Погасшие маяки (гет)

H

Время было далеко за полночь, а глава Аврората все еще разбирал папку с ньюкаслским делом. Перебирал листовки магглорожденных волшебников, уже успевших, несмотря на молодость, где-то потерять остатки мозгов. Не будь это чудовищной ахинеей и вдобавок причиной, по которой по лесам пришлось шастать половине боевого отдела Аврората, включая его главу, Гарри, наверное, восхитился бы непосредственностью и незамутненностью юных дарований. Ковен полукровок, Мерин их задери! С такой фантазией и таким энтузиазмом только рок-группу создавать, честное слово. И название-то какое подходящее — «Ковен полукровок», надо же... Уж на что, на что, а на тяжелый металл северная Англия всегда была исключительно богата... Вот только вместо этого — Непростительные проклятья на магглах, «Мортмордре» в ночном небе, войсковая операция и одиннадцать трупов, завернутых в брезент. Финита ла комедиа!

Гарри нахмурился и придвинул листовки ближе.

«Чистая кровь — спасение Англии». Просто ...! А с собой они что делать собирались, интересно? Спасать Англию наполовину?

«Встряхни старушку!» Страну на дыбы, все остальных — на дыбу? Хотя нет, тут вроде как массивная фигура поднимается с колен и расправляет плечи... страшно подумать, чего они перед эти начитались. Или накурились.

«Том Риддл смог! Сможешь ли ты?» — а вот это просто в золотой фонд архива. В роли Перста Указующего — готичного вида ведьмочка с гривой рыжих кудряшек. Девчонка, насколько он мог помнить, была убита честной «Авадой», и даже у остывшего трупа на лице еще оставалось почти детское выражение недоумения и обиды. Почти что немого укора — правда, было бы ей еще кого укорять, кроме собственного безрассудства... Мало было влезать в такое де... дело — но влезть и попасться?! А ведь в любое другое время с него бы сталось приударить за такой красоткой. Сводящей с ума. Рыжей.

Не случилось.

Гарри пожал плечами, сложил колдографии и закрыл папку. Самое время было подумать — а мысли между тем принимали совершенно любопытный поворот. Не то чтобы он предпочитал бегать от неприятных обязанностей, просто из-за всегдашних забот и внезапно падающих на голову неотложных дел кое-какие вопросы удавалось благополучно оставлять без внимания. А между тем время уходило, и нужно было решать, что ему делать с доставшимися — читай, свалившимися прямо на голову — недоделанными бригадами шотландского национального сопротивления.

Закончившееся не в пример Ньюкаслу Утрехтское дело подарило Малфою голоса наиболее влиятельных шотландских кланов, все еще не готовых выйти из поля системной политики. А вот разбираться с их же боевыми организациями — молодежными боевыми организациями — предстояло теперь ему.

Мысли принимали совсем любопытный оборот.

Что и говорить, за неполные двадцать лет они смогли добиться какой-никакой, но внутренней стабильности. Ценой много чего еще, да, но — стабильности. Ошалевшие от дурмана кровавых ритуалов чернокнижники и рыскающие по лесам бригады самоучек не в счет, пусть даже против них и приходилось отряжать боевые подразделения. В конце концов, для магического мира это было скорее нормой, чем исключением. Куда хуже все обстояло с, с позволения сказать, национальными окраинами.

Уэльс едва тлел, как и Корнуолл. А вот Шотландия начинала искрить уже по-настоящему, и здесь каждый находил себе занятие. Ну да, по способностям. С возможностью внести свой собственный маленький вклад в большое общее дело. Старики заключали соглашения, денежные мешки собирали средства в тайные фонды, взрослые волшебники готовили артефакты и зелья... а вот молодежи здесь была уготована совсем другая роль.

Гарри нахмурился. Перед глазами всплывали лица, на которые он уже успел посмотреть, в которые уже успел вглядеться — и отшатнуться.

Совсем еще маленькие мальчики и девочки с горящими глазами, еще ни черта не умеющие, но уже хорошенько замотивированные на то, чтобы сгореть в пламени вооруженного восстания. Разумеется, успев — до того как их настигнет шальная Авада, разорвет на части Бомбардо, искрошит в капусту аврорская Сектусемпра — сомкнуть челюсти на чьем-либо горле. С какой-нибудь старой песней на устах и кровью на руках, ага. Уж чему-чему, а ценить чужие жизни, не говоря уже о своих, их уже успели отучить.

...Делалось дурно от одной мысли просто взять и оставить все как есть, разве что вместо лондонского Министерства подбросить врага за морем. И уже не важно, за каким...

Перед глазами снова стояли лица. Не мертвых — живых. Мальчики и девочки, от двенадцати до двадцати двух лет. Ни черта не знающие о жизни, но облаченные в короны поистине недосягаемого для простых смертных высокомерия.

Смешно. Или нет, не смешно.

Как ты объяснишь им хоть что-нибудь?

Ведь, если разобраться, именно в этом и состоит высший принцип свободы воли. Нельзя заставить другого хотеть. Нельзя заставить его желать чего-то другого. Можно сколько угодно танцевать джигу на залитой солнечным светом поляне — тонущие в болоте могут попросту не захотеть выбраться из него. Да еще потрясут какой-нибудь неимоверно важной тряпкой, старательно сохраненной в семье с XIVили хотя бы XVIIвека. Угу, героическими знаменами отцов, залитыми кровью — по большей части вымышленной! — и еще лозунгами дедов — просто-таки смердящими непроходимой глупостью! Достойная причина умирать и убивать, ничего не скажешь.

