Дело в теле (джен)

Дана воспринимала происходящее как в тумане, после неожиданной и очень неприятной аппарации она почувствовала себя словно отходящей от наркоза, причём не самого удачного. Сознание до сих пор не могло поверить в то, что происходит, единственным реальным ощущением казалась боль от холода.

Она оказалась на продуваемом всеми ветрами скалистом берегу. Ноги укололись об острые ледяные камни, налетевший порыв ветра распахнул полы её халата, наброшенного поверх тонкой синтетической ночной сорочки, и обдал ледяными брызгами. Её подтолкнули вперёд, и она едва не упала в лодку, но чудом удержала равновесие и осторожно переступила на борт, ощутив пальцами ног шершавые сырые доски, чуть влажные и даже склизкие. Аврор, плотнее запахнув мантию, брезгливо поморщился, ступив толстокожими сапогами следом.

— Сэр, — подрагивая от холода, смиренно сказала Дана. — Можно мне хотя бы одежду?

— Таким как ты не положено, — ответил он, взмахнул волшебной палочкой и Дана, вскрикнув, упала, когда лодка резко сорвалась с места и поплыла в море.

Чем дальше оставалась линия берега, тем сильнее начинало жечь беспокойство, а холод, казалось, вонзал свои иглы даже в кости.

— И часто у вас заключённые умирали от обморожения ещё до начала следствия? — едва шевеля губами, спросила она.

Заговорив, она почувствовала себя чуть легче, более живой. Волшебнику же, судя по его виду, было лишь слегка зябко.

— Нечасто, — с безразличием бросил он. — Чаще от поцелуя дементора, но это если очень опасный преступник. Шпане вроде тебя пока не грозит.

— А если вы неправы?

Волшебник повернулся к ней с непониманием на лице.

— Если человек невиновен? Что тогда?

— Волшебное правосудие редко ошибается, — ответил он.

— Но всё таки?

— Отпускаем, — он пожал плечами. — И приносим извинения.

— И всё?

Волшебник фыркнул и отвернулся.

Дана уже ненавидела волшебный мир. Дана очень его ненавидела.

Устроившись на носу лодки, она плотнее закуталась в жалкую видимость одежды, что была на ней, насколько это позволяли связанные за спиной и уже окоченевшие руки.

— Я всего лишь защищала свой дом, — сказала она. — Почему меня везут в тюрьму, без суда и следствия, а человека, который на меня напал — нет? Я уточняла ещё в школе, в волшебном мире волшебник имеет право защищать свой дом любыми способами, кроме противозаконных.

— У нас другие данные, — ответил аврор. — По нашим данным, ты напала на него. С отягчающими обстоятельствами. Мы всё проверим. Но по закону на время следствия преступник должен быть изолирован от общества.

— Я не преступник, — отрезала Дана, чуть приподнявшись, несмотря на иррациональный страх, усиливавшийся с каждой секундой. — Подозреваемая. Не путайте, чёрт возьми, понятия.

— Не учи меня делать мою работу! — рявкнул аврор и достал волшебную палочку.

Дана отпрянула.

— Экспекто Патронум! — проговорил он, отведя палочку чуть в сторону.

Из кончика палочки полился серебристый сгусток света и через несколько секунд сформировался в миниатюрную чихуа-хуа, которая приземлилась прямо перед ним. От волшебного животного веяло теплом.

Ещё секунда — и нос лодки стукнулся о берег. Непроницаемый ночной туман расступился, Дана увидела уходящие вверх острые скалы и мрачные скалообразные стены и башни замка. Это был полный антипод чудесного и сказочного Хогвартса, эдакая классическая твердыня изначального зла, над которой кружили мрачные чёрные призраки замученных в её стенах людей. Дана словно приросла к лодке от страха.

— На выход, — резко приказал аврор. — Пошевеливайся.

Дана не шелохнулась.

Взмахнув волшебной палочкой, он пробубнил что-то под нос, её приподняло над лодкой и швырнуло к берегу. Дана приземлилась, оцарапав колени, едва успев сгруппироваться и защитить лицо.

— Ну и как, твою мать, я должна теперь вставать? — выругалась она.

Аврор резко поднял её и, не дав почувствовать покрытые ледяной коркой скалы под ногами, толкнул вперёд. Дана пошла.

Откуда-то спереди выплыло жуткое существо в чёрном балахоне и направилось к ним, Дану затрясло от ужаса, серебристая собачка бросилась вперёд, и существо шарахнулось в сторону. Больше этих тварей они не встречали, хотя, когда туман чуть расходился, Дана видела подобные ему тени, что кружили вдалеке.

Они вошли в стены замка. В коридорах, освещаемых блеклыми голубоватыми факелами, которые давали мало света и совсем никакого тепла, воняло плесенью и разлагающейся плотью. Воображение Даны тут же нарисовало не дождавшихся своего суда заключённых, которых не торопились даже хоронить. Что было хуже всего, она могла оказаться права.

А ещё кругом были решётки. Наверное, каждые тридцать метров, ну точно на каждом повороте, аврор останавливался и отпирал заржавелые замки волшебной палочкой, после чего решётки медленно, со зловещим грохотом, поднимались. Не тюрьма, а лабиринт. Дана не представляла, зачем здесь нужны были ещё и решётки, в месте, где холод и страх парализовал настолько, что единственным желанием было свернуться калачиком на полу и как можно скорее умереть.

Дана старалась держаться как можно ближе к серебристой собачке, но та постоянно куда-то отбегала, просачиваясь сквозь стены и решётки, для того, чтобы отогнать подальше жутких потусторонних тварей — дементоров.

Наконец, они оказались перед настоящей дверью, почти чёрной, покрытой толстым зеленоватым слоем не то плесени, не то мха. Хотя, откуда в этом загробном царстве живой мох?

Аврор постучал. Дверь открылась. На пороге стоял седой мужчина, у его ног тёрся довольно крупный серебристый кот, похожий на манула. Предвкушение в глазах старика сменилось разочарованием.

— Я думал, смена, — протянул он.

— Ещё три часа, — ответил аврор, посмотрев на часы. — Да ты и сам знаешь, нарушать график нельзя. Нужно сопровождение в камеры предварительного заключения третьего уровня.

Аврор передал волшебнику свёрнутый пергамент. Тот развернул документ и посмотрел на Дану пронзительным взглядом.

— Опять ребёнка сцапали, — вздохнул он. — Что ж эта девочка натворила-то, что её как особо опасную-то?

— Она совершеннолетняя, — ответил аврор. — И она преступник.

— Подозреваемая, — поправила Дана.

— Ничего, скоро сил права качать у тебя не останется.

Дана была с ним не согласна. Сил у неё уже не осталось. Мозг был занят в основном обдумыванием того, что это за камеры предварительного заключения, в которые даже вооружённый волшебной палочкой аврор не может идти в одиночку.

Старик вынес из своей каморки фонарь, настоящий, тёплый, с весёлым красно-жёлтым огоньком и со вздохом зашаркал вперёд.

Они спустились на один этаж, в подземелье.

— Я определю вас в самые удобные в вашем положении апартаменты, мисс, — скалясь, обернулся он. — Чем хорошо подземелье — никаких ветров, все дементоры наверху, здесь только патрули шастают. Вам, досудебным с отягчающими, не положено томиться в башнях. Вот потом успеете насладиться обществом дементоров сполна. А то вдруг приговорят к поцелую, а подсудимый-то уже свихнулся за месяцок-другой на казённых харчах.

Он неприятно засмеялся и Дане показалось, что вот как раз он уже слегка свихнулся. Впрочем, не стоит забывать, что маги все в той или иной степени сумасшедшие, каждый второй. Или как там сказала Петуния.

Пока азкабанский сторож со специфичным чувством юмора шёл впереди, далеко освещая покрытые плесенью коридоры фонарём, а серебристые животные настороженно кружили вокруг них, аврор замыкал конвой. После очередного поворота Дана вздрогнула, увидев тянущиеся к ней из-за решёток исхудалые руки, и увидев искривлённые в мычании лица, а потом поняла, что тянутся не к ней, а к свету и теплу, жалкие крохи которых они принесли с собой. Люди выглядели так, будто провели здесь вечность. Один, другой, третий. Всего четыре соседа. Они что-то бормотали, все вместе, но их речи было совсем не разобрать.

Дана почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Она не могла себе даже представить, что где-то всё ещё могут обращаться с людьми подобным образом и тем более что это будет вполне легально.

О да, людей похищают тайные преступные организации. Проводят над ними бесчеловечные эксперименты. Иногда даже отпускают. И всё это проделывают незаконно, тщательно запутывая и замазывая следы. Человеческое возмущение снесло бы к чертям любое правительство, замешенное в подобных чёрных делах, если бы правда просочилась наружу. Любые зверства приходилось скрывать.

Но на законных основаниях держать в таких условиях и под таким давлением... Официальная тюрьма. И, чёрт возьми, всё правильно и хорошо, с точки зрения местного средневекового государственного аппарата и такого же дремучего населения. Борьба добра со злом. Маги вряд ли слышали о конвенции о правах человека, не говоря уже о презумпции невиновности. Вот ей инкриминируют даже не убийство, не шпионаж, не что-то такое, за что в цивилизованном мире сажают далеко и надолго в комфортабельную камеру три на четыре.

Скрипнула и лязгнула дверь. Дана оказалась за решёткой. Верёвки на запястьях словно растворились и она чуть не упала от неожиданности.

Резко развернувшись, она вцепилась в решётку. Язык словно прирос к нёбу, она могла только наблюдать за происходящим расширенными от ужаса глазами. Тюремщики молча развернулись и зашагали прочь, даже не замечая тощие ободранные руки, которые пытались ухватиться за их одежду.

Дана всегда поражалась таким ублюдкам, которые "просто делают свою работу", выполняя бесчеловечные распоряжения высокопоставленных сволочей, спокойно сбрасывают муки совести, объясняя любые зверства долгом, уставом, приказом. Если бы не было исполнителей, готовых убивать, пытать, мучить, резать и отворачиваться от молящих о помощи, закрывать глаза на бесчеловечность и жестокость, ни один зловещий заговор бы не пошёл дальше разговоров шёпотом, ни одно преступление против человечества не состоялось бы. Но нет, они каждый раз проходят мимо истощённых рук, измождённых лиц, мимо тех, кто несёт непонятное наказание за не доказанные и даже не совершенные преступления, а потом приходят домой и спокойно спят, чтобы завтра снова идти на такую рутинную работу...

Сначала погас свет. Потом Дана услышала, как с грохотом опускаются решётки. Она насчитала три прежде чем всё стихло. Потом пришёл дикий холод, страх и боль.

Чей-то осипший голос из пустоты протяжно запел «Зелёные Рукава», жутко фальшивя и через минуту сорвавшись на кашель. Потом запел снова, Дана поняла, что это женский голос. Кто-то застучал жестянкой с другой стороны. Дане захотелось начать подвывать им, лишь бы страх унялся.

— Кто-нибудь вменяемый здесь есть? — набравшись сил, крикнула она в пустоту.

— Все сдохли! — радостно прокричали в ответ и жестянка стала стучать вдвое быстрее.

