Персефона (гет)

Солнечный свет пробился сквозь шторы ее спальни. Вся поверхность кожи покрылась мурашками при попадании на неё мягких лучей предобеденного солнца. Повернув голову, чтобы посмотреть в окно, Гермиона увидела удивительно приятный, ясный день, встретивший ее пробуждение щебетанием птиц — наверное, опять воробьев? — и легким жужжанием насекомых, завершающих идеальную картину этого дня.

Это было славно.

Так мило.

Какая жалость, что все это терялось за непрестанной, угнетающей аурой темной магии, ее темной магии, сочащейся прямо из стен.

Гермиона позволила себе еще на мгновение задержаться на прекрасном виде одного из оставшихся летних деньков, прежде чем перевести взгляд на унылый потолок своей спальни. Она разглядывала его, пристально вглядываясь в деревянные своды, пока те не завертелись, начав неистово кружиться перед глазами. Она зажмурилась, чтобы не видеть этой карусели, но стало еще хуже. За веками ее ждали образы, к которым добавился стучащий, гулкий шум, ударивший в уши грохотом пульса. Она слышала собственное дыхание, слышала сердцебиение; она слышала шепот и шипение, прогорклым варевом проникавшее в сознание и отравляющее все на своём пути.

Голоса то с высокими интонациями, то с скрипучими нотками шипели такие слова, как «месть», «власть» и «время».

Вместе они не несли смысловой нагрузки, но нельзя было не заметить накала и ярости, льющихся из каждого произнесённого ими слога. Тьма, бродившая по поместью, клубившаяся в комнатах, бурлящая в ее разуме, имела свою изюминку, привкус которой был одновременно как отвратительным, так и совершенно непередаваемым на вкус. Она шипела на кончике языка, медленно стекая по горлу, словно густой сироп, пока Гермиона не поперхнулась, молниеносно вскинув руку на тумбочку и прижав ладонь к обложке крестража в поисках утешения от жутких визгов в своей голове.

Замысловатые чары, которые ее взрослое «я» вплело в страницы, моментально угомонили какофонию голосов, перекрикивающих друг друга в попытке обратить на себя внимание. Гермиона распознала отголоски едва различимых стенаний, но, скорее всего, это была единственно возможная тишина, которую мог обеспечить ей сборник сказок, а следом пресс, не замечаемый ей до сих пор, вдруг перестал давить на грудную клетку.

Гермиона снова открыла глаза, почувствовав, что может свободно дышать, и встретила любопытную, вздернутую мордочку, кошачьи глаза и совершенно непринужденный «Мур-р-мяу-у».

Она моргнула. А потом опять. А потом снова, прежде чем обратить взор на новоявленного пушистого кота, уставившегося на неё в ответ. Они долго смотрели друг на друга, прежде чем Гермиона, наконец, заговорила, похлопав его по голове:

— Ты новенький.

* * *

После пререканий с новым котом, которого звали не иначе, как «Красавчик», судя по надписи выгравированной на его ошейнике, ее поглотила нудная рутина, заключающаяся в поднятии своего тела с кровати и приведения себя в порядок перед тем, как спуститься вниз. Оказывается, был почти полдень, когда она ступила на первый этаж, и от этой новости корни волос на затылке буквально зашевелились от ярости. Она долго рыскала по комнатам, пока, наконец, не нашла свою названную тетю, роющуюся в одной из секретных ниш, о которых Гермиона и не вспоминала с тех пор, как ее взрослая личность работала здесь в качестве экономки.

— Рути, — рявкнула Гермиона, заставив женщину подпрыгнуть от неожиданности. Рут повернулась спиной к месту, где копошилась секундой назад, от испуга прижав руку к груди. — Я велела разбудить меня до восхода солнца, а сейчас уже полдень. Я требую объяснений.

Рут Свонсон заколотило от явной претензии в ее голосе, своим тоном Гермиона дёрнула за волшебные нити, отвечавшие за выполнение наложенных на тетушку обязанностей, от чего ту аж перекосило. Глаза Рут заметались взад-вперед перед тем, как их накрыла мрачная поволока, когда Гермиона начала просматривать ее воспоминания.

Машинально приоткрыв рот, Рут несколько мгновений и правда походила на безвольную марионетку, как вдруг лёгкая тень пробежала по испуганному выражению, блеснуло что-то странное в глазах, лоб расслабился, брови разошлись в стороны, морщинки собрались в уголках глаз, словно у неё вдруг пропал всякий повод тревожиться.

— Прости, малышка. Ты так безмятежно спала, и я решила тебя не беспокоить.

Гермиона нахмурилась.

Враньё.

