Дамы семьи Поттер (гет)

Примечания:

Пока что график публикации соблюдается, как и задумано, и меня это радует :)

Как всегда, буду рада комментариям ❤️

Саундтрек к главе: https://www.youtube.com/watch?v=8XkxjsiZoeo

Поликсена открыла дверь со второй попытки, едва не сломав ключ, — руки не то чтобы тряслись, но однозначно подрагивали, коварные предатели. Она вошла, закрыла дверь и прижалась лбом к холодной коже обивки, чутко прислушиваясь к тишине квартиры за спиной. Молчание, и ни звука, ни шороха — только уютное тиканье часов на стене в гостиной. Вот и славно, вот и хорошо — Севера нет, а значит, можно просто посидеть на низком подоконнике, глядя из окна наружу, собираясь с духом, а потом…

— По моему опыту в таком состоянии лучше лежать, чем стоять, — раздался знакомый голос, звучащий отвратительно спокойно, обыденно даже — так, словно ничего не случилось, — и Поликсена устало прикрыла глаза и почувствовала огромный соблазн побиться головой об дверь.

Не надо было давать ему второй ключ. Не надо было вообще возвращаться сюда, но что тут было придумать, если ей — удивительное дело — больше совсем некуда идти, чтобы побыть одной? В Паркинсон-мэноре, где она обычно зализывала раны, хозяйничала Розабелла, а домовики обязательно донесли бы Патроклу. На Гриммо затаились Сириус и его ушастый шпион… Надо было все-таки махнуть на виллу, — тоскливо укорила себя Поликсена и обернулась, старательно держа голову, но та все равно закружилась.

— Ты что, и правда пила? — недоверчиво уточнил Северус, и она, подумав, кивнула: пила, а как же. Правда, помогло как мертвому припарка, но Поликсена честно пыталась — и не ее вина, что не получилось.

— Когда после того, как мы причалили, ты молча аппарировала прямо с пристани, я чуть не рехнулся, — медленно и веско сказал друг, и ей стало обжигающе стыдно и одновременно приятно. — ​​Хорошо хоть, Блэка с собой не взяли… Этот снова спятил бы, причем окончательно. Впрочем, ты недалеко от него ушла; это у вас что, семейное? Никогда больше так не делай, слышишь?

Сири, да… Сири было жаль, он все-таки был свой. Поликсена не хотела втягивать его, едва выкарабкавшегося из безумия, еще и в эту канитель, — раненых товарищей положено беречь и держать от боевых действий подальше, — но вышло как всегда. Пора было что-то придумать, как-то разобраться с тем, как им двоим дальше жить, но пока что у нее не хватало на это никаких моральных сил. Сириус после Азкабана, растерявший былые гонор, твердолобость и чувство собственного превосходства, оказался точь-в-точь как большой и ласковый пес, лижущий руки и доверчиво заглядывающий в глаза. Отталкивая такого, чувствуешь себя последней скотиной — и Поликсена чувствовала, а как же, и кому какое дело, что она никогда не любила собак?..

— Давай только без нотаций, один муж у меня уже есть, — попросила Поликсена и поморщилась: вышло не твердо, а жалобно. Северус помедлил, с видимым усилием беря под контроль свое раздражение, а потом молча кивнул и ощупал ее с ног до головы внимательным взглядом. Поликсена отвела глаза — она прекрасно представляла себе, как выглядит и какие выводы можно из этого сделать, причем наверняка неправильные. Стянула пальто, путаясь в рукавах, и с чувством выполненного долга повесила его на вешалку, кинула быстрый косой взгляд на Севера: оценил или нет?

— Ты купалась? — поколебавшись, с заметным сомнением предположил друг, когда Поликсена прошла мимо него в гостиную, стараясь идти очень прямо. — В марте и прямо в одежде?

И как только заметил, она же высушилась… А волосы-то мокрые, — глумливо хихикнул внутренний голосок и исчез. Еще один предатель.

— Это было недоразумение, — поспешила сказать Поликсена, садясь на подоконник, вытягивая ноги и прислоняя ноющий затылок к простенку. У нее вырвался довольный вздох, и Север подозрительно прищурился. Ну да, все тело ноет — посмотрела бы она на него после всего… — Эта, как ее… неудачная аппарация, вот.

— Ты аппарировала в таком состоянии? — скривился он, и Поликсена закатила глаза и захлопала по карманам, ища пачку. Мерлин, ну почему обязательно нужно быть таким правильным? Казалось бы, уже и гардероб сменен, в глазах появился огонек и распрямились плечи, а начинка все та же, прежняя, — на любителя…

Она наконец достала пачку и вытряхнула на колени сигарету — предпоследняя, ну надо же, какая жалость. И Севера за новой пачкой не пошлешь… или пошлешь? Если сказать честно, что это вопрос жизни и смерти и что без сигареты Поликсена точно выйдет в окно — вот прямо в это вот, рядышком, он ведь не откажет своей единственной живой подруге в ма-а-аленькой такой просьбе?

Она оценивающе взглянула на Северуса, стоящего посреди комнаты со скрещенными руками как памятник здравомыслию, и разочарованно покачала головой. Нет, все-таки не пойдет. Надо было все-таки выбирать Гриммо — вот Сири, тот точно бы понял… Они с дражайшим супругом слеплены из одного теста и горюют совершенно одинаково — самозабвенно творя всякую дичь… Они бы вдребезги напились, выкурили пачку на двоих, переспали бы, а наутро сделали бы вид, что так и было задумано и что это совсем ничего не значит. И беда в том, что это и правда ничего не значило бы, потому что так они горюют. Понимать надо.

Поликсена достала палочку, прикурила и глубоко затянулась. Выдохнула дым, позволяя ему застить себе глаза. Так лучше — ничего не видеть. Еще бы ничего не чувствовать — и было бы совсем отлично, но она никак не могла напиться, как ни старалась. Тело покорно пьянело, как по учебнику, но мозг словно обернули толстым слоем ваты, положили в воду и подключили к нему электричество: как иначе объяснить, что порой ее будто прошивало током? Поликсена с нажимом провела рукой себе по лицу, не чувствуя собственную кожу, — так, словно трогала кого-то другого. Странное чувство.

