Путешествие на Восток (джен)

Когда-то — совсем недавно — прислужницей Варды была Ильмарэ. Тогда чертоги на Таникветиль полнились гулом голосов и звоном кубков, и всем хватало что мирувора, что внимания хозяев.

Теперь здесь было тихо. Изредка пролетала птица, или торопливо проходил эльф-посыльный — но редко, редко, и эхо под высокими потолками спало непотревоженным.

Хозяйка Таникветиль проводила дни на самой вершине. Стройная и недвижимая, она стояла на краю последнего обрыва и смотрела на восток. Навстречу ей поднимались ладьи Луны и Солнца, навстречу ей летел яростный ветер смертных земель, неся вести о смертях и сражениях — а она стояла и смотрела.

Слушала.

Когда-то — совсем недавно — её часто звали. Звали на пир и звали просто так, звали, испугавшись теней и того, что таилось в тенях. И она приходила. Садилась за стол, шла рядом, посылала свой свет рассеять темноту и своих слуг — уничтожить зло.

Теперь её не звал почти никто. Сколько она ни вслушивалась — там, в смертных землях, почти никто не хотел её помощи. Почти никто не просил её помочь. Её народ, для которого она создала свои звёзды, для которого отдавала свой свет снова и снова, забыл её.

Но она всё равно стояла на последнем обрыве, слушая восточный ветер и надеясь услышать зов, услышать A Varda Tintalle и откликнуться на него всем существом...

— И она танцевала, помнишь, брат?

Намо был столь же равнодушен, сколь и прежде. Он и стоял-то здесь всё ещё только потому, что ему было нужно подтверждение Старшего, его печать на приговоре. Приговоре, который Старший выносить не желал, и тянул время пустой болтовнёй.

— Я помню, мы бродили по лесу — молодому, только выросшему из следов Йаванны, и набрели на поляну, полную цветущих одуванчиков. Золото, от края до края — и тёмно-красная рамка из еловых стволов, и зелёная синева ветвей. Я замер, любуясь — а она прыгнула в самый центр и закружилась, одетая только телом, и её белая кожа сверкала из-под покрывала волос, и звёзды перемигивались в её волосах... мы все были так молоды в те дни, брат, молоды и полны надежд, ты помнишь?

Намо пожал плечами.

Ему казалось, что он не был молод никогда. Что он был сотворён уставшим и старым, и таким же уставшим и старым уйдёт в ничто, оставив свою усталость миру.

— Надежду изобрёл Мэлько, чтобы измучить души недостижимым, — твёрдо сказал он.

— Не может такого быть! — Манвэ сердито нахмурился, и в небе собрались тучи.

— Разве надежда не приносит одну лишь боль? Разве она не обречена разбиться о суровую реальность? Разве ты сейчас не питаешь надежду, что наша участь не решена и где-то есть прощение за наши ошибки? Что на твои вопросы будут даны ответы и всё будет однажды хорошо?

Последний раз Отец ответил Манвэ не так давно — и это было по делу, по Статуту Тургона. Всё остальное?

«Жди, и увидишь». «Вы сами решите, как всё будет». «Подожди, всему свой срок».

— Я доверяю Отцу, — ответил он сквозь зубы, через силу.

Доверие было изрядно расшатано — ответами без ответа, собственной виной, беспомощностью перед мятежным братом и перед Судьбой, которая сейчас пыталась заставить его вынести приговор тем, в ком он не видел вины, а Намо — видел только её. Мир Намо был простым и ясным, только жить в нём Манвэ совсем не хотелось. Он верил, что оступившегося нужно подхватить и помочь встать на ноги, а не подтолкнуть и позволить разбиться насмерть. Намо считал, что помощь только мешает воздаянию и каждый должен вкусить плоды своих ошибок в полной мере, без снисхождения.

— Ты доверяешь своим мечтам об Отце, — холодно сказал Намо. — Своим идеям, своим надеждам. Ты забыл его законы.

— Я следую закону.

— Но при этом мешаешь мне карать преступников? Не слишком похоже на правду, Старший. Ты начинаешь забывать, что только наместник Того, Кто больше тебя. Сам поглощённый грехами и ошибками, пытаешься защитить таких же грешников. В надежде, что кто-то защитит тебя?

— Закон не может быть всем, Намо.

— А что же может?

— Эльфы и люди могут прощать друг друга, могут переступить через обиды, даже самые страшные. Почему не мы? Почему не Отец?

— Теперь ты пытаешься натянуть на Него слабости Его детей? И всё ради того, чтобы освободить нескольких проклятых от заслуженной ими участи?

— В твоих глазах все, кто ушёл за Феанаро — сами навлекли на себя смерть и заслуживают вечного заточения.

— Ты это говоришь так, как будто бы я не прав.

Нити цеплялись за нити, сновал челнок — вперёд, назад, вперёд, назад.

Вайре отпустила его, уронила руки вдоль тела.

Челнок продолжил сновать, уже без её помощи. История ткалась, расплываясь перед глазами — Вайре плакала.

Она устала.

Она спустилась в мир за прекраснейшим из айнур, даже когда он изменился, исказился от песни Мэлько. Она осталась с ним, даже когда он построил себе чертоги, больше похожие на темницу. Даже когда он стал похож на камень своих чертогов. Даже несмотря на то, что он никогда не любил её, она оставалась рядом, верная памяти о том прекрасном юноше её весны.

Но она устала.

— Отец, забери меня! — сквозь слёзы взмолилась Вайре. — Забери меня отсюда или дай Намо сердце, которое у него отнял проклятый Моргот! Дай Намо сердце, Отец!

И словно в ответ на её отчаянную мольбу тишину и мрак чертогов пронзила песня, острая и невыносимая, как свет.