Её ночи перестали быть безмятежными с тех самых пор, как прокравшись в это тело, она ввязалась в авантюру по переманиванию юного Тёмного Лорда на свою сторону. Гермиона наклонила голову и оглядела Рут, её легкую сутулость и полную непритязательность воспоминаний, от чего нахмурилась ещё сильней. Волшебные чары продолжали опутывать тётушку, прочно связывая ее с Гермионой, а тёмная магия, клубившаяся в поместье, буквально висела пылью в воздухе. Она без всяких сомнений держала контроль над разумом и телом Рут, и все же… для такой осечки было рановато.

— Поппи! Ты проснулась!

Голос Рут привёл Гермиону в чувство, и, когда она сфокусировалась на лице тёти, та ослепительно улыбнулась ей, будто их предыдущего диалога вовсе не было; будто она смотрела на самую удивительную девушку, которую ей приходилось встречать в своей жизни. Гермиона сглотнула от такой реакции, решив пока не вдумываться в причины столь странной смены эмоций. Улыбнувшись, она тепло поприветствовала Рут в ответ.

— Доброе утро?

Рути рассмеялась и поспешила к Гермионе, обняв её за плечи и крепко прижав к груди, прежде чем отстраниться, чтобы снова расплыться в широкой ослепительной улыбке.

— Ну что, пробежимся сегодня по магазинам, прикупим школьные принадлежности, моя ненаглядная? — Рут с любовью убрала кудряшки с ее лба, а затем лукаво добавила: — Возможно, мы снова столкнемся с тем очаровательным молодым человеком из вашей школы. Как его звали, дорогая?

Румянец, окрасивший поверхность щёк, вспыхнул с лёгкостью, которой Гермиона не ожидала от себя, что вынудило ее угрюмо буркнуть:

— Его звали Том Риддл.

— А-а-а, да, — дерзко повторила Рути, — Риддл. Он был очень хорош собой. Ах, моя дорогая, в том учебном году вы, наверное, частенько с ним пересекались? Ну… в Хогвартсе?

Гермиона с нескрываемым раздражением бросила взгляд на тётушку, но та либо не заметила, либо не придала значения её реакции. Было довольно утомительно лицезреть, как эта клуша забыла простейшие наказы, но всё же сумела вспомнить прошлогоднего «очаровательного» юношу, являвшегося её главной целью на сегодняшний день.

— Нет, — солгала она, не моргнув и глазом, — не часто.

Рут же ответ явно позабавил.

— Правда? Жаль, ведь на перроне он не мог оторвать от тебя глаз, ох, бедное дитя. Возможно, в этом году ты уделишь ему чуть больше внимания? Он производит впечатление славного юноши. — Рут хихикнула, обняла Гермиону, а затем отвернулась, чтобы взять сумку.

Гермиона подождала, пока Рути выйдет из дома, и покачала головой от шокирующего открытия, что кто-то считал Тома Риддла «славным юношей». Вскоре ей предстояло разобраться, что могло пойти не так с её чарами. Она вздохнула и вышла следом.

* * *

Они без особых происшествий добрались до Косого переулка. Но стоило Гермионе ступить на брусчатку, как она тут же отослала Рут прочь, отдав приказ закупить всё то, что понадобится в этом учебном году. Удостоверившись, что её задание прочно укоренилось в тётушкиной памяти, Гермиона направилась в сторону «Горбина и Беркса». Петляя между суетящимися волшебниками, она мысленно сверялась с списком вещиц, нужных для удовлетворения её истинных потребностей. Гермиона была почти у Лютного переулка, когда какой-то долговязый парень врезался в её плечо, выбив весь воздух из лёгких. От силы удара их отбросило в разные стороны.

Гермиона вцепилась в кожаный ремень своей сумки, вскинув руку к кирпичной стене, чтобы удержать равновесие. Вспышка раздражения пробежала вдоль позвоночника, и она в последний момент успела пресечь желание потянуться к палочке. Вместо этого она чуть прищурилась и слегка наклонила голову, разглядывая высокого парня, который имел наглость столкнуться с ней.

— Ты должна была дать мне пройти, — заметил он, прежде чем Гермиона успела открыть рот, чтобы что-то сказать.

Увидев, как парень безразлично приподнял плечи, она сильней сузила глаза.

— Насколько я помню, я шла по правильной стороне. Это ты шел мне наперерез.

Он снова с ленцой пожал плечами и уточнил:

— Ну, если ты меня заметила, то почему не уступила дорогу?

Жар от абсурдности его замечаний горячей волной пробежал по её шее, прежде чем стремительно распространиться по щекам.

— Возможно, потому что я была на своем месте…

Небрежное выражение на его лице сменилось снисходительной ухмылкой, когда он позволил своим глазам пробежаться по её фигуре. Он снова прервал её разглагольствования, не дав даже набрать обороты.

— Если бы ты знала свое место, то уступила бы мне дорогу.

