Дамы семьи Поттер (гет)

Примечания:

Напоминаю, что происходит ))

Четверка друзей побывала в Тайной комнате, Луна поставила рискованный эксперимент, а Северус вернулся в Хог после первого сеанса с мастером-обливиатором. Разговор Севера и Поликсены произошел ночью с пятницы на субботу; ужин у Ренара — субботним вечером; а поход в Тайную — утром и днем воскресенья. Сейчас идет вечер воскресенья.

Дисклеймер: в мире Гарри Поттера волшебники становятся совершеннолетними в 17 лет (канонный факт). В воспоминании Северуса ему самому, а также Эвану Розье и Барти Краучу уже исполнилось 17 и они являются совершеннолетними. Они также старше универсального возраста согласия на сайте (16 лет), потому метку Underage не ставлю.

Рон смотрел на свечу.

Свеча стояла на полу в простом бронзовом подсвечнике. Она бросала бесовские тени на темные стены ниши и от этого сумерки вокруг только сильнее сгущались, плавно перетекая в ночь, — до отбоя оставалась всего четверть часа. Свеча была толстой и длинной, с потеками воска — те походили на перевернутую корону, оплавленную драконьим пламенем. И горела она ровным и уютным желтовато-оранжевым светом — прямо скажем, издевательски ровным… Рон прищурился, а затем широко открыл глаза, посылая мысленный приказ в ее сторону, но пламя даже не подумало шелохнуться.

Он вздохнул и отвернулся. Нарочито небрежно пожал плечами и поднял подбородок повыше — хоть и был в коридоре один. Ну вот, что и требовалось доказать — тушить свечи взглядом Рон не умеет. Точно так же, как не умеет летать без метлы, ходить сквозь стены и превращать камни в золото — этот навык он опробовал самым первым.

Рон не стал бы даже пытаться, если бы не дурацкое пари. Луна так просила, так настаивала, так верила в его таинственные таланты, что он сдался и битый вечер ставил над собой опыты — все как один провальные.

Хорошо хоть хватило мозгов уйти из гостиной. После долгих поисков по-настоящему укромный уголок сыскался в дальнем коридоре возле потрепанного гобелена с русалкой и затянутого паутиной окна, за которым было уже совсем темно. Русалка мужественно плескалась среди каменных глыб фьорда и ежилась от холода — судя по тяжелым тучам и стаям буревестников, погода стояла так себе. Тем не менее даже она пару раз покосилась на Рона, но быстро потеряла интерес — поняла, что зрелищ не предвидится.

Рон представил, как пошло бы дело, останься он среди людей, и скривился. Близнецы наверняка подняли бы его на смех — даже то, что теперь он стал рыцарем Годрика, равным среди равных, не повлияло на отношение Фреда и Джорджа к младшему брату. Малфой вскинул бы брови, с обидной жалостью глядя на потуги сокурсника, и даже молчаливый Лонгботтом оторвался бы от умных книжек и покачал бы головой: на факультете, как говорится, не без придурка…

Он резко втянул в себя воздух, зажмурился и шумно выдохнул, до боли сжимая кулаки и смиряя в груди то горячее и злое, что рвалось наружу — доказать, что Рон Уизли может еще и не то, что его рано списывать со счетов…

Когда он наконец открыл слезившиеся глаза — и вовсе он не плакал, у него просто аллергия на пыль! — то первым делом принялся их протирать. Все двоилось, и темень успела невесть когда накрыть коридор. Рон стукнул кулаком по каменной стене — от этого ничуть не полегчало, только пальцы заныли, — и вдруг замер как вкопанный. Обернулся к свече, присмотрелся и снова протер глаза.

Свеча больше не горела.

Рон почесал нос, подумал и снова зажег ее безотказной «Саламандрой». Спрятал палочку в карман, сосредоточился и махнул рукой. Свеча мигнула, словно в тяжелых раздумьях, а затем вдруг полыхнула ярким пламенем — и не жалкой искоркой, а настоящим огненным факелом, взвившимся до самого потолка. Рон отшатнулся, упал на задницу и, суча ногами, отполз к противоположной стене. Пламя сожрало воск и фитиль в два счета и за неимением подпитки исчезло, словно его и не было. Рон медленно встал и осторожно, едва ли не на цыпочках, подошел к нише. На полу и на потолке виднелись одинаковые круги копоти.

Галлюцинации, мелькнула тоскливая мысль. Неужели теперь настал его черед?

На редких семейных праздниках, где собирались все Уизли без исключения, поговаривали — тем самым громким шепотом, который любят использовать подвыпившие взрослые, — что брат папы, дядя Терциус, тоже видел всякое. Сначала с ним начали здороваться садовые гномы, затем куры якобы превратились в фениксов, а под конец дядя ушел из семьи и сделал себе времянку среди каменных кругов — так ему посоветовали маленькие синие водяные. Там он и умер — вроде бы умер, потому что тела так и не нашли. Когда Рон подрос настолько, чтобы понимать подоплеку, то решил, что все дело в огневиски — на праздниках также говорили, что дядя Терциус пил наравне со своими знакомцами водяными.

Однако что если все ошибались? Что если помешательство было наследственным? Рон поежился и присел на корточки возле пятна копоти, с нажимом провел по нему пальцем, оставляя длинный смазанный след, похожий на хвост черной кометы. Пятно выглядело и ощущалось как настоящее — но дядя Терциус тоже клялся, что его видения реальны, и злился, когда ему не верили!

Рон представил, как на уроках начинает ловить маленьких синих водяных — или что будет у него, пикси в квиддичной форме? — и до крови прикусил губу. Когда он думал о будущем, то было серым и унылым, но обыденным, а не полным безумных красок. Рон не желал ни окапываться в лесу, ни клеить коробочки в закрытом крыле Мунго — а значит, о случившемся следовало помалкивать. И больше никогда — точно никогда, совсем-совсем никогда! — не пробовать колдовать без палочки. Кто знает, вдруг дядя Терциус тоже экспериментировал, и как раз эти попытки и свели его с ума?

