Студент года (гет)

Малфой слишком поспешил с предложением перемирия, находясь под косвенным давлением Хольма и сожалея о том, что причинил Гермионе физическую боль. Если бы не обстоятельства, он никогда не обмолвился бы и словом с подружкой Поттера. Жалкая попытка прекратить конфликт трещала по швам, им было не о чем говорить, так как каждая тема будет сведена к разногласиям войны, это неизбежно.

— Долго мы еще будем торчать здесь? — мрачно поинтересовался он, не будучи уверенным, что получит ответ.

Он почувствовал себя невообразимо глупо, до дрожи жалея о своем предложении. В последние два месяца его швыряло от ненависти до жалких стремлений изменить что-то в своей жизни, но сейчас он отчетливо понимал, что ничего уже не выйдет, слишком поздно.

«Какой же ты идиот, Драко. К чему этот тост за свободу от прошлого? Все равно все они считают, что ты гроша ломаного не стоишь, и ты сам в этом виноват».

— Мне нужен четырехлистник. — Гермиона даже не повернула голову в его сторону, копошась в начинающей желтеть траве. Она явно была не в духе, понимая, что обязана находиться в его обществе.

Малфой не собирался спрашивать, вряд ли она захочет говорить с ним после «Нокса», но заучка почему-то решила, что его это интересовало.

— Я прочитала в книге заклинаний занятную вещь… Оказывается, четырехлистник обладает мощным отталкивающим действием, как Амортенция, только наоборот. Никогда не слышала об этом, странно, что профессор Слизнорт не рассказывал нам, но, сдается мне, найти его так сложно, что…

А вот это уже было интересно.

— Вряд ли он понадобится тебе, Грейнджер, от тебя и так бегут, как от огня. — Он не считал это оскорблением, это было даже забавно.

Началось. Какая же ты дура, Гермиона, ты же знала, что Драко Малфой никогда не изменится! Надо было молчать! А вообще, надо было послать его еще раньше с его дурацким пивом и запустить кружку прямо в его белобрысую голову…

— К твоему сведению, от меня не бегут! И я не собираюсь использовать его!

— Неужели? — скрестил он руки на груди. — Даже Уизел не выдержал тебя больше двух месяцев. — И снова эта ухмылка.

Гермиона одарила его ледяным взглядом. Он разрывался между словом соблюдать перемирие и желанием посылать колкие замечания в ее адрес.

— Хочешь отвадить Крама? — Надменность вернулась в его голос.

— Нет! Это тебя не касается.

Драко ухмыльнулся.

— Я говорил, что у тебя проблемы в отношениях, и готов глотать слизней, если это не так. — Он сделал вид, что разглядывал стайку пролетающих птиц.

Черт. Да, Малфой был прав, у нее действительно были трудности в общении, не каждый готов был выносить ее правильный характер и бесконечные рассказы о том, что она прочла в своих стокилограммовых талмудах, но она встречала и «своих» людей!

— Не только у меня проблемы, заметь. — Гермиона явно желала его прикончить пронзительным взглядом. — Ответь честно, разве Панси ждет твоего возвращения?

Ах ты, стерва.

— Панси — это другое, — совершенно холодно произнес он. — Моя семья никогда не допустила бы отношений с Паркинсон, она не входит в «Священные двадцать восемь». — Слизеринец ощутил мелкую дрожь, как будто Люциус сейчас произнес через него эти слова.

— Знаешь, я вообще перестаю понимать что-либо, — пристально посмотрела на него она. — Почему же твоя семья ненавидит маглорожденных, но в то же время всех, кроме двадцати восьми «святейших», тоже считает неподходящей партией? Где же логика?

Ей никогда не узнать...

— Слишком много вопросов, — отрезал он, стиснув зубы.

Драко с трудом сдерживался, чтобы от бессилия не вылить в ее адрес порцию оскорблений. Его никогда не спрашивали об этом, но в последний год эти мысли крутились в его голове с поразительной частотой.

Зачем ей это знать? Ей всегда было интересно, что стоит за жестокостью Драко Малфоя, было ли это врожденным кретинизмом или следствием дефектного воспитания.

— История нашей семьи уходит в далекое прошлое, — надменно начал он. — Допустить примесь хоть ничтожного процента грязной крови — значит предать свой род.

«Род напыщенных кретинов…» — подумала Гермиона. Пауза затянулась.

— Ты тоже не считаешь Панси подходящей партией? — с вызовом спросила она, как будто хотела вытащить из него что-то, что скомпрометирует его семью.

— В таких семьях, как моя, все решено еще при рождении, и всем глубоко плевать на то, что я считаю. — Он стоял, вглядываясь в озерную гладь, отвернувшись от нее и скрестив руки на груди, удивленный своим откровением.

— Это не ответ, Малфой. — Она словно бродила по лезвию бритвы, еще немного — и он сорвется.

Малфой просто морально не мог соврать, до дрожи и боли. Он так и стоял, молча отвернувшись от нее, и долго размышлял. Думал о том, что никто больше ему не хозяин и он волен сам распоряжаться своим будущим… Но прошлое следовало за ним по пятам, продолжая регулировать его жизнь, как будто кто-то дергал до сих пор за невидимые нити, вбивая в его голову определенные убеждения и не давая ему дышать.

— Я считаю так же, как и моя семья.

Вполне ожидаемо. В семье моральных уродов не рождаются нормальные.

— Знаешь, почему мы ненавидим грязнокровок, Грейнджер? — Его тон был отталкивающе холодным, он даже не повернулся, так и продолжал стоять, разглядывая темные круги на воде.