— Где была? — спросил Север, садясь напротив, и она пожала плечами и затянулась снова. Где-где… то тут, то там. Лучше спросить, где ее не было. Например, дома. Где вообще у нее дом? Там, где надо блюсти семейный очаг, где ее ждет дражайший супруг, неплохой, в общем-то мужик, — или тут, в маггловской квартире, где на полках стоят ее любимые книги, а в прихожей лежит любимый гребень для волос? — У тебя разбиты костяшки.

Поликсена послушно проследила за его взглядом и кивнула: действительно разбиты. Так бывает, когда бить кого-то по морде. Север должен бы знать, на рейдах бывало всякое, но все равно спрашивает — зачем?

— Расскажи, — предложил он, и она покачала головой. Во-первых, ее начало мутить. Во-вторых, что тут рассказывать? Ничего нового, обычные выходные, их таких было в ее жизни очень много, слишком много за последние десять лет. Ничего ведь не случилось, правда?..

Виски, бар, клуб, сначала бойцовский, подпольный, где так хорошо давать волю своим темным и дурным наклонностям, а потом обычный, где ты то ли охотник, то ли жертва… Танец, еще один, а потом снова виски — и побольше, чтобы задохнуться, перестать чувствовать вкус. И мост с арками, ее любимое место во всем Лондоне. Темная вода под ним, холодная и грязная — Поликсена хорошо знает, какова она, когда погружаешься с головой. Неудачная аппарация, скажут потом. Не могла ведь одна из дочек Паркинсона — а вы тоже думали, что у него только одна, да? — и вправду… Нет, невозможно. Хорошие, послушные девочки так не поступают.

Интересно, какую ей выберут траурную рамочку, — у Пандоры была очень красивая, но у сестры всегда было все самое лучшее…

— Все хорошо, честное слово, — сказала Поликсена и изо всех сил попыталась улыбнуться.

— Актриса из тебя паршивая, — с заметным разочарованием вздохнул Север и устало потер переносицу. Знакомый жест, она видела его столько раз, что уже не могла сосчитать.

— Тогда, может, расскажешь о нем? — тихо предложил друг, и Поликсена прикрыла глаза и снова прислонилась затылком к стене. Наблюдательный какой, ну надо же — прямо как Басти тогда, в Ставке, давным-давно… Надо было спросить «о ком?» и ресницами еще похлопать, но она так устала врать… Затянулась сигаретой — какой по счету за этот бесконечный день?

А потом поймала себя на том, что и правда рассказывает, причем все подряд, совершенно невпопад, вперемешку, хотя стоило бы придержать язык, а Север слушает очень внимательно. И наверняка запомнит, но впервые в жизни Поликсене было совершенно на это наплевать.

О том, как подхватила у Басти дурную привычку курить, потому что в их романе было куда больше от восхищения, чем от глубокой и зрелой взаимной любви. О том, как круто — да, круто! — Лестрейндж смотрелся с сигаретой в пальцах, такой взрослый и уверенный, и как Поликсена тянулась за ним, как подсолнух за солнцем, присваивая себе его привычки, переиначивая под себя, примеряя, словно ребенок — одежду старшего брата. Такого сильного, такого надежного. Бесстрашного. Способного справиться с чем угодно, отвести любую беду.

О том, что ей было всего восемнадцать. Тогда казалось, это так много… Взрослая и самостоятельная — впрочем, Север поймет, он ведь тоже прошел через это, правда? И о том, что Панси всего на пять лет младше ее тогдашней, и это совершенно не укладывается в голове. И что сама она никогда в жизни не позволила бы племяннице отправиться на передовую, но у нее — так уж вышло — не было своей Поликсены…

И о том, что Басти был единственным, кто прямо сказал, что в ее участии в рейдах было нечто вопиюще неправильное. Тогда Поликсена не согласилась, обиделась даже — слишком мечтала угодить отцу, что-то ему доказать и наконец заслужить хоть щепотку одобрения… но сейчас, спустя годы, была благодарна Рабастану за непрошеную, непонятую и неоцененную вовремя откровенность. Вчерашние выпускники не должны были сражаться в той войне вне зависимости от пола: в конце концов, какая разница, кто остается лежать на грязной мостовой — мальчики или девочки, только недавно снявшие факультетский галстук…

О том, как под его началом Поликсена научилась лучше сражаться, в том числе и в том самом клубе, куда он привел ее едва ли не за руку, — Басти очень хотел, чтобы она выжила любым путем — а еще — чаще смеяться; как выросла за то короткое время под его крылом, позволила ему вылепить из себя то, что Лестрейндж искал, — потому что сама не знала, какая она на самом деле.

О том, как предложила Басти себя — совершенно бесстыдно, между прочим, и с высоты его лет и опыта эта попытка соблазнения наверняка выглядела ужасно нелепо, — но Рабастан не посмеялся, а понял про нее что-то, чего сама о себе Поликсена тогда еще не понимала. И о том, что ей очень повезло, что именно Басти стал для нее первым. И что страх смерти, крепко державший за горло костяной рукой, рядом с ним отступал, и хотелось жить и сражаться дальше.

О том, как одиноко было скучать по нему после ареста, особенно после того, как на свет вышли все постыдные детали и стали понятны последствия: заточение Лонгботтомов в Мунго и сиротство их мальчишки — между прочим, ровесника Панси… как стыдно было продолжать любить его, потому что Басти ведь был в том доме… О том, как Поликсена все пыталась понять, что ее привязанность к Лестрейнджу говорит о ней самой. И о том, что не раз представляла на месте Невилла собственную племянницу — это было несложно представить, вообразить, как вместо особняка Лонгботтомов Белла врывается в Паркинсон-мэнор. На чью сторону встал бы Басти, кого из них двоих поддержал бы?..

О том, что братья Лестрейнджи пытались остановить Беллу, Север ведь сам говорил, и ей должно было стать легче, но почему-то не стало. Что уже ничего не исправить и что Басти навсегда запомнят как сумасшедшего фанатика. И о том, что ее проклятое второе имя, как у всех истинных Паркинсонов (Пандора не в счет), на «П», — это мордредова «Пенелопа», и она честно ждала, как та, другая⁽¹⁾, но, в отличие от той, другой, не дождалась и уже не дождется.

