Когда смерть чуть менее ожидаема, чем победа (гет)

— Кто перевяжет умирающего солдата?

Я зашел к испанцу почти сразу после Кая, задержав свою первую встречу с нашим пострадавшим только на телефонный разговор, которого очень ждал. Без него, как мне думалось, визит к Фернандо будет напоминать унылую джентльменскую повинность, потому что все, что я мог, это изобразить радость от того, что степень страдания друга можно было назвать вполне удовлетворительной. Дескать, привет, амиго, рад, что тебя так легко отделали!

Но теперь у меня было это «кое-что», на которое я рассчитывал еще ночью. На то время я знал Уилла Барлоу как хирурга экстраординарных способностей и такой же экстраординарной уверенности в себе. Он нередко хватался за безнадежные для других случаи, и «никто больше не берется» звучало для Уилла слаще музыки, так что я был практически уверен, что он возьмет это дело, и не ошибся. Осталось сообщить самому пациенту.

Фразу про умирающего солдата Фернандо адресовал двум медсестрам, пришедшим его проверить. Леди похихикали над его артистизмом, но я не уверен, что они хоть что-то поняли. Английский у испанца был отвратительный, а девушки — немками, неразрешимые лингвистические проблемы читались на их лицах ясно, как макияж. Я и сам едва понял, а скорее, догадался, что произнес Фернандо.

Впрочем, отреагировали дамы вовсе не на слова, а на улыбку пациента: несмотря на свои вкусы, испанец неизменно производил на женщин сильное впечатление. По крайней мере до тех пор, пока не откалывал нечто уж совсем экстраординарное — и тогда гендерное очарование с леди спадало, но проявлялось кое-что иное: нежные материнские чувства. Почему я об этом знаю так много? Моя жена рассказала мне, когда понаблюдала за ним чуть дольше обрывков гоночных дней. Но об этом позже.

Итак, я зашел и не стал изображать ничего лишнего. «Привет-слышал, сегодня выписка-очень рад». Улыбка Фернандо, до того предназначавшаяся медсестрам, едва заметно, но все же видоизменилась, и он протянул мне руку, не здороваясь, а так, словно мы знакомились заново.

— Спасибо.

По паузе между моим приветствием и его ответом стало понятно, что благодарит он не за него. Мы выдержали еще одну паузу, пока выходили закончившие свои лечебные обряды леди, и, хотя они бы вряд ли поняли, о чем наш разговор, я продолжил только после того, как за ними окончательно закрылась дверь.

— Кай мне рассказал…

— Я тоже должен тебе рассказать. Пояснить? Объяснить? — испанец перебил меня и пробовал английские слова, словно выжимая из них решительность каплями, но и не позволяя мне говорить первым.

Я думаю, Фернандо безусловно тяготился случившимся в трейлерном парке Имолы; потом, когда я прокручивал в голове тот момент уже без обид и лишних мыслей, то стал замечать, насколько он был не в себе и как испугался своей же реакции, но там я и сам сбежал раньше, чем мы оба смогли выдохнуть и прийти в чувство. Вероятно, можно было решить конфликт прямо на месте, если б мы были чуть меньше напуганы.

— Я не хотел для него… чего-то такого, — наконец нашел он, как ему казалось, нужные слова. Фернандо вылез из койки, повернулся ко мне спиной и распахнул больничный халат. — Так что — спасибо.

Голой задницей меня сложно напугать, но здесь я, признаться, оторопел. Смотрел на ужасающую вязь из старых, дурно заживших шрамов на бледной, не видавшей солнца коже, и не представлял, в какую же мясорубку надо было угодить, чтобы заработать такое. Ни единого живого места.

А потом на меня налетели призраки понимания, аналогий, сопоставлений и прошлого — все разом, даже в ушах загудело от хлопанья их прозрачных крыльев.

Фернандо обернулся, потому что я молчал, атакованный этими созданиями, и снова улыбнулся, но вовсе не так, как раньше, такая улыбка никого бы не очаровала — теперь это было нечто среднее между горечью, пониманием, сочувствием и чем-то, что я так и не смог распознать, а потом он вернулся в кровать и рассказал свою историю настолько подробно, насколько хватало его знания языка. Местами он переходил на испанский, и приходилось только догадываться и подставлять слова, насколько хватало теперь уже моих познаний, но думаю, я все понял верно: и про невозможные отношения в армии католической Испании (что уже звучало как сюрреализм), и про месть сослуживцев и ненависть к себе (или к своей заднице? Тут я, по правде, не до конца разобрался). Мне должно было быть стыдно, что я все время его рассказа переживал за другого человека, того, кого не было на свете уже пятнадцать лет, но неизвестность по-прежнему тяготила меня, и я так никогда и не избавился от этого чувства.

