Когда смерть чуть менее ожидаема, чем победа (гет)

Фернандо однажды рассказал нам историю, типичную поучительную индейскую байку, моралью которой вывел вот что: у команчей существовал обычай «убей заклятого врага и забери себе его имя». Не уверен, что понял, как из истории последовал подобный вывод, да и откуда у Фернандо вообще были познания в обычаях команчей, но и Кай, и я уже мало чему тогда удивлялись, особенно если бывали пьяны все трое. Зато мы принялись долго, пьяно и на полном серьезе спорить, кто из нас был бы меньше всех расстроен, поменяв имя на «Эдди».

Единогласно мы сошлись в том, что испанец стал бы «Эдуардо», а к Эдуардо, как нам казалось, должны были прилагаться забористые усы и точно не меньше сорока фунтов веса поверх нашего невообразимо тощего приятеля. Мы с Каем с тоской взглянули на Фернандо: ну, может быть, годам к шестидесяти?

Представить Эдвардом меня моим собутыльникам было проще всего (конечно, во всем была виновата национальность), однако не мне, хотя Фернандо, как автор всей идеи, горячо нас убеждал, что это был бы прямо «классический команч-случай».

А вот с Каем у нас возникли проблемы: его двухметровый нордический облик скверно вязался с образом Эдди Кросса, который был ниже голландца ровно на голову и выглядел как типичный потомок римских легионеров. К тому же мы никак не могли придумать голландского аналога имени, хоть сам Кай и утверждал, что звучать будет точно так же. Вдоволь к тому времени наслушавшись странных голландских слов и топонимов, мы с Фернандо в один голос заявили, что он нам врет, но оставили поиски правды до другого раза, опустошив вместо этого еще пару стеклянных тел. Конечно же, забыли…

Вновь и вновь оглядываясь назад на десятилетия, как и положено старикам моего возраста, я сожалею о том, сколько времени было потрачено впустую из-за того, что кто-то (чаще я сам, конечно) вовремя не сказал каких-то очень простых вещей, и все это были не те случаи, где приходилось делать выбор между словом и молчанием.

По правде говоря, с весьма юного возраста и почти до тридцати я не был избалован настоящими дружескими отношениями, такими, какими они вправду стали с Каем, а затем и с Фернандо. Да, я всегда называл Стефана Арно своим другом, но в эпоху без мобильной связи и интернета мы общались не так уж часто, встречались всего несколько раз в год; с Бо мы проводили много времени вместе, но все это было обусловлено исключительно работой, и дальше доброго приятельства отношения так и не развились. С напарником же и так удивительно попавшим в круг общения Кая испанцем все сложилось совсем иначе. Уже прикипев друг к другу, мы проводили вместе все время, которое у нас оставалось между гонками, сном и редкими визитами домой, а в каникулы и межсезонья постоянно встречались у кого-нибудь дома.

Поначалу я наивно представлял себе столь тесную дружбу благолепным абсолютом, где все честны друг перед другом и при этом всё понимают без слов, но реальность дала мне знатного «леща»: оказалось, дружба — это не эфемерное доверие в молчании, дружба — это доверие после трудных слов.

На момент разлада в Италии мы были еще в самом начале пути втроем, столкнулись с первой же преградой и разошлись в разные стороны в поисках брода, хотя он изначально лежал прямо перед нами. Неудивительно, выросшие в противоположных концах Старого света и в разных, но в чем-то одинаково травмирующих, условиях, мы умудрились соприкоснуться самыми кровоточащими местами и разбежались, скуля от боли и недоверия. Думаю, все наше общение до Германии вообще не стоило называть какой бы то ни было дружбой, если бы мы на этом и остановились.

А было очень похоже на то, что так и случится.

Когда ты в конфронтации с гонщиками других команд — это правильно для позиционирования и хорошо для соревнований и прессы, но если разлад случился между напарниками, то плохо будет и команде, и вам обоим, и, как следствие, всем участникам вашего похода за Граалем — вплоть до последнего механика на заводе. Помимо постоянного дерьмового настроения и неспокойной совести, вы лишаетесь командной работы — всех этих общих массивов данных, поддержки на трассе, экстренной технической помощи, вы начинаете избегать прямых путей физически и эмоционально, тратите больше времени на ожидание, чтобы не столкнуться в общих местах, а сталкиваясь, испытываете стресс, которым заражаете всех вокруг. Что уж тут говорить об обязательных командных мероприятиях.

