Пламенное сердце (гет)

Удары Рекки были сильными и мощными, однако я с ними справлялась. Все те спарринги в приюте и в академии дали о себе знать: я могла предугадывать, с какой стороны нападёт мой противник и сколько силы он вложит в свой удар. Единственной проблемой было справиться с этой силой. Раньше моими противниками были дети и подростки, которые были только в начале или середине своего боевого развития, теперь же передо мной стоял парень, уже успевший получить звание лейтенанта и явно не один десяток раз тренировавшийся с капитаном Бёрнсом — матёрым пламенным пожарный. Какое отвращение я не испытывала бы к Бёрнсу, как сильно меня не тошнило бы от Первой бригады, я не могла не признать их бойцов и их силу.

Мой гнев не утихал. В какой-то момент он чуть притупился из-за новой информации про Всплеск Адоры, но затем разгорелся с новой силой, стоило мне краем глаза увидеть хромающую к детям Тамаки.

На удивление, я не чувствовала, что могу умереть из-за атак Рекки. Была ли то самоуверенность, а может, просто здравая мысль, основанная на течении боя, но чем больше выматывался Рекка, чем больше я отправляла его в полёт, чем сильнее разило моё пламя, тем медлительней и слабее становился лейтенант.

Успех окрылял, придавал новых сил, у меня будто открылось второе дыхание. Всё было идеально: ход сражения, моя скорость, за которой Рекка не поспевал, само здание, просто созданное для меня и моего стиля боя, уровень измождённости противника. В какой-то момент я ударила его так сильно, что на бетоне под ним пошли трещины, а я услышала громкий хруст. В следующий момент запах крови усилился, и я поняла, что сломала что-то Рекке.

Это чувство было… удивительным. Я ощущала превосходство, силу. Рекка был пирокинетиком третьего поколения, его тело было сильнее и выносливее тела обычного человека, но я всё равно смогла сломать ему кость. Да, она не ломалась так же просто, как какая-нибудь спичка, мне пришлось приложить недюжие усилия, но, тем не менее, я справилась.

Почему-то в следующий момент я почувствовала, что могу сломать ему ещё одну кость, а затем ещё и ещё. Я захотела сломать их, дать Рекке в трёхкратном размере ощутить ту боль, что испытала Тамаки — не только физическую, но и душевную. Однако в какой-то момент, когда в моей голове пробегали всё новые и новые мысли о том, в каком месте стоит сломать Рекке руку, когда огонь с моих ног обжигающим пожаром клубился позади меня, когда мерзкая улыбочка расползлась у меня на устах, я внезапно будто очнулась, пришла в сознание. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы сглотнуть вязкую слюну и погасить пламя.

Я… Я действительно только что так думала? Я осознанно хотела причинить боль ради боли? Я с ужасом поняла, что в какой-то момент начала прикрываться желанием мести за Тамаки, я просто хотела насилия.

Мои глаза расширились от ужаса, и я отшатнулась от недвижимого Рекки. Я не была моралисткой, но имела свои принципы, которые чуть не переступила. Я считала, что могу применять насилие ради мести, ради защиты друзей и близких, ради наказания тех, кто виноват в гибели моей семьи, но не ради самого процесса, не ради искажённых от боли лиц, не ради душераздирающих криков и звуков хруста чужих костей.

Я была в ужасе с самой себя, не понимала, откуда взялись эти мысли, почему они преследуют меня, а потому замешкалась, когда Рекка поднялся, собирая вокруг себя всё оставшееся пламя, вкладывая в последнюю атаку все силы. Я не успевала сбежать из-под неё, всё, что я могла — это прикрыть собой Тамаки и детей, и то, лишь нескольких.

Я дёрнулась к подруге, я практически нагнала их, создавая стену из огня для защиты, как вдруг в помещении резко похолодало. Я услышала знакомый звон колокольчика, и в следующий момент Рекка покрылся толстым слоем льда, превратившись в айсберг.

Облегчённая улыбка сама собой появилась на моих устах: это был лейтенант Карим.

— Вы успели, — облегчённо прошептала я, чувствуя, что ноги меня больше не держат — не из-за усталости после боя, я ещё не отошла от сегодняшних открытий в своей личности.