Гермиона вначале даже не поняла, что правильно его расслышала, оставшись в течении нескольких секунд просто стоять на месте, ошеломленная его дерзостью, пока несколько раз воспроизводила диалог в голове. За всё время она ни разу не покидала Хогвартс, кроме парочки поездок к Рути, но именно в такие моменты она могла прочувствовать на собственной шкуре все предрассудки того времени, простиравшиеся далеко за пределы простого статуса крови. С опасным блеском в глазах и трещавшим по швам самообладанием, Гермиона потянулась к палочке. Однако, когда кончики пальцев коснулись древка, рядом раздался донельзя знакомый голос.

— Эйвери! Приятель! Где тебя носило? Эй, Эйвери! Вот ты где… О! — Белокурая шевелюра Абраксаса Малфоя решительно приближалась и так же нерешительно замерла, когда он заметил их фигуры. — Персефона, — промямлил он с дрожью в голосе, — я не ожидал тебя увидеть.

К этому времени её терпение лопнуло, и она даже не попыталась сдержать скептическую нотку в своем тоне:

— Ты не ожидал увидеть меня тогда, когда практически все попрутся за школьными покупками? Прости, Абраксас, но я не верю. — Она сделала паузу, заметив появление оставшейся части привычной компании Тома, нависшей над ней, словно маленькая баррикада, пышащая тестостероном. Гермиона очень ждала, что её псевдо-поклонник появится следом, но когда не обнаружила ни его магического, ни физического присутствия, то скорчила гримасу.

— Где Том? — резко спросила она. Абраксас и Нотт были единственными, кто почувствовал себя не в своей тарелке от её вопроса, но их неловкая и смиренная реакция ничуть не облегчила её головную боль, пульсирующую за зрачками с самого пробуждения.

— Он… эм… отсутствует. Всё ещё.

Наклонив голову в сторону, Гермиона неотрывно наблюдала за стремительно бледневшим лицом Абраксаса.

— Отсутствует, — повторила она, тщательно смакуя каждый слог.

— Улаживает семейные дела, — протараторил Абраксас, съеживаясь от её взгляда. Как только слова вырвались из его рта, он занервничал, разрываясь между тем, чтобы предоставить больше информации, и неловким чувством того, что его вообще угораздило проболтаться.

Выражение понимания расплылось на её лице, и впервые за этот день она искренне улыбнулась.

Абраксас почувствовал, как бабочки затрепетали в животе при виде её улыбки, и он осклабился в ответ, довольно кривобоко зеркаля её реакцию. Он машинально кивнул головой, как бы подкрепляя свои слова, по какой-то причине чувствуя непреодолимое удовольствие от того, что Персефона улыбнулась ему.

— Блестяще, — прощебетала Гермиона и всего за один шаг сократила расстояние между ними, легонько потрепав его по щеке. — Спасибо, Абраксас. Ты всегда был чрезвычайно полезен.

С этими словами Гермиона направилась в сторону Лютного переулка, больше никого не одарив своим вниманием. Нотт и Мальсибер торопливо расступились, уступая ей дорогу.

Приспешники Тома наблюдали за тем, как Гермиона скрывается в темноте переулка со смешанными чувствами на лицах, варьирующимися от смиренного обожания до насмешливого отвращения и даже растерянности. И единственный, кто как-то прокомментировал ее уход, был ни кто иной, как Эйвери, наблюдавший за их реакцией со стороны.

Ухмыльнувшись, он нахмурил лоб и обратился к Абраксасу.

— Я должен знать, кто это?

Все еще витая в облаках, Абраксас повернулся к своему знакомому и ответил с мечтательной улыбочкой:

— О, это Персефона Каллаган. С нашего курса. Если Том примет тебя, то ты наверняка еще не раз с ней встретишься.

Хмурый взгляд Эйвери вернулся к темному проулку, поглотившему неприятную выскочку. Он в который раз засомневался в своём решении вернуться в Хогвартс и отказаться от домашнего обучения.

— Очаровательно.

* * *

Как и просила Персефона, Том нашёл время для поездки в деревушку Литтл-Хэнглтон, чтобы пересечься со своим отцом. Он несколько раз пытался вызнать у неё, почему было так важно встретиться с человеком, которого не было ни возможности, ни желания называть папой, но получал лишь загадочные и расплывчатые ответы. Всё, что ему удалось в итоге узнать, так это то, что он так поступил в той временной шкале, из которой она прибыла, и этот шаг был очень важным на их пути — а теперь он полагал, что это был их путь, путь перекройки их совместного будущего.