* * *

Северус подкинул дров в камин и пару минут стоял рядом, облокотившись на каминную полку и пристально глядя во взметнувшееся пламя, но оно так и не полыхнуло зеленым. Ничего удивительного, вечер воскресенья — время для семьи: для долгого ужина с двумя блюдами и десертом, для разговоров о событиях прошедшей недели и планах на следующую, а потом и для традиционных развлечений в кругу близких. В такие вечера магглы смотрят вместе телевизор или играют в настольные игры… интересно, как убивают время чистокровные маги?

На ум приходило чтение, но с собственной литературой у волшебников было негусто. Эрнест нисколько не преувеличивал свою значимость — на полке бестселлеров в книжном магазине, куда Северус заглянул после сеанса, половина книг принадлежала перу или Гилдероя Локхарта, или Сайласа Шардстрома. Из интереса Северус даже раскошелился на томик «Неги в терновнике», но так и не продвинулся дальше второй главы и сдался, когда понял, что уже в который раз перечитывает один и тот же абзац.

Книга оказалась на удивление неплохой — особенно если не принимать злоключения целомудренной Анарьетты всерьез. Дело было в другом: Северус читал, а сам неотрывно думал о том, что поделывает Поликсена на Гриммо 12. Муштрует Кричера, как и положено хозяйке большого дома? Снова играет в карты с супругом?.. Или танцует с Сириусом при свечах под мурлыканье заколдованного патефона? По сравнению с этими вариантами чтение было наилучшим выходом, и Северус решил остановиться на нем — до тех пор, пока очередной откровенный разговор с подругой не разобьет вдребезги и эту иллюзию.

Почему бы и в самом деле им с Сириусом не читать? Тот же Реджи Блэк, несмотря на подчеркнутую чистокровность, не чурался забарьерной литературы, хоть и предпочитал книги авторства сквибов. До остальных произведений о волшебстве он снисходил исключительно под настроение, как до юмористических рассказов — и делал это в особой, неповторимо блэковской манере.

Северус хорошо помнил, как Регулус возвращался в подземелья после очередной ссоры с братом, мрачный как туча, грозящий вот-вот разразиться громом и молнией, и жестом подзывал приятелей: Эвана Розье и когтевранца Крауча, которого все считали почетным слизеринцем, так часто тот мелькал в зеленой гостиной. Эван подлетал к другу вихрем: волосы дыбом, галстук сбит вбок, улыбка во весь рот, — и окружал его типично эвановской заботой. Через минуту Реджи уже сидел в кресле у панорамного окна, глядел на рыбок, прихлебывал чай, ел свое любимое безе и слушал, как Эван читает вслух очередную книгу о магах. Читал Розье «с выражением» и с полной самоотдачей — в его понимании это значило изображать героев в лицах. Он старательно скакал на воображаемом коне, зорко вглядывался в невидимую линию горизонта и гнусаво провозглашал, что враг уже на подходе, но пока в его руке волшебный жезл, королевство может спать спокойно.

Минут через десять этот развеселый театр одного актера привлекал половину факультета: «змеи» занимали кресла и диванчики, сбивались в группки и смеялись то над пантомимой Эвана, то над едкими ремарками Регулуса. В начале шестого курса к ним стал присоединяться и Северус. Комментаторов стало двое, и из них вышел крепкий и слаженный дуэт, — хоть и всего на один короткий семестр.

Почему их хрупкая дружба так быстро сошла на нет? Северус не мог припомнить причину даже смутно, но теперь подозревал, что знает настоящий ответ: вернувшись на второй семестр шестого курса, он наконец примирился с подругами и снова стал проводить львиную долю времени именно с ними. Младший Блэк, видимо, принял это как должное — Северус не помнил ни ссор, ни попыток объясниться… Раньше это радовало, а сейчас печалило: почему-то было жаль несложившейся дружбы, словно что-то ценное мелькнуло краешком и тут же истаяло вдалеке. Кто знает — может, продолжи они общение после школы, и Розье не погиб бы, младший Блэк не пропал бы без вести, а Крауч не примкнул бы к Белле Лестрейндж, чтобы потом сгинуть в азкабанских застенках? Что если не хватило самой малости, чтобы все пошло по иному руслу, и этой малостью — песчинкой на весах, взмахом крыла бабочки, — было именно участие Северуса?

Он дернул уголком рта, подкинул в огонь еще одно поленце и уже начал отходить от камина, как очередное воспоминание вкрадчиво постучало в двери его сознания, а затем распахнуло их с ноги.

Северус доводит трансфигурационную формулу до конца и стискивает зубы — Розье падает рядом, задевая локтем чернильницу и создавая хаос одним своим присутствием. Он никогда не садится, как нормальный человек, — Эван именно что падает, словно его сбросили в класс с парашютом. Сосед по комнате напоминает оружие массового поражения, и каждый раз Север подсознательно ждет взрыва.

Розье ерзает и хмыкает, морщит нос и поглядывает искоса, словно оценивая объем работ. Он вечно находится в движении, и кажется, что у него не две руки, а гораздо больше, как у индийского божества, и каждая при этом занимается непотребством. Север с удовольствием приложил бы его инкарцеро и силенцио, а потом и чем покрепче, вот только нельзя. Может, позже — когда-нибудь после школы, чтобы не проведала Поликсена…

Он на секунду представляет, как Розье просто стоит, вытянув руки по швам, словно оловянный солдатик, — стоит и молчит. Этой сладкой картине не суждено сбыться, но людям свойственно мечтать…

— Так и быть, снизойду до тебя, но только ради Паркинсон. Будет за ней должок, — наконец фыркает Эван и небрежным щелчком накладывает «заглушку».

