Доктор Поттер (гет)

Оказавшегося психиатром Германа зацикленный на своём провале ребёнок почти не запомнил. Он приехал, поговорил с бабушкой, подсел рядом, что-то спрашивал. Хьюго отвечал через раз, осмотру вообще не мешал, послушно дал молоточком по коленкам постучать и честно поморщился, когда дело дошло до правой. И… всё.

Когда с лица зашедшего в гостиную друга слетела улыбка, беспокойство жены, как он думал до этого необоснованное, передалось и мистеру Грейнджеру. До этого он так же, как и Эмма, видевший сцену у дома, считал, что это всё объясняет, что мальчик просто расстроен. Вот только вышедший от ребёнка Герман был очень задумчив.

— Это точно не кататония, не шизофрения, депрессия, но крайне маловероятно. В общем, не по моей части, скорее уж ревматолог, невролог возможно, у него колено побаливает. Либо что-то ревматическое, либо неврология. Точнее сказать не возьмусь — не мой профиль.

— Значит, не притворяется… Психосоматики ты не нашёл?

— Да к чёрту тебя, я что, на шутника похож, достали уже, по делу и без её родимую ставить. Работать не хочется оттого и списывают. Стандартный пакет: не находить и вместо того, чтобы голову включить, соматику ставят. По итогам упущенное время, осложнения, смерти. Ты-то, Марк, не позорься хоть. А то и стоматы скоро её ставить будут. Зуб, говорите, болит, ну а кариеса я не вижу. Это у вас психосоматика, — с лёгким раздражением как от оскомины скривился давний друг и пациент мистера Грейнджера, а по совместительству один из ведущих специалистов в области психиатрии в графстве.

— Благодарю, друг, и прости, сглупил.

— Бывает, проехали, но мух не ловите, у меня в практике уже было. Приводят, не подтверждается, в потом рак, четвёртая сразу. Пацан ноги лишился в итоге. Десять лет всего, не верили, родителей даже в побоях заподозрили. А он в начале на боли жаловался, затем за восемь месяцев три раза ногу сломал. Из гипса в гипс. По итогу в королевский детский таки залетел. Ну и там уже откопали. Снимки рассмотрели, биопсию и на стол тут же. Засыпал с ногой, проснулся без. А не тупили бы и жил бы, а теперь инвалид, о футболе любимом забыть можно, паралимпийский если только.

— О господи, Герман… — в ужасе прижимая руки ко рту, прошептала миссис Грейнджер.

— Согласен, потому едва лишь Марк про неё родимую заикнулся, я вам это и рассказал, чтоб и в голову не пришло. Пинайте тварей, ищите. Не само оно, а депрессия, а что депрессия. Он доклада не сделал, сам мне сказал. Про оценку бормотал, парк, мороженое, маму. Так что отметаем, не затяжная, а здесь и сейчас это не депрессия, это чашкой какао лечится да парком аттракционов на выходных. Вот только не оно это, так что к ревмату его, колено пусть смотрят.

— Благодарю, Герман, дружище! — чуть громче чем стоило произнёс всё ещё находящийся под впечатлением от рассказанного мистер Грейнджер. Себя он мысленно уже обругал и другу был и в самом деле благодарен. А пока решившие переключиться на своё мужчины разговаривали о своём, Эмма Грейнджер села за телефон. Подруги, пациенты, в ход шло всё, им требовалась помощь здесь прямо сейчас, и пусть это не может быть рак, откуда, и тем не менее. На Миону надежды нет, ей, как всегда, некогда будет. Да и внук обмолвился, не глухая же. Были они у врача, и эту самую соматику им, судя по всему, и поставили. Рассказанное же Германом буквально физически жгло. Она должна была убедиться, выяснить. И если для этого придётся всех обзвонить, вообще всех, то так тому и быть.

— Миссис Робертсон… мистер Ричардсон… Привет, Элис… — телефон не умолкал, Эмма выстраивала план обследования. Почему она не обратилась для начала к педиатру? Ответ был до крайности прост — она искренне посчитала, что к педиатру обратилась Миона. Хьюго, хоть и нехотя, поход к врачу подтвердил и этим её собственно вчера и успокоил.

К вечеру мальчик практически отошёл, переоделся, поел, не хотел правда, но погрозивший ему пальцем дедушка сказал, что маме сообщит.

— Не надо маме, — пискнул ребёнок и тут же, чуть не захлёбываясь, сметелил всё и, запив оказавшемся рядом какао, прошмыгнул в душ. Взрослые только лишь с грустью переглянулись.