Дана села на сырую солому, в изобилии покрывающую пол камеры и обхватила руками колени.

Нет, она здесь не надолго. Это обычный акт запугивания, трудно не понять. Она ещё никому не помешала, не знает слишком много, её не нужно срочно убирать. Простая девчонка-маглокровка. Держать её здесь дольше необходимого воспитательного процесса совершенно бессмысленно. Скоро за ней придут заинтересованные лица. Азкабан страшная тюрьма, придут за ней очень скоро.

Дана ненавидела волшебников. Ох, особенно тех волшебников, что сидят сейчас у власти, издают законы и позволяют держать живых людей в таких условиях, считают это нормальным и достойным наказанием. Особенно того волшебника, волей которого она сама оказалась здесь.

Глаза привыкли к темноте и света, испускаемого блеклым голубым фонарём где-то за поворотом, стало уже достаточно, чтобы можно было рассмотреть три чёрных силуэта омерзительных тварей, медленно парящих по коридору. Словно восставшие из могил.

Женщина, которая пела, перешла на вой. Остальные звуки стихли. Сначала.

Потом был свет. Визг тормозов. Грохот. Кровь. Боль. Повернув голову, Дана увидела Малдера с метровым металлическим штырём, пробившим его грудь. Она закричала. В этой жизни она могла кричать. Тогда она издавала лишь глухое бульканье, пуская кровавую пену и видя перед собой только мёртвые пустые глаза. Мёртвые навсегда. В этот раз смерть взяла их за глотки по-настоящему.

Но и в этот раз она смогла уйти.

Дана пришла в себя от звука своего крика. Дементор висел прямо перед её камерой, чуть наклонившись вперёд и ловя каждую каплю её боли.

Все эти дни она не позволяла себе думать об этом. Ни единой мысли, которая могла бы привести её к последнему воспоминанию её прошлого. К пониманию того, что Малдер действительно мёртв.

Раньше быстрый ритм жизни, напряжённый график, огромная нагрузка не позволяли остановиться и задуматься. Дана сознательно делала так, чтобы всё, что она могла в конце дня, добравшись до кровати — это закрыть глаза и уснуть без снов, дав организму за четыре-пять часов хоть как-то восстановить силы. Она отняла у себя возможность предаться переживаниям, оплакать и пережить.

Как заправские хирурги, эти твари нашли самое больное место. Рану, которую она не успела... Нет, даже не хотела обработать.

— Не-на-ви-жу вас! — заорала она, со всей силы стуча по решётке.

В следующий раз она очнулась уже лёжа на полу, свернувшись калачиком и прижав ноги к груди.

Она не считала, сколько рез она испытывала ужас перед лицом смерти. Сколько раз ей было больно, страшно и тяжело. Сколько раз она уже теряла его, себя, родных, друзей... Это было так часто, что она в глубине души начала уже верить, что они с Малдером, в отличие от всех людей, бессмертны.

Это было не так. Ей казалось, дементоры смеются. Но в тюремном коридоре давно уже никого и ничего не было. Приподнявшись, она закашлялась, а потом почувствовала, что надорвала голос.

Азкабан.

Самая страшная тюрьма в мире.

Дана поняла, почему.

Кошмары стали её неотступными спутниками. Иногда Дана приходила в себя от собственного крика, или расцарапав себя в кровь. Или же когда дементор отлетал от её камеры, переключаясь на других узников. Тогда чаще приводили в чувства их крики и проклятья. Появление дементора она обычно пропускала. Вот она сидит на холодном полу и вдруг внезапно её словно выбрасывает в другую реальность.

Она снова ощущала все худшие моменты своей жизни. Ужас, паника, бессилие, которые она испытывала, когда Спендер-младший вколол неизвестно что её сыну, в тот день, квинтэссенция всех страхов её жизни, никогда она не боялась так сильно до или после. Благодаря дементорам, она не только возвращалась туда, но и застревала в этом ощущении на невообразимо долгую вечность, пока боль от расцарапанных рук не выдергивала её в мир не менее тошнотворной яви.

Дементоры вернули и кошмары, которые, казалось, отпустили её ещё много лет назад. Чувство облегчения, сменяющееся ужасом, когда улыбающееся лицо социальной работницы, уносящей Уйльяма, менялось на мерзкую физиономию охотника, а потом всё затягивало едким дымом ненавистного дешёвого табака «Морли». Вязкий туман, в котором невозможно было ничего увидеть, никого найти, детский плач, бесконечным звоном раздающийся в ушах, её собственный крик. Тогда только присутствие Малдера помогло со временем перебороть эти бесконечные кошмарные сны, он успокаивал её, укачивал, убаюкивал. Теперь он был мёртв, необратимо, неизбежно, навсегда, его больше не будет рядом и никто не сможет помочь. Один ужас наслаивался на другой: потери, потери, потери. Она кричала до хрипоты и разбивала руки о решётку, пытаясь дотянуться до мерзких капюшонов сосущих её эмоции демонов.

В какой-то момент она пришла в себя, очнувшись на середине кошмара, и увидела по ту сторону решётки пару блеклых потрескавшихся сапог, выглядывающих из-под мантии. Она ощутила, как на неё опустилась тёплая, шерстяная ткань и даже смогла различить, что человек, принесший одежду, сед, это было видно благодаря лёгкому свечению волшебного кота, отогнавшего в сторону группу дементоров. Местный тюремщик. Значит, не всё в нём прогнило, решила Дана, поспешно кутаясь в старую, но тёплую мантию. Есть место и для сострадания. Или они просто заботятся, чтоб заключённые не умирали раньше времени.

— У меня смена, — сказал он, обращаясь больше в пустоту, чем к ней. — Сверху приказа не было, кроме меня тебе одёжку и не придумает никто принести.

Дана благодарно кивнула, не решаясь заговаривать: горло нещадно саднило, её трясло. Значит, прошло всего три часа. А она думала, вечность.

— Дементоры сюда как паломники зачастили, — продолжил он. — Никогда такого не видел. Видать, у тебя есть чем поживиться. Когда ж ты в свои годы понавидаться-то успела?

Он покачал головой и, не дожидаясь ответа, развернулся. Впрочем, Дана и не собиралась отвечать, только запоздало подумала, что если бы втянулась в разговор, серебристый кот держал бы дементоров в стороне ещё какое-то время.

Тюремщик остановился у дальней камеры и передал туда ещё ворох одежды и что-то, похожее на яблоко. Задерживаться не стал, слегка качнул волшебной палочкой и кот, потеряв всякий интерес к дементорам, заструился следом. Едва погас последний отблеск его свечения, демоны вернулись к прерванному занятию.

Кошмары сменялись бесконечной тьмой, тьма кошмарами. Через несколько встрясок от эневейта, она, наконец, очнулась после ледяной воды, обдавшей ей лицо. Перед ней всплыла смутно знакомая физиономия с обсыпанным веснушками носом. Человек щёлкал над правым ухом пальцами и засветил волшебной палочкой прямо в глаза, едва они открылись. Дана выругалась, жмурясь и отворачиваясь.

— В сознании, — удовлетворённо заключил он, выпрямившись. — А кипишу навели.

Неожиданно для себя Дана смогла узнать его только по начищенным ботинкам с набитым узорчатым львом на левом голенище. Холёный ублюдок от правосудия аврор Прюэтт.

— Так, может, давайте переведём на нижний уровень, сэр? — владельца второго голоса Дана опознать не смогла. — Свихнётся раньше времени, кому потом отвечать?

— Перед кем отвечать? — Прюэтт передёрнул плечами и вышел из камеры. — Родни среди магов у неё нет, план Министерства по раскрываемости выполнен. Да и за что отвечать? Какие у неё могут быть страшные воспоминания, ты на неё только посмотри. Мишку плюшевого родители не купили, любимый хомячок сдох. А раскисла... Ну типичная кисейная барышня из особо нежных. Главное, чтоб не сдохла ненароком, тогда и в правду хлопот. Закрывай.

Второй волшебник взмахнул палочкой и дверь с лязгом заняла своё место.

— Не скажите, сэр, — нерешительно проговорил он. — На плюшевых мишек дементоры так не тянутся. Недельную норму патрулирования уже выполнили, положено дважды в день, а они чуть не каждый час сюда шастают.

— Ну а ты на что своё кресло просиживаешь? Контролируй это зверьё. Того гляди, эти твари целоваться полезут, а вы моду взяли в своих кабинетах запираться и только на обход вылезать. Кто выполняет прямые обязанности, тем проверки не страшны.

Прюэтт со смешком похлопал волшебника по плечу и зашагал прочь. Весело ему, сволочи. У дальней камеры он, как и сменившийся тюремщик, остановился и кивнул в ту сторону.

— Ты смотри у меня. Если опять будет в обмороки грохаться, сажай её к этой, если надо, разрешение на совместное пребывание будет. Вдвоём дементоры легче переносятся. И больше никаких поблажек. Меня по таким пустякам больше не вызывать. У меня выходные. Племяш родился.

Волшебники ушли.

Дана медленно поднялась: близкое присутствие дементоров больше не чувствовалось. На стенах слабо горели голубоватые факелы. Впервые за несколько часов её оставили в покое, привели в чувство и дали время. Она смогла осмотреться.

Камера была крошечной. Влажные стены, влажный, покрытый вонючей чернеющей соломой пол. Из мебели пустое ведро в дальнем углу. Ей повезло стать обладательницей очень плотной шерстяной мантии с капюшоном, которая, несмотря на общую сырость, насквозь до сих пор не промокла, значит, времени прошло совсем не вечность. Себя она чувствовала препаршиво. Общая слабость, боль в горле, саднящие руки из-за содранной верёвками кожи, зудящие стопы после прогулки по неприветливым местным скалам босиком. Клокочущая ненависть к волшебникам в груди. Вряд ли другие узники, побывавшие в местных камерах предварительного заключения, чувствовали себя лучше. Волшебное общество задумывалось, что растит самому себе непримиримых врагов? Или оно не умело думать?

Дане удалось устроиться в дальнем углу своей камеры, собрав с пола почти всю более-менее сухую солому. Передвигаться приходилось осторожно, чтобы не потревожить и без того пораненные ноги. Становилось страшно от мысли, сколько бактерий и прочей микроскопической дряни с гнилого пола проникнет в её тело через порезы, сколько уже проникло.

Дана заставила себя думать о том, что за ней придут, по логике вещей придут довольно скоро, и уж вряд ли позволят умереть от сепсиса. Правда, ноги не нужны для того чтобы выйти замуж и рожать здоровых детей. Её передёрнуло. Нет, заполучив безногую невесту вместо ожидаемой красавицы, Джеймс расстроится, а папе вряд ли хочется расстраивать Джеймса.

По коридору медленно растеклось протяжное пение осипшим голосом, как будто материальный якорь, подтверждающий реальность происходящего. На этот раз колыбельная. Другие заключённые признаков жизни не подавали. Впрочем, может, они тоже поуютнее устроились в своих камерах и пытались поспать после бесконечной череды патрулей под удачный аккомпанемент.

Как тут вообще можно устроиться поуютнее? Тем не менее, Дана быстро заснула, буквально провалившись в блаженное небытие. Во сне не было ничего, ни образов, ни звуков, ни мыслей. Пустота.