Позер, пустобрех и любитель дешевых загадок — уже за это ему полагается хорошая трепка, если бы не пара важных «но». Во-первых, в бою Розье преображается и становится по-настоящему опасным противником. С этим можно работать, но куда хуже другое: он дорог Поликсене, а значит неприкосновенен. Для нее Эван — во многом как Лили для самого Северуса, напоминание о годах до Хога, вот только Север не тоскует по тому времени так сильно, как она по детским играм в доме крестного. Поэтому он недолюбливает Эвана, но все же не настолько, чтобы записать во враги и этим причинить Поликсене боль.

Их вялое недовольство друг другом вполне взаимно. Оно началось на первом курсе, когда чистокровный наследник любезно просветил соседа о его перспективах в мире магии, а усугубилось в прошлом году, когда лучший друг Эвана решил, что их компании не хватает именно Северуса. Снейп и Розье — самые непохожие в мире люди, но их роднит одно дурацкое качество: оба проявляют чудеса терпения ради тех, кто им дорог…

К седьмому курсу у Северуса накопилась пара свитков претензий к Эвану, и очень жаль, что мир несправедлив и тот никогда не заплатит по счетам. Пожалуй, самая неприятная черта Розье — его неустанные попытки попробовать окружающих на прочность. Так, несмотря на «заглушку», сосед наклоняется почти к самому уху, нарушая личные границы, и Северус выжидательно поднимает бровь: ну давай, сделай еще шажок. Проверь, где заканчивается мое терпение. Дай — мне — повод.

Эван вскидывает руки вверх и отодвигается, весь воплощение оскорбленной невинности, но в глубине его глаз прячется ухмылка: снова прошел по грани и радуется. Все-таки он чертовски везуч, в отличие от самого Севера: в соседи ему достались сразу двое, чья морда просит если не сектумсемпры, то как минимум кирпича…

— Злой ты все-таки, — насмешливо сообщает Эван. — И вредный — страх! И что в тебе нашла Паркинсон? Ума не приложу.

Северу и самому хочется узнать ответ.

— Слушай меня внимательно, хтоническое ты чудовище, — продолжает Эван, недовольно кривя губы. Он всегда так делает, когда они общаются дольше нескольких минут, а между его бровей с заломом залегает беспокойная морщинка. Северус тревожит Розье, и он примерно догадывается, чем именно. — Ты наверняка забыл, потому что на простых смертных тебе наплевать, но у Барти недавно был день рождения. Семнадцать ему стукнуло, смекаешь? Важная дата.

— Еще одна загадка — и ты все-таки напросишься, — ровным голосом предупреждает Север, и Эван хмурится еще больше, но начинает говорить быстро и без намеков. Что и требовалось доказать: нужно просто правильно подобрать стимул.

— В общем, на выходных я веду его в «Сладкое яблоко». На самом деле очень приличное место, для праздника в самый раз. Буду делать из нашего мальчика настоящего мужчину.

Он утирает несуществующую слезу и выдерживает паузу. Северусу есть что сказать, но он молчит: Эван подставляется специально, у него все шуточки в таком духе. За шесть лет знакомства Север успел уяснить, что потакать Розье — все равно что прикармливать голубей: не успеешь оглянуться, как уже строишь птичник. Потому нужно идти от обратного: для Эвана нет хуже пытки, чем холодное молчание…

Эта тактика работает на ура, и через несколько секунд сосед продолжает с заметным разочарованием:

— Короче, ты приглашен, начинай готовиться к своему грехопадению. Книжки, что ли, полистай, а то перед девочками будет неловко.

— Какая поразительная щедрость. Хочешь сделать мужчину и из меня тоже? Одного Барти тебе недостаточно? — вкрадчиво спрашивает Север, и Розье фыркает и довольно хлопает его по плечу. — Ого, уже примеряешься? Давай не здесь, МакКошка не поймет — она женщина строгих нравов.

— А что, и сделаю! Я человек смелый и трудностей не боюсь, — уже откровенно ржет Эван, но все-таки отодвигается и даже прячет руки за спину. Один-ноль в пользу полукровных оборванцев. — Все просто: мне пообещали скидку, если приведу еще двоих. Так сказать, оптом, акция для самого обаятельного клиента: три тушки по цене одной. Так что я предлагаю не от большой любви, мне просто нужен третий, понял? Эйвери и так все умеет, а Реджи еще маленький, так что путем вычета остаешься ты. Поблагодаришь потом, а то захлебнешься ядом прямо перед уроком.

Север и правда вот-вот захлебнется, а потому от греха подальше прикусывает язык. Первый раз с профессионалкой — вполне в духе богатеньких мальчиков, и Северусу Снейпу никогда не светило попасть в их число, не зацепи он чем-то Реджи Блэка год назад. Их дружба продлилась всего семестр, но Север до сих пор получал дивиденды — правда, поход в бордель был самым необычным из них.

Возможно, стоило встать в позу и ответить гордым отказом, но он знал, что есть цели, ради которых можно и нужно идти на жертвы. Теория — это прекрасно и полезно, но секс — дело тонкое, в нем нужна практика, и хорошо бы с кем-то опытным. Не хотелось бы потом подвести ту, кто действительно дорог и важен… Воображение спешит нарисовать картины одна другой заманчивее, а потому Северус привычно обрывает мысль — не хватало размечтаться под пристальным взглядом Розье.

Если быть совсем честным, возвращается он к прежней теме, то какая разница с кем, если не с ней? Уж лучше так, чем изображать интерес к посторонней девице, не держа ту на расстоянии вытянутой руки, а специально накаляя страсти до предела… Он, может, и сволочь, но все же не законченный мерзавец.

Логика чистокровных, выгода на грани цинизма — Северус понимает ее с лету, но это не делает его своим и ни на йоту не приближает к заветной цели. Очень жаль.

— Почему не замутите с кем-то в Хоге? — проверяет он свою догадку.

