Дамы семьи Паркинсон (джен)

Панси сидела на краю роскошной широкой кровати (ничего себе в загадочном «Рице» номера!), куталась в фирменный халат с эмблемой отеля и задумчиво изучала босые пальцы ног. Пальцы шевелились, великоватый халат — на взрослого — неудобно сползал с левого плеча, а в голове было пусто, как в бочке. Панси наколдовала темпус и поморщилась: давно за полночь, пора видеть третий сон, но в глаза будто песка насыпали.

Вообще-то, Панси знала, что именно нужно делать и даже в какой последовательности, но сознательно тянула время. Гостиная — сквозное зеркало — разговор по душам с тетей. Просто как дважды два, но что-то мешало ей поступить, как следует, как было бы правильно. Она боялась реакции тети, а еще — узнать правду о себе.

Что если она никакая не Паркинсон?

Панси немного читала о Гонтах — в книгах их история почти всегда следовала сразу за биографией Слизерина. Она подавалась как назидательная басня о пользе смирения гордыни: мол, даже линия величайшего мага может выродиться до чудовищного состояния. Славные потомки Салазара так зациклились на своем даре, что напрочь отказывались разбавлять кровь из страха потерять его или случайно отдать на сторону, в побочную ветвь. Вообще-то, все семьи из числа Священных Двадцати Восьми так или иначе находились в родстве, но обычно прикладывали все усилия к тому, чтобы оно не стало слишком близким. В ход шли сложные расчеты совместимости — без них не заключался ни один союз, — но Гонты умудрились выделиться и тут. С течением времени они постепенно нарушали все приемлемые границы и будто нарочно ломали табу одно за другим: сначала женились на двоюродных сестрах, потом между коленами, а затем… Панси вздрогнула, как от сквозняка, и запретила себе даже думать о том, насколько низко пали потомки Салазара.

Впрочем, как бы она ни старалась, проклятые, аморальные, замкнутые Гонты никак не желали покидать ее мысли. Панси встала и бездумно прошлась по номеру: сначала ставя ноги одна перед другой, носок к пятке, потом обратно на одних носочках. Так ей лучше думалось.

Гонты, Гонты… Гонтами пугали детей. Их имя в старых семьях давно стало нарицательным: «Снова влез в лужу, ну и грязнуля! Выпачкался, как последний Гонт», «чавкаешь хуже Гонта», и так далее. Если перед заключением помолвки какая-то семья пыталась рискнуть и обойтись без расчетов совместимости, тоже естественным образом вспоминали Гонтов — те тоже пошли по кривой дорожке, пожалели галлеонов и решили, что справятся сами; все знают, чем обернулись их жадность и высокомерие. Да что там — даже сама фамилия звучала зловеще⁽¹⁾…

Нет, Панси совсем не хотела оказаться родственницей Гонтам. Хорошо, что они пресеклись: род вроде бы угас, и туда ему и дорога. Могли ли у последнего Гонта (вроде бы Морфина) остаться внебрачные дети? И если так, то от кого?

Очередная мысль была совсем уж неприятной, и Панси поморщилась, но из песни слов не выкинешь… Была ли у Морфина сестра?

Панси вздохнула и плотнее укуталась в халат, да еще и обхватила себя руками. Ее колотило. Неужели она связана с этой семейкой? Фу, мерзость! Панси почувствовала себя грязной и инстинктивно расчесала предплечье чуть не до крови. Отчаянно захотелось вымыться до скрипа — и прямо сейчас.

Впрочем, до ванной она не дошла — в дверь поскреблись. Панси открыла и улыбнулась: на пороге топтался Гарри, и вид у него был смущенный, но решительный.

— Можно?

— Заходи, — она пожала плечами и посторонилась. Гарри прошел внутрь, уселся в обитое цветочным жаккардом кресло возле кровати и устроил ноги на пуфике. Он тоже щеголял шикарным белым халатом и выглядел в этой элегантной обстановке неожиданно уместно: с руками, вольготно устроенными на золоченых подлокотниках, и в сиянии многоярусной хрустальной люстры, кидавшей блики на кремовые обои с тиснением.