Впрочем, долго эта пустота не продержалась. Дана не успела ни выспаться, ни отдохнуть. Из пустоты, сразу, без предупреждения она оказалась на операционном столе, чувствуя в своём теле, наверное, тысячи игл. Она надеялась так никогда этого и не вспомнить. Затёртые воспоминания, не более чем смутные образы, которые, казалось, она видела, скорее, в кино... Раньше. А теперь она снова в проклятом вагоне и может назвать каждую болезненную операцию, производимую с её телом. Это действительно были люди, но теперь она могла с лёгкостью опознать каждого по глазам, равнодушно смотрящим со скрытых масками лиц. Большая часть этих людей была уже заслужено мертва. И боль. Эти гады не пользовались анестезией, с них хватало наркотиков, которыми они и без того её накачивали, но в момент операций и опытов организм должен быть чист...

Как оказалась, она каталась по полу в своей камере и сцарапывала с себя кожу в тех местах, где, ей казалось, в неё вонзались иглы и присоединялись аппараты. Даже после того, как ушли дементоры, она продолжала кричать, потому что вернуться из кошмара так просто, словно вынырнуть в реальный мир, она уже больше не могла. Молодой тюремщик грязно ругался, пытаясь её остановить, пока не наложил Петрификус. Магия прошла через тело подобно электрическому разряду, Дану встряхнуло и она пришла в сознание, перестав чувствовать тело, и с ненавистью уставилась на одного из тех, кто теперь пытал её. Он ничуть не лучше тех, из той жизни.

Тогда её тоже подлечивали после особо опасных опытов. Чтоб не сдохла. Прямо как сейчас. Волшебник с брезгливым выражением на лице размазывал по повреждённым участкам её кожи какую-то жутко вонючую мазь. Дана не чувствовала прикосновений, но видела, как он рассержен и сосредоточен.

— Понимаешь меня? — спросил он, поймав её взгляд.

Дана не могла кивнуть, но ему это не требовалось.

— Будешь так делать, мне придётся тебя связать, чтоб не занималась членовредительством. Иначе Прюэтт с меня голову снимет, придёт сюда в понедельник, а вместо подозреваемой у него кровавые ошмётки. Хочешь сидеть связанной до понедельника?

Качать головой тоже не потребовалось. Тюремщик был понятливый.

— Цацкайся с ней, возись, — ворчал он, запирая камеру, словно она могла куда-то убежать. — А чего цацкаться, с такими кошмарами невинных овечек не бывает.

Дана проводила его ненавидящим взглядом. Из дальней камеры его мантию ухватила тонкая белая рука.

— Колдомедика, — тихо попросил тот голос, который пел. — Пожалуйста.

— Сиди ты, — выругался он. — У колдомедиков выходной. Той вон похуже тебя, сидит не рыпается, вопросов не задаёт, права не качает. Её на нижний уровень не перевели, тебе и подавно, на тебе тройное непростительное висит.

— Вы пожалеете, — процедила женщина.

— Жалеть тут тебе положено. Ваша черная семейка вся вышла. Мужу твоему полгода Азкабана по смягчающим дали, брат скрывается. Тебе повезло ещё, что метки на тебе нет, куковала бы уже вместе с мужем. А так жди суда и не рыпайся. Чай, не сдохнешь. А там глядишь, один поцелуй и отмучаешься. Выродки.

Тюремщик сплюнул на пол.

— Будь ты проклят! — закричала ему вслед женщина.

Дана была с ней солидарна.

Оставшееся время до следующего патруля дементоров Дана слушала, как протяжные тоскливые песни узницы переходят в вой, а потом в крик, потом недовольное «Заткнись уже!» на несколько минут заставляло её замолчать или разразиться жуткой ответной бранью, и через несколько минут снова всхлипывание, крик или песня. В некоторых случаях мужской голос из камеры рядом что-то подпевал, чаще меняя слова песни на похабные, или оттуда просто доносилось равномерное звяканье пустой консервной банки. Заключённый из ближайшей к Дане камеры ворчал: «Концертный зал, блин» и тяжело вздыхал или стучал по решётке когда странный дуэт становился особенно раздражающим слух.

Будни у узников Азкабана в камерах предварительного заключения были, что ни говори, весёлые. Пока дементоров рядом не было. Но, похоже, тюремщик всё-таки их приструнил и они, если повезёт, будут приходить строго по графику, дважды в день.

Песен через тридцать узница слегка охрипла и Дана поняла, что проснулась от тишины. Оказывается, в этом адском месте и под такую какофонию можно спать, и даже гораздо лучше под какофонию, потому что тишина создавала жуткое впечатление, будто все внезапно умерли.

Она подползла к решётке.

— Эй! — позвала она в пустоту. — Эй, кто-нибудь.

— Слушай, помолчи, — громко прошептал ворчун из соседней камеры. — Не слышишь — заснула она. Умаялась. Да мне её песенки до конца жизни в кошмарных снах будут мерещиться.

— Сэр, — прошептала Дана. — За что вы тут?

— А ты кто такая, чтоб я тебе отвечал? Никак, утка подсадная, видел я, как охрана с тобой носится, берегут. Не скажу я ничего. Мне хоть поцелуй давайте, а своих я не сдам. Посиди, понюхай, каково нам тут живётся. Может, совесть кто из вас поимеет.

Дана не стала его ни в чём переубеждать и просто отошла от решётки.

Ей не оставалось ничего кроме как устроиться на своей подстилке и, уставившись в никуда, делать то, чем она упрямо не желала заниматься всё последнее время. Бесконечно думать. Мысли были невесёлые.

Например, с чего она взяла, что её просто перенесло в прошлое? Больше всего, конечно, хотелось верить, что все её близкие, все, кого она когда-то потеряла и ещё потеряет, в этом отрезке времени живы и прекрасно себя чувствуют. Что она сможет вырваться из угла, в который загнали Лили Эванс её могущественные противники, найдёт их и... Ну хотя бы убедится, что с ними всё хорошо и даже сможет какое-то время побыть рядом под оборотным зельем. Но эти догадки были ни на чём не основаны, рациональных подтверждений этому не было.

За все годы работы в «Секретных материалах», она хоть раз сталкивалась с волшебниками? Или хотя бы со следами их присутствия? Нет, ни единого раза. Конечно, в местном волшебном министерстве магии был целый департамент по стиранию памяти, корректированию сознания и заметанию следов. Но, как профессионал, Дана прекрасно знала, что всех следов не скроешь, особенно оставленных не слишком осторожными и непоследовательными волшебниками. Следы оставляют все, всегда бывают осечки.

Вполне вероятно, в том мире, в той вселенной, откуда Дана родом, никаких волшебников нет и не бывало. И это не обмен телами со скачком во времени, это... Дана не нашла слов, чтобы как-то охарактеризовать то, что произошло. Пока не нашла. Но в лучшем случае, по версии, которую обязательно выдвинул бы Малдер, она — путешественница между мирами, в худшем, по версии, на которой настаивала бы сама, если бы это не касалось её напрямую — порождение разума Лили Эванс, которая придумала себе идеального защитника из мира без магии. Почему нет? Это было гораздо больше похоже на истину, чем все её притянутые за уши теории, в которые ей просто хотелось верить. Такую весьма известную болезнь как диссоциативное расстройство идентичности никто не отменял. Просто Дана упорно не хотела верить, что она — всего лишь симптом болезни.

От этого хотелось выть в голос, но Дана держалась. Навоется ещё, когда потусторонние тюремщики устроят очередной обход. Да и пусть действительно соседи поспят. Её-то скоро вытащат, а им ещё долго.

Время в Азкабане не существовало. Каждый час подобен вечности.

Следующий патруль она перенесла не легче, может, даже тяжелее. В этот раз всё нарастало постепенно, насытившиеся с прошлых визитов дементоры не кинулись сразу к ней, а сначала посетили остальных заключённых, и Дана теперь могла по собственному опыту сказать, что у боли, страха и отчаянья есть свой собственный спектр. Сначала усилились все тяжёлые мысли о собственной ненастоящести и о том, что никогда больше не увидит своих родных, да и не было никого и ничего никогда. Потом знакомая тоска и страх скорой приближающейся смерти, сотню раз испробованный на вкус. Потом пугающие видения прошлого, которые не сгладила даже мучительная вера в то, что это прошлое никогда не существовало. Потом все ощущения полностью завладели её сознанием и она больше не чувствовала себя на полу своей камеры, она вернулась в самые ужасающие моменты своего прошлого. Далеко не каждому человеку было дано испытать за полную человеческую жизнь то, что свалилось на неё за неполные десять лет и было помножено на потерю всех ниточек, которые связывали с тем, что некогда было дорого.

Ну вот что стоило Лили придумать себе персонажа попроще, неужели было обязательно наделять этим мучительным багажом?

Дана даже запомнила тот момент, когда она провалилась в блаженное и абсолютное беспамятство.

В себя её снова приводил местный тюремщик. Он, не в пример прошлому разу, грязно ругался, негодуя о том, что все нормальные заключённые сидят смирно, пить не просят и в обмороки после каждого патруля не падают. На его памяти вообще не было случаев, чтоб кто-то не только вопил и выцарапывал себе глаза, но и падал в обмороки, и на памяти коллег, он поднапрягся и спросил. И вот теперь он вместо того, чтобы спокойно пить горячий шоколад в своей уютной каморке в окружении тёплых патронусов дежурных ребят, вынужден после каждого патруля как по расписанию сюда бегать и проверять, не сдохла ли дорогая гостья, потому что желторотикам из бригады он этого доверить не может, шкуру спустят с него, а не с них.

Наконец, выговорившись о наболевшем, он запихал в рот Дане что-то тёплое и тающее, грубо поднял её на ноги и поволок из камеры. В стороне она заметила молодого волшебника, который сосредоточенно контролировал своего патронуса и старался не смотреть по сторонам, на лбу его выступили отчётливые капельки пота. Судя по возрасту, едва ли старше восемнадцати, наверняка какой-нибудь стажёр, первый раз нёс службу, вот и прифигел слегка от местных обычаев. Дана с усилием держала голову и вымученно улыбнулась ему, он же от этого отшатнулся, будто увидел жуткое привидение. Подобное выражение лица бывает у первокурсников на первом вскрытии трупа недельной свежести.

Дана даже захихикала, когда ей пришло на ум это сравнение, так, хихикающую, её и втолкнули в другую камеру. Здесь было просторней раза в полтора-два, солома свежее, в дальнем углу сооружено нечто вроде тюфячка, на котором сидела, подтянув ноги к груди, узница, насколько Дана понимала, пела именно она. Под самым потолком светила блеклым светом лампа, чем-то похожая на керосиновый фонарь, однако холодный огонёк внутри был явно магического происхождения. Ни дать-ни взять, камера премиум-класса. Узница не шевельнулась, только смерила её долгим взглядом из под чуть опущенных припухших век. На лице её залегли синюшные тени, она плотнее закуталась в тяжёлую мантию со свалявшимся мехом и упорно молчала, поджимая бледные губы.

— Кукуйте, девки, — заключил тюремщик. — Часа через два дементоры в ваш серпентарий ужин подадут. Ты, — он ткнул пальцем в незнакомку, — следи, чтоб она не сильно тут буянила. Я, знаешь ли, этой ночью вздремнуть хочу, а не всяких истеричек откачивать.