Сосед вскидывает брови и смотрит со знакомым опасным весельем, а у Севера перехватывает дыхание. Они совсем не похожи, Эван и Поликсена, но есть пара вещей, которые оба вынесли из дома Розье, — и это выражение лица, хищное предвкушение, как раз из их числа.

Оно родом из того самого дома, который Северус знает по чужим рассказам и в котором ориентируется с закрытыми глазами: здесь качели, там колючие кусты малины и пруд… Из дома, в котором он никогда не был и, возможно, никогда не побывает, потому что полукровке без связей и гроша в кармане туда хода нет. Мир его подруг не спешит принимать Северуса в свои объятия, и он пока не знает, что с этим делать, — но придумает обязательно.

— Ты же вроде гений, а простых вещей не понимаешь. Перехвалила тебя Паркинсон, — сладким голосом укоряет Эван и напоказ загибает пальцы. — Ну смотри: гриффиндорки от нас шарахаются, когтевранки слишком умные, хаффлпаффок на всех не хватит. А к нашим на кривой козе не подъедешь, сам ведь знаешь: тут брат, там жених, здесь какой-нибудь друг детства… Многовато хлопот на ровном месте.

О да, Северус все знает. Он знает это даже слишком хорошо — и ему очень не нравится, что Эван в курсе его осведомленности. По-хорошему в прошлом году стоило держаться от Розье подальше, но с Севером приключился Регулус Блэк. Спокойный и целеустремленный, приятный в общении, настойчивый и по-своему обаятельный Реджи, который умудрился взять Северуса в оборот и скрасить самые тоскливые полгода в его жизни.

У младшего Блэка наверняка имелась шкурная выгода, у него не бывало иначе, но тогда Северу было не до анализа чужих мотивов. Все силы уходили на то, чтобы сопротивляться магниту, который тянул к себе каждую секунду каждого дня. Окклюменция помогала, но она была бессильна против беглого взгляда, который Северус чувствовал даже спиной, и слабого аромата духов, и снов, после которых он просыпался совсем разбитым…

— Ну хорошо, — наконец соглашается он. Бордель — и в самом деле неплохая идея, а для Эвана Розье так вообще прорыв на грани гениальности. Подобные просветления нужно поощрять. — А теперь изыди, я занят.

На его счастье, Каро и Поликсена где-то задержались, но они вот-вот придут. От мысли о том, что они застанут даже часть разговора, — а у Розье язык без костей, это известно всем, — внутри что-то леденеет, а потом лед начинает плавиться, и Северуса охватывает пламя. Невидимый постороннему глазу пожар перемалывает его кости в пепел, а Розье щурится и ухмыляется особенно понимающе.

— Ого, какие мы грозные, — умиляется он и напоследок посылает парфянскую стрелу — порцию отборного, фирменного бреда: — Молодчина, все бы так соглашались! А то некоторых упрашиваешь, объясняешь, что уроки поцелуев — штука полезная, а они только носом воротят… Поди пойми этих девчонок, да? Ну хоть для тебя побуду доброй феей.

Эван испаряется к себе за парту за пару секунд до колокола, — когда он хочет, то умеет двигаться быстро и почти бесшумно. При желании Северус мог бы прижучить Розье, раскурочить эту сумасшедшую голову до последнего винтика и узнать разгадки всех дурацких головоломок, но ему совсем не до того. У Севера остался всего лишь год, и он не собирается терять понапрасну ни единой минуты…

Он пришел в себя на кровати, не помня, как туда добрался: локти уперты в колени, виски плотно сжаты пальцами, как клещами, глаза закрыты, и сердце стучит как бешеное. Кости продолжал плавить жар давно отгоревшего костра, под веками плясали полузнакомые сцены, сменяясь до головокружения быстро, а в ушах звучали голоса умерших — или изменившихся до неузнаваемости. Воспоминание оказалось слишком долгим и ярким, почти осязаемым, но хуже было другое — Северус до смерти хотел в нем остаться. Он и раньше ловил себя на ностальгии, но еще никогда та не мешалась со всепоглощающей холодной яростью: найти того, кто сотворил с ним эту мерзость, найти немедленно, невзирая на поздний час! Найти — и…

Что именно?

Северус медленно выдохнул и открыл глаза. Зажал переносицу — та неприятно пульсировала болью. Ярость, мирно спавшая долгие годы, наконец проснулась и теперь молча щерила клыки, требовательно глядела на него из глубины души, как из сердцевины темной чащи. Зачем искать — если Северус и так почти уверен в том, по чьей вине он потерял годы жизни? Обливиэйт наложил мастер легиллименции восточного толка — человек степенный, склонный к медленному и обстоятельному колдовству. Очень сильный менталист, равный Северусу или даже превосходящий его, способный незаметно заменить настоящую память на ложную так, что реципиент годами не замечал подмены. Некто, заставший расцвет традиционной школы легиллименции — той самой, которая потеряла популярность давным-давно, вскоре после падения Гриндевальда…

Это мог быть Лорд — но Северус был почти уверен, что обливиэйт не был делом рук Риддла. Куда больше верилось, что тот создал ментальные сейфы в его памяти — и спрятал в них что? Да все, что не следовало знать Дамблдору! Расположение Ставки, состав Пожирателей, содержание конфиденциальных разговоров… Прежде чем отправить Северуса в вотчину своего противника, Лорд обезопасил шпиона как сумел — и не вина Риддла, что он недооценил старые и полузабытые практики легиллименции.

И если Том был «учителем», то выходило, что «учеником» был сам Северус. Он уже слышал от Поликсены, что находился у Лорда на особом счету — тот вполне мог огранить попавшийся под руку самородок, чтобы этим вызвать у нового протеже горячую благодарность и привязать его к себе еще крепче. Что прятал в сейфы Северус — тоску, горе и боль, переполнявшие его после дуэли?

Да какая разница? — кровожадно ощериваясь, проворчала ярость. Твой обидчик рядом, рукой подать — так ступай к нему прямо сейчас и расплатись по счетам сполна!