Хотя Том не совсем доверял Персефоне Каллаган, она, вне всяких сомнений, была неотразима. Он вспомнил их совместное времяпрепровождение в её сознании — единственном месте, где она позволяла ему обладать собой так, как они оба жаждали, и да, он определенно не мог отрицать, что она была неотразима. Будущее, из которого она прибыла — то, в котором она подвергалась насилию и мучалась, но из которого вышла на удивление не сломленной, то, которое заставило её буквально вспахать временной поток, по своей прихоти нарушая естественный порядок вещей, — было тем будущим, которое ему хотелось увидеть воочию. Однако, он также не мог отрицать и то, что нуждался в столь могущественной ведьме в своём окружении. Её талант и ум были ослепительной жемчужиной среди тусклых и заурядных волшебников вокруг; и он наконец-то понял, что было бы не выгодно враждовать с ней. Персефона утверждала, что знает, как манипулировать событиями, чтобы всё шло, как по маслу. Кроме того, она уверяла, что сможет предотвратить его плачевную физическую… деградацию, которую ему пришлось лицезреть в ее воспоминаниях.

И поэтому он последовал её указаниям.

До Хогвартса Том и не знал, кем был и каким образом стал сиротой. Здесь же, спустя время он смог вытянуть из старого волшебника нужные ему сведения. Это заняло добрую половину первых лет обучения, но, наконец, ему стали известны имена, а в последствии и очень расплывчатая, чрезвычайно усеченная версия его происхождения. Благодаря девичьей фамилии матери, Том, в конце концов, оказался втянутым в неприятный разговор с совершенно спятившим и неотесанным мужланом, которого имел несчастье называть своим дядей: Морфином Гонтом.

Каким бы выжившим из ума ни был Морфин, он без труда переключился с показухи своего безвкусного золотого перстня в местной таверне на издёвки и глумление над Томом. Он, по-видимому, сразу распознал их сходство, так как не постеснялся приоткрыть завесу над связью его несчастной матери и его папаши.

Он все твердил и твердил о том, как Меропа лебезила перед этой деревенщиной, что без умолку болтала о нём и что все её мысли были посвящены лишь ему. И пока Морфин и их отец отбывали наказание за свои оправданные (по его мнению) действия против неких магглов, она-таки добилась своего и приворожила Тома Риддла-старшего. Морфин поведал, как после освобождения он вернулся в особняк Гонтов и обнаружил, что его сестра перебралась в поместье Риддла. В припадке ярости, он появился у её порога и потребовал объяснений… так и всплыла вся правда о происхождении Тома.

Как говорится, дьявол крылся в деталях.

Морфин расхохотался во весь голос, вспоминая, как его сестре пришлось накачать парня дурью, чтобы тот её вытерпел.

— Будь доволен, что ты получил внешность этого говнюка-маггла, парень, иначе тебе, скорее всего, пришлось бы прибегнуть к тем же приемчикам, что и твоей мамаше.

Он продолжил вещать, что «изо дня в день она держала его настолько одурманенным своей магией, что грязный маггл растерял остатки здравомыслия».

Меропа ТАК сильно приворожила свою жертву, что он ошибочно принял ее эмоции и стремления за свои собственные, даже взял её в жены.

— Меропа была слабачкой, — выплюнул Морфин. — Всегда была! Он мог бы находиться под её чарами вечно, но девка утверждала, что «любит» его, она решила рассказать ему всю правду. Не забыв прикрыть свой зад, перестраховаться ТОБОЙ, мальчишка, — хмыкнул Морфин, а затем снова рассмеялся, воскрешая в памяти крах своей сестры. — Но пошло не по её! Риддл-то был в ярости! Плюнул ей в лицо! Вышвырнул из поместья и столкнул на мостовую! Это вызвало настоящий ажиотаж на площади. — Морфин погладил бороду, вспоминая эту сцену, и его темные глаза заблестели от восторга. — Я подоспел как раз вовремя, чтобы увидеть, как она причитала, ползала на коленях, умоляла его не уходить, не покидать её. О, но он бросил ее там… пузатую, рыдающую и одинокую. Выбросил вас обоих, как мусор.

Выбросил.

Слово врезалось в сознание Тома.

Как только его отец освободился от чар, он просто взял и выбросил её, несмотря на то, что она была ни много ни мало в положении. Он просто вышвырнул её, словно Меропа была мусором, требующим утилизации. Хотя отчаянная привязанность его матери, возможно, и сделала её слабой, как сказал Морфин, но нельзя же было просто бросить свою супругу — уж точно не в волшебном мире. Не на глазах у всего города! Так было не принято!

Большая часть маггловского мира оставалась за пределами детского дома, но Том и не думал, что магглы могут вести себя настолько аморально и отвратительно, чтобы вышвырнуть на улицу человека, которому дали клятву; волшебники относились к обетам более чем серьезно. Принудительные браки постоянно заключались в их мире, но никто никогда не выбрасывал свою супругу и ребенка на улицу. Ради Мерлина, если бы мужчина так уж страдал, он мог бы завести одну или несколько любовниц — так было бы этичней, подумал Том. Действия обоих его родителей были ужасными, и, хотя он предпочел бы избавиться от головной боли в лице миссис Коул, все равно был рад, что не знал их при жизни.