Внутри у нее все опустилось. Она, видимо, задела запретную для него тему, но было слишком поздно.

— Вы вторгаетесь туда, куда не следует, и не осознаете, что есть вещи, которые вам никогда не понять.

Она ненавидела этот спокойный тон! Лучше бы он отпускал шуточки, чем говорил с ней так, будто Волан-де-Морт восстал из пепла.

— Чего именно нам не понять, Малфой? Что все для вас завязано на чистоте крови? Жаль, что даже после войны ты продолжаешь свято верить в традиции, чуть не угробившие половину магического мира!

— Половину магического мира чуть не угробили такие, как ты! Чего стоит охота на ведьм, когда за триста лет были истреблены десятки тысяч волшебников! Ты только вдумайся! Лорд Волан-де-Морт — пешка по сравнению с тем, что вытворяли обезумевшие магглы… И продолжали бы вытворять до сих пор, если бы мы не скрывались, — бросил он, развернувшись вполоборота

— Мне известна история! — Злость волной захлестнула ее. — И у всех есть свои промахи, но это не дает права вам сейчас уничтожать целые семьи магглорожденных! Скольких вы убили и за что?!

— Промахи?! Ты называешь это промахами? — Его ледяное спокойствие поражало, хотя по голосу было понятно, что тема его сильно задевала.

— Чего ты хочешь, Малфой? Если ты всерьез считаешь, что убийство людей можно оправдать принадлежностью к определенной семье, то ты болен! Лежать тебе в Мунго вечно, потому что глупо считать, что все люди одинаковы! — выпалила она, готовая развернуться и уйти прочь, даже не осознавая, что это бесполезный шаг.

— Нет. Глупо считать, что люди меняются, Грейнджер, — слова слетели с его губ и эхом отдались в ее голове, заставив сердце пропустить удар.

Его с детства учили сдержанности. Драко даже не помнил, когда в последний раз говорил то, что думал, а не то, что ожидали от него услышать. В семье не поощрялось проявление эмоций, если не сказать, что наказывалось, поэтому сейчас его выдержке можно было только позавидовать.

— Такие, как ты, не меняются точно. И мне жаль, что… — побоялась она произнести это вслух.

— Жаль что? — Для него это было ясно как день. — Что я не гнию в гробу вместе с остальными?

Если бы он посмотрел ей в глаза, он бы видел, как она вздрогнула.

— Я не такая, как ты. И я не хочу никогда больше говорить с тобой. Никогда!!!

— Взаимно.

Ее эмоции в настоящий момент вряд ли поддавались описанию. Обида, гнев, презрение и отвращение — все смешалось воедино. Уже не хотелось никаких магазинов, прогулок по летнему саду и чтений «Истории заклинаний».

Они кое-как дошли до парящего кувшина, где группа даже и не думала собираться, сели на разные концы резной скамейки и ждали, надеясь, что скоро этот ад закончится.

Какой же он идиот... Зачем он сказал всё это? Зачем нужно ворошить прошлое и говорить словами Люциуса? Семья мертва! «Такие, как ты, не меняются точно», — это было даже больнее, чем сын Пожирателей, убийца, предатель, и…

"Да, ты победила, Грейнджер, но клянусь, что ты никогда об этом не узнаешь..."

* * *

Когда к Малфою подлетела Астрид, он был глубоко погружен в свои мысли.

— Посмотри, что я купила, Драко!

Забравшись к нему на колени, девушка развернула бумажный свиток.

Грейнджер с отвращением отвернулась, не понимая, как Ларсон могла с такой легкостью демонстрировать ему свое расположение.

— Очень красивое, Асти. — Безразличие и омерзение. Гермиона мечтала сейчас никогда больше не слышать его голос.

У него не было моральных принципов, в нем не было ни капли доброты и сострадания, он руководствовался холодным расчетом, ненавидел магглорожденных, оскорблял ее все школьные годы, чуть не убил ее друзей, вступил в ряды Пожирателей на стороне Темного лорда, причастен к пыткам в Малфой-Мэноре... Этого было достаточно, чтобы Гермиона под прицелом палочки не подошла к нему больше ближе чем на пушечный выстрел. Возможно, она просто не желала видеть иное. Не сейчас.

* * *

Всё кончено. Драко стоял на пустом поле для квиддича, и холодный осенний ветер развевал его бесцветные волосы. Глубокий вдох, и свежесть вечернего воздуха наполнила его до краев. Он с любовью поглаживал тонкое древко метлы, как будто благодаря ее за то, что мог становиться собой хотя бы в ее обществе поздними вечерами.

Он любил полеты с детства. Люциус научил его летать раньше, чем говорить, и уже трехлетним мальчишкой он развлекал высокопоставленных гостей отца своими незаурядными способностями.

Драко резко оттолкнулся от земли и полетел высоко настолько, насколько могла ему позволить его не новая, но чрезвычайно шустрая метла. Оказавшись наверху и мчась со скоростью ветра, он закрыл глаза и глубоко вдохнул. Свобода… вот что это было. Внизу остались воспоминания о близких, предательство Паркинсон, навязчивая симпатия Астрид, презрение Грейнджер, глупая последняя надежда что-то исправить… И ему совершенно не хотелось возвращаться. Быстрее, еще быстрее… стиснув зубы. А из глаз, прикрытых от ледяного ветра, словно растворяясь в ночной тишине, покатилось несколько слез, которые были лишь отдаленным напоминанием того, что он все еще жив.