Нанести Альбусу визит легче легкого — по старческой привычке тот наверняка не спит. Сидит себе в спальном колпаке и читает или меряет шаркающими шагами пол и выговаривает безотказному фениксу. Он обрадуется нежданному собеседнику — Дамблдору нравится, когда к нему прислушиваются и просят совета, смягчая беседой муки бессонницы и отгоняя ночные тревоги. Он откроет младшему коллеге без тени сомнения. Затем они вместе выпьют чаю — Северус даже польстится на дурацкие фруктовые мармеладки, чтобы сделать шефу приятное, — а потом Альбус ответит на все его вопросы, на все без остатка.

Вот только что Северус станет делать потом? Возьмет Дамблдора под империо и велит снять с себя заклинание? Это никак не поможет делу — для обращения обливиэйта вспять требуются ясная голова и твердая рука.

Даст волю новообретенной ярости и расплатится с обидчиком по счетам? Как именно — выбросит директора в окно? Отравит припасенным ядом? Зарежет ножом для писем? Чтобы затем поплыть в Азкабан, так и не вспомнив себя до конца?

Или сотрет Альбусу память о ночном разговоре и вернется в подземелья, ощущая, как горечь правды отравляет его изнутри — правды бессмысленной и даже лишней, потому что Северусу мало получить подтверждение, ему мало узнать причины и мотивы, ему мало даже отомстить, если обливиэйт так и останется в неприкосновенности?

Он немного подумал, взвешивая все за и против, а затем решительно встал с кровати, подошел к столу и быстро набросал записку, не заботясь о форме и стиле. Слагхорн-младший все-таки сумел заполучить его доверие, и Северус собирался воспользоваться чужим расположением сполна. Зачем ждать следующих выходных, если он свободен по вечерам в будние дни? Хоть каждый вечер, если так будет нужно, и начать лучше всего уже завтра.

Он больше не собирался терять понапрасну ни единой минуты — но планировал действовать совсем иначе, чем раньше, с толком и расстановкой. Обливиэйт, который Северус ненавидел всей душой, все-таки научил его кое-чему полезному. Впрочем, благодарить Альбуса за науку — если заклинание наложил именно Дамблдор — он все же не станет: потому что девушка, похожая на закат над лесом, умерла, в то время как Северус не подозревал о ее существовании, пока не помнил ни ее имени, ни лица.

И это порождало очередной неприятный вопрос для Поликсены: почему за прошедшие годы ни она сама, ни Каролина не пытались навести с лучшим другом мосты? Почему обе так легко поверили в его внезапное безразличие? Северус чуял подвох, но не понимал, в чем он кроется. Поведение подруг было странным и нелогичным — и особенно это касалось Поликсены. Северус мог понять Каролину, сломленную последствиями злосчастной дуэли и ожиданием скорой смерти — если она выбрала Паркинсона, если решила, что хочет провести остаток жизни с ним, а соблазны только помешают, это было ее святое право.

Вот только почему примеру подруги последовала Поликсена? Из солидарности? Из обиды? Она винила Северуса в случившемся, слепо следовала воле брата или было что-то еще? И когда именно они перестали общаться — сразу после дуэли или несколько позже?

* * *

Лаванда проснулась от смутной тревоги. Какое-то время она барахталась в полудреме, пытаясь ухватить сон за хвост: упрямо жмурилась, куталась в одеяло и даже засунула голову под подушку, — но ничего не вышло, и она все-таки зевнула и открыла глаза. Стащила с уха подушку, прислушалась и вскинулась: кто-то из соседок тихо плакал. Так вот что ее разбудило!

Вместо того, чтобы стремглав кинуться на выручку, Лаванда подтянула колени к груди и обхватила их руками. У всех бывают моменты слабости, а когда живешь в школе-интернате, у всех на виду, только ночью и выходит опустить щиты. Она и сама, бывало, плакала по ночам — правда, делала это редко и почти незаметно… Венди представила, как кто-то ломится к ней под балдахин, когда она кусает подушку от горькой обиды, и поежилась. Ну уж нет, если сунуться с расспросами, попытка утешения точно не удастся.

Она посидела еще немного, слушая тишину, перемежаемую редкими всхлипами. Парвати? Вот уж вряд ли: Патил была эталоном оптимизма, и ничто на свете не могло спустить ее с небес на землю. Лаванда завидовала приятельнице — та порхала по жизни, как бабочка, с одного цветка на другой. У нее не приживалось ни одно хобби, и ни одно увлечение не длилось больше пары недель — кроме влюбленности в героя, конечно. Впрочем, даже из-за Поттера Парвати не стала бы рыдать — любые горести она лечила шопингом. За неимением доступа в Косой и Хогсмид подружка ограничивалась письмом папочке, а тот неизменно слал дочурке подарочки: перстень с бирюзой или красивую ленту для волос, — и плохое настроение снимало как рукой…

Может, плакала Гермиона? Лаванда скривилась и задумчиво пошевелила пальцами ног. В последнее время простая как двери Грейнджер усердно темнила, причем делала это настолько неумело, что только привлекала к себе внимание. Лаванда готова была поклясться, что дело в первых чувствах — вот только к кому? В Хоге было полным-полно мальчишек, но как-то так выходило, что почти все девчонки убивались по горстке избранных. На старших курсах это были квиддичные команды в полном составе, пара звезд-отличников вроде Хиллиарда и Берка, бравые дуэлянты, а у некоторых неразборчивых девиц — еще и близнецы Уизли с их безвкусными шуточками. Особняком стоял баловень судьбы Диггори: уж он-то был и красавцем, и умницей, и капитаном, и без пяти минут старостой факультета…

Среди младших тоже имелись свои звезды. Безусловно Поттер, а к нему в придачу экзотичный Забини, потомки хороших семей Маклагген и Ричи Кут — ну и, конечно же, Малфой. Куда без сиятельного Драко… Лаванда рассеянно потерла висок и разозлилась на себя за подхваченный жест. На Малфоя она тоже злилась — и сейчас впервые подумала, что было бы славно, страдай Грейнджер именно по нему. Так ему и надо, мерзавцу!