В ответ та только что-то бессвязно прошипела сквозь зубы, глядя на него с чистой неприкрытой ненавистью.

По расчётам Даны, она здесь находилась примерно вторые сутки, но не помнила, чтоб раньше приносили еду, против чего желудок при слове «ужин» тут же возмутился. Впрочем, ей не до того было, тем более, если ужин носили дементоры. Не исключено, что он оказывался размазан по полу до того, как она приходила в состояние, в котором способна была что-то осознавать.

Соседка молчала, только внимательно рассматривала её. Дана ожидала возмущений в том, что её покой потревожили и условия стеснили, да мало ли... А потом вспомнила, что, по словам Прюэтта, вдвоём дементоры переносятся легче. Похоже, ради этого узница готова была потесниться. Дана бы точно пожертвовала бы чем-нибудь и посерьёзней.

— Сколько тебе лет? — был первый вопрос, который задала узница, когда тишина всё больше и больше склоняла погрузиться в самые тягостные мысли.

— Семнадцать, — хрипло ответила Дана.

— Кричишь так, будто все семнадцать в пыточных у Блэков провела, — заключила собеседница.

Дана не стала спрашивать, на собственном ли опыте она делает такие сравнения, хотя её передёрнуло при звуке этой фамилии. Как там сказал Сириус? Все Блэки в какой-то мере сумасшедшие. Видимо, их легендарные пыточные неплохо шли в сравнение со стерильными вагонами секретных правительственных служб.

— А что, это тоже законно? — вместо этого спросила она, не удивляясь, что и такое тоже может быть возможным.

— Нет, — жутким смехом захихикала узница, потом её лицо искривилось, как от боли. — В аду можно держать людей и противозаконно, ты не знала?

— Знала, — Дана вздохнула. — В том-то и дело.

Узница заёрзала на своём месте, и Дане стало уже не по себе от её чересчур пристального взгляда, который время от времени останавливался на ней, и от выражения боли на её лице, которое иногда проявлялось сквозь маску безразличия и явным усилием воли подавлялось. Наконец, та просто закрыла глаза и сидела так несколько минут.

— Не знаю, что привело тебя сюда, но я уж точно не хотела бы побывать на твоём месте, — наконец, снова прервала тишину узница.

Это она себя так успокаивает или её?

Дана отвлеклась от рассматривания узора на стене, который сплёл какой-то местный грибок, и снова повернулась к собеседнице. Она знает, заочно, конечно, как минимум одну глупую девочку, которая предпочла быть на её месте, а не самой собой.

— Со стороны за тобой страшно наблюдать. Просто жуть. Я тут всяких повидала. Мужчин, в основном. И никогда сознание не теряла, хотя моя юность тоже была не сахар, да в доме моей тётушки иначе и быть не могло. Да и плевать на юность, меня гораздо больше будущее пугает. Но, знаешь, ни разу не видела, чтоб спустя пять минут простого соседства с дементорами человек катался по полу и вопил как от Круцио. Я даже через десять лет отсидки так не буду, что бы я здесь ни пережила. Этого точно не хватит.

Она тяжело выдохнула и снова скривилась от боли.

Дана пожурила себя за замедленную соображалку. Впрочем, в этих условиях это, скорее, была сверхбыстрая работа разума. Организм и так был на пределе.

— Вы просили колдомедика, мисс, — сказала она. — Может быть, я могу вам чем-то помочь?

— Миссис, — поправила её соседка. — А вообще, я даже леди. Но это неважно, в этих стенах даже леди живут хуже последнего магловского отребья. Нет, девочка, ты мне вряд ли поможешь, не в твои семнадцать. Да и без волшебной палочки.

Врач в Дане шевельнулся, встал на ноги и вцепился в первую же возможность сделать что-то полезное. Прежде всего она всегда была врачом, а уж потом всё остальное. Даже в самых стрессовых ситуациях Особенно в них, это было как броня, за которой она всегда могла надёжно укрыться и переждать бурю.

— И всё-таки, — спокойным голосом настояла она. — Здесь, конечно, далеко не лучшие условия, да и никаких средств и препаратов, но очень многие виды медицинской помощи я оказать могу.

— Маглокровка, что ли? — поморщившись, спросила леди.

— Чистой воды, маглокровка, ваша светлость, — съязвила Дана.

Та истерично расхохоталась, потом ойкнула и схватилась за живот.

— Да, если мне повезёт, я сдохну в компании грязнокровки, — прохрипела она. — А если дважды повезёт, сюда заглянет грёбаный МакКиннон, или даже твой Прюэтт, хотя вот против Прюэтта я пока ничего не имею, я попытаюсь его убить, и меня заавадят на месте. Да, это было бы здорово.

— Позвольте, я осмотрю вас, — твёрдо сказала Дана. — Леди.

— Что толку, — та встала с лежанки и с раздражением посмотрела на Дану.

— У меня обширный медицинский опыт.

— У тебя-то?

— Давайте я не буду часами вас переубеждать, мы просто попробуем, хуже точно не будет.

— Что может быть хуже, — пробормотала женщина и села обратно с некоторым равнодушием на лице.

Дана увидела, как она подпирает рукой живот, устраиваясь поудобнее.

— У вас боли?

— О да. У меня всё болит, от кончиков пальцев до души, — она подобралась и недобро уставилась на Дану. — А давай я расскажу тебе такое, из-за чего, зная, что ты это знаешь, тебя уже никогда не выпустят отсюда.

— Нет, спасибо.

— А после я разрешу тебе мне помочь, раз уж тебе так хочется поиграть в колдомедика, хуже мне точно не будет.

Дана задумалась, но узница не стала ждать её решения.

— Всё началось в семьдесят третьем году. Брат моего мужа работал в Отделе Тайн.

Сразу после этих слов Дана подобралась и заинтересовано подалась вперёд, кивнув в знак согласия. Отдел Тайн, вотчина Карлоса Поттера. Ну-ка, ну-ка, ведь в таком ключе откровения начинаются только когда есть что сказать секретного, компрометирующего и такого, за что можно и убить. Заметив интерес, рассказчица углубилась в детали и подробности.

— Не то чтобы это было действительно нужно, но он был увлечён зельями, а сразу после школы невыразимцы предложили ему участие в беспрецедентных исследованиях, он, наивный дурак, не мог устоять. Мы не знали, чем он там занимается. Я ждала ребёнка. В принципе, много лет всё было хорошо, пока однажды Роб не решил уволиться. Его работа использовалась не так, как ему обещали, а то, чего от него потребовали, шло вразрез всем его принципам и, думаю, принципам любого чистокровного волшебника, чтящего традиции. Но Отдел Тайн оказался не тем местом, откуда можно уйти и унести свои секреты с собой.

Дана кивнула. Из прошлой жизни ей была хорошо знакома эта схема и примерная цепочка последующих действий.

— Он хотел оставить их ни с чем, без результатов своей многолетней работы. Они сделали вид, что отпускают его и будто даже не заметили пропажи ключевых образцов и записей из лаборатории, впрочем, продолжать работу без него они не могли бы и с этими записями, не в ближайшие десять лет. Он был достаточно умён, чтобы не оставлять всё это им, но достаточно глуп, чтобы притащить домой. Думал, особняк лорда никто не будет обыскивать без санкции Визенгамота, а получить санкцию Визенгамота невозможно без доказательств её необходимости. Он думал, всё будет по закону, ведь до сих пор закон безупречно работал на чистокровных волшебников.

— Он ошибся, — не выдержав, подала голос Дана.

— Да, — узница перевела на неё взгляд. — Естественно, он ошибся. Однажды он пришёл домой и обнаружил жену и сына мёртвыми. И убило их то самое зелье, над которым он работал, и противоядия к которому не существует до сих пор. Не оставляющее следов, не поддающееся диагностированию, когда всё кончено, последствия неотличимы от печально известной болезни. Никто не стал бы искать причин. Мало ли где несчастные подхватили драконью оспу? Ни образцов, ни записей не осталось, будто их и не было. А ведь только это могло доказать причастность к отравлению не только Роба, но и всего отдела, из которого он ушёл, доказательство, что он работал на Отдел Тайн, а не занимался самостоятельными изысканиями. Это было первое предупреждение, это и исчезающая записка, что он должен порвать все контакты с внешним миром, вернуться в Отдел Тайн и завершить работу, иначе последствия будут хуже. Они были готовы убить всю его семью, а вину свалить на него. Никто не докажет связи с Отделом Тайн, но общество увидит чистокровного волшебника, обвинённого в тёмной магии и готового убивать. Наша семья испокон веков была связана с тёмной магией, так что защититься от подобных обвинений невозможно.

Дана кивнула, она уже понимала, что будет дальше. Она видела это слишком часто.

— Роб не поверил. Он думал, если он ударится в бега, нас всех оставят в покое. И он исчез. Но через два месяца умерла его маленькая сестра, Ребекка. Как только закончила Хогвартс и вернулась домой, её не стало в тот же день. От той же отравы, несомненно. Она просто не могла заболеть в Хогвартсе. Тогда мы поняли, что никто не в безопасности. Я приняла зелье, спровоцировала роды и отдала ребёнка сестре. Она отреклась от нашей семьи много лет назад и вышла замуж за магла, это был единственный способ раз и навсегда обезопасить мою дочь — отправить её подальше и оборвать все контакты, сделать вид, что её вовсе нет. Даже если через много лет она по незнанию встанет на сторону моих врагов, она будет в большей безопасности, чем нося мою фамилию. Ты, наверное, уже сейчас считаешь меня чудовищем. У людей принято ненавидеть женщин, способных отречься от собственного ребёнка.

Она ухмыльнулась безумной улыбкой.

— Вовсе нет, — поспешно сказала Дана. — Я понимаю вас как никто другой. Я поступила точно так же... Поступила бы точно так же на вашем месте.

Она попыталась ободряюще сжать руку женщине, но та отшатнулась и посмотрела на неё явно недоверчивым взглядом.

— Роб вернулся на службу. Как бы там ни было, мы все хотели жить. Но он не просто вернулся на службу, он принял Тёмную метку и теперь работал на двух хозяев. На Отдел Тайн и единственного волшебника, способного их уничтожить, величайшего волшебника. Нашего Тёмного Лорда. Он стал шпионом, сливал информацию, тормозил проекты и делал вид, что интенсивно работает, действительно разрабатывает противоядие к проклятому зелью. Оно убивает только чистокровных волшебников, в основном, взрослых, как и любых магических существ, от пикси до дракона, собственно, благодаря драконам оно и создано. Пару часов — и ты покрытый зелёными язвами труп. На маглокровок действует по-разному, кто недельку поболеет, кто так же за пару часов. От силы мага, видно, зависит. Маглов вообще не берёт. Не смотри так на меня, да, эксперименты на людях проводились, — женщина засмеялась, увидев реакцию Даны. — Что за дитя? Кто будет создавать яд и не проверит, как он работает? В этой самой тюрьме и проводились. Вспышки драконьей оспы в Азкабане года три-пять назад, не читала в газетах? Только это была не оспа. Зелье, уничтожающее всю чистую магию. Оспяный отвар. Название-то какое незамысловатое, да? Никакого противоядия до сих пор нет, Роб действительно хотел его изобрести, чтобы обезопасить нас, но его просто не может быть в природе. Пока нет противоядия, мы не в безопасности, но никто и не решится использовать его как постоянное оружие для уничтожения несогласных. Они такие же чистокровные, как и мы, они побоятся. Так что истинной целью нашей семьи стала работа против нынешнего правительства. Мы не прощаем наших врагов.

