Червь (джен)

Если бы десятки триллионов вселенных были картинками, то они были бы собраны в постоянно перемешивающуюся и меняющуюся мозаику. В общем, с виду полная неразбериха. Но в зависимости от случайных изменений, иногда проявлялись закономерности. Быть может, господствующий цвет, или множество сцен, состоящих из размытых от скорости действий и движений.

Но всё было даже сложнее. Во-первых, слышались тихие звуки, а сами сцены не были двумерными. Наоборот, каждая из картинок была полностью реализованным миром, и он был длительным, как серия слайдов или катушка плёнки, тянущаяся далеко вперёд и назад от каждой сцены, на которой она фокусировалась. Всё становилось ещё сложнее, когда каждый набор слайдов ветвился и расходился, чем дальше, тем больше. Единственное, что их останавливало — особые точки обрыва. В первой такой точке не было ничего загадочного. Настоящее, сейчас. Оно неостановимо и непрерывно двигалось вперёд, поглощая реальности, когда они прекращали быть будущим и становились настоящим.

Другие точки были более зловещими. Каждая ветвь где-то заканчивалась, но некоторые заканчивались раньше других.

Дина Элкотт знала, что в тех ветвях она погибла. Сейчас их было много, с каждой секундой всё больше таких ветвей появлялось перед ней. Почти все картинки в мозаике стали чёрными или тёмно-красными. Или там горел свет и всё было покрыто кровью, или света не было — и тогда она ничего не могла увидеть.

Она сконцентрировалась, и мозаика разделилась на две части, одна чуть больше другой. В первой части смертельная точка наступала очень скоро. Во второй у неё была отсрочка. Она оценила размер обеих частей, и число возникло у неё в голове.

С вероятностью 43,03485192746307955659% она умрёт в следующие тридцать минут. Шанс смерти неуклонно рос с каждой проходящей секундой, когда возможные реальности становились невозможными и исчезали из вида, или заменялись другими, фактически перетекая на другую сторону.

К ней подкралась тревога. Ей хотелось "конфетку", чтобы снять напряжение, помочь прояснить мысли.

Она постучала в дверь своей комнаты. Услышала, как Выверт сказал что-то с другой стороны, и подергала ручку. Дверь оказалась не заперта, и она вышла.

Выверт сидел за столом с телефоном. Ей не хотелось говорить с ним, но умирать ей хотелось ещё меньше.

— Печально, — говорил Выверт. — Усильте разведку, вызовите дополнительную команду, чтобы обеспечить круглосуточное наблюдение. Нам понадобится замена для Лии, как только они опять начнут набор. Да. Хорошо. Держите в меня в курсе.

Он повесил трубку.

— Выверт?

— В чем дело, дружок?

— С вероятностью сорок четыре, запятая, два ноль три восемь три процента я умру в следующие тридцать минут.

Он встал из-за стола.

— Как?

— Кровь или тьма. Не знаю.

— Вероятность, что я умру в следующие тридцать минут?

Она задумалась и почувствовала, как мозаика складывается в новую конфигурацию. Лицо Выверта преобладало в каждом крошечном эпизоде: активный, разговаривающий и живой в одних, неподвижный или мертвый в других.

— Сорок два, запятая, семь ноль девять процента для миров, в которых я не умираю. Не знаю насчёт миров, где я умру первой.

— А, скажем, мистер Питтер? Его шанс умереть?

— Сорок и... — она остановилась, повинуясь жесту Выверта.

— Значит, что бы ни случилось, это произойдет здесь и заденет всех. Шанс выжить, если мы уйдем?

— Десять, запятая, шесть шесть четыре...

— Нет. Шанс, что среднестатистический житель города выживет, если мы уйдём?

— Девяносто девять...

— Значит — целью являемся мы. Это атака не на город. Если мы мобилизуем отряды? С точностью до десятой?

— Сорок шесть, запятая, один, что выживу я, сорок девять, запятая, девять, что выживешь ты.

