Воспитывая монстра (гет)

— Эй! Том Бомбадил! Чего копаешься?

— Иду я, иду! — Том перелез через опору и спрыгнул на землю. В столь поздний час главные ворота были закрыты, но на галерею попасть было не трудно. — Готово!

— Молодец! Проспал что-ли?

— Прятался от завхоза! Стал караулить по ночам подземелья, старику миллион лет, а всё шляется по ночам!

— А ты-то не шляешься, конечно! — хохотнула Гермиона и накинула на голову капюшон мантии. — Скорее, все пропустим!

— Эй, погоди! — он дёрнул её рукав, это прямо вошло в привычку. Всегда, когда он что-то хотел сказать, остановить её, непременно дергал рукав мантии, как маленький.

— Чего? Хочешь, чтобы нас поймали? — она развела руками и покачала головой. — Боже, кого я воспитала! Ты не умеешь нарушать правила!

Он вдруг сделал два шага и крепко её обнял, уже маленькую для него, рослого шестнадцатилетнего старосты.

— С днём рождения, мам! — она замерла уткнувшись в его плечо и тяжело вздохнула. — Идем, пока ты не разревелась!

Она послушно кивнула и пошла следом за сыном, который стремился скрыть лицо в темноте.

Шесть лет прошло с тех пор, как маленький красивый мальчик сел в "Хогвартс-Экспресс", приехал в школу и начал учиться тому, чтобы быть достойным волшебником и человеком. Гермиона всё-таки держалась в стороне, не опекала, не следила и не ходила следом, как мама-утка. Она добилась невероятного, чтобы он сам приходил к ней за советом и помощью. Шли годы его школьной, счастливой жизни. Он скучал по друзьям, проводил праздники с Оскаром, а по вечерам, когда на душе скребли кошки, оценка не была достаточно высокой или с друзьями выходила ссора, он шёл в её комнату, она делала чай с сиропами и пряностями, отвратительный на вкус, и они говорили.

Сейчас они углублялись в запретный лес, уходя все дальше от замка. Том давно привык, что Гермиона прекрасно знает все тропинки. Ещё на первом курсе, когда обнаружив его во время вылазки с сокурсниками, она шёпотом подсказала ему верное направление, не заругала. Тогда же она показала ему все короткие пути, почти никому не известные коридоры и настоящее чудо: выручай-комнату.

Шагая сейчас вслед за её тонкой почти детской все ещё фигурой, он с теплотой думал о прожитом и пережитом, а сердце щемило от воспоминаний. Она всему его в итоге научила. Его друг, соратник, сестра, мама. Она соединила в себе всё, что ему было необходимо, стоило ему подпустить её ближе.

В начале осени в Запретном Лесу случалось порой волшебное и невероятное, по сути своей, событие: это были ночи, когда единороги танцевали в полную луну. С каждым шагом чувствовалось, что заветная поляна совсем близко, весь лес затих, замер и слетелся наблюдать за удивительными животными. Вдали уже виднелись фигуры наблюдателей, когда Гермиона и Том приблизились к нужному месту, она поежилась и приостановилась с опаской, но не пропускать же из-за наказания такую ночь?

Одна фигура, непомерно большая для тринадцатилетнего подростка, косматая, отдалённо напоминающая доброго друга Хагрида. Рядом два кентавра, скрестивших на груди руки, а по правую руку от них высокий, но ещё не такой почтенный старец, как в школьные годы Гермионы, Дамблдор. Гермиона обняла плечи Тома и, пытаясь подавить улыбку смущения, подошла к преподавателю трансфигурации.

— Профессор Грейнджер! Нарушаете правила?

— Говорят, сегодня будут единороги. Мы не могли пропустить! — Гермиона кивнула Тому, давая понять, что не нужно бояться профессора. Он скинул сумку и достал оттуда карты звездного неба и тетрадку с записями. Кентавры прошептали что-то вроде: «Людишки!»

— Похвально, похвально... Я не должен, конечно поощрять, но он же тут с вами, можно закрыть глаза. А вот что с вами делать, Хагрид?

— Так что ж, профессор? Это ж единороги, да они быть может и в последний раз в этом году выйдут!

— И правда... Только третий год, как танцуют! — Дамблдор посмотрел на небо, где большая, идеально круглая луна, как большой добрый глаз, наблюдала за лесом и школой.