И о том, что они же мордредовы маги и обладают властью над материей, но почему-то умеют превращать чашки в крыс, а вот воскрешать мертвых — нет… И что Поликсена почему-то думала, что если с Басти что-то случится, она как-то это почувствует, но для нее день, когда он умер, был обычным днем, ровно таким же, как все остальные.

О том, что первым делом Лестрейндж научил ее вызывать Адский огонь, тот самый, который Север уловил в воспоминаниях Руди, и Поликсена послушно научилась — она готова была впитывать, как губка, что угодно, что исходило бы от него, такого взрослого, такого умного… но только сейчас начинала понимать, сколько всего Басти от нее скрывал. И хотя Поликсена была благодарна за подарок с того света, за шанс уничтожить крестражи, если они все-таки их отыщут, в то же время ей было обидно и горько. Не доверял — ни тогда, ни позже. Все-таки не доверял…

О том, что промотала почти все наследство, щедро раздавая взятки: сперва чтобы освободить Рабастана, а затем, когда не вышло, — чтобы облегчить ему жизнь в заключении. И о том, что Басти умер в апреле — или в мае, она даже дату не знает! — а последняя встреча Поликсены с «мистером Смитом» состоялась в августе. И это значит, тот лгал ей в глаза, наслаждался ее доверчивостью и беспомощностью, и за это Поликсена обязательно разыщет его, загонит в угол и тогда…

И снова о том, каким Басти был надежным. Каким он бывал веселым и каким мог быть серьезным, вдумчивым даже, совершенно незнакомым — будто снимал маску и допускал ее куда-то вглубь себя, куда не допускал больше никого, кроме…

И об этом тоже, сквозь зубы: о Беллатрикс, жене его брата. Поликсена же была не дура — ни тогда, ни тем более сейчас, в ее-то возрасте. О том, как Белле льстило внимание, как ей хотелось всего и сразу, и о том, как Басти пытался выбить клин клином, потому что Поликсена — так уж совпало — чем-то была похожа на ту, которую он никак не мог получить. Кровь не обманешь…

О том, как обидно было это осознать, и о том, как потом она его простила — потому что понимала куда лучше, чем ей хотелось бы. И о том, что Поликсена уже сама не знала, чего было больше в той короткой и яркой вспышке, которую они с Басти разделили на двоих: отчаяния или любви. Об изнанке их романа, всегда пролегавшей между ними лезвием меча, хотя следовало делать вид, что ее не существует, — таков уж был их негласный уговор. О том, как они цеплялись друг за друга, как умели, и о том, как Басти вырвали из ее жизни с корнем, и…

— …и самое мерзкое — это что я не знаю, как все повернулось бы, если б его не арестовали. Нам не дали проститься, он просто был — а потом исчез, понимаешь? С концами, — Поликсена затянулась давно прогоревшей сигаретой и позволила Северу вытащить окурок из своих пальцев, положить его в пепельницу. Она обняла колени руками и уткнулась в них лбом. — Наверное, рано или поздно мы расстались бы, но я никогда не буду в этом уверена. Я привыкла его любить. Или не любить… как называется, когда тебе не дали прожить что-то до конца?

— Заноза в сердце, — глухо подсказал Северус, и Поликсена, подняв голову от колен, кивнула и со значением покрутила рукой в воздухе, изображая зажатый стакан.

— Давай, Север, сегодня мне нельзя отказывать. Виски…

— Да знаю я, — отмахнулся друг и оторвался от подоконника. Поликсена проводила его долгим взглядом и вытащила последнюю сигарету, но закуривать не стала, задумчиво крутя ее в пальцах. Заноза, все верно. Именно так это и называется. А ее, Поликсены, глупое сердце — как плюшевая подушечка, только вместо иголок в ней занозы.

Почему она разрушает все, к чему осмелится прикоснуться? Может, на ней лежит проклятие? Хорошо бы, потому что иначе придется признать, что виной всему что-то в ней самой — в ее характере, в ее решениях. В том, кого она любит и кого ненавидит. И, если это действительно так, то нужно срочно найти кого-то надежного, кто мог бы позаботиться о Гарри и Панси, потому что Поликсена опасна для окружающих, как… что там есть у соседей за Барьером, плутоний? Уран? Криптонит?

Северус вернулся, протянул ей стакан, и Поликсена ухватилась за него, как утопающий — за буек. Друг смотрел неодобрительно, и она прикрыла глаза, чтобы спрятаться от этого пронзительного взгляда под веками, как ребенок прячется от своих кошмаров под одеялом. Наивно и глупо, потому что от голоса так просто не спрячешься.

— Помнишь свою записку — в самый первый раз, когда поделилась со мной воспоминаниями? — спросил Север, и Поликсена нахмурилась и открыла глаза, взглянула на него в упор. Совершенно разные ситуации, нечего и сравнивать. — Теперь моя очередь тебя спасать. Хватит себя убивать.

— Почему нет-то? — глухо спросила Поликсена и назло ему пригубила виски. — Я занимаюсь этим уже много лет подряд, ничего нового. Может, наконец получится.

Северус молча закатил глаза, но Поликсена легко поняла ход его мыслей, и вспыхнувшая в ответ злость окончательно отрезвила, заставила подобраться.

— У тебя есть ребенок, — скрипуче напомнил он. Проклятый голос совести. — Даже двое. Ты им нужна.

— Нужна ли? — горько усмехнулась Поликсена, но стакан отставила и сигарету отложила. — Зачем? Учить боевке? Ничего, разберутся как-нибудь: Патрокл наймет репетитора, а Сири тряхнет стариной сам.

— Никогда бы не подумал, что ты так низко себя ценишь, — недоверчиво и разочарованно покачал головой Северус, и Поликсена разозлилась еще больше и, собравшись с силами, встала с подоконника.