Я достиг отчаянного апогея буквально сразу, еще там, в гостинице Имолы, но весь уикэнд и неделю после я все же ждал, что если не Фернандо, то хотя бы Кай как-то пояснит, что произошло, может, просто подойдет с парой фунтов неловкого молчания (я и сам не представлял, как мог бы начаться подобный разговор) — и это будет уже что-то. Но ничего такого не случилось.

К следующей гонке я смирился с ситуацией и работал так, будто моя машина была единственной в команде, а вылетая в Германию, уже начал прикидывать, в какие конюшни имел шансы попасть на следующий сезон. Мне стало совершенно ясно, что с такими отношениями выполнять контрактные обязательства по помощи напарнику я не смогу, и что самому голландцу принимать эту помощь от меня будет тем более противно.

Кай, очевидно, переживал происходящее другими временными отрезками, и если сразу после ссоры он как-то еще приехал под подиум, то после все разладилось, и, забегая вперед, скажу, что к той форме, о которой в начале его карьеры так любили писать журналисты, он больше в 87-м не приближался. Его положению в команде, полностью подчиненной отцовской поддержке «Эллиды», ничто не угрожало, и я счел, что мой уход на Альфа Ромео тоже никак не повлияет. В этом спорте предложение в десятки раз превышает спрос, и найти достаточно способного и лояльного парня не такая уж проблема.

Что же до Фернандо… Я полагаю, его демоны были сильнее наших с Каем вместе взятых, но это не помешало ему делать то, что он делал с самого начала: продолжать штамповать подиумы, пусть побед в том сезоне больше и не случилось. Невероятный для восьмидесятых и самой нестабильной машины пелетона результат: все финиши на подиуме, но таков был талант испанца.

Он без проблем выиграл квалификацию на Хоккенхайме и лидировал первую половину гонки, пока его не подвел питстоп. Необъяснимая на тот момент задержка в боксах — и он выехал уже вровень со своим преследователем, Кроссом, с которым они тут же поработали газонокосилками в первом повороте. Майк Чемберс завоевал тогда свою первую победу в этом сезоне, а вот Эдди так и не смог вернуться в бой. Думаю, по правилам команчей больше всего на свете в тот момент он хотел бы забрать себе имя Фернандо.

Отдельная ирония состояла в том, что мне пришлось последние двенадцать кругов ехать без верхней передачи, дабы сэкономить топливо, и этим я невольно помогал Каю. Собрав «паровоз» за своей спиной, за три круга до финиша я все же уступил подиум второй «Порше», но как ни старалось провидение помочь в этой гонке Каю, сам он обойти застрявших за мной «Уильямс» и «Феррари» так и не смог, финишировав в итоге вообще без очков.

Кипевший праведным возмущением Эдди потребовал общего собрания, едва выбрался из кокпита, и чемпиона послушали — возможно, потому что весь этот раздерганный год, аварии, вылеты и безумные «Порше» во главе с неоднозначным пилотажем испанца действительно держали дирекцию в напряжении. Но, как ни смешно, собрание хоть и состоялось — оно ничего не изменило. Выступил, как всегда, эмоционально, Эдди, у него было много претензий к поведению Фернандо, его поддержали ребята из Феррари и кто-то еще; Эд снова припомнил, что пилот Порше несет опасность для окружающих, так как выступает с травмой. Это было правдой, в тот момент мы все могли лицезреть, как испанец заметно хромает, идя на кафедру к Эду, чтобы сказать свои несколько слов:

— Это старая рана, амиго, тут у каждого такая есть.

После чего он вернул микрофон и невозмутимо прохромал обратно на свое место.

Эдди обвел собрание взглядом и остановился на мне, словно размышляя, стоит ли прицепиться и к моей аварии, но я в этот уик-энд не успел ничем ему насолить, так что он передумал.

Почему-то никто не обратил внимания (и я тоже), что на собрании не было другого пилота Порше — Зетмира.

Слова испанца про старые травмы образумили большинство, и невнятные обещания руководства тщательнее подходить к проверке здоровья пилотов потонули в звуках сдвигаемых стульев и открываемых дверей — собрание схлопнулось.

