстве, но в том, что первая миссис Лонгботтом оказалась в больнице имени Св. Мунго совсем не случайно. Да и скончалась она слишком вовремя.

Мисс Андромеда Блэк являла собой тот редкий тип старых дев, которые вызывали не жалость у общества, а чуть ли не уважение и даже что-то похожее на зависть. Эти своенравные особы сознательно отказывались от замужества: вне брака у женщины оставалось больше свободы, она могла распоряжаться своим имуществом и заработками. Свободная, жизнерадостная, не обременённая мужем и детьми, обладающая не только свободой передвижения, но и возможностью заниматься тем, что ей всего более по душе, Андромеда вряд ли слышала имя Энн Ришелье Лэм, сказавшей, что незамужняя особа является кем-то, а замужняя уже никем, но непременно согласилась бы с этим мнением. Девушка очень любила и уважала своего отца и сомневалась в том, что ей удастся найти мужа, хоть немного похожего на Рэгулуса. А раз так, рассудила она, то не стоит и пытаться, вместо этого лучше самой занять достойное место в обществе и, образно выражаясь, сиять собственным светом, а не отражать сияние своего супруга.

Чтобы вписаться в эту радужную картину, женщина должна обладать хоть каким-то источником дохода. Андромеда поняла это очень рано, возможно, глядя на свою гувернантку мисс Блэк. И пусть Фиби Блэк утверждала, что её безбрачие — это её собственное решение, фактически дело обстояло не совсем так, хотя она сама свято верила в обратное. Но именно Старая гадюка потребовала, чтобы племянница после Хогвартса занялась её делами и служила ей компаньонкой, что, разумеется, не подразумевало замужества Фиби. Её решение стать гувернанткой не в последнюю очередь было продиктовано желанием вырваться из-под чересчур тесной опеки тётки и, возможно, устроить свою судьбу, однако этому не суждено было случиться. Всё это категорически не устраивало юную Андромеду Блэк, чьи амбиции распространялись ни больше ни меньше как на должность министра; в этом она вдохновлялась примером Артемизии Лафкин, первой женщины на этой должности, и Евангелины Орпингтон, предшественницы нынешнего министра МакФеила. Он скоро должен был оставить свой пост, но все сходились во мнении, что кто бы ни был новым Министром, мисс Блэк сохранит свою должность.

Андромеда оказалась в холле в тот момент, когда Рэгулус снимал тёплый плащ и перчатки. Увидев отца, она улыбнулась.

— Что, все уже собрались? — спросил Рэгулус, проводя рукой по волосам.

— Да, сэр. Все ждут только вас.

— И ты больше всех, потому что тебе скучно, — усмехнулся мужчина, поднимаясь с дочерью по лестнице.

— Увы, — весело ответила Андромеда. — К племяннику меня не пустила тётя Элладора, Айла и Элли болтают о Хогвартсе, а библиотеку заняли дядя Ликорус и остальные…

— Лишив тебя последнего развлечения. Иди, скажи матери, чтобы уже спускались. Нельзя утомлять моего внука, и я не хочу, чтобы он был здесь слишком долго.

Блэки один за другим входили в Гобеленовую гостиную, всё-таки самое важное для семьи помещение во всём доме. Они выстраивались вдоль стен согласно старшинству, мужчины с одной стороны, а женщины — с другой. Ликорус Блэк занял своё место под гербом семьи. Когда всё было готово, в гостиную шагнул Финеас Найджелус Блэк, держа в руках спящего малыша. Он вышел в центр комнаты, где был остановлен вопросом Ликоруса:

— Кто идёт?

— Альтаир, — ответил Финеас. Он был официальным поручителем, которого полагалось иметь каждому принимаемому в семью. На вопросы принимаемый должен был отвечать сам, но на случай, если он по малолетству не мог этого делать (что обычно и происходило, ибо магия в Блэках просыпалась рано, до трёх лет, как и положено отпрыскам чистокровных волшебных семей), за него это делал поручитель.

— Зачем ты здесь?

— Заявить о своём праве носить имя Блэк.

— Кто твой отец?

— Процион Рэгулус Блэк.

— Кто твоя мать?

— Аврора Блэк.

— Проснулась ли твоя магия?

— Да.

— Процион Рэгулус Блэк! Признаёшь ли ты Альтаира своим сыном?

— Признаю.

— Альтаир Процион! — провозгласил Ликорус, поднимая свою волшебную палочку. — Отныне ты являешься полноправным членом Дома Блэк, на тебя ложатся все привилегии, преимущества, обязанности и пророчества, проистекающие из твоего нынешнего положения. Манор Блэк отныне становится твои домом, ты обязан заботиться о чести рода и фамильной славе, каковую должен по мере возможности приумножать и не допускать её умаления. Поклянись в этом, Альтаир Процион Блэк!

— Клянусь! — твёрдо ответил Финеас, а проснувшийся ребёнок тихо захныкал. Не обращая на него внимания, Ликорус продолжил:

— В знак принадлежности к древнему и благородному Дому Блэк прими это кольцо.

Он взмахнул палочкой, и с её кончика сорвалось облачко золотистого тумана, которое быстро вращалось, пока не превратилось в перстень-печатку с гербом. Ликорус надел кольцо на большой пальчик малыша, и оно тут же уменьшилось до нужного размера. Надо было надеть на мизинчик, как положено, но мальчик сжал кулачок и, почувствовав, что его держат незнакомые неумелые руки, зашёлся громким плачем. Финеас растерянно переводил взгляд с матери на Аврору, не зная, что делать. Тем временем на фамильном гобелене под изображением младенца появилось его имя. Альтаир Блэк стал полноправным членом семьи.

Стоя около стены рядом с матерью и сестрой, Айла украдкой рассматривала свой перстень, сплетённый из золотых нитей, изящный, с площадкой в форме ромба, на котором был выгравирован герб её отца. Она почти не помнила, как его получила, ей было-то года полтора, и все ответы ей подсказывала Кассиопея, которой тогда было лет 14, и которая была ужасно горда оказанной честью. Как и остальные женщины семьи, Айла нечасто носила это кольцо, надевая его на семейные мероприятия и иногда просто так, ведь ей в силу её возраста другие украшения позволены не были, но всегда использовала его по прямому назначению, запечатывая им письма. Особенно сейчас, когда почти ежедневно обменивалась посланиями с женихом.

Вспомнив о женихе, Айла погрустнела. Что бы там ни говорила Элла, а он ей не нравился совершенно. Вежливый, обходительный, он неизменно улыбался невесте и говорил ей комплименты, однако периодически в нём ощущалось какое-то напряжение. Разговоры с ним были образчиком пустой великосветской болтовни, причём очень часто у девушки возникало ощущение, будто с ней общаются как с несмышлёным ребёнком. И ещё Алфорду очень не нравилось, когда на каком-нибудь балу Айла танцевала с кем-то, кроме него…

— Недостойное поведение, — буркнула себе под нос Старая гадюка, выходя из гостиной и направляясь в столовую, где был сервирован чай. Так и осталось непонятным, что именно она имела в виду — расплакавшегося младенца или то, с какой поспешностью Аврора, едва всё закончилось, подошла к Финеасу и забрала сына. Последнее время Старая гадюка больше всех критиковала миссис Процион Блэк. Особое возмущение бездетной тёти Элладоры вызывало то, что Аврора появилась в свете уже через две недели после рождения ребёнка, — это же неслыханное легкомыслие, несвойственное истинным Блэкам, роды пагубно влияют на здоровье благородных леди, которым приличествует ещё с месяц соблюдать постельный режим, им крайне противопоказан и солнечный свет, и громкие звуки, и лишние телодвижения! Ведь именно такие рекомендации любят давать своим знатным пациенткам целители из Св.Мунго.

Разумеется, это всё касалось хрупких благородных леди; женщины из низких сословий, вынужденные зарабатывать себе на жизнь, не могли позволить себе такого сибаритства, и им целители говорили о необходимости как можно быстрее вернуться к нормальному ритму жизни. Такой разнобой в рекомендациях никого не смущал.

Айла надеялась на то, что Элли задержится дома хоть на день, но у Эллы и Сигнуса было иное мнение на сей счёт, и после чая младшая из сестёр в сопровождении матери отправилась в Хогвартс. Постепенно разъехались все родственники, кто аппарировал, кто через камин, а семья Проциона укатила в карете: для младенца любой из привычных для волшебников видов перемещения в пространстве был вреден. Единственным исключением мог служить только «Ночной рыцарь», но разве Блэки настолько бедны, что не могут позволить себе собственный выезд и четвёрку крылатых лошадей?

Жизнь потекла прежним чередом. В доме стал часто появляться мистер Флинт, и вместе с Сигнусом они обсуждали детали предстоящего бракосочетания своих детей, Урсулы Флинт и Финеаса Блэка. Самой Урсуле ещё не было известно, что вскоре после Рождества состоится её помолвка; Элла строго-настрого запретила Айле писать об этом Элли. (Что до семьи Урсулы, то её родные считали, что не надо лишний раз нервировать юную девушку, ведь столь сильное потрясение, как известие о браке, а уж тем более принесённое неосторожной подругой, может вызвать проблемы со здоровьем у столь хрупкого, нежного и невинного существа.) Иногда к отцам семейств присоединялся Финеас, обычно для обсуждения того, что он, как жених, должен сделать до свадьбы.

Алфорд Лонгботтом занимался ровно тем же самым: готовился к свадьбе.

Нельзя, ни в коем случае нельзя, чтобы свадьба сразу следовала за помолвкой: подобная торопливость выглядит очень подозрительно и заставляет свет размышлять о причинах такой спешки. Но и затягивать со свадьбой нельзя, ведь если жених не торопится сочетаться законным браком с обручённой с ним девушкой, значит, что-то тут не так. Обыкновенно между помолвкой и свадьбой проходит несколько месяцев, а иногда и лет — всё зависит от финансов жениха, ведь молодую жену надо привести в готовый обставленный дом, неважно, собственный или съёмный, главное, чтобы он был в престижном районе. У Лонгботтома был свой особняк, унаследованный им от деда ещё до первой свадьбы, однако Элла была категорически против того, чтобы её дочь входила в дом, где всё осталось так, как было при прежней хозяйке. Ремонт в этой ситуации был замечательным компромиссом, и поэтому Лонгботтом нанял дизайнера. Миссис Блэк с удовольствием ездила посмотреть, как идут дела, и временами спорила с дизайнером насчёт цвета мебели и штор. Мнением Айлы она не интересовалась совершенно и ни разу не брала дочь с собой; на вопрос Айлы, почему бы ей тоже не поучаствовать в этом, Элла ответила:

— Это ни к чему, ты всё равно ничего в этом не понимаешь, только опозоришься.

Единственное, в чём Айле было позволено участвовать, это в подготовке собственного приданого, и то, наверное, лишь потому, что одежда должна быть сшита точно по фигуре. Но девушке не пристало обращать слишком много внимания на красоту своих платьев, как известно, это отличительная черта кокоток, а разве порядочная юная леди захочет прослыть таковой? Неважно, что она не понимает, кто это такие, а услышав выражение «падшая женщина», не имеет ни малейшего представления о том, в чём заключается это самое падение. И уж тем более совершенно неприлично для девушки заострять внимание на таком щекотливом моменте, как нижнее бельё, хотя оно является, пожалуй, самой важной частью приданого: на первых порах молодая жена будет испытывать неловкость, прося у мужа деньги на всякие сорочки и панталоны. По счастью, если семья невесты богата, ей нет необходимости самой сидеть за шитьём и считать, чего и сколько надо. Это всё давно уже подсчитано, надо лишь оставить заказ в магазине, и там всё будет изготовлено в соответствии с требованиями моды и удовлетворит самый изысканный вкус.

Мнением Айлы её мать интересовалась только при покупке столового белья, но и это обычно звучало так:

— Дорогая, тебе не кажется, что эта скатерть и эти салфетки — это как раз то, что нужно для повседневного употребления зимой?

От девушки требовалось лишь согласиться с мнением матери. Лишь однажды она попробовала возразить, и на это последовала гневная отповедь Эллы:

— Если у тебя нет вкуса, то должно быть хотя бы достаточно ума, чтобы послушать, что тебе говорит мать!

И Айла слушалась. Она не спорила с матерью, когда та заказывала шесть сорочек «Моргана» и три сорочки «Джиневра», придирчиво выбрав для них кружева, по шесть пар длинных панталон, отделанных вышивкой, и ночных рубашек двух видов, нижние юбки и подъюбники, халаты, корсеты и полотенца. Она молча позволяла снять с себя мерки и послушно отправлялась домой в сопровождении мисс Блэк, когда Элла вознамеривалась посетить магазин постельного белья, ведь благовоспитанной девушке не пристало интересоваться такими вещами.

Как бы странно это ни звучало, но в скором времени Айла поймала себя на мысли, что хочет замуж. Нет, не за Алфорда конкретно, а просто за кого угодно, лишь бы вырваться из-под опеки матери. Став замужней дамой, она сможет, отправившись за покупками на Диагон-аллею или в Хогсмид, неторопливо пройти по улице, зайти в кафе и выпить чашку чая, встретиться с подругами… Не вызывает сомнения тот факт, что их отпустят, ведь одно дело — юная мисс Блэк, и совсем другое — степенная и добропорядочная миссис Как-там-её. Да хоть бы и Лонгботтом. Да и каким бы неприятным ни был Алфорд, его вполне можно терпеть, если видеть за завтраком и за ужином.

О прочих сторонах брака Айла извещена не была, и это было нормальным в те времена. Осведомлённость девушки в интимных сторонах жизни пагубно сказывалась на её репутации, так что мисс Айла Блэк, как и её подруги из благородных семей, не имела ни малейшего представления о том, откуда берутся дети. Да что далеко ходить за примером, если Аврора, когда ей сообщили о её беременности и пояснили, что это означает, что внутри неё ребёнок, недоумённо спросила:

— А кто его туда засунул?

Свою семейную жизнь Айла представляла себе, глядя на жизнь своих родителей: разные интересы и круги общения, несовпадающий ритм жизни, холодное общение друг с другом, зато частые встречи матери с подругами, совместные прогулки и визиты. А ещё — возможность читать что угодно. Ну, а детьми, когда они появятся, будет заниматься гувернантка, а потом они поедут в Хогвартс. Так что замужество, по мнению Айлы, давало некоторую свободу, во всяком случае, большую, чем в отчем доме.

Как иногда пишут в романах, ничто не предвещало беды. Декабрьским днём Айла спустилась в холл, чтобы вместе с матерью отправиться в «Летучую мышь» за покупками. В свою сумочку девушка зачем-то сунула кошелёк, хотя прекрасно понимала, что Элла всё равно не позволит ей ничего купить. Возможно, это глупый повод для гордости, но девушка испытывала именно это чувство, когда думала о двадцати галлеонах, которые она сэкономила от тех денег, что давали ей родители во время учёбы в Хогвартсе. Сигнус часто за завтраком пускался в рассуждения о том, как расточительны женщины и как они не умеют тратить деньги, но при этом, как заметила Айла, её отец не имел ни малейшего понятия о том, что сколько стоит. Он мог возмутиться тем, что его жена купила себе парадную мантию за 70 галлеонов, но никак не реагировал на известие, что его собственная обошлась в 90.

Элла появилась в холле одновременно с Сигнусом, который, бледный, с горящими глазами, выбежал из своего кабинета, потрясая каким-то письмом. Он силился что-то сказать, но гнев душил его.

— Что случилось, дорогой? — ровно спросила Элла, и по её тону было понятно, что ей состояние мужа безразлично.

— Ты… Ты… Тварь, негодяйка, да как ты посмела так опозорить меня?! — обрушился Сигнус на дочь, не обратив внимания на жену. — Притворялась тихой и послушной, а сама за моей спиной… Выставила меня на посмешище, хуже, на позор…

Он зашёлся долгим кашлем. Айла опешила. Что она, всё время находившаяся под присмотром матери и мисс Блэк, могла сделать не так? Судя по удивлённому лицу Эллы, та тоже не понимала, о чём речь.

— Простите, сэр, что вы имеете в виду? — осведомилась Айла.

— Ах, что я имею в виду? Что имею в виду, мерзавка? Ты опозорила семью и ещё и спрашиваешь?! Вон! Вон из моего дома! Чтобы духу твоего здесь не было! Ты мне не дочь!

Речь Сигнуса прервало кошачье шипенье: фамильяр Айлы, кошка Эрмина, до того сидевшая на верхней ступеньке лестницы, не переносила криков в доме. Разъярённый Сигнус, который и в обычном-то состоянии не терпел, когда его прерывали, а уж животных не любил вовсе, выхватил палочку:

— Авада Кедавра!

Мгновенно в холле повисла тишина, которую нарушил шлепок безжизненного кошачьего тела о ковёр.

Айла выскочила на крыльцо и аппарировала.

Примечания:

Сцена принятия Альтаира была написана под влиянием рассказа "Обряд дома Месгрейв" Артура К.-Дойля. Финальная фраза Ликоруса стырена у Бушкова. Реакция на беременность и вопрос Элладоры — подлинные, из разных дневников и воспоминаний викторианской эпохи. Как и обычный состав приданого (изменены разве что названия моделей).

Диагон-аллея — это небольшая улица в Лондоне, длиной всего-то пару миль, центр деловой жизни волшебной Англии. Именно здесь расположены банк «Гринготтс», редакция основной газеты Министерства Магии «Дейли профет» и большое количество самых разнообразных магазинчиков, в которых можно купить почти всё, что угодно. Попасть сюда может каждый, если, конечно, этот каждый обладает магическими способностями и знает о её существовании. И это совсем несложно. Сюда можно аппарировать — так чаще всего и поступают взрослые волшебники; можно воспользоваться каминной сетью — она по понятным причинам особенно популярна в плохую погоду, — а можно прилететь на метле или гиппогрифе, но только в том случае, если вы в совершенстве владеете дезиллюминационными чарами, ибо Министерство сурово карает тех, по чьей вине магглы рассказывают друг другу байки о ведьмах на помельях или таинственных животных, летающих по небу. В последнее время волшебники, не рискующие аппарировать в силу разных обстоятельств, полюбили новомодный автобус, «Ночной рыцарь», который исправно доставлял своих пассажиров к входу в «Дырявый котёл», паб, пройдя через который, можно оказаться на аллее. Одно время обсуждались планы организовать движение по Диагон-аллее, с тем чтобы «Рыцарь» появлялся прямо здесь, но этому помешала в первую очередь узость улицы. Так она и осталась пешеходной.

Айла появилась на Диагон-аллее и испуганно заозиралась. Увидев знакомую улицу, она несколько успокоилась. Она аппарировала куда получится, главное, прочь от дома и Сигнуса. Гнев отца её страшил, безжалостная расправа над невинным животным потрясла девушку. В её ушах всё ещё стоял вопль отца «Вон из моего дома! Ты мне не дочь!». До девушки постепенно доходил смысл этих слов, и она пребывала в полнейшей растерянности, не зная ни что делать, ни куда идти. Ещё никогда она не была на Диагон-аллее в одиночестве, её всегда сопровождала либо мать, либо мисс Фиби Блэк.

— Айла, что ты здесь делаешь? — раздался звонкий голос, и девушка обернулась. Перед ней стояла её подруга и сокурсница Айрис Мальсибер. Чуть поодаль нетерпеливо хмурилась её гувернантка, ныне исполнявшая роль дуэньи. — Ты что, одна здесь?!

— Айрис, — выдохнула Айла, и в ней затеплилась надежда. Айрис, верная подруга, наверняка поможет, посоветует, что делать. — Ты… ты просто не представляешь себе, что произошло. Отец рассердился на меня и выгнал из дома, а я…

Айрис посмотрела на подругу широко раскрытыми от удивления глазами, но сказать ничего не успела.

— Вам не пристало разговаривать с такими людьми, мисс! К тому же нам пора, — решительно прервала Айлу гувернантка-дуэнья. — Всего хорошего, мисс Блэк!

Она потянула Айрис назад, и через секунду они аппарировали. Айла растерянно смотрела туда, где только что была её подруга. Возникшая было надежда сменилась отчаянием и осознанием страшной правды: она вышвырнута из общества, все её подруги отвернутся от неё, ведь никто не станет общаться с… с… С кем? Кто она теперь для них? Какое-то время Айла ещё надеялась, что Айрис вернётся, но понимала, что этого не произойдёт никогда. Айрис Мальсибер, одноклассница, подруга, которая должна была быть подружкой невесты на свадьбе, отвернулась от неё, Айлы Блэк. Отныне она — изгой, пария, общение с которой может испачкать, запятнать…

Где-то впереди мелькнула знакомая шляпка, украшенная чучелами летучих мышей*, и Айла поспешно отступила в тень, чтобы обладательница шляпки, миссис Флинт, её не заметила. А потом развернулась и быстро пошла по узкому тёмному проходу между домами, неважно куда, лишь бы подальше от Диагон-аллеи, где можно было встретить знакомых и ещё раз испытать свой позор. Сейчас Айла ясней ясного представляла себе, что Айрис, не уведи её дуэнья, начала бы расспрашивать о подробностях изгнания, была бы очень разочарована их отсутствием, обиделась бы на Айлу, решив, что она что-то скрывает, и всё равно бы исчезла. Ведь Айрис так строга в вопросах морали.

Холодный ветер леденил щёки, но Айла шла, упрямо поджав губы и запретив себе рыдать, хотя в глазах стояли слёзы. Для леди непозволительно выказывать свои чувства — хотя разве она теперь леди?

Проулок вывел на крошечную пустую площадь, в середине которой торчал фонарь. Справа зеленовато светились окна паба «Горгулья в меду», слева возвышалось трёхэтажное здание, окна которого были зашторены, и местами сквозь щели в занавесках на мостовую падали лучики света. Айла всхлипнула, вытерла глаза от слёз, снова сунула озябшие руки в муфту и огляделась.

Она не была здесь никогда и даже не слышала о подобном месте. Она сбежала сюда из Диагон-аллеи, чтобы ненароком не встретить знакомых — что ж, тут она явно их не встретит, но вопрос, что делать дальше и куда идти, оставался открытым. В паб? Но приличные девушки не ходят в такие места в одиночку, ведь там полно мужчин…

— О, какая цыпочка! Такая красивая и такая печальная! Девушка, от чего вы так грустны? Быть может, скрасите мне вечер, и я вас развеселю?

Айла шарахнулась от говорящего, внезапно ей стало страшно. Никогда ещё незнакомые (да и знакомые, если честно) мужчины не разговаривали с ней в таком развязном тоне. Однако этикет предвидел подобные ситуации и советовал строго посмотреть на невежу и ледяным тоном сказать что-то типа «Сэр, я не имею чести быть с вами знакомой». После такой отповеди, как уверяли все пособия по этикету и мисс Фиби Блэк, грубиян докучать не будет. Однако незнакомец, похоже, не читал означенных пособий, ибо он и не подумал ретироваться, а вместо этого продолжил:

— Вот и познакомимся, малышка. Не ломайся, идём. Или ты не работаешь сегодня?

Мужчина подошёл к ней почти вплотную, и Айла запаниковала. Мало того, что незнакомец не собирался отставать, так ещё и намекал на что-то непонятное, но явно очень постыдное. Айла отступила на шаг назад и упёрлась спиной в стену дома. Пальцы нащупали палочку в муфте, но девушка настолько растерялась, что не знала, какое заклятие может ей помочь. А мужчина уже ухватил её под локоть…

— Дейв, оставь девочку! — раздался властный женский голос. — Это не для тебя, тебе что попроще и не сегодня, а когда деньги будут.

Пальцы мужчины разжались, сам он направился к женщине, стоявшей у двери дома с зашторенными окнами:

— Мардж, как ты можешь…

— Брысь отсюда, — негромко продолжила женщина. — Твои развлечения там, — она кивнула в сторону паба и повернулась к Айле:

— Иди сюда, — позвала она, и Айла пошла. Выбора всё равно не было, а эта женщина, Мардж, хоть и вульгарно накрашенная, казалась неопасной, и общение с ней рисовалось более предпочтительным.

Женщина провела Айлу в небольшую комнату, обстановку которой составляли пара диванов, кресла и журнальный столик.

— Испугалась? — добродушно усмехнулась женщина, откровенно разглядывая свою гостью. — Ничего, бывает. Дай-ка я тебе зелья дам согревающего, ты ж вся дрожишь.

— Да… Спасибо вам, — тихо ответила Айла, ёжась то ли от холода, то ли от страха. Она протянула было руку за чашкой с напитком, и в лице женщины что-то изменилось.

— Погоди, — торопливо сказала она. — Дай-ка я тебе лучше чая сделаю горячего. Все эти зелья хороши, однако нет ничего лучше чашечки старого доброго чая. И на вкус он приятнее.

Она мгновенно заменила чашки, и вот Айла уже грела ладони о большую кружку, полную горячего чая.

— Спасибо, — ещё раз сказала она. Женщина села напротив.

— Как же тебя сюда занесло? Из дома, что ли, сбежала? — участливо спросила Мардж. Чуть помедлив, Айла кивнула. Воцарилась тишина.

— Бывает, — философски заметила женщина, разглядывая девушку. — Может, продашь мне свои серьги? — внезапно предложила она. — Деньги тебе не помешают, а тут найдутся охотники их просто так снять.

Судорожно сглотнув, Айла испуганно посмотрела на женщину. Тогда, на улице, Мардж показалась ей довольно молодой, сейчас же девушка видела, что перед ней старуха, которая отчаянно молодится. Прямо как старая миссис Слагхорн, хотя та красится не так ярко. Смысл слов Мардж доходил до Айлы медленно; женщина говорила о том, о чём в семье Блэк не упоминали никогда, и девушка имела смутное представление о преступности в Англии. Ну да, она слышала, что прошлой зимой у миссис Лестрейндж вытащили кошелёк, но что сейчас Мардж имела в виду? Однако она говорила здравые вещи: деньги нужней, чем серьги.

— Да, конечно, — пробормотала Айла, снимая серьги и протягивая их женщине. Где-то в доме хлопнула дверь, послышался женский смех, потом мужской голос, и опять смех, на сей раз нескольких женщин.

— Я дам тебе за них девять галлеонов, — сказала Мардж, и Айла кивнула. Она не знала цену этих серёг, Элла никогда не брала её с собой в ювелирную лавку, но торговаться не стала. Да и не умела.

Она нерешительно взяла деньги и посмотрела на Мардж.

— Нечего тебе здесь делать, — сочувственно сказала та, однако в её голосе мелькнуло (или Айле почудилось?) некоторое сожаление. — Возвращайся на Диагон-аллею, сними там комнату, найди работу... Или в Хогсмиде. Привыкай полагаться на себя, раз уж ушла из дома. И не возвращайся сюда, а то ещё беду на меня накличешь.