— Чья бы корова мычала! Мы с тобой два сапога пара — убили лучшие годы не пойми на что и теперь пытаемся сообразить, как так вышло и куда все подевалось… Мерлин, Север, не трави мне душу еще больше!

— Ты сама с этим прекрасно справляешься, — очень мягко сказал друг, и она поморщилась. Он продолжил совершенно без эмоций, словно читал лекцию — хотя нет, на уроке своего обожаемого Зельеварения Север выкладывался куда больше. — Ну что ты хочешь услышать? Если скажу, что ты нужна мне, тебе станет легче? Ну хорошо, ты мне нужна. Очень.

— Актер из тебя паршивый, — мстительно заявила Поликсена, скрестив руки на груди. — На троечку. Попробуешь еще разок?

— Сейчас исправлюсь. Смотри, так лучше? — Северус показательно прочистил горло, заглянул ей в глаза долгим, проникновенным взглядом и промурлыкал своим лучшим голосом: — Ты мне очень нужна.

Поликсена сжала зубы и отвела глаза. Нужна, конечно, — кто же еще будет настолько глуп, чтобы поделиться своими воспоминаниями, допустить в самую сердцевину, позволить посмотреть на мир своими глазами? Нет в природе таких дураков, только она одна — достойное дитя барсучьего факультета, по трагичной ошибке попавшее в дом Слизерина.

— Иди к Мордреду, — процедила Поликсена. — Или, еще лучше, к нему пойду я.

Она обошла Северуса по широкой дуге и направилась к двери, на ходу снимая пальто с вешалки.

— Не делай глупостей, — сказал он в спину, и Поликсена отмахнулась не глядя. Глупости — это ее образ жизни, нашел тоже чем пугать. — А впрочем, подожди-ка, я с тобой.

Поликсена остановилась, поколебалась, меряя взглядом расстояние до двери — такой близкой, руку протянуть, — но все же обернулась.

— Я иду снова окунаться в пучины разврата, — с нажимом предупредила она. — Твоя нежная натура не вынесет такого грехопадения.

— Я крепче, чем кажусь, — пообещал Север и, подойдя ближе, легонько подтолкнул ее к двери. — Идем уже, развратница.

* * *

Патрокл вернулся из Малфой-мэнора, после бесчисленных тревожных обсуждений и безумных теорий, уже за полночь, совершенно разбитым и дезориентированным, и какое-то время никак не мог понять, что ему делать: ложиться спать, набраться в хлам или…

Он медленно прошел по пустым залам и коридорам, мимо элегантных пейзажей и портретов в золоченых рамах, впервые за многие годы по-настоящему замечая хрупкую красоту, царящую вокруг, — результат труда бесчисленных предков, создавших и этот дом, и сад за окном, укоренившихся в Британии, чтобы… чтобы что? Исчезнуть в пламени пожара, который разожжет вернувшийся Лорд? А он точно вернется, и пора бы уже посмотреть неприятной правде в глаза — потому что Патрокл не имеет ни малейшего понятия, как отыскать все без исключения крестражи. У него и с одним-то возникли непреодолимые сложности…

Отец наверняка справился бы. И те, о ком Патрокл старался не думать, но все равно думал, особенно когда все валилось из рук, — они справились бы тоже, обязательно нашли бы выход, не посрамив прародителя Одиссея. Те трое за его плечом, неотступно глядящие мертвыми глазницами, терпеливо ждущие его следующей ошибки, — а она непременно наступит, потому что Патрокл не способен не ошибаться. Потому что он живой, а они — нет, и совершенно несправедливо было их сравнивать, но отцу ведь не объяснишь…

О них было не принято говорить, и Патрокл предпочел бы и вовсе о них не ведать, как не ведали младшие сестры, но однажды в гневе отец ударил этим знанием наотмашь, и с тех пор Патрокл не мог развидеть колючее сожаление в глазах Приама — потому что выжил и стал наследником именно Патрокл, а не те, трое, до него…

Он не любил вспоминать о них. Он очень старался вообще о них не думать, но когда все вокруг рушилось, именно мысль о братьях, сравнение с ними, раз за разом служила той хворостинкой, которая ломает верблюду хребет. Они не допустили бы ничего из того, что допустил он. Они были истинными наследниками их отца, не то что Патрокл — жалкая замена, невнятная черно-белая копия…

Еще утром у него была надежда. План действий, путеводная нить, оборвавшаяся в руках, оставившая с обожженными трением ладонями и с горьким привкусом пепла во рту. Белла отдала второй крестраж Регулусу — а новый хранитель взял и пропал без следа, да так, что даже леди Вальбурга, уж на что была упорная, не сумела отыскать концов. Регулус будто под землю провалился и загадочную чашу, вероятно, захватил с собой — вот только куда? Где младший Блэк погиб и кто именно его убил?.. И чаша… убийца забрал ее с собой или похоронил вместе с Регулусом? И мог ли за исчезновением Реджи стоять сам Лорд?

И эта обмолвка про Адский огонь… Неужели Лестрейнджи догадались, что имеют дело с крестражами, еще тогда? По всему выходило, что да, более того — что Рабастан нашел все-таки способ избавиться от них. Эх, Басти-Басти… жаль его почти до слез, Патроклу он импонировал — не так, как Рудольфус, конечно, но младший Лестрейндж тоже был неплохим парнем…

Следовало переговорить с Поликсеной — Патрокл доверял ее чутью, — но сестра так и не вернулась в Малфой-мэнор. Он хорошо понимал ее состояние — хоть Патрокл и провел в Азкабане всего ничего, но до сих пор иногда просыпался в тисках слепого ужаса, шаря по простыням руками, как шарил тогда по стенам и решетке, упрямо пытаясь найти выход из своей камеры… Вот ведь как бывает в жизни: он вышел на волю, а Лестрейндж — смелый и яркий, всеобщий любимец Лестрейндж, словно сошедший со страниц романа о рыцарях-разбойниках, — тот умер на безымянном острове посреди северного моря, бесчеловечно рано, и его тело сбросили в холодную воду, на корм рыбам. Но перед этим Рабастан сумел разгадать тайну Лорда и этим, возможно, спас жизни многих людей…

Адский огонь, ну надо же… Снейпу пришлось повторить все несколько раз, позволяя Патроклу и Люциусу изучить полученную информацию со всех сторон, и он даже ни разу не встал в позу — огромный прогресс по сравнению с тем, каким Патрокл помнил его в юности. Они впервые встретились лицом к лицу после многих лет холодной войны, и Патрокл ожидал привычной вспышки ненависти, разъедающей внутренности, но так и не дождался — видимо, действительно перегорел.