— Вы как? — обеспокоенно спросил Карим. — Я сейчас же вызову подмогу. Сейчас большинство сражается с огромным огнечеловеком в другой части города, но кто-нибудь должен приехать. И… Дети? Что здесь делают дети?

Я пожала плечами и перевела взгляд на Тамаки. Та держалась уже лучше, правда какого-то чёрта стояла в одном нижнем белье. Подруга замялась, опустила взгляд и тихо прошептала:

— Это я их сюда привела. Это я, это всё моя вина. Если бы не я, они бы здесь не появились, и лейтенант Карим бы не… Он не… Не сделал этого. — Каждое слово давалось ей с трудом. Я видела, что Тамаки начала задыхаться от слёз и комка в горле. Она хотела говорить дальше, но не могла — вина и ответственность за чужие судьбы, за чужую смерть пожирали её изнутри.

Карим, видимо, понял, что сейчас от Котацу ничего толкового не добиться, а потому махнул на неё рукой. Вместе с подошедшим Фойеном он принялся размышлять над тем, как бы перевезти Рекку в Первую бригаду, а затем допросить. Только они заикнулись о содержании Рекки в камере, как вспышка огня пронеслась мимо нас прямо в пленного. Я даже не успела среагировать, только почувствовала проскользнувший аромат лаванды и гари. Машинально я обернулась, чтобы посмотреть, куда пришлась атака, и от увиденного в животе резко стало как-то пусто: огненная стрела пробила грудь Рекки прямо в районе сердца. Всего за секунду единственный человек, который мог рассказать мне про Всплеск Адоры и человека, стоящего за всеми самовозгораниями, был убит.

— Не расслабляйся, они на крыше! — услышала я приказ лейтенанта Карима и поспешила встать. На пол рядом со мной пришёлся новый удар, я едва успела отскочить в сторону. — Найди, откуда стреляют, а также создай дымовую завесу. Тамаки, приготовься использовать пламя.

— Есть! — ответили мы хором.

Я полетела вперёд, огибая этаж несколько раз, а затем жестом показала Тамаки, откуда стреляли. Та тут же выпустила в них своё пламя, и Карим заморозил его. Затем они повторили процедуру, выигрывая нам время. Однако вместо ожидаемой дислокации снайпер предпочёл сбежать, что меня удивило.

— Оставь его, ты на грани, чтобы перегреться, — качнул головой лейтенант Фоейн, держась за обрубок руки — я даже не заметила, когда выстрел задел его, только почувствовала запах свежей крови.

В итоге всё, что нам сейчас оставалось делать, — это успокаивать детей, оказывать Фоейну медицинскую помощь и ждать подмогу. Та, к счастью, приехала достаточно быстро. Поражённые пожарные с трудом перетаскивали мёртвое тело Рекки, заточённое в глыбу льда; сёстры читали молитву над убитым огнечеловеком, который, как оказалось, раньше был матерью одного из детей; медики хлопотали над ранеными и детьми. Так как у меня не было особо серьёзных травм, я просто расселась на полу чуть вдали от остальных, дабы не мешать им работать.

Через пару минут я услышала чужое кряхтение и тяжёлые шаги. Подняв голову, я встретилась с Тамаки. Та молча села рядом со мной, игнорируя боль.

— Тебе не надо пока двигаться, — сказала я.

— Прости, — извинилась она. Нет, не за то, что нарушает слова врача, а за то, что было между нами последние недели, за те ссоры, игры в молчанку и игнорирование. — Мне стоило сразу же прислушаться к тебе. Ты — удивительный человек, Шинра, ты очень-очень сильная, а ещё всегда чувствуешь эмоции других людей. Я была дурой, что не поверила тебе, но мне… мне… — Она всхлипнула. — Мне так сильно хотелось, чтобы моя первая любовь была идеальна, я так не хотела прислушиваться к голосу разума и сомнениям, которые ты поселила во мне, и в итоге всё превратилось… превратилось в… в… вот в это. Я… Прости, правда, Шинра, прости, прошу, я была дурой, я была такой дурой, что не поверила тебе, что так просто доверилась лейтенанту, но я так этого хотела, так хотела… — Я положила палец на её губы, прерывая сбивчивый монолог.

— Всё в порядке. Я тоже виновата. Я была слишком резкой, слишком грубой. Конечно же ты злилась, что я так выражаюсь о человеке, который тебе нравится. Это кого угодно выведет из себя. В ссоре всегда виноваты двое, и моей вины тут не меньше, чем твоей. Давай просто забудем?