Никогда ещё Айле Блэк не приходилось полагаться на себя в серьёзных вопросах. «Ты слишком глупа, делай, что тебе говорят, и не пытайся строить из себя умную», — вот что девушка привыкла слышать от своих родных; теперь же вне зависимости от того, какая она на самом деле, глупая или умная, надеяться надо было только на себя. Больше просто не на кого.

Порыв ледяного ветра заставил девушку поёжиться. В наступивших сумерках тускло светились фонари, а в магазинчиках Диагон-аллеи зажигались лампы в витринах. Внезапно Айлу охватил приступ слабости, настолько сильной, что упала на колени и покачнулась вперед, но опёрлась на инстинктивно выставленную перед собой правую руку.

Кольцо с гербом Блэков с тихим звоном превратилось в золотистый туман и исчезло.

Поистине под счастливой звездой родилась Айла Блэк! Только сейчас Сигнус отрёкся от неё, лишив права именоваться Блэк, и под одобрительное покачивание головой Старой гадюки выжег имя старшей дочери с гобелена Блэков в доме на Гриммолд-плейс. Если бы он сделал это четверть часа назад, только чудо спасло бы Айлу и помогло бы ей выбраться из заведения мамаши Тёрнер — той самой участливой Мардж, что была так добра к ней.

Нет, ну что вы, мамаша Тёрнер вовсе не жестока и бессердечна, но куда ещё податься бедной девушке, как не к ней в заведение? И пусть означенной девушке и в страшном сне не привидится подобный род занятий — это не страшно, у Мардж есть нужные зелья и чары, путающие сон и явь. А там уже и девушка смирится со своей судьбой, и проблем не будет. Не она первая, не она последняя. Вот и на замерзшую, испуганную и дрожащую незнакомку у мамаши Тёрнер были такие же планы. Молодая, красивая, явно из хорошей семьи — Мардж уже прикидывала в уме, сколько выручит за невинность девушки, когда увидела у неё на руке кольцо с гербом одной из древнейших и известнейших семей Англии. Связываться с Блэками — нет, Мардж Тёрнер из ума ещё не выжила, и ей совсем не хотелось гадать, доехала бы она до Азкабана, если бы разгневанные Блэки в поисках своей беглянки нагрянули в её заведение и нашли её там. К тому же среди клиентов Мардж были не последние люди в Министерстве, и они точно озаботились бы тем, чтобы она замолчала навек. А потому лучшее, что оставалось сделать Мардж Тёрнер, — это выставить девушку вон и по доброте душевной дать пару советов касаемо дальнейшей жизни, а уж воспользуется она ими или нет — согласитесь, это уже не дело хозяйки скромного особнячка, где вы можете купить удовольствие на свой вкус, если, конечно, вам хватит на это золота.

К своему спокойствию, Айла Блэк этого всего не знала. Она поблагодарила седовласого джентльмена, что, сетуя на нынешнюю зиму, помог ей подняться на ноги и посоветовал быть осторожнее, и побрела дальше. Исчезновение кольца ясней ясного сказало ей: всё происходящее — не шутка, отец действительно отрёкся от неё, она больше не принадлежит к древнейшему и благороднейшему роду Блэк. До этого момента где-то в душе ещё теплилась надежда на то, что Сигнус, остыв, одумается, вернёт её домой, объяснит, в чём она провинилась; теперь же душу заполняло отчаяние.

Айла пребывала в совершеннейшей растерянности. Та женщина, Мардж, сказала: «Сними комнату, найди работу», но как это делается, Айла не имела ни малейшего представления. До сего дня её жизнь была не только распланирована родителями, но и устроена ими же; сама же она была абсолютно несамостоятельна и беспомощна, что и осознавала сейчас с ужасающей ясностью.

Девушка остановилась около витрины «Магического зверинца»: в просторной клетке за стеклом возились котята. Глядя на это беззаботное кошачье детство, Айла вспомнила Эрмину, внутренним взором она снова и снова видела зелёную вспышку и падение безжизненного тела. На глаза опять навернулись слёзы, она еле слышно всхлипнула. Ей хотелось считать всё это дурным сном, но исчезнувшее кольцо, но сам факт её нахождения на Диагон-аллее в полном одиночестве без сопровождения свидетельствовали: это реальность.

А котята играли, им не было дела до молодой печальной волшебницы, что смотрела на них, украдкой кусая губы. Они резвились, прыгая друг на друга, покусывая и пихая. Айла уже собралась было брести дальше, когда один котёнок отпихнул другого, и тот расстроенно, как показалось девушке, присел в углу, грустно глядя на остальных, продолживших свою возню. Сердце Айлы болезненно сжалось: этот котёнок был так похож на неё! Его так же выпихнули из семьи и забыли, занимаясь привычными делами. Вытерев слёзы, девушка решительно толкнула дверь магазина.

Она никогда не была здесь, Эрмину ей покупала Элла, а сова, с которой они с Элли отправляли письма из Хогвартса, принадлежала Финеасу. Впрочем, сов здесь не было, зато кошек, крыс, жаб, черепах, змей было предостаточно. Они сидели в своих клетках и террариумах, не обращая на вошедшую девушку внимания. В другое время, да и будь она помладше, Айла с удовольствием и любопытством рассматривала бы животных, но сейчас она просто подошла к прилавку. Уставшая ведьма с некоторым неудовольствием подняла взгляд от кучи пергаментов и уставилась на девушку:

— Простите, мисс, но мы уже закрываемся…

— О, я прошу вас! — с мольбой произнесла Айла. — Мне нужен котёнок, это очень важно для меня. Пожалуйста…

— Ну, раз так…

Женщина отложила перо и, направляясь к клеткам, спросила:

— И какой же вам приглянулся?

— На витрине… Такой грустный… Чёрненький с белым пятном на груди.

— Этот? — спросила ведьма, держа котёнка за шкирку. Котёнок испуганно пискнул и беспомощно свесил лапки и хвостик; в его позе было столько трогательной беззащитности, что Айла едва не рванулась к нему, чтобы прижать к себе, погладить, успокоить, дать понять, что всё будет хорошо, и ощутить, как его страх перерастает в любопытство, но она сдержала себя.

— Да, — выдохнула девушка, принимая котёнка из рук хозяйки магазина. При свете было видно, что котёнок не чёрный, а тёмно-шоколадный, но Айле это было неважно. Главное, что ещё немного — и она будет не одна! — Сколько он стоит? — спросила она, запоздало испугавшись, что ей может не хватить денег.

— Два галлеона, — ответила ведьма через несколько томительных для Айлы секунд, пролистав какие-то пергаменты. Всё это время котёнок сосредоточенно обнюхивал пальцы девушки и воротник её плаща. — Кстати, это девочка. Что-нибудь ещё? Корзинку, лакомства?

— Нет-нет, спасибо, — торопливо ответила Айла, кладя монеты на прилавок. Чуть помедлив, она спросила:

— Скажите, вы не знаете, где можно снять комнату?

Она ожидала чего угодно: негодования, презрения, насмешки, гневной отповеди, что бездомным тут не место, — но ведьма спокойно и даже чуточку удивлённо ответила:

— В «Дырявом котле», конечно.

Айла вышла на улицу и быстро зашагала в сторону «Дырявого котла». Её немного удивило, но в то же время несколько приободрило то, что хозяйка «Магического зверинца», кажется, не нашла в вопросе о съёме комнаты чего-то предосудительного. Женщину удивило скорей то, что Айла не знала о «Дырявом котле», чем намерение девушки там остановиться.

Ледяной ветер гнал снежную крупу, но Айле казалось, что на улице стало теплее, хотя рука, придерживавшая ворот плаща, из-под которого иногда выглядывал котёнок, замёрзла. Это крохотное существо прижималось к ней, надеялось на неё, и она должна была найти для них ночлег и еду. Девушка старалась не думать о том, что она будет делать, если ей не хватит денег, — как странно, никогда раньше она с такой тщательностью не пересчитывала в уме, сколько монет в её кошельке. На мгновение мелькнула мысль, что, наверное, не стоило покупать котёнка сейчас, когда она по сути бездомная и безденежная, но девушка отогнала её: одиночество казалось ещё большим несчастьем.

«Кто тратит не более 28 кнатов из сикля, никогда не будет бедным», — говорила своим подопечным Виктория Бёрк, выдавая им, согласно воле их родителей, деньги перед прогулками в Хогсмид. Большинство родителей считали, что дочерям неразумно давать деньги, — они потратят всю сумму сразу, — а потому присылали деньги деканам Домов с указанием, сколько выдавать каждый раз. Сигнус не делал этого; он полагал, что его сын распорядится деньгами лучше, чем декан Слизерина, и проследит, чтобы его сёстры были умеренны в тратах. И только после выпуска Финеаса Айла и Элли стали получать деньги у декана и обрели некоторую самостоятельность в финансовых вопросах, ведь Финеас не давал сёстрам денег, а покупал им то, что они просили. Тогда же Айла поняла, что если сейчас потратить не всё, то в следующий раз можно купить что-то подороже, ведь профессор Бёрк каждый раз давала ровно столько, сколько было указано родителями её учениц, не интересуясь тем, сколько у них осталось с прошлых прогулок. Именно так Айле и удалось скопить те двадцать галлеонов.

Дородная миссис Квигли в полосатом платье, белоснежном фартуке и чепце довольно благосклонно посмотрела на девушку:

— Что вам угодно, мисс?

Они разговаривали, стоя на галерее над обеденным залом «Дырявого котла». Внизу было шумно и многолюдно, и Айла вновь испугалась, что её тут могут увидеть, и тогда её репутации придёт конец. Но тихий голос разума сообщил ей, что терять уже нечего.

— Я… Я хотела бы снять комнату, — выпалила она и, смутившись, добавила: — Недорогую, у меня мало денег…

Ей было стыдно это говорить, ведь Блэки и бедность — понятия несовместимые. Но теперь она уже не Блэк, или, по крайней мере, не та Блэк, и денег у неё действительно мало. Миссис Квигли окинула девушку взглядом, задержавшись на проколотых ушах без серёг, и предложила:

— Семь галлеонов в неделю за комнату и завтрак. И сикль в день за сливки и иногда мясные обрезки для обладателя уха, что высовывается из-под вашего плаща.

Словно поняв, что разговор о нём, котёнок пискнул и решительно высунул мордочку.

Семь галлеонов! Целых семь галлеонов — и у неё будет крыша над головой как минимум на эту неделю! Айла ощутила нешуточное облегчение от того, что требуемая сумма у неё была.

— Я согласна!

Комната находилась на самом верху, почти на чердаке. Она была крошечной и холодной, сущая каморка, и Айла даже подумала, что ванная в отчем доме, которой пользовались они с сестрой, была просторнее. Узкая кровать, уже застеленная и покрытая стареньким покрывалом, квадратный стол у окна, табурет, комод и камин в углу. Светильник с треснутым плафоном под низким потолком. Тусклое зеркало над комодом. Стойка с тазиком и кувшином для умывания приютилась в ногах кровати, около двери в уборную; несколько крючьев на стене явно предназначались для верхней одежды. Вся мебель была старая, разномастная, но крепкая. Миссис Квигли протиснулась внутрь, отчего в комнатке стало совсем тесно, достала из комода колокольчик и поставила сверху.

— Это чтобы эльфа вызывать. Цены на услуги он озвучит, деньги отдавать ему. Камин не подключён к сети, он только для обогрева, эльф сейчас его затопит. И никаких гостей мужского пола, мисс!

Айла даже опешила от такого и сбивчиво уверила хозяйку, что приходить к ней никто не будет, ибо некому. «Некому? — хмыкнула та, глядя на помолвочное кольцо девушки. — Ну-ну!» С тем и отбыла, взяв деньги и оставив Айлу обустраиваться.

Котёнок деловито изучал комнатку, а Айла пристроила плащ и муфту на вешалку, шляпу и сумочку на комод и слегка вздрогнула от неожиданности, когда громкий щелчок возвестил о появлении эльфа. Котёнок зашипел и спрятался за ножкой кровати, но эльф не обратил на это внимания. Он низко поклонился девушке, положил дрова в камин и поджёг их. Ещё несколько поленьев он уложил сбоку от камина.

— Что-нибудь угодно, мисс?

— Да, — чуть помедлив, произнесла девушка. — Горячий чай, немного сливок… Что есть из горячих блюд?

Эльф озвучил меню, и Айла остановила свой выбор на пастушьем пироге. В доме Блэков это блюдо простолюдинов не подавали, но девушка, попробовав его в Хогвартсе, нашла его очень вкусным и сытным. К тому же он оказался недорогим, что в нынешней ситуации было совсем немаловажно.

Эльф исчез. От камина тянуло теплом, в комнате становилось если не уютней, то, по крайней мере, сносно. Айла расстегнула мантию, — снимать её и оставаться в платье пока не хотелось, комната ещё недостаточно прогрелась, — и подошла к умывальнику.

Кувшин был пуст, и первым побуждением девушки было вызвать эльфа, ведь дома воду в умывальники наливала Гринни. Но тут её не было, и Айле пришлось самой сначала наполнять кувшин водой, а потом и подогревать её. Она умылась, мысленно благодаря профессора Лэнгли, преподававшего в Хогвартсе курс заклинаний.

Котёнок, смешно подпрыгнув, уцепился за край покрывала и вскарабкался на кровать, каковая стала теперь предметом его исследований. Глядя на его неуклюжую походку, Айла невольно улыбнулась и подумала, что этот неразумный малыш, будучи насильно оторванным от своих родных, деловито изучает место, где он оказался, а не предаётся скорби.

Эльф принёс ужин, уменьшивший капиталы Айлы ещё на один сикль и пять кнатов. Пастуший пирог по вкусу несколько уступал тому, что подавался в Хогвартсе, и картофеля в нём было явно больше, чем надо, но порция была достаточно большой для проголодавшейся девушки. Котёнок тем временем, мелко подрагивая хвостиком, лакал сливки из блюдечка. Он был так сосредоточен, словно важнее еды не было ничего.

— Я назову тебя Эрминой, — произнесла Айла и вздрогнула от того, как громко и хрипло прозвучал её голос…

Возможно, это глупо или, по меньшей мере, странно — называть кошку горностаем**, но когда-то маленькая Айла мечтала именно о горностае. Разумеется, и речи быть не могло о том, чтобы купить дочери столь благородной магической семьи такое абсолютно неволшебное животное, поэтому, получив в подарок палевого котёнка с тёмными ушками и хвостиком, одиннадцатилетняя Айла сочла, что он вполне похож на горностая, и назвала его соответственно. Ту Эрмину в припадке гнева убил Сигнус, и девушка купила другого котёнка. Уже взрослая Айла подсознательно цеплялась за своё прошлое, хотела, чтобы всё ещё было что-то, напоминавшее ей о былой беззаботной жизни. Одновременно этот котёнок стал символом её новой жизни: первая самостоятельная серьёзная покупка.

* * *

Тусклый рассвет воришкой крался по Диагон-аллее, робко заглядывая в окна. В полумраке своей каморки Айла сонно произнесла:

— Гринни, почему так холодно?

Ответа не последовала, и девушка чуть громче позвала:

— Гринни!

От звуков собственного голоса Айла проснулась окончательно. Ей было холодно, но справа плечо и шея ощущали тепло. Девушка моргнула несколько раз, потом резко села и огляделась по сторонам, как человек, пытающийся понять, где он находится. С подушки скатился котёнок, который и спал там, прижавшись к волшебнице.

И вот теперь Айла осознала: весь вчерашний вечер она надеялась на то, что всё происходящее — это сон, или розыгрыш, или дурацкое, но испытание на стойкость; сейчас же её охватил ужас. Это не шутка, не розыгрыш и не сон. Поняв это, девушка спрятала лицо в ладони и тихо заплакала. Но постепенно пришло осознание бессмысленности слёз, чему в немалой степени способствовал робкий писк Эрмины. Проголодавшийся котёнок взобрался на стол и, сидя там, смотрел на свою хозяйку огромными голубыми глазами. «Сейчас, милая», — сказала Айла, тыльной стороной ладони вытирая слёзы, и, выбравшись из-под одеяла, босиком подбежала к комоду и позвонила в колокольчик. Явившемуся эльфу она приказала подать завтрак и разжечь камин.

Разжигание камина стоило один кнат. Расплатившись с эльфом, девушка подумала о том, что в её положении лучше делать это самой. Второй раз подобная мысль посетила её, когда она одевалась: корсет должен был кто-то шнуровать. Так уж издавна сложилось, что дамские корсеты были двух видов: со шнуровкой спереди и сзади; по этому определялся статус женщины: шнуровку сзади могла позволить себе только та, кто имела эльфа или, на худой конец, горничную. Ну, или та, что выучила соответствующее заклинание. Айла ещё раз вспомнила добрым словом профессора Бёрк: это была её заслуга, что её студентки знали нужное заклинание, считая, что леди и волшебница всегда должна оставаться леди и никогда не забывать, что является волшебницей. Сие означает, что отсутствие домового эльфа не даёт права на беспорядок в одежде или причёске, а зашнурованный спереди корсет — это самый что ни на есть беспорядок для леди, которая ни в коем случае не должна показывать, что лишена самого необходимого, например прислуги.

Трансфигурировав носовой платок в расчёску, Айла причесалась. Одевшись и умывшись, девушка подумала о том, что ей в её нынешнем положении стоило бы изучить бытовые заклятия. (Интересно, а сколько она сэкономила вчера и сегодня, собственноручно наполнив кувшин водой и подогрев её? Уж никак не меньше двух кнатов!) Память услужливо подсказала ей имя автора, слышанное от одной из низкородных слизеринок: миссис Битон. Её внушительная «Книга о ведении домашнего хозяйства»* * *

, опубликованная за несколько лет до описываемых событий, подверглась критике со стороны некоторых дам вроде миссис Слагхорн и старой миссис Малфой (к слову, книги и в глаза не видевших) за свою прямоту и безапелляционность, ибо означенные дамы считали неподобающим обсуждать публично такие деликатные стороны жизни, как домоводство, но тем не менее нашла своё место на полках семейных библиотек и удивительно быстро была признана лучшим свадебным подарком молодой жене. Изгнанная из семьи и привычного окружения Айла решила, что ей стоит разыскать эту книгу; скорее всего, с её помощью она сможет сэкономить ещё несколько кнатов. Тут кнат, там кнат — и вот уже лишний сикль. А это порция горячего ужина — вовсе не мелочь, которой можно пренебречь.

За завтраком сова принесла письмо. Оно было от Элли, которая, судя по всему, на момент написания письма ещё не была в курсе произошедшего. За её кудрявым с завитушками почерком слышалось весёлое щебетание юной девушки, делившейся новостями о Хогвартсе, передававшей приветы и поцелуи от подруг-однокурсниц, досадующей на необходимость учиться вместо беззаботного порхания по балам — Элли Блэк обожала балы и готова была танцевать на них до упаду. Айла грустно улыбнулась — сейчас это всё казалось таким далёким, таким нереальным, и даже не верилось, что ещё вчера она должна была посетить приём у Селвинов, а сегодня Малфои дают бал, на котором ожидается… точнее, уже, наверное, не ожидается присутствие старшей мисс Блэк. Девушка знала нравы света: скандал в доме Блэков (а как иначе прикажете величать то, что Сигнус выгнал родную дочь?) станет основной темой салонных бесед на ближайшее время… Всё-таки хорошо, что Элли сейчас в школе; произошедшее со старшей сестрой не отразится на её репутации, однако впредь ей придётся быть очень осмотрительной.

Письмо немало озадачило Айлу. Разумеется, она собиралась ответить сестре, ведь на письма положено отвечать, но… Как? Как отправить это письмо? Все свои письма до вчерашнего дня Айла отправляла совой матери (и, добавим, после прочтения Эллой, ведь мать должна быть в курсе дел своей дочери), а в Хогвартсе к её услугам была школьная совятня; иных способов отправки писем девушка не знала.

Явившийся эльф принёс пергамент и письменный прибор и сообщил, что отправка письма совой миссис Квигли будет стоить Айле семь кнатов. Девушка отказалась, вовремя вспомнив, что видела в Хогсмиде здание почты; она подумала, что и на Диагон-аллее должно быть своё отделение. В крайнем случае можно аппарировать в Хогсмид и отправить оттуда. Покупку собственной совы она себе не могла позволить.

Начисто проигнорировав все вопросы Элли и её новости, Айла коротко, по-деловому изложила сестре то, что произошло накануне, и сообщила, где находится сейчас. Она просила лишь одного: если Элли вдруг узнает, почему их отец рассердился на неё, Айлу, пусть сообщит ей.

Своим родителям Айла писать не собиралась: отец бы проигнорировал её письмо, вернул бы нераспечатанным, а мама… Элла никогда не делала ничего, чтобы помочь своим дочерям, поддержать их.

Запечатав письмо и сунув его в сумочку, Айла посмотрела на спящего котёнка. Её мучил один вопрос: писать жениху или нет? С одной стороны, вполне логично, что, оказавшись в затруднительной ситуации, девушка обращается за помощью к джентльмену, являющемуся её официально признанным женихом. С другой… Айла не была уверена, но на письме, которым размахивал Сигнус, ей почудился герб Лонгботтомов, и если она не ошиблась, то писать ему бесполезно. А если ошиблась? Загадала: если она погладит кошку и та мяукнет, то ошиблась. Нет — значит, нет.

В ответ на прикосновение Эрмина сонно потянулась, широко зевнула и снова свернулась клубочком. «Значит, письмо было от Лонгботтома», — пробормотала Айла себе под нос.

Девушка оделась и вышла из комнаты. Уже спускаясь по лестнице, она чуть замедлила шаг: ей не хотелось переживать вчерашний позор, встретившись с кем-нибудь из бывших подруг. А в том, что они перешли в категорию бывших, Айла не сомневалась. Раз уж Айрис Мальсибер не написала ей ни слова поддержки, то чего от остальных ждать? Решив пониже опустить поля шляпы и не реагировать на знакомых, девушка вышла на улицу. В конце концов, не может же она всю жизнь провести в этой комнатушке на последнем этаже «Дырявого котла».

За ночь заметно похолодало, и Айла порадовалась тому, что накануне оделась тепло: одежда стоит дорого, сейчас она не может позволить себе купить что-то существенней перчаток. Отделение совиной почты оказалось совсем рядом, так что девушка без проблем и всего за два кната отправила письмо сестре. Выйдя из почты, она чуть замедлила шаг около магазина подержанной одежды: возможно, однажды ей придётся зайти сюда. Дверь магазина открылась, и оттуда вышел Хитченс. Девушка опустила голову, чтобы он её не узнал, но молодой человек не смотрел по сторонам. Он быстрым шагом пересёк улицу и вошёл в лавку товаров для зельеварения. Айла же нырнула во «Флориш и Блоттс», где вероятность встретить знакомых в это время года была крайне невелика. Продавцы магазина, что было немаловажно, её не знали в лицо, ведь все учебники своим детям покупала Элла, так что можно было не опасаться конфуза.

Искомая книга нашлась быстро, и самое дешёвое издание стоило три галлеона, но, быстро пролистав сей фолиант, девушка ни секунды не раздумывала над тем, был ли смысл в такой трате. Начав свой труд словами «Магия — это то, что возвышает волшебника надо всеми, поднимая его на недосягаемую высоту, а потому нам кажется унизительным для любой волшебницы ставить свой комфорт, комфорт своей семьи и порядок в доме в зависимость от прислуги, пусть и такой верной и умелой, но совершенно непривлекательной внешне, как домовые эльфы», миссис Битон подробно и со знанием дела изложила все те мелочи и нюансы, которые должна знать хорошая хозяйка дома. Здесь было всё. И кулинарные чары, и чистящие заклинания, и починяющие, и заклинания для наведения порядка, начиная от уборки постелей и заканчивая укладкой чемодана для путешествий, и многое другое. В конце книги миссис Битон дала рецепты зелий и снадобий, которые, по её мнению, были просто обязательны для всякой уважающей себя супруги и матери семейства. Айла с ужасом осознала, что, проучившись семь лет в Хогвартсе, она практически не использовала магию в жизни. Разве что призывающие чары, да и то редко. Всё остальное в доме делала Гринни. И зачем, спрашивается, она столько училась? Особенно если учесть, что в её обучение не входило умение управлять домом, хотя после замужества она должна была это делать… Замужество… Кажется, эта тема была для Айлы уже неактуальна.

На обратном пути она зашла к ювелиру и продала своё помолвочное кольцо за пятьдесят галлеонов.

Примечания:

*В каноне у миссис Лонгботтом, бабушки Невилла, была шляпа, украшенная чучелом грифа. Кто-то из читателей считал старую даму странной (т.е., с приветом), кто-то — эксцентричной, а кто-то — забавной. На деле же она была ужасно старомодной: шляпы с чучелами птиц были одно время очень модными в викторианскую эпоху.

** От английского ermine — горностай.

* * *

«Книга о ведении домашнего хозяйства» миссис Битон существует на самом деле, увидела свет в 1861 г. Забавное совпадение: в том же году была впервые опубликована книга Е. Молоховец «Подарок молодым хозяйкам или Средство к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве».

Так уж повелось испокон веков, что почту в Хогвартсе можно было получить только утром, за завтраком. По мнению и директора, и попечителей Хогвартса, и всех преподавателей, это совершенно неправильно и способствует беспорядку, если совы бесконтрольно летают по всему замку. Чары, наложенные на совятню, притягивали туда всех почтовых сов, не позволяя им стучаться в окна гостиных, коридоров и — не приведи Мерлин! — учебных классов во время занятий. И только утром стая почтовых птиц врывалась в Большой зал, неся студентам письма и посылки от родителей, а также газеты: для студентов старших курсов хорошим тоном считалось просматривать за завтраком «Дейли профет».

В тот декабрьский день, как обычно, совы принесли почту. Дети младших курсов, прочитав письма от родных, наперебой делились новостями: магический мир немногочислен, здесь почти все приходятся друг другу родственниками и свойственниками. Старшекурсники степенно листали газеты, негромко обсуждая прочитанное и обращая внимание друг друга на какие-то статьи и заметки. Интересы, впрочем, у всех были разными, и это хорошо было заметно по тому, что читалось в первую очередь. Кто-то уделял больше внимания информации от Министерства магии, кто-то предпочитал экономические новости всем прочим, а были и такие, кто начинал (а зачастую и заканчивал) чтение газеты с раздела спортивных новостей.