Дана кивнула. Товарка по несчастью могла ей не верить, но она прекрасно её понимала и не думала осуждать. Она была такой же. Возможно, не такой смелой.

— Как вы после этого не кричите при дементорах?

— Я явно испытала пока недостаточно, — снова ухмыльнулась узница. — Не в пример некоторым. Но это не всё. Роб всё же был раскрыт, месяц назад, во время диверсии для Тёмного Лорда. Трусливый пёс, недостойный имени Пожирателя Смерти, выдал его и свалил вину на него, чтобы спасти себя. Мы все уже почувствовали себя в безопасности, смена власти близка, а после Тёмный Лорд уничтожит все исследования против магии. Но Роб был раскрыт. Он сумел бежать и предупредить нас. Мы не стали ждать убийц дома, мы уже знали, как они работают и что никто не защищён. Им не нужно было даже заходить в поместье, они просто могли отравить в доме воздух. Нам, чистокровным волшебникам, пришлось скрываться. По приказу Тёмного Лорда Роб выследил и убил предателя. К сожалению, следы, оставленные им, вывели на нас аврорат. Мы все вступили в схватку с аврорами, потому что сдаться означало умереть. Робу удалось бежать, нам с Руди — нет. Руди дали полгода Азкабана за укрывательство преступника и сопротивление при аресте. Меня ещё не судили, заседание откладывали трижды, якобы, руководствуясь заботой о моём здоровье. Меня держат здесь скорее как заложника, а если меня судить, Визенгамот оправдает меня в тот же день: Руди взял всю вину за укрывательство и сопротивление на себя, к тому же закон позволяет чистокровной ведьме в моём положении охранять свою жизнь любой ценой, кроме непростительных, а непростительные я не использовала.

Она пошевелилась, опуская ноги с лежака, и Дана, внимательно всматриваясь в неё, только теперь заметила округлость, сравнимую по размерам с волейбольным мячом, которая тут же скрылась под складками мантии.

— Вы беременны! — в ужасе выдохнула Дана. — Они что, совсем звери?!

— Именно, — согласилась женщина. — Выродки и подонки, которые обязаны прекратить своё существование и не позорить имя волшебника. У меня отошли воды, а ребёнок, которого я ношу, уже пять дней как мёртв. А я скоро присоединюсь к нему, если мне не повезёт напасть на кого-нибудь из местных гадов, смерть от Авады будет милосердней.

Её точёное лицо исказилось от ненависти, такой сильной, которую Дана очень редко за свою практику наблюдала. Она вдохнула, выдохнула и призвала на помощь всю волю профессионала. Принимать роды ей доводилось, а вот сталкиваться с такими осложнениями — нет. Впрочем, ребёнок мог быть и жив, всё-таки, Азкабан — фабрика ужасных мыслей.

— Распахните мантию, мне нужно вас осмотреть, — холодным профессиональным тоном сказала она. — Какой у вас месяц?

— Седьмой.

Дана закусила губу, поняв, что живот слишком мал даже для седьмого месяца. Ещё несколько вопросов и ответов, узница начинала сердиться, считая беседу бессмысленной. Одиннадцать дней Азкабана. Одиннадцать дней ребёнок не двигался. Ощущения, похожие на схватки, начались, когда она просила вызвать колдомедика, теперь они медленно усиливались и была надежда, что она сможет родить естественным путём. Если схватки внезапно прекратятся, здесь, в условиях, где отказывали в любой медицинской помощи, она окажется одной ногой в могиле. Или сразу двумя.

Едва прикоснувшись к оголённому животу, Дана почувствовала, что у её пациентки жар. Это было плохо. Она не смогла услышать сердцебиение плода, лишь поняла, что он действительно неподвижен. Но хотелось надеяться на лучшее. Тело узницы к родам не было готово, матка не раскрылась, да и схватки, хотя начались много часов назад, были слишком слабыми. Осматривая её, Дана увидела уже застывшую на ногах и свежую кровь и закусила губу, понимая, насколько большая опасность сейчас нависла над несчастной. С такими осложнениями спасти её и ребёнка может только чудо.

В углу камеры стояло ведро, наполненное, к удивлению Даны, чистой водой.

— Джек принёс, — сказала узница. — Из охраны. Он здесь самый нормальный. Или самый ненормальный. Сказал, я похожа на его дочку, которая умерла двадцать лет назад. Давал мне яблоки из пайка, а один раз принёс шоколад. Воды целое ведро, хотя нам положено по литру в день, как говорит МакКиннон, чтоб не сдохли от обезвоживания. Вся магия волшебника уходит здесь на то, чтобы выжить, но минимальное поддержание тела всё-таки нужно, на чистой магии дольше двух недель не проживёшь... Это мне тоже Джек сказал. Несколько мантий передал, говорит, чтоб не мёрзла. Они у меня как подушка, не мёрзнуть-то тут нельзя. Хороший парень, Джек. Жаль, я не знаю его фамилии. Не хочу оставаться в долгу.

Дана развернула мантии. Полушерстяные, колючие. Их них никакущие полотенца и ещё худшие пелёнки. Выбирать не приходится.

— Если схватки не прекратятся, всё будет хорошо, — сказала она, наконец, кривя душой, но, похоже, ей и без того не верили.

— И что сейчас делать?

— Сейчас я смою кровь и подготовлю пелёнки. И пока схватки не усилятся, а матка не раскроется, я не смогу больше помочь. Когда придут надзиратели, будем требовать колдомедика вместе, или хотя бы чтобы дали зелье от жара. Я что-нибудь придумаю, обещаю.

Она побоялась сказать, что если ребёнок действительно мёртв, а было похоже именно на это, происходит медленное заражение крови. Если не помочь в ближайшие часы, всё может кончиться более чем трагично. У неё начался складываться план действий, но она не знала, удастся ли его воплотить. Тем более, решающие несколько минут после ухода патрулей она обычно сама валяется без сознания.

Время текло, схватки не усиливались. На лбу пациентки выступала испарина, она несколько раз засыпала, просыпалась, пела, в последние полчаса начала бредить. Несколько раз её настигали рвотные позывы, но желудок был пуст.

Дана, поглощённая заботой, на этот раз не прозевала появление дементоров. Стало заметно холоднее. Четыре фигуры плыли по коридору, неся в руках миски и кружки. Ужин.

Дана встала во весь рост, глядя на них. Меньше всего ей хотелось потерять сознание именно сейчас, закусив губу, она выпятила подбородок и, подойдя к пациентке, взяла её за руку. Та плакала и, казалось, вновь провалилась в полусон-полубред.

— Я не боюсь вас, твари, — процедила она, снова повернувшись. — Нет такой раны, которую вы бы не разбередили своими погаными ручонками. Вы не откроете мне ничего нового, всё это я уже пережила и иду дальше.

Двое дементоров приблизились к камере. Дана не пошевелилась: они поставили на пол еду и взмыли чуть выше, почти прижимаясь к решётке и протягивая к ней руки. Узница зарыдала в голос. Дана тряхнула головой, нечеловеческая злоба к этим созданиям поднялась из её сердца, ненависть за ту беспомощность, которую они в ней вызывают.

Наконец, из глубин памяти перед ней начали всплывать образы.

Но что это?

Дана смотрела и не узнавала. Память, услужливая память, подсовывала худшие моменты жизни. Но не её жизни. День рождения, на который никто не пришёл. Ссоры с Петунией, неудачные первые уроки колдовства, поддевки и ехидство чистокровных однокурсниц на младших курсах, бесконечные выяснения отношений с Джеймсом и его мародёрами, наконец, ссора со Снейпом и бесконечные выяснения отношений уже с ним и, как апофеоз, то самое знакомство Эвансов с Поттером и его шайкой, когда Джеймс превратил Вернона Дурсля в жабу и во всеуслышание заявил о своей безнаказанности, даже если превратит всю семью строптивой невесты в жаб. На следующий день к Эвансам пришло официальное письмо от Карлоса Поттера с извинениями, но день, когда Лили Эванс довели до нервного срыва и она спонтанным всплеском магии выбила в доме все окна и выбросила непрошеных гостей на другой конец улицы, запомнился ей как худший день в её жизни.

Дементорам было этого достаточно, словно они и не ждали лакомства посерьёзнее вроде садистских экспериментов, смертей и сумасшедших маньяков, готовых убивать.

Дана осталась на ногах и даже сохранила относительную ясность ума подпитывая свою ненависть, вспоминая детали жизни Лили Эванс, ранее ей неизвестные. Действительно, самые большие кошмары и страхи девочки не могли свести её с ума, в конце концов, пышная свадьба с Джеймсом Поттером и Сириусом Блэком сразу — это не тот сон, который может заставить кататься по полу и выцарапывать себе глаза.

Сначала один, потом другой дементор, насытившись этой жалкой мелочью, потеряли к своим жертвам интерес и медленно поплыли прочь. Дана передохнула.

— Спасибо, Лили, — прошептала она одними губами и повернула голову.

Её сокамерница металась на своём ложе, на лбу выступил крупный пот и сильнее запахло кровью. Дана распахнула мантию — новая порция крови текла по ногам. Она протянула руку, чтобы взять влажную тряпку, но тут услышала шаги. Тюремщик шёл её проверять.

Быстро поняв, что другого шанса может не быть, она испачкала руки в крови, накрыла бессознательную соседку мантией и легла на пол так, чтобы кровь на руках было видно с порога. Почувствовав тепло и свет патронуса, она закрыла глаза.

Тюремщик сразу начал ругаться, поняв, что ему придётся в очередной раз приводить в чувство чрезмерно нежную истеричку. Отпирающее заклинание, щёлкнул замок, лязгнула решётка. Он не обратил никакого внимания на хозяйку этой камеры, хотя она была в очевидно более ужасном состоянии. Сразу шагнул к Дане.

— Твою мать, да что за избалованная девка! — воскликнул он, грубо схватив её за плечи и поднимая.

Дане было нужно именно это. Она не знала, откуда у неё взялись силы. Должно быть, пресловутая стихийная магия укрепила её там, где это было нужнее всего, так же как воспоминания Лили, которые стали щитом от дементоров в самый необходимый момент. Перехватив его руку стальным захватом, она опрокинула его на пол, слегка оглушив сильным ударом в челюсть, и легко выхватила волшебную палочку. Патронус тут же исчез и по нахлынувшему холоду Дана поняла, что на этот раз надзиратель пришёл один. Должно быть, его помощники устали бегать с ним каждый раз. Это уже третий акт немыслимой удачи.

Взмахнув волшебной палочкой, Дана подняла противника в воздух и с силой впечатала его в стену.

