Путешествие на Восток (джен)

Песня звучала и отражалась, и Инголдо почти потерялся в ней, не зная, с кем говорит и о чём. Его собеседники не спешили себя называть; они рассказывали о себе, да — о своих трудах, о своих заботах. О том, что утром не видно солнца, а ночью луна сама на себя не похожа, что зимние холода только убивают, но не приносят мягкого одеяла снега. Что там, где есть снег — деревья не сбрасывают листья, и ветки ломаются под его тяжестью.

Бесконечный, выматывающий всю душу плач об искалеченной земле.

Он не знал, что им ответить. Он пробовал обещать свою помощь, конечно — но собеседники не могли не услышать, насколько он в себе не уверен. Да, он мог сделать еду съедобной, а воду — пригодной для питья, но здесь речь шла о куда, куда большем. О том, чтобы снять заклятье со всего края, сделать снова живым всё неживое. Инголдо не был уверен, что такое было бы под силу даже его наставнице, а Элеммирэ искусством не уступала некоторым майарам.

Но главное — он никак не понимал, кто с ним разговаривает! Не люди, конечно — хотя среди них бывали единицы, способные к чародейству, способность эта проявлялась совсем иначе, вот как у Костиана. Не тёмные твари, потому что от пения тёмных тварей не может быть так легко на душе. Но и не эльфы — хотя сходство было немалым, язык и форма песни собеседников были совсем другими, непривычными.

— Они идут сюда, — сказал он.

— Кто?

— Не знаю. Они, — пожал плечами Инголдо. — Хотят поговорить с нами.

— О чём?

— О... о том, как спасти это место, — с некоторым трудом подобрал он слова. — Понимаешь, они не хотят уходить. Они здесь были всегда, ещё когда не было людей. И они любят этот край.

— Любят... как можно любить землю, эльф? — Волчонок покрутил у виска пальцем. Жест сомнения в умственных способностях, Инголдо его уже выучил. — Она же даже не живая. Ты хоть умри за неё, она даже «спасибо» не скажет, продолжит себе быть, как была, что ты с ней ни делай.

— Разве?

— Думаешь, мне не кажется, что она плачет? — усомнился тот. — Жалобно так, жалко. Как щенок с перебитой лапой.

— Думаю, не кажется. Да, земля не имеет разума, не наделены им ни звери, ни птицы, ни растения. Но это не значит, что у них вовсе нет души...

— Да нет её! — вмешался Бессмертный. — Поэтому и работать с ними просто, жизнь выбил — и работаешь. А со всякими одушевлёнными ещё помаяться приходится. И вообще, опасно. Простите, молодой господин, за вмешательство.

— Я... не про ту душу, с которой тебе доводилось сталкиваться, — сдержал неуместный смех Инголдо.

— А какая ещё может быть? — удивился Волчонок.

— Та, которая плачет. Которая радуется солнцу и теплу весной, которая тянется к небесам. Которая ёжится от холода и спешит укрыться тёплым снежным одеялом. Которую ты чувствуешь, когда гладишь свою собаку и она тычется тебе носом в ладонь. Эта душа.

Тот задумался. Потом спросил:

— Это то, что под руками, да? Иногда трогаешь рукой дерево, а под ладонью что-то бьётся. Как мелодия. Но не здесь, здесь только горе.

Инголдо кивнул.

— И как эту мелодию можно любить? Хотеть, чтобы она была весёлой?

— Да, пожалуй. Весёлой или хотя бы спокойной. Лишённой боли и печали, — кивнул Инголдо. — А ещё землю можно любить иначе, не за её песню, а за воспоминания, которые она подарила. Так любят люди. Они до последнего сражаются за свой очаг и за могилы близких, хотя им не дано слышать. Они любят память, заключённую в дереве и камне, в работе своих рук, в могилах своих близких.

— И умирают за память?

— Да. Или живут ради неё.

— Тупо как-то. Память же никуда не денется.

— Как же, не денется? Умрёт человек, уйдёт эльф — вот и памяти не стало. А дом стоит, свет горит — и пока он стоит, будет жить память о тех, кто его построил, даже если их имена забудутся. Поле помнит того, кто распахал его и засеял. Река — того, кто запер её плотиной и опоясал мостом. Камень помнит того, кто обтесал и приручил его, и дерево — того, кто дал ему новую жизнь после краткой смерти.

— А если раскопать могилу, можно, пожалуй, узнать, как одевались люди, чем работали и что считали ценным, люди же хоронят всякую утварь вместе с трупами, — согласился Волчонок. Мыслил он... в своём духе. — И тогда даже если пройдёт много веков, память вернётся. Ты прав, эльф.

Он, положим, имел в виду нечто иное, но пока что и этого хватало.

А собеседники были всё ближе и ближе — вот уже слышны стали их шаги: тяжёлые, неторопливые. Звучали они странно — словно целая роща скрипела под сильным ветром, гнулась, но не ломалась, словно гигантские камни падали с небес на землю. Даже по следам было понятно, что собеседники должны быть гигантами — но слышать их шаги, чувствовать, как дрожит под их ногами земля... совсем другое дело.

Наконец, показались.

Их было трое, схожих между собой и всё же различных, похожих... похожих на тот облик, в котором владыка Ульмо всегда корил Инголдо за торопливость. Не человек, не эльф, не дерево — а нечто среднее, почти уродливое, но гармонично-прекрасное. Одеты они были только корой, но не казались нагими; их волосы походили на множество тонких ветвей, но оставались волосами. Пальцев у них было много, куда больше, чем полагалось детям Единого — но и это не мешало их правильности и оставалось по-своему красивым. У мужчины на грудь спускалась серебряная борода, похожая на ленты лишайника; у женщины среди её волос-ветвей цвели цветы, огромные и яркие. А третьим был ребёнок — определённо ещё ребёнок, и ростом меньше, и тоньше, и волосы у него пока не отросли и стояли дыбом, жёсткие и непослушные.

Они подошли ближе, и Инголдо разглядел, какие у них глаза. Огромные зелёные колодцы, в которых мерцали тысячи золотистых искр — мерцали и гасли в глубине, где за радостью скрывалась вековечная печаль. Такие глаза были у валиэ Йаванны. Не её ли это дети, о которых говорили неясные легенды времён Великого Похода?..

— Вы... пастыри лесов? — спросил он тихо.

— Эй, nadilar! — поприветствовал их низким голосом мужчина.

Забавно: Балан никогда здесь не бывал — а его любимое словечко вот оно, живёт. Конечно, это логично, талиска ведь, но всё равно забавно. И сердце щемит немного. И само словечко забавное: так можно обратиться к другу, любимому... а можно — к соседу, что проснулся за пару часов до рассвета и решил, что если уж он не спит, то никому не надо спать. Что-то подсказывало Инголдо, что они все подходили под третий вариант.

— И вам привет! — вперёд шагнул Волчонок. — Кто вы такие? Что вам от нас надо?