Фернандо закончил свой рассказ тем же, что мне уже поведал Кай, и я, повинуясь мощнейшему внутреннему позыву, тоже решил «рассказать, пояснить и объяснить» — про Деррена. В тот момент это выглядело так правильно и справедливо, что я даже забыл, что изначально зашел поговорить про доктора Барлоу.

Слушая, Фернандо сидел на своей узкой койке, обняв колени руками, словно мы были в скаутском походе, а не в больнице, но никакой непочтительности в таком его внимании не было, в тот момент я ощущал такое с ним родство, какого не ощущал никогда, даже рассказывая про брата Розе. И теперь я добавил откровенных деталей, что побоялся сделать девять лет назад, открывая эту историю двадцатилетней девушке. Правда, не уверен, что Фернандо действительно принял всю массу выданной информации, но главное — он понял мое отношение.

Закончив, я все так же продолжал считать, что мне не стоит повторять такой рассказ для юного голландца, несмотря ни на какие их с Фернандо отношения, но не стал ничего требовать от испанца, и он тоже не спросил. Не знаю, в какой момент и насколько подробно он все-таки поделился с Каем, но, когда через несколько месяцев в беседе между нами всплыла тема братьев и я мельком упомянул Деррена, парень и ухом не повел, и это было очень, очень хорошо.

— Хм, слышал про твою проблему… — после паузы опять начал я, целясь взглядом в ногу испанца, и снова был бесцеремонно им прерван.

— А-а! Замечательно!

— Что?

— Перемена темы! Замечательно, — рассмеялся Фернандо и вытянул свою покалеченную ногу поверх одеяла.

Наконец-то пришло время для Уилла Барлоу.

Когда я задумывал свое предложение, меня одолевали некоторые сомнения: мужчины очень часто стесняются принимать помощь, и я опасался, что испанец тоже расценит мое предложение либо как вмешательство в личное, либо как заботу о беспомощном (а выглядеть беспомощными нам запрещают тестостерон и врожденная глупость), но волновался я напрасно: у Фернандо не было проблем с принятием помощи там, где он ее искал и сам. Так что предложение познакомиться с Уиллом было воспринято на ура, и уже через несколько дней Фернандо Ласаро стал новым проектом знаменитого в пока еще узких кругах доктора.

Принимал Уилл тогда в лондонской больнице Принцессы Грейс. В те годы она еще не входила в американскую сеть HCA и не сотрудничала с Институтом спорта, но то ли испанцу повезло, и он случайно попал куда нужно, то ли он и стал тем самым ручейком, с которого началась славная история спортивной хирургии больницы.

Что ж, всего через неделю я уже знакомил прооперированного и загипсованного товарища со своей семьей. С Рози, конечно, они мельком были знакомы и раньше, но вот Дэвид видел Фернандо впервые, и был однозначно покорен им. Точнее, сочетанием его улыбающейся физиономии, диких кудрей, розовой футболки с единорогом («Кто сказал, что розовый только для девчонок?») и обширным белоснежным гипсом от самых трусов до пальцев. К слову сказать, Дэйви на той неделе выиграл школьный турнир по чистописанию и стремился продемонстрировать свой талант всем, кто пожелает посмотреть… В общем, их встреча точно была предопределена небесами.

Через несколько лет, в девяносто пятом, я был гостем на одной британской передаче с вопросами зрителей, и некий человек позвонил в прямом эфире и, очевидно, намекая на недавнее фото папарацци, запечатлевшее нашу семью в компании с Каем и Фернандо, сказал примерно следующее:

— Как вы можете допускать общение вашего юного сына с такими людьми? Неужели вы не боитесь?..