Девушки-старшекурсницы мало интересовались газетами, разве что колонками светских новостей и иногда спортом. Таково было то время, когда считалось, что женщина не может и не должна интересоваться такими сложными вещами, как, например, политика; если же речь заходила о, скажем, Артемизии Лафкин, Жозефине Флинт, Отталин Гэмбол или Эванжелин Орпингтон, то обыкновенно говорили: «Они же были Министрами!», — словно это в корне меняло их женскую природу и будто бы они родились сразу Министрами. Особо ярые противники женщин во власти не забывали напомнить про Гортензию Миллифут, чья деятельность на посту Министра была, конечно, небесполезной для магической Британии, но согласитесь, что регламентировать законом остроконечность шляп — это уже слишком. А Присцилла Дюпон? Ну что за женская блажь — ненавидеть маггловского премьер-министра Палмерстона настолько, что постоянно нарушать Статут о секретности, превращая монеты в карманах его пальто в лягушачью икру! И ненависть-то её была абсолютно иррациональной, но из-за неё Дюпон лишилась поста. Одно слово: женщина.

(Правда, своей цели Дюпон достигла: через два дня после её ухода с поста Палмерстон подал в отставку. Женщина…)

Словом, пока их сокурсники листали газеты и приобщались к тому миру, что ждал их за стенами Хогвартса, девушки обсуждали какие-то свои новости, временами давали друг другу почитать свои письма. Правила Хогвартса запрещали читать за завтраком книги, а потому те, кто по каким-то причинам не участвовал в беседах, старались побыстрее поесть и покинуть шумный и оживлённый Большой зал.

И среди этой утренней суеты мертвенно-бледная белокурая семикурсница-слизеринка невидящим взглядом уставилась в письмо, доставленное незнакомой совой, судорожно стиснув его в руке. Девушка даже не услышала, как обеспокоенная её видом Урсула Флинт окликнула её.

— Блэк! — чуть громче повторила Флинт, протянув руку к письму в руке Элли. — Что тебе такого написали?

Скорее намерение Урсулы взять письмо, чем её слова, вырвало Элли из оцепенения. Она проворно сложила письмо Айлы и, забрав нераспечатанное ещё письмо матери, покинула Большой зал, бросив подруге:

— Увидимся на чарах.

Зайдя в пустой заброшенный класс, коих много в Хогвартсе, Элли ещё раз перечитала письмо сестры и, достав волшебную палочку, подожгла его. Бросив горящий листок на каменный пол, она дождалась, пока он не догорел, и тщательно растёрла пепел ногой. И только теперь вскрыла письмо от матери.

И как-то совсем не удивилась тому, что мать, не объяснив ничего, просто поставила свою младшую дочь перед фактом: отныне у неё нет сестры, и переписываться с ней или — тем более! — встречаться категорически запрещено. И это письмо Элли сожгла, зная, что любопытная и временами ужасно бесцеремонная Урсула не преминет сунуть нос в её вещи и прочитает то, что ей знать не следует.

Задумчиво водя пальцем по губам, Элли решала, как ей быть. Мать явно не собиралась ничего объяснять, скорее всего, потому, как полагала девушка, что сама не знала. Отец же подобные вопросы расценивал не иначе, как посягательство на свой авторитет, а это обычно ничем хорошим не заканчивалось.

Однако же нельзя было утверждать, что Элли совсем-совсем нечего было ответить сестре. Кое-что она всё-таки знала, но не была уверена, что это имело прямое отношение к произошедшему. А если и имело, то неизвестно, как бы отреагировали родители, узнай они то, что знала их младшая дочь.

Так и не придя к какому-то конкретному решению, Элли поспешила на занятия.

* * *

Произошедшее событие оказало на тихую и размеренную жизнь Блэков такое же воздействие, каковое оказывает камень, с силой брошенный в сонную гладь старого пруда. Презрев все условности и откровенно узурпировав права Сигнуса, ибо только ему подобало сообщать остальным родственникам об изменениях в своей семье, Старая гадюка отправила прямо-таки дышащие злорадством письма своим племянникам, извещая их о том, что нашёлся один истинный Блэк, ставящий честное имя семьи превыше всего. Нет, разумеется, и она ничего не знала, но ей это было и не надо, ей вполне хватило гневной фразы внучатого племянника: «Она опозорила моё имя, она мне больше не дочь».

Финеас, как и Элли, узнал всё от матери. Первым побуждением молодого человека было пойти к отцу и узнать причины такого сурового решения, однако отцовский Круциатус — это явно не то, чем можно пренебречь. К тому же он не хотел, чтобы хоть что-то поставило под угрозу его собственный брак с Урсулой Флинт, и в этой ситуации исчезновение Айлы было намного предпочтительнее светских пересудов о её недостойном поведении. Она сбежала, и разгневанный отец отрёкся от неё — прекрасно, такое положение вещей позорит не семью Блэк, а только её саму. Но это уже её дело.

Ликорус с некоторым удивлением ознакомился с письмом тётки и попросил Маженту написать Элле с тем, чтобы узнать, что же всё-таки произошло. Элла добросовестно описала ту позорную, на её взгляд, сцену, закончившуюся побегом Айлы из дома, и прибавила, что вскоре после этого Сигнус куда-то отлучился, а вернувшись, сказался больным и с тех пор с ней не разговаривает.

И только от свекрови Элла узнала, что Сигнус отрёкся от своей старшей дочери, лишив её права именоваться Блэк, и что на знаменитом гобелене чернеет ещё одно пятно.

Ликорус понимал, что ему необходимо поговорить с сыном, однако тот вежливо, но с плохо скрытым раздражением отказался разговаривать на эту тему с отцом или с кем-нибудь ещё. Глубокоуважаемый член Визенгамота, один из умнейших людей своего времени, примерный муж и семьянин, к своему же изумлению, воспринял этот отказ с некоторой долей облегчения, ибо совершенно не представлял себе, зная упрямство Сигнуса, как вести этот разговор и, главное, что должно стать итогом. Возвращение Айлы домой? Но это решительно невозможно, и к тому же глупая девчонка наверняка уже натворила что-то, что может бросить тень на гордое имя Блэков.

Вскрыв за завтраком письмо от Старой гадюки, Рэгулус Блэк шутливо-вежливо обратился к своей супруге:

— Моя дорогая миссис Блэк, знаете, что учудил наш с вами близкий и, к сожалению, недалёкий родственник, сиречь Сигнус?

— Он изволил скончаться? — ровным тоном поинтересовалась Адара, наливая кофе себе и мужу. От унылого, предсказуемого ипохондрика Сигнуса она иного не ожидала и, предположив такое, в мыслях уже прикидывала, сколько времени они с мужем должны носить траур по усопшему племяннику.

— Пока нет, но не удивлюсь, если это его доконает, — хмыкнул Рэгулус. — Он выгнал Айлу из дома и выжег её с гобелена! Старая гадюка просто счастлива.

В отличие от мужа, Адара занималась своей почтой после завтрака, но сейчас она перебрала письма на подносе и вытащила одно, от Маженты. Вскрыв его и пробежав глазами текст, женщина протянула лист мужу:

— Мажента написала Элле, но та уверяет, что ничего не знает.

Прочитав письмо, Рэгулус заметил:

— Сигнус всегда был самодуром. Странно, что жена от него до сих пор не ушла. Дочь вот уже сбежала. Не удивлюсь, если ради того, чтобы не выходить за Лонгботтома. У неё с кем-то роман?

Адара отрицательно качнула головой, невольно размышляя о том, где теперь Айла и чем занимается. Она не сомневалась, что Рэгулус охотно поддержал бы девушку, по крайней мере финансово или ещё как-то помог — просто чтобы досадить и брату, и Старой гадюке, и Сигнусу. Но сделает он это не раньше, чем Айла сама обратится за помощью; вероятность же такого развития событий была исчезающе мала. И поневоле Адара, мать двух дочерей, задумалась о том, что бы она сделала, если бы в подобной ситуации оказались Кассиопея или Андромеда. Но как она ни пыталась, осознание того, что её Рэгулус не выгнал бы свою дочь из дома, что бы та ни натворила, мешало ей проникнуться глубиной трагедии.

Если бы члены семьи узнали, что сделал Арктурус Блэк, едва прослышав о случившемся, они были бы до крайности удивлены и, пожалуй, даже возмущены, хотя сам Арктурус не видел в своём поступке ничего странного. Вечером того же дня он посетил один неприметный особняк чуть в стороне от Диагон-аллеи, прекрасно известный многим благородным джентльменам (и даже некоторым благородным леди, встречавшимся там со своими любовниками), но, в отличие от обычных гостей, он, не называя имён, просто задал несколько вопросов. Полученные ответы удовлетворили его любопытство и успокоили даму, по просьбе которой он туда и отправился.

И только Фиби Блэк, отправляясь спать вечером того дня, когда Сигнус отрёкся от Айлы, неожиданно почувствовала зависть к своей бывшей воспитаннице. Да, она теперь не Блэк, она лишена той защиты, что даёт семья, многие двери отныне закрыты для неё, но зато она свободна. Свобода — вот о чём мечтала бедная и никому не нужная Фиби и на что ей не хватало смелости.

* * *

Разумеется, всего этого Айла не знала, и ей даже в голову не пришло написать ещё кому-то из родственников, кроме сестры. Утром следующего дня она, прекрасно знакомая с правилами Хогвартса, и не ждала ответ; её занимали абсолютно другие вещи.

Например, такая банальная вещь, как комнатные туфли. Конечно, можно трансфигурировать свои зимние полусапожки, но беда в том, что, как уверяет миссис Битон, частые превращения плохо сказываются на прочности вещей. Вот носовой платок можно каждое утро превращать в расчёску, в конце концов, он стоит намного дешевле, чем обувь.

Или финансовые вопросы. Накануне вечером девушка, пользуясь советом миссис Битон, этой королевы всех домохозяек, и маггловских, и волшебных, аккуратно расчертила лист пергамента в таблицу доходов и расходов и внесла в неё всё-всё: и ту сумму, что была в её кошельке изначально, и те деньги, что она получила за серьги и кольцо. В графе расходов значились покупка Эрмины (тут Айла посмотрела на котёнка, который, сидя на окне, разглядывал улицу), комната, еда и книга. Тщательно пересчитав деньги, Айла отложила 14 галлеонов — стоимость её пребывания в этой комнатушке ещё две недели. Пообщавшись с эльфом, девушка узнала, что такое «блюдо дня», встречавшееся в меню и стоившее всего 1 сикль. Это оказалось очень удобной придумкой, и Айла вручила домовому эльфу не 14, а 15 галлеонов, сразу включив в оплату за две недели свои ужины и питание Эрмины.

И уж безусловно, самым полезным оказалось заклинание, от которого на дровах в камине плясали голубые язычки пламени, почти не сжигавшие древесину и поддерживавшие тепло в комнате. Однако у этого заклинания были и свои недостатки: огонь горел, только если маг, который зажёг его, находился в комнате неотлучно, а дрова перед этим горели в обычном пламени. Да и, как выяснилось утром, комната всё же остывала, хотя и не так сильно, как при погасшем камине.

Позавтракав, Айла засела за дальнейшее изучение книги. Пролистав разделы, посвящённые упаковке и хранению одежды (краем глаза отметив совет накладывать на дорожные и прочие сумки заклинание незримого расширения), уборке дома, девушка нашла заклинание, позволяющее создать обувь. Она прекрасно знала, что созданные с помощью магии предметы недолговечны (это только магглы считают историю о Золушке сказкой; волшебники прекрасно знают, что это самая что ни на есть быль), но в её случае это было намного лучше, чем ничего. Ощущая себя прилежной школьницей, девушка несколько раз повторила словесную формулу заклинания, потом изобразила нужное движение палочкой и, решив, что всё нормально, попробовала наколдовать себе комнатные туфли.

К её удивлению, всё получилось с первого раза. Конечно, неидеально; было заметно, что левая туфля чуть больше правой, но обувь явно не собиралась сразу же расползаться и исчезать, и в ней можно было ходить. Правда, полчаса спустя туфли всё-таки исчезли. Айла создала их ещё раз и продолжила изучать советы миссис Битон.

С некоторой опаской она открыла раздел кулинарных рецептов. Никогда в своей жизни мисс Айла Блэк ничего не готовила и даже не представляла себе, как это делается. Она никогда не задумывалась над тем, как растения, которые она видела на картинках и в теплицах, превращаются в напитки и еду, но осторожно предполагала, что процесс приготовления пищи чем-то схож с зельеварением.

И девушка с радостью убедилась, что была права в своих предположениях. В зависимости от рецепта ингредиенты следовало нарезать, варить то на сильном огне, а то на медленном, добавлять в определённой последовательности, помешивать, процеживать, протирать, остужать… Айла порой плохо представляла себе, как выглядят те или иные продукты, но, увидев, что действия при приготовлении пищи ей хорошо знакомы, несколько успокоилась. Ей даже захотелось попробовать приготовить что-нибудь несложное, но это было совершенно невозможно.

Вот разве что чай…

«Не может не вызывать удивление привычка некоторых волшебниц поручать приготовление чая прислуге, хотя каждой разумной жене должно быть понятно, что её мужу будет намного приятней получить чашку ароматного чая, приготовленного любящей супругой, нежели пусть и умелыми, но бездушными руками домовиков, тем более что магия отрицательно сказывается на вкусе напитка, — писала миссис Битон. — Можно пить чай из наколдованных чашек, однако ни в коем случае не следует для его приготовления применять наколдованную посуду или воду. Конечно, если иного не остаётся, например, в путешествии, то это вполне допустимо, однако необходимо помнить, что вкус будет несколько отличаться от нужного, и не в лучшую сторону».

Прочитанное несколько озадачило Айлу, и она даже перечитала последние строки. Потом вернулась в начало раздела, где миссис Битон недвусмысленно предостерегала против применения магии при приготовлении пищи: «Можете заколдовать ножи, чтобы они чистили или резали овощи, мясо или хлеб; можете заколдовать ложку, чтобы она помешивала, или толкушку, чтобы она размяла картофель в пюре, можете перемещать горячие кастрюли заклинанием левитации, но ни в коем случае, если вы хотите приготовить вкусное блюдо, не используйте режущие заклинания, не превращайте одни продукты в другие, не пытайтесь с помощью волшебства ускорить процесс приготовления пищи и даже не изменяйте колдовством размеры посуды. Чем меньше магия касается пищи, тем лучше».

Девушка вспомнила свои уроки по зельеварению. Сколько бы ни надо было нарезать ингредиентов для зелий, профессор Бёрк говорила делать это вручную и только вручную. И если сказано было, что зелье должно закипеть на медленном огне, ни в коем случае нельзя было доводить его до кипения нагревающим заклинанием. Ведь в результате получалось совсем другое зелье.

— Да, это очень похоже на зельеварение, — вполголоса произнесла Айла и продолжила читать про чай.

«Нет ничего сложного в том, чтобы приготовить хороший чай, — писала далее миссис Битон. — Если у вас есть кипяток и качественные чайные листья, вне всяких сомнений, напиток будет хорошим. Налейте в заварочный чайник немного кипятка, оставьте на 2—3 минуты, чтобы чайник прогрелся, и вылейте воду. Старинное правило, что нужно класть чайные листья из расчёта одна чайная ложка на чашку и ещё одна на чайник, всё ещё в силе. Положите чай в заварочный чайник и налейте кипяток примерно до половины объёма. Закройте крышку и оставьте настаиваться 5—10 минут, по истечении которых долейте кипяток доверху. Чай будет испорчен, если при его приготовлении использовать некипящую воду, ибо листья не раскроются, и их вкус будет бесцветным — фактически получится тёпленькая водичка».

— Значит, нужны чайные листья, кипяток и чайник, — сообщила Айла Эрмине. Котёнок изумлённо-восхищённо посмотрел на свою хозяйку, а затем, коротко мявкнув, подошёл и потёрся мордочкой о руку девушки. Почёсывая Эрмину за ушком, Айла продолжила:

— Это, конечно, лишние траты, но чашка чая у миссис Квигли стоит целых два кната. А сколько стоит чай? И чайник? Здесь написано, что дешевле готовить самой, чем питаться где-то ещё.

К сожалению, миссис Битон не написала ничего о ценах, ограничившись лишь ремаркой, что «нет никакого смысла указывать стоимость товаров и продуктов, ведь всё имеет тенденцию дорожать». Не написала она также и где можно купить чай.

— Представляешь, Эрмина, — сказала Айла, — мне уже 18, я закончила Хогвартс в статусе лучшей выпускницы, собиралась выходить замуж — и я даже не знаю ни где покупают продукты, ни сколько они стоят! Хорошо ещё, что я знаю, что такое кипяток, а то было бы совсем стыдно! Так что я сейчас оденусь и схожу за покупками. Вчера я видела магазин, где продаётся посуда. Думаю, если я куплю у них чайник, они подскажут мне, где продаётся чай. А ты оставайся дома и не скучай, я скоро вернусь!

Диагон-аллея встретила девушку искрящимся на солнце снегом, который прохожие уже покрыли причудливым кружевом своих следов. Временами эти дорожки следов прерывались, заканчиваясь округлым пятном: кто-то отсюда аппарировал. Бывало и наоборот, когда цепочка отпечатков ног на снегу начиналась от такого пятна: кто-то аппарировал на Диагон-аллею и отправился по своим делам. Айла обернулась и попыталась найти окно своей комнатушки. Ей это удалось, и почему-то на душе стало тепло и хорошо. Поправив шляпку, девушка отправилась в посудную лавку.

Она долго выбирала себе заварочный чайник, обращая внимание в первую очередь на цену. Девушка сочла неразумным покупать большой чайник, ведь ей не с кем пить чай. Наконец она выбрала прехорошенький фарфоровый чайничек, наверное, самый маленький из тех, что мог предложить хозяин магазина, и небольшой медный на ножках, для кипятка. «Прекрасный выбор, мисс», — сказал продавец, получая от девушки три сикля и вручая ей её покупки. Он был настолько любезен, что подсказал, как пройти в бакалейную лавку.

Убирая покупки в сумочку, Айла с радостью убедилась, что на ту было кем-то наложено заклинание незримого расширения — странно, что она не подумала об этом заранее!

За полфунта чая бакалейщик запросил девять кнатов — это оказалось намного дешевле того, что ожидала Айла. Помня, что в «Дырявом котле» чашка стоит два кната, зная, что на чашку следует тратить одну чайную ложку чая, и видя, сколько это — полфунта, — Айла поняла, что этого количества ей хватит намного больше, чем на четыре чашки.

— Когда нальёте чай в чашку, — доброжелательно сообщил бакалейщик, — добавьте в чайник ещё кипяток: чай полнее раскроет свой вкус. И рекомендую пользоваться грелкой для чайника.

— Грелкой? — удивилась Айла.

— Совершенно верно, мисс. Грелкой, — бакалейщик показал что-то похожее на шапочку, но с дырками для, как догадалась девушка, носика и ручки чайника. — Самая необходимая вещь для правильного неторопливого чаепития, ведь чай любит тепло.

«А у миссис Битон об этом ни слова», — с некоторой обидой подумала девушка, убирая свою покупку в сумочку. Грелки для чайника у неё не было, но ведь можно накрыть чайник муфтой, не правда ли? Попрощавшись с бакалейщиком и пожелав ему хорошего дня, довольная собой Айла покинула бакалейную лавку.

Возможно, это было глупо и смешно, но Айла действительно была очень довольна собой: ей удалось уменьшить предстоящие расходы, ведь теперь между завтраками и ужинами она сможет пить горячий чай, который будет готовить сама. А это всё-таки 4, а то и 6 кнатов в день, в неделю, стало быть…

Расчёты Айлы были прерваны пренеприятнейшим образом: из ювелирной лавки наперерез ей выскочил встрёпанный ювелир, схватил её за руку и потащил за собой, восклицая:

— Вот она, сэр! Воровка! Арестуйте её!

Айла попыталась было вырваться, но услышав обвинение в воровстве, растерялась и позволила увести себя в лавку.

— Вот! — торжествующе провозгласил ювелир, обращаясь к пожилому аврору с уставшими глазами и подталкивая к нему девушку. — Это она украла кольцо!

— Здесь какая-то ошибка, — робко возразила Айла. — Я ничего не крала…

Ювелир хотел что-то сказать, но осёкся под тяжёлым взглядом аврора.

— Аврор Трелони. Как вас зовут? — хмуро спросил он, внимательно глядя на хорошо одетую испуганную девушку. Казалось, его взгляд проникал ей в душу. Проститутки, мошенницы, воровки и даже убийцы — этих женщин за всю свою долгую карьеру Трелони повидал предостаточно; стоявшая перед ним девушка не подходила ни под одну из этих категорий. Он мысленно произнёс простенькое заклятие, которое разучивают в самом начале курса подготовки авроров и которое позволяет определить, лжёт ли стоящий перед служителем закона человек.

— Мисс Айла Блэк, сэр, — ответила девушка, ощущая лёгкую дурноту.

— Вот как? — кустистые брови аврора чуть приподнялись. — И вы имеете отношение к дому Блэк?

— Да, сэр, — тихо, но твёрдо ответила Айла. — Мой отец Сигнус Блэк, а моя мать Элла Блэк, урождённая Макс.

Ощущение дурноты усиливалось, к горлу подкатывала тошнота, но девушка собрала все силы, чтобы не упасть. Аврор кивнул, словно соглашаясь с тем, что Айла действительно принадлежит к семье Блэк.

— Позвольте вашу палочку, мисс Блэк, — произнёс аврор, протягивая руку. Взяв палочку, Трелони жестом подозвал своего напарника, стоявшего поодаль, и передал её ему:

— Проверь у Олливандера.

Второй аврор вышел из лавки и с порога аппарировал, а Трелони обратился к девушке.

— Почему этот человек обвиняет вас в краже?

— Я не знаю, сэр. Я была здесь вчера, продала своё помолвочное кольцо…

— Помолвочное! — простонал ювелир. — Вы не сказали, что оно помолвочное!

— А вы не спрашивали, — возразила Айла. Дурнота немного отступила, дышать девушке стало легче, и, хотя она чувствовала себя неловко и неуверенно без своей палочки, она старалась держаться с достоинством. — Вы взяли кольцо, поводили над ним палочкой и предложили мне за него пятьдесят галлеонов…

— Пятьдесят? — внимательно слушавший аврор чуть нахмурился. — А мне вы сказали о краже кольца за двести галлеонов. Как это понимать, мистер Роул?

— Ну и что с того, что я купил кольцо за пятьдесят галлеонов и решил продать его за двести? Это бизнес! Её устроила моя цена! Теперь я понимаю, почему… Это мошенничество! Она продала мне кольцо, зная, что оно скоро исчезнет! Пусть вернёт деньги сейчас, и я соглашусь не доводить дело до суда.

— Что? — вырвалось у Айлы.

— В тот момент, когда разрывается помолвка, кольцо исчезает, и бывшие жених и невеста освобождаются от каких-либо обязательств друг перед другом, — бесстрастно пояснил аврор. — Очевидно, это и произошло сегодня утром. Вы этого не знали? Или вы не предполагали, что помолвка будет разорвана?

— Я… Нет, сэр… Я думала, это произошло позавчера…

Айле было стыдно, бесконечно стыдно признаваться в том, что два дня назад отец выгнал её из дома, что вчера, сочтя свою помолвку разорванной (ведь Лонгботтомы не захотят взять в невестки опозорившую себя девушку) и отчаянно нуждаясь в деньгах, она продала единственную оставшуюся у неё ценную вещь. Она молчала, не зная, что сказать. Перспектива предстать перед судом её страшила, но и вернуть деньги она не могла. В наступившей тишине все присутствующие услышали негромкий хлопок аппарации, и с улицы в лавку шагнул тот самый аврор, который носил палочку Айлы Олливандеру.

— Всё в порядке, — коротко бросил он, отдавая волшебную палочку Трелони. Тот взял палочку и протянул её девушке:

— Что ж, мисс Блэк. Вот ваша палочка и извините за беспокойство. У нас нет причин вас задерживать…

— Что вы такое говорите? — вскричал ювелир. — Как это «нет»?!

— Мистер Роул, — с угрозой в голосе произнёс аврор. — Мисс Блэк принесла вам кольцо. Вы осмотрели его, убедились, как я понимаю, в его подлинности и в том, что мисс Блэк является его владелицей, и согласились выплатить за него определённую сумму, так? — Не дожидаясь подтверждения, аврор продолжил: — Не буду интересоваться, почему вы предложили ей всего лишь четверть той суммы, в которую вы оценили кольцо. В конце концов, это ваше дело. Сделка состоялась и была совершена по всем правилам. То, что вы не распознали, что кольцо помолвочное, — это ваш собственный недосмотр, не имеющий к мисс Блэк ни малейшего отношения. Она не заставляла вас покупать кольцо. Так что если кто и может обратиться в суд, так это мисс Блэк. За то, что вы попытались опорочить её. Вы не согласны? Имеете что возразить?

— Нет, сэр…

На ювелира было жалко смотреть. Было видно, что он не ожидал подобной отповеди и, будучи человеком самоуверенным, привык во всех своих проблемах винить кого угодно, но только не себя. Мысль, что он по собственному недосмотру потерял пятьдесят галлеонов, была для него невыносима. Но и возразить ему было нечего, и он неловко переминался с ноги на ногу.

— Простите, сэр, значит, я могу идти? — робко осведомилась Айла, всем сердцем желая оказаться подальше отсюда.

Получив разрешение и попрощавшись, девушка вышла на улицу. Ей хотелось побежать со всех ног, а ещё лучше аппарировать, побыстрей оказаться в своей комнатушке, где она ощущала себя в безопасности, но она заставила себя идти медленно и спокойно, с достоинством, как и положено благовоспитанной девушке.

Она закрыла за собой дверь комнаты и прижалась к ней спиной. Её трясло от ужаса, от осознания, что она была так близка к тому, чтобы её объявили преступницей. Она негодовала, что кто-то осмелился заподозрить её в столь низком поступке, и в то же время страшилась того, что осталась одна, и никто на свете не пришёл бы ей на помощь, если бы… Айлу охватывал жуткий холод при мысли о том, что было бы, если бы аврор Трелони не поверил ей. Она слышала об Азкабане и дементорах, ужасных настолько, что в человеческих языках не было даже слов для описания этого кошмара, но никогда не думала, что тюрьма может грозить ей самой. К этим чувствам примешивались горечь и обида на себя саму: может, её родители были не так уж и неправы, называя её глупой? Она продала кольцо всего за четверть его стоимости — это ли не глупость, не свидетельство её беспомощности и неприспособленности?

Взобравшаяся на комод Эрмина, видя, что хозяйка никак на неё не реагирует, а, может, и почувствовав состояние девушки, — кто их знает, этих кошек, что они могут на самом деле, — робко пискнула.