Если смотреть непредвзято, то на поверку «близкий друг» его сестры действительно оказался превосходным легиллиментом, Люций даже не приврал — Патрокл умел признавать чужие таланты, хотя по-прежнему едва терпел Северуса как личность. Надо было все-таки настоять тогда, на далеком пятом курсе Патрокла, и отвадить наглеца окончательно, но наследник Паркинсон решил, что одного сурового внушения маленькому полукровному оборванцу хватит с головой — и ошибся. Первая серьезная ошибка в его жизни, но далеко не последняя…

Патрокл устало потер лоб, чувствуя непреодолимое желание лечь прямо тут, на холодный мраморный пол, закрыть глаза и больше никогда их не открывать. Слабак — верно говорила maman. Тряпка и размазня… Но Патрокл, уж на что был слаб, родился и выжил, в отличие от тех, кто шел перед ним, и это должно было хоть что-то да значить. Он упрямо стиснул зубы и зашагал дальше, борясь с соблазном снова закрыться в кабинете, исчезнув для всего мира. Впрочем, почему бы и нет? Им всем будет лучше без него: Поликсена ведь прекрасно справлялась, да и дочка выросла на зависть прочим… Его семья выплывет и, возможно, куда успешнее, чем с ним у руля…

И подумалось, что отец был все-таки прав: он, Патрокл, никогда не станет достойной заменой ни ему самому, ни своим нерожденным братьям. Они, эти безымянные сыновья, так и не увидевшие дневной свет, жили в памяти Приама, в его воображении, высокие и сильные, красивые и умные, талантливые — куда лучше живого и несовершенного, такого уязвимого Патрокла. С мертвыми невозможно тягаться, как ни старайся. И все равно Патрокл старался, он очень, очень старался, но отцу всегда было мало…

Не такой умный, как Пандора. Не такой сильный, внешне и внутренне, как Поликсена. И это даже не говоря о них, о тех троих, тенью стоявших за его плечом с самого рождения. И кому пожалуешься, кому объяснишь, что это совершенно несправедливо? Ревновать к младшим сестрам и нерожденным братьям — это ли не признак слабости? Один Люциус понимал его, да и тот не до конца, потому что, несмотря на все фанаберии Абраксаса, все же был единственным и горячо любимым ребенком…

Патрокл повернул за угол и замер в нерешительности, заметив свет из-под двери в Зеленую гостиную. Розабелла… жена. Патрокл думал, что никогда не привыкнет, никогда до конца не примет, что жизнь можно разделить с кем-то, кроме Каролины, — и все же свыкся с переменами до постыдного быстро. Розабелла была совсем другой, и с ней можно было притвориться, что для них обоих это первый брак, дав ранам прошлого наконец затянуться, — позорный самообман, недостойный мужчины, но у Патрокла больше не было ни сил, ни желания стремиться и превозмогать, пытаясь доказать тени отца, что он все же достоин занять его опустевший трон.

Приам Паркинсон давно мертв, а Патрокл еще жив — большая разница.

Он подошел к двери, постучал и вошел. Розабелла с ногами сидела на диване, обитом зеленым плюшем, и смотрела в огонь камина. Блики пламени играли на ее черных волосах, золотили их, и у Патрокла на миг перехватило дыхание.

— Мессир мой муж, — насмешливо промурлыкала Розабелла, кивком приглашая его сесть рядом. — Как дела?

— Отвратительно, — внезапно для себя пожаловался Патрокл и сел напротив, ослабил галстук, расстегнул и вытащил запонки, положив их на низкий кофейный столик по правую руку. Розабелла улыбнулась так, как умела только она, самым краешком губ, и Патрокл поймал себя на том, что в груди разливается приятное тепло. Он совсем ничего не ждал от их союза, кроме прагматичных выгод, но все равно привязался к этой необычной женщине — и пожалуй, на ее вкус Патрокл был слишком холоден и рационален, но иначе он не умел…

За нее стоило сражаться. И за их нерожденного ребенка, в чье существование Патрокл до сих пор не мог до конца поверить, хотя умом понимал, что тот родится уже летом. И за Панси, с которой следовало бы объясниться, но он никак не мог подобрать нужных слов. И за Поликсену, его незаменимую, воинственную и такую ранимую сестру. За Люциуса со всем его семейством — вот уж кому повезло так повезло, причем с первого раза, всегда был удачливым… и, пожалуй, за Гарри Поттера тоже. Чисто по-человечески он Патроклу нравился, да и дамы семьи Паркинсон к нему очень привязались… хотелось расстараться и уберечь мальчишку хотя бы ради них.

Вот только как?..

— Странно, правда? — сказала Розабелла, глядя на языки пламени, и в ее голосе прозвучало насмешливое изумление. — У нас будет общий ребенок, а мы так плохо друг друга знаем. О чем станем говорить?

— С Маттео было иначе? — неожиданно для себя спросил Патрокл, и Розабелла кинула на него долгий взгляд из-под тени ресниц, от которого немедленно бросило в жар. — Прости, можешь не отвечать.

Уж лучше и вправду не отвечай, — подумал он, отводя глаза. Патрокл совсем не хотел слушать о первой любви своей нынешней супруги, как не желал делиться с ней собственными воспоминаниями о Каролине. Пускай прошлое похоронит уже своих мертвых, чтобы живые наконец могли провести приятный вечер вместе, в кои-то веки не чувствуя, как между ними роятся тени ушедших: первой жены и самого первого мужа, а еще его, Патрокла, отца и неродившихся братьев — тех самых, которые должны были быть хитроумнее и успешнее него, которые непременно привели бы род к славе. Неужели, ну неужели он просит слишком многого — просто минуту покоя?..