Естественно, Морфин всё не затыкался. Он продолжал в своем духе рассказывать о том, как мать Тома вымаливала прощение у своего мужа после того, как всплыла правда. «Выброшенная», возможно, было тем, что запомнилось Тому, но ему пришлось выслушать гораздо более длинный список неприятных и вульгарных слов, прежде чем чаша его терпения переполнилась.

Наколдовать Конфундус на дядю, перед этим заткнув его поганый рот, было несложно.

Взять палочку Морфина и разодрать в клочья этот немощный разум, а потом перекроить его для собственных целей, было значительно легче.

Отправиться в поместье Риддлов и пытать отца, превратив того в булькающую массу из мочи и дерьма, прежде чем убить вместе с бабушкой и дедушкой, было одной из самых простых задач за последнее время.

В мире нет места ни мужчинам, ни женщинам, которые были не в состоянии сдержать свои клятвы.

Том посмотрел на свежие трупы у своих ног, задержавшись чуть дольше на маггле, черты которого были так схожи с его собственными. Скривившись в усмешке, Том со злобой оглядел человека, чей ладно пошитый пиджак слегка касался его ступни. Он наступил на голову Риддла-старшего и перекатил ее туда-обратно, оценивая профиль и его остекленевшие глаза. На мгновение образ его самого, постаревшего и удивительно похожего, пробежал сквозь сознание, и его сердце ускорило темп. Он прижал руку к груди, пытаясь прогнать тревожное чувство, мысленно заверив себя, что уже благополучно избавился от схожей судьбы благодаря созданию крестража несколькими месяцами ранее.

Потом вспомнил дневник, и частичку своей души, которая прочно укоренилась на его страницах, но все равно не смог успокоиться.

Это было единственное, что защищало его от смерти.

Мысли о ведьме тихо прокрались в его разум.

Единственное, что защищало его, и лишь она одна знала, как это уничтожить.

Воспоминание о чарующей магии Персефоны защекотало нервные окончания.

Её смех, улыбки, её лукавые взгляды, преисполненные талантом и знанием, были первыми образами, всплывшими в сознании, стоило лишь погрузиться в свои мысли. В школе Том не раз ловил на себе её влюблённые взгляды, когда отвечал на уроках с той легкостью и точностью, которые редко можно было услышать от кого-то другого, кроме них двоих; они врезались в его память навечно. Даже когда они ссорились, у неё присутствовала странная мягкость во взгляде, и когда её глаза, наконец, освобождались от ярости, были обращены лишь на него одного, бездонные, признающие свою вину омуты темного шоколада, в которых можно было потеряться на долгие часы. И когда она приоткрывала губы, теряя самообладание и разрешая попробовать их на вкус, он добивался того, чтобы пробраться в её сознание и вкусить все до единого дразнящие проблески силы, компенсируя причинённый ему ущерб.

Даже сейчас Том словно наяву ощущал эту вызывающую зависимость, опьяняющую ауру магии и, если быть честным, то жаждал ее больше, чем утопающий — воздуха.

…изо дня в день она держала его настолько опьяненным своей магией, что грязный маггл растерял остатки здравомыслия…

Внутренности сделали кульбит, и его зрение вдруг прояснилось. Он почувствовал, как струйка холодного пота стекает по затылку, и уставился на лицо отца, снова представив себя на его месте.

Был только один крестраж, и лишь она одна знала, как его уничтожить; а позже, после пережитого ими пика наслаждения, именно она предупредила, что ему стоит быть крайне бережным со своей душой и что она будет направлять его для создания «достаточного» числа.

Он громко сглотнул, когда в его голове появилась совершенно новая картина реальности.

Слова непрерывно гудели в его ушах, когда он поспешно снял фамильное кольцо Гонтов с пальца своего дядюшки и проследил кончиком палочки пространство между ребрами, где дрейфовал новоиспеченный осколок его души; это были слова нового, отчаянного предупреждения: Персефона Каллаган — опасна.

* * *

Сентябрь 1943 г.

Наступило первое сентября. Гермиона сидела одна в купе Хогвартс-экспресса, направляющегося в замок, который когда-то был домом вдали от дома. Изначально она намеревалась разыскать Тома ещё на вокзале, чтобы занять с ним одно купе и обсудить его открытия, сделанные этим летом, однако постоянная головная боль, бушующая в сводах её сознания, вынудила ее искать убежище для уединения. Слишком уставшая, чтобы наложить на пространство защитные чары, она предпочла отгонять нежелательных попутчиков взмахом палочки. И вот она сидела в кабинке купе, вымотанная, в гробовом молчании прижав голову к стеклу, разглядывая проносящиеся перед глазами пейзажи и теребя простой, но элегантный браслет, который подарила ей Рути перед её отбытием.