В отличие от родителей, Гермиона в данный момент о сыне совсем не думала, она размышляла о том, что спать с пьяным Роном ей уже давно не хочется, учитывая, как того после заседания в баре тянет на половую жизнь, от которой женщина никакого удовольствия не получала. Но она была публичным лицом, потому её семья должна выглядеть идеально. По мнению горько вздохнувшей Гермионы, это было именно так.

Спал мальчик плохо, было то жарко, то холодно, в груди странно пекло, а проснуться до конца он так и не сумел и на утро выглядел ещё более разбитым, чем вечером.

Вторник

Через «не могу» с утра Хьюго отправился чистить зубы и в душ. Он должен прочитать доклад. Вчера бабушка сказала, что он приболел и что учителей она предупредила. А раз так-то его поймут, должны понять, он же старался про котика… Почти нестерпимо ныло колено левой ноги, при попытке завязать шнурки заставив всхлипнуть.

— Нет, портфель тебе сегодня не понадобится, — сообщила прекрасно всё увидевшая бабушка. — Марк, возьми внука на руки, — попросила она. — Неси в машину.

— Хорошо, дорогая, — пожав плечами, кивнул Марк и тут же поднял так ничего и не поевшего ребёнка. Ощутив то, как внук к нему доверчиво прижался и обхватил за шею руками, мужчина неуверенно вздохнул. Устроил внука в машине, дождался супругу. Школу они проехали мимо, и ничего не понимавший Хьюго занервничал.

— Котик… —пробормотал он оборачиваясь, но бабушка его услышала.

— Не переживай, дорогой, я предупредила мисс Адерли, она сказала, что уже проверила твой доклад и поставила высшую оценку. Она сама сегодня его классу зачитает.

— Правда?..

— Конечно, я перед тем, как мы выехали, с ней говорила, она под очень большим впечатлением. Сказала, что ты очень хорошо рисуешь. Представляешь, она хочет твою работу на выставку передать.

— На выставку…

— Да, твоего котика увидят все-все, он очень красивый.

— Да, я старался, дерево как у бабушки Молли в саду, а котика я в книжке видел, и бабушка Молли мне его описала. Пушистый, красивый на мордочке будто бы масочка серебряная. Серебряное, правда, серым рисовать пришлось.

— Вот и хорошо, и карандаши тебе купим, акварельные и серебряный обязательно. Ты ведь нарисуешь мне ещё одного?

— Конечно! — воскликнул уже как будто бы и повеселевший внук. Мистер Грейнджер на это лишь хмыкнул. Вот в точности так же Эмма дочери перед прививками зубы заговаривала.

По приезде в клинику их уже ждали, медицинская сестра с каталкой для детей. Зашевелившийся было в машине ребёнок по новой поник и, не проронив ни слова, вместе с дедом отбыл на все положенные в его случае анализы, тогда как Эмма направилась к кабинету давней подруги. Так хоть и не по детской части, но в помощи не отказала и мальчика посмотреть согласилась.

— Привет, Эмма, — улыбнулась женщина-врач. — Рада тебя видеть, рассказывай что, как почему.

— Здравствуй, Дороти, — со вздохом ответила переживающая за внука миссис Грейнджер. — С внуком беда, худой очень, хромать начал, с утра вроде несильно, а затем из школы звонили. Застыл у доски глаза в одну точку. Я испугалась, в школу бегом, на силу растормошить смогла. Домой забрала, Германа позвали, ты его знаешь. Сказал не по его это части, а затем Марк про соматику, чтоб её вспомнил, спросил. Так Герман нам такую жуть поведал. На силу уснула, а утром внук есть отказался, и с ногой совсем плохо. А Герман про ногу как раз. Там её парню в итоге отрезали. Рак проглядели.

— О господи!

— Вот тебе и господи, выручай, списать на соматику не дам, сердцем чую, не она это. Не выдумывает он, а то что в семье не всё гладко, так а кому сейчас легко? — в ответ прекрасно понявшая, о чём именно упомянула подруга, Дороти подняла трубку, тот случай она хорошо помнила, и, набрав лабораторию безапелляционно, произнесла: «Вся кровь Грейнджера — цито!»

Не более часа, за который мальчик был более чем тщательно осмотрен, и всё было готово. Врач всмотрелась в снимок, данные крови, её замешательство было почти осязаемым. Наконец она со вздохом подняла на подругу глаза.