— Разницы нет. Даже, скорее всего, хуже, — сказал он. Она кивнула, и он потёр щеку, размышляя.

Время уходило. Она нервно задрожала.

— Мне нужна конфетка, пожалуйста.

— Нет, дружок, — возразил Выверт. — Мне нужно, чтобы ты была сосредоточена. Что...

Она перебила его, хотя всегда старалась этого избегать, но она была в отчаянии.

— Пожалуйста. Я слишком часто использовала свою силу. У меня будет сильно болеть голова, и я стану для вас бесполезной.

— Нет, — ответил он яростнее, чем она ожидала. — Питтера здесь нет, и не будет, пока ситуация не разрешится, конфетку дать некому. Слушай. Вероятность того, что мы переживём атаку Краулера, если мои солдаты используют выданные мной лазерные насадки? Пурпурные лучи?

Краулер? Ей понадобилась секунда, чтобы прийти в себя. Выверт использовал свою силу. Она не знала точно, как она работает, но всегда могла это определить. Все вероятности начинали меняться, и он знал такие вещи, о которых не спрашивал. Он знал о числах, которые могла сказать ему только она, но она не помнила, чтобы их ему говорила.

— Тридцать девять, запятая, девять...

— А если я задействую Скитальцев, которые сейчас здесь?

— Тридцать, зап...

В припадке гнева он сбросил со стола монитор. Тот грохнулся на пол, куски экрана покатились и заскользили по ковру в угол комнаты.

Обогнув стол, он схватил её за руку и потащил вон из кабинета.

— Конфетку, пожалуйста! — умоляюще прошептала она.

— Нет.

До боли сжимая её запястье, он потянул её в главное помещение своего подземного комплекса.

— Приготовиться к бою! — закричал Выверт. Это было так на него не похоже. — Приближается угроза!

Солдаты, расслаблявшиеся в нижней зоне базы, вскочили, хватая оружие и защитное снаряжение

Это не дало результата. Числа сильно не изменились. Но он и так был не в духе, поэтому она не стала ему об этом говорить.

Появились Трикстер, Оливер и Солнышко, они прибежали по металлической дорожке. У Солнышка не было маски, и её крашеные светлые волосы намокли от пота, облепив голову. Оливер был в обычной одежде, как и Трикстер. Он был красив, с точёными чертами лица. Атлетически сложен, в отличие от Трикстера. У того был нос с горбинкой и длинные, не подходящие ему волосы, но она знала, что он умён. Даже если б она не знала, это было заметно уже по по тому, как он смотрит на всё вокруг.

— Что происходит? — спросил Трикстер.

— Дружок любезно проинформировала меня, что меньше чем через тридцать минут Краулер из Бойни номер Девять войдёт в комплекс и убьёт нас всех. С благодарностью принимаются любые предложения, кроме очевидных.

— Мы с Трикстером могли бы пойти и попытаться остановить его, — предложила Солнышко.

— Я сказал — кроме очевидных, Солнышко. Я уже спрашивал у дружка. Вы попытаетесь — и мы все ещё вернее умрём.

— Почему?

— Он умеет регенерировать, — ответил Выверт, раздражённый необходимостью объяснять. — И он регенерирует очень быстро. Более того, любая отросшая заново часть сильнее, чем была, с новыми возможностями, выростами и увеличенной прочностью, повышающей стойкость к тому, что ранило его, или же даёт ему другие способности. Мало того, что эти изменения постоянны, но он уже некоторое время их накапливает.

Трикстер добавил:

— Я читал про этих ребят после того, как вы предупредили о них той ночью. Краулер приобретает иммунитет ко всему, что может причинить ему вред, в результате в нём почти ничего не осталось от человека. Он жаждет, чтобы ему причинили вред, чтобы усилить свою трансформацию, как мазохист или помешанный на смерти. Он загоняет себя в смертельные ловушки и выходит из них ещё более сильным. Может, поэтому он здесь. Солдаты?