* * *

Гермиона взглянула на зачарованные лепестки мака, отлитые из чистого золота и гнездившиеся в центре ослепительной россыпи из розового кварца, медового топаза, вишневого опала и каких-то темно-бордовых камней, понимая, что этот браслет был отнюдь не дешевым.

— Те-етя Рути, — в растерянности промямлила Гермиона — подарки такого рода не входили в заложенную ею «программу». — Это уже слишком.

Рут лишь рассмеялась в ответ и легонько провела костяшками пальцев по её щеке.

— Ох, пустяки, просто безделушка для моей сладкой птички. Я увидела его на витрине, и он напомнил мне о тебе. Мне бы хотелось, чтобы ты приняла его.

Гермиона нахмурилась, разглядывая изящный браслет, затем взглянула на Рут, смотревшую на неё с выражением искренней и чистой привязанности. У неё защемило в груди от этого зрелища, и к сердцу подступила совершенно нежелательная волна ответной нежности. Она сглотнула, готовясь выплюнуть резкий приказ, который бы дернул за ниточки, заставив тетушку прекратить себя так вести, но, когда та обвила браслет вокруг ее запястья и подошла, ласково поцеловав в лоб, единственное, что слетело с губ Гермионы, было тихое «спасибо».

— Давай закроем эту тему, — сказала Рути с сияющей улыбкой. — Желаю тебе отличного семестра! Не забывай писать и не стесняйся говорить, если тебе что-то понадобится — всё, что угодно!

* * *

Они промчались мимо зарослей деревьев, а следом перед Гермионой открылся вид на донельзя знакомую сельскую местность и полоску холмов, что не помешало ей продолжить мысленно отчитывать себя за принятую безделушку.

— Мне нужен отдых, — бормотала она, устало оправдываясь за своё поведение. — Всего лишь немножко отдохнуть… — слова звучали невнятно, веки смыкались, вопреки горланящим крикам в голове.

Гермионе казалось, что ее «подростковая» копия, чье тело было узурпировано для чужих целей, а сознание замуровано среди прочных стен собственного разума, никогда не знало усталости. Девушка постоянно выла, причитала и требовала, чтобы её освободили, что её не имеют права держать взаперти.

Само соседство с этой выскочкой заставляло её взрослое «я» страдать от постоянного раздражения.

Оно нашептывало ей о том, что хотело бы сделать, что оно сделало бы с этим крикливым подростком, если бы могло умертвить её, не отправив тем самым свой собственный мир в тар-тарары, становясь все громче и громче с каждым визгливым воплем и каждым выплюнутым ругательством своей пленницы. И когда крики и шипение превратились в какофонию, от которой начало сводить зубы, Гермиона стала лихорадочно искать свой сборник. Она зажмурилась от визжащих и шипящих звуков раздора, и как только её пальцы коснулись страниц потрепанного экземпляра «Сказок Барда Бидля», один ледяной, чарующий голос заглушил все остальные.

— Заблокируй её в своем сознании, — успокоил он. — Сосредоточься на своей задаче. Ты так хорошо справляешься… ещё чуть-чуть… ещё немного.

Этот голос очаровывал.

Он был прекрасен.

Он приносил чувство настоящей безмятежности, спокойствия и лёгкости и так приятно заглушал все остальные голоса.

Гермиона сильнее прижалась к стеклу, пока голос из книги призывал отдохнуть и снова сосредоточиться. Напряжение спало с плеч, и она смутно почувствовала, как воздух вокруг стал прохладнее. Дыхание замедлилось, и из-за спада температуры каждый выдох выпускал маленькое облачко пара. И чем дольше она прижималась лбом к охлаждающему кожу стеклу, тем быстрее стихала пульсирующая, неустанная боль в её голове.

Гермиона чувствовала себя парящей на блаженном краю дремоты, уютно окутанная неземным присутствием этого голоса, но за несколько секунд до того, как погрузиться в пучину, была грубо выдернута из объятий Морфея звуком раздвигающейся двери купе. Прохладная аура растворилась в грязном, спёртом запахе кабины, более привычном для поезда, и ей хватило секунды, чтобы резко выпрямиться и вскинуть палочку наизготовку. Она слегка успокоилась, увидев фигуру Тома Риддла, застывшую в дверях.

— Том, — тихо сказала она и встала, чтобы поприветствовать его. — Я ждала тебя раньше.

Том смотрел, как она приближается, и почти незаметно напрягся, когда её свободная рука легла ему на грудь, а пальчики нащупали край пиджака, скрытого под мантией. Он поднял руку, чтобы обхватить тыльную сторону её запястья, но в последний момент заколебался. Персефона это заметила, судя по подрагиванию пальцев и дернувшемся уголку её губ.

