Крыса (джен)

Ойген стоял на коленях возле фонтана и отрешённо смотрел, как Северус и Малфой колдуют над Роули. Его потрясение было настолько сильным, что он не мог заставить своё тело вновь шевелиться.

Кровь на его руках была такой тёплой… казалось, она насквозь пропитала не только его одежду, но и его самого. Бессилие было новым и странным чувством — его руки были настолько слабы, что он не смог сдвинуть Роули даже с места, и Северус просто отодвинул его в сторону, словно лезущего в неурочную минуту кота.

В голове до сих пор звенело: когда всё произошло, Ойген буквально ослеп и оглох от исходящей от Роули… не злости, не обиды, не ненависти — Ойген сперва не смог подобрать этому порядочного определения. Он не ощущал ни сомнений, ни колебаний… даже, пожалуй, самого Роули. Нет, это было нечто за гранью неизбежной и абсолютной ясности, достигнув которой, тело действует уже само по себе, или же его ведёт некая высшая сила.

Ойгену словно отвесили подзатыльник или пощёчину, заставившую его прийти себя. Он стоял на коленях, и чувствовал, будто проснулся, и на его глазах с мира будто бы осыпается серый, закрывавший его прежде пепел. Ойген до боли ярко видел плачущего рядом с ним, такого же перемазанного в крови Маркуса, вцепившегося в сытое чудовище, прикидывающееся топором. Побледневшего от напряжения, кусающего от собственного бессилия губы Северуса, который снова кого-то не мог спасти — Ойгену ли было не знать в его глазах этого выражения…

И мёртвого, абсолютно точно и окончательно мёртвого Лорда, пустую уже оболочку, лежащую совсем рядом на ослепительной ярко-зелёной траве, усыпанной пеплом Нагини .

Всё закончилось.

И он был свободен.

И мог идти куда хочет.

Ничто больше не держало его здесь: пустоте не отдать… пустоте не вернуть потраченного дыхания, пустоте уже действительно всё равно. Ойген вдруг как-то мимолётно подумал: было ли это убийство? Или это было освобождением? Что ж, теперь Тёмного Лорда уже никто и никогда не превзойдёт как волшебника, и это будет вписано в историю навсегда. Наверное, это наивысшая форма бессмертия, не к ней ли стремился Лорд? Это было неважно.

Ойген обменялся взглядом с Нарциссой, и она чуть кивнула, словно отпуская его и давая понять, что он может идти. Он тихо поднялся с колен, постоял немного, отдавая последнюю дань, — и так же тихо, как привык это делать в последнее время, ушёл, и его уход, кажется, остался никем не замеченным — разве что Трэверс мазнул по нему равнодушно взглядом.

Ойген вошёл в дом и хотел было спуститься в подвал — но остановился на верхней ступеньке, глядя на руки, перемазанные в крови. Нет. Не так…

Нарцисса позаботится о девочке лучше. Малфои наверняка всё правильно сделают.

А ему нужно собирать вещи — сюда он больше никогда не вернётся, и важно ничего не забыть.

И никого.

Он замер, поражённый этой простой и очевидной мыслью.

Нельзя просто так взять — и бросить питомца.

Идя по пустому и тихому сейчас дому в свою комнату, Ойген остановился в гостиной, увидев вазу, полную спелых садовых яблок. Он выбрал казавшееся ему самым красивым и, неловко вытерев руку о мантию, осторожно взял, пытаясь его ощутить, а затем коснулся кончиком палочки — и зашептал, почти касаясь губами блестящей, покрытой тончайшим фруктовым воском кожицы. Затем вызвал домовика, и спохватившись в последний момент, вытер яблоко носовым платком, и только потом велел отнести пахнущий и кисло, и сладко плод в подземелье.

Интересно, нравятся ли фестралам яблоки, подумал он, а затем, впервые улыбнувшись легко и светло, как улыбался когда-то прежде, почти побежал собираться.

Уходил он тихо и не прощаясь, и не представляя, увидит ли ещё кого-то из тех, с кем прожил здесь целый год. Может быть, он и хотел бы со всеми встретиться, когда вновь станет самим собой...