— Мне не спалось, и я решил заглянуть к тебе: вдруг тоже не можешь уснуть. Надо было позвать и Драко, но я подумал, что он уже дрыхнет и не захотел случайно разбудить, — будто извиняясь, пояснил друг. — И вообще, я хотел побыть именно вдвоем. Малфой классный, но…

— Но он не змееуст, — подхватила Панси, и на душе вдруг стало легче, словно кто-то большой и сильный подошел и подхватил тяжелый груз, пригибавший ее к земле. Панси села на кровать по-турецки и натянула халат пониже, прикрывая колени и пятки. — Знаешь… это эгоистично, но я даже рада, что у тебя та же проблема. Не так одиноко.

Гарри прищурился, с тревогой рассматривая ее лицо.

— Ты плакала?

— Немного, — призналась Панси, провела ладонью по лицу, возвращая себе свежий вид, и хмыкнула в ответ на его удивленный взгляд: — В магическом мире внешность обманчива, запомни раз и навсегда. И вообще будь начеку, не ведись на смазливое личико: все чистокровные девчонки знакомы с косметическими чарами, даже такие книжные черви, как я.

— Никакой ты не книжный червь! — возмутился Гарри.

— Спасибо, о мой рыцарь, — развеселилась Панси, театрально прикладывая руку ко лбу и закатывая глаза. — Ты печешься о моей репутации даже больше меня самой.

Они помолчали. Молчать с Гарри было уютно, и Панси внезапно поняла, что именно этого ей не хватало во время размолвки в первом семестре. Драко был душой компании: он фонтанировал идеями, перемещался по комнате со скоростью аппарации, смешно шутил и в целом не давал окружающим закиснуть. Вокруг него всегда бурлила жизнь, и Панси нравилось это ощущение. Они читали одинаковые книжки, росли в похожих условиях и знали одни и те же вещи. При желании они могли бы заканчивать фразы друг друга не хуже близнецов Уизли. Когда-то они даже играли вместе!

Гарри рос у магглов, не знал о колдовстве и волшебном мире до самого Хогвартса и смотрел на все под каким-то особым, недоступным пониманию Панси углом. Тем интереснее было с ним разговаривать — но молчать почему-то было еще лучше. Панси ценила эти моменты уютной тишины на двоих, похожие на теплый и безопасный кокон, окутавший обоих. Иногда ей казалось, что они с Поттером понимают друг друга без слов. Может, секрет в том, что они оба были змееустами?

— Что ты знаешь об этих потомках Слизерина? — задумчиво спросил Гарри, и Панси улыбнулась про себя: ну вот, мысли опять совпали. Затем вздохнула, почесала нос и ответила уклончиво:

— Я знаю достаточно, чтобы надеяться: нас с ними ничто не связывает. Впрочем, сомневаюсь, что нам повезет…

Гарри стиснул подлокотники кресла и спросил незнакомым, взрослым тоном:

— Что там? Рассказывай.

— Кровосмешение, сумасшествие и полное вырождение, — грустно призналась Панси, подтягивая колени выше и обхватывая их руками. Призналась — и сама удивилась тому, насколько жалобно прозвучал ее голос, стоило высказать то, что болезненным нарывом подтачивало весь вечер. — Что если я не родная Паркинсонам, и тетя от меня откажется? Мне страшно, Гарри.

Друг без слов встал из кресла, сел рядом на кровать и приобнял ее за плечи. Панси привалилась к его теплому боку, чувствуя, как опять подступают слезы. Она редко плакала, но всего этого оказалось чересчур: сперва нападение тролля, переход на Гриффиндор и визит в Запретный Лес, теперь вот призрак Гонтов, маячивший за спиной, тянувший к ней свои грязные лапы из глубины веков…

Гарри погладил ее по спине и покачал из стороны в сторону, как маленькую. Панси шмыгнула носом и вдруг подумала: качал ли его так хоть кто-нибудь? Вряд ли — должно быть, Гарри приходилось успокаивать себя самому… Ей вдруг стало за него очень обидно, и сочувствие к другу пересилило жалость к себе. Панси осторожно отстранилась и решительным жестом вытерла слезы.