— Эрмина, — выдохнула Айла. Она схватила котёнка и прижала к себе, на её глазах показались слёзы. — Мерлин, а если бы…

Она осеклась, теперь с ужасом представляя, что её пушистая Эрмина, её кошечка с доверчивыми голубыми глазами осталась бы совсем одна, и неизвестно, что бы с ней стало, ведь маловероятно, чтобы миссис Квигли приютила чужое животное…

Котёнок ткнул носиком в подбородок девушки, понюхал воротник плаща, пощекотав шею Айлы пока ещё короткими, но густыми усами, и предпринял решительную попытку вырваться на свободу. Когда это не удалось, Эрмина старательно и очень выразительно зашипела. Казалось, ей это доставило особое удовольствие. Айла слегка улыбнулась и поставила котёнка обратно на комод. Сама же сняла и повесила на крючок плащ, положила шляпу и сумочку на комод, сполоснула руки и разожгла камин. Вспомнив, как сегодня у неё забирали волшебную палочку, девушка непроизвольно крепко сжала её в руке. Но небольшие хлопоты, которые в её положении можно назвать домашними, помогли ей успокоиться и взять себя в руки.

— А теперь, — сказала она, обращаясь к Эрмине, — мы попробуем приготовить чай. Судя по тому, что написала миссис Битон, это не должно быть сложно.

Она извлекла из сумочки свои покупки, но котёнка это уже не заинтересовало. Эрмина была занята тем, что отважно нападала на ленту шляпки.

— Да, я помню, что применять Агуаменти — это не самое лучшее решение, — говорила Айла, обращаясь к Эрмине и наполняя медный чайник водой, — но другой воды у меня нет. Не платить же эльфу! И подогреть придётся заклинанием, не в камин же ставить чайник…

Резкий стук в дверь прервал девушку. Обернувшись на дверь, Айла судорожно сглотнула. Ей подумалось, что это, должно быть, аврор Трелони, который всё-таки решил её арестовать. Преодолевая слабость в ногах, девушка подошла к двери и распахнула её.

Примечания:

Прежде чем упрекать автора в том, что он приписывает миссис Битон то, что она не писала, удостоверьтесь в том, что вы сверяете цитаты с изданием для волшебников. Оно несколько отличается от маггловского.

Информация о министрах взята с Pottermore

Грелка для чайников, tea cosy, плотно вошла в английский обиход в 1867 году благодаря герцогине Бедфордской

За дверью стояла Элла Блэк. Только человек, хорошо знавший её (а Сигнус, к слову, уж точно не относился к таковым), заметил бы, что она была очень напряжена и собрана, но в тот момент, когда она увидела свою дочь, напряжение отпустило её. Она была леди, а потому не могла позволить себе чересчур бурных проявлений чувств в публичном месте, к коим, разумеется, относится «Дырявый котёл». Чуть смягчившийся взгляд, еле слышный выдох облегчения — и это всё, что выдавало состояние женщины.

— Позволь, я войду, — сказала Элла вместо приветствия. Айла отступила вглубь комнаты, женщина вошла и закрыла за собой дверь.

Элла быстрым цепким взглядом окинула комнату и, не глядя на дочь, произнесла:

— Ты должна понять меня правильно. У меня есть ещё одна дочь, и я обязана устроить её судьбу. Она не такая сильная, как ты…

Женщина сделала паузу, но Айла молчала: она не ожидала увидеть здесь свою мать и не знала, как реагировать, как вести себя.

— Сигнус отрёкся от тебя, и теперь ты не имеешь права говорить, что принадлежишь к Дому Блэк. Сегодня утром Алфорд Лонгботтом расторг вашу помолвку из-за того, что ты сбежала. Впрочем, ты это, наверное, уже поняла.

Снова повисла тяжёлая тишина. Немного нервно Элла сорвала с руки свою старую бальную сумочку. Поколебавшись немного, размышляя, поставить сумочку на комод или отдать в руки дочери, женщина выбрала первое.

— Это всё, что я могу сейчас для тебя сделать. И ничто не в состоянии отменить тот факт, что ты моя дочь.

Она повернулась, чтобы уйти, когда Айла наконец раскрыла рот.

— Мама, что было в том письме?

— Я не знаю, — не оборачиваясь, ответила женщина. — Клянусь тебе, я не видела его. Сигнус… он отказывается обсуждать это с кем бы то ни было. А ты… Вспомни апрельский обед у Старой гадюки!

Элла порывисто открыла дверь и быстрым шагом, почти бегом, покинула комнату. Её каблуки простучали по коридору и затихли вдали. Айла нерешительно взяла оставленную матерью сумочку. Первым побуждением было догнать мать, отдать ей эту сумочку и гордо заявить, что она, Айла, в подачках не нуждается. Но сейчас это было бы величайшей глупостью, и разум говорил, что надо бы для начала посмотреть, что внутри. Ведь не принесла бы Элла пустую сумочку!

«Но сумочка, даже пустая, имеет свою цену, — шепнул голос разума. — Ведь она расшита настоящим жемчугом…»

Айла открыла сумочку и сунула туда руку. Рука почти по плечо исчезла в тряпичных глубинах: на сумочку было наложено хорошее заклятие незримого расширения. Тогда девушка шагнула к кровати и одним движением вывернула сумочку наизнанку.

Кровать оказалась погребена под ворохом одежды. Что-то в этой куче звякнуло, что-то брякнуло, упав на пол. Отложив сумочку, Айла приступила к разборке вещей.

Прежде всего, она нагнулась, чтобы посмотреть, что там упало на пол. Когда она выпрямилась, в её руке был небольшой ключ с головкой, похожей на стилизованную букву G, и цифрами.

Положив ключ на стол, она критически оглядела кучу вещей. Похоже, Элла, укладывая вещи в сумочку, сложила их самым аккуратным и компактным образом; будучи вываленными из сумочки, они развернулись и перемешались. Здесь было всё. Панталоны и сорочки, платья и мантии, чулки и туфли… В изящном, хотя и старом и порядком потёртом, несессере в виде шкатулки были уложены разные дамские туалетные мелочи и даже швейные и письменные принадлежности.

— По крайней мере, больше не придётся превращать платок в расчёску, — пробормотала девушка, изучив содержимое несессера. Рядом со шпильками лежала пара серёг, подарок бабушки Хельги Макс. Сначала Айла удивилась, увидев их, но потом вспомнила, что бабушка зачаровала их так, что никто кроме, её старшей внучки, не сможет их носить и что их нельзя продать, можно лишь подарить. Поставив шкатулку на стол, Айла занялась одеждой. Эрмина, спрятавшаяся куда-то при стуке в дверь, вылезла из своего укрытия и с опаской смотрела на кучу странных вещей с незнакомыми запахами. Так же, как и её хозяйка, кошечка начала с несессера: тщательно обнюхала его и даже попробовала на зуб.

Как бы это странно ни звучало, но только сейчас Айла осознала, что родители в её жизни присутствовали чисто номинально. Всё её детство прошло под присмотром гувернантки, мать она видела разве что по вечерам, когда та заходила пожелать дочерям спокойной ночи, и иногда днём, если Элла приходила зачем-нибудь в детскую. А потом был Хогвартс, и девочка видела родителей только на каникулах, хотя и каждый день, за завтраком и пятичасовым чаем. Правда, ни в каких разговорах она участия принимать не могла; от неё, как и от Финеаса, и от Элли, ожидалось лишь примерное поведение за столом, каковое заключалось в том, чтобы вовремя прийти, быстро и аккуратно, с использованием правильных приборов, съесть предложенные блюда и, дождавшись разрешения отца, покинуть столовую. Всё это разительно контрастировало с атмосферой Большого зала Хогвартса, где застольные разговоры были обычным делом…

Айла никогда не делилась с матерью своими проблемами, переживаниями, тайнами. Да и, прямо скажем, до этих событий у неё и проблем-то в жизни не было. Сейчас ей очень хотелось просто рассказать обо всём, что с ней случилось, почувствовать чью-то поддержку, но представить себе, что Элла выслушает её, утешит, скажет, как быть дальше, — нет, это у Айлы никак не получалось. Профессор Бёрк, соседки по слизеринской спальне казались девушке более близкими людьми, чем родная мать, а потому, увидев Эллу, Айла даже не знала, чего и ждать от неё.

«Чем-то звякнувшим» оказался мешочек с деньгами. Он не был набит монетами, потому и звякал. Айла пересчитала их: 167 галлеонов 8 сиклей. Крупная неровная сумма яснее ясного сказала ей, что Элла отдала ей все свои деньги, о наличии которых Сигнус и не подозревал. Айла знала, что её мать, получая от отца деньги на хозяйство, каждую неделю умудрялась отложить что-то на свои мелкие расходы. Сигнус никогда бы не дал деньги дочери, тем более опозорившей его, а сыну он всегда давал круглую сумму.

Из вороха одежды выкатился цилиндрический футляр зелёного сафьяна. Айла грустно улыбнулась: ей не надо было открывать его, она и так знала, что там лежит — её результаты NEWT, диплом Хогвартса. Ещё недавно она думала, что больше никогда не увидит этот лист пергамента с цветным гербом школы и вислой печатью-хрисовулом, какой подтверждали дипломы лучших выпускников. Теперь же…

Айла задумчиво похлопала футляром по ладони. Из разговоров в гостиной она знала, что результаты экзаменов важны для дальнейшего обучения и работы. Для неё также не было секретом, что два последних года в Хогвартсе она изучала (и, честно говоря, в этом преуспела) именно те предметы, которые необходимы для будущих целителей. Целительство? Работа в госпитале Св. Мунго? Девушка всерьёз задумалась. Это могло бы стать неплохим источником дохода, раз уж ей отныне надо рассчитывать на себя. Но когда и куда отправлять результаты, Айла не знала. Декабрь — это уже поздно или ещё нет?

Хитченс… Однажды он обмолвился, что отправит результаты своих NEWT сразу же, как только получит документы. Казалось бы, что может быть проще? Надо всего лишь написать ему и всё разузнать, но для Айлы Блэк с её воспитанием это было немыслимо: писать незнакомому мужчине. Да, незнакомому, ведь знакомство в школе настоящим не считается. К тому же ей казалось, что она непременно должна рассказать, что произошло, но после такого Хитченс сочтёт, что общение с такой, как она, пагубно скажется на его репутации…

От тягостных размышлений Айлу отвлёк стук в окно. Смутно знакомая сова принесла маленький мешочек и записку. Птица не стала дожидаться ответа, тут же улетела.

В мешочке были деньги. Ровно сто галлеонов. Озадаченная Айла развернула записку, надеясь, что та, по крайней мере, прояснит ситуацию.

В записке незнакомым женским почерком было выведено имя: «Эдвард Лиметт-Блэк».

И записка рассыпалась в пыль.

— Но я не знаю никакого мистера Лиметт-Блэка, — растерянно произнесла Айла, обращаясь то ли к кошке, то ли к себе самой.

И тут она вспомнила. Обед у тёти Элладоры! Вот и Элла на прощание бросила дочери: «Вспомни апрельский обед у Старой гадюки!». Ну конечно! Апрель! Незнакомец, явившийся на семейный обед, назвался именно Эдвардом Лиметт-Блэком! Так эти деньги от него?!

Не может быть! Во-первых, почерк женский, ни один уважающий себя джентльмен не будет писать с кучей завитушек (А мистер Эдвард Лиметт-Блэк, рассудила Айла, вне всяких сомнений, джентльмен, ведь он же Блэк.) Во-вторых, откуда он узнал, что ей нужна помощь? Тогда он сказал: «Когда тебе понадобится помощь, пришли мне сову».

Решиться написать мистеру Лиметт-Блэку Айле было намного легче, чем своему однокурснику Бобу Хитченсу: пусть она и видела его лишь однажды, но он был родственником, родным братом дедушки Ликоруса. А бабушка Мажента однажды написала своей внучке, запретив всякое общение со своим деверем. Значит, она предполагала, что такое общение может состояться, и изначально не видела в нём ничего предосудительного.

— Но раз меня изгнали, — неуверенно рассудила Айла, — а он сам предложил свою помощь, то не будет зазорно, если я ему напишу. Правда, я не знаю, где он живёт, но ведь сова найдёт.

Опасаясь, что её решимость написать хоть и родственнику, но всё же незнакомцу, может иссякнуть, если она отложит это дело на потом, девушка присела около стола и быстро набросала несколько строк. В письме она извинялась, что вынуждена побеспокоить достопочтенного мистера Лиметт-Блэка, и сообщала, что попала в весьма затруднительную ситуацию. Ссылаясь на апрельское предложение о помощи, Айла выражала надежду, что адресат письма не сочтёт её слишком назойливой и соблаговолит помочь хотя бы советом. О большем девушка и не смела мечтать.

Она даже не пошла сама отправлять письмо, боясь, что может передумать по дороге; вместо этого она вызвала эльфа и велела ему сделать это.

Убрав наконец-то вещи с кровати в ящики комода, Айла вспомнила, что так и не приготовила чай. Подогрев ещё раз чайник, девушка тщательно выполнила инструкции миссис Битон и накрыла заварочный чайник сложенным полотенцем. Ожидая, пока напиток заварится, она внесла в свою роспись доходов и расходов деньги, полученные от матери, трату на отправку письма совой миссис Квигли и задумчиво посмотрела на сотню галлеонов от неизвестного дарителя. Она не знала, могла ли она принять эти деньги, если ей был неизвестен источник их происхождения, но, с другой стороны, кому их возвращать?

А вдруг этот таинственный даритель решил над ней пошутить, и эти галлеоны — лепреконское золото? От такой мысли Айлу бросило в жар. Вот это точно противозаконно — расплачиваться монетами, которые исчезают через несколько часов. А обладать ими — это как, противозаконно или нет? В панике девушка кинулась листать книгу миссис Битон, ища, как определить, настоящие ли это деньги.

Но в этом вопросе миссис Битон не была на высоте. Только гоблины «Гринготтса», по её словам, могли ответить на этот вопрос абсолютно точно; каких-то домашних способов не существовало. Впрочем, если это не к спеху, то подозрительные монеты надо просто отложить и проверить на следующий день.

Айла неожиданно для самой себя успокоилась. В самом деле, ей не к спеху, она вполне может подождать до утра. Осторожно попробовала приготовленный ею самой чай — оказалось, что у неё всё получилось! Обрадовавшись, Айла даже потратила несколько кнатов на печенье — просто чтобы отметить свой успех.

Ответ от Эдварда пришёл только через три дня, показавшихся Айле очень томительными. Она было предположила, что мистер Лиметт-Блэк покинул Англию, но домовой эльф миссис Квигли сообщил, что сова вернулась на следующий после отправки письма день.

Как бы то ни было, ответ пришёл. Глядя на чёткий, несколько размашистый почерк на конверте, Айла не стала гадать о его содержании, а сразу же разорвала конверт. Она слишком долго пребывала в состоянии неопределённости и больше не хотела ждать.

Мистер Лиметт-Блэк приносил свои глубочайшие извинения в связи с тем, что задержался с ответом, объясняя задержку своим нездоровьем, и приглашал «дорогую мисс Айлу Блэк» посетить его в его доме в Хогсмиде как можно скорее, желательно в день получения письма. Если же, писал Эдвард, мисс Блэк это неудобно, он просит назначить любую удобную ей дату и умоляет не затягивать со встречей.

В конверте лежал брелок-змея — портключ, как следовало из текста письма. Чтобы активировать его, Айле требовалось лишь произнести вслух имя Старой гадюки.

Хогсмид встретил девушку снегом. Это в Лондоне было сыро и промозгло, а здесь, в Шотландии, с серого неба лениво падали снежинки, укутывая всё вокруг белым покрывалом. После выпуска из школы Айла ни разу не была в Хогсмиде, а ведь, если подумать, она могла бы встречаться здесь с сестрой, когда той, как и другим старшекурсникам, разрешали посещение деревни. Но мисс Фиби Блэк считала, что её подопечной незачем здесь бывать, она должна готовиться к замужеству. К тому же юной незамужней леди не пристало в одиночку или с незамужними подругами сидеть в кафе.

И как это совместить с тем фактом, что последние три года Хогвартса Айла с однокурсницами заходили в чайный домик миссис Клируотер?

Портключ перенёс девушку на окраину деревни, к низкой каменой ограде, окружавшей скромный двухэтажный коттедж. В наши дни он носит неприглядное прозвище Визжащая хижина, и про него болтают всякое, а тогда, в середине XIX века, это был обычный жилой дом, уже сменивший несколько хозяев. Мало кому было известно, что все сделки с этим домом контролировались директором Хогвартса, но никто доподлинно не знал, почему.

Сад перед домом, как и всё вокруг, был укутан снегом, но дорожка от калитки до входной двери была расчищена в достаточной степени, чтобы гостям не приходилось месить ногами сугробы.

Айла слегка облизнула пересохшие от волнения губы и украдкой огляделась, боясь увидеть прохожих, которые непременно бросили бы на неё осуждающий взгляд, ведь одинокой девушке неприлично посещать одинокого мужчину. Но улица была пустынна, желающих гулять в снегопад не было. Девушка заторопилась к двери, рассудив, что топтание у калитки ни к чему хорошему не приведёт.

Домовой эльф открыл дверь и вопросительно уставился на девушку.

— Мистер Лиметт-Блэк дома? — спросила Айла. — Меня зовут Айла Блэк, он прислал мне приглашение.

Опять противное ощущение лёгкой дурноты.

— Je ne comprends pas*, — виновато ответил эльф. Айла повторила свой вопрос на французском.

— О! — эльф распахнул дверь и склонился в поклоне. — Мсье очень ждёт мадемуазель Блэк. Мсье велел Арри встретить мадемуазель Блэк и попросить её подождать его в гостиной. Мсье был вынужден внезапно отлучиться по важному делу, но он очень, очень хочет видеть мадемуазель Блэк.

Казалось, эльф очень боялся, что Айла уйдёт, и действительно, у неё мелькнула такая мысль, но девушка её отогнала. Уж если она пришла, то непременно дождётся хозяина.

Приняв плащ девушки, эльф проводил её в гостиную, уютную комнату с французским окном-эркером, выходящим в сад, и весело горящим камином.

— Мадемуазель Блэк желает чай? Кофе? Глинтвейн? Арри готовит вкусный глинтвейн, мсье всегда хвалит Арри за глинтвейн, мадемуазель Блэк надо только приказать…

Эльф так тараторил, что от этого, а, может, от его «мадемуазель Блэк» у Айлы заболела голова.

— Нет, Арри, ничего не надо, — сказала она, желая, чтобы эльф замолчал.

Эльф исчез, оставив Айлу одну.

Светло-кремовые обои с тонким оливковым рисунком, белые кресла и диван, обтянутые оливковой же тканью и такого же цвета шторы, камин белого мрамора и такой же барельеф над ним, золотой каминный экран в виде павлина — гостиная имела вид светлый и радостный, но в тоже время строгий и самую чуточку торжественный. Безупречный порядок нарушала только газета, валяющаяся на журнальном столике, словно читавший её был вынужден сорваться с места, не имея возможности аккуратно сложить её.

Айла решительно не знала, чем ей заняться. Никогда ещё так не случалось, что ей приходилось ждать пригласивших её хозяев. Пользуясь тем, что её никто не видит, она попробовала посидеть в кресле для джентльмена, но нашла его очень неудобным: подлокотники мешали расправить юбки. Заняв более привычное кресло для леди, она полистала газету, но там не было ничего интересного для неё. Незаметно для себя Айла задремала.

Сложно сказать, что её разбудило. Похоже, какой-то шум в прихожей. Айла открыла глаза и вскинула голову, в первый момент испугавшись незнакомого места. Но потом вспомнила, где находится, и успокоилась, прислушиваясь к голосам в коридоре. Она даже встала и на цыпочках подкралась к двери.

— Щенок! — в мужском голосе звучала ничем не прикрытая ярость. — Если тебе не хватает мозгов, так хоть слушай, что тебе говорят!

Судя по шуму, кого-то небольших размеров с силой втолкнули в прихожую, так, что этот кто-то упал, но быстро поднялся.

— Да как вы смеете так со мной обращаться? — мальчишеский голос дрожал от обиды и слёз, но мальчик не сдавался, пытался нападать. — Вы хоть знаете, кто мои родители? И что они с вами сделают?

Шорох разворачиваемой газеты и —

— Мистер и миссис Нотт с прискорбием сообщают о смерти от драконьей оспы своего младшего сына Эдгара, — с выражением прочитал мужчина. — Кем бы ни были твои родители, но тебя в их жизни больше нет! А теперь выбирай: или ты остаёшься здесь, и я научу тебя, как с этим жить, или уходишь, и тогда меньше чем через год окажешься в Азкабане.

В прихожей воцарилась гнетущая тишина. Айла не видела, что там происходит, но почему-то представила себе маленького мальчика, глядящего широко раскрытыми от ужаса глазами.

— Азкабан? — пролепетал мальчик. — Я не хочу туда! Я ничего плохого не сделал, я только хотел есть, мне было больно…

— Я знаю, — неожиданно участливо сказал мужчина. — Сейчас ты пойдёшь с эльфом, он тебя покормит и уложит, а завтра мы с тобой поговорим… Арри! — мужчина перешёл на французский. — Накорми мальчика и устрой его в верхней спальне. И выкупай его, а то псиной воняет.

— Мадемуазель Блэк ждёт мсье в гостиной, — пискнул эльф, и Айла отскочила от двери. Не хватало ещё, чтобы её застигли за подслушиванием.

Она напрасно беспокоилась, прошло несколько минут, прежде чем Эдвард Лиметт-Блэк появился в гостиной. Высокий худощавый мужчина с быстрыми и точными движениями, он более всего напоминал хищника на охоте. Он был очень бледен — очевидно, сказывалось недавнее нездоровье. Тёмные глаза окинули девушку быстрым, но внимательным взглядом. Что-то в этом взгляде заставило Айлу попятиться.

— Простите, что вам пришлось ждать, — приветливо произнёс тем временем хозяин дома. — Не собирался никуда идти, но вот пришлось.

— Из-за этого мальчика? — голос Айлы прозвучал хрипло от волнения: она впервые в жизни была наедине с мужчиной в комнате.

— А, вы слышали? Да, из-за него. Жаль мальчишку, пропадёт ведь… Но о нём потом.

Эдвард зажёг светильники и задёрнул шторы: на улице сгущались сумерки.

— Мисс Айла Блэк… Моя, насколько я понимаю, внучатая племянница… Так что случилось, мисс Блэк? Я знал, что однажды вам потребуется помощь, но не думал, что это произойдёт так быстро. Мне казалось, это будет связано с вашим замужеством. Я прав?

— Не совсем, сэр… Не знаю, — неуверенно протянула Айла. — Но да, я была помолвлена, и мой жених расторг помолвку, а отец…

— Ваш отец — это Сигнус, так? Ясно… Так что же он сделал?

— Он выгнал меня, — Айле эти слова дались очень тяжело. — И лишил права именоваться Блэк…

Приступ дурноты был настолько сильным, что девушка опёрлась о спинку кресла.

— Сядьте-ка, — велел Эдвард. Сам он, впрочем, остался стоять. — Арри сказал мне, что вы странно реагируете на «мадемуазель Блэк». Теперь я вижу, что он имел в виду. Повторяйте за мной. Чёрная* кошка.

— Чёрная кошка, — послушно повторила Айла, невольно прислушиваясь к своим ощущениям. Всё было нормально.

— Назовите ещё раз своё имя.

— Айла Блэк.

Снова головокружение. Эдвард кивнул, глядя на побледневшую девушку.

— Так оно и есть. Когда вы произносите своё имя, вы невольно продолжаете ассоциировать себя с нашей семьёй, хотя ваш отец произнёс формулу изгнания из семьи. Так что придётся либо сменить имя, либо потерпеть немного. В скором времени вы осознаете, что у вас более нет ничего общего с Домом Блэк. Я скажу эльфу, чтобы отныне он называл вас «мадемуазель Нуар», а то вы сойдёте с ума, учитывая, сколько раз он произносит обращение. Я же, с вашего позволения, буду называть вас просто по имени. Всё-таки я ваш старший родственник и, в общем-то, такой же изгой.

Айла только кивнула в ответ.

— Так что вы такое натворили, что Сигнус поступил так круто?

Айла опустила голову под пристальным взглядом Эдварда. Она не знала, что ответить.

— Хитченс… Странное имя. Я не знаю такого волшебного рода, — внезапно произнёс Эдвард. — Вам знакомо это имя?

— Да… Мы учились вместе… Он из Рэйвенкло, магглорождённый… — и тут Айла расплакалась. Впервые за последние несколько дней кто-то проявил к ней искреннее участие.

Но нельзя так плакать, она не у себя в комнате. Девушка торопливо вытерла глаза и обнаружила, что Эдвард вышел из гостиной, а рядом с креслом стоит эльф.

— Арри, а куда ушёл мсье Лиметт-Блэк? — по-французски спросила Айла.

— Мсье не любит женских слёз, — сокрушённо сказал эльф. — Мсье ждёт мадемуазель Нуар в столовой. Мсье приглашает мадемуазель Нуар отобедать с ним.

— Дай мне зеркало, — сказала Айла. Глянув на себя, девушка сочла, что выглядит вполне прилично и совсем не заплаканной. — Проводи меня в столовую.

Стол был накрыт на двоих. Хозяин дома стоял у окна.

— А, вот и вы, — произнёс он, откладывая бумаги, которые только что просматривал. — Арри, подавай, — распорядился он, отодвинув стул для Айлы. Когда Эдвард занял своё место, Арри разлил по тарелкам суп.

— Насколько я понимаю, вы не знаете, почему Сигнус так поступил, — произнёс Эдвард. — Здесь как-то замешан Хитченс, но я совершенно не понимаю, почему мне пришло это имя. Ладно, оставим это. Итак, вы живёте в «Дырявом котле»?

— Да, сэр.

— О, прошу! Давайте, вы будете называть меня дядей Эдвардом. Мы всё-таки родственники и — слава Мерлину! — не в доме на Гриммолд-Плейс.

Он неожиданно перешёл на французский, расспрашивая Айлу об её учёбе в Хогвартсе, о планах на будущее, о том, как она живёт сейчас. Девушка рассказала о том, что подумывает пойти учиться на целителя, раз результаты её NEWT это позволяют; о том, что ей больше всего нравится зельеварение; пожаловалась, что совершенно не представляет себе, как продолжать обучение, что надо сделать для этого…

— Да, — подтвердил её опасения Эдвард, — вы опоздали. Документы в Мунго принимают до сентября, так что вам придётся подождать до следующего года. У вас достаточно денег?

— Есть немного, — ответила Айла, судорожно считая в уме, хватит ли ей этих денег до сентября следующего года. — И ещё мне передали какой-то ключ, — вдруг вспомнила она.

— Да, это ключ от сейфа в «Гринготтсе», — подтвердил Эдвард, осмотрев ключик. — Но номер мне незнаком, этот сейф не принадлежит Блэкам. Вам надо сходить в банк и узнать там всё.