Я краем глаза отметил, как вышли сначала Фернандо, потом Кай, и решил дать им фору минут в двадцать, чтобы не пересечься по пути к стоянкам, — зацепился беседой с Роем, поздравил его с внушительным стартовым прорывом, поинтересовался здоровьем и планами, в общем, провел спонтанную светскую беседу, как приличный джентльмен.

Вышел я уже в полноценные сентябрьские сумерки.

Дорога от зала для брифингов лежала по касательной к ряду старых складов, которые последние лет пятнадцать не использовали во время гонок «Формул», там давно даже фонарей уже не вешали. С другой стороны склады охраняла стена рабицы и подступающий к ней Шварцвальд, бросавший свои черные тени на покинутые низкорослые здания, заваленные строительным мусором и начинавшие уже крошиться из-за влажности лесов вокруг. Кто-то ходил здесь, в тишине, кто-то предпочитал освещенную дорожку, забирающую вправо — в сторону трибун, но в любом случае выигрыш в расстоянии был невелик, каким бы путем ни прошли мои бывшие приятели, так что я двинулся прямо.

Шагов через пятьдесят я что-то услышал, а через семьдесят пять уже бежал, понимая, что сейчас увижу за углом, и не ошибся: четверо парней в черном и одинокий Кай против них. Когда я обнаружил себя в кругу света переносного прожектора, сжимающим ржавый разводной ключ, подхваченный по пути, мой напарник уже отбил первую атаку, разукрасив одного из смельчаков, но дальнейшая драка сразу с четырьмя определенно не сулила ему победы.

Я сделал несколько шагов к Каю, обозначая свою сторону в ситуации. По правде говоря, у меня не было особых навыков в ведении подобных мероприятий: в детстве я, как и любой мальчишка, дрался, но чаще бывал бит, пока не выяснил, что какая-нибудь палка в руке сразу отбивает охоту возить меня лицом по земле и драки после этого уже не будет. Но я не был уверен, что это правило действует и теперь, когда все участники лет на двадцать старше, а причины — весомее примерно на тонну. В последний раз, когда мне приходилось так защищаться, Кай, наверное, еще даже не родился.

Парни тем не менее явно засомневались в исходе при новом раскладе, и только в этот момент, когда они заговорили между собой на смеси арабского и немецкого, я их узнал: механики из команды Зетмира. Их не было на собрании, Зетмира не было на собрании — стало быть, они готовились к этому, они поджидали голландца в этом темном углу. Почему Кай? Где Фернандо? Где Зетмир? И парней здесь только четверо…

Конечно, все стало предельно понятно, и как только я подумал, что помощь Каю — это очень хорошо, но, увы, означает, что я не помог Фернандо, как темноту вокруг нашей компании разрезал вопль сирены «скорой». Он эхом отскочил от полупустой коробки склада, от бетонного пола, будто обогнул нас, и пронесся куда-то дальше.

Наши противники отступили на шаг, потом еще на один — и убежали. Мы же с Каем едва успели переглянуться, как не сговариваясь припустили на звуки воющей машины.

Да, я и вправду никак не помог Фернандо. Ему помог кто-то другой, кто проходил мимо, нашел его и вызвал помощь. Когда мы оказались возле еще одного брошенного склада, практически такого же, в котором только что стояли плечом к плечу сами, испанца уже грузили в мигающую машину.

— Как он? Что с ним? Куда ехать? Можно с ним? — мы задавали вопросы наперебой, не дожидаясь ответов другому, и единственный, кто остановился и попытался нам ответить, был местный волонтер. Разумеется, мы не поняли, что он нам говорил по-немецки.

— Выживет, — наконец выдал он подходящее слово на английском (наверное, запомнил его из какой-нибудь медицинской драмы) и захлопнул дверь.

Только теперь я отбросил ключ, который все еще сжимал в руке.

«Выживет» — это потрясающее слово, не объясняющее толком ничего. Выжить можно очень по-разному. Пока мы тряслись в такси в безумной гонке за «скорой», я оперативно осмысливал все произошедшее в последний месяц. В какой-то момент, когда я привычно примерил на Деррена гомофобную историю со скрытностью, недоверием и возмездием толпы в темном переулке, меня чуть не вырвало на собственные колени. Теперь это был не чей-то рассказ или догадки, а история, развернувшаяся прямо у меня на глазах, даже больше того — я сам в ней поучаствовал.

