Cancellation. (джен)

«Добро, краса и верность жили врозь,

Но это все в одном тебе одном слилось.»

Уильям Шекспир. Сонет №105

Последнее письмо от Кроули его вначале возмутило, а потом расстроило. Смертный?! Он ведь ни в одном письме и не писал этого напрямую. Писал так, что все казалось временным и каким-то символическим. Пошучивал даже между жалобами. Все как обычно… Но — смертным навсегда?! «Третий привод»?! Отвечать на письмо он не стал. Понял, что это и есть тот момент, когда надо все бросить и лететь. Лететь, наплевав на самолеты, границы и Божий гнев. И никто. Абсолютно никто не имеет право его останавливать!

Зашифрованное в цитаты местоположение города он определил легко. Что ему, книжному антиквару, эти цитаты? Но дальше началась чертовщина. И это было не удивительно. Естественно это было. Просто чертовски естественно!

Странное чувство сопровождало его от самой границы страны, стоило ему только ее пересечь! Просто океан любви. Окрашенной огнем истории, слезами, кровью, невозможной нежностью, теплом и самопожертвованием. И это исходило не из какой-то одной точки, города и не из конкретного из здешних сакральных, «намоленых», как тут говорили, мест. Это чувство накатывало отовсюду, несло его неумолимо словно волны потопа, но нежно и бережно, словно чьи-то заботливые мягкие крылья. Вся страна пылала и теплилась, переливалась и сияла этой любовью. Это было непривычно, странно и очень приятно. Память подсказала, где он чувствовал то же самое. Давным-давно. В саду Эдема. В самом начале истории. То чувство исчезло, как только меч покинул его ладонь, а вопросы стали селиться в сердце. Иногда он ловил отголоски. Он всегда был чувствителен к проявлениям любви в любой из ее форм, везде, как и любой ангел в силу своей природы. Но в таком масштабе? Никогда более. И вдруг, здесь?! Среди снегов, лесов, просторов, меняющихся часовых поясов и сложной истории?! Никогда бы не подумал! Береза стояла в поле, дуб зеленел у Лукоморья, клен леденел под белой метелью, вспоминая о лете, и все они пели о любви. Земля, пропаханная копытами жаждущих крови и золота всадников и гусеницами танков, смешанная с костями защитников, помнила все и растила не копья из драконьих зубов, а нежные травы и обильные хлеба, и они пели о любви. Грохотали майские грозы, отзвуки старых бомбежек, стоны раненых смешивались с нежным шепотом "потерпи, родной", бился в землянке огонек костра, чьи-то руки вкладывали в детскую ладошку свой последний в жизни кусочек хлеба, и все пело о любви. Это было странно, это было страшно, это было прекрасно.

Город ангелу понравился. Хотя зелени еще не было, деревья росли обильно, чтобы угадать цветение черешен и яблонь, шум дубов и кленов, мерцание лунного света в свечах каштанов. Горячие источники журчали, от них шел густой парообразный туман, иней серебрил ели. Статуя орла со змеей присутствовала в парке, и крылья у орла очень красиво выгибались. Красиво и удобно. Чтоб сидеть на них и фотографироваться. Детям нравилось. Так как получались снимки под девизом: «Орел унес деточку».

Он надолго замер у здания городского банка. Милый пухлый ангел улыбался ему с фронтона, балконы поддерживали крылатые змеи, а медальоны кафельных плит, окружавших весь корпус радостным и сияющим весенним поясом и украшенные первоцветами, просто разорвали его сердце. И виноваты были не синие пролески или лиловые крокусы. Золотые ключи Фреи, янтарно-желтые примулы смотрели на него такими знакомыми глазами. Кто-то осторожно коснулся плеча: «Вам помочь?» Здесь было принято — прикоснуться, обнять, подать руку помощи, утешить. Все так просто. И так сложно. И совсем не по-английски, но так по-человечески. Он спросил, как пройти в больницу. Ему любезно указали путь. Но Кроули там уже, конечно, не оказалось, а адрес сообщить ему отказались в соответствии с законом о персональных данных. Пришлось воспользоваться чудом. Удивительно, но по адресу из истории болезни он не нашел ничего. Просто сквер: тополя, сосны, клены, орехи и клумбы с голыми розовыми кустами. И дома под таким номером на месте не имелось. И ничего не появлялось, как бы он ни старался.

— Начудесил. Молодец. Добротно? Демонически добротно. Глупо. Не может после девятнадцатого номера идти сразу двадцать третий. И номер не тринадцатый, и мы не в Англии. Не иначе во времени спрятал. И есть, и нет? И как туда попасть? Окольными путями? А есть ли тут окольные пути?

Окольные, так окольные! Азирафель пошел по пути использования бюрократии и персональных данных. И продолжил исследовать медицинские учреждения. Прикинулся контролером качества деятельности. Поликлиника не дала никакого Энтони Кроули. Не числится, не обращался. Зато жителей исчезательного дома под номером двадцать один аж на сто квартир! И это он еще не посетил детскую поликлинику! Чертовщина. Дома нет на месте, а жители есть? И даже болеют! Шредингер отдыхает. Только вот где он отдыхает?!