— Но я никогда не была в банке, я не знаю, как там… куда там…

— Хорошо, — кивнул Эдвард. — Я всё равно завтра собирался на Диагон-аллею, так что могу составить вам компанию.

Эльф подал кофе, и Эдвард перешёл к делу.

— У меня к вам есть одно предложение, и, признаться, я очень рассчитываю, что вы согласитесь.

— Я вас слушаю.

— Речь идёт об этом самом мальчике, который появился сегодня в этом доме. Эдгар Нотт, одиннадцать лет. В конце ноября исключён из Хогвартса. Несколько дней назад родители вышвырнули его из дома, потому что… Впрочем, это неважно, важно то, как они это сделали: усыпили и оставили далеко от дома, на пустоши… Мне потребовалось время, чтобы его найти, за это время он едва не влип в крупную неприятность. Так вот. В Хогвартс его обратно не возьмут. Я могу устроить его в Бобатон, но для этого он должен более-менее свободно говорить по-французски, читать и писать. Я хотел бы попросить вас, дорогая Айла, позаниматься с ним так, чтобы к июлю-августу следующего года он был готов учиться на французском. Также было бы неплохо, если бы вы поучили с ним зельеварение в объёме первого курса Бобатона. Другими словами, я предлагаю вам место домашней учительницы при моём, скажем так, воспитаннике.

Айла была потрясена услышанным. Ладно бы она, всё-таки уже взрослая образованная девушка, а тут… Ей было жаль мальчика, с которым так поступили.

— Знаете, сэр, ой, то есть дядя Эдвард… Я никогда не занималась преподаванием… А вдруг не смогу?

— Вы же не можете знать это точно? Скажите, вам в Хогвартсе приходилось объяснять кому-нибудь что-нибудь по зельеварению или трансфигурации?

— Ммм… Да, случалось.

— Ну, вот, считайте, что попробовали… Я готов платить вам по пять галлеонов в неделю за ежедневные занятия. Кроме, естественно, воскресенья. Понимаю, что времени мало, но он будет стараться.

Айла задумалась. Фактически, ей предлагали делать то же самое, чем занималась мисс Фиби Блэк, а это её никак не привлекало. Но, с другой стороны, иного заработка в ближайшее время не предвиделось…

— Дядя Эдвард, давайте я попробую… — неуверенно предложила Айла.

— Вот и хорошо. Я прикажу Арри приготовить для вас комнату…

— Дядя Эдвард, — прервала его Айла, — простите, вы женаты?

— Нет. Это имеет значение?

— В таком случае, — твёрдо сказала Айла — простите, я не могу остаться здесь жить. Но каждое утро я буду приходить, заниматься с Эдгаром и возвращаться к себе.

Эдвард, прищурившись, смотрел на девушку.

— Как хотите… Если вам по душе комнаты «Дырявого котла», то… Надеюсь, впрочем, на удовольствие видеть вас за обедом. Спасибо за то, что согласились. Эдгар тоже будет называть вас «мадемуазель Нуар». Считайте это своим новым именем. С ним легче начинать новую жизнь.

Эдвард был настолько любезен, что проводил Айлу ко входу в «Дырявый котёл». Прощаясь с дядей, Айла не утерпела и спросила:

— Так что всё-таки случилось с Эдгаром?

— Рано или поздно вы бы всё равно это узнали, — вздохнул мужчина. — Но раз хотите сейчас… В прошлое полнолуние его покусал оборотень. Доброй ночи, дорогая племянница. Так не забудьте, завтра в девять утра мы вас ждём.

Короткий поклон — и Эдвард аппарировал.

Примечания:

* "Я не понимаю"(фр.)

** "Чёрный" по-английски будет black — блэк. "Noir", нуар — "чёрный" по-французски.

Оборотень?

Мерлин всемогущий!

Едва за ней закрылась дверь «Дырявого котла», как Айла, ничуть не заботясь о том, какое впечатление она может произвести на посетителей паба, торопливо дошла до лестницы, ведущей наверх, и почти бегом поднялась на свой этаж.

Оборотень!

Айла добежала до своей комнаты, немного повозилась с замком — никак не могла вставить ключ в скважину, — и влетела внутрь. Захлопнула за собой дверь и в изнеможении опёрлась спиной о косяк. Здесь, в этой комнатушке, она почему-то ощущала себя в безопасности.

Оборотень…

Сидевшая на комоде Эрмина вопросительно мяукнула, и девушка посмотрела на неё.

— Эрмина, у меня появился ученик, и он оборотень, — сказала Айла и сама поразилась тому, как спокойно прозвучали её слова. Ну да, её одиннадцатилетний ученик оборотень и…

…«А теперь выбирай: или ты остаёшься здесь, и я научу тебя, как с этим жить, или уходишь, и тогда меньше чем через год окажешься в Азкабане»… — «Я ничего плохого не сделал, я только хотел есть, мне было больно…» — « Я знаю»…

— И дядя Эдвард тоже оборотень, — подытожила Айла, стягивая с рук перчатки и развязывая ленту шляпки.

Сейчас она удивлялась тому приступу паники, который охватил её, когда она услышала, что случилось с Эдгаром Ноттом; сейчас она поняла, за что Эдварда выжгли с гобелена. Поняла — и удивилась: в чём же состояло преступление Эдварда? Чем он опозорил семью? Только лишь тем, что заразился ликантропией? И за это тётя Элладора — Старая гадюка — выжгла его с гобелена? По мнению Айлы, это было очень странно. Что такого преступного в оборотнях? Не зря же она была лучшей выпускницей Хогвартса, у неё ведь высокие оценки по защите от тёмной магии. А оборотней проходят ещё на первом курсе, и в учебнике было чётко сказано: оборотни опасны лишь в полнолуние, когда они принимают свой звериный облик.

Полнолуние…

Вызвав эльфа, Айла приказала принести ей «Вестник зельеварения» за декабрь. Айла никогда до сего дня его не читала, но сейчас вспомнила, что профессор Бёрк рассказывала о нём. А говорила она, в частности, и то, что многие лечебные зелья необходимо готовить в соответствии с фазами Луны и что точно узнать, какой сейчас лунный день, можно как по астрологическому справочнику, так и по этому журналу для зельеваров.

Полнолуние пришлось на 11 декабря.

Айлу невольно пробрал холодок, когда она поняла, какое именно недомогание не позволило дяде Эдварду ответить на её письмо сразу, как то диктуют правила приличия.

Но до следующего полнолуния ещё почти месяц, так что сейчас ей ничего не угрожает. К тому же она только что провела вечер в доме оборотня… вернее, там было даже два оборотня, и ничего не случилось.

На миг девушка замерла. Неужели она ищет себе оправдание, чтобы отказаться? Нет, так нельзя, это решительно невозможно, ведь она уже приняла решение, её завтра ждут, а теперь она что, трусит? Пусть она уже не мисс Блэк, а мадемуазель Нуар, но разве она может обмануть ожидания людей, которые обратились к ней за помощью?

«Ликантропия — это заболевание с периодическими обострениями, опасными для окружающих, — сказала однажды профессор Бёрк на курсе продвинутого зельеварения, когда рассказывала о свойствах аконита. — То же самое можно сказать о некоторых других заболеваниях, которые весьма заразны. Разница между ними и ликантропией лишь в том, что ликантропия неизлечима, но не убивает больного, в отличие от, скажем, чахотки или драконьей оспы».

Главное — помнить про полнолуния.

Утро следующего дня застало Айлу на пороге дома Эдварда. Она немного нервничала перед первой встречей со своим учеником, но надеялась, что ей удаётся скрывать своё волнение.

Бесконечно кланяющийся эльф провёл девушку в кабинет Эдварда. Пытаясь представить себе, как будут проходить занятия, Айла рисовала себе в воображении комнатку наподобие их с Элли детской, где они занимались с мисс Блэк, однако одёргивала себя: откуда такая комната в доме неженатого и бездетного мужчины? Неоткуда ей там взяться. И тогда воображение переносило Айлу в гостиную и столовую, но эти комнаты, хотя и уютные, казались совершенно неподходящими для учёбы. А вот о кабинете, каковой просто обязан быть у истинного джентльмена, девушка как-то не подумала; видимо, это объяснялось тем, что сама она в детстве никогда не заходила в кабинет своего отца.

Мыслями о месте проведения занятий Айла пыталась заглушить другие, о самом ученике. Какой он? Она вспоминала первокурсников Хогвартса, шумных и хулиганистых, и вопрошала себя, как же преподаватели с ними справлялись. Девушка утешала себя мыслью, что у неё всё-таки один ученик, и с ним, наверное, будет легче… Но как ей вести себя с ним? Тут на ум приходила мисс Фиби Блэк, а копировать её Айле решительно не хотелось.

Крепкий светловолосый мальчик в поношенной хогвартсской мантии без герба, стоявший около тяжёлого письменного стола тёмного дерева, запинаясь, произнёс:

— Bon matin, mademoiselle Noir. Je m’appelle Edgar.

— Bon matin. O, tu parle francais!

— En peu… Je… J’ai commence… d’etudier…* — мальчик говорил по-французски медленно, с грамматическими ошибками и ужасным произношением, но он говорил, и этот факт чрезвычайно обрадовал Айлу: она опасалась, что ей придётся начинать «с нуля», а как это делать, она совершенно не представляла себе. Да и сам Эдгар ей показался симпатичным ребёнком, таким тихим, задумчивым. И как только его угораздило попасть в такую неприятность?

— Мадемуазель Нуар, скажите, — Эдгар внезапно перешёл на английский, — я действительно больше не смогу вернуться туда?

Он мотнул головой в сторону окна, за которым вдали высился Хогвартс. Айла печально покачала головой.

— Боюсь, что это так.

Эдгар вздохнул и опустил голову.

— Это потому, что я стал таким? — спросил он, не поднимая глаз. У Айлы сжалось сердце. Она, взрослый человек, и то была растеряна, когда отец выгнал её, а что говорить об этом ребёнке? Девушка живо представила, как Эдгар уснул дома, а проснулся на какой-то пустоши, и ей захотелось как-то утешить и ободрить мальчика.

— Да… Но ты не бойся, у тебя всё будет хорошо. Ты просто сменишь школу…

— Мсье Лиметт-Блэк сказал, что в Бобатоне учатся и такие, как я. Это правда?

По правде говоря, Айла ничего или почти ничего не знала о французской Академии Магии, но признать это сейчас она не могла.

— Раз он так сказал, значит, это правда.

— И… я смогу там учиться?

— Конечно, — ободряюще улыбнулась Айла. — Подучишь французский и сможешь.

Когда в полдень Эдвард вошёл в свой кабинет, Эдгар с помощью словарей и Айлы переводил на французский рецепт бальзама от ожогов — самого первого зелья, которое изучается первокурсниками Хогвартса. Лист пергамента, лежавший перед мальчиком, был исписан словами, словосочетаниями, глагольными формами и предложениями.

— Мне кажется, на сегодня достаточно, — обратился Эдвард к Айле по-французски. — Каково ваше мнение?

— Неплохо, — по-французски же ответила Айла. — Полагаю, я смогу его подготовить к следующему учебному году. Но нужен учебник по грамматике и ещё то пособие, по которому в Бобатоне учат зельеварение. К слову, желательно получить и остальные учебники первого курса.

Айла говорила медленно, чтобы напряжённо вслушивающийся Эдгар мог понять хоть что-то из её речи. Эдвард же, нимало не заботясь о том, понимает мальчик хоть что-нибудь или нет, произнёс:

— Учебники Бобатона будут к концу недели, а остальное купим на Диагон-аллее. Полагаю, вы не оставите мсье Нотта без домашнего задания?

Айла на мгновение задумалась и по-французски дала задание. Она медленно повторила его ещё раз, и Эдгар, нахмурившись, неуверенно перевёл его на английский. Убедившись, что он правильно всё понял, Айла отпустила ученика.

С того дня Айла каждое утро аппарировала в Хогсмид, занималась с Эдгаром и к вечеру возвращалась к себе. Ей начало казаться, что идея сменить имя, предложенная Эдвардом, была не так уж и глупа, как она подумала вначале. Всё, что происходило сейчас, не могло иметь никакого отношения к мисс Блэк, представительнице благороднейшей и древнейшей семьи, будущей светской даме. Не было никакой мисс Блэк, была мадемуазель Нуар — обычная молодая девушка, получившая хорошее образование и работающая гувернанткой. Мисс Блэк полагалась на защиту семьи, была беспомощной и нерешительной; мадемуазель Нуар была самостоятельной и находчивой.

В один из дней вместе с Эдвардом Айла посетила «Гринготтс», и это стало для неё запоминающимся событием.

Во-первых, она впервые увидела гоблинов, и они ей не очень понравились тем, что они, как ей показалось, смотрели на неё, столь неграмотную в финансовых вопросах, с презрительным снисхождением.

Во-вторых, она была поражена богатым интерьером главного зала банка и резко контрастирующим с ним подземельем, где находились сейфы. Впрочем, поездка на тележке ей доставила некоторое удовольствие.

И в-третьих, собственно, эти самые финансовые вопросы. Айла была благодарна Эдварду за то, что тот помог ей уточнить состояние счёта и дал несколько советов касательно того, как им управлять.

По словам гоблина, согласно завещанию миссис Макс, её состояние было поделено между её внучками с тем, чтобы они получили доступ к деньгам после своего совершеннолетия. Гоблин не стал уточнять, почему Айла пришла только сейчас. Вместо этого он сообщил, что завещанная ей сумма приносит 105 галлеонов годового дохода; что начисляемые проценты не капитализируются, а откладываются в отдельный сейф, и на них тоже начисляются проценты, но уже меньше, чем в первом случае, и они капитализируются; и что брать деньги можно только из этого сейфа, равно как и добавлять. Первоначальная сумма, согласно воле покойной миссис Макс, может быть выплачена Айле в любое время по её желанию, но только после её замужества. Девушка запуталась уже в начале монолога гоблина и беспомощно посмотрела на дядю. Тот, взглядом дав понять, что объяснит всё потом, начал задавать какие-то вопросы, и в итоге прозвучало то, что Айла смогла понять безо всяких объяснений: на данный момент она располагает суммой в примерно 475 галлеонов. Гоблин поинтересовался, не желает ли Айла посетить свой сейф; девушка так и сделала, воспользовавшись советом Эдварда и положив туда часть имевшихся у неё наличных.

Гоблин не стал рассказывать клиентам, что за несколько дней до их визита банк получил письмо от Сигнуса Блэка, в котором тот осведомлялся о возможности вернуть в распоряжение семьи Блэк (именно так выразился мистер Сигнус Блэк) деньги, завещанные Айле. Ответ гоблинов был кратким и ёмким: деньги принадлежат тому, кому они были завещаны, и без недвусмысленного распоряжения наследницы никакие операции, кроме указанных завещательницей, невозможны. Семейные ссоры, как указал секретарь банка, гоблинов «Гринготтса» не интересуют.

За несколько дней до Рождества умер Сигнус Блэк. «Дейли профет» поместил длинный некролог, из которого Айла узнала, что её отец был крупным специалистом по артефакторике и видным антикваром, мнение которого касательно подлинности предметов считалось едва ли не истиной в последней инстанции. Некролог был буквально битком набит лестными эпитетами и дифирамбами покойному, и Айла несколько раз возвращалась к его началу, желая удостовериться, что речь действительно идёт о её отце. Её собственные воспоминания о Сигнусе как о равнодушно безжалостном человеке, озабоченном лишь собственной репутацией в глазах общества, вступали в резкое противоречие с тем, что она читала сейчас.

О семье покойного было сказано лишь несколько слов: сын, Финеас Найджелус Блэк, был молодым, подающим большие надежды сотрудником Министерства; дочь Элладора заканчивала Хогвартс. Что касается вдовы, то, как писала газета, случившееся стало для неё огромным потрясением.

Как нетрудно догадаться, никаких комментариев от семьи Блэк не последовало.

И ни слова об Айле Блэк, словно и не было у Сигнуса ещё одной дочери.

О времени и месте прощания газета обещала сообщить дополнительно и настоятельно просила своих читателей не докучать родственникам покойного праздным любопытством.

Дамский еженедельник «Уич уикли» также не обошёл стороной тему смерти одного из Блэков, поместив краткую заметку о сём событии в разделе моды и использовав её как повод для пространных рассуждений о том, что приличествует носить вдове и сколько времени должен продолжаться траур. Автор модной колонки указывал на недопустимость снятия полного траура раньше, чем через год и один день после смерти супруга, и выражал мнение, что траур дольше четырёх лет выглядит весьма странно для молодых женщин. Он также предостерегал вдов от легкомысленных поступков и неосмотрительных деяний, каковые могут быть расценены, как проявление неуважения к покойному. Пользуясь случаем, еженедельник напоминал своим читательницам о необходимости продумывать свой гардероб, если они пожелают навестить вдову, дабы не оскорбить яркими цветами мантий и вычурностью аксессуаров её чувств, и что эти визиты не должны быть продолжительными.

Самим вдовам напоминали о необходимости заказать новые визитные карточки. Адреса лучших мастеров, равно как и магазинов одежды, где можно купить траурные одеяния, вуали и шляпки, приводились на последних страницах в разделе рекламы.

Колонка светских новостей без упоминания имён задавалась вопросом о допустимости объявления помолвки сына покойного в период траура, если последней волей означенного покойного было скорейшее обручение его сына с выбранной невестой. Однако в вопросе помолвки дочери эксперты еженедельника сходились во мнении, что дочь должна приложить все усилия для выполнения воли покойного и обручиться с выбранным отцом женихом как можно скорее. При этом церемония должна быть скромной, дабы опять же не задеть чувства вдовы. А вот с заключением брака лучше подождать, пока пройдёт хотя бы полгода, и дочь покойного сможет сменить полный траур на обычный.

И только бульварный «Кихоул»**, который приличным дамам и в руках держать не пристало (однако сложно было найти леди, не читавшую этот журнал), напоминал о продолжительной болезни Сигнуса и задавался вопросом, не является ли причиной кончины мистера Блэка таинственное исчезновение его старшей дочери.

Айла пребывала в некоторой растерянности, не зная, как ей себя вести в сложившейся ситуации. С одной стороны, она уже не являлась членом семьи Блэк, а с другой — речь всё-таки шла о её отце. Эдвард лишь развёл руками, не в силах решить этот вопрос. Сам он, будучи изгнанником из семьи, траур по племяннику носить не собирался, хотя сову с соболезнованиями Ликорусу с Мажентой отправил. Миссис Битон в своей книге подробнейшим образом расписывала трауры всех видов (полный, обычный, полутраур), указывая, какие ткани, отделки и фасоны допустимы для родственников разного возраста и степени близости к покойному, но ни словом не заикнулась о том, что приличествует надевать изгнанной из семьи дочери. Впрочем, изгнанная дочь уже не может даже заикаться о приличиях в силу своего проступка.

Поразмыслив, Айла купила себе в магазине подержанной одежды скромное серое платье с чёрной отделкой, типичное для полутраура. Всё-таки это был её отец…

На похороны она не пошла, справедливо полагая, что её появление вызовет скандал. Однако несколько дней спустя пришла на могилу отца. За эти дни она успела многое передумать.

Не то чтобы она не любила отца, он просто был для неё чужим человеком. Вряд ли за все эти годы у них состоялся хоть один нормальный разговор, каковые обычно случаются между отцом и дочерью. Сигнус если и обращался к дочерям, то исключительно чтобы сделать замечание или дать распоряжение. Всё, что он требовал от дочерей, это беспрекословное послушание; любой вопрос или хотя бы намёк на возражение вызывал у него в первую очередь недоумение. У Айлы иногда возникала мысль, что он просто терпел их с Элли.

Стоя около могилы, девушка поневоле думала о том, как бы она жила сейчас, если бы осталась дома. Она бы облачилась в полный траур, прекратила бы выезжать и встречалась бы только с родственниками и с женихом. Переписку с подругами пришлось бы приостановить, ведь это можно отнести к развлечениям, а они недопустимы. Рождественский обед у Старой гадюки проходил бы под знаком траура. Её свадьба состоялась бы через полгода после смерти отца, когда закончился бы полный траур, который положено выдержать дочери, и всё приданое было бы окрашено в разные оттенки лилового.

И ей пришлось бы изображать те чувства, которые она не испытывала, причём не переусердствовать. Нельзя беспрестанно заливаться слезами, но и их отсутствие вызовет неодобрение общества. Крайне важно производить впечатление человека, который лишь огромным усилием воли сдерживает свои рыдания…

Но произошло то, что произошло, и сейчас Айла почувствовала чуть ли не благодарность: она вырвалась из той клетки, в которой жила. Мерлин, и месяца не прошло с тех пор, а она уже как-то устроилась, у неё была работа — спасибо дяде Эдварду! — и крыша над головой. Прежняя жизнь казалась далёкой и нереальной. Да, было сложно, временами было страшно, но ведь сейчас вроде всё наладилось.

Айла простила отцу его подозрения, оскорбления, убийство своей кошки и опустила на его могилу венок из белых роз с чёрной лентой. Мадемуазель Нуар отдавала последний долг тому, кто поспособствовал её появлению на свет.

В начале января Эдгар стал несколько раздражительным. Он пытался скрывать своё состояние, но это у него получалось плохо. И однажды он не сдержался.

— А ведь я вам неприятен, — заявил он Айле.

— Что? — не поняла девушка. — С чего ты так решил?

— Да, вы как все. Притворяетесь, будто желаете мне добра, а сами ненавидите и с удовольствием не занимались бы со мной, но ведь вам платят, — он говорил зло и одновременно тоскливо. — А я больной, опасный. Я изгой. От меня все шарахаются. Может, мне укусить вас, чтобы вы поняли, каково это?!

Айла в немом изумлении уставилась на своего ученика, отказываясь верить, что он, обычно тихий и вежливый, может говорить такое.

— Crucio!

Эдгар пронзительно закричал и упал на пол, его тело извивалось от боли. Айла обернулась: в дверях с палочкой в руке стоял Эдвард. Девушка открыла было рот, чтобы попросить его перестать мучить мальчика, но слова комком застряли у неё в горле под ледяным взглядом Эдварда. Мужчина резко опустил палочку. В кабинете воцарилась тишина, которую нарушало лишь рваное, со всхлипами, дыхание Эдгара.

— Встать! — безжалостно приказал Эдвард. Мальчик, цепляясь за стол, с трудом поднялся. — Иди к себе.

Когда Эдгар, не глядя ни на кого и не сказав ни слова, шатаясь, покинул кабинет, Эдвард обратился к Айле:

— Приношу свои извинения за его поведение. Он, конечно, сам потом извинится за свою истерику, но сейчас я бы хотел вам кое-что объяснить. Скоро полнолуние, второе для Эдгара. Столь молодые оборотни болезненно переживают свои первые трансформации. Отсюда раздражительность, вспыльчивость… Скоро он научится держать себя в руках. И прошу, забудьте о его угрозах укусить: это всего лишь слова, и к тому же в таком возрасте он ещё не может никого заразить.

— Да, я понимаю, — пролепетала Айла, ещё не оправившись от произошедшего. Только взгляд Эдварда удержал её на месте, не позволив броситься к мальчику, чтобы как-то облегчить его состояние. Она знала, что однажды отец применил Круциатус к Финеасу, но одно дело знать, и совсем другое — видеть своими глазами. В ушах стоял мучительный крик мальчика. Ей было несколько не по себе ещё и от того, что, судя по спокойному, даже доброжелательному тону Эдварда, с его точки зрения не произошло ничего экстраординарного.

Да и в самом деле… Кто-то выводит из истерики пощёчинами, кто-то — Круциатусом. К тому же, если ребёнок плохо себя ведёт, его следует наказать. Что ж тут необычного?

— По понятным причинам мы вынуждены сделать перерыв в ваших занятиях, — продолжил Эдвард. — Небольшой, дня на четыре, может быть, пять. Это зависит от состояния Эдгара. Я пришлю вам сову.

— А вы… — Айла вдруг подумала о том, что они находятся в Хогсмиде, рядом со школой, и что…

— Сегодня вечером мы отбываем на один из необитаемых островов в Ирландском море, — ответил Эдвард, без труда поняв причину беспокойства девушки. — В полнолуние там весьма многолюдно, — усмехнулся он.

Боб Хитченс по праву считал, что его жизнь складывается весьма удачно. И даже если вдруг что-то шло не так, в итоге оказывалось, что результат был тот, что требовался изначально. В детстве он хотел быть врачом, как и его отец, — а чего ещё можно ждать от ребёнка, который в кабинете отца проводил времени больше, чем в своей детской, без запинки мог перечислить лекарства, применяемые при лечении некоторых заболеваний, а свойства некоторых лекарственных трав, применяемых магглами, знал лучше, чем таблицу умножения (это уже заслуга двоюродной бабки по отцу)? Боб помнил, как был разочарован, когда получил письмо из Хогвартса, — обучение там означало, что на медицинский факультет Эдинбургского университета, который закончил его отец, он уже поступить не сможет. Первым желанием одиннадцатилетнего мальчугана было наотрез отказаться ехать в какой-то там Хогвартс, ещё неизвестный, но уже ненавистный, что он и не преминул заявить пришедшему к его родителям волшебнику. Для профессора Лэнгли это было настолько неожиданно, что он поначалу даже опешил, но затем поинтересовался причинами столь категоричного заявления. Услышав ответ, он усмехнулся в усы и коротко сообщил, что волшебники тоже болеют, и у них даже есть своя больница. После чего, уже не сомневаясь в том, что мальчик изменит своё мнение, завёл разговор с его родителями об условиях обучения Боба. Однако прежде чем профессор смог покинуть семью Хитченсов, ему пришлось рассказать мальчику, как волшебники лечат своих больных и что если он хочет стать целителем, крайне важно как следует изучать зельеварение, травологию и чары. Глядя в горящие интересом и жаждой новых знаний глаза мальчика, профессор сам с собой заключил пари о том, в какой Дом попадёт магглорождённый Хитченс. И когда Распределяющая Шляпа отправила Боба Хитченса в Рэйвенкло, декан этого Дома, профессор чар Джордж Лэнгли, довольно улыбнулся и тайком переложил пять галлеонов из правого кармана в левый.

Если что и удивляло Боба, так это то, с какой лёгкостью родители приняли такое неприятное с точки зрения многих магглов известие, как волшебные способности их сына. Однако мистер Хитченс-старший сухо сообщил сыну, что его прабабка была деревенской знахаркой и, как поговаривали в той деревне, чуть ли не колдуньей, так чего удивляться, что сын оказался взаправдашним колдуном? Что до миссис Хитченс, то она просто радовалась тому, что её сын всё равно сможет осуществить свою мечту.