Я опускаю окончание вопроса, потому что на самом деле оно не прозвучало в эфире — звонок прервали, и я не знаю, хотел ли и собирался ли этот человек сказать что-то действительно гнусное, или же он просто проявлял типичное, но незлобивое невежество в вопросах сексуальности, но к тому времени ответы на такое приходили ко мне уже легко и просто. Оставалось лишь улыбнуться, вспомнив своих друзей, и ответить всем, кого до сих пор волновали их отношения и подобные вопросы:

— Моему сыну четырнадцать лет, и десять из них он дружит с Райаном. Райан — замечательный парень и талантливый пианист. Две недели назад мой сын стал чемпионом Британии по картингу, но до сих пор не знает ни одной ноты. Как долго мне еще стоит ждать, что однажды он бросит гонки и сядет за рояль?

Когда я заехал в больницу к Фернандо перед отлетом в Португалию, его гипс уже был расписан по всей длине. Конечно, большую часть работы выполнил Дэйви, но что-то мне подсказывало, что вряд ли шестилетний пацан писал тонким почерком номера телефонов и уж точно не он рисовал алые сердечки на уровне паховых артерий. Я посторонился, пропуская улыбающуюся молоденькую практикантку, зашедшую за сменой белья.

— А, вот и мой рыцарь! — воскликнул испанец, салютуя мне ложкой с больничным желе.

И нет, я не удивился. Впервые он назвал меня так еще при знакомстве с Дэйви, и когда сын переспросил, Фернандо подмигнул и сказал «папа расскажет», но я не стал. Пока еще Дэвид был маловат и для объяснения причин, и для драк вообще, так что я решил повременить и Фернандо запретил разговаривать об этом.

— А с какого возраста это можно обсуждать? — поинтересовался тот совершенно серьезно, когда моя семья вышла в буфет.

Я подумал тогда, парень совсем далек от детей, видимо, не разбирается в возрастах.

— С Каем уже можно?

Мерзавец просто подкалывал меня!

— Рыцарь, мне нужна твоя помощь, — потребовал Фернандо самым серьезным тоном, на какой ему хватило сил.

И я снова повелся. Подумал, он хочет поговорить о Кае, который не приехал со мной. Какие-то семейные неурядицы не позволили голландцу тогда вылететь раньше, чтобы захватить перелетом Лондон, я не вник в проблему при нашем с ним разговоре по телефону и не имел никакого желания теперь обсуждать с Фернандо каждую их подростковую стычку.

— Помоги выйти на улицу, курить охота — жизни нет!

— Попросил бы сестру — она была тут минуту назад.

— Минуту назад не хотел.

Возможно, я уже угадал, какого рода могла быть «проблема» у Кая…

Вдобавок выяснилось, что нет ни костылей, ни кресла, и что вообще настолько закованному в гипс пациенту выходить никуда не положено. По этой причине у него даже штанов не было! Знаете, чем все в итоге закончилось? Я тащил ржущего испанца, замотанного ниже пояса в полотенце, по лестнице на руках.

Во дворе мы уселись на скамейку и смолили на пару, пока у меня окончательно не вышло время до самолета.

— Мне бы быть птицей… Мозги у нее маленькие, зато крылья… — Фернандо зажал сигарету зубами и раскинул руки, — большие! — он снова затянулся. — Мозги сейчас только обуза.

Про большие мозги мне вещал лохматый парень в девчачьей футболке и со съехавшим полотенцем вместо штанов. Я посмеялся про себя, встал и протянул руку, намереваясь тащить пациента обратно, но Фернандо не сдвинулся с места.

— Оставь, Бето, еще посижу. Все равно они скоро сами меня найдут.

«Они» — две дежурные медсестры — действительно уже спускались по той же лестнице, так что я спокойно оставил друга их заботам и помчался в аэропорт.

Через три дня после гонки в Эшториле мне прислали фотографии: рыцарь и его небритая принцесса в розовом, за авторством скрывшегося под псевдонимом папарацци, потребовавшего за негативы сумму с несколькими нулями. Я, моя семья и оба моих друга — мы все настолько полюбили эти фото, что скинулись и выслали на указанный ящик полтора фунта — стоимость потраченной пленки и печати.

Жаль, что снимки не дожили до нового века, потерявшись где-то на севере Испании, жаль, что их автор так никогда и не назвал себя, чтобы можно было и в самом деле выкупить у него негативы и сохранить на добрую память, но тогда мы были молоды и дурны, не думали, как все сложится и чего нам будет не хватать спустя годы.

