Лисье чадо (джен)

...твою мать!

От неожиданности Сириус дергает локтем, задевая початого "Огдена". Яростный звон, всплеск...

Цокот осколков по полу. Глухой стук и ремусово "Сир... Мерлин!".

Скрежет, топот ног... Точно окунул голову в колодец — вода нещадно давит на уши, звуки гулкие. Не вдохнуть. На несколько мгновений, пока в ушах неистово гудит пчелиный рой и виски словно тисками сжимает, Сириус перестает различать слова. Череп распирает изнутри, точно там пенится что-то густое. Щекочет нос как от пороха, вдох застревает в глотке...

Секунда, другая — и тиски спадают.

Сириус ошалело трясет головой и вытаскивает пятку из лужицы огневиски. Неужто от старины "Огдена" так пробрало?..

— Сириус.

Но стоит повернуть голову на голос, становится очевидно: пинта ядреного алкоголя не при чем. Что...

Сириус вскакивает из-за стола и на неверных ногах ковыляет к Ремусу.

Думается отвратительно туго и не словами. Пока из комка мыслей вылепляется одно простое "что это, черт возьми?", Сириус успевает опуститься на корточки рядом с Ремом и задохнуться, моментально узнав распростертого на полу мальчишку. Рем тоже молчит, но осторожно касается влажного лба, приподнимая белесую от пыли челку, и мизинцем очерчивает красный контур шрама-молнии.

Скомканные мысли шевелятся и расползаются змейками по черепушке, каждая в свой закуток. Сириус ловит за хвост одну — с какой это стати шрам выглядит точно свежий? Ну, положим, в суматохе не до лечебных мазей было, но такие раны заживают за неделю, оставляя только белые бороздки, разве не так?.. Но это и неважно — важно, что мальчишке здесь быть не положено. Откуда? Сириус спрашивал — Рем не поддерживал с мальчиком никакой связи. Глупость, ворочается злая мысль, дурь и безалаберность, вот так-то ты отплатил Джеймсу! Но и это — неважно. Не сейчас.

— Шрам, — констатирует Ремус очевидное, и Сириус отвечает тем же:

— Это Гарри. Он...

— Без сознания. Я проверил.

— Ну так приведи его в чувство, черт возьми!

Ремус качает головой.

— Я пытался. Ты просто не видел.

— Так попытайся еще!

Ремус вздыхает — как всегда, когда его заставляют делать что-то заведомо бесполезное — и произносит заклинание. Заклинание нехитрое, один взмах — и вот мальчишка должен захлебнуться воздухом и открыть глаза... Он и правда захлебывается — а Сириус отшатывается, вскрикнув от боли.

— Он не приходит в себя, — голос Ремуса доносится словно из толщи воды — снова. — Сириус? Что с тобой?

— Погоди.

Сириус садится спиной к стене и трет ладонями лицо. Несколько секунд — и в голове становится ясно, от спутанности мыслей, от гулкости колодца не остается и следа. Снова. Черт возьми. Удивляться нечему, если подумать — после стылой камеры и вечно голодных тварей, после тонны сводящих мышцы волн он то и дело проваливался в забытье. Чаще в человечьей шкуре — но и у Бродяги звенело в ушах так, что лапы подкашивались. Сириус с силой проводит по щекам и вздыхает. Нет. Это не то. Это...

— Рем, это какая-то ментальная дрянь. Это все... эта связь.

Он злится заранее — ждет, что Ремус усомнится, что придется опять что-то доказывать, опять выстраивать длинные какие-то цепочки, вылеплять из комка мыслей что-то внятное... Но Ремус хмуро кивает — и только.

— Я мало понимаю в ментальных искусствах, — просто говорит он. Смотрит настороженно — и по его напряженности Сириус понимает, что последует дальше. — Мы должны... Ты не будешь в восторге, но нам нужен Дамблдор. Я не знаю лучшего мастера, да и...

— Не объясняй, — отмахивается Сириус. — Я понимаю. Встретиться со стариком — это с самого начала был лишь вопрос времени. Сам подумай? Идиоты-авроры могут сколько угодно рыскать по лесам, но если старик захочет, я буду в его руках через минуту.