Первоначальное категорическое неприятие идеи учиться в школе магии сменилось на горячее желание попасть туда как можно скорее. Боб коротал время за изучением учебников и дополнительных книг и даже начал составлять сравнительную таблицу свойств лекарственных растений с точки зрения магглов и волшебников.

Учёба доставляла Хитченсу огромное удовольствие, однако к собственным успехам он был равнодушен. Известие о том, что он стал лучшим выпускником первого курса, Боб воспринял даже с некоторым изумлением: все контрольные работы, все задания преподавателей, да даже вопросы других детей он воспринимал как своего рода вызов, на который он должен дать достойный ответ, и при этом как-то не интересовался успехами одноклассников. Чары, травология, зельеварение — одноклассники знали, что по этим трём предметам можно спрашивать Хитченса, если получится выманить его из библиотеки.

Бобу Хитченсу не составило труда поступить в госпиталь имени Св. Мунго, и он с головой окунулся в приготовление лечебных зелий, изучение основ диагностики, оказание первой помощи и ассистирование при более сложных случаях…

Но его усердие имело ещё одну причину: загрузить себя так, чтобы не оставалось сил думать о стройной темноволосой девушке с тихим и немного застенчивым голосом.

Об Айле Блэк.

Он любовался ею издалека в Большом зале, коридорах и кабинетах Хогвартса, а их совместные занятия травологией на последних курсах стали для него настоящим испытанием. Ему хотелось говорить с ней, но он не знал о чём и как вести себя, чтобы она, такая утончённая, не сочла его невоспитанным невежей. По счастью, Айла расспрашивала его о маггловской жизни, и ему очень нравился изумлённо-восхищённый взгляд её серых глаз, когда он рассказывал ей о том, как магглы обходятся без магии. Однажды он даже показал ей ту самую сравнительную таблицу — и был приятно поражён тем, с каким неподдельным интересом девушка изучала его детские каракули.

Лучшим воспоминанием юноши о выпускном балу стало не вручение ему диплома, а менуэт, в котором он, лучший выпускник Школы, должен был вести лучшую выпускницу — её, Айлу Блэк. О, будь благословен тот, кто вписал это правило в протокол бала! О большем он, магглорождённый волшебник, и мечтать не мог. Касаться её руки, чувствовать аромат её духов, быть так близко к ней… Он отдавал себе отчёт в том, что это последний раз, когда он видит её и даже может перемолвиться с ней парой фраз — там, за пределами школы, их пути разойдутся навсегда.

И вот теперь, погожим майским днём, он со смешанными чувствами смотрел на письмо от некоего Эдварда Лиметт-Блэка, приглашавшего его для важного разговора. Имя было Бобу незнакомо, но вторая часть фамилии — Блэк — заставляла насторожиться. Хитченс дошёл до того, что поспрашивал коллег, и один из них, чуть нахмурившись, вспомнил, что когда-то учился с Эдвардом Блэком из тех самых Блэков (как будто в магическом мире есть другие!) и что этот самый Эдвард вроде как уехал во Францию.

Так что в гости Хитченс отправился, нервничая, как никогда в жизни.

Мужчины обменялись рукопожатиями, внимательно изучая друг друга.

— Вы ведь магглорождённый волшебник, — доброжелательно произнёс Эдвард. Боб кивнул. — Что ж, полагаю, оно к лучшему, — пробормотал Эдвард себе под нос и спросил:

— Мистер Хитченс, скажите, вы причастны каким-либо образом к тому, что произошло с мисс Айлой Блэк?

— Что с ней? — встревоженно спросил Боб. — Последний раз я видел её на выпускном балу, а потом прочитал о её помолвке и…

Эдвард сделал жест, означающий «Продолжайте».

— И это всё, — немного растерянно закончил Боб.

— Помолвка была разорвана, свадьба не состоялась, а мисс Блэк была вынуждена покинуть отчий дом, — сообщил Эдвард пристально глядя на молодого человека.

— Но она жива, с ней всё в порядке? — взволнованно уточнил Боб.

— В целом, да. Она сменила имя, сейчас её зовут мадемуазель Нуар.

Хитченс почувствовал невероятное облегчение: что бы там ни произошло, но Айла жива. И он, как бы эгоистично это ни звучало, радовался тому, что свадьба не состоялась. Ведь раз жених её бросил, значит, он недостоин её любви, не так ли?

— Сейчас Айла — уж извините, буду называть её по имени, она приходится мне внучатой племянницей, — говорил меж тем Эдвард, — готовит моего воспитанника к поступлению в Бобатон, — мужчина повёл рукой в сторону французского окна, выходящего в сад, и юноша подошёл поближе. Его дыхание перехватило. Боб уже почти не воспринимал того, что ещё говорил хозяин дома; сознание выцепило лишь отдельные слова: «целительница», «Мунго», «осень». Он просто смотрел на Айлу.

Девушка сидела на скамейке под деревом, слушая, как светловолосый мальчик что-то читает ей из большой порядком потрёпанной книги, парившей в воздухе перед людьми. Мальчик хотел было перелистнуть страницу, но девушка жестом остановила его, что-то сказала, и мальчик ответил. У них завязался разговор…

— Вы любите её? — вдруг спросил Эдвард.

— Да, — просто сказал Боб.

— А она вас?

— Я не знаю, но с моей стороны было бы глупо на что-то надеяться.

— Вы когда-нибудь говорили ей о своих чувствах? Или, быть может, писали?

— Разве я мог себе позволить нарушить её покой своими признаниями?

Эдвард толкнул стеклянную дверь, и та распахнулась.

— Так идите и скажите!

Ошарашенный молодой человек вышел из гостиной в сад…

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Примечания:

* — Доброе утро, мадемуазель Нуар. Меня зовут Эдгар.

— Доброе утро. О, ты говоришь по-французски.

— Немного… Я… Я начинал… начинаю… изучать…

**"Кихоул" — Keyhole, "Замочная скважина", — подходящее название для журнала со сплетнями, не так ли?

1872 год

Тёплым летним днём по Диагон-аллее шли молодая женщина и девочка лет одиннадцати. Их одежда больше напоминала маггловскую, однако уверенность в движениях женщины выдавала в ней волшебницу. Что до девочки, то она изо всех сил пыталась вести себя как положено юной леди, однако вокруг всё было настолько интересно, что она вертела головой и то и дело останавливалась посмотреть, и тогда женщина ласково говорила ей, что они сюда ещё вернутся, а пока есть дела и надо поспешить. Женщина явно была слишком молода, чтобы быть матерью девочки; отсутствие хоть какого-то внешнего сходства не позволяло предполагать, что они были сёстрами, а их общение было намного более тёплым и душевным, чем обыкновенно бывает между гувернанткой и её воспитанницей. В руках девочка несла «котёл медный стандартный, 2-го типоразмера», как именуется сей предмет в списках необходимых школьных принадлежностей для первокурсников; в котёл были запихнуты две толстые книжки.

— Давай уберу котёл к остальным покупкам, — ласково сказала женщина, но девочка упрямо помотала головой. — Ну, как хочешь.

При входе в аптеку они буквально столкнулись с молодой волшебницей в зелёной мантии и такой же шляпке, украшенной белыми перьями.

— Айла? — в изумлении воскликнула волшебница, глядя на женщину с девочкой.

Та, которую назвали Айлой, поначалу опешила, но быстро взяла себя в руки:

— Здравствуй, Элли, — произнесла она. — Позволь тебе представить мою золовку Летицию Хитченс. Летти, поздоровайся с мисс Блэк.

Девочка попыталась сделать книксен, но ей мешал котёл, и тогда она сначала поставила его на землю, а потом присела в поклоне. У наблюдавшей за этим Элли дёрнулись кончики губ.

— Я… Простите, я очень спешу!

Элли сделала несколько быстрых шагов в сторону и тут же аппарировала, чтобы избежать неприятных, по всей видимости, вопросов. Летиция вопросительно посмотрела на Айлу.

— Когда делаешь книксен, — отстранённо произнесла та, глядя на то место, откуда исчезла её сестра, — и у тебя что-то в руке, то юбку можно придержать одной свободной рукой. Бери свой котёл и пошли.

В аптеке царил лёгкий полумрак, приятный после залитой солнцем улицы. Высоченные шкафы были заставлены склянками самых разных размеров и форм. Увидев вошедших, аптекарь просиял улыбкой:

— Миссис Хитченс! Как я рад вас видеть!

— Здравствуйте, мистер Уайт! Как ваша супруга?

— Прекрасно, миссис Хитченс. Буквально молится на вашего мужа, уверяет всех, что если бы не он, она бы скончалась ещё год назад. Как же хорошо, что в «Мунго» есть такие целители!

Айла улыбнулась.

— А я иду в Хогвартс! — провозгласила Летиция, ставя на прилавок свой котёл.

— Поздравляю, моя маленькая мисс! — воскликнул аптекарь. — И в какой же Дом вы хотите попасть?

— В Рэйвенкло! Как мой брат.

— У вас очень достойный брат. А я питомец Хаффлпафф. Так, значит, вам нужно всё для первого курса?

— Да, — ответила Айла. — И не только. Но сначала давайте разберёмся, что надо в Хогвартс.

—А что тут разбираться? — добродушно откликнулся аптекарь. — Слава Мерлину, профессор Бёрк ежегодно присылает мне списки ингредиентов для всех курсов. Я их уже наизусть выучил и расфасовал так, как она требует. Строгая она, наша Виктория Бёрк. Знаете, миссис Хитченс, я ведь с ней учился на одном курсе и уже тогда во всём, что касалось зелий, она проявляла удивительные способности и могла объяснить всё просто и понятно. Очень рано стала Мастером Зелий, перед ней открывались головокружительные перспективы, а она предпочла детей учить. Сказала, что, мол, зелье сготовить любой может, а вот научить этому…

Он подмигнул девочке и достал палочку. Несколько взмахов — и из разных шкафов вылетели склянки и коробочки и выстроились перед волшебником.

— Так, проверим на всякий случай, — пробормотал аптекарь, извлекая из-под прилавка свиток. — Это есть… Это есть… Это… А, вот оно, тоже есть… Так… Да, всё.

Повинуясь взмаху палочки, флаконы и коробочки перелетели в деревянную шкатулку, крышка закрылась, золочёный замочек щёлкнул. Летиция смотрела во все глаза, жалея, что ещё не может делать так сама.

— Что-нибудь ещё, миссис Хитченс?

— Да… Пожалуйста, драконью печень, цветки асфоделя и лаванду.

Аптекарь упаковал покупки, принял деньги и попрощался с покупательницами.

Айла и Летиция вышли на улицу, щурясь от яркого света. Девочка что-то хотела спросить, но, взглянув на задумчивое лицо женщины, передумала. Айла спустилась по ступенькам, мельком глянула на то место, откуда аппарировала её сестра: поведение Элли казалось ей более чем странным. Создавалось ощущение, будто Элли стыдилась своего визита сюда.

— Подожди меня, я сейчас вернусь!

Айла вернулась в аптеку.

— Мистер Уайт, в дверях вашего магазина мы столкнулись с одной дамой. Молю вас, скажите, что она покупала.

— Миссис Хитченс, при всём моём к вам отношении…

— Мистер Уайт, это моя сестра, с которой я не виделась несколько лет и совсем не ожидала её здесь увидеть.

— Миссис Лонгботтом — ваша сестра? — аптекарь был поражён до глубины души. — Так вы…

—Да, — твёрдо сказала Айла. — Моя девичья фамилия — Блэк. Так Элли теперь миссис Лонгботтом?

Какое это странное чувство — узнать, что твой бывший жених является мужем твоей родной сестры. Айла внезапно поняла, как далека она стала от своей сестры, — которая, между прочим, так и не ответила тогда, в декабре 1867 года… Все эти годы она почти не вспоминала об Элли, новая жизнь закрутила её водоворотом и, надо признать, эта жизнь была намного интересней.

Заниматься с Эдгаром оказалось легко и интересно. Осознав, что неведомый пока ещё Бобатон является для него единственным билетом в будущее, мальчик впился и в изучение французского, и в чтение учебников с тем старанием, что немало удивило бы его прежних учителей в Хогвартсе. Преодолевший первый шок юный оборотень охотно рассказывал своей учительнице французского и о том острове, где вместе с другими проводил полнолуния, и о том, как меняется его восприятие мира после оборота… Он и сейчас продолжал общаться со своей «мадемуазель Нуар», регулярно присылая ей сову из Бобатона. Правда, письма он писал на английском — чтобы не забыть язык…

— О да! — подтвердил тем временем аптекарь. — И вот уже года четыре является моей постоянной клиенткой… Ну надо же!

Аптекарь задумчиво посмотрел на женщину.

— А ведь, наверное, именно вам стоит это знать. Миссис Лонгботтом часто покупает антипохмельное зелье, а ещё разные ингредиенты, но всегда — ягоды омелы, цветки валерианы, асфодель и воду из Леты… В последнее время к этому списку добавились эссенция болиголова, мята перечная, порошок из прыгающих мухоморов и кровь саламандры. Весьма странный набор, не находите?

— Да… Да, конечно, — задумчиво ответила Айла. — Спасибо большое.

«Элли, сестрёнка, что же с тобой случилось? Антипохмельное — да, ты никогда не любила зельеварение. Оно ж несложное, но варить сама ты его не желаешь, хотя, видимо, оно тебе очень нужно. Вернее, не тебе лично, а кому-то другому. Неужели мужу? Зелье забвения — а вот его-то ты, похоже, готовишь сама, видимо, не хочешь, чтобы кто-то знал об этом. И ещё одно, которое ты и знать не должна…»

Мерлин, как же это было недавно — и как давно!

Лето 1868 года Айла провела во Франции, а осенью поступила в школу целителей при госпитале имени Св.Мунго и достаточно быстро определилась со своей специализацией: лечебные зелья. В декабре, сняв траур по отцу, Айла вышла замуж за Боба Хитченса. Свадьба была скромной, со стороны невесты присутствовал лишь Эдвард Лиметт-Блэк, а в роли подружки выступила сестра жениха Летиция. Наверное, правильно будет сказать, что Летиция больше всех радовалась тому, что её брат женился на взаправдашней волшебнице: магия девочки уже проснулась, и её матери было очень сложно управляться с ней, а для ликвидации последствий случайного волшебства приходилось постоянно обращаться к сыну. Конечно, Боб не отказывался помогать родителям, однако все Хитченсы сходились в мысли, что девочке было бы лучше жить в доме волшебников. Но незамужней сестре поселиться в доме неженатого брата, где нет даже домоправительницы, — нет, о таком и помыслить даже неприлично.

Никому из Блэков о свадьбе сообщено не было, никаких объявлений о сём событии в «Дейли профет» не появлялось.

Молодой миссис Хитченс вскоре пришлось прервать обучение, и в положенный срок она разродилась крепким здоровым мальчуганом. К радости родителей, мальчик унаследовал их магические способности.

И сейчас темноволосый малыш с карими, как у папы, глазами появился на верхней площадке лестницы, потоптался там, затем сел на ступеньку и как с горки скатился вниз, пролетев над ступеньками. Около Айлы восхищённо ахнула Летиция: она слышала, что у юного Артура бывают выплески магии, но видела это впервые.

— Артур! — послышалось сверху, и по лестнице торопливо спустилась черноволосая девушка. — Вот ты где! Миссис Хитченс, он будто почувствовал, что вы возвращаетесь. Я убирала его вещи и не заметила, как он вышел.

— Всё в порядке, Виолетта, всё в порядке, — улыбнулась Айла, обнимая и целуя сына. — Пожалуйста, приготовьте маленькую спальню: Летиция остаётся у нас до своего отъезда в Хогвартс.

Девочка восторженно взвизгнула, обняла Айлу и принялась тормошить маленького Артура. Она обожала оставаться в доме своего брата, здесь было намного интересней, чем у родителей. Айла учила её некоторым простым заклинаниям, позволяла помогать ей с зельями, рассказывала о Хогвартсе — и тут к ней иногда присоединялась Виолетта Розовска.

На младших курсах мисс Розовска считалась многообещающей студенткой, талантливой волшебницей, ей прочили хорошие перспективы. Однако жизнь вносит свои коррективы. Материальное положение семьи Виолетты сильно пошатнулось после внезапной смерти её отца, и после сдачи OWL девушка покинула Хогвартс, чтобы начать работать. Как раз где-то в это же время Айла задумалась о том, чтобы найти кого-то, кто помогал бы ей по хозяйству хотя бы изредка, раз уж она решила вернуться в школу целителей. Домового эльфа у Хитченсов, разумеется, не было, Боб не видел ничего странного в том, что прислугой в доме будет человек, однако Айле это казалось чем-то диким. Ей, привыкшей к услужливым домовикам, было странно представлять, что в её доме будет хозяйничать и выполнять её распоряжения какой-то волшебник. За неимением других примеров, она, бывая в гостях у Хитченсов, смотрела на взаимоотношения свекрови со служанкой.

— Не понимаю, дорогая, что тебя останавливает, — сказала миссис Хитченс своей невестке, когда та наконец набралась смелости затронуть столь, как ей казалось, щекотливую тему. — Конечно, я не в восторге от того, что ты думаешь больше о своей карьере, а не о семье, но раз Боб говорит, что у вас это нормально, то пусть так и будет. В конце концов, он твой муж. И ты говоришь, что домовые эльфы есть не у всех, значит, у остальных, я уверена, обычная прислуга. Из волшебников, разумеется, чтобы не нарушать этот ваш Статут. Магия вам сильно облегчает жизнь, вам не надо тратить столько времени и сил на домашние заботы, но ведь ты не можешь заниматься домашними делами, пока тебя нет. И сыном ты заниматься не можешь, так что в первую очередь тебе нужна няня для Артура, а остальное ты сделаешь сама и быстро. Или нянь у вас нет, вас растят эти эльфы?

Айла тогда сконфуженно улыбнулась: в самом деле, как она не подумала о том, что ей нужна именно няня, ведь это совсем не редкость в домах чистокровных знатных семей. Она сама, смутно, правда, но помнила свою няню.

Так в доме Боба и Айлы появилась Виолетта Розовска. Если она и была удивлена тем, что мисс Айла Блэк стала женой магглорождённого волшебника, то ничем это не показала. Она не забыла ни того, как её приняли в Доме Слизерин, ни того, что авторитет Айлы как старосты Школы и представительницы одного из самых чистокровных и благородных семей Англии оберегал её, иностранку с сомнительным статусом крови, от неприятностей, пока она трудилась над созданием собственной репутации достойной слизеринки.

Летиция убежала наверх возиться с племянником и болтать с Виолеттой, а Айла прошла на кухню. Как всегда, разложив покупки, женщина внесла расходы в домовую книгу и принялась за приготовление ужина.

Прошло уже то время, когда Айла со страхом глядела на продукты, не зная, как с ними обращаться и что из них можно сделать. Высокорождённая мисс Блэк никогда в жизни не была на кухне и даже не представляла, как она выглядит; мадемуазель Нуар до замужества провела достаточно времени на кухне Хитченсов, глядя, как готовит их служанка (а иногда и сама миссис Хитченс, мать Боба и Летиции), и не обращая внимание на её беззлобное ворчание: «Замуж собралась, а как еду готовить — не знает. Картошку с морковкой путает!». Айла старательно записывала рецепты, пробовала сама что-то делать руками, без магии, а однажды, заявившись в дом дяди Эдварда в Хогсмиде, совершенно шокировала его домового эльфа тем, что принялась хозяйничать на кухне, вооружившись своими записями и книгой миссис Битон. Признаться, Эдвард был несколько удивлён таким поступком племянницы, но счёл её доводы о необходимости научиться готовить самой весьма разумными и даже, как он выразился, набрался смелости отведать её стряпню. Пользуясь тем, что Эдвард бывал в Англии наездами, Айла осенью 1868 года переселилась в его коттедж, выехав, наконец, из «Дырявого котла». Проживать одной в доме под присмотром домового эльфа — это не противоречит приличиям.

Сейчас она уже не испытывала проблем, готовя несколько блюд одновременно. Ножи нарезали овощи, и те сами отправлялись в кастрюли и сковородки, колотушка отбивала мясо, поварёшка помешивала суп, ложечки зачерпывали специи и сыпали их в нужном количестве. Грязная посуда по очереди ныряла в раковину и уже чистая выстраивалась на сушилке.

— Миссис Хитченс? — Виолетта зашла на кухню, чтобы подогреть молоко для Артура и сделать чай себе и девочке. — Летиция рассказала мне о встрече с вашей сестрой около аптеки. Наверное, это не моё дело, но, кажется, я знаю, зачем миссис Лонгботтом посещала аптеку. Моя матушка готовит некоторые зелья для аптеки, так вот недавно мистер Уайт заказал ей антипохмельное зелье и обмолвился, что это для миссис Лонгботтом. Говорят, мистер Лонгботтом много пьёт…

Айла замешкалась, не зная, что ответить. С одной стороны, это, конечно, Виолетты не касается; с другой — она дала весьма ценные сведения, подтвердив подозрения Айлы. Её спасла Летиция. Девочка вбежала в кухню со словами:

— Айла, а можно я накрою на стол? Ну пожалуйста! Я заклинание выучила!

— Ты оставила Артура одного? — ужаснулась Виолетта и, подхватив поднос с чаем и молоком, аппарировала. Девочка выбежала из кухни и, судя по топоту по лестнице, опять побежала в детскую. Айла хотела было уточнить про заклинание, но её вопрос вряд ли был бы услышан, поэтому она только улыбнулась, качнув головой. Глядя на живость и непосредственность Летиции, женщина вспоминала, что была лишена этого в своём детстве, и у неё не хватало духу постоянно отдёргивать девочку и заставлять её вести себя чопорно.

Когда настало время накрывать на стол, Айла позвала Летицию:

— Ты хотела накрывать? Давай, но пока по одной тарелке.

Девочка, явно волнуясь, достала палочку и, взмахнув ею, чётко произнесла:

— Вингардиум Левиоса!

Тарелка плавно приподнялась над столом и, повинуясь движению палочки, полетела к обеденному столу. Летиция шла чуть ли не на цыпочках, серьёзная и сосредоточенная. Она всё ещё не верила, что может сама творить волшебство. Бегом вернулась из столовой опять на кухню и также аккуратно перенесла остальные тарелки и приборы. Расставила всё на столе и, немного смущаясь, поправила руками, чтобы всё лежало и стояло ровно.

Часы в столовой пробили семь, и из камина в холле вышел Боб. Летиция метнулась туда:

— Боб, а мама меня к вам отпустила! Насовсем! Ну, то есть, до школы…

— Ну, теперь нам скучно не будет, — хмыкнул её брат, снимая мантию и пристраивая её на вешалку. Он поцеловал подошедшую жену. — Как ты, дорогая?

Айла улыбнулась:

—Хорошо. Ужин готов, мы ждём тебя в столовой.

Мужчина ушёл наверх, а Айла открыла окно, чтобы впустить незнакомую сову. Птицы бросила письмо и сразу же улетела. Чуть нахмурившись, Айла распечатала его.

Письмо было коротким, холодно-официальным, и внизу стояла подпись: миссис Лонгботтом. В самом низу была приписка, выполненная торопливым почерком, словно лёд, сковывавший Элли, треснул и выплеснулся воплем отчаяния.

Элли просила о встрече.

Айла медленно сложила письмо и убрала в карман. Летиция открыла было рот, чтобы что-то спросить, но вовремя поняла, что её вмешательство будет неуместно.

Ужин прошёл под щебет Летиции, рассказывающей брату о посещении Диагон-аллеи, о том, что она наконец-то выучила заклинание левитации и что это она накрывала на стол и о том, как Артур спускался по лестнице, когда они с Айлой вернулись домой.

После ужина Айла ушла укладывать Артура — Виолетта, конечно, хорошая няня, но разве можно доверить укладывание ребёнка чужим рукам без реальной на то необходимости? Летиция также старательно переправила на кухню грязную посуду — ей очень хотелось, чтобы и брат похвалил её за её успехи — и ушла спать.

Айла вернулась, приготовила им с мужем чай и принесла его в гостиную, где Боб уже устроился с газетой. Впрочем, он отложил «Дейли профет», когда Айла вошла в комнату. Это было их время, когда они могли спокойно поговорить.

— Боб, — слегка волнуясь, произнесла Айла. — я сегодня встретила Элли. Она теперь миссис Лонгботтом…

— Точно, то-то я думал, кого она мне напоминает, — произнёс мужчина.

— Ты встречался с ней? Когда? Почему ты мне ничего не сказал?

— Не хотел тебя волновать, дорогая. Ты тогда ждала Артура… На самом деле история грустная, — Боб вздохнул и продолжил: — Два года назад её доставили после падения с лестницы. Она сама пострадала не очень сильно, но… Она потеряла ребёнка, которого тогда носила. Целительница Роули считает, что больше у неё детей не будет.

Айла с ужасом смотрела на мужа.

— Я не согласен с Роули, но, похоже, она права. Миссис Лонгботтом продолжает наблюдаться у нас, но… изменений в её состоянии нет.

— Я… я видела её у аптеки. Она покупала антипохмельное зелье, аптекарь сказал, она покупает его часто…

— Антипохмельное? Она не пьёт, это точно.

— Да, это её муж, — нетерпеливо продолжила Айла. Алфорд… Женщина взглянула на своего мужа — и её едва не передёрнуло от омерзения, настолько ярко она вспомнила своего прежнего жениха и настолько разительным был контраст между ним и Бобом. — Ещё она покупает ингредиенты для зелья забвения и… Эссенцию болиголова, перечную мяту, порошок из прыгающих мухоморов и кровь саламандры. Боб, пожалуйста, скажи, что я ошибаюсь!

Мужчина сочувственно посмотрел на жену: нет, уж в чём-чём, а в зельях она не могла ошибаться. Она, которая упорно готовилась стать Мастером Зелий, не могла не узнать дополнительные ингредиенты к зелью забвения, превращавшие его в нечто ужасное, в так называемую «настойку мутной яви»… А ещё он похолодел при мысли, что, если бы Айла вышла за Лонгботтома, это всё было бы с ней…

— Нет, дорогая, ты не ошибаешься… Это оно. Мерлин, что ж там происходит?!

Айла опустила голову. В ней теплилась глупая надежда, что она ошиблась. Достала письмо, протянула мужу:

— Прочти.

— Что ты решила? — спросил Боб, пробежав глазами несколько строк и особо уделив внимание приписке.

— Я пойду.

Женщина вскинула голову, в глазах блеснула решимость. В этот момент она почему-то подумала, что если кто и мог пролить свет на ту историю, так это её сестра.

Обхватив себя руками за плечи, Элли сидела в гостиной своего брата и молчала. Финеаса не было дома; в противном случае Элли бы не пришла сюда: по одним ему известным причинам брат не отличался гостеприимством по отношению к сестре.