Выверт покачал головой:

— Он неуязвим для стандартного вооружения и боеприпасов, и, скорее всего, для большинства нестандартных. Лазерное насадки могут дать небольшой эффект, но недостаточный, чтобы он за этим сюда шёл.

— И это внезапно заставляет задуматься, как он нас нашел, — добавил Трикстер.

Выверт покачал головой:

— Разберёмся с этим потом. Если он здесь в поисках того, кто мог бы причинить ему вред, то из присутствующих на это способны только Солнышко и ваша Ноэль.

Это заставило Скитальцев задуматься.

— Ноэль? Но кто вообще знает о Ноэль, кроме...

Выверт жестом приказал Трикстеру замолчать:

— Дружок, какова вероятность, что Краулер будет искать в первую очередь Ноэль?

Она ощущала, как образы фильтруются, пока не увидела закономерность в сценариях. Неясная громадная фигура, открытая дверь убежища. Образы разделились на две группы, одна значительно больше другой.

— Девяносто три, запятая, четыре один ноль процента.

— Чёрт, — выругался Трикстер. — Вот почему он здесь. Как и Левиафан, Краулер пришёл за ней?

— Я считаю, что каждое новое доказательство только подтверждает нашу рабочую теорию о вашей подруге, — сказал Выверт. Он повернулся к Дине. — Шанс на выживание, если мы дадим ему то, что он хочет? Дадим ему доступ к Ноэль?

— Ну уж нет, — сказал Трикстер.

— Шанс выжить в течение следующего часа — восемьдесят один, запятая, девять один ноль процента

— Ну хоть что-то, — отметил Выверт.

Что-то в картинке беспокоило её. Она потянулась дальше, рассматривая возможные реальности, раскрывающиеся перед ней. Очень, очень немногие уходили на сколь-либо значимое время в будущее.

— Шестипроцентная вероятность пережить следующие пять часов.

Выверт остановился, затем вздохнул:

— Спасибо за разъяснение, дружок.

Она кивнула.

— Здорово, — произнёс Трикстер с неприкрытым сарказмом в голосе. Затем с более серьёзным выражением на лице и тоном добавил: — Давайте не пустим его к Ноэль. Согласны?

— Согласен, — подтвердил Выверт. — Ещё мысли?

Время истекало. Она посмотрела на числа, несмотря на то, что у неё началась лёгкая пульсирующая боль в основании черепа, предвестник мигрени. 53,8% — вероятность умереть в следующие тридцать минут.

— Дружок, — сказал Выверт.

И то, чего она не поняла из его интонации, она ухватила из смутных образов, которые увидела в ближайших наиболее вероятных сценариях своего будущего.

— Нет, — взмолилась она, даже раньше, чем он высказал своё требование.

— Это необходимо. Ты должна посмотреть в будущее, где мы выжили, и ты должна сказать нам, что произошло.

— Нет. Пожалуйста, — умоляла она.

— Сейчас же, дружок.

— Почему ей это так не по душе? — спросил Трикстер.

— Мигрень, — ответила Дина, прижимая руки к голове, — Это ломает мою силу. Требуются дни, иногда недели прежде чем всё придёт в норму и начнёт работать. Голова болит всё время, пока не придёт в норму, болит сильнее, если я пытаюсь получить в это время числа. Надо быть осторожной, нельзя ещё сильнее мутить воду. Нельзя врать о числах, нельзя смотреть на то, что будет, или начнётся хаос. Безопаснее смотреть со стороны, завести правила, следовать правилам. Безопаснее задавать вопросы и позволить всему вставать на своё место.

— На угадайку у нас нет времени, — сказал Выверт, — Или ты хочешь умереть?

Умереть? Она не была уверена. Смерть — это плохо, но, по крайней мере, для неё начнётся загробная жизнь. На небесах, как она надеялась. Поиски ответа и спасение означали дни и недели абсолютного ада, постоянной боли и невозможности использовать свои способности.

— Дружок, — сказал Выверт, не получив немедленного ответа, — сделай это сейчас, или останешься без конфетки надолго.