— С Маттео действительно было иначе, — промурлыкала Розабелла, и Патрокл недовольно поджал губы и отвел глаза. Он плохо помнил Забини: грива черных волос с проседью и вдовьим мыском на лбу, орлиный нос, дорогие костюмы и неизменные красные розы в петлице — видимо, в честь жены… Эксцентричный иностранец, которому Лорд благоволил — не иначе как Риддлу льстило, что у него в услужении оказался самозваный потомок римских патрициев. Мнил себя императором, что ли? — Я прекрасно знала Маттео… потому что выросла в его доме.

Патрокл повернулся к ней, удивленно подняв брови, и Розабелла фыркнула, как кошка.

— Меня прочили в невесты его старшему сыну, — пояснила она деловито, притворяясь, что не видит в своих словах ничего из ряда вон выходящего. — Когда мне исполнилось тринадцать, меня с компаньонкой отправили в дом Забини в Риме — это традиция, невеста растет вместе с женихом: учит местный язык и притирается к будущему супругу…

Патрокл слушал ее, а сам думал о дочери. Уже летом Панси исполнится тринадцать, и летом же следовало бы заключить помолвку. Люциус наверняка захочет устроить пышный праздник, но это будет пир во время чумы, а значит, надо его как-то переубедить…

— У меня была прекрасная комната с двумя балконами: один выходил в сад, а второй — на пьяцца Барберини⁽²⁾… и пони, гнедой в белых яблоках, а грива у него была седая, — продолжила Розабелла, и Патрокл внимательно взглянул на нее — он еще ни разу не слышал в голосе жены такой мечтательности. — А еще украшения: кулон с тюльпаном из александрита и серьги-подвески с рубинами. У меня никогда таких не было, и я чувствовала себя настоящей принцессой: наконец-то я жила жизнью, о которой мечтала, и все казалось таким радужным, таким воздушным… Я задыхалась от счастья. Угадаешь, что случилось дальше?

— Разрыв помолвки или ранняя кончина жениха, — цинично предположил Патрокл, облокачиваясь удобнее о спинку дивана. — Сколько тебе было?

— Семнадцать, — вздохнула Розабелла и накрутила на палец упругий смоляной локон. Патрокл никогда не мог понять, где заканчивается игра и начинается настоящая откровенность, — и вопреки доводам благоразумия ему даже нравилась эта неопределенность. — Джулиано вернулся из университета в Пизе с другой девушкой, простой магглорожденной без гроша в кармане. Разразился скандал, но Маттео всегда прощал своего наследника… Я помню, как после очередного объяснения с Джулиано будущий свекор пришел ко мне, чтобы поговорить, — от готов был сгореть от стыда. На правах главы семьи Маттео предложил мне щедрые отступные и пообещал, что моя репутация не пострадает, но это была ложь — все узнали бы, что меня бросили у алтаря, и ради кого?

— Этот Джулиано полный кретин, — проворчал Патрокл, и Розабелла усмехнулась краешком губ и погладила его руку кончиками пальцев — едва уловимое движение, похожее на взмах крыльев бабочки.

— Я совсем не хотела уезжать из Рима обратно в Испанию, в наш бедный дом в Эстремадуре, — от своего пони и из этой чудесной комнаты с двумя балконами… И тогда я предложила альтернативное решение, — скулы Розабеллы обозначились резче, а в глазах появилось что-то темное, непримиримое, и Патрокл поймал себя на том, что любуется ею. Странное, полузабытое чувство — восхищаться собственной женой. — Маттео давно овдовел, и я убедила его взять меня в супруги. Я должна была стать госпожой Забини и стала ею… Я всегда получаю то, что хочу.

— И тем не менее Джулиано до сих пор жив, разве нет? — разговор зашел на тонкий лед, но Патрокл впервые чувствовал себя настолько близко к Розабелле, и эта близость кружила ему голову. — Неужели ты не хотела бы, чтобы все досталось Блейзу?

— Овчинка не стоит выделки, — недрогнувшим голосом сказала она, но помолчав, добавила другим, опасно мягким тоном: — Мой Ромео несчастен со своей магглорожденной Джульеттой, и мне доставляет немалое удовольствие наблюдать за его страданиями… К тому же, после Джулиано наследство перешло бы к его братьям, а к ним я питаю сентиментальную привязанность — в конце концов, они росли у меня на глазах и ничего плохого мне не сделали.

Розабелла помолчала, глядя куда-то ему поверх плеча и добавила очень грустно — так, что у Патрокла защемило сердце, и он снова не понял, что видит на самом деле: талантливую актерскую игру или запредельную, притягательную откровенность.

— Я не чудовище, Патрокл, что бы обо мне ни говорили.

— Лукавишь, — укоризненно покачал головой он, и Розабелла снова улыбнулась — кошка, играющая с мышкой, то и дело поддевая ее то мягкой лапкой, то острым коготком. — Половина казны Ставки, которую ты принесла в приданое, и наследство твоих почивших мужей…

— Лучшие друзья девушки — галеоны, — вздохнула Розабелла и пошевелила пальцами на ногах. Это смотрелось так невинно, так трогательно, что Патрокл поймал себя на том, что хочет одновременно прикоснуться к ним и зааплодировать ее артистизму. — Когда Маттео отправили в Азкабан, он успел сообщить мне, где спрятана казна. В суматохе ареста он взял с меня клятву никому и ни за что не выдавать эту тайну — и когда в наш дом пришли и намекнули, что Маттео умрет, если я не стану сотрудничать, у меня не осталось выбора. В конце концов, мне надо было думать о Блейзе… Я сказала, что не знаю, где казна, и осталась вдовой всего в двадцать с хвостиком.

— Он был настолько предан Лорду? — поразился Патрокл, и Розабелла опустила голову, отчего на ее лицо упала тень.