Тамаки закивала головой, грязными руками вытирая слёзы с щёк. Я покачала головой: ох, какая же это была антисанитария. Там у медиков, случаем, не завалялось пару упаковок влажных салфеток?

Стоило мне спросить об этом, как нам сразу же перекинули две объёмных пачки. Одну я отдала Тамаки, улыбаясь своей самой мягкой улыбкой.

— Вот, протри лицо.

Подруга кивнула, послушно стирая всю грязь с лица. Стоило салфетке пройтись по открытой ране на щеке, как Тамаки зашипела. Я улыбнулась: спиртовые салфетки были в разы лучше обычных влажных.

— С этих пор обещаю, что буду всегда прислушиваться к тебе, если вдруг мне снова кто-то понравится, — внезапно произнесла Котацу, чем сильно меня удивила.

— Я стану мамочкой, которая должна одобрять твоих женихов? — добро посмеялась я, и Тамаки тут же поддержала моё шутливое настроение, стремясь отодвинуть весь негатив куда подальше и забыть о нём поскорее.

— Только при условии, что ты позволишь мне одобрять своих женихов.

Я рассмеялась, но кивнула. Какие ж у меня могут быть женихи? Как я уже говорила, человек, которому я могу понравиться, должен быть терпеливым и сильным, чтобы я просто не задавила его своим характером и огневой мощью. Либо же просто глупым и, возможно, мазохистом.

Наши посмеивания прервал лейтенант Карим. Грозной фигурой он навис над нами, однако я не чувствовала от него угрозы, а только благодарность и даже какое-то восхищение. Пахло это сочетание приятно, как кондиционер для белья.

Карим кивнул Тамаки, и та, поняв намёк, поднялась, говоря, что хочет взять ещё салфеток у медработников. Карим же сел на её место, подпирая под себя ноги и смотря на закатное небо через огромную дыру в стене, сделанную, между прочим, мной.

— Спасибо тебе, — произнёс он. — Ты спасла члена нашей бригады, победила опасного преступника и не позволила ему убить неповинных детей. Рекка… Он всегда был полон энергии, всегда следовал своим идеалам, но кто ж знал, что в конце концов он превратится в подобного фанатика? Хотя, сколько его помню, он всегда таким был, — тяжело вздохнул лейтенант. Я пожала плечами, не зная, что и сказать.

Я не была близка с Реккой, я сразу же была настроена к нему крайне враждебно, а потому не имела на его счёт никаких иллюзий. Однако Карим был с ним с самого ученичества, а Тамаки успела прикипеть душой за какой-то месяц. Так что, возможно, когда Рекка не демонстрировал свою отвратительную фанатичную сторону, он был вполне хорошим парнем.

Внезапно Карим поменял тему разговора:

— Цель Восьмой бригады — это вести внутреннее расследование, так? Я правильно понимаю, что вы хотите узнать больше о самовозгорании, о тех, кто на нас напал?

— Да, — кивнула я. — Они действовали по указке человека, называющего себя Проповедником. Так что вполне вероятно, что церковь тоже как-то в этом замешана.

Карим поджал губы, сильно хмурясь. Не думаю, что связь церкви и самовозгораний стала для него чем-то шоковым: он не казался человеком, слепо преданным своей религии. Возможно, он верил в Солнце как в бога, но явно не на том уровне, на каком это делали обычные прихожане церкви.

— Что ж, тогда надо найти этого Проповедника. Я с вами. — Он резко протянул мне руку. — Пожалуйста, позволь мне помочь вам.

Я удивлённо приоткрыла рот, а потом улыбнулась:

— Хорошо. — И пожала большую тёплую ладонь в ответ. Думаю, остальные будут рады, что у нас появилось целых два новых союзника: Карим и Тамаки. Кстати об остальных: — А где Артур?

Лейтенант отпустил мою руку и тоже удивлённо огляделся.

— Он был где-то позади меня, а потом пропал… — растерянно произнёс он. Я с трудом сдержала смешок: если Артур умудрился заблудиться, то я совсем не удивлена.

Я прикрыла глаза. Я устала за сегодня, мне надо отдохнуть, а отчётами и прочими бумажками пусть займётся кто-нибудь другой. Например, всё тот же лейтенант Карим.