Изучая полки регистратуры, обнаружил он, что одна из жителей дома, 97 лет, скончалась совсем недавно. Интересная старушка до последнего дня работала библиотекарем школы по соседству с несуществующим домом. Он отправился проверить школу. Спонсор, дарящий книги, как вариант маскировки. Для разжигания взаимопонимания и теплых отношений. Эмигрант, разыскивающий корни в поселке под названием Шотландка. И плевать, что поселок уже давно называется иначе. Корни-то остались? Эдинбургское библейское общество любезно и настойчиво сообщало о них в своих архивах.

Школа стояла на месте. Гимназия с лингвистическим уклоном и преподаванием ряда предметов на английском языке. И да, им требовался библиотекарь. То, что его приняли сразу, предложив также подумать над местом учителя географии на английском, было вполне обычно. Необычно было то, что ему предложили занять квартиру прежнего библиотекаря, как только дальние родственники решат вопросы с ее вещами. А потом приходите за ключами. Неделя в гостинице тянулась долго. Но он работал, знакомился с детьми и школой, любовался городом.

Пара ребятишек его заинтересовала. Из того же отсутствующего дома. И девочка очень читающая. Почти каждый день за книгами бегает. И страниц не портит. И поговорить любит. Разговорились. Попросила посоветовать что-то от депрессии при травмах ноги. А ноги целы и у нее, и у братца ее, Иванушки. Депрессия? В двенадцать лет? На это получил ответ шепотом. Ему сообщали секрет.

— Это не для меня. У нас сосед есть. Очень печальный, на костылях скачет. Мы думаем, он разведчик в отставке. Мы просто уверены. И он очень скрытный.

— Разведчик?

— Тише. Это секретная информация. Наш соседский дозор за ним ухаживает.

— Соседский дозор?

— Мама так называет. Всякое такое — помочь, накормить, развеселить.

Посоветовал ей широко известный роман Бориса Полевого. Как раз от депрессии для бывших разведчиков, потерявших ноги. Или уверенность в себе. Или все это сразу потерявших.

Поблагодарила, ушла. Братишка за ней хвостом ходит. Придется с этим соседом познакомиться. Надо было порасспросить как выглядит этот «разведчик в отставке». Нет, это было бы подозрительно. Тем более, что, если все считают его британцем, странно интересоваться предполагаемо бывшими разведчиками противоположной стороны. Но раз идет такая игра, то можно и подыграть молодежи. Да и что бы дали расспросы? И разве это добавило уверенности, или наоборот, отрезвило, и он прекратил поиски? Хотелось сохранять надежду как можно дольше. Ах, когда же эти родственники увезут бабулькино барахло, а ему ключи передадут?! Может в ключах все дело? Как в сказке детской все должно быть предельно просто?

— Что же он там за защиту накрутил? Вот не удивлюсь, если окажется какой-нибудь: «Сим-сим, открой дверь!» Ты же умный, чертушка! А какой же болван!

В окне сыпала снегом и крутила метелью странная весна. Хлопья снега сегодня падали медленно и мягко, словно пух или нежные белые перья. Между серых туч временами вспыхивало надеждой голубое небо, но потом тучи возвращались тонкой пеленой, а снег летел и летел.

Молния угодила как раз между шкафом с литературой в жанре фэнтэзи и шкафом с учебниками физики для разных классов. Погремело внушительно. И глас был не Метатронов.

— Азирафель, ангел Восточных врат! Это что? Библиотека? Ты почему — Здесь? Как ты посмел сбежать? Без разрешения?

— Я уволился, Господи. И осторожней с огнем… пожалуйста. Книги все-таки! И школа. Я заявление оставил перед… отбытием. И объяснительную.

— Уволился?! Подал заявление?! Смешно это слушать. Ты работу еще не закончил. И тебя никто не отпускал. Если на то пошло, две недели должен отработать.

— Ничего я не должен. И отрабатывать не собираюсь. Я Вам там уже столько наработал, что на полвека хватит. А если еще надо, то назначите высокой волею своей кого-нибудь. Хоть Гавриила.

— Гавриила?! Гавриил не потянет. Какой из него творческий работник. Он же управленец чистой воды. Таким задуман. Нет, Азирафель, это твое место, именно твое! Ты должен вернуться.

— Ни за что. У меня форс-мажор. Друг в беде.

— Друг? Тоже мне, друг?! Какой он тебе друг! Демоном был, змеем и остался. Хоть и человек снаружи. Он смертный теперь. Лет через десять помрет, через сто ты его и не вспомнишь.

— Помрет? Не вспомню? Как, Вы? Так это Вы его… Просто слов нет. И простите, но… А не Ваше это дело, Господи. Я сам решу, кого в друзья выбрать. И обратно не вернусь. Уволился, и все. Могу я после шести тысяч лет просто на пенсию уйти? Даже без пенсии? Или тоже человеком сделайте. Займите этим Вашим Проектом Гавриила. Пусть переквалифицируется из управленцев. И работать научится, наконец!