— Ничего не понимаю, и сходится вроде бы всё, но это вот вроде. Подагра, состояние объективное, но откуда, да и не вижу я её. При визуальном осмотре есть, а на снимке нет. Не бывает такого. Она либо есть, либо нет. Кровь у него чистая, чуть превышены бласты, но и только.

— Значит, это не ревматология? — с явной растерянностью произнесла миссис Грейнджер. Хромота внука была очевидной, потому и зацепилась. Очевидно же, не наиграно.

— Увы, Эмма, это не моё, — с явной грустью покачала головой сидящая на против миссис Грейнджер врач. Она хотела помочь. Была бы рада, вот только не могла. Подругу было жаль, как и ребёнка, мальчик явно ничего не придумывал. Так не играют, просто невозможно. С минуту помолчав, Дороти подняла трубку телефона и на своём врачебном о чем-то переговорила с абонентом на том концу провода. Посмотрела на явно поникшего ребёнка, ободряюще ему улыбнулась. Всё будет хорошо маленький, разберёмся. — Завтра приедешь вот сюда, — протягивая подруге наскоро заполный листок, продолжила Дороти. — Тебя будет ждать Стивен Хортманн, он специалист в неврологии. Возможно, хоть у него будет идея.

— Благодарю, Дороти, мы пойдём тогда, Хьюго, что надо сказать доктору?

— До свидания, — немного устало произнёс уже не так боящийся врача мальчик. Больно ему уже почти не было. Доктор при осмотре коленку чем-то помазала. Приятно захолодило и стало полегче.

— Возьмите вот, прописывать не буду, но боль снимет, не панацея, не лекарство, только для облегчения, — напутствовала направившееся на выход семейство врач и протянула початый почти на половину тюбик. — Как применять, ты видела. Дип Рилиф, ментол и ибупрофен. Облегчит, но, повторяю, не вылечит.

— Ещё раз благодарю, Дороти, идём, мой хороший, — обращаясь уже к Хьюго, с кивком произнесла миссис Грейнджер.

Дома Хьюго безапелляционно был отправлен в постель. Ему разрешили мультики, книжки, спать — вообще всё-всё, кроме вставать. «Если над,о нас зови, сказал ему укладывающий его в кровать дед».

— Хорошо, дедушка, — сообщил мальчик. По дороге они заехали в художественный, и теперь у него был самый настоящий акварельный альбом и набор очень красивых и ярких карандашей. Спать не хотелось, в машине, пока возвращались, под действием снявшего боль лекарства выспался. А потому мальчик принялся за обещанный бабушке рисунок. Теперь, когда у него был так необходимый ему серебряный карандаш, жмыр получился просто на загляденье.

Дорисовал, с трудом поужинал и, как и в прошлую ночь, очень плохо спал. Ему казалось, будто бы он горит заживо.

Среда

Снова в машину, дедушка донёс на руках, выехали на дороге и в полной неопределённости тишине поехали куда-то на север. Час сорок пять, и вот они на парковке. Клиника, дверь, всё. Как оказался в незнакомой кровати, Хьюго не понимал. Стало страшно, бабушки не было, Розы тоже.

А в то же самое время смотрящий на него в упор врач пытался понять, что именно могло спровоцировать ступор. Прямо в кабинете, минутой ранее даже на вопросы отвечал и вдруг будто бы по кнопке отключился. Несколько минут, и это как минимум настораживало. По завершении осмотра врач явно глубоко задумался, перебирая переданные ему опекунами бумаги. «Как бы не опухоль», — с грустью подумал украдкой глянувший на лежащего на кушетке ребёнка врач. Бледный, явно не в меру худой, красивый и добрый мальчишка. Он так обрадовался, когда они играли в медицинского лягушонка. Согласно правил, за игрушкой нужно было смотреть и говорить, что именно она, по мнению пациента, сейчас делает. Мистер Квак из рода кваковых, как представил его ребёнку врач, более чем справлялся. Ровно до того момента, как мальчик совершенно внезапно не замер. Миг — и всё, ступор. Ни предпосылок, ни объяснения. Пугать опекунов не хотелось, и мысли свои именно поэтому доктор Хортманн оставил исключительно при себе. Нельзя бросаться подобным, по крайней мере не имея на то подтверждения. Именно поэтому вместо ничем не подтверждённых пока мыслей озвучил он предложение о госпитализации. Обследуем, мол, тщательно. Посмотрим всё.

— Вы ведь нам сообщите? — встревоженная предложением врача спросила миссис Грейнджер.