Она могла увидеть, как развиваются эти варианты будущего. Он так и сделает. Она видела боль и тошноту, которую будет переживать, полную нагрузку от её силы, без конфетки, чтобы сгладить углы, и вместе со всеми подробностями, которых она не хотела знать. Хуже всего было то, что этот поток информации зацикливался. Испытывать ломку от наркотиков, от её конфетки, и видеть и чувствовать эхо будущего, где она продолжает страдать. Это значило, что боль будет значительно сильнее, её будет тошнить, настроение меняться, у неё будет бессонница, онемелость, и тактильные галлюцинации, будто что-то ползает по коже. Для эха, отклика от её будущего, не было предела. И эти видения никогда не убьют её, никогда не вырубят и не погрузят в кому, как бы ей этого ни хотелось.

Однажды она почти испытала эти ощущения, в начале своего плена. Больше ей не хотелось. Она будет подчиняться Выверту во всём, что бы он ни попросил, чтобы не рисковать повторением этого.

— Хорошо, — пробормотала она. Она выбрала один из путей, где они выжили. Она лишь приблизила взгляд, но это уже заставило её голову пульсировать, как будто она оказалась зажата в здоровенные тиски, и кто-то только что подтянул их. Некоторые из возможных миров на краях её сознания распались в беспорядке неупорядоченных сцен, когда она попыталась посмотреть внимательней. Сцены и образы менее вероятных миров летали вокруг её сознания, как бритвенно-острые листья в порыве ветра, разрезая всё, чего касались. — Больно.

— Давай, дружок. Как можно быстрее.

Он не знал. Ощущения были совсем другими, как будто она втыкала в своё тело, в собственный мозг, раскаленную кочергу, зная, что она останется там и будет жечь неделями, прежде чем остынет.

Но она послушалась, потому что как бы ни было больно, будет больнее, если она не получит конфетку. Если Краулер доберётся до неё, то боль уйдёт после первых же мгновений, но это тоже было плохо, потому что означает смерть.

Она с силой сфокусировалась на этой сцене, расширив её от маленького и смутного образа, умещающегося на кончике карандаша, до полноразмерной картинки. Её голова взорвалась болью. Как только она поймала разрозненные образы, её согнуло и вытошнило на металлическую дорожку и ноги Солнышка.

Солнышко могла бы закричать, но не стала. Вместо этого она упала на колени и поддержала Дину за плечи. Как раз вовремя, потому что Дина почувствовала, как у неё в мозгу взрываются фейерверки, а тело сводит судорогой. Слишком много, слишком быстро. Образ был слишком чётким и детальным, перегружающим её чувства, дробящим всё ощущение времени и настоящего.

Прошли долгие секунды прежде чем она смогла осознать, что остальные говорят и делают. Её голова лежала на коленях Солнышка, на лбу — холодная тряпка. Оливер склонился рядом, держа тарелку с ледяной водой.

— ...время уходит! — кричал Трикстер. Выверт стоял сразу за Трикстером, скрестив руки, наблюдая через перила за своей подземной базой.

— Дай ей минутку, — сказала Солнышко, — Что бы это ни было, оно вырубило бедного ребёнка.

— Она дала крайний срок. Он уже наступил. Сейчас.

— Я знаю, но если давить на неё, это не поможет.

Её накрыл запах. Как самый горький чёрный шоколад в мире и слишком сильный кофе, запах такой густой, что она могла почувствовать его на вкус. Запах провоцировал позывы рвоты, с её и так бунтующим желудком.

— Плохо пахнет, — сказала она, — уберите запах.

— Она в сознании. Этот запах — подсказка? — повернулся Трикстер.

— Нет, это симптом, — ответил ему Выверт, не поворачиваясь, чтобы взглянуть на неё или его. — У неё может быть головокружение, потеря ориентации, она может тереть или чесать себя, пока всё не пройдёт. Не давайте ей царапать глаза, или чесать себя до крови.

Дина попыталась вспомнить, что видела.

— Тьма.