— Во время моей учёбы такого не было, — покачала головой Гермиона. — Я и не знала о таком раньше!

— Единороги танцуют только в мирное время. Ни за десять лет до того, ни через десять после... Я думаю, нас ждёт мир? — он смотрел так, будто все понимает и знает. Гермионе стало не по себе. Они часто беседовали за прошедшие годы, но никогда она не делилась с профессором своей миссией, не рассказывала, как это бывало раньше, всю подноготную и даже избегала вопросов. Стоило переступить порог школы шесть лет назад, как стало ясно: она всё делает правильно. Пережить бы одну проблему, и других уже не будет.

— Смотрите, началось... — Том отложил свои карты, подошёл к Гермионе и Дамблдору. На поляну из-за деревьев пробивался серебристый свет. Это небольшое стадо единорогов, разных возрастов, приближалось к скрытому чарами месту в лесу. Единороги не видели зрителей, не ощущали опасность, редкими были такие минуты. На расстоянии вытянутой руки были их серебряные гривы, отливающие всеми цветами радуги в лунном свете. Они вставали на дыбы, били копытами и ржали. Маленькие жеребята резвились рядом, глядя, как родители высекают разноцветные искры, и неловко были своими копытцами. Заворожённые зрелищем, наблюдатели не замечали, как понемногу на поляне появляются новые люди. Преподаватели здоровались с Гермионой, жали друг другу руки и негромко перешёптывались.

— Прекрасно, правда?

— Прекрасно, — ответил Гермионе Том, на его красивом лице было то выражение благородного, тёплого счастья, от которого нельзя было не заразиться.

Спустя час они уже брели назад, зевая и мечтательно поглядывая на небо, которое заволакивали тучи. Том держал Гермиону под руку, перед ними следовала процессия преподавателей, все молчали, заворожённые только что увиденным.

— К слову, ты должна лишить меня десяти баллов! — шепнул Том.

— За побег?

— За побег!

— Лишаю! А теперь беги спать, завтра контрольная работа по трансфигурации.

— Я готов! — немедленно выпалил он и весело выбежал вперёд, раскинув руки, Гермиона засмеялась. — Ты же знаешь, я молодец!

— Знаю, но уже поздно, я должна следить за тобой, ну хоть немного!

— Сначала я тебя провожу, потом пойду спать!

— Думаешь меня украдут по дороге?

— Думаю, что это не единственная причина, по которой маму стоит проводить до двери комнаты.

Слышащие это преподавательницы завистливо вздохнули, хоть и делали вид, что увлечены собственной беседой.

Через четверть часа Гермиона скинула мантию, умылась и упала на кровать. Почти счастлива. Том умница, не хватает одного только — Сириуса не хватает до боли внутри. Боли о потерянном времени и не растраченном счастье. Он там будет жив. Он там её узнает. Там они может что-то построят без войны? Единороги танцуют, значит, ещё десять лет будет счастье!

Она перевернулась на бок и услышала хруст бумаги, письмо в кармане, Том подложил.

Его аккуратный почерк испещрял лист с обеих сторон и в глаза бросились слова «мама», «люблю», «спасибо». Сердце забилось быстрее от ожидания новых и новых слов нежности от сына, которые она так редко слышала. Читать ещё не начала, а слезы уже покатились из глаз.

* * *

«Мама. Никогда так не говорю, и это первое, о чем я сожалею и прошу меня простить.

Мама. Я благодарен тебе потому, что ты меня создала. Не родила, не важно. Ты меня создала, по крупице вложила то, чего никто не смог бы. Я — это ты, лучшее, что есть во мне — это ты.

Я расскажу тебе. Просто вспомни. Мальчик в приюте, злой и завистливый. Мне не нужно объяснять тебе, кем я был. Ты сама знаешь, что мир мне был "должен", начиная с тебя. Ты же могла не стать частью моего мира, не взять мальчика из приюта или взять другого, другую. И я считал, что ты мне должна. Ты показала мне бескорыстие. Дала мне дом, детство и любовь. Не думай, что я тебя не любил, очень любил, всегда. Но мне казалось, что я все испорчу, я жил на тонкой грани, старался быть не слишком ужасным для тебя и не очень показывать, как мне важно, все что даёшь. Вдруг все закончится и будет больно. Ты дала мне больше, чем я заслужил. Ты заслужила лучшего сына, любящего и не скрывающего этого, способного сказать это в глаза, а не написать письмо. Ты заслужила многое, и я потрачу остаток жизни, чтобы это дать.