— Завтра же приступим к экспериментам — нельзя, чтобы нас снова застали врасплох. И изучим родословные: на каникулах я сверюсь с фамильным гобеленом, а ты… может, спросишь у опекунов?

— Так они и станут со мной откровенничать, — хмыкнул Гарри и, сняв очки, устало потер переносицу. — Я тут подумал… моя мама ведь магглорожденная… может, она была потомком какого-нибудь сквиба из Гонтов, наподобие Филча?

Панси даже замерла, оценивая открывшиеся перспективы.

— А что, — медленно проговорила она. — Идея богатая. Расспроси все-таки тетю — ну или поищи в библиотечных архивах людей с фамилией «Эванс».

— Договорились, — Гарри улыбнулся и, помедлив, встал. — Ладно, я к себе, попробую все-таки уснуть.

Панси проводила его до двери, но уже в коридоре друг обернулся и сказал на прощание:

— Послушай… я не знаю, как так вышло, что ты змееуст, но вы с тетей очень похожи, так что с Паркинсонами ты точно в родстве. Не бойся, она все поймет. Мисс Паркинсон тебя очень любит, это невооруженным глазом видно. Выше нос, подруга!

Гарри подмигнул и ушел, шаркая спадавшими тапочками, а она постояла так еще немного, удивляясь тому, как легко стало на душе после его слов. Липкий страх, державший ее в заложниках весь вечер напролет, окончательно отступил, и Панси заснула сразу же, как только опустила голову на подушку — будто провалилась в облако нежнейшего пуха.

И снилось ей впервые за несколько дней что-то очень хорошее.

* * *

Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор не любил свое имя.

Когда-то, еще мальчишкой, он им очень гордился — еще бы, такое длинное, красивое, звучное! — и даже попросил маму вышить все-все его инициалы на носовом платке. Тогда Кендра фыркнула и велела не отвлекать ее от по-настоящему важных дел, а Альбус впервые задумался над тем, любит ли мать своего первенца хоть немного. С течением времени, проведя неисчислимые часы за наблюдением и сопоставлением данных (он даже лабораторный журнал вел, как всамделишные ученые), Альбус пришел к неутешительному выводу: нет, мама совсем его не любит. Кендра любит Аберфорта, причем абсолютно взаимно, и жалеет маленькую Ариану, а его, Альбуса Персиваля Вульфрика Брайана, только терпит…

Какое-то время он изо всех сил старался заслужить ее любовь — даже поступил по стопам отца на самый лучший факультет в Хогвартсе, в Дом великого Годрика, где учились одни храбрецы. Тем сильнее было разочарование: оказалось, мама хотела видеть его на Когтевране. «Этот ваш Гриффиндор — одни авантюристы и искатели приключений», — сказала Кендра тогда, желчно поджав губы… Двойные стандарты: когда через два года Аберфорт поступил на тот же факультет, она испекла ему в подарок фирменный пирог и послала совой, не дожидаясь возвращения любимчика домой на каникулы.

Годам к четырнадцати Альбус наконец понял, почему мать так к нему холодна, — он был слишком похож на отца. На отца, умершего в Азкабане, бросив тень неблагополучия на всю семью; на отца, оставившего ее без денег с тремя детьми на руках. Мать была обижена на Персиваля-старшего, но всю свою горечь изливала на Персиваля-младшего. Она даже звать его предпочитала вторым именем — потому Альбус решил навсегда отказаться от него в повседневной жизни.

Впрочем, официально он имя менять не стал, хотя потом не раз пожалел об этом — Альбус был из скромной семьи, с матерью не то полукровкой, не то и вовсе магглорожденной, и при виде его роскошного, по-королевски длинного имени представители старых британских родов одинаково морщили носы и со значением переглядывались между собой. «Выскочка, — шипели они за его спиной. — Из грязи лезет в князи. Мерзкий полукровный нувориш».

Альбус научился держать спину прямой, а голову — холодной, но с тех пор предпочитал сокращать остальные свои имена до инициалов, а то и вовсе опускать их. Впрочем, высокомерные чистокровные и поныне, желая поставить его на место, употребляли в корреспонденции именно полное имя, выделяя издевательским нажимом каждую буковку. Чистокровные вообще были мастера на такие скрытые намеки.