— Обязательно, — ответил кивнувший для убедительности врач.

— Хорошо, — с тяжёлым сердцем согласилась женщина, оставляя внука, никак на это не отреагировавшего, что Стивен, несомненно, отметил, сразу же направляя малыша на компьютерную томографию.

Именно после неё и ряда других так ничего толкового и не показавших исследований Хьюго и очнулся в незнакомой ему палате.

А в это же время в конференц-зале совещались сразу несколько врачей. На экране светились результаты томографии, ещё какие-то графики, но явным было пока только то, что это точно не опухоль. В голове у ребёнка, на радость врачам, оказалось чисто. Вот только радость быстро прошла. Результаты были странными. Не опухоль, не подагра и много ещё чего не. Вот только ребёнок явно не притворялся, иначе бы ему в пору было Оскара выдавать. И так как киноакадемией и кинокритиками в данном случае даже и не пахло…

— Аритмия, но не дыхательная, так что это нормально и точно не к нам, — заключил закончивший изучать свою часть анализов кардиолог. — Точно не сердце.

Стихийный консилиум длился уже час, начавшийся с того что Хортманн заглянул к кардиологам, случай, мол, интересный. Спустя час в кабинете стало уже совсем тесно, и набившиеся в него дружно переселились в зал. Подключили проектор начали спорить. Решения не находилось. Урывочные симптомы были буквально везде. Везде по чуть-чуть. С друг другом не связать. Это было как минимум интересно, на горизонте пахло статьёй, это будоражило и заставляло выдвигать всё новые и новые идеи. Хьюго всесторонне обследовали, забыв только двоих специалистов — проктолога и онколога, — а время шло. В пятницу стихийный консилиум перешёл на новый уровень, и если до этого было всего несколько клиник, то примерно к пяти кто-то там кому-то позвонил, а в итоге к интересному случаю подключился центральный королевский.

Обеденное время столовая центрального детского госпиталя Великобритании

Никем не запланированный консилиум в столовой собрался совершенно стихийно. Один звонок, один оклик проходившему мимо коллеге, и вот уже у столика с раскрытым на нём ноутбуком собралась целая стихийная в сути своей конференция. Профессора спорили. Делились мнениями, предлагали исследования, выдвигали диагнозы. В какой-то момент мимо прошёл зашедший в столовую за сэндвичем Гарри. По пятницам привозили наивкуснейшие булочки с трюфельным кремом, и это могло вытащить из берлоги даже такого некомпанейского человека, как профессор и глава отделения нейрохирургии.

Когда его окликнули, он был уже на половине пути до лифта. В руках у него был пакет с тремя булочками и стаканом его любимого чая с молоком. Он обернулся и, не в даваясь в детали, часть которых и так краем уха слышал пока в очереди стоял — уж больно шумно коллеги проблему обсуждали — вполоборота спросил:

— На онкологию проверяли… лейкемия, лейкоз? — и, не дожидаясь ответа, покинул помещение, так и не увидев, как захлопнул рот уже готовый было возразить окликнувший его профессор ортопедии, присоединившийся к обсуждению из чистого любопытства.

Слова Поттера были будто бы гром среди ясного неба в середине июля. Ведь все до единого результаты укладывались в предложенный светилом нейрохирургии диагноз. Ни в чём не противоречили, объединялись и наконец-таки рисовали более-менее целостную картину.

— Быстро готовьте его трансфер к нам, и кто-нибудь запросите онкологию, — пробормотал, тяжело сглотнув всё так же смотрящий вслед уже исчезнувшему в лифтовом створе коллеге ранее окликнувший его врач, — если Поттер прав…

— Его светлость практически всегда прав, да и симптоматика практически полностью укладывается. Острая форма, первая атака, классика, можно сказать.

— Вы уверены, может это?

— А вы, коллега, вы найдёте ещё хотя бы одно заболевание, способное разом объяснить практически все симптомы. Ступор и тот при деле.

Спустя каких-то три с половиной часа, мигающий проблесковым амбуланс подкатился ко входу, а спустя ещё два принёсшихся в госпиталь родных неутешительно огорошили. Острый миеломонобластный лейкоз неясной природы. А также, что необходима срочная химиотерапия. Выбора, по сути, и не было. И так и не сумевшая дозвониться до дочери миссис Грейнджер поставила свою роспись. В глазах её была обращённая к врачам онкологического отделения надежда, но где-то в самой их глубине уже жил тот самый червячок сомнения.