Крыса (джен)

Когда Мальсибер ушёл, наконец, Питер, свернувшись клубком, натянул на голову покрывало и заскулил — тихо-тихо. Ему виделись лица Джеймса, Сириуса, Лили, покрытое шрамами лицо Ремуса... и он каждый миг вспоминал ощущение маленького Гарри, сидящего на его собственных коленях... Он давно уже почти не мог спать — теперь они все ему снились: счастливые, удивлённые, озабоченные, беспокоящиеся за него... А он смотрел на них, и помнил, что уже скоро… нет — уже в прошлом… давно. Это счастье давно закончилось. Он сам выбрал… но он не мог! По-другому он просто не мог… так, как они… легко им было жить — таким всем из себя правильным и успешным. А он… он просто устал за ними тянуться. Смешной пухлый Питер, всегда позади…

Может, ему не нужно было этого снисходительного сочувствия. И этого их молчаливого порицания — ведь не было же ничего дурного в том, что он подлил той девчонке в баре немного зелья. Даже не Амортенции! В конце концов, им ведь было потом хорошо! Обоим. Так что в этом дурного?

Он устал, устал спотыкаться, устал каждый раз падать при них лицом в грязь. Может быть, ему нужен был кто-то, кто мог бы его увидеть... кто мог бы его повести… кто мог бы позволить ему быть собой по-настоящему. Не таким, как они все его хотели видеть и видели… Почему они не могли разрешить ему быть собой, и чтобы ему не было перед ними стыдно?

Они не могли, не могли и не хотели понять!

Ни тогда, ни сейчас.

И вот, снова, снова, опять!

Когда он должен был бы быть самым главным героем! Ну, кто, кто из этих брезгливых снобов возродил Лорда, а? Кто его отыскал, а? Кто неделю стоял у котла с тем зельем? Повелитель сам поставил на его руку Метку, так почему, почему ему не позволили участвовать даже в Программе. Будто он много спросил! Будто он не видел этих чистеньких ведьм в больничных рубашках, самых обыкновенных, не хуже и не лучше его самого. И это было чудовищно несправедливо и до дрожи обидно — потому что даже если у него и были не самые высокие баллы, ведь он же не мог оказаться несовместимым ни с кем — парочка бы нашлась. Разве он так много просит?

Но никто, никто даже не понял его проблемы. Да что они знают о жизни без секса, с горькой тоской сокрушался Питер. Просто потного стыдного секса — он давно уже не замахивался на большее. Ему даже времени не потребовалось бы слишком много. Хотя бы чуть-чуть! Но нет…

А ведь он столько лет жил один. Крысой! И если они думают, что это было легко, то они ошибаются. Думали ли они, каково ему было лизецреть Молли Уизли… голой? Ну, или почти голой. А он видел! Да! Видел! В жару. Когда она оставалась дома одна, или кормила грудью очередного отпрыска — и бесстыдно разоблачалась. Кто вообще будет стеснятся какую-то крысу, верно? У Питера до сих пор становилось горячо в паху при одной мысли о её груди, которую так жадно сосал младенец.

И… не только младенец. Дети появляются на свет отнюдь не от поцелуев, а Артур и Молли вовсе не ограничивались тесными стенами своей супружеской спальни. И никого из них ничуть не смущала стоящая в гостиной клетка с крысой их сына! И никто из них, разумеется, не думал, каково Питеру, одинокому и совсем не старому Питеру видеть всё это! Иногда, не выдерживая, он даже тёрся о стенку своего мягкого гнёздышка… а порой по ночам сбегал в лес. Потому что это же было совершенно невыносимо!

А они словно нарочно его дразнили!

Да, наверное, это было не слишком красиво — подглядывать за Молли Уизли, но ведь он же живой человек! А у неё же такая грудь… и вообще… кто-нибудь когда-нибудь думал, на какой высоте по отношении к женщине находится стоящая на комоде клетка?!

Мерлин, однажды он просто не выдержал. Утащил палочку, пока его новый хозяин спал. Там в лесу… было одно бревно… у него руки тряслись, пока он его пытался трансфигурировать — он не колдовал много лет… А потом, пусть она почти и не двигалась, но как же было ему хорошо, пока он не потерял концентрацию, и бревно не начало превращаться обратно. Мерлин, он лишь чудом не насажал заноз… но он был просто не в силах заставить себя её отпустить. В другой раз у него получилось лучше…

«Питер, Питер, какой ты нехороший мальчик. Разве они не заботились о тебе?» — прозвучал тихий укоризненный голос в его голове — и самое ужасное было в том, что Питер слыша его, понимал, что в тот раз не просто всё это вспомнил, а что этот ублюдок был рядом с ним, лежащим в изнеможении на траве. Питер знал, что это всё — не на самом деле, но, погружаясь в те влажные, мягкие, как губы Молли, воспоминания ничего, ничего не мог поделать со своим возбуждением. И не мог, просто не мог остановиться — и словно по кругу продолжал вспоминать Молли… Лес… то поваленное бревно — старое и уже поросшее мхом… и свою трансфигурацию. Зная, что за ним наблюдают.

Он так жил много лет — пока не отыскал Повелителя. Ведь Берта Джоркинс всё равно не пережила бы ту ночь… Питер же не сделал ей ничего плохого — она всё равно могла только глупо смеяться и всё… А теперь ему снова приходилось довольствоваться ролью питомца!

Разве это его проблема, что Мальсибер в ней не участвовал, в этой Программе, по причине здоровья? И даже попросил как-то Питера «проявить солидарность» — о-о, какой насмешкой это звучало! Потому что Питер знал, знал его грязный секрет! Он видел, видел, как совсем недавно Ойгену притащили из подвала девчонку. Ту странную лунатичку, сколько Питер помнил её по школе, что кормила фестралов падалью. Впрочем, когда её отмыли, она оказалась очень хорошенькой — с длинными светлыми волосами... И, конечно, она оказалась у Мальсибера на коленях. Питер видел это своими глазами! О, он точно, абсолютно точно знал, чего тот хотел от неё — и не мог.

Потому что он просто долбанный импотент. Что бы он тут из себя ни изображал.

А может, у него просто встаёт на что-то другое? Вот он и мучил Питера, выбирая самое личное, то, о чем никому Питер не позволил бы знать. Может, он просто мстил, как сальный Нюниус мстил своим студентам? Потому что Питер-то, в отличие от него, точно мог. Мог — если ему бы позволили.

И ведь ничего, ничего нет дурного в том, чтобы получить то, что хочешь. То, что так легко даётся всем им! Его соратничкам — и когда-то так легко давалось друзьям. А они этого даже не понимали! Не понимали, что может быть совсем по-другому. И что там, где у них всё выходит само собой, ему приходится мучительно держать хоть какую-то планку.

А он, может, он просто устал.

Устал и больше не хочет.