Она представила, как Гермиона будет строить удивленному Драко глазки, прячась за учебником по Зельям, как станет подсаживаться в библиотеке и как примется поправлять его пассы на Чарах — и очень развеселилась. Борьба двух умников не на жизнь, а на смерть — Лаванда с удовольствием посмотрела бы на это из первых рядов. Звездой программы должна была стать критика малфоевской трансфигурации. «Драко, в учебнике ясно написано, что у подушки должны быть золоченые нити, а у тебя вышли серебряные. Это минус полбалла! Давай я поправлю, а ты смотри и хорошенько запоминай»…

Эта картина была такой яркой, что Лаванда даже хрюкнула от смеха и поспешно закрыла рот рукой. Прислушалась снова, но вокруг царила тишина — всхлипы наконец умолкли. Вот и отлично, самое время — судя по тому, что она едва различала собственные руки, на дворе стояла темень, еще спать и спать… Венди упала на подушки как подкошенная и завозилась, ввинчиваясь в одеяло, утрамбовывая его вокруг себя плотным и надежным коконом, — но всхлипы внезапно вернулись и тут же сменились тяжелым дыханием, словно кто-то сломя голову бежал от опасности. Лаванда снова села, решительно отодвинула полог, опустила ноги на пол, нашаривая тапочки, — и вовремя, потому что в следующий миг вздрогнула от слабого, полузадушенного крика.

Грейнджер зажгла ослепительно-яркий люмос, отодвинула свои занавеси и встала с кровати, близоруко всматриваясь в темноту. Рядом завозилась Парвати, бормоча что-то себе под нос и слепо шаря ладонями по внутренней стороне балдахина. Не показалась только Панси — и Лаванда с упавшим сердцем поняла, что кричала именно она.

— Что происходит? — грозным, надрывным шепотом спросила Гермиона — почему-то именно у Венди, хотя она тут была совсем, ну вот совершенно ни при чем. — Браун, что за фокусы?

— Твои рефлексы меня пугают, Грейнджер. Ни минуты без допросов с пристрастием, — Лаванда закатила глаза и нашарила-таки тапочки, устало прошаркала через комнату к кровати Панси и поскребла пальцами по ткани задернутого полога. — Во-первых, почему сразу я? А во-вторых, ну приснился человеку кошмар, что тут такого? Можно подумать, у тебя их не бывает. Например, двойка на экзамене или Полеты по пять раз на дню…

— Кошмар? — сонно переспросила Парвати, наконец справившись со своим балдахином и выглядывая из-за него, как вспугнутая белка из дупла. — Какой кошмар?

— Страшный! — рявкнула Лаванда. Она начинала не на шутку злиться. Не спальня, а настоящий курятник! С одной стороны Мадам Инквизитор, с другой — потерянная Патил, а единственный разумный человек притворяется мертвым. Она заговорила подчеркнуто ласково, дергая за кисточку на балдахине: — Панси, ну же, это я. Впусти меня в домик, иначе я пойду спать и оставлю тебя на растерзание соседкам. Спорим, для таких случаев у Грейнджер припасены щипцы для ногтей?

— Да как ты… да как у тебя… — Гермиона задохнулась от обиды и только и смогла, что поджать губы и мотнуть головой. Лаванда почти пожалела о своих ядовитых словах — но тут полог наконец дрогнул и медленно пополз в сторону.

Она юркнула внутрь, не дожидаясь, пока балдахин раскроется полностью, и громко, с нажимом сказала оставшимся снаружи соседкам:

— Идите спать, пресс-конференцию устроим завтра. Все, спокойной ночи.

Грейнджер наконец обрела дар речи и забубнила отповедь, но Лаванда уже не слушала — куда больше ее занимало состояние Панси. Приятельница сидела, вжавшись спиной в угол между стеной и столбиком кровати, подтянув к себе колени и устроив на них подбородок — так, словно изо всех сил пыталась свернуться клубком.

— Мда, тут дело точно не в амурах, — пробормотала себе под нос Лаванда и села по-турецки, готовясь к долгому разговору. — Давай рассказывай, ты ведь знаешь: я так просто не уйду. Мне положены репарации за неравный бой — Грейнджер смертельно обиделась и теперь станет донимать меня нотациями. Еще и МакГонагалл заложит.

— За что? — тихо спросила Панси, не поднимая глаз.

— Был бы человек, а преступление сыщется, — фыркнула Лаванда и продолжила шепотом: — Ну же, давай к делу. Тебе приснился Хагрид в балетной пачке? Понимаю, от него не отмашешься.

— Если бы… — вздохнула Панси. Венди уже привыкла к темноте, и сейчас видела, что лицо у приятельницы серьезное и печальное. — Мне снился василиск. Вернее, не так… мне снилось, что я — это он. Или он — это я… в общем, что мы ползем по лабиринту, а затем куда-то сворачиваем — и вдруг оказываемся в коридоре. В нашем коридоре, понимаешь? Прямо возле входа в гостиную.

— Гостиная на пароле, — машинально отозвалась Лаванда, обнимая себя руками.

— Знаю, — несчастным голосом ответила Панси и потерла лоб. — В моем сне дверь была приоткрыта — может, первокурсники забыли закрыть или кто-то выходил среди ночи… щель была небольшой, но змею этого хватило. Он сумел заползти внутрь… И, Венди… ты же помнишь шкуру? Она и близко не передает масштабов. В моем сне змей был шириной с лестницу. Я знаю это, потому что потом…

Панси снова начала странно дышать — рвано и поверхностно, будто задыхаясь.