— Что с тобой? — доброжелательно спросила Урсула, уже два года носившая фамилию Блэк. Она разлила чай по чашкам веджвудского фарфора и села напротив подруги.

Элли ответила не сразу. Она сидела, чуть покачиваясь и уставившись в одну точку.

— Я сегодня видела Айлу, — наконец произнесла она. Урсула широко раскрыла глаза, её хорошенький ротик приоткрылся, образовав идеальную О. Элли продолжила:

— Она была с девочкой, покупала ей всё к Хогвартсу.

— Она служит гувернанткой? У кого-то из наших?

Сложно сказать, что больше всего поразило Урсулу: то, что Айла Блэк вынуждена зарабатывать себе на жизнь (что автоматически вычёркивало её из списка истинных леди), или то, что её, опозорившую себя, кто-то взял в воспитательницы к своей дочери. Но одновременно оба этих обстоятельства подстёгивали любопытство женщины.

— Она сказала, что это её золовка. Хитченс! Она замужем за тем грязнокровкой! — нервно выкрикнула Элли.

— Какой ужас! Дорогая, я понимаю, как это тебя расстроило. Это же такой позор, она всё-таки твоя сестра, она была одной из нас...

— Ты не понимаешь, — тоскливо произнесла Элли вполголоса, — ты просто не понимаешь...

Мир волшебников тесен, но Айле удалось исчезнуть из поля зрения прежних знакомых практически бесследно. Как бы странно это ни звучало, но это оказалось несложно сделать: в тот год, 1868, она оказалась единственной слушательницей школы целителей, а её основные наставники, целительница Макнамара, обучавшая её чарам диагностики, и целитель-зельевар мастер О’Грайен были далеки от светского общества. Про мастера О’Грайена говорили, что он свои пробирки различал лучше, чем лица великосветских дам, а уж их имена он и вовсе не удосуживался запоминать — зачем, это ж не рецепты зелий. Целительница Макнамара с большим уважением относилась к тайнам как своих пациентов, так и учеников, а потому, узнав фамилию Айлы и её желание сохранить всё в секрете, просто кивнула головой.

Единственное, чего опасалась Айла, это непременного в таких случаях объявления о помолвке и свадьбе в газетах. Мистер и миссис Хитченс хотели сделать всё как положено, и объявление действительно появилось — но в маггловской «Таймс», которую, естественно, чистокровные волшебники благородного и не очень происхождения никогда не читали.

Молодая миссис Хитченс, жена магглорождённого волшебника, не могла заинтересовать собой чистокровное общество ввиду незначительности своего супруга.

Элли Лонгботтом всего этого не знала и знать не могла. Для неё общение с сестрой закончилось холодным декабрьским утром, когда в пустом классе Хогвартса она сожгла письмо Айлы, не найдя в себе сил ответить, сказав правду. На похоронах Сигнуса Айлы, разумеется, не было, а после церемонии Элла, промокая глаза чёрным кружевным платочком, произнесла, обращаясь к своей младшей дочери:

— Последним желанием твоего отца был твой брак с Алфордом Лонгботтомом. Воля Сигнуса будет выполнена, я приложу к этому все усилия. И ты должна быть благодарна, что, несмотря на всё произошедшее, мистер Лонгботтом по-прежнему желает связать наши семьи брачными узами. В сложившихся обстоятельствах это лучшая партия, на которую ты можешь расчитывать. В январе состоится твоя помолвка и летом, когда со дня смерти Сигнуса пройдёт полгода, ты выйдешь за мистера Лонгботтома.

То же самое, почти слово в слово, но более властно, произнесла во время традиционного для Блэков рождественского обеда Элладора Блэк. Элли тогда взглянула на деда — по всем правилам, оглашать подобное должен был он, а уж никак не Старая Гадюка, хотя кто бы рискнул указать ей на недопустимость узурпации чужих полномочий? — и тот взглядом дал понять, что это есть то решение, которому она, девушка древнейшего и благороднейшего рода Блэк, обязана беспрекословно подчиниться. И не её ума дело, почему это всё сказано устами престарелой тётушки, а не им, подлинным Главой Дома.

Конечно, это были не единственные слова, сказанные Старой Гадюкой в то Рождество, омрачённое трауром по Сигнусу, достойнейшим, по мнению Элладоры, членом семьи, которому остальные и в подмётки не годились. Рождественский ужин фактически превратился в поминальную тризну. Гадюка не преминула упрекнуть Фиби и Эллу в том, что это из-за них на всю семью Блэк легло пятно позора (судя по тем взглядам, которыми обменялись Адара с Рэгулусом, они себя опозоренными не считали), и только Сигнус поступил в той ситуации должным образом. Элла не удержалась от того, чтобы не уточнить, что её отодвинули от воспитания собственных дочерей, и вот к чему это привело, но теперь-то Элли останется при ней вплоть до своего отъезда в Хогвартс, а уж она-то, невзирая на траур, найдёт в себе душевные силы и предпримет все необходимые меры, чтобы не допустить повторения истории Айлы. К тому же присутствие дома дочери, как и сына (тут Элла выразительно взглянула на Финеаса, и тот понятливо склонил голову), поможет ей справиться с тем потрясением, которое она испытала, потеряв мужа.

Другими словами, хотя это и не было высказано вслух, Элла отказала Фиби Блэк от дома, что прекрасно поняли все присутствовавшие. Верная себе, Старая Гадюка решила вмешаться и объявила, что Элли останется при ней, но это намерение было пресечено почти всеми присутствовавшими дамами: они указали, что послушной дочери в дни траура прилично находиться подле матери и что хорошо было бы выждать, чтобы прошёл хотя бы месяц со дня смерти Сигнуса, прежде чем Элли вернётся к своим занятиям в Хогвартсе. О том, чтобы бросить Хогвартс, не могло быть и речи. Как бы странно это ни звучало, но решающим для Старой Гадюки оказалось мнение Андромеды, хоть и незамужней, но очень уважаемой в обществе (во многом благодаря своей должности в министерстве) дамы. Впрочем, тётя Элладора никогда бы в этом не призналась.

Мнением Элли, как водится, никто и не подумал поинтересоваться.

(Пространные рассуждения тёти Элладоры о необходимости послать сову профессору Бёрк и известить её о причинах отсутствия мисс Блэк и о важности соблюдения некоторых правил приличия, принятых этикетом, которых профессор может и не знать, не будучи вхожей в высшее общество, не заслуживают внимания читателя, а потому будут опущены.)

И Элли действительно неотлучно находилась при матери в те, казавшиеся бесконечными, рождественские каникулы. Никаких писем подругам, никаких выездов и развлечений. К Элле иногда заезжали её приятельницы, чтобы поддержать убитую горем вдову, — вне зависимости от того, какими на самом деле были взаимоотношения супругов, вдова просто обязана скорбеть об умершем. Эти визиты не были продолжительными, гостьи успевали разве что выпить по чашечке чая, обменяться с хозяйкой дома ничего незначащими любезностями и исчезали. Элли присутствовала при этих визитах в первую очередь потому, что они вносили хоть какое-то разнообразие в унылую жизнь; однако была и другая причина: девушка очень давно поняла, что самое важное — это создать о себе правильное впечатление. И раз для репутации требуется посидеть в углу гостиной со скорбным видом — что ж, ей это труда не составит.

Элли приняла эти правила, чему, конечно, в немалой степени способствовало и поведение её матери. Элла не тосковала по супругу, и необходимость соблюдать полный траур её явно тяготила. Ей не нравилось, что она была вынуждена сидеть дома и узнавать все новости из писем подруг — при личных визитах к вдове было неприлично сплетничать и разговаривать о светских раутах, но вот писать об этом было в порядке вещей. Зная силу мнения светского общества, Элла не предпринимала ни единой попытки нарушить хотя бы одно писанное или неписанное правило, её траурные одеяния были безупречны, её голос при общении за пределами семьи был тих, а густая вуаль подразумевала, что глаза вдовы красны от слёз. Чего на самом деле не было.

В конце января, перед самым отъездом Элли в Хогвартс, состоялась её помолвка с Алфордом Лонгботтомом, весьма скромная церемония, на протяжении которой невеста выглядела печальной, была молчалива и почти не смотрела на жениха, так что родственники будущих супругов сочли, что девушка скорбит по ушедшему отцу, покорно выполняя его волю. В глазах света (разумеется, такие столпы общества, как миссис Малфой и миссис Слагхорн, хотя и не были приглашены, но благодаря Старой Гадюке прекрасно были осведомлены о том, как всё прошло) мисс Элли Блэк набрала несколько пунктов, и её считали достойной юной леди, стойко переживающей свалившиеся на неё беды.

(И если бы кто-нибудь сказал этим дамам, что Айла Блэк скорбит по своему отцу, то встретил бы лишь вежливое недоумение, граничащее с непониманием: опозорившей себя дочери не полагалось испытывать подобные чувства...)

— Элли, милая, да что с тобой? Ты меня слышишь?

— А? Что?

Элли поняла, что задумалась так сильно, что не слышала щебет подруги.

— Я спрашивала, будете ли вы сегодня у Мальсиберов.

— Да, конечно, — ответила Элли. Она допила свой чай и посмотрела на невестку: — И я бы не хотела, чтобы там обсуждалось то, о чём я тебе рассказала. Тогдашняя история позором легла на нашу семью, потребовалось много усилий, чтобы всё забылось, а потому совершенно незачем, чтобы опять об этом заговорили.

Её голос звучал властно и непререкаемо, она давно уже поняла, как действуют такие интонации на покладистую и миролюбивую Урсулу.

Урсула Блэк, урождённая Флинт. Близкая подруга и единственная, кому Элли могла излить душу, пожаловаться на судьбу и на мужа — правда, Урсуле сложно было поверить, что безукоризненный джентльмен Алфорд Лонгботтом может быть таким тираном. Она сочувствовала Элли, но не верила. Ведь Финеас таким не был.

Но, по крайней мере, она слушала. Элла и того не делала, ограничившись безразличным «Если ты не можешь наладить отношения с собственным мужем, то это полностью твоя вина». Какие-то дела с Арктурусом её заботили гораздо больше.

Элли вернулась домой. Обставленный с безупречным вкусом, он выглядел идеальным домом молодой супружеской пары, занимающей высокое положение в обществе и безумно влюблённой друг в друга. Именно такой была чета Лонгботтомов в глазах общества, но как в доме было всё, кроме уюта, так и в отношениях супругов было всё, кроме любви и взаимоуважения.

Элли давно и искренне ненавидела своего мужа.

И чувство это было почти взаимным: Алфорд терпел свою жену, прекрасно отдавая себе отчёт в причинах своего брака, в число коих любовь к тогда ещё мисс Блэк не входила. На людях он вёл себя с женой так, как это от него ожидалось, вынуждая жену поступать подобным же образом; за закрытыми дверями дома он был невыносим.

Женщина пролетела по изысканно обставленным комнатам, вбежала в свою спальню и только тут дала волю слезам.

Встреча с Айлой разбередила старые раны, и Элли вновь испытала угрызения совести. Ей не хватило смелости тогда открыться ни матери, ни отцу ни — тем более! — сестре, и это угнетало её. Её невинное желание помочь сестре обернулось страшным, и что делать, она не знала. Первое время она со страхом разворачивала «Дейли профет», опасаясь увидеть имя Айлы в неприятном контексте. Оставшись дома после смерти отца, Элли использовала каждую возможность, чтобы тайком пробраться в его кабинет в поисках того самого письма от Лонгботтомов. Однажды ей это удалось, она забрала его, и, прочитав, сожгла. Воспоминания о нём жгли ей душу: помимо всего прочего, Алфорд Лонгботтом ясно давал понять Сигнусу, что ему всё равно, какая именно из сестёр Блэк станет его женой.

Тихий хлопок — и в комнате возник домовик:

— Хозяин велел узнать, когда хозяйка спустится.

Элли торопливо вытерла слёзы:

— Скажи, сейчас буду. И немедленно возвращайся!

Плоха та светская дама, что только выбирает наряд, когда уже пора одеваться. Плоха та ведьма, что не может привести себя в порядок в рекордно короткие сроки. Когда эльф вернулся, миссис Лонгботтом была почти готова и сидела у туалетного столика, дописывая письмо. Она уже вкладывала сложенный лист в конверт, когда вновь резко развернула его и торопливо приписала пару строк. Запечатала и отдала эльфу:

— Для миссис Хитченс. Немедленно отправь!

Сама же, натянув лёгкие перчатки и взяв сумочку, спустилась вниз, в холл, где её, уже нетерпеливо притоптывая ногой, ждал муж. Он быстрым взглядом окинул жену, но промолчал — значит, всё было в порядке — и предложил руку, чтобы аппарировать вместе, как и подобает супругам.

Они вернулись поздно, и Алфорд, не говоря ни слова, тут же исчез — Элли не знала, то ли в паб, то ли ещё куда, да и не интересовалась. Она привыкла к этому и даже не возражала: чем меньше она видела мужа, тем ей было лучше. Женщина чувствовала себя очень утомлённой. Все свои силы она употребила на то, чтобы вести себя как всегда, быть жизнерадостной и остроумной — словом, такой, какой её привыкли видеть. Она не беспокоилась, что Урсула проговорится, гораздо больше её занимало, не видел ли кто-нибудь ещё Айлу с девочкой. Но всё обошлось, происшествие с министром Спавином было гораздо более интересной темой. Газеты об этом писали весьма туманно, ограничились лишь упоминанием, что мистер Спавин, известный своим своеобразным чувством юмора, попал в неприятную историю*. Андромеда Блэк, на которую общество возлагало некоторые надежды как на источник достоверной информации, разочаровала светских сплетников, сообщив лишь то, что министру не стоило рассказывать свой печально известный анекдот о кентавре, призраке и гноме, зашедших в бар, в присутствии кентавра. Впрочем, из сказанного легко было сделать вывод, что министр попал под копыта кентавра, тем более что его видели на втором этаже больницы им. Св. Мунго, где, как известно, получают помощь пострадавшие от действий живых существ, к коим, разумеется, относятся и кентавры.

Женщина медленно поднялась к себе, на ходу стягивая перчатки, развязывая ленту шляпки и расстёгивая мантилью. Всё это летело на пол —эльфы уберут, Элли сейчас не до того. Она опёрлась о туалетный столик, вытащила шпильки из волос, мотнула головой, распуская волосы. Расстегнула платье, позволила ему упасть на пол. Выпрямилась, перешагнула через платье и вошла в гардеробную. Там, на дальней полке, скрытый шляпными картонками, стоял закрытый котёл с зельем. Элли достала его, открыла — цвет был правильным, запах и густота тоже, оставалось добавить последние ингредиенты и мешать, мешать, мешать, пока жидкость не превратится из густо-красной в молочно-белую, слегка опалесцирующую. Потом накрыть крышкой и вновь убрать поглубже, заставить картонками, чтобы никто не нашёл. Хотя разве кто-то будет рыться на её полках в её гардеробной, если в её спальне бывает только муж, а в гардеробную и он не заглядывает? Но всё же, всё же...

Вернулась в спальню, села в кресло. Её не покидала мысль о том, что всё происходящее — это её кара, возмездие за то злополучное письмо, что она отправила анонимно Лонгботтому, желая спасти сестру от брака с ним. Вот и спасла...

«Но ведь, — шепнул внутренний голос, — она опозорила свою фамилию, раз вышла за магглорождённого».

А что Айле ещё оставалось делать, коль скоро Сигнус изгнал её? Только магглорождённый простолюдин в такой ситуации и польстился бы — ещё бы, сама Блэк. Изгнанная, да, но факт рождения-то не отменишь.

Нет, она не истинная Блэк. Разве истинная Блэк пала бы так низко, согласившись сойтись с магглорождённым, с грязнокровкой? Истинная Блэк бы... — да, что бы она сделала? Вот тут Элли оказалась в тупике: действительно, что делать? И даже посоветоваться не с кем... Не с кем?

«Девочка, когда тебе понадобится помощь, пришли мне сову».

Мистер Эдвард Лиметт-Блэк. Он ведь сам предложил тогда Айле помощь. И он такой же, как она. Неужели это он устроил брак Айлы? Какой позор!

А не она ли, Элладора Блэк, фактически толкнула сестру в эту пропасть позора? Ведь если бы не она, сейчас Айла была бы женой Алфорда, и...

— Хозяин вернулся, — пискнул появившийся в комнате эльф, прерывая мысли женщины.

— Он... сильно пьян?

— Да, хозяйка...

— Пошёл вон! — нервно выкрикнула Элли, вскакивая с кресла. Она знала Алфорда: если он пьян, то непременно придёт к ней, и дверь запирать бесполезно, он просто выломает её, а утром будет скандал: на каком это основании миссис Лонгботтом отказывала своему мужу в супружеском долге.

Из недр выдвижного ящика туалетного столика она достала полупустой флакон — на сегодня хватит, следующая порция будет готова лишь через неделю, и эту неделю надо будет как-то прожить. Женщина легла в постель и сделала два больших глотка. Ещё недавно ей хватало одного маленького глоточка, но зелье вызывает привыкание, и Элли вдруг испугалась, что этих двух глотков ей будет уже недостаточно. Пустой флакон исчез в руке, а она всё лежала с широко открытыми глазами и, кажется, стук её сердца был слышен по всей спальне. Наконец, очертания комнаты дрогнули и поплыли перед глазами смазанными лентами, сворачиваясь в тугой клубок и бесшумно рассыпаясь на мелкие осколки, за которыми была тьма. И как что-то нереальное Элли слышала какие-то звуки, чувствовала прикосновения к своему телу, словно это было не с ней и не сейчас.

А может, ей это чудилось, и не было ничего, кроме бесконечного падения в безмолвную тьму.

Пробуждение было внезапным, и едва Элли открыла глаза, как её тело пронзила боль. Женщина не выдержала, застонала сквозь стиснутые зубы и судорожно забила рукой по прикроватной тумбочке, нащупывая ручку ящика, где лежало обезболивающее зелье. Теперь она знала точно: Алфорд был здесь ночью и был он весьма груб.

Мигрень, побочный эффект «настойки мутной яви», от этого обезболивающего зелья не прошла, но она была уже привычной и какой-то невнятной на фоне всего остального. Это зелье готовили по назначению целительницы Роули и присылали из больницы имени Св. Мунго — целительница была единственным человеком, знавшим о проблеме Элли. Миссис Лонгботтом понятия не имела, откуда Роули узнала об этом, а та не сочла нужным рассказывать, сказав однажды только: «Я выпишу вам одно средство. Будете принимать его, если ваш муж будет с вами слишком груб». Элли тогда попыталась возразить целительнице, сказать, что не понимает её, но та ответила: «Не тратьте понапрасну слова. Я знаю, что такое Алфорд Лонгботтом. Я наблюдала его первую жену.».

Алфорд был уже в столовой и, судя по тому, как тряслись его руки, страдал от похмелья. Элли молча поставила около него порцию антипохмельного зелья и села напротив. Есть не хотелось, но она заставила себя проглотить несколько ложек овсянки. Элли не любила сладкий кофе, но сейчас пришлось добавить сахар в напиток, а тост намазать джемом. Женщина знала, что если она это не сделает, то не избежать слабости, дурноты и головокружения — ещё один побочный эффект настойки.

— Благодарю, миссис Лонгботтом, — хрипло сказал Алфорд, когда зелье подействовало. — Но было бы лучше, если бы оно стояло у моей кровати. Распорядитесь, чтобы оно там было всякй раз, когда оно мне нужно.

— Хорошо, мистер Лонгботтом, — покорно ответила Элли. Сама просьба её не удивила, в родительском доме отец никогда не отдавал распоряжения эльфам, и она была готова к подобной привычке мужа. Но чего точно никогда не делал Сигнус, так это не напивался, и Элла никогда не подавала ему по утрам антипохмельное зелье.

— Мне кажется, — продолжил Алфорд, — я уже говорил вам об этом. Если вы не в состоянии добиться того, чтобы эльфы выполняли ваши приказы, то кнат вам цена. Впрочем, вы и так недорого стоите. Кокетничаете со всеми подряд.

Элли молчала. Не глядя на мужа, она размешивала сахар в кофе. Алфорду и не нужны были её ответы, а оскорбления — что ж, это не самое плохое, что от него можно ожидать. Про себя она отметила, что муж прежде об этом не говорил.

— И я до сих пор не уверен, что ребёнок, которого вы потеряли по своей глупости, был моим, а не чьим-то ублюдком, — внезапно произнёс Алфорд, и на это Элли смолчать уже не могла:

— Да как вы смеете?! Это был ваш ребёнок, и если бы он родился, вы бы в этом убедились!

Она не стала уточнять, что тогда упала потому, что пьяный Алфорд, поднимаясь по лестнице, начал заваливаться, она хотела ему помочь, но он как-то отмахнулся от неё и...

— Да что вы говорите! — саркастично ответил муж. — Почему ж тогда с тех пор вы так и не понесли? Что-то принимаете, чтобы не выдать себя ублюдком?

Элли не помнила себя от гнева.

— Как вы смеете так со мной разговаривать?!

— Смею, моя дорогая жена, смею. И должен вам сообщить, что за то время, что мы с вами женаты, мисс Паркер родила от меня уже дважды. Но мне нужен законный наследник от моей чистокровной жены, а не выродки от этой грязнокровки. И вы мне его родите, я сделаю для этого всё, пусть даже мне придётся запереть вас дома или в больнице.

— Как свою первую жену? — выкрикнула Элли со слезами на глазах. Её муж так спокойно, легко и непринуждённо сообщил ей о том, что у него есть любовница, и более того, отозвался о ней и её — и его собственных! — детях столь нелицеприятно, что Элли растерялась, не зная, как реагировать. Это было и позорно, и больно — для неё; для него же это явно было чем-то обыденным и нормальным. И только упоминание больницы помогло женщине собраться.

— Моя первая жена была полоумной шлюхой, — отрезал Алфорд. — И там ей было самое место. А вы потрудитесь принять к сведению всё, что я вам сказал.

Он встал, поправил и без того идеально сидящий сюртук, коротким кивком попрощался с женой и вышел из столовой. Ему было пора отправляться в министерство.

Плечи Элли затряслись, по щекам поползли слёзы, женщина чувствовала себя не только оскорблённой беспочвенными подозрениями мужа, но и запачканной. Мысль о том, что Алфорд приходил к ней, касался её руками, которыми до этого ласкал грязнокровку, вызывала омерзение такой силы, что доходило до тошноты. Женщина не могла понять, что унижало её больше, наличие любовницы у мужа или то, что этой любовницей была мисс Паркер.

Элли знала её, видела в театре, на выставке гиппогрифов и квиддичных матчах. Миловидная женщина, пытавшаяся всеми правдами и неправдами если не пролезть в высшее общество, то быть около него. Светские сплетницы утверждали, что мисс Паркер одно время работала на миссис Тёрнер, подрабатывала во время школьных каникул. Как бы то ни было, но после Хогвартса она была содержанкой сначала мистера Слагхорна, который оставил её после громкого скандала, потом мистера Крэбба, которого уже она оставила, как теперь выяснилось, ради Алфорда Лонгботтома.

Элли тихо всхлипнула и торопливо вытерла слёзы. Ей непременно нужно успокоиться перед встречей с сестрой — она даже мимолётно пожалела, что просила ту о встрече, но отменить её не было никакой возможности, это недостойный поступок для урождённой Блэк.

И не хватало ещё, чтобы миссис Хитченс догадалась, что у миссис Лонгботтом есть проблемы. Что бы ни творилось дома, каким тираном и мерзавцем ни был муж, истинная леди не должна допускать никакого ущерба репутации собственного мужа. И если мужу придёт в голову познакомить жену с любовницей, жене придётся быть вежливой и приветливой с той, кого в душе она, возможно, презирает, ненавидит и проклинает.

Почему-то теперь признаться Айле в своей роли в той истории было легче. Айла никак не была похожа на несчастную жену — хотя она тоже Блэк и тоже может притворяться.

Муж Айлы — грязнокровка. Разве Блэк может быть с ним счастлива?

И Алфорд ходит к грязнокровке.

Грязь. Всюду грязь.

Примечания:

* "Фарис "Дырявый нос" Спавин ( род. в 1756 г., пребывал в должности с 1865 по1903 гг.) Самое длинное и наиболее скучное правление. Пережил покушение кентавра (едва не был забит ногами), которому не понравился печально известный анекдот Спавина о "кентавре, призраке и гноме, зашедших в бар". Присутствовал на похоронах королевы Виктории, нарядившись в адмиральскую шляпу и гетры, из-за чего Визенгамот мягко попросил его оставить должность (Спавину было 147 лет). [Pottermore]

Элли нервничала.

Айла выполнила просьбу младшей сестры, не ответила на её письмо, и Элли не знала, придёт ли она на встречу. Миссис Лонгботтом пыталась поставить себя на место миссис Хитченс, предугадать её действия, и её мысли метались от «Разумеется, придёт, как же можно не прийти» до «Нет, не придёт, с какой стати ей это делать». От этого Элли чувствовала себя неловко, ей казалось, что все, кого она встретила на пути в чайный домик миссис Клируотер, посматривали на неё подозрительно, странно, с насмешливым сочувствием или даже презрением. Элли утешала себя мыслью, что если Айла не придёт, то ничего страшного, она просто выпьет чай с восхитительными маленькими безе и уйдёт.

Нервозность Элли усиливалась при мысли о том, кем был муж Айлы, ведь общение с женщиной, запятнавшей себя связью (и тем более брачными узами!) с грязнокровкой, наверняка могло уронить и её собственную репутацию. Но тут она вспоминала о любовнице своего мужа и о его детях...

Впрочем, со стороны нервозность Элли заметна не была. Просто очаровательная молодая леди в белом платье, украшенном светло-зелёным кружевом, в зелёной же летней мантии и шляпке с белыми перьями и маленькой птичкой, расправлявшей крылья и весело чирикавшей каждый раз, когда женщина наклоняла голову, пила чай, сидя в одной из уютных беседок во дворе чайного домика, куда можно было попасть, только пройдя через внутренний зал кафе. Здесь было тихо и спокойно, миссис Клируотер никогда не допускала сюда шумных школяров. Каждая беседка была увита каким-то одним видом вьющихся растений, скрывавшим тех, кто находился внутри, обеспечивая им должный уровень приватности, и вместе с тем позволявшим найти нужную, не вторгаясь по ошибке в чужую.

Элли нервничала напрасно.

Для Айлы вопрос «приходить или нет» даже не стоял. Разумеется, она предполагала, что однажды, рано или поздно, несмотря на все свои ухищрения, она всё-таки встретится с кем-нибудь из своей семьи, и то, что это оказалась Элли, было не самым плохим вариантом. Во всяком случае, Элли не отшатнулась, не сделала вид, что незнакома с Айлой, хотя её поспешное исчезновение было больше похоже на бегство. Конечно, Айла предполагала, что после той истории Элли просто запретили с ней общаться, но что запрещено мисс Блэк, то не запрещено миссис, как тут выяснилось, Лонгботтом. Однако же официально-холодное письмо с крайне эмоциональной припиской, пришедшее в тот же день, не могло не разжечь любопытства Айлы. Просьба не присылать ответную сову выглядела очень странной, будто бы Элли боялась, что кто-то узнает об этой встрече.

