Путешествие на Восток (джен)

По странной шутке судьбы, самым каменным из валар был вовсе не Аулэ. Этот весёлый живчик от Махтана отличался только ростом да хромотой, которую оставил себе на память о том самом случае с гномами и уроненным молотом.

Нет, самым каменным из валар был Намо. Высокий — на голову выше самого Тингола — широкоплечий, со всегда прямой спиной и золотом волос, которое подчас казалось и правда золотом, так гладко они лежали и так сияли на солнце. Коронованный чёрным хрусталём, невозмутимый до равнодушия, с глазами, синими, как сама смерть или звездчатые сапфиры. Каменный, неживой.

Не таким он был в замысле Творца — в замысле, где не было ни времени, ни смерти. Брат мечты и грёзы, он воплощал реальность и её красоту — красоту, которая была превыше воображения, которая заворожила саму Мудрость — так, что она оставила Чертоги Творца и ушла за Намо, даже когда он стал Смертью, а ей пришлось стать Памятью.

Он странно смотрелся рядом с Манвэ — такой похожий и всё же такой другой. Из них двоих именно он казался настоящим королём — никак не этот худой мужчина, придерживающий на плечах алую накидку одной рукой, а другой гладящий разложенный на коленях серебристый шарф. Пусть сегодня его волосы были заколоты костяным гребнем, из причёски всё равно выбивались пряди, чтобы их мог растрепать ветер — совсем не по-королевски, и даже медная птица-диадема, распахнувшая крылья над его лбом, ничем не помогала.

Накидку, по которой летели все птицы мира, соткала для него Вайре, и Намо помнил, как она набросила её на плечи совсем юному Старшему — смущённому, неловко переминающемуся в новом для него плотском облике. Была весна, птиц было ещё совсем немного, а валар праздновали свадьбы и дарили друг другу подарки...

Весна давно сменилась осенью, и алого стало почти не видно под золотым шитьём, под трепетом невесомых крыльев, и иные дары заняли место прежних. Намо знал и о них: о гребне, сделанном мальчишкой Атаринке, о шарфе, сотканном не слишком умелыми руками Индис Ясной. Не знал только, почему именно их сегодня выбрал Старший, что за мысли он думает, водя костлявыми пальцами по тонкой ткани.

— Ты помнишь, братец? — спросил Старший, и Намо знал, о чём он спрашивает.

О недавнем совете, на котором было принято решение позволить Индис и Финвэ заключить брак. Решение, за которое глупая девочка отблагодарила любимого валара неуклюжей поделкой.

— Почему ты об этом вспомнил? Сегодня я хотел говорить о другом, — сказал он несколько недовольно.

— Она была так рада быть с любимым! — Манвэ, казалось, пропустил его слова мимо ушей, погружённый в воспоминания. — Так рада, что ей хотелось обрадовать всех вокруг. Она остригла своих любимых овец, выпросила у Эсте краски для шерсти. Вспомнила, как Варда обмолвилась, что на вершине гор всегда холодно... — он снова разгладил ткань. — Она подарила мне хороший шарф, Намо, тёплый и красивый, а что я дал ей взамен? Мы ведь знали, чем всё закончится. С самого начала мы с тобой знали, — он покачал головой.

— И знали, что нас ждёт за ошибку, — согласился Намо. — Отец направил нас сюда, чтобы испытать, Старший. Не чтобы наградить, не чтобы мир не развалился — мир он удержал бы и без нас, как без нас создал бы. Он хотел увидеть, способны ли мы понести ту ношу, которую просили у него.

— Ношу... можно ли вообще её вынести, братец, эту ношу? Может ли сотворённый быть в ответе за целый мир и ни разу не ошибиться?

— Осторожно, Манвэ! Не перекладывай на Отца свою вину! Если он решил испытать нас, конечно, он считал, что испытание можно пройти. Просто мы не справились.

— Не справились! Ошиблись! — эхом ответил тот. — Легко сказать! «Не справился» мальчишка со школьным заданием, «ошиблась» девчонка, решая задачу. А мы обрекли сотни и тысячи эльфов на муки и гибель, и ещё больше направили по неверному пути. И теперь сидим сложа руки, и позволяем им убиваться о нашего брата, которого сами не сумели вовремя остановить!

— Архитектор, чьи расчёты привели к падению здания — тоже ошибся и не справился. Это не снимает с него вины за погибших под развалинами. Нам не следует вмешиваться, Старший — теперь мы можем только навредить, себе и миру в целом. Пока мы ещё осознаём себя, мы должны исполнять свои обязанности и не искать большего.

— Такова воля Отца?

— Таково моё мнение.

Манвэ прикрыл глаза. Под пальцами мягкая шерсть казалась снегами Таникветиль, так она была холодна. Сколько ещё им осталось — жить, быть, чувствовать?

Он не сомневался, что наказание справедливо. Он видел плоды своих ошибок своими глазами.

В Лориэне, где вечно будет спать Фионвэ. В Валмаре, где в каменной башне плакала Индис, милая девочка, которую он когда-то качал на руках и которую нарёк «сильной духом». Дома, где его драгоценная, его прекрасная супруга смотрела вперёд, не отводя взгляда: высокая, исхудалая, с неукротимым огнём в глазах.

В Белерианде, где он воплощал свои мысли — лёгкие облака в образе эльфов, одинаковых печальных синдар с синими глазами и серыми волосами, с ручными птицами и с именем «Гваэвен⁽¹⁾». Не более, чем тени, они ходили среди изгнанников и местных жителей, говорили с ними, смотрели на них.

— Ты не можешь умереть с ними вместе, Старший, — укорил его Намо.

— Я знаю. Но я могу быть рядом.

— Они даже не знали, что это ты. Ты ничем им не помог. Разве что оставил волка без сытного ужина.

— Я знаю.

— Тогда зачем? Мой приговор не изменится: они подвергли себя смерти и виновны. Твой приговор не изменится: ты не справился и виновен. Они останутся в моих чертогах, а ты станешь бессмысленным ветром. Зачем пытаться играть в одного из них, Старший?

— Я хочу знать меру моей вины. Может быть, тогда мне откроется, как её искупить.

— Чушь. Вину невозможно искупить, она или есть — или нет. Разбитое нельзя сделать неразбитым.

— Но можно починить! — Манвэ вскочил, накидка слетела с его плеч и понеслась по ветру. Забились на ветру концы серебристого шарфа. — Намо, Отец создал не только тебя, он создал и Ниэнну! Он не может...

— Кто ты такой, чтобы решать, что он может и что не может? Ты лишь его наместник, не справившийся со своей работой.

Накидка, подхваченная ветром, полетела выше, выше, выше — пока не поднялась до самой вершины Таникветиль, где Варда стояла на краю арки, прямая и стройная, вперив взгляд в темноту Белерианда внизу. Протянув руку, она поймала алую ткань, продела руки в рукава и впервые за много лет ощутила тень тепла.

— Знаешь, почему Гваэвен называет себя Лордом Одуванчиков? — спросил Манвэ.

Намо, разумеется, не ответил.

— Одуванчики не сдаются. Даже когда им приходит время отцвести, они не опадают, а превращаются в прекрасные белоснежные шары. А потом — не гибнут, но улетают, лёгкие и свободные.

1) Звезда и ветер

Вернуться к тексту