— Ты об этом уже говорила, дружок.

— Мы были в темноте, и там пахло мясом. И ещё пахло потом. И мы были тесно прижаты друг к другу.

— Где? — спросил Выверт.

— Там, прямо перед нами, была металлическая дверь. Большая. Бронированная дверь в убежище, внизу.

— Комната Ноэль, — сказал Трикстер за мгновение до того, как Дина сформулировала последнюю фразу.

— Сколько нас было, дружок?

— Все, кто сейчас здесь, — она посмотрела на солдат.

— И она там была?

— Да, была.

Выверт повернулся и поднял её на руки. Её кожа покрылась мурашками от контакта с его телом. Она не сказала ничего, ничего не сделала, частично потому, что она не могла, ей было слишком плохо, слишком больно. Другая причина была в том, что она видела, как цифры меняются каждый раз когда она вздрагивала от его касаний, или как-то выдавала своё отвращение. Небольшие изменения. Он был злее, вёл себя с ней резче, если она отодвигалась или жаловалась.

Следить за цифрами, соблюдать её собственные правила. Это несло безопасность, держало её силу в узде, обеспечивало терпеливое отношение Выверта, и означало, что ей не придётся оставаться без конфетки даже на короткое время.

Выверт перепрыгивал через ступеньки, спускаясь на первый этаж. Трикстер, Оливер и Солнышко поспешили за ним.

— Ты, — приказал Выверт, даже не пытаясь вспомнить имя подчиненного. — Дверь в убежище. Открыть. Командиры отрядов — собрать свои группы!

Вдалеке что-то негромко загрохотало, и стены комплекса задрожали.

— Дружок, вероятность, что Краулер убьёт нас теперь, после того как мы выбрали этот путь?

— Я не... Не могу, — её голова слишком болела.

— Постарайся, — и в его жёстком тоне она услышала невысказанную угрозу отобрать у неё конфетку.

Она подчинилась. В сценах не было порядка. Они были перемешаны, найти в них смысл, привести в подобие порядка — всё равно что засовывать руки в огонь и бритвенные лезвия, засовывать собственное сознание в огонь и бритвенные лезвия. Она застонала от боли, и силы покинули её тело.

— Вы убиваете её! — ахнула Солнышко.

— Нет, — сказал Выверт, словно издалека. — Я использую её силу для проверки. Это может быть болезненно, но она от этого не умрёт.

Прикосновение Выверта, подавляющий призрачный запах, страх, тошнота...

— Меня сейчас вырвет.

Выверт усадил её и придержал за запястья, когда она наклонилась, чтобы выкашлять желчь. Желудок был уже пуст.

— Число, дружок?

Солнышко наклонилась, чтобы приподнять её.

— Три, запятая, один, — выдохнула Дина.

— Обнадёживает, — сказал Выверт. Перед ними распахнулась бронированная дверь. — Трикстер? Не сообщишь ли Ноэль о нашем неминуемом прибытии?

— Ага, — вздохнул Трикстер. — Блядь. Мне не хочется задавать этот вопрос, но могу я узнать одно число?

— Трикстер! — с укором и ужасом в голосе произнесла Солнышко. — Ты же видишь, какую боль ей это причиняет.

— Это важно. Девочка, каков шанс, что Ноэль убьёт нас?

Еще одна серия ударов. Ближе.

Дина покачала головой:

— Пожалуйста, я просто хочу всё сложить обратно. Каждый раз, когда я пользуюсь силой, всё рассыпается и становится больно.

— Дружок, это последний вопрос, что мы зададим тебе сегодня. Обещаю, — сказал Выверт.

Она послушалась. Потянулась за числом. Это не убьёт меня. Не нанесет непоправимый ущерб. Только боль. Так мой мозг объясняет мне, что не следует использовать мои способности, чтобы искать такие ответы.

Слова, которые она использовала, чтобы убедить себя, не облегчили боль, которая пришла, когда она снова искала число. Она закричала, слёзы потекли по лицу и, закрыв глаза, она упала на руки Солнышка.