Я посмотрел на Кая: в темноте салона со своими растрепанными белыми волосами и бледным лицом, вмиг растерявшим едва заработанный летний загар, он походил на призрака. На белой скуле, словно плесень на штукатурке, проступал свежий синяк, рука, вцепившаяся в поручень над головой, напоминала обглоданную веками кисть мертвеца.

Я отвернулся и стал смотреть туда же, куда и он — на огни «скорой» впереди, не представляя, как и чем утешить его. А он, видимо, не знал, как воспринимать мое присутствие.

Мы так и не сказали друг другу ни слова, пока не оказались в больнице и не прождали в приемной два часа. Только тогда одному из нас разрешили зайти к Фернандо — и лишь потому, что сам пациент сообщил, что у него нет близких и родственников, кто мог бы его навестить, так что «коллега с работы» — единственный вариант.

Выбор был прост.

«Иди, » — вот что единственное я сказал своему другу после месяца молчания.

Кай проторчал у Фернандо не меньше часа, и я счел это хорошим знаком: из палат проблемных пациентов посетителей выгоняют быстро. Еще не зная, каковы прогнозы и мои — наши? — дальнейшие действия, я в это время позвонил Дарио и сообщил, что мы с Каем живы-здоровы, покорно выслушал от него тонну изощренного итальянского мата и попытался объяснить, почему не мог позвонить за те два часа, что мы ждали. Дарио не понял, и я послал его к черту. А затем позвонил Розе — сказать, что утром я не вылечу, потому что мой друг в больнице. Она лишь попросила держать ее в курсе и передавать Фернандо самые лучшие пожелания.

Жизни испанца на данный момент и в самом деле ничто не угрожало, но его оставили под наблюдением еще на ночь, а утром планировали смотреть по состоянию. Сотрясение, несколько трещин, ушибы различной локализации — парень словно просто попал в аварию, они потом так и написали в карте, разумеется. Кому нужен подобный скандал в элитном спорте?

Вернулся Кай — и мы наконец-то поговорили как нормальные взрослые. Про недоверие Фернандо, про его просьбы о скрытности, про мой неуместный вопрос на велопрогулке, пришедшийся аккурат после очередного их разговора… Он не открыл мне ничего такого, о чем бы я уже не догадался, но мне нужно было это услышать от него, чтобы понять, есть ли между нами то самое доверие. Не знаю, спрашивал ли он у Фернандо разрешения открыться мне, или решил это сделать самостоятельно — я в любом случае оценил этот жест.

— Есть еще одна проблема… — начал Кай, когда мы глубоко в ночи ехали в отель, и я уже не ждал каких-то еще откровений. — Его нога — это не просто старая или новая травма…

Он остановился, явно пытаясь совладать с эмоциями, и я его не торопил. Но Кай просто замолчал и отвернулся к стеклу, таращась на проносящиеся мимо огни.

— Насколько все плохо? — мне все же пришлось спросить, потому что я чувствовал, что у меня для этого случая в кармане может оказаться не просто сочувствие.

— Настолько, что никто не берется.

Мне нужно было сделать пару звонков, прежде чем что-то обещать, так что на том мы и закончили. Я знал, что так и не поступил с ним столь же честно, как он поступил со мной, ведь я все еще не рассказал ему о Деррене, и на самом деле даже не собирался. Единственным человеком, кому я когда-либо рассказывал всю историю о брате, оставалась моя жена, и это был разовый случай, буквально один на миллиард, как я думал долгое время.

Мы приехали в гостиницу и расползлись по номерам, договорившись созвониться ближе к приемным часам в больнице.

В семь утра меня разбудил настойчивый стук в дверь. Я вдруг вспомнил, что не отменил беллбоя, и меня все еще должны были разбудить под трансфер в аэропорт. Не глядя, я махнул со стола пару купюр «на чай», открыл дверь и почти выдал дежурное danke, как рассмотрел, что разбудил меня вовсе не работник отеля. В дверях стоял Эдди Кросс.

— Как там ваш псих Ласаро?