Ремус темнеет лицом и отворачивается, поднимаясь на ноги. Мальчишка на полу дышит ровно и тихо — точно валяется в постели, скинув во сне одеяло, а не лежит, упираясь лопатками в жесткий пол. Сириус разглядывает его, пока Ремус возится с порохом, непослушными пальцами открывая туго затянутый мешочек — пороховая ваза, которая стоит обычно на каминной полке, теперь валяется в углу — скинули в суматохе.

Увидеть чужими глазами чужое отражение в запотевшем зеркале — это совсем не то же, что смотреть на живое лицо в саже и пыли, на эту лохматость, на нелепые сапоги — ошметки грязи по всему полу, надо же, словно он не рухнул, едва вывалившись из камина, а успел потопать по всей комнате... Гарри носит очки, а на сумку прицеплен значок — лев на красном фоне. Мерлин, как же давно он этого не видел...

— Он может помочь, Сириус.

...Сириус дергается и понимает — он улыбается. Трясет головой — наваждение неохотно сползает. Странное какое-то чувство, тихий восторг, с чего вдруг?

Он поднимает глаза на Ремуса и мрачно отзывается:

— Может. Это верно. Всегда мог.

Ремус кидает порох в камин. Рука у него дрожит.

* * *

— ...это всего лишь шоколад. Ничего страшного, правда? Съешь кусочек.

Съесть кусочек? Рука сама тянется к измятой серебристой обертке, нащупывает холодное и гладкое и отламывает. Треск. Джинни моргает — шоколадный треугольник на ладони. Растает, наверное, если так держать.

Кто-то посмеивается над ухом.

— Съешь. Сразу станет легче.

Легче? Джинни засовывает треугольник в рот и ждет несколько секунд, ощупывая языком острые уголки. Фу — морщится. Горько. Горько и вязко. Это разве шоколад? "Да, — отвечает Джинни сама себе, — конечно, шоколад. Взрослый. Мама такой любит. И тетка Мюриэль. Гадость".

— Ну, как дела?

Джинни неопределенно пожимает плечами и поднимает глаза. На нее смотрит человек и улыбается едва-едва, словно не нарочно. У него бледное и тонкое, какое-то сдутое лицо, щетина и седина в лохматых волосах. Он напоминает то ли какого-то соседа-маггла, с которыми папа обожает поболтать о двигателях, тракторах и охотничьих ружьях, то ли министерского служащего, какие вместе с папой приходят иногда на обед... Джинни его не боится.

Совершенно точно знает, что прежде его не встречала и что должна волноваться, но на волнение попросту нет сил. Незнакомец — ну и что, чужой дом — ну, это как зайти в гости... Джинни глупо хихикает: да ей лень переживать, вот и все! Словно она готовилась до изнеможения к экзамену по Чарам, а утром встала с постели совершенно пустая, в мыслях — ни следа опасений, лишь латынь и пустота.

От шоколада хочется пить, и Джинни думает попросить воды, но вместо этого подскакивает, точно кошка, и свешивается за спинку дивана, взглядом шаря по полу. Пустота разлетается на части — точно дает трещину и лопается стеклянный шар вокруг нее. Осколки летят наземь — да как ты можешь сидеть! как ты не помнишь! здесь опасно! здесь же все красное! здесь же все...

По чистому, ни пылинки в углу не видать, полу. Память недовольно ворчит, скребут кожу осколки — здесь все было не так! обман! берегись!

Человек вздыхает тяжело и свистяще. Простужен, что ли?

— Ну, шок, кажется, проходит. И слава Мерлину. Посмотри, — человек кивает в сторону камина — там на табуретке сложены горкой битые глиняные кусочки и цветные бутыльные стеклышки, — я все здесь убрал. А это осталось только починить. Стоило заняться этим всем прежде, но было не до чистоты... Вот, возьми еще.

Обертка из фольги шуршит у него в руках. Джинни мотает головой. Нет уж, хватит с нее этой пакости. Хуже лакрицы.

— Как знаешь. Может, теперь ты скажешь, как тебя зовут и как ты сюда попала?

Говорить тоже лень. Джинни понимает это, когда глоток воздуха со свистом вылетает изо рта, а звуки остаются где-то на донышке, словно в гигантском чане — никаким черпаком не достанешь до этого дна. Джинни поворачивает голову в сторону камина. Ей вдруг становится холодно и неуютно.

Как будто она просидела несколько часов, таращась на огонь или на дождевые тропинки на стекле, а потом раз — и ее позвали по имени.

Такое частенько случалось в этом году — после того, как Том беседовал с ней.