Неужели она так боялась своего мужа?

Во всяком случае, именно это предположение высказал Боб, подавая жене летнюю мантию персикового цвета без рукавов, которая в сочетании с кремовым платьем создавала прекрасный ансамбль. Айла выглядела элегантно с точки зрения как магглов, так и волшебников.

Конечно, письмо Элли можно было бы счесть невежливым, ведь Элли назначила встречу, даже не подумав о том, что Айле это может быть неудобно, и лишив её возможности назначить другое, более подходящее ей время или место. Впрочем, волей обстоятельств в тот день Айла была почти свободна, да к тому же ею двигало жгучее любопытство, так что даже если бы она была занята, то непременно изыскала бы способ прийти. Упускать возможность узнать, что же произошло тогда, миссис Хитченс не собиралась.

И вот сейчас, приветливо кивнув миссис Клируотер, миссис Хитченс направилась к дальней беседке, увитой диким виноградом, и единственное, что её занимало, это как себя вести. С кем она встречается, с сестрой Элли или с миссис Лонгботтом, женщиной, стоящей по социальной лестнице выше скромной миссис Хитченс?

И будто наяву в голове раздался уже подзабытый голос мисс Фиби Блэк: «Ты должна вести себя так, как положено по этикету».

— Миссис Лонгботтом? — голос Айлы выражал вежливый вопрос-уточнение, будто она желала удостовериться, что видит перед собой именно ту, к кому пришла.

Элли встала, её губы дрогнули, будто она ожидала чего-то другого.

— Миссис Хитченс, — наконец произнесла она, — благодарю вас, что откликнулись на моё приглашение...

Женщины сели. Появившемуся эльфу Айла, не глядя на него, приказала подать ей чай и поймала себя на мысли, что в ней неожиданно проснулась мисс Блэк, надменная, самоуверенная, неудостаивающая взглядом тех, кто этого недостоин.

И ей это не очень понравилось.

Воцарилось неловкое молчание. То, что хотела сказать Элли, предназначалось Айле, именно Айле, любимой сестре; разговаривать по душам с чужой и незнакомой миссис Хитченс было очень сложно.

Эльф принёс чай для Айлы, налил в чашку и исчез, убедившись, что он тут больше не нужен. Айла сделала глоток и улыбнулась:

— Прекрасный чай... И я даже не знала, что летом здесь так хорошо. Надо будет сказать об этом мистеру Хитченсу.

Элли опустила голову, и птичка на её шляпке весело чирикнула. Эта модная шляпка, это чириканье уже раздражало женщину, она старалась не опускать голову, кроме как в знак приветствия. Хотелось сорвать эту шляпку, отодрать с неё эту птицу, выкинуть куда подальше, но... Разве леди может позволить себе такое на людях? Нет, приходилось терпеть. Мерлин, о чём она думает?

Элли не знала, как начать разговор, и на помощь Айлы — или всё-таки миссис Хитченс? — рассчитывать было нечего.

— Я... Я хотела бы извиниться за свой вчерашний поспешный уход, — наконец произнесла Элли. — Наша встреча была так внезапна, что я несколько растерялась и...

— Я охотно извиняю вас, — вежливо ответила Айла. Неужели Элли пригласила её только ради этого?

Элли помедлила, но всё же спросила:

— Миссис Хитченс, вы счастливы?

Вопрос удивил Айлу. Она не задумывалась над этим, она просто жила. Действительно, счастлива ли она? Что это вообще такое — счастье? У неё есть любимый и любящий муж, очаровательный сын, интересная работа... Её жизнь посвящена им, и ещё немножко остаётся на Летицию, мистера и миссис Хитченс, старую полуглухую соседку-волшебницу из дома напротив, семью магглов с сыном-волшебником через два дома ниже по улице — надо будет предложить им помочь собрать мальчика в Хогвартс, в первый раз ведь едет... Конечно, она живёт скромнее, чем когда была мисс Блэк, на покупку дома ушли почти все деньги, что ей оставила бабушка, у неё нет близких подруг, многое приходится делать самой, ведь домовиков тоже нет... А ещё в её жизни нет балов, и светских сплетен, но, положа руку на сердце, была ли она счастлива тогда, когда это всё у неё было? И были ли у неё тогда подруги? Кто поддержал её тогда, в декабре 1868 года? Только мать — Айла оценила её поступок, хотя так и не поблагодарила её, — да неизвестный даритель (кто же это всё-таки был?), да такой же изгой, как она сама, Эдвард Лиметт-Блэк... Что это была за жизнь? Жизнь фарфоровой куклы за стеклом витрины в углу роскошной гостиной? Да жизнь ли это?

— Да. Я счастлива.

— Даже не смотря на то, что ваш муж грязнокровка? — недоверчиво уточнила Элли.

— Мой муж — волшебник, миссис Лонгботтом. Если, конечно, это имеет хоть какое-то значение для семейного счастья, — холодно ответила Айла. — И если вы пригласили меня, чтобы оскорблять моего мужа, то позвольте мне откланяться.

Стена. Элли почти физически ощутила её, возникшую от её откровенно грубого вопроса. И эта стена росла, утолщалась с каждым мгновеньем. Но Айла не встала, не ушла...

Элли сложно было поверить в то, что её сестра говорит правду. Разве может чистокровная волшебница быть счастлива замужем за грязнокровкой?

А она сама, чистокровная волшебница, она счастлива замужем за чистокровным?

Элли опустила голову.

— Простите, я не хотела...

Айла чуть прищурившись посмотрела на сестру.

Этому не учат в Хогвартсе. Об этом не рассказывают в светских беседах. Мало кто из волшебников вообще об этом знает, но всех целителей в обязательном порядке обучают чарам диагностики, не только явным, но и тайным. Волшебник, обращающийся за помощью в больницу имени Св. Мунго, порой и сам не знает, что надо сообщить целителю о своём заболевании, состоянии и привычках. Ну разве кому-то придёт в голову уточнять, что он предпочитает имбирный чай всем остальным? Только благодаря этим чарам, невербальным и беспалочковым, случайно выяснилось что распространённое в те времена зелье от простуды в сочетании с именно имбирным чаем давало необычный побочный эффект: больной на время покрывался цветными пятнами, блуждавшими по телу самым хаотичным образом.

А ведь бывают ситуации, когда человек желает что-то скрыть от своего целителя, что-то, чего он сам стыдится и отдал бы всё на свете, только бы это никто не узнал...

Вот и сейчас Айла смотрела на сестру, применяя чары диагностики. Конечно, ей не хватало опыта, но она знала, что может увидеть, и боялась этого. То, что она видела, ей совершенно не нравилось: следы от синяков на запястьях, зеленоватый отблик белков глаз, слишком бледные мочки ушей и другие последствия применения «настойки мутной яви» и ещё одного, крайне специфического обезболивающего зелья. Айла знала его. Это она готовила его по заказу целительницы Роули.

А теперь она узнала, для кого каждый месяц передавала целительнице Роули по два флакона с розоватой непрозрачной жидкостью...

Зельевары, работающие в госпитале им. Св Мунго, никогда не встречаются с пациентами и не знают, для кого конкретно они готовят зелья. Они работают только с целителями, получая от них заказы на конкретные зелья и отдавая им запечатанные флаконы. Целители, храня тайны своих пациентов, не распространяются насчёт их имён, а просто сообщают зельевару название зелья и необходимое количество.

Сделанное открытие Айлу совсем не обрадовало. От хорошей жизни такое зелье не пьют.

Молчание затягивалось, Элли никак не могла решиться приступить к разговору, а Айла просто пила чай.

— Значит, вы счастливы, — пробормотала Элли, но её тон свидетельствовал, что ей сложно в это поверить.

— Вы мне не верите? — холодно осведомилась Айла.

Миссис Лонгботтом подняла взгляд на миссис Хитченс, и в её глазах промелькнули затравленность и обречённость. Она не верила, хотя знала, что это правда, ведь Айла, её родная сестра Айла никогда не лгала. Она вновь опустила глаза. Идея написать письмо миссис Хитченс уже не казалась миссис Лонгботтом прекрасной. И надо было как-то закончить эту встречу, уйти домой, а там... Да, это недостойно леди, но она всё же, пользуясь отсутствием мужа (и, главное, приглашений на вечер), выпьет стакан-другой Огневиски, и, может, ей станет легче.

Неожиданно Айла наклонилась к Элли и негромко произнесла:

— Элли, настойка — это не выход из ситуации.

И снова откинулась на спинку своего стула, будто бы ничего не произошло.

Краска ярости и стыда бросилась в лицо женщины, и огромным усилием воли Элли взяла себя в руки.

— Не понимаю, о чём вы... — пролепетала она.

Айла поднялась, бросила появившемуся эльфу сикль и, протянув руку сестре, произнесла приказным тоном:

— Здесь неподходящее место для подобных бесед. Я знаю, где мы можем спокойно поговорить.

Элли подчинилась, встала и уцепилась за руку сестры.

Айла никогда не любила парную аппарацию, если ей приходилось быть в роли ведущей. По счастью, такое случалось редко, только когда она отправлялась куда-нибудь с Летицией. Её всегда удивляло, с какой лёгкостью Виолетта аппарировала куда-нибудь вместе не только с Летицией, но и с Артуром.

Как бы то ни было, необходимость сосредоточиться на предстоящем аппарировании отвлекла Айлу от мыслей о том, как изменилась её сестра. Всегда живая, весёлая и непосредственная мисс Элли Блэк превратилась в утомлённую жизнью женщину с потухшим взглядом — и это всего за несколько лет замужества?!

Всё-таки миссис Лонгботтом — это не маленькая Летиция. Айла немного ошиблась при аппарировании. Нет, сама-то она приземлилась на дорожку, ведущую в коттедж дяди Эдварда, а вот Элли оказалась на газоне.

— Извини, — сконфуженно произнесла Айла. Элли что-то пробормотала в ответ, ступая на дорожку, и это бормотание ужаснуло Айлу. Та, прежняя Элли не преминула бы поддразнить сестру, съехидничать, пошутить — но только не пробормотать что-то невнятное себе под нос.

Элли окинула взглядом лужайку, коттедж и уже хотела спросить «Ты здесь живёшь?», когда увидела, что Айла постучала в дверь. В свой дом так не стучат, его просто открывают своим ключом или своей палочкой.

Дверь открыл эльф, и на его уродливом лице расплылась улыбка:

— Мадемуазель Нуар! Но мсье Блэк ещё не приехал...

По одним ему известным причинам эльф не называл Айлу так, как подобало, миссис Хитченс, или, учитывая его французское происхождение, мадам Хитченс. Конечно, его хозяин, Эдвард Лиметт-Блэк, мог бы приказать эльфу называть Айлу так, как положено, но не стал этого делать; самой же Айле это было безразлично.

— Арри, мне надо поговорить с сестрой, — повелительно произнесла Айла. — Позволь нам пройти в гостиную.

Когда Айла поселилась в этом коттедже, Эдвард распорядился, чтобы эльф выполнял все пожелания девушки, как если б это были его собственные приказы. Эдвард не отменял своё распоряжение, но Айла уже не считала этот дом своим, а эльфа — обязанным безоговорочно выполнять её приказы, и потому употребила именно такую формулировку.

Эльф широко распахнул дверь и, кланяясь, отступил внутрь дома, в сторону гостиной. Айла вошла в дом, Элли покорно последовала за ней.

В гостиной было душновато, и эльф уже намеревался было щёлкнуть пальцами, дабы освежить воздух, но Айла жестом остановила его, выслала вон, сама же пересекла комнату и собственноручно распахнула стеклянные двери, выходившие в сад.

Прямоугольная идеально подстриженная лужайка была окружена старыми дубами. Пространство между ними заросло кустами роз, для описания которых лучше всего подходило слово «лохматые». Они и в самом деле пребывали в совершеннейшем беспорядке, что оскорбило бы взгляд любого ценителя ухоженных садов и аккуратных розариев, в которых кусты высажены в определённом порядке согласно цвету, размеру и композиции. Здесь ничего подобного не было. Роскошные белоснежные 'Maiden’s Blush' и 'Alba Semi-plena' соседствовали с розовыми 'Chloris' и жёлтыми 'Madame Legras de St. Germain', и эти старые сорта переплетались ветвями с более новыми бурбонскими розами: малиново-красными 'Great Western', лавандово-розовыми 'Louise Odier', тёмно-красными 'Vivid' и ещё какими-то, названий которых Айла не знала и сомневалась, что их знал хозяин сада.

Посреди лужайки возвышался трехъярусный мраморный фонтан, никогда, или, по крайней мере, очень давно не видевший воды. Его чаши были заполнены землёй, и с них импровизированным водопадом спускались побеги, усыпанные мелкими цветками синих, малиновых и сиреневых оттенков.

Этот сад резко контрастировал с садами замка Лиметт, известными всей магической Франции и являвшимися одной из тех достопримечательностей, ради которых путешественник охотно меняет и свой маршрут, и свои планы. Два сада из трёх были открыты для посещения всеми желающими; третий был только для хозяев замка и их гостей. Подобная доступность очень удивила Айлу, когда она об этом узнала, но, по словам Эдварда, таково было желание первого владельца замка, разбившего эти сады.

Строгая, геометрически правильная планировка, аллеи, усыпанные меняющим свой цвет песком; симметричные кружевные партеры, где идеально подстриженный самшит образовывал замысловатые узоры, заполненные цветами разных оттенков; причудливые топиары, фонтаны и каскады, затейливый лабиринт, в котором можно было блуждать часами и никого не встретить (а можно было, дотронувшись палочкой до одной из статуй белого мрамора, переместиться в другую часть сада, и никогда нельзя было знать заранее, в какую именно), изящные беседки — нет, сады замка Лиметт были слишком роскошны, чтобы наслаждаться ими в одиночестве*.

Даже не верилось, что два эти сада принадлежат одному человеку.

Айла с лёгкой улыбкой, забыв о сестре, смотрела на сад. Когда она жила здесь, Эрмина полюбила спать днём в зарослях средней чаши фонтана. А вот из того дальнего куста она тащила свою первую крупную добычу, крота, — и как только поймала? Крот был слишком большим для молодой кошки, ей явно было неудобно и тяжело его нести, но она упрямо его волокла к удивлённой Айле и откровенно веселящемуся Эдварду. Да... А вот на той скамейке Айла сидела, когда увидела идущего к ней Боба. Она растерялась тогда, не зная, как реагировать на его появление, отослать ли Эдгара или оставить его. Но и Боб был растерян. Он шёл к Айле и не знал, что именно он должен сказать, вернее, как это правильно сформулировать. А потому выпалил первое, что пришло ему в голову:

— Мадемуазель Нуар, у вас не найдётся времени для ещё одного ученика?

Как позднее выяснилось, и Боб, и Айла в тот момент он были бесконечно благодарны Эдгару, который, озорно блестя глазами, вмешался совершенно бесцеремонным образом. Его реплика была столь дерзкой, что Айла потеряла дар речи. Боб ответил ему, как в бытность свою старостой привык осаживать нахальных младшекурсников; это ему было знакомо, в отличие от признаний в любви, и помогло взять себя в руки. Айла же бросила всполошённый взгляд в сторону дома и успокоилась — там, привалившись плечом к косяку двери стоял дядя Эдвард, внимательно и, казалось, чуть насмешливо наблюдая за происходящим. Успокоившись, девушка строго призвала к порядку Эдгара и, улыбнувшись, ответила:

— Мистер Хитченс, я готова обсудить с вами этот вопрос, но прямо сейчас у меня урок с мистером Ноттом. Не соблаговолите ли вы обождать?

— Чей это дом? — громко, с нетерпением спросила Элли, вырвав сестру из потока приятных воспоминаний. Айла повернулась к ней:

— Это дом дяди Эдварда. Эдвард Лиметт-Блэк. — И, видя непонимание сестры, добавила:

— Брат дедушки Ликоруса. Тот самый, который ворвался тогда на обед у тёти Элладоры и сказал, что я могу обращаться к нему за помощью.

— Так это он... Но...

И тут Айла поняла. Элли будет тянуть с причиной встречи, цепляться за любую тему, лишь бы не переходить к сути. Это никак не устраивало Айлу, и она резко произнесла:

— Да, это он устроил мой брак, вернее, для начала он позволил Бобу встретиться со мной и признаться мне в своих чувствах. Это у него Боб просил моей руки. Это он поддержал меня тогда, когда отец выгнал меня. Это он откликнулся на мою просьбу о помощи, дал мне возможность заработать немного денег и устроить свою жизнь. Главное, за что я ему благодарна, так это за то, что это он помог мне понять, что я вовсе не глупое бесполезное создание, неприспособленное к самостоятельной жизни. А у меня были такие мысли тогда, когда я оказалась в прямом смысле слове на улице, без денег и каких-либо надежд на будущее. Я ничего не знала о мире, даже где и как можно снять комнату. В той холодной комнатушке «Дырявого котла» я написала всего два письма. Ему и тебе. Он ответил сразу. Ты не ответила. Правильно ли я понимаю, что ты хочешь сделать это сейчас?

Элли испуганно смотрела на сестру, говорившую сейчас напористо и зло. Потом она опустила голову, будучи не в силах выдержать взгляд Айлы. Птичка на шляпе чирикнула, и Элли подняла руку, нашла её на ощупь, сорвала и отбросила, точно она жгла ей руку. Птичка пискнула, превратилась в пучок перьев и исчезла. Элли глубоко вдохнула, сжала кулаки и тихо произнесла:

— Я... Это я тогда написала письмо...

— Что? Ты написала нашему отцу? Что ты ему написала, что он выгнал меня, не дав даже объясниться?

— Нет-нет, не ему! Я написала Алфорду...

Айла так удивилась, что её гнев утих.

— Алфорду? Зачем? Ты так хотела выйти за него замуж?

— Я не думала тогда об этом, — ответила Элли, уставившись взглядом в пол. — Я думала, что, прочитав это письмо, он просто разорвёт вашу помолвку. Ведь ты так не хотела за него замуж, я же видела... Но я даже не предполагала, что отец так поступит! И что мне придётся выйти за Алфорда...

— Что ты ему написала?!

— Я... Я написала ему от имени гряз... Хитченса, что люблю тебя, — прошептала Элли.

Айла застыла в изумлении. Она многого ожидала от сестры, но не такого. Мысли проносились в голове с дикой скоростью, женщина не могла ни толком сформулировать вопрос, ни понять, как на такое реагировать.

— Почему? — только и спросила она.

Она и сама не знала, к чему относилось это «Почему?». Почему Элли решила так поступить? Но ведь она вроде бы ясно это объяснила. Почему она решила, что это поможет? Или почему писала от имени Хитченса? Или почему она решила, что Хитченс влюблён в неё? Но ведь он на самом деле был влюблён в неё, хотя ничем, ни единым словом и жестом никому в Хогвартсе не позволил даже этого заподозрить, так что Элли не могла знать об этом. Всё было как-то запутанно, непонятно, нелогично, странно и могло привести к каким угодно последствиям, включая и игнорирование Алфордом письма от якобы Хитченса.

— Потому, что я думала, что он джентльмен! — истерически выкрикнула Элли. — Я написала, будто прошу не лишать меня, то есть Хитченса, надежды на брак с тобой! Я знала, что Алфорд не будет отвечать Хитченсу, слышала, что он считает переписывание с гр... такими ниже своего достоинства, а других таких с твоего курса я не знала! Я думала, что он просто попросит отца разорвать помолвку, и никто ни о чём не узнает, а он вместо этого...

Она оборвала фразу, по её щекам текли слёзы. Воспоминания о том письме Алфорда, которое она прочитала после смерти отца, жгли ей душу. Алфорд упрекал Сигнуса в том, что последний не предотвратил появления грязнокровного поклонника у своей дочери, и сообщал, что брачный союз Лонгботтомов и Блэков слишком важен для магической Англии, чтобы разрушать его по таким причинам (хотя об Айле как будущей миссис Лонгботтом, уже и речи быть не может), а потому он, Алфорд Лонгботтом, согласен жениться на Элладоре и сохранить всю эту историю втайне от общества. Письмо для Элли было ещё более обидно потому, что на момент его написания Алфорд не удосужился уточнить её имя, называя её Элеонорой...

Элли бросилась вон из комнаты. Айла поспешила за ней, но опоздала: Элли аппарировала едва выскочила в сад.

Айла вернулась в гостиную, прикрыла за собой стеклянные двери, механически поправила кисти подбора шторы. Щёлкнула пальцами, вызывая эльфа, но тут же забыла об этом, пытаясь привести свои мысли в порядок. Всё, что только что произошло, было как-то странно, глупо, нереально, нелепо, и к тому же Айле почему-то казалось, будто она в чём-то испачкалась. Очень хотелось поговорить с кем-нибудь об этом, попытаться разложить ситуацию по полочкам, понять, что с этим делать, но...

Но поговорить Айле было не с кем. Близких подруг у неё не было, а обсуждать такие семейные дела с приятельницами и соседками она не привыкла. Миссис Хитченс, мать Боба, радушно приняла невестку, неизменно была к ней добра и ласкова, но рассказать ей о том, благодаря каким событиям Айла вышла замуж за её сына, — нет, это было решительно невозможно.

Оставались Боб, но он был на дежурстве в госпитале, так что разговор с ним откладывался до вечера, и дядя Эдвард, который явно знал больше, чем говорил. По крайней мере, так казалось Айле. Впрочем, сейчас это не имело значения, ибо дядя находился во Франции, а отправлять такое письмом представлялось немыслимым.

— Мадемуазель Нуар...

Тихий голос Арри вывел Айлу из задумчивости, и она с изумлением посмотрела на эльфа, словно задаваясь вопросом, что он тут делает, но тут же вспомнила, что сама его звала.

— Да... Арри, спасибо, что позволил занять гостиную, и обязательно скажи дяде Эдварду, что я заходила.

Айла вышла из дома и аппарировала в госпиталь Св.Мунго: её ждали незаконченные зелья и свежие рецепты от целителей. И это намного важнее старых семейных скандалов. Тем более, что приготовление зелий требует сосредоточенности и отрешённости от всего постороннего — то что надо для человека, запутавшегося в своих мыслях.

Правда, у неё мелькнула мысль последовать за Элли, но во-первых, ей потребовалось бы время, чтобы узнать адрес сестры; во-вторых, невежливо миссис Хитченс являться в гости к миссис Лонгботтом без приглашения и предупреждения; в-третьих, — и это, пожалуй, главное — Элли отправилась вовсе не домой.

Миссис Элладора Лонгботтом придерживалась всех правил этикета, как писанных, так и неписанных, а потому всегда заранее сообщала о своём желании посетить ту или иную подругу. Из этого правила было лишь два исключения: Урсула Блэк, в девичестве Флинт, но визит к ней был сейчас бессмысленнен, и Элла Блэк.

Старая миссис Малфой частенько утверждала, что миссис Элла Блэк выглядит чересчур цветущей для убитой горем вдовы. Миссис Слагхорн обыкновенно ей возражала, говоря, что миссис Элла Блэк выглядит так хорошо потому, что волей Судьбы избавлена от необходимости тревожиться о здоровье своего супруга, но это не значит, что она не скорбит о своей утрате. Старая гадюка иногда выговаривала Ликорусу за то, что его сын Арктурус вместо того, чтобы самому обзавестись семьёй, слишком много времени проводит, утешая Эллу.

После смерти мужа Элла оставила их с Сигнусом дом Финеасу и переехала в коттедж своей покойной матери. Разумеется, она имела право остаться в том доме, и Финеас с Урсулой не возражали, но, как решило великосветское общество, вдове было слишком тяжело оставаться там, где она была столь счастлива со своим супругом, и видеть, как всё меняется при новой хозяйке. Элла всеми силами поддерживала это мнение, говоря, что без Сигнуса дом опустел, что он слишком велик для неё и что она ни в коем случае не хочет мешать молодым. Отчасти это было правдой; но великосветские сплетницы были бы счастливы, услышь они подозрения Старой гадюки.

Когда неженатый джентльмен слишком часто захаживает в гости к вдовствующей леди, репутация дамы оказывается под угрозой, особенно при наличии в доме чад и домочадцев. Когда же свидетелем визитов является только домовой эльф, репутации дамы ничего не угрожает.

Арктурус Блэк действительно часто захаживал к Элле, видя в ней прежде всего необычайно интересного, глубокого и остроумного собеседника и не понимая, почему его покойный брат не ценил свою жену.

Аппарируя к матери, Элли не сомневалась, что вряд ли застанет Эллу в одиночестве, и то, что гостем матери окажется дядя Арктурус, было не самым плохим вариантом. Хуже было бы, если бы Элла принимала кого-то из своих подруг.

Или вовсе упорхнула куда-нибудь.

Но Элла была дома и, разумеется, Арктурус был у неё в гостях. Элли влетела в гостиную и, не обращая внимания на дядю, выпалила:

— Мама, я только что видела Айлу!

Элла повернулась к ней и холодно произнесла:

— Разве это даёт тебе право так влетать в комнату и даже не здороваться с дядей?

— Мама, ты не понимаешь...

— Не понимаю. К тому же я, кажется, запрещала тебе видеться с ней...

— Мама, прекрати! Она замужем за грязнокровкой!

— За кем? — негромко переспросил Арктурус, то ли желая уточнить имя, то ли не поверив своим ушам.

— За Хитченсом! И говорит, что с ним счастлива.

— И что? Какое тебе дело до неё? Уж не хочешь ли ты сказать, что завидуешь ей?

Элли запнулась. Завидовала ли она сейчас своей сестре? Ей не хотелось признаваться в этом прежде всего самой себе и уж тем более говорить матери. Особенно в присутствии дяди. И мысль примчаться сюда, рассказать матери всю правду об изгнании Айлы, попросить помощи или совета уже не казалась Элли такой хорошей.

Бросив затравленный взгляд на свою мать, Элли выбежала из дома.

Вернувшись домой, миссис Лонгботтом отменила все свои визиты, сказавшись больной, и напилась.

_________

*Мы отдаём себе отчёт в том, что нашим читателям-неволшебникам не представляется возможным полюбоваться садами замка Лиметт самолично, но некоторое представление о нём они могут получить, посетив замок Вилландри. Для волшебников сообщаем, что Нижний и Средний сады открыты для бесплатного посещения в рабочие дни, а в выходные за вход в Средний сад надо заплатить. Верхний сад для посещений закрыт.