— А теперь слушай меня, ублюдок, — процедила она и ещё раз ударила его об стену, чувствуя от этого удовлетворение. — Этой женщине нужен колдомедик НЕМЕДЛЕННО. Мне плевать, какие ты получил насчёт неё распоряжения, но если ты сейчас же не приведёшь сюда врачей, которые спасут ей жизнь, последствия для тебя будут ещё хуже, чем за простое неподчинение твоему начальнику. Ты понял?

Дана ещё раз тряхнула его

— С какой стати? Да через пять минут сюда придут мои ребята, знаешь что бывает с заключёнными за нападение на персонал?

— А теперь мы перешли к самому главному, — тихим ядовитым тоном процедила Дана, приближаясь к нему, однако, на безопасное расстояние. — Я тебе объясню, что случится, если ты этого не сделаешь. Я знаю, что насчёт меня ты получил определённые инструкции, иначе ты бы так сюда не бегал, потому что таким как ты плевать, когда и от чего сдохнут заключённые. Так?

— Ни черта ты не знаешь.

— Так вот, если ты за мной не уследишь и я ненароком отброшу копыта тебя не просто по головке не погладят, тебя в лучшем случае вышвырнут отсюда как котёнка, а в худшем ты останешься здесь, но по эту сторону решётки. Так? — Дана играла вслепую, основываясь лишь на догадках, в любом случае, не впервые, и прежде подобные риски всегда оправдывали себя, спасая жизни.

— Чёрта с два, — продолжил упрямиться тюремщик, но на лице его была написана такая откровенная паника, что Дана уже не сомневалась в точности своих выводов.

Она наслала на него добротное парализующее заклинание и подошла вплотную, приблизив своё лицо к его и глядя в глаза с нескрываемой ненавистью, которую только способен породить Азкабан. Когда он облизнул губы, Дана поняла это как сигнал и пошла ва-банк.

— Я могу сейчас навскидку назвать четыре доступных в этих условиях способа самоубийства, любым из которых я тут же воспользуюсь, потому что, знаешь ли, твои хозяева загнали меня в угол и терять мне уже нечего.

Тюремщик побледнел.

— Ты блефуешь.

— Нет, я не блефую. Разве тебе неизвестно, что дементоры делают с людьми? Мы сходим с ума, парень, а у сумасшедших свои приоритеты, не так ли? Итак, способ номер раз. Волшебная палочка у меня в руках, и я знаю, где находятся жизненно важные артерии, перерезав которые человек умирает за четыре минуты. Будет мило, если здесь обнаружат мой окрававленный труп, следы от которого приведут к твоей волшебной палочке, не так ли? Мне начинать?

— Нет!

Дана улыбнулась, отошла на полшага назад и точно рассчитанным Секо слегка порезала левое запястье, достаточно, чтобы выступила кровь, но недостаточно, чтобы после заживления остался хотя бы шрам. Впрочем, дилетантам об этом знать не полагается.

— Нет, подожди! Да стой же! Ты права, да, мне за твой труп Прюэтт голову снимет!

Дана осклабилась ядовитой улыбкой.

— Мне повторить мои требования, или ты запомнил?

— Но Мак Киннон велел не оказывать ей никакой помощи! Ему не нужно доводить её дело до суда, а покровителей у неё больше нет!

— Ошибаешься, — процедила Дана. — Теперь я её покровитель. Но если тебе нужно два трупа подопечных в твоё дежурство...

Дана пожала плечами и снова навела волшебную палочку на запястье. Двухдюймовый порез удлинился до трёх дюймов, кровь закапала на пол.

— Нет! — крикнул он. — Стой, я согласен.

— Хорошо. А теперь клянись своей магией и жизнью, что ты через пять минут приведёшь сюда колдомедиков и убедишь их проявить такой профессионализм, на который они только способны, а так же никогда никому ничего не скажешь о нашем небольшом недоразумении, даже намекать не будешь. Ты же не хочешь, чтобы тебя разжаловали за то, что ты не справился с охраняемой преступницей, упустил свою палочку и позволил себя шантажировать? Нехорошо получится, мне правда жаль твою карьеру.

— Клянусь! Даю слово!

Она осклабилась.

— Нееет, малыш, не держи меня за магловскую дуру.

Пошевелив волшебной палочкой, она расколдовала его правую руку, до конца не сняв оцепенение, чтобы сил ему хватило только на рукопожатие, а никак на захват-переворот. Переложив палочку в левую руку, она взяла его ладонь, чувствуя, как его пальцы судорожно слабо цепляются за неё.

— Можешь начинать.

— Я, Тиабалду Монтана, клянусь своей магией и жизнью, что так быстро, как только смогу, приведу сюда колдомедиков для помощи заключённой и сделаю всё, чтобы они проявили высший профессионализм.

— Свидетельствую, — Дана коснулась палочкой их сцепленных рук, и яркая вспышка света запечатала клятву.

— Я, Тиаблду Монтана, клянусь своей магией и жизнью, что никогда никому не расскажу о том, что произошло здесь между мной и Лили Эванс и не раскрою обстоятельств, в которых я был вынужден дать эту клятву, не буду намекать и провоцировать на дознание.

— Свидетельствую, — повторила Дана и ещё одна вспышка осветила камеру. — А теперь клянись, что не будешь мне мстить и подбивать других расквитаться со мной и не будешь отыгрываться на моей подруге. Никакого волшебства против нас, понял?

— Я, Тиабалду Монтана, клянусь своей магией и жизнью, что не буду мстить ни Лили Эванс, ни Беллатрикс Лейнстрендж, не буду применять магию против них и не буду подбивать на это других.

— Свидетельствую.

Последняя вспышка, и Дана отпустила ослабшую руку тюремщика.

— А теперь, Монтана, беги со всех ног, беги, как будто от этого зависит твоя жизнь. Впрочем, она действительно от этого зависит.

Снова взмахнув волшебной палочкой, Дана расколдовала его, и он со стоном упал на пол. Она бросила волшебную палочку рядом с его лицом.

— Чего разлёгся?! Бегом!

Подняв волшебную палочку, Монтана вскочил на ноги и нацелил палочку на неё, но приступ резкой боли заставил его скрючиться, схватившись за живот, и снова выронить оружие.

— Твою мать, стерва!

— Первый раз вижу волшебника, который считает, будто волшебную клятву можно нарушить.

— Ты ещё пожалеешь...

— Встал и пошёл.

Плюнув в её сторону и снова скорчившись от боли — видимо, магия посчитала, что плевок тоже относится к мести — Монтана подобрал волшебную палочку и выскочил из камеры. Проводив его взглядом, Дана быстро вернулась к своей невольной пациентке.

— Так вот как тебя зовут, — сказала она. — Беллатрикс. Кузина одного из моих врагов.

Она сама удивилась тому, что в её понимании Блэк из опасного подростка перешёл в разряд врагов. Впрочем, с учётом того, сколько неприятностей он причинил Лили Эванс и её единственному другу, так оно и было.

Беллатрикс разлепила глаза и посмотрела на неё немного безумным взглядом, когда Дана вытирала испарину с её лица.

— Если тебя... это утешит... Он и мой враг. А кто ты такая?

— Думаю, ты слышала моё имя.

— Маглорожденная девочка Лили Эванс, умница, отличница и невинная овечка семнадцати лет от роду? Ну нет. Я ещё не сошла с ума, чтобы поверить, что нежная крошка Лили Эванс, о которой, пуская слюни на тарелку, рассказывал мой тупой кузен за семейными ужинами, чтобы позлить родителей, способна скрутить в бараний рог типа вроде Монтаны после нескольких дней, что провела, корчась и вопя на полу далеко не самой страшной камеры Азкабана. Я ничего не упустила?

— Если когда-нибудь увидимся за пределами Азкабана, можем поговорить об этом, — уклончиво ответила Дана.

— С чего ты взяла, что мы увидимся?

— Потому что мы обе выйдем отсюда. Я пришлю тебе приглашение на мою свадьбу.

— Не пожалей об этом, — голос Беллатрикс совсем ослаб и она закрыла глаза.

— И не подумаю. Эй, не спи.

В конце коридора послышался топот и отголоски чьих-то разговоров.

— Помощь идёт, не засыпай.

Скрежет засовов, Дану отодвинули в сторону. Двое людей в белых мантиях склонились над Беллатрикс.

— Тиабалду, ты что, спал всё это время?! Она же при смерти!

— Она беременна, — встряла Дана. — Седьмой месяц, ребёнок не двигается одиннадцать дней, слабые схватки начались примерно сутки назад, постоянное кровотечение. Она утверждает, что ребёнок умер пять дней назад.

Колдомедики, казалось, проигнорировали её, что-то бормоча и водя волшебными палочками. Один достал из складок мантии зелье и напоил пациентку.

— Твою мать, неужели нельзя было проснуться раньше? Ребёнок уже умер, а теперь ещё отравляет её.

— Она выживет?

— Выживет, если родит — Дану отпихнули к другому концу камеры.

— Тиабалду, сгоняй к себе и приведи нам ребят, пусть организуют коридор патронусов для прохода. Мы забираем её вниз.

— Но МакКиннон...

— Я старше МакКиннона по званию, и я говорю, что забираю её к себе, потому что это у меня, а не у МакКиннона будут неприятности, если в мою смену кто-то в Азкабане умрёт. И об этой подставе я поговорю с ним отдельно, а если ты пошевелишься, я укажу о твоей исполнительности в рапорте. Тебе что больше нужно — премия или выговор по служебному несоответствию?

— Я понял.

Монтану как ветром сдуло.

— Спасибо, — сказала Дана.

— Мы колдомедики, а не мясники. Вам спасибо.

— За что?

— У меня долг жизни перед Блэками. Сегодня я его отдам.

— А при чём здесь я?

— А кто надоумил Монтану сходить за мной? Мерлин?

Дана кивнула и отошла в сторону.

По коридору разнёсся топот. Монтана пришёл с подкреплением. Колдомедики быстро соорудили носилки и бережно понесли больную по коридору, освещённому зловещим серебристым голубым сиянием.

Наконец, в коридоре остался стоять только Монтана, он давно запер камеру и всё смотрел на Дану, играя желваками.

— Ничего личного, Монтана, — бросила она, не отводя взгляда.

— Не знаю, кому ты перебежала дорогу, но поделом тебе, — ответил он.

— Тебе лучше и не знать, я ведь могу и переменить траекторию бега, спать спокойно не сможешь.

— Я больше не вернусь в эту смену, и плевать, что с тобой будет. На твои штучки больше не куплюсь, и ребят предупрежу. Кукуй теперь одна.

Развернувшись, он ушёл. Дана ещё немного простояла, глядя вслед.

— Эй, крепкий орешек! — позвали из пустоты. — Кто мне теперь петь будет? Куда мою певичку заграбастали?

— Сам себе споёшь.

Дана брезгливо смела с топчана преющую кровавую солому в дальний конец камеры и настелила сколько есть относительно чистой. Затем собрала остатки ужина, который множеством ног и полами мантий смели в угол. Кружки с водой были опрокинуты, но осталось два куска хлеба и даже два ломтика сухого сморщенного мяса и, конечно, почти целое ведро воды. Дана представила, как заболит желудок после многодневной голодовки, законченной такой трапезой, но выбора не было.