Джинни в упор глядит на худого, по-мышиному потрепанного человека, но он только честно смотрит в ответ. Протяни руку, коснись — и ничего не будет. Ей бы никогда в голову не пришло коснуться Тома — это было опасно, хоть он и назывался другом.

Человек вздыхает, прячет в ладонях лицо, сутулит плечи — словно очень устал, устал весь, целиком. Как папа иногда — не появляется дома несколько дней, а потом приходит, садится на стул, не снимая плащ — а колпак с него стягивает мама, даже не ругается — и молчит. Молча ест — в одежде и не вымыв руки, а потом уходит в амбар — к железкам. Наверное, не сиди она здесь, и этот человек занялся бы "железками" — своими.

— Хм. Наверное, ты не помнишь, но я уже говорил... — Человек видимым усилием переводит взгляд на нее и пытается улыбнуться — от его улыбки хорошо. Том улыбался не так — к Тому всегда хотелось прижаться, сильно-сильно. А к этому не хочется — с ним просто спокойно, хоть тревога и скребется где-то внутри. — Я уже говорил — все в порядке. Ты увидела кровь и испугалась, а когда пришел я, испугалась еще сильнее. Помнишь?

Джинни кивает — да, она помнит.

— Хорошо. У тебя случился всплеск стихийной магии — знаешь, что это?..

Она снова кивает — ну конечно, она знает. "Аффективные магические всплески" — так называет это папин знакомый колдомедик — доктор Свон, кажется? Он говорит странно и много, про колебания магического вещества, про дефекты стенки магического ядра, но ясно одно — ему эти всплески не нравятся, и маме не нравятся, ее ведь потому и потащили к специалистам.

Джинни морщит нос — а ее и не спросили, хочет ли она... Стенку без дефектов, тьфу! Но даже скажи она, что ей жуть как нравится нагревать молоко прикосновением и поджигать сухую траву на заднем дворе, что Фред и Джордж теперь смотрят на нее с уважением, когда она снимает запирающее заклинание с сарая легко, точно паутинку смахивает — мама только разозлится.

— Отлично, — человек ловит ее взгляд и удерживает. — Этот всплеск спровоцировал шок — тебе, наверное, кажется, что ты только-только проснулась, но ты не спала и не теряла сознание. Это только шок. Ты скоро придешь в норму.

Слова зачерпываются с самого дна — совсем мало, точно чайной ложкой:

— А может, вы меня прокляли.

— Зачем это?

— Не знаю. Это у вас кровь на полу.

— Справедливое замечание. — Человек выпрямляется — улыбки больше нет. — Это кровь плохого человека. Он преступник. На его руках крови куда больше, чем ты видела на полу. Но все в порядке — он теперь там, где и должен быть. Авроры за ним... присмотрят.

Ужасно хочется пить. Во рту сухо — в колодце со словами тоже. Джинни хочется напиться холодной воды и уснуть, но она выдавливает последние капли — самое важное:

— Где Гарри? — выходит жадно и звонко.

— А-а! — Человек подается вперед, лицо его озаряется пониманием, становится глаже и живее. — Выходит, ты пришла через камин? Я-то решил, ты забрела из деревни. Отсюда до поселения далеко, но время от времени кто-то заходит — чаще сквибы, им иногда непросто отвести глаза... Погоди-ка. Наверное, ты дочь Артура? Джиневра?

Она почему-то колеблется, но этому человеку ответ и не нужен — он кивает сам, подтверждая догадку, и поспешно говорит:

— Гарри в порядке, — и, словно понимая, что расспрашивать она не в силах, продолжает сам: — Это не его кровь. Не бойся. Гарри здесь нет — его... увел профессор Дамблдор. Им нужно поговорить кое о чем. Ох, Мерлин! Тебя, наверное, давно ищут. Профессор отправил письмо твоим родителям, но упомянул только Гарри... Я отведу тебя домой, хорошо?

Джинни облизывает губы.

— Хорошо.

* * *

...запахи не те. Запахи не те, не те, не те! Нос возит по ткани — твердое, сухое, жесткое. Не то, не то. Было мягкое, пахло кухней и пылью, старыми тряпками пахло, а это пахнет... чернилами? Точно-точно, чернилами, школьными, если повозиться, можно и засохшее найти — вот, вот оно, пятно...

Вспышка. Он понимает, что опоздал.