И между тем — причина.

Кулаки сжались... и похоже, что вот сейчас было самое подходящее время, чтобы начинать ловить себя за руку. С поличным, ага. Потому что... Потому что, по-хорошему, ему сейчас следовало бы хорошенько обдумать ситуацию и решить, как и когда будет лучше выложить эту карту на стол. Не привязываясь и не преисполняясь беззаветного самолюбования, рассуждая о цели и средствах. И уж точно не занимаясь тем, чем он сейчас.

Соберись, Гарри Джеймс Поттер. Происходящее — не повод расклеиваться. Мертвые — не повод забывать о живых. Или, может быть, что-то в происходящем тебя задевает, цепляет за живое, и здесь уже не спрятаться за маску Железного Главы Аврората? Что-то, перед чем ты стоишь обнаженным, словно тогда — на вокзале Кингс-Кросс?

Задевает. Цепляет.

Что-то.

На самом деле — нечто очень простое. Ты смотришь в их глаза и представляешь себя на их месте. Себя, которому ничего не сказали ни на первом курсе, ни на втором. Которому не показали, что есть другой мир и другая жизнь. Из которого вырастили не более чем стрелу, которая должна поразить цель и сломаться.

А может быть, и просто — сломаться.

И точно знаешь, что себе такого будущего ты бы точно не хотел.

В таком случае, чего ты хочешь, Гарри? Разве можно спасти того, кто не хочет быть спасенным? Ведь проще всего поменять знамя над головой. У себя, у других. Гораздо сложнее измениться по-настоящему. Перестать быть придатком к идее, которая дает тебе оружие и смысл. А разница... Разница, пожалуй, состоит в том, что он сам когда-то — теперь уже очень давно — понял, пробираясь сквозь чащи Запретного Леса. Разница между связанным агнцем, которого тащат на заклание — неважно, егеря Темного Лорда или принимаемые за свои принципы, убеждения и, прости Мерлин, идеалы! — и выбором свободного. Который идет сам.

Может быть, и чтобы принести себя в жертву... хотя чаще всего — тысячей совсем других дорог.

И эта разница слишком существенна, чтобы не попробовать на ней сыграть.

Потушить этот блеск в глазах — мертвенный блеск! — будет непросто. Хотя, пожалуй, стоит. Хотя бы ради того, чтобы однажды увидеть на его месте удивленное, чуть смущенное, удивительное и не сравнимое ни с чем выражение, которое так часто можно встретить у начинающих осознавать себя детей — и намного, намного реже у взрослых. Притом что даже у последних оно чаще всего появляется в те мгновения, когда наконец просыпаешься после тяжелого и дурного сна, с трудом разлепляешь отекшие глаза и, невзирая на чудовищную головную боль, понимаешь, что со всей ясностью и простотой можешь чувствовать всего лишь одну, очень, очень простую вещь.

Насколько же все по-настоящему мелко и незначимо по сравнению с жизнью.

И еще с тем, что ты жив — сам.

Гарри посмотрел в зеркало и нахмурился еще раз. Смотрящий на него исподлобья человек определенно был слишком молод для тех дел, которыми занимался. И очень зримо напоминал о временах, когда таким же молодым и глупым был он сам. Впрочем, как раз для него в этом не было ни величия, ни славы, была горькая ноша, которую он вынес и испил до дна. Уже не веря и не надеясь ни на что к тому моменту, когда не осталось ни помощников, ни подсказок... И все-таки — все-таки! — было бы очень тяжело, практически невыносимо осознавать в этот момент, что уже нет никого, ни старшего, ни мудрого, кто мог бы сделать твою работу за тебя. И если ты вдруг окажешься неспособен... что же, тогда для всех, кому ты стал умом и направляющей силой, это будет значить нечто еще худшее, чем просто поражение.

И пусть каждый из них, остающихся, будет пытаться на своих плечах вынести осколки рушащихся небес — они действительно сделают намного большее, чем полагают пределами своих сил. И все-таки не спасут слишком, слишком многое...

Не надо задирать нос, Гарри Джеймс Поттер. Не идет — и вдобавок не работает. Но раз уж именно ты стал той глыбой, на которой держится этот свод, кому как не тебе решать эту задачу, кому как не тебе подавать пример. Кому как не тебе действовать, раз уж на то пошло. Станцевать джигу? А может быть, степ? Да так, чтобы только каблуки стучали по паркету, а кровь бежала живо и горячо... сделаешь? Купаясь в свете солнца, которое никогда не погаснет? Рассекая собой тьму, которая никогда тебя не обнимет? Ты не так-то часто демонстрируешь свои умения, попробуй-ка найди затерявшиеся где-то на полдороги танцевальные туфли... Но ты сделаешь это. Для этих детей, и еще для самого себя.

Огонь в глазах, говоришь? Ничего страшного. В этом мире есть и другие дороги, и он их покажет. Не может не показать — после всего, что случилось. Он не может решать за других, верно — но он даст шанс этим детям, шанс понять и выбрать. И если они после всего снова захотят размахивать палочками и убивать во имя гор и долин, а хоть бы и во имя благодатной Англии для всех — во имя Мерлина, они получат то, чего хотят.

Но ни на мгновение раньше, чем это действительно будет нужно Англии.