Он перечитал письмо. Августа Лонгботтом желала немедленно получить доклад о здоровье своего ненаглядного внука в целом и моральном состоянии в частности. Альбус хмыкнул и подергал себя за бороду: проверяет. Наверняка Августа уже переговорила с внуком, благо, методов обхода совиной почты у чистокровных деток имелось преизрядно: тут тебе и сквозные зеркала, и амулеты, и домовики… Вспомнились презабавные часы в «Норе»: Дамблдору они доставили немало неприятных минут, потому что Молли срывалась в Хогвартс каждый раз, когда ее старшие дети попадали в зону Смертельной Опасности. Что же будет, когда в школу приедет любимица матери, непоседливая Джиневра?

Альбус отложил пергамент в сторону и отхлебнул чай, щурясь на каминный огонь через очки. Потер поясницу — ныла на погоду.

Все они одинаковы. За свою долгую, долгую жизнь Альбус повидал столько чистокровных магов, что в глазах рябило, но в итоге всегда оказывалось, что на каком-то глубинном уровне ими движили одни и те же порывы, что бы они ни декларировали на словах. На поверку Молли Уизли мало отличалась от той же Вальбурги Блэк или Августы Лонгботтом, хотя все три дамы отчаянно возражали бы против такого сравнения: ради своих отпрысков и будущего семьи они были готовы на любые жертвы.

Как всегда, при мысли о материнских жертвах на ум пришла Лили Эванс.

Все это время Альбус внимательно присматривался к ее сыну, пытаясь понять, каким он растет. Ребенок как ребенок, ничего выдающегося. Он надеялся, что с течением времени станет понятно, почему Том выбрал на роль своей немезиды именно Поттера, а не Лонгботтома, но пока ничего так и не прояснилось.

Тогда, десять лет назад, Альбус искренне верил, что ребенком Пророчества станет именно Невилл, и даже оставил у него дома засаду из сил Ордена. По уговору с Лонгботтомами те специально не прятались: Фрэнк и Алиса были аврорами не из последних и отлично умели ловить преступников на живца, а подспорьем им служила одолженная у Поттеров мантия-невидимка. Второго подходящего под описание мальчика и его желторотых родителей Альбус спрятал под Фиделиус и принялся терпеливо ждать развязки.

Вот только стылой октябрьской ночью Риддл отправился в гости к полукровке Гарри, а не к чистокровному Невиллу, и эта ошибка Альбуса привела к ужасной трагедии. Он сделал ставку на гордыню Тома, на то, что самозваный наследник Слизерина не опустится до полукровки, посчитает статус маленького Поттера оскорблением своему достоинству. Альбус просчитался: сын магглокровной волшебницы сумел привлечь Томми куда больше, чем он мог предположить. Видно, было в нем что-то, что Том разглядел и оценил, а сам Дамблдор не заметил…

Да, Альбус никогда не понимал Тома Риддла.

Десять лет он присматривал за осиротевшим мальчиком — по своей давней привычке издалека и ненавязчиво, дабы не нарушить чистоту эксперимента. Ребенок рос адекватным и неглупым, а его развитие соответствовало общепринятым нормам. Дурсли обращались с Гарри сурово, но Альбус не видел в этом ничего дурного — его самого воспитывали в строгости, и ничего, вырос же. Ему это было даже на руку — вдруг в экстремальных условиях в мальчике проснется нечто, что обычно дремлет незамеченным?

Но маленький Поттер реагировал на ссоры с опекунами в пределах нормы, выбросы выдавал самые обыкновенные, и за пару лет до Хогвартса Альбус свернул активные наблюдения. Кто знает, может, загадочная сила из Пророчества, якобы неведомая Тому, обнаружится в мальчике во время полового созревания…

Подготовка к наблюдению за объектом в условиях пубертата — это вам не шутки, с гормонами не забалуешь. Альбус даже жалел, что таким тонким материям, как первая влюбленность, никак не подходят стерильные лабораторные условия. Право слово, с драконами управиться было намного легче, чем с подростками…

Впрочем, делать было нечего — так что Альбус тряхнул стариной, припомнил далекую юность и на свой вкус подобрал юному Поттеру круг общения. Рон Уизли, отличный малый, присмотрел бы за парнишкой и стал бы источником конфиденциальных сведений прямиком из мальчишеской спальни (Альбус не обольщался — никто не станет откровенничать на романтические темы с директором школы). На роль первой трепетной любви была выбрана хорошенькая и умненькая Грейнджер: характером она походила на Лили Эванс, а еще обладала крайне полезным свойством — верила в авторитеты и беспрекословно слушала старших.