Ночь она встретила в наступившей темноте и звенящей тишине: волшебный огонёк под потолком погас едва она закончила ужинать.

Свернувшись калачиком на топчане, она постаралась не думать, хоть получалось плохо.

Впрочем, многодневная усталость дала о себе знать, и её быстро унесло в кошмарные сновидения, в которых причудливо переплелись жизни её и Лили Эванс.

Утром заключённых разбудили дементоры. Точнее, Дана решила, что это утро. Она проснулась от холода, почти сразу в соседней камере завыли. Дементор приближался к ней.

Её затрясло. Она подняла с пола одну из кружек и швырнула в дементора.

— Жри, тварь! — выкрикнула она в бессилии.

Дементор резко рванул в её сторону, Дана вжалась в стену, но решётка остановила его, только покрытая струпьями отвратительная рука пролезла через прутья.

Лили Эванс снова встала на защиту разума Даны, образы из её жизни начали всплывать в сознании так ясно, будто они были собственными. Но проходили минуты, дементор не уходил. Он словно снова и снова листал книгу, ища одному ему нужный отрывок. Но это была другая книга.

Дана уже стояла на коленях, скребла ногтями пол и тяжело дышала. Дементор упивался ею, пока не нашёл точку, из которой смог проникнуть в защищённое прежде сознание — сравнение Петунии и Мелиссы сыграло ему на руку, с воображаемой смерти Петунии Эванс он переключился на реальную смерть Мелиссы Скалли.

А потом оставил её.

Дана потеряла счёт времени. Потянулось однообразное существование, от патруля до патруля. Дементоры начинали с воспоминаний Лили и не останавливались, пока не добирались до её собственных.

Где-то Дана или Лили читала, что они выпивают счастливые воспоминания, пока не остаётся всё плохое. Это явно не было правдой, всего лишь глупая догадка изнеженных энциклопедистов, никогда не встречавшихся в живую с тварями, которых описывали. Эти твари плевали на счастливые воспоминания, они брезгливо отмахивались от них, они питались не ими, а эмоциями: страхом, паникой, болью. Для этого они и использовали воспоминания, а не для того, чтоб их есть. Но волшебному сообществу было удобней думать, будто они просто съедают всю радость. Подумаешь, радость, словно без неё прожить нельзя. Не так уж и страшно в Азкабане, если там всего лишь нет радости.

Если бы они съедали радость, разве было бы возможно существование патронусов рядом с ними? Для них любой патронус был бы не враг, а деликатес.

Наверное, каждый переживший Азкабан мог бы написать подробный и правдивый труд об этих демонах. Но, конечно, каждый боялся вернуться. И что знает о дементорах и Азкабане простой человек? Только то, что ему сказали. А сказали то, что безопасно говорить...

Охрана Азкабана сменилась, потом снова. Дана предположила, что дежурят они по двое суток и на этом основании строила догадки о том, сколько времени прошло.

Впрочем, времени в Азкабане не было. Было лишь бесконечное существование, в котором Дана давно потеряла себя и уже не сразу могла понять, где кончается она и начинается Лили, а где Лили снова отступает в тень. Если можно придумать самое большое насилие над человеком — так это посадить в Азкабан кого-то с расстройством идентичности и смотреть, как дементоры смешивают две личности в адский коктейль. А ведь когда-нибудь рванёт.

Иногда Дана представляла себя на месте джинна, которого на пару тысячелетий слегка передержали в бутылке, и теперь вместо исполнения трёх желаний он решил уничтожить мир. Впрочем, откуда Поттер и его исполнители могли знать правильную дозировку? Когда из её камеры раздавалось зловещее хихиканье, соседи пугались.

В очередной раз её пробило на хохот незадолго до патруля. Она даже не сразу услышала приближающийся мерный цокот подбитых сапог по каменному полу.

Войдя в камеру и оценив обстановку, Прюэтт облил её ледяной водой из палочки.

Дана вскочила и сжала кулаки, однако, сдержала первоначальный порыв наброситься на него.

Не моргнув глазом, он обдал её горячим порывом воздуха, моментально высушив одежду. И при том, что он вполне мог этого не делать, Дана поняла, что аврор настроен благодушно.

Она села и уставилась в точку на стене, оставив его только в поле бокового зрения. Ей понадобилось немного времени, чтобы собраться с мыслями и решить, кто она, Дана или Лили.

— Как поживаешь?

Она промолчала. Ей зубодробительно хотелось ответить, но она понимала, что если только откроет рот, вступит с автором в такую словесную перепалку, что сама же о том пожалеет. Колких словечек на языке скопилось предостаточно.

Она всё-таки сломанная девочка, так он должен считать. Сломанная, в конец запуганная и совершенно ничего не понимающая девочка, а не опытный боец, попавший в экстремальную, но не непривычную ситуацию.

Так что глазки в пол, зубы крепче и больше растерянности на лице. Не помешает пара умоляющих робких взглядов. Не более. Думать можно. Говорить — нет.

"Лучший уик-енд в моей жизни, — чётко проговорила она в уме ответ, который чесался сказать язык. — Ваши сеансы регрессивного гипноза просто великолепны, даже к психотерапевту обращаться не надо. Столько поразительных открытий. Когда мне было шесть месяцев, я опрокинула на себя кастрюлю с кипятком. Думаю, если спонтанная магия позволила мне пережить это, ваш Азкабан сойдёт за лечебницу".

Выговорилась. Невербально, но пойдёт. Глаза в стену. Молчать. Пусть аврор понимает молчание как хочет.

— У меня есть приятные новости: следствие по твоему делу ведётся, свидетели и потерпевшие опрошены, улики собраны и всё в совокупности тянет лет на пять Азкабана минимум, с учётом всех смягчающих обстоятельств. Как перспектива?

Дана молча зарылась пальцами в волосы, а потом закрыла лицо руками. С одной стороны, очевидный жест отчаянья, с другой — это единственный способ скрыть предвкушающую улыбку, удержать которую она всё-таки не смогла. Вот он, страшный угол, из которого нет выхода. А теперь самое время показать пряник, выпустить на сцену доброго следователя и сделать предложение, от которого она не сможет отказаться.

Понимая, что долго прятать лицо так же подозрительно, как улыбаться и ехидствовать в её положении, она постаралась вернуть ему бесстрастное выражение. Вдохи и выдохи во время дыхательных упражнений можно было бы принять за сдерживаемые всхлипывания.

Прюэтту явно понравилось, что она стала сговорчивее и спокойнее с их прошлой встречи. Да ему и не нужно было знать, что для того чтобы не наброситься на него прямо сейчас с обвинениями, она мысленно проводила ему лоботомию.

— Пойдём, — сказал он.

— Куда?

— В допросную.

Дана покорно встала.

У неё оказался весьма достойный эскорт: два аврора и два местных тюремщика. Они выстроились в своём порядке, ромбом, и повели её петлять по коридорам. Тюремщики не интересовались её персоной и ни о чём не говорили. Дана тоже наступила себе на язык и придержала вопросы вроде того, почему нельзя допросить её в камере: там и антураж подталкивает к откровениям. Допросная так допросная. Может, там тоже и обстановка зловещая, и дементорами пахнет, и по дороге ей надлежит увидеть пару скелетов на цепях, чтоб проникнуться.

Ничего такого не было.

Допросная оказалась обычной светлой комнатой, почти классической, со скидкой на магический мир. Никакого зеркального стекла, серые каменные стены, стол, два стула и непонятно каким образом регулируемый в помещении свет. Сейчас на уровне "ясный солнечный день", поэтому Дана, привычная уже к глубокому мраку, ну, в самом лучшем случае, полумраку, на несколько секунд или даже минут была ослеплена. Ослеплена, но обоняния не потеряла.

Первым желанием, нахлынувшим на неё, как только она унюхала запах табака, было развернуться и бежать подальше. Желанием, разумеется, легко и привычно сдержанным. Спину прямо, лицо спокойней, чтоб ни один мускул не дрогнул. Показное равнодушие — то, что она привыкла на себя напускать, почувствовав этот запах там, где его не должно быть, ещё с прошлой жизни. Волшебники не курят. Ну, в большинстве своём.

Когда она привыкла к свету достаточно, чтобы спокойно осмотреться, в первые несколько секунд внутренний спецагент даже пришёл в некоторое замешательство, увидев вместо привычного мозгу в такой ситуации Курильщика Карлоса Поттера. Плохо, решила она. В голове слишком большая каша, а ей с этим исчадием ада ещё и диалог вести, да так, чтобы не проиграть в результате. Где там в закромах её разума затерялась Лили? Вот сейчас бы пригодилась непосредственно испуганная реакция маленькой девочки. Придётся играть... Как бы не переиграть, это тебе не школьник.

Поттер стоял в пол-оборота, медлительно посасывал трубку, с удовольствием пуская сизые кольца, и не сводил с неё цепких изучающих глаз. Его мантия была почти в тон серой кладке камней, пока Дана не проморгалась, он выглядел ещё зловещее, чем был на самом деле, словно клубящаяся тень, отделившаяся от стены.

Поняв, что равнодушие — это последнее выражение лица, которое нужно в этой ситуации, Дана слегка отпустила эмоции и позволила себе выглядеть такой испуганной и напряжённой, какой была на самом деле. Теперь главное — не позволить сработать привычным механизмам психической защиты — никакого спокойствия, чёткой ясной речи, мысленных и вербальных колкостей и прочего, что обычно помогает ей скрывать внутреннюю дрожь и панику. На этот раз дрожь нельзя скрывать. На этот раз паника — и есть защита.

Дана ещё раз призвала свою внутреннюю Лили на помощь. Если всё пройдёт хорошо, она выйдет отсюда с наименьшими в её положениями потерями. Главное — не дать понять Поттеру, что она сильнее, умнее и хитрее, чем кажется. Возможно, для этого придётся прикусить язык даже в буквальном смысле.

— Садись, — Карлос сделал движение трубкой в сторону одного из стульев.

Дана села, продолжая таращиться на него.

— Свободны, — небрежно кивнул он аврорам.

— Но, сэр, инструкция не позволяет...

— Я справлюсь с одной девочкой.

Он повернулся, глянул исподлобья и навис над столом, угрожающе постукивая по нему трубкой.

— Да, сэр.

— Так точно.

Авроры ретировались.

Карлос повернулся к ней и закусил трубку, Дана поёжилась, почти буквально почувствовав холодок, как от присутствия дементоров.

— Итак, — выдохнул он с облачком дыма. — Ты догадываешься, зачем я здесь?

Дана покачала головой. Поттер ударил кулаком по столу и она вздрогнула.

— Не надо прикидываться большей дурой, чем ты есть! — рявкнул он и тут же перешёл на нормальный тон. — Мне не приносит особого удовольствия вся эта суета. Но я вынужден быть здесь и разгребать то дерьмо, в которое ты влезла, потому что мой единственный сын, Джеймс, любит тебя и просил за тебя.

Дана выпрямилась и, сжав губы, посмотрела ему в глаза. Поттер понял этот жест по-своему.

— Что за детская наивность! Да, он действительно, к моему сожалению, слепо влюблён именно в тебя, даже если ты не испытываешь к нему никаких ответных чувств, это не имеет значения.