— Потом василиск начал подниматься по ступенькам, — неохотно продолжила она. — Он едва на них помещался, царапался чешуей о стены, но все равно упрямо полз наверх — и никто не видел, никто не знал, что он здесь, потому что все крепко спали. Змей поднялся к нам… и тогда я проснулась. Я ведь проснулась?

— Так точно, — отозвалась Лаванда. Она оглянулась на дверь — и совершенно напрасно, потому что полог был плотно задвинут и через ткань ничего не было видно. Пойти проверить? Кто их знает, этих змееустов — вдруг это вовсе не сон, а телепатическая связь?

Венди поколебалась и все-таки скинула ноги с кровати, отодвинула балдахин и, бочком подступив к двери, заперла ее заклинанием. Ну вот, так-то лучше. Если древний монстр не обзавелся палочкой, их маленький лагерь вне опасности. А утром надо первой спровадить на завтрак Гермиону — если чудовище залегло за порогом в засаде, ею оно точно подавится…

Лаванда снова вернулась к Панси и порадовалась переменам: приятельница уже не так сильно сжимала колени, и взгляд у нее был почти осмысленным. Панси закрыла лицо ладонями и какое-то время сидела молча. Лаванда не торопила.

— Это просто сон, — наконец твердо сказала подружка, убирая ладони и сцепляя руки в замок. — Моргана, мне так стыдно… сперва расплакалась прямо во сне, а потом взяла и всех переполошила — и из-за чего, спрашивается? Из-за нелепого кошмара!

Лаванда пожала плечами. Ранняя побудка Грейнджер ее даже радовала, а в Патил она была уверена — Парвати наверняка заснула снова, ее нервная система работала как часы.

— Знаешь, я ведь тоже боюсь, честное слово, — помявшись, призналась Венди, и Панси с надеждой вскинула голову. — Вчера в любой тени чудились движение и шорох… Я даже в туалет боялась идти, каждый раз дожидалась компании. Вроде глупо — ну не из раковины же змей вылезет… а с другой стороны, тайный ход находился как раз в туалете. Кто их знает, этих Гонтов, — вдруг у них нездоровая фиксация на уборных?

Это началось не сразу — сперва Лаванде казалось, что пережитый в Тайной ужас скатился с нее, как с гуся вода. Все вокруг казалось уютным и безопасным, и даже многолюдные сборища не раздражали — она была рада снова находиться среди людей. Страх появился позже, вечером, когда солнце зашло и загорелись свечи и лампы, а люди разошлись сначала по углам гостиной, а затем и по спальням: он холодной змеей скользнул по хребту, свился вокруг шеи и крепко сжал кольца. Лаванда не проснулась с криком только оттого, что была слишком зла, и эта яркая, горячая злость не давала страху освоиться и как следует взять ее в оборот.

Она всегда будет для Малфоя вторым сортом.

Когда они вернулись в Хог после каникул и Драко отвел ее в заброшенный класс, чтобы наконец допустить к своим тайнам, Лаванда обрадовалась куда сильнее, чем следовало. Ей казалось, что она сумела заслужить его доверие, стать полностью и безоговорочно своей — в общем, занять место наравне с Гарри и Панси. И Малфой действительно рассказал достаточно, чтобы Лаванда поверила в его откровенность — вот только далеко не все.

Оказалось, что Драко сообщил ей ровно столько, сколько посчитал нужным, и Венди наконец приняла неприятную правду: видимо, так будет всегда. У Малфоя уже есть верные друзья, с которыми он накрепко сросся боками, настоящие конфиденты, которые могут различить даже тень лжи — если Драко вообще захочет им врать. С ними он искренний и уязвимый, с ними он настоящий, а с Лавандой любой разговор превращается в дуэль, в соревнование воли и смекалки — и эта ниша ее ну вот ни капли не устраивала.

Она хотела знать Драко всяким, разным — а не только закованным в броню остроумия. Хотела — и понимала, что это будет огромной ошибкой. Особенно после Тайной Комнаты — накануне все предупреждения бабули набатом забили в голове, предостерегая уже не об абстрактных, а о вполне конкретных опасностях. Драко оказался замешан в вещах, в которые не положено лезть второкурсникам, и Венди с отчаянием понимала: такая жизнь на острие ножа ей совсем не подходит.

Школьники не должны искать крестражи Неназываемого. Они не должны как ни в чем ни бывало стоять над шкурой исполинского древнего змея, а затем обсуждать, как его угораздило дожить до современности. И уж точно они не должны вести себя так, будто это нормально и естественно!

А ведь вели. Им тоже было страшно, Лаванда ясно это видела, но далеко не так страшно, как ей самой. Они словно не понимали, что рискуют своей головой — даже Панси, самая разумная и рациональная из них троих. Бабуля переживала, что близость к Малфою ослепит Лаванду фальшивой позолотой, поманит недоступной роскошью и отравит сладким ядом вседозволенности. Тереза и представить не могла, насколько опасна дружба с Драко на самом деле, а узнай она — то слегла бы с сердечным приступом. И из последних сил прошептала бы, что где Малфои — там и беды и что Ванде следует держаться от Его Высочества как можно дальше…

Бабуля была права, и к ее мнению следовало прислушаться. После всех откровений прошедшего дня Лаванда была в ужасе от беспечного удальства новых друзей. Мордред с тем змеем, она не очень-то верила, что тот ворвется в школу и устроит кровавую жатву… куда больше Венди волновали воскрешение Неназываемого и готовность этой троицы лезть в самое пекло.

Бабуля была права… вот только Тереза не знала, кто был первым в маленьком списке ее внучки. Чье имя Лаванда вычеркивала раз за разом, а потом возвращала обратно на законное место, потому что мечты безвредны — пока не начинаешь претворять их в жизнь. Она знала, что ей почти ничего не светит — Лаванда ведь была не дура, — но все равно позволяла себе маленькую невинную слабость. Верила, что есть способ разыграть карты правильно, пускай шанс и мизерный…

И вот, пожалуйста, доигралась.