— Маттео был отпетым романтиком, — тихо сказала она, глядя на свои руки с сомнением, словно опасалась увидеть на них проступившую кровь. — Он клялся Лорду во что бы то ни стало сохранить казну и верил, что вскоре тот вернется. За пару месяцев до падения Лорда мы крупно поссорились: я настаивала на том, чтобы уехать в Италию. Он отказался — сказал, его предки умирали, но не отступали. Цитировал по памяти стоиков: Марка Аврелия, Сенеку и Эпиктета… Наш лидер был тот еще плут и читал людей как открытую книгу — он очень удачно выбрал себе казначея…

— И тем не менее, вторую половину казны он доверил Малфоям, а не вам, — озвучил Патрокл свою давнюю догадку, и Розабелла, поколебавшись, кивнула.

— У нас хранился неприкосновенный запас, а Малфои занимались рутинными операциями и потому держали деньги в обороте. К тому же, Лорд никогда не положил бы все яйца в одну корзину, как бы ни доверял Маттео. Иногда мне казалось, что он считал моего мужа блаженным. Мордред, иногда Маттео казался блаженным даже мне…

— Зачем тебе понадобилось выходить замуж снова, да еще столько раз? — не удержался Патрокл, и Розабелла слегка прикрыла выдающийся живот ладонью, будто щитом. Ему стоило бы остановиться, но Патрокл чувствовал, что подобрался к чему-то важному. — В твоих руках было целое состояние. Я понимаю, что ты была еще очень молода, но повторные браки вроде бы не в твоем характере. Или я ошибаюсь?

— Во-первых, я не могла использовать эти деньги, потому что этим выдала бы себя, — сухо сказала Розабелла, отвернувшись к камину. — За казной по-прежнему шла охота, причем как со стороны Министерства, так и со стороны бывших соратников Маттео. Мне надо было на что-то жить и растить Блейза, причем в чужой стране, вдали от семьи. Ну а во-вторых… когда мне исполнился двадцать один год, кое-что случилось.

Патрокл словно наяву увидел эту грань — черту в их разговоре, переступив через которую они уже не смогут вернуться к прежним отношениям наутро. Что бы это ни было, оно давило на Розабеллу, разъедало ее изнутри. Патрокл мог бы отступить — сменить тему, отшутиться, сделать вид, что ничего не понял, — и она приняла бы подачу, но этот вечер с его откровенностью на грани фола больше никогда не повторился бы.

— И что это было? — решился он.

— Горькое наследство. Моя семья необычна даже по меркам волшебного мира, — криво усмехнулась Розабелла и зябко обхватила себя руками. — Мои предки были придворными магами Их Католических Величеств, Фердинанда и Изабеллы⁽³⁾, и помогли им завершить Реконкисту⁽⁴⁾. Маги-католики… странное сочетание, правда? Об этом умалчивали, чтобы не дразнить Святой Престол, но Фердинанд и Изабелла отлично понимали, что без лояльных волшебников они никогда не победили бы магов Гранадского эмирата⁽⁵⁾.

— Я этого не знал, — с интересом заметил Патрокл, и Розабелла пожала плечами.

Британцы редко вникают в дела континента, тем более в такую седую древность.

Она замялась, но затем продолжила не своим голосом — деревянным, безжизненным:

— Когда испанцы начали колонизацию Нового Света, выяснилось, что коренные народы тоже не чужды колдовству. Тогда один из моих прародителей пересек океан, чтобы магией и сталью отстаивать интересы короны, как прежде. Ты даже мог слышать о нем.

— Только не говори, что это был Кортес⁽⁶⁾, — нахмурился Патрокл, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Это было странное ощущение, что-то между предвкушением и опаской, словно он слушал страшную сказку. — Больше никого из конкистадоров я не знаю.

— Слава Мерлину, не он, — с невеселым смешком покачала головой Розабелла. — Мой предок был попроще, но все равно натворил дел. Эрнандо де Сото… ты совсем не слышал о нем, правда?

Патрокл покачал головой, и она продолжила:

— Ему было велено пригласить последнего императора инков, Атауальпу, на мирные переговоры. Но когда император явился, мой предок нарушил слово и захватил того в плен. Инков вынудили собрать выкуп — наполнить зал от пола до потолка серебром и золотом, — и долгие месяцы они свозили конкистадорам все, что у них было, чтобы спасти своего правителя. Тем временем Эрнандо и его пленник сдружились, и Атаульпа простил моего предка за подложное посольство… но когда зал был наконец заполнен, Эрнандо и его командир, Франсиско Писарро, снова нарушили слово — они решили казнить императора. Перед смертью Атауальпа раскаялся в своем добросердечии и проклял обоих.

Патрокл поймал себя на том, что задержал дыхание, и медленно выдохнул, повел затекшими от напряжения плечами. Перед глазами вставали кровавые отсветы давно отгоревшего костра.

— И что же Атауальпа пожелал твоему предку? — спросил он не своим голосом. Во рту пересохло, и Патрокл автоматически облизал губы.

— Потерять всех близких, — тихо сказала Розабелла. — Родителей, брата, жену и детей — всего их было шестеро, — и обязательно одного за другим. Похоронить их и остаться совсем одному, потому что по мнению императора Эрнандо больше не заслуживал чужого доверия.

— Де Сото как-то обманул проклятье, правда? — предположил Патрокл, всегда ожидавший самого худшего. Розабелла кивнула как-то совсем потерянно, и он на мгновение увидел на ее месте маленькую девочку — такую, какой она была, когда отец или мать рассказывали ей эту леденящую кровь историю в самый первый раз. — Что он сделал?

— Эрнандо был талантливым магом. Он сумел отложил действие проклятья, передав его по наследству. Вместо того, чтобы потерять всех близких, он обрек на это одного из своих потомков, первенца семьи.

— Шестеро, — внезапно понял Патрокл. — Твои мужья.

— Я росла, слыша эту легенду, — призналась Розабелла. — Никто до конца не понимал, как Эрнандо провернул этот трюк; мы надеялись, что за столько веков проклятие рассеялось или что оно было просто мифом. Но одной ночью я проснулась в холодном поту — во сне я слышала голос Атауальпы, твердящий одно и то же, раз за разом, и хотя он говорил на мертвом языке, я доподлинно понимала его слова. Я не могла рисковать Блейзом…

— И вышла замуж вторично, — подхватил Патрокл.