После Португалии я еще раз помог нашему больному спуститься вниз, но теперь это было цивилизованное мероприятие — с использованием такой новомодной технологии как лифт. Фернандо, конечно, заявил, что это скукота, но выражение моего лица доходчиво ответило, что он эгоистичный мудак, и Роберт Ллойд ему не рикша.

— Ты же помнишь, что не я твой «рыцарь»? — уточнил я, размазывая окурок по импровизированной пепельнице из банки «Колы», оставленной предыдущим нарушителем режима. Популярная, похоже, скамейка.

Я рассказал ему про звонок в «скорую» от Кросса еще раньше, тогда, когда мы впервые долго говорили — начали с изуродованных задниц и мертвых братьев и закончили крутыми врачами и прекрасными больницами Лондона. В серединке затесалось совсем немного информации о германском событии, но на самом деле там и рассказывать было не о чем: как и я подозревал, Фернандо потерялся между ударом по голове и больницей и никакого Эда не помнил.

«Las palabras se las lleva el viento», — прокомментировал он тогда и не пожелал переводить, лишь пожав плечами.

Эту поговорку я услышал снова много позже и только тогда узнал перевод. Но и услышь я его сразу, все равно бы не понял, что имел в виду испанец.

Ни Эшторил, ни Хунгароринг нам с Каем не дались. Мой напарник был настолько раздерган, что обе гонки закончил в отбойниках, а мне лишь чужие ошибки помогли заработать пару незаслуженных очков. Если не считать Бразилию, где мы выбыли по сторонним причинам, и последовавшую за ней Монцу, когда Кай неудачно решил отмстить, это были худшие наши командные результаты без каких-либо объективных причин для провала. Мы просто не вытянули психологически.

Визиты в больницу и телефонные созвоны, пусть Фернандо и в самом деле был вполне жив, бодр и госпитализирован вовсе не по последствиям расправы, все равно напоминали нам о том, что произошло и что испанца больше нет на трассе. Операция и Уилл Барлоу обещали, что его здоровье придет в норму, но сможет ли он вернуться в гонки?

Пока мы еще позорились в Венгрии, испанца выписали из «Принцессы Грейс», и он уехал домой. Мы только раз созвонились до этого и еще потом — перед Японией, уже после его выписки. На самом деле японский Гран-при должен был стать чуть ли не главным событием всего сезона, так что задач по нему стояло не просто много, а больше, чем когда бы то и где бы то ни было, — и ситуацию со здоровьем друга я отпустил. Частенько, конечно, в это бывало трудно поверить, но Фернандо ведь был старше меня, так что, решил я, не маленький, сам разберется.

Помимо командных и федеративных, лично передо мной стояла еще глобальная задача от моего личного спонсора — «Зеона», и почти все вечера недели перед Сузукой мы с Клэр провели вместе, устраивая вечер аукциона пилотов. Никогда до этого не задумывался над тем, что организация, казалось бы, весьма ограниченного в участниках мероприятия — это настолько сложно, так что бесценный опыт, став первым, тут же стал и последним.

Quae sunt Caesaris Caesari, нанимай профи, особенно если не хочешь от усталости засыпать в номере чужой жены.

Гроза над историей разбившегося на тестах (я упоминал, что они так это официально назвали?) «бешеного рентача» только разгоралась, бурлила внутри себя, и никто не знал, во что же она выльется. В паддоках, исключая «Порше», только мы с Каем и Эд Кросс знали, что на самом деле произошло, остальные гадали в меру своей испорченности. Уверен, высшее руководство тоже было в курсе и прикрывало имидж серии и собственные задницы, как могли. Немцы затаились, они не давали пресс-конференций, сами не сделали ни единого заявления вообще ни о чем, будто Фернандо Ласаро никогда и не был их пилотом, Зетмир тенью сбегал с любых мероприятий, и даже самый распоследний механик немецкой команды ни с кем кроме своих не разговаривал. Еще на Хунгароринге черные ливреи появились без спонсорских логотипов, подкинув еще дров во всеобщее бурление.

Думаю, если бы Федерация и команды были более сплоченным обществом, они смогли бы найти общую стратегию по ситуации Фернандо и в самом деле замять такую дурную историю, но реальное распределение сил и невозможность договориться привели к тому, что этот сезон стал последним для «Порше» на долгие десятилетия.