— Прошу прощения, — мягко ответил Том, — я был занят с другими слизеринцами делами, имеющими бóльший приоритет. Как бы то ни было, у меня осталось немного времени, чтобы предупредить, что мы скоро прибудем и что нужно переодеться в школьную форму.

От этих слов Гермиона приподняла брови и слегка наклонила голову, оглядывая его с головы до ног в поисках причины столь странного поведения. Он старался не выдавать своих эмоций, но не был всесильным. Гермионе потребовалась минута, а также тот факт, что между ними повисло неловкое молчание, прежде чем наконец понять, что не ощущает его ауры. Она прокралась чуть дальше в поисках следов единственной в своем роде волшебной пляски, с которой так близко познакомилась за те несколько месяцев, проведенных вместе с Томом в школе, и обнаружила, что та была полностью, совершенно преднамеренно скрыта. От неё.

Персефона отдёрнула руку от его груди, и Том почувствовал, как её аура стремительно отступила от его границ, где ранее пыталась смешаться с его собственной. Какая-то часть его безмолвно закричала от утраты, но он задавил все на корню.

— Что с тобой такое? — резко выпалила она, сделав шаг назад.

Когда Том снова встретился с ней взглядом, то заметил отголосок боли, промелькнувший в глазах, прежде чем ощутить более привычный прилив её ярости. Внутренности скрутило, но он проигнорировал это, одарив ее той самой хитрой ухмылкой, которой одаривал всех своих преподавателей.

— Просто напоминание о том, где мы находимся, Каллаган. Теперь, если простишь, мне надо предупредить других студентов. — Не говоря больше ни слова, он вышел из кабины и плотно закрыл за собой дверь.

Наблюдая небрежное отношение и его скорый уход, Гермиона почувствовала, как в груди защемило от гнева вперемешку со странным смятением. Глаза сузились, волосы наэлектризовались и ещё больше распушились, а руки вытянулись по бокам, сжавшись в кулаки.

Конечно, она все поняла — по странной жесткости его позы, по полному отсутствию его ауры. И могла с полной уверенностью сказать — что-то произошло этим летом, что-то незапланированное.

Румянец окрасил её шею и щеки.

Она продолжала яростно сжимать и разжимать кулаки.

Свет в кабинке замигал от нарастающего гнева.

Она может это исправить.

Пока ещё может.

* * *

На следующее утро Гермиона спускалась с башни Когтевран, щеголяя темными кругами под глазами. Весь предыдущий вечер она выслушивала, как голоса шипели наперебой, борясь за её внимание, как со злобой твердили, что она оказалась не способна держать Тома Риддла в узде. Гермиона пыталась найти утешение в сборнике, но даже успокаивающие тона, доносившиеся со страниц, так и не смогли поспособствовать её отдыху и хоть на минуту ослабить чувство надвигающейся беды. Она потеряла счёт времени, не зная сколько часов провела без сна, язык прилип к небу, в горле пересохло, волосы были все в колтунах, и благодаря скручивающей внутренности энергетике, Гермиона чувствовала себя так, словно верхний слой кожи срезали, подсадив вместо него муравьев, которые в данный момент плясали вдоль всех ее нервных окончаний.

Одним словом, это была очень, очень плохая ночь.

Вопреки всему, Гермиона знала — всё ещё можно было исправить. Она прошла через гораздо худшее, да и вообще, зашла уже слишком далеко; она не собиралась позволять этому юнцу все испортить. Устремив взгляд на слизеринский стол в Большом зале, сжав в одной руке палочку, а в другой — кожаную лямку сумки, Гермиона направилась к своему привычному для прошлого семестра месту.

Как и ожидалось, Том и его приспешники сидели рядком ближе к краю стола, хотя на этот раз, казалось, более кучнее, а её законное место занимала школьная сумка Абраксаса. Гермиона изогнула бровь от того, что при её приближении та так и осталась лежать, но все равно решила не останавливаться. Только когда она подошла к месту рядом с Томом, которое раньше принадлежало ей, непрошеный, но знакомый голос прервал всё, что она собиралась высказать.

— Заблудилась, гарпия? Это слизеринский стол, а не ваше гнездо.

Гермиона отвлеклась от нагло разместившейся на её месте сумки в пользу этого голоса, и прищурилась, увидев того мерзкого мальчишку Эйвери, которого давеча встретила в Косом Переулке.

— Вообще-то, я в курсе, — отрезала она, а затем добавила, — это было моим местом ещё с прошлого семестра.