— Шестеро близких… Первым я выбрала пожилого мага, который уже одной ногой стоял в могиле, — сказала Розабелла, поджимая губы. — Я стала его женой — и это сработало раз и другой… А затем сезон охоты открыли уже на меня — аферисты всех мастей полагали, что я легкая добыча. Со смертью седьмого мужа⁽⁷⁾ я выплатила долг убитому императору и смогла снова спокойно спать по ночам. Наверное, я ужасный человек, но я никак не могла позволить Блейзу пострадать.

— Он знает? — сочувственно спросил Патрокл.

— Нет, — быстро ответила Розабелла. — И никогда не узнает. Я и так слишком тряслась над ним, душа опекой, но это не дело — Блейз вырастет и будет мужем и отцом, а значит, ему пора учиться жить своим умом. Я сделала для него все, что могла: старый долг уплачен сполна, и проклятье его не коснется. И за его магию я совсем не переживаю — вы напрасно старались с тем ритуалом, я вовсе не собиралась никого травить…

— Как же так? — против воли развеселился Патрокл, и Розабелла хищно прищурилась, но в уголках ее губ играла понимающая улыбка. — О тебе идет такая слава… Полый перстень с кантареллой по рецепту Лукреции Борджиа⁽⁸⁾! Проявители ядов бессильны перед Черной Вдовой Забини!

— Люди искали приемлемое объяснение — и нашли его, — улыбнулась Розабелла уже в открытую. — Я не возражала: когда тебя опасаются, то думают дважды, прежде чем донимать. К тому же… я ведь действительно убила их, Патрокл, пускай и не добавляла яд в бокал.

Он молча накрыл ее руку своей. Охотники за приданым, попавшие в собственную ловушку, не вызывали у него особого сострадания.

— Но слышать эти сплетни было ужасно смешно, — добавила Розабелла, после секундного колебания все-таки переплетя с ним пальцы. — Рецепты Лукреции Борджиа… откуда им было взяться у простой девочки из испанской Эстремадуры, из обедневшего рода конкистадоров? Люди слышали итальянское имя, доставшееся мне от мужа, и выдумывали небылицы, но никто даже не вспомнил, что сама я не имею к Италии никакого отношения.

— Имя? Не фамилию? — уточнил Патрокл, и Розабелла хмыкнула.

— Проговорилась, ну надо же, — с заметным удивлением признала она. — Перед свадьбой Маттео переименовал меня. «Прекрасная роза» — очень романтично, как раз в его духе… но когда-то давно меня звали Химена. Химена де Сото Васкес. Англичане язык бы сломали — то ли дело звучное «Розабелла Забини»… Тайна и опасность, страсть и тревога. La Belle Dame sans Merci⁽⁹⁾…

Патрокл кивнул, примеряя старое-новое имя на женщину, сидящую напротив. И эта женщина — Химена из гористой Эстремадуры, из обедневшего рода конкистадоров, выгрызшая себе будущее зубами, старательно создавшая себя почти с нуля, — внезапно стала ему понятнее, проще и одновременно милее, чем ее изысканная маска.

— Пойдемте спать, миледи, — мягко сказал Патрокл, вставая и увлекая за собой Розабеллу — или Химену? — Мы с вами заслужили немного покоя.

Примечания:

PayPal, чтобы "Дамы" росли большими и кушали много каши: ossaya.art@gmail.com

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

История Атауальпы и Эрнандо де Сото основана на реальных событиях.

Кратко из вики: "В 1531 году принимал участие в походе Франсиско Писарро против инков. Писарро сделал де Сото одним из своих капитанов. Когда Писарро и его люди впервые столкнулись с армией Атауальпы у Кахамарки, Писарро послал де Сото с пятнадцатью людьми пригласить Атауальпу на встречу. Когда Писарро на другой день напал на Атауальпу, де Сото был во главе одной из трёх групп солдат. Испанцы захватили Атауальпу. Де Сото был послан в лагерь армии инков, где его люди разграбили палатки Атауальпы.

Испанцы держали Атауальпу в плену в Кахамарке в течение нескольких месяцев в то время, как комнату наполняло золото и серебро для его выкупа. В течение этого плена де Сото подружился с Атауальпой и научил его играть в шахматы. К тому времени, как выкуп был готов, испанцев встревожили слухи о наступлении армии инков на Кахамарку. Писарро послал де Сото с четырьмя солдатами на разведку. В отсутствие де Сото испанцы в Кахамарке решили убить Атауальпу, чтобы предотвратить его спасение армией инков. Де Сото вернулся позже сообщить, что он не мог найти признаков армии в этом районе. После казни Атауальпы Писарро и его люди направились в Куско, столицу империи инков".

1) Супруга Одиссея, ждала его двадцать лет

Вернуться к тексту

2) Вики: «площадь в историческом центре Рима, расположенная между Квиринальским холмом и Садами Саллюстия»

Вернуться к тексту

3) Вики: «свадьба Фердинанда и Изабеллы в 1469 году положила основу объединению королевств Арагона и Кастилии и Леона, которое в свою очередь привело к созданию современной Испании». Титул «католических королей» они получили от папы Александра VI, в миру Родриго Борджиа.

Вернуться к тексту

4) Вики: «Реконкиста — длительный процесс отвоевывания христианами земель на Пиренейском полуострове, занятых маврскими эмиратами, завершилась при Фердинанде и Изабелле в 1492 году».

Вернуться к тексту

5) Сдача Гранады ознаменовала собой конец Реконкисты

Вернуться к тексту

6) Один из самых известных конкистадоров, покоритель Мексики

Вернуться к тексту

7) Первым был Маттео, и он не входил в число жертв проклятия. Затем — шестеро мужей-однодневок, следовательно, последний из них был для Розы седьмым мужем.

Вернуться к тексту

8) Дочь того самого Родриго Борджиа, папы Александра VI. Ей, а также ее отцу и брату Чезаре, безосновательно приписывали изобретение и широкое использование яда «кантарелла».

Вернуться к тексту

9) фр. Безжалостная красавица — отсылка к героине из поэмы Джона Китса (https://ru.wikipedia.org/wiki/La_Belle_Dame_sans_Merci)

Вернуться к тексту