— Девять, запятая, восемь процентов, — выдавила она. Её несли? Они вошли внутрь, за первые тяжёлые бронированные двери. Сколько времени прошло? Где Трикстер?

— Это хорошая информация, дружок, — сказал Выверт, откуда-то рядом с ней. — Командиры, когда соберётесь в карантинном помещении, выстройте подчинённых в шеренги, спиной к двери. Оружие заряжено, снято с предохранителя, в готовности к стрельбе. Убедитесь, что лазерные модули и батареи подключены. Внутрь дальше десяти шагов не заходить.

Последовали подтверждения. Дина услышала лязганье затворов.

Ещё удар, ближе всех, что были до того. Звук падающего щебня и бетона эхом прокатился по подземному комплексу.

— Он здесь, — сказал Выверт. — Все кто остался — внутрь. Закройте первую дверь.

Дина открыла глаза. Они были в бетонной комнате со стальными балками как бы формирующими клетку вдоль стен. Пахло протухшим мясом.

Вторая бронированная дверь медленно закрылась за последними отставшими, проскользнувшими через щель. Работники, техники, люди в костюмах, немного солдат. Они теснились рядом с дверью, прижимаясь к ней своими телами. Три пятых помещения были не заняты.

И на другом конце комнаты — темнота. Из которой появился Трикстер.

— Как она? — спросил Выверт.

— Испугана. Голодна. Сказала, что не ела сегодня, — тихим голосом ответил Трикстер.

— Ела, — Выверт скрестил руки, — я лично проследил за доставкой. Подозреваю, ей требуется больше еды, чем раньше. Плохо, что мы узнаём об этом только сейчас.

— Она попросила выключить свет в этой части комнаты. Сказала, что будет легче, если она не сможет нас видеть.

— Выключай, — приказал Выверт. Он подошел к одному из командиров и проговорил что-то ему на ухо. Что-то про приборы ночного видения. Она закрыла глаза, как будто бы это могло помочь прекратить боль, которая разрывала череп.

Розовый свет пробивавшийся сквозь веки стал чернотой, когда выключились лампы.

— Прости, — прошептал ей на ухо женский голос. Солнышко?

Дина попыталась ответить, но вместо слов раздался хрип.

— Я бы помогла тебе, если б могла, но я не могу, понимаешь? — прошептала ей Солнышко. Она обнимала Дину. От нее пахло блевотиной, но в этом была виновата Дина. — Это не только потому, что я и мои друзья в затруднительном положении, и должны помогать Ноэль, и даже не потому, что я сомневаюсь, что смогла бы спасти тебя в одиночку. Мы дали обещание друг другу, когда всё началось. Чёрт, это так глупо и неубедительно звучит, когда я вот так об этом говорю.

Грохот раздался совсем близко, будто металлом прошлись по металлу.

Могучий удар по двери сотряс комнату.

Солнышко всё говорила, как будто не замечая продолжающегося нападения:

— Когда проходишь через ад и обратно с группой людей, когда теряешь всё, и вы все вместе можете потерять ещё больше... Я… я даже не знаю, что говорю. Может быть, нет никакого оправдания тому, что я позволяю так поступать с тобой. Я просто... они всё, что у меня есть. Прости.

Дина потянулась и нашарила рукой руку Солнышка. У неё не было слов, она не могла ничего ответить, даже если б придумала, что сказать. Она просто сильно сжала её руку.

По металлической двери нанесли несколько ударов. В воздухе раздался рёв, болезненно громкий, несмотря на стену, поглощающую звук. Рёв был полон ярости и досады.

Раздался лязг затворов. Она почти пропустила его, посреди равномерных, неустанных ударов по металлической двери.

— Я так голодна, — голос девушки эхом разнесся по камере. Она была близко.

— Я знаю, Ноэль, — ответил Трикстер. — Ещё немного. Вернись обратно, на другую сторону, подальше от этих людей.