Потом ты подарила беззаботное детство в Марселе. Обеспеченное и уютное. А я продолжал быть злобным и завистливым, хоть и сдерживал это из последних сил, потому был так холоден порой, скован и груб. Не беззаботный ребёнок, а монстр. За это я себя корил, был от этого ещё злее, и на тебя, за то что ты заставляешь меня ощущать это. Я не подхожу тебе настолько, что видя, как просто быть тебе правильной, я не понимал, почему со мной это не так. Мама. Была бы ты злобной и зацикленной на какой-то ерунде, я был бы в своей тарелке, не стыдился себя. Но ты права, я всегда боролся с собой. Сначала неосознанно, потом щелчок, и я всё понял, стало даже труднее, но эффективнее.

Ты дала мне Хогвартс. И это тоже была моя завистливость и эгоизм, конечно. Я хотел к богатым детям, но больше того, я хотел показать, что ты у меня есть, что ты мне даёшь, какая ты прекрасная. Я так гордился, но не по-доброму, я хотел хвастаться. Каждый твой урок был моим звёздным часом. Ты шутила, устраивала дуэли, соревнования, твои уроки были всегда самыми интересными, и я выходил с улыбкой, потому что знал — это МОЯ мама.

Знаешь, когда я этому устыдился? Когда чуть не погибла та девочка, Миртл, и когда ты пришла на помощь. Ты одна могла понять. Ты знала, что я говорю со змеями, знала, что я попаду на Слизерин и знала, что мне может и не хватить сил победить желание управлять Василиском. Ты пришла. Посмотрела на меня, и как же стыдно мне за себя стало. Тебя я не винил, я понял, что не за это ты боролась все эти годы, и не эту жизнь мне готовила. Моя красивая, умная, понимающая мама. Не Василиск моя сила, а ты. Страшно представить, кем я мог стать. Помнишь меня? Испуганного "голосом" в стенах, впервые, кажется, в слеза. И как ты протянула ко мне руки и всё объяснила. Ты не заставила прогнать чудовище, ты предложила выбор. "Прогони его, победи, Том. Ты можешь. Если ты хочешь этого — сделай. Если ты хочешь поступить иначе — я даже не прошу говорить мне, просто поверь, правильный ответ можешь дать только ты сам!" — это ты сказала. И я выбрал борьбу и победу. Не ради тебя, ради себя.

Спасибо за то, что ты всё мне объяснила, что всё мне дала, все, что могла. Даже больше, чем могла. Была рядом каждую минуту. Я знаю, сотня школьников прожила без матерей в школе, но я признаю. Я бы не смог. Я слаб. Я не могу без тебя, но ты научила и этому. Я научился спрашивать себя: "А что бы она сказала?" Научился слышать не только себя,но и тебя, а главное — своё сердце.

Ты искоренила самое плохое, ты научила быть лучшим человеком, и я прошу ещё об одной услуге: сказать мне правду, когда ты поймёшь, что я снова не прав. Больше я этого скрывать не стану. Ты создала человека, и тебе даже не пришлось его рожать. На каждую книгу о тёмной магии ты отвечала книгой о спасении. На каждую злую мысль — терпеливым добром. Ты — моё терпение. Я почти уверен, что ни одна мать не дала сыну столько, сколько смогла ты, потому что не у каждой матери был такой сын, как я. Гордись мной, очень прошу, это все что мне нужно.

Спасибо.

Люблю тебя.

Твой сын.

Она крепко спала, сжимая в руке письмо. Давно она так легко не засыпала, без снов и тревог, он сразу это заметил. Том вошёл в её спальню, закрыл окно, все-таки уже сентябрь. Поправил одеяло и убрал книгу из-под подушки, чтобы у неё не затекла шея. Она выглядела такой расслабленной, он будто никогда раньше ее такой не видел. Он посмотрел на письмо в её руке и умиротворенно улыбнулся, наверное, он и правда осёл, раз не сказал ей все это раньше?