Эйвери фыркнул, увидев, как она упрямо вздернула подбородок, и смачно откусил кусок от яйца, нанизанного на кончик его вилки. Он прожевал только один или два раза, прежде чем продолжить, не обращая внимания на то, что его рот всё ещё был полон еды.

— Похоже, ты так и не поняла, где твое место? — положив локти на стол с обеих сторон от тарелки, он указал в сторону школьной сумки его сокурсника. — Похоже, «твое место» занято.

Она рассвирепела от откровенно неуважительного, столь невоспитанного поведения. Гермиона осознала, что от его наглости начала терять самообладание куда быстрее, чем тогда в переулке. Судя по тому, как приспешники Тома зашевелились и заёрзали (даже самодовольное выражение Эйвери, казалось, скисло), она поняла, что они тоже почувствовали её ярость. Приложив все усилия, чтобы успокоиться, Гермиона глубоко вдохнула через нос и прерывисто выдохнула через рот.

Только когда она решила, что способна говорить не сквозь зубы, то ответила:

— Боюсь, ты ошибаешься. — И она обратилась к белокурому парню рядом с ней. — Абраксас, убери свою сумку.

Каково же было ее удивление, когда Абраксас Малфой ничего не сказал и не сделал, он даже не обернулся, чтобы взглянуть на неё — все его действия говорили о том, что её просто не существовало. Единственное, что выдавало его осведомлённость о её присутствии, были поджатые к ушам плечи и опущенное в тарелку лицо.

Её губы растянулись в жуткой, совершенно бешеной усмешке.

И в этот момент шепот в её голове сменился неистовым смехом.

Никчемная.

Бездарная.

Как ты смогла так эффектно просрать всё то, что я для тебя устроила?

Бестолковая девчонка.

Никуда не годная.

Идиотка…

Гермиона сделала ещё один вдох, чтобы отвлечься от голоса, и, наконец, взглянула на Тома, который демонстративно смотрел не на неё, вел себя — хотя и делал это лучше — так, как будто она вовсе не нависала над его спиной.

— Том…

— Давай не будем усложнять, Каллаган, — холодно перебил он. — Хотя я нахожу манеры Эйвери грубыми и отвратительными… — Он сделал паузу, чтобы многозначительно взглянуть на слизеринца, но тот придурок даже не постарался сделать мало мальски виноватый вид. — Он не ошибся, и твой стол находится напротив. Договоренность о твоём сопровождении в прошлом семестре была успешно выполнена с моей стороны, и я полагаю, если только не ошибаюсь в уровне твоего интеллекта, что ты достаточно хорошо ознакомилась с планировкой замка, чтобы добраться до своих уроков. Самостоятельно.

Последнее слово было сказано настолько окончательно и бесповоротно, что ответ застрял у неё в горле. Взгляд Гермионы потемнел так, что мог, наверное, прожечь дыру в затылке Тома. Она едва сдержала дикий рык, который заклокотал в груди от череды непредвиденных событий, но все её глубокие вздохи не смогли заглушить насмешливый гогот, гудевший в голове.

Потоки магии просочились сквозь блоки, воздвигнутые вокруг сознания, нагревая тарелки и столовые приборы поблизости.

Том напрягся, когда вилка и нож, которые он держал в руках, слишком сильно накалились, чтобы продолжать ими пользоваться, и он увидел, как края его золотого блюда приобрели оранжевое свечение, заставляя почувствовать запах своего подгоревшего завтрака. Он положил столовые приборы настолько аккуратно, насколько позволял нестерпимый жар, и покосился на помост, где стоял преподавательский стол. Все учителя были поглощены пустыми разговорами друг с другом… за исключением профессора Дамблдора, который перестал что-то рассказывать профессору Слизнорту. Том увидел, как седая голова начала поворачиваться в их сторону, и отрывисто обратился к Персефоне еще раз:

— Я непонятно выразился, Каллаган? Или ты продолжишь стоять здесь и в конечном счете привлечешь к нам нежелательное внимание?

Ударение на втором вопросе заставило Гермиону взять себя в руки. Она тоже бросила взгляд на помост, хотя ее встретил полный любопытства взгляд Альбуса Дамблдора, который не собирался скрывать своего интереса к тому, что же она делала рядом со слизеринским столом, такая расстроенная. Она закрыла глаза, фактически сбросив с себя взгляд старого волшебника.

— Похоже, что я все-таки ошиблась… Эйвери. — Гермиона открыла глаза и снова взглянула на мерзкого мальчишку, который, с удовольствием отметила она, вздрогнул под этим новым, пугающе спокойным взглядом, которым она окинула его, запечатлевая его имя в памяти. — Прошу прощения, джентльмены, что прервала вашу трапезу. Возможно, мы ещё увидимся на занятиях.

Гермиона поправила ремень своей сумки и бросила последний взгляд на Тома, прежде чем развернуться и устремиться прочь.