Альбус очень гордился тем, как хорошо он подготовился к поступлению Гарри, поэтому полный провал неожиданно обидно щелкнул его по носу. Вспоминая подробности, Альбус заерзал в кресле, и дремавший на насесте Фоукс сонно выпростал голову из-под крыла и осуждающе курлыкнул: иди спать, хозяин, а то завтра опять голова разболится.

Да, вкусы самого Альбуса и Гарри разошлись кардинально, и Дамблдор долго не мог понять, в чем было дело: от милой и начитанной Гермионы Поттер шарахался, как от прокаженной, а Рона едва терпел. Конечно, на словах Гарри был с ними безукоризненно вежлив, но на одних хороших манерах не построить ни дружбу, ни любовь… Альбус промахнулся, снова промахнулся — совсем как когда-то с Риддлом. Почему-то этого мальчика он не мог просчитать точно так же, как Томми в свое время; они оба путали карты одним фактом своего существования…

Отступив, Альбус решил понаблюдать, к кому Гарри потянется в естественных условиях. Результаты его немало разочаровали: Поттер не отлипал от дочки Паркинсона и наследника Малфоя. Альбус занервничал и насторожился: он не понимал сына Лили и Джеймса, не способен был предвидеть его следующий шаг. Он словно вернулся в прошлое, в полные непредсказуемости годы Второй Магической, когда Том делал очередной элегантный ход конем, а у Альбуса рушились его прекрасные, логичные, выстраданные бессонными ночами планы.

Оказалось, что Гарри Поттера Альбус тоже совсем не понимал.

Что, ну что могло привлекать воспитанного у магглов мальчика в заносчивых чистокровных детках? Опять вспомнились Том и Северус — те тоже с первого дня за Барьером намертво вцепились в аборигенов волшебного мира. Хорошо хоть на Слизерин Гарри не попал — Шляпа оказалась предметом понимающим и вняла доводам Альбуса.

Когда Малфой и Паркинсон пришли проситься в Гриффиндор, Альбус тоже оказался совсем не готов: стыдно вспомнить, как он хлопал глазами, наглаживал бороду и пытался лихорадочно просчитать последствия такого решения. Впрочем, к тому моменту он уже смирился с тем, что вкусы Гарри ему не понять, и перевод одобрил, хоть и с тяжелым сердцем, — если не можешь остановить революцию, следует ее возглавить.

Альбус допил холодный чай и нехотя отправился спать. Подушка была неудобной и твердой, и он еще долго ворочался, пока наконец не забылся тревожным и чутким стариковским сном. Сперва ему снился девиз Блэков, который заунывно повторял призрак Арианы, зачем-то колотя в шаманский бубен, а затем настал черед нового сна. Над лесом плыл далекий и протяжный волчий вой, а на Альбуса пристально, исподлобья глядели мальчики, так похожие друг на друга не внешностью, а чем-то еще, непонятным и неуловимым: Томми, Гарри, Геллерт и Северус Снейп.

Примечания:

PayPal, чтобы скрасить мои суровые будни: ossaya.art@gmail.com

Карта для тех же целей: 2200700436248404

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

Примеры номеров в "Рице" для стимуляции воображения:

https://content.luxe.ru/images/330220.jpg

https://media-cdn.tripadvisor.com/media/photo-s/1c/df/14/da/prestige-suite-windsor.jpg

https://www.parisinsidersguide.com/image-files/ritz-hotel-paris-suite-c-vincent-leroux800-2x1.jpg

1) Gaunt переводится как изможденный, тощий.

Вернуться к тексту