— Нужно подождать до завтра, — сказала Панси очень уверенным тоном, но лицо удержать не сумела — на нем была написано глухое отчаяние. — Завтра я свяжусь с тетей, передам ей добычу из Тайной и… и расскажу о василиске, да. Кто-то ведь должен наложить на Комнату чары, чтобы он снова уснул.

Лаванда промолчала — она сама не сумела бы отправить в логово древнего змея кого-то из близких, например, бабулю или родителей… Она в очередной раз с тоской осознала пропасть, лежавшую между дочерью лавочников и потомками старых чистокровных семей. Драко и Панси были привычны к жертвам и долгу, они думали не днями и даже не годами, а целыми поколениями, и на их фоне Лаванда казалась законченной и близорукой эгоисткой…

Вспомнилось ее первое взрослое задание и нелепая попытка заручиться помощью Малфоя — словно бдение в библиотеке за словарем французского могло навести мосты через эту пропасть. Венди не боялась делиться фамильным секретом: ну какие тайны могут быть у Браунов, помилуй Мерлин, — но теперь думала, что это лишнее. Журавли на то и журавли, что летают в небе, недостижимые и свободные, и так было всегда, испокон веков. Только наивные дурочки могут думать, что как-то прикормят их и приручат, и те захотят остаться на земле… В то время как умные девочки смотрят на жизнь реалистично и не мечтают не пойми о чем — вот только Лаванда начинала сомневаться в своем уме.

— И где он только прятался, тот василиск, — проворчала Лаванда вслух, меняя позу — ноги успели затечь. — Разве что… знаешь, когда я простукивала стены, мне почудилось что-то странное. Словно за барельефом была пустота… Тогда я решила, что разыгралось воображение, а сейчас думаю — что если там и правда еще одна комната?

— А барельеф — это выход, — пробормотала Панси, невидяще глядя куда-то поверх плеча Лаванды. — Думаю, ты права. Так вот зачем Салазар создал свой автопортрет — он хотел, чтобы змей выполз из-за него…

Вдруг Панси подавилась воздухом, словно ее начало жестоко тошнить, и закрыла рот ладонью. Встревоженная Лаванда подалась было ближе, но приятельница замахала на нее другой рукой, а через пару секунд убрала ладонь и продолжила мертвым голосом:

— Скажи-ка, откуда именно мог выползти змей?

Лаванда припомнила барельеф во всех подробностях — и уже через мгновение понимающе скривилась.

— Фу! Только не говори, что изо рта Салазара!

— Потому барельеф и вышел таким огромным, — задумчиво кивнула Панси. — Видимо, рот как-то открывается — и тогда змей выползает наружу…

Она снова хватанула ртом воздух и задышала часто и прерывисто. Лаванда терпеливо ждала. Обычно она не жаловалась на воображение, но конкретно на этом моменте его заклинило — и слава Годрику!

— Как твоя тетя сумеет проникнуть в Тайную? — спросила Венди, когда подружке стало лучше. — Без змееуста под рукой туда хода нет.

— Беда, — подумав, согласилась Панси и слабо улыбнулась. — Не хочу, чтобы завтра наступало. Гарри прав: Поликсена убьет нас за самодеятельность… Разве что нам улыбнулась удача, и мы действительно отыскали крестраж — бывают же на свете чудеса.

— Бывают, а то, — тяжело вздохнула Лаванда, чертя пальцем круги по мягким одеяльным холмам.

Чудеса действительно бывают, но когда праздник случится на ее улице? Пора было взглянуть правде в глаза: уже неважно, кто и кому нравится — да и было ли важно хоть когда-нибудь? Не будет невестой Малфоя Паркинсон, так будет другая девчонка его круга, та же младшая Гринграсс или Милли Буллстроуд. В этих вопросах решают отцы, а Драко не станет перечить Люциусу — и какая разница, что в темном подземелье он первым нашел ладонь Лаванды и не отпускал ее почти до самого конца? Впрочем, даже у этого жеста могла быть сотня невинных причин — может, Драко просто боялся темноты или пытался удержаться на ногах…

Раньше Венди планировала насладиться моментом, притвориться, что свободна как птица, и представить, что Драко тоже свободен и волен выбирать… но теперь она начинала понимать: так будет только больнее. Малфоя требовалось срочно выбросить из головы и вычеркнуть его имя из своего списка — и Лаванда надеялась, что ей удастся сделать это с достоинством. Достоинство — это единственное, что остается у леди, когда мечты идут прахом; именно так учила бабушка, а она понимала толк в разочарованиях.

Примечания:

Напоминаю список мисс Браун (цитаты из второго и третьего томов):

"Ловец, хорошие манеры, да и внешне ничего так — в личном списке Венди Кут занимал почетное четвертое место".

"Благодаря совместной охоте Тиберия Маклаггена и главы аврората на штырехвостов Кормак занимал в списке Венди второе место, опережая даже подающего надежды в квиддиче Олли Вуда, и пока что выглядел наиболее привлекательной кандидатурой".

"Венди не могла рассчитывать на Священные Двадцать Восемь или другие известные семьи с хорошим положением в обществе, но всегда оставались крепкие середнячки вроде Вуда, чей папенька был при чинах в аврорате, наследника Аберкромби из аптекарей… ну и, конечно, Маклаггена, куда ж без него".

"И не этого ли Венди хотела? Она поставила на зеро — и ставка сыграла, так отчего же теперь так тошно, когда один из фаворитов личного списка Лаванды стоит рядом и ищет ее внимания? Вот же он, целый номер два, стоит и переваливается с ноги на ногу — а значит, тут нечего и думать, надо срочно подсекать, пока рыбка не уплыла".

И, если мы посчитаем, то становится заметно, что не хватает еще кого-то — а именно, номера один 😁

Эван Розье (старший сын Ренара): https://ibb.co/Bz3w1V6