Голос Ноэль звучал так, будто она очень, очень устала:

— Не могу ждать. Больше не могу ждать. Я чувствую их запах.

“Она хочет есть так же сильно, как я хочу свою "конфетку", — подумала Дина. — Разница лишь в том, что она может взять и возьмёт то, что хочет, даже если ей придется съесть одного из нас. А у меня нет такой силы”.

Боже, её голова раскалывалась. Хуже того, она знала, что это затишье перед бурей. Её голова будет болеть сильнее с каждым часом, пока ей не захочется умереть.

— Ты можешь сдерживаться, — мягко сказал Трикстер. — Ты не хочешь подходить ближе, чем сейчас. Ты знаешь, на что способна твоя сила. Никто из нас этого не хочет.

— Нет.

— А те парни, хоть они и хорошие ребята, но я не уверен, что кто-то из них не выстрелит в тебя, если запаникует. Мы этого тоже не хотим.

— Я выживу. Не хочу этого, но выживу.

— Ты останешься в живых. А я? А Оливер и Марисса останутся в живых, если ты взбесишься? Они ведь тоже здесь.

Солнышко заговорила, выкрикнув:

— Помни об обещании, которое мы дали друг другу.

Ноэль не ответила. Повисла тишина, прерываемая тяжелыми ударами в металлическую дверь, они эхом отдавались в бетонной камере.

— Ну же, Ноэль. Отойди, прежде чем ты или кто-то ещё сделает то, о чём будет потом жалеть, — настаивал Трикстер.

Стук продолжался.

— Пойдем со мной, Круз. Мы можем поговорить одни?

— Хорошая мысль, — сказал Трикстер.

Дина почувствовала, как спало напряжение в комнате. Боль в её черепе никуда не уходила. Она принялась за кропотливую работу по переорганизации картинок в голове. Всё равно что строить карточный домик на непредсказуемом ветру. Каждый раз, когда числа менялись, то, что она начала сортировать, рассыпалось.

Придётся дождаться периода спокойствия, прежде чем получится чего-то реально добиться. Пройдёт время и станет легче. Со временем станет не так больно использовать способности.

Она глубоко погрузилась в болезненную работу, и прошло некоторое время, прежде чем она поняла, что удары прекратились. Но собравшиеся в помещении всё ещё ждали. Просто на всякий случай, если Краулер обманывает их, выжидая, пока они не откроют дверь.

Минуты тянулись одна за другой, пока Выверт наконец не отдал приказ.

Дина ослепла. Её сила была слишком хрупкой и болезненной для использования, так что она не могла увидеть, какое будущее ждёт их за открытой дверью. Её сердце стучало в горле, когда она открылась. Первые взводы выдвинулись, распределяясь по комплексу, в поисках Краулера — не рыщет ли он в каком-нибудь углу подземной базы. Они вернулись и сообщили, что всё чисто.

Выходя из полумрака, она прищурилась на свет флуоресцентных ламп. Следы когтей испещрили наружную сторону броневой двери из цельной стали, каждый глубиной по меньшей мере в пятнадцать сантиметров. Металлическая дорожка наверху была сорвана, и множество ящиков с оружием и припасами было раздавлено или разбросано по полу.

— Конфетку? — спросила она. — У меня болит голова.

— Можно, дружок. Иди в свою комнату. Я вызову Питтера и отправлю его к тебе.

Со своим вооруженным эскортом она вернулась в комнату. И как подкошенная рухнула на кровать.

Она знала, что пожалеет, но всё равно использовала силу. Она должна была знать. Всего ещё один раз, его можно пережить, и она не будет использовать силу по меньшей мере следующие несколько дней. Или недель, если Выверт ей позволит.

Она сжала покрывало и укусила подушку, когда голова взорвалась болью. Больше половины черновой работы, осторожно собранной за последний час распалось на части, когда она разделила сцены на две группы. Прошли минуты, до того как у нее появилось число.

31,6%.

На четыре процента выше, чем вчера.

Тридцать один и шесть десятых процента — шанс на то, что однажды она попадет домой.