— Нет. Так не пойдет. Нельзя же так! Ты же меня без ножа режешь, Азирафель! Весь мой грандиозный Проект! Примирения и восстановления! Может, хоть на пол-ставочки останешься? И удаленно? А лимит чудес полновесный оставим?

— Нет… Отстаньте… Возможно… Лимит чудес? Я… подумаю.

— Подумай, подумай… пожалуйста…

Все стихло. Только запах озона остался, как после грозы. Петрикор. Так этот запах называется. Почему в такие ответственные моменты всплывают такие ненужные знания?

— Подумаю. Куда я денусь! Так и задуман — думать.

Итак, он с ключами в руках, и все по-другому. И дом за номером двадцать один спокойненько стоит как раз посреди этого сквера из орехов, сосен, тополей, кленов и клумб с будущими розами. Весьма стильный домина. Панельный и с лоджиями. Виноградом весь увитый аж до четвертого этажа. И над его подъездом лоза самая мощная. Змеится по фасаду себе очень уверенно и эффектно даже без листьев. Просто, как подпись: «Я здесь!»

Переезд прошел легко. Оказывается, родственники бывшего библиотекаря даже оставили ему кое-какую мебель и старушкины книги. Решили, что в век цифровых технологий им все это не нужно. Так что не пришлось тратить время, средства и чудеса на покупку и доставку всякого человеческого барахла. Весьма уютного и душевного барахла, кстати! От милых вышивок в рамочках, посуды в бежево-коричневой гамме и до аккуратных книжных полок с расстановкой книг по алфавиту.

И вот, наконец, после очередного рабочего дня он поднялся по лестнице к своей новой квартире.

Но тянуло его совсем не туда, и он подошел к соседней двери.

Позвонил, звонок не работал. Постучать не вышло — рука проваливалась, словно в вату. И ни стука. Зато за дверью что-то загремело. Тут откуда-то снизу раздался детский голос.

— Опять он свой костыль уронил. Здравствуйте. Ази-ра-фель Богданович!

Ваня стоял рядом, держа в одной руке пакет с батоном, в другой весьма внушительный деревянный меч, пламенеющий по кромке отблеском алой вечерней зари.

— Привет, Ванюша! Ты это куда с мечом?!

— А, это?! У нас там возле двадцать третьего дома войнушка. Вчера фашистов опять лупили. Я Паулюса в плен взял. Сегодня тевтонцев топить собираемся в Чудском озере. Помните: «рыцари построились свиньей, наши построились свинобойней»?

— Как сейчас! Но как-то не в том порядке вы их лупите?

— Порядок не имеет значения. Главное, кто к нам с мечом, тот от меча и кердык. Капут. Ze энд. Короче, и погибнет от меча, чтоб и другие не лезли. А Вы? Вы тоже теперь в доzоре?! Класс! И хлеб ему zаодно передайте. Пожалуйста. Он просил купить. Мне некогда сегодня разговоры разговаривать. А звонок никогда не работает. И надо постучать секретным шпионским стуком.

Детская рука простучала: «Тук. Тук. Тук-тук-тук.»

Замок щелкнул, зазвенел слегка, и дверь открылась без посторонней помощи.

Именно «Сим-сим, открой дверь!» Ну, почти. И проводник, которого он сам прежде впускал, потому что доверял.

Иванушка лихо поскакал через ступеньку вниз, видимо, князь Александр Ярославич в соседнем дворе заждался своего засадного полка.

Азирафель шагнул через порог.

Рыжая голова, обильно посыпанная пеплом седины, уткнулась ему в плечо. Худые руки охватили спину. Второй костыль загремел об пол. Азирафель крепко подхватил острые плечи, не давая упасть.

— Как ты мог! Как ты мог до этого додуматься! «Прости и прощай?!» Идиот. Как ты вообще посмел не дать мне выбора?! Ты?! Все время мира из-за этого права выбора и воевал, и спорил, а за меня все сам решил?! Мне плевать, что ты смертный. Проживу с тобой рядом все это время. Или пусть и меня смертным сделает, раз наказывать приспичило, а тебя это так волнует. Ненормальный. Как ты мог подумать, что я тебя оставлю теперь?! Мой единственный друг! Дорогой мой друг!

Белые крылья зашуршали в прихожей, разворачиваясь и заполняя ее всю своею светлой мощью.

И тут, навстречу им внезапно стремительно и щедро распахнулись черные.

P.S. The end.

«Кто недоволен выходкой моей,

Тот пусть идет в журнальную контору,

с листком в руках, с оравою друзей,

И, веруя их опытному взору,

Печатает Анафему, злодей!...»

М.Ю.Лермонтов. поэма «Сашка»,

и Анафема там не писалась с заглавной буквы, простите, Михаил Юрьевич! Но уж очень хотелось. Так же, как кое-кому про плащ с малиновым подвоем. И почему бы и нет?!)))