— Почему к сожалению? Вы ведь тоже заинтересованы, — вырвалось у Даны и она прикусила язык и даже немного отодвинулась.

— Говори, я слушаю, — милостиво разрешил Поттер. — Да, я в курсе некоторых твоих разведывательных махинаций. Ты, вероятно, вообразила себя великим аврором-сыщиком?

Поттер вынул из складок мантии и выложил на стол уже знакомый ей документ в печатях и вензелях — экспертизу на «лучшую жену» для его сына. Дана бросила на неё короткий взгляд.

— Вероятно, ты решила набить себе цену повыше, раз уж, по твоему мнению, мы в твоих руках? Но всё пошло не так, как ты хотела, и теперь уже я буду диктовать тебе условия, а ты — соглашаться или... Я не неволю тебя, нет, ни в коем случае. Ты можешь и отказаться, как и прежде. Те милые ребята вернут тебя в камеру, всё пойдёт своим чередом, как положено, без влияния всяких мерзких тёмных личностей. Ты ведь уже считаешь меня мерзкой тёмной личностью?

Уголок рта Даны дёрнулся, но она вовремя прикусила себе язык. Не говорить же ему, что по масштабности своих целей он и близко пока не подобрался к тем действительно тёмным личностям, с которыми она прежде имела дело. Но... Карлос был, безусловно, опасен, и невероятно могущественен в своих условиях. Пока лучше играть по его правилам.

— Я не хотела набивать себе цену, — ответила она, наконец, подобрав безопасные, на её взгляд, слова. — Я просто не хотела замуж. У вас ведь там были другие кандидатки, и потом, вы не так уж и одобряли выбор Джеймса, я и письмо тоже читала. Чистокровная невеста ведь объективно лучше. Я просто думала, что если спокойно уйду — он женится на другой и все получат то, что хотят.

Карлос захохотал.

— Нет, ну что за детская наивность! Порой мне кажется, что я имею дело с хитрой изворотливой змеёй, а потом оказывается, что она просто непробиваемая дремучая дура!

Дана опустила глаза в пол.

— Все не получат того, что хотят. Ты забыла о Джеймсе. Ты всегда забываешь о Джеймсе.

— Это всего лишь любовь, — буркнула она. — Бессмысленная химическая реакция в голове. Ну и немного упрямства. Через пару лет она у него бы всё равно прошла.

— Увы и ах, это не просто любовь. Ты живёшь в волшебном мире уже семь лет, неужели так трудно для твоих магловских мозгов понять и принять, что ничего не бывает просто так, а тем более, такой великой и движущей мир силы, как Любовь?

В другой ситуации Дана бы просто закатила глаза, но не в её положении демонстрировать столь вопиющее пренебрежение. Ну неужели из-за какой-то любви своего сына, пусть и на грани помешательства, этот могущественный человек совершает подобные явно не самые безопасные даже для его репутации махинации?

— Ладно, — Дана подняла руки. — Ладно, да, я ничего не понимаю, в том числе и почему любовь — это великая движущая сила. Меня семь лет назад просто поставили перед фактом, что я — будущая жена Джеймса Поттера. Сходу, не разобравшись. Он даже не удосужился спросить моё имя. Как я могла относиться к этому серьёзно? И прошедшие годы его выходки симпатии не прибавляли, а что он творил последние полгода — так моей единственной реакцией было бежать без оглядки. Ладно, Джеймс слегка слетел с катушек, но я удивляюсь, почему вы, взрослый, всё трезво оценивающий человек, ему потворствуете? На мне ведь свет клином не сошёлся, вы ведь запросто можете бросить меня гнить в тюрьме, с моей-то запятнанной репутацией.

Поттер долго смотрел на неё изучающим взглядом, пока она говорила. Наконец, Дана замялась и замолчала, чтобы оценить, не брякнула ли она чего-нибудь лишнего. Кажется, с гнить в тюрьме она переборщила. Ей совсем не нравится этот вариант. Да что там, она уже готова, если надо, и замуж, лишь бы выторговать себе сейчас максимум поблажек. Перетерпится. Терпеть дементоров гораздо хуже, чем влюблённого по уши противного капризулю. В конце концов, влюблёнными мальчиками можно манипулировать. Если, конечно, папа позволит. А чтоб папа позволил — надо поторговаться. Лишь бы не решил, что она по-прежнему категорически против.

Дана уже приготовилась дать задний ход, оправдывая свою резкость, но этого не потребовалось.

— То, что Джеймс слетел, как ты выражаешься, с катушек — не его вина, — удивительно мягким тоном сказал Карлос. — А моя. И отчасти — твоя.

— Это как? — Дана слегка опешила.

Карлос смотрел с укоризной, но без опасных искр гнева в глазах.

— Если бы ты не была такой упрямой, если бы не отталкивала его, была бы к нему мягче, его увлечение не перешло бы границы обычной детской влюблённости, оно бы развивалось постепенно и только со временем привело к настоящему чувству. Всё было бы достаточно нормально, чтобы ты могла проникнуться к нему ответным чувством со временем. Твоё упрямство послужило катализатором.

— Катализатором чего? — Дана по-прежнему не видела логики, однако специфическое словечко наводило на нехорошие мысли. Как любовное зелье. Только не любовное зелье.

Карлос снова долго смотрел на неё, пуская кольца. С одной стороны, ей это не нравилось, но с другой такой взгляд говорил о том, что она была для него глупой девочкой, которая совершила ошибку, не более. Её выходки не заставили его воспринимать её серьёзной угрозой, и это было, что ни говори, к лучшему. Потому что угрозу он бы запер в камере надолго. Или, будь он более подкован в вопросах женской репродуктивной системы, просто забрал у неё то, что нужно. В конце концов, выносить ребёнка может любая женщина, если дело в особой совместимости её ДНК, обладая достаточным могуществом, её можно и забрать силой... Карлос этим могуществом обладал, но, к счастью, вряд ли знал об этом. Она поёжилась — второго такого надругательства она бы не перенесла.

Дана опустила глаза. Пусть думает, что она ляпнула лишнего, любопытна, несдержанна. Но не опасна, нет. Наконец, он заговорил.

— Я расскажу тебе всё, и после этого надеюсь, что ты примешь правильное решение. Я не собирался объясняться с глупой девчонкой вроде тебя. Но это поможет всем нам. Если ты продолжишь упорствовать, всё равно не сможешь разболтать мои секреты, а я избавлюсь от последних угрызений совести, отказывая тебе в помощи после того, как ты откажешь в ней моей семье. Так что начинай думать прямо сейчас и внимательно слушай, что я тебе скажу. Внимательно в том числе и для того, чтобы ты не позволила Джеймсу совершить мою ошибку, когда у вас будет свой сын, а я уже отойду в мир иной. У него нет своей головы на плечах, поэтому в будущем именно тебе придётся думать за двоих. Отчасти потому я здесь и собираюсь хлопотать за тебя: у тебя мозгов и амбиций больше, чем у пустышки Пенелопы Хельсингтон. Что бы ты обо мне ни думала, чистая кровь — не самое главное, чем должна обладать моя невестка.

Как я и говорил, моя вина в том, что произошло с Джеймсом, тоже есть. Ты, вероятно, сложила два и два, и понимаешь, почему я заказал эту экспертизу. Наш род, как и все чистокровные роды рода Британии, медленно вырождается. К счастью, я, в отличие от предков, да и большинства современных чистокровных волшебников, понимаю угрозу. Бич Поттеров — ранняя старость и хилость. Бич Блэков — всевозможные психические пороки. В магическом мире мало древних семей, у которых не было бы своего бича. В лучшем случае это какое-то внешнее уродство, в худшем — целые поколения сквибов. Прежде чем родился Джеймс, у нас с женой было четверо мёртворожденных сыновей. Я рано понял, что ещё одного поколения Поттеров может и вовсе не быть, если Джеймс, так же как и я, неправильно выберет себе жену. И решил принять против этого все возможные меры.

Благодаря работе в Отделе Тайн мне стал известен древний ритуал связи. Каких-то пять столетий назад практически все чистокровные семьи, заботящиеся о роде, использовали его. Прежде чем отправить ребёнка в Хогвартс, на него накладывалось особое заклятье, позволявшее ему найти среди соучеников того, кто больше всех подходит ему для будущего создания семьи. Идеальное соответствие. Ребёнок сразу начинал испытывать привязанность к своему партнёру и к моменту совершеннолетия созревала настоящая любовь. Это высшая степень брака по расчёту, поскольку подбирался идеально совместимый партнёр, и в то же время высшая степень брака по любви, поскольку возникшая с детства любовь сохранялась на всю жизнь. В результате — идеальный, крепкий и нерушимый брак. Но когда под действием этих чар дети чистокровных родов начали один за другим выбирать маглорожденных партнёров, заклинание было пересмотрено и отнесено в разряд тёмных, как нарушающее свободу воли. Спесивые аристократы, гордящиеся количеством магических предков, не хотели ставить под вопрос свою чистокровность, а магия плевала на такие нюансы. Практически за одно поколение такая практика была вытеснена и забыта. Вырождение магических семей медленно набирало обороты. И вот теперь гордыня моих предков вышла боком и моей семье. Я не раздумывал, как глава семьи, я понимал, что от моего выбора зависит, прервётся наш род или будет процветать. К тому же, что бы ты ни думала, чистота крови для меня не на первом месте, тем более в наш век реформ. В отличие от большинства, я понимаю, чем для волшебников может закончиться этот снобизм. Я один из немногих политических деятелей открыто поддерживаю браки с маглорожденными.

К сожалению, даже лучшие из нас ошибаются, и в мои планы вкрался просчёт. Я не учёл, что у современной эмансипированной девочки, тем более маглокровки, могут быть иные мечты, чем выйти замуж. Ты отвергла ухаживания Джеймса сразу и навсегда. Я не придавал этому значения, пока не стало слишком поздно. Заклятье стало необратимо. Его магически порождённая любовь стала слишком прочной, слишком тесно сплелась с его натурой. Снять с него сейчас заклинание — всё равно что отнять частичку его натуры, его души. Я никогда не пойду на это, поэтому Джеймс навсегда останется в тебя влюблён. Из-за какой-то спесивой девчонки я не могу потерять и свести с ума своего сына.

Но... Ты ошибаешься, я вовсе не в безвыходном положении. Я не могу заставить Джеймса разлюбить тебя, но я могу заставить его жениться на другой, он знает свой долг перед родом. Как ты понимаешь, ты не так уж уникальна. Боюсь, тогда Джеймс будет страдать, но это всего лишь страдание по неразделённой любви, страдание, которое толкает лучших из мужей на великие поступки. Это не так уж страшно, а верная и покорная жена и сильные здоровые дети окупят эти страдания с лихвой. Но если мой сын будет вынужден страдать, ты тоже не останешься без ответа. Да и какой резон мне будет вытаскивать тебя из тюрьмы, если ты для нашего рода — никто? Так что, Лили, тебе решать. Выбирай между свободой и свободой. Тебе ещё нужно время подумать?

Когда Карлос Поттер обратился к ней по имени, Дана вспомнила, кто она, в чьей шкуре и какую роль должна играть.

— Нет, — сказала она. — Я согласна на все ваши условия.