Дамы семьи Поттер (гет)

Этот том — финальный, и я посчитала, что он заслуживает отдельного предисловия. Помимо этого, все, указанное перед первым и вторым томами, остается в силе.

Один из комментариев к концу второго тома звучал так (автор комментария — Механик35):

«Они такие живые… Никак не могу определиться даже для себя, чего же больше хотелось бы: хэппи-энда, даже притянутого за уши, ибо это хоть немного лечит нервы; или же грустной и местами трагичной реалистичности; или же адовых мук автора в стараниях поймать баланс между этими двумя краями».

Это очень глубокий комментарий, отлично воплощающий мою дилемму. Как автору, мне хотелось добиться той же реалистичности, к которой я стремилась в первых двух томах. Как человеку, мне хотелось, чтобы у всех героев все было хорошо. Я честно старалась совместить эти цели, и что из этого вышло, вы увидите, когда начнете читать. Однако из этого следует несколько важных моментов:

— Если вы хотите незамутненного хэппи-энда, очень хорошо подумайте, прежде чем продолжать чтение, — возможно, вам стоит остановиться сейчас. Напоминаю, что у нас попытка в реализм. Это значит, не все герои получат то, чего хотят, и не все, получившие то, что хотят, будут счастливы. Более того, не все выживут — да, мы попрощаемся с некоторыми героями, и я первая пролила на этот счет немало слез.

— Я много думала о том, каким будет конец, и в итоге пришла к тому, что открытый финал мне не подходит — а это значит, что мы узнаем endgame-пейринги. Вероятно, не все из ваших любимых пар будут вместе. Я готова поплакать над несбывшимся вместе с вами, но претензии принимать не буду.

— Соответственно, в этой части будет значительно больше гета. Все напряжение, копившееся в течение первых двух томов, получит свою закономерную разрядку. Джен остается моей канвой, но без гета в этом томе никуда. Если вы читали исключительно ради джена, рекомендую подумать, прежде чем продолжать чтение.

— В этой части будет много драмы, и некоторые читатели могут даже назвать ее «стеклом». Вся драма обоснована сюжетом и характерами героев, я не пишу «стекло» ради «стекла».

— Я честно старалась свести воедино все сюжетные линии и дать им достойное завершение, но некоторые из предложенных ответов на загадки могут вам не понравиться. Возможно, ваша отгадка была лучше и уместнее моей. Возможно, существовало более элегантное решение, которое я просмотрела. Тем не менее, я считаю своей задачей как автора быть честной с читателями и по возможности не менять отгадки на полпути.

— Мои жизненные обстоятельства изменились, и я не могу публиковаться так часто, как раньше (напоминаю, что оба предыдущих тома были написаны и опубликованы всего за год). Потому темп выкладки финальной части будет медленнее.

P.S. Я не знаю, когда именно том будет закончен. Если его будут читать и комментировать, то вероятность полноценного финала повысится, а сроки написания уменьшатся. При этом если вы все же решили не читать и дождаться окончания, пожалуйста, не пишите мне об этом. Меня такие комментарии не вдохновляют, а угнетают. Спасибо ❤️

Надеюсь, вам понравится!

Примечания:

Я очень рада видеть здесь всех, кто решился на третий том!

Пожалуйста, если вы не прочли предисловие, вернитесь и прочтите — там содержатся важные предупреждения. Без ознакомления с ними вы продолжаете читать на свой страх и риск — претензии приниматься не будут :)

Как всегда, буду очень рада комментариям ❤️

Саундтрек к этой главе: https://www.youtube.com/watch?v=AWcEMNE-phQ

Северус готовился к этой поездке и примерно представлял себе, чего стоит ожидать, но реальность все равно застала его врасплох. К этому просто нельзя было подготовиться заранее: к сырости, пробиравшей насквозь, до самых костей, к свинцовому небу над головой и к тоскливым крикам буревестников, метавшихся среди низких и тяжелых туч.

Он плотнее закутался в плащ с меховым подбоем и кинул внимательный взгляд на замершую у носа Поликсену, всю натянутую, словно струна. Беспокойство перед важной миссией? Или что-то еще, что-то личное? Он мысленно перебрал азкабанских сидельцев, но никто так и не пришел на ум. За решеткой у Поликсены не было ни близких родственников, ни друзей… Северус мог бы грешить на жениха, но Блэк давно находился на свободе и теперь ждал их возвращения в Малфой-мэноре, не то утешая любимую кузину, не то позволяя ей утешить себя.

Поликсена повернулась к нему через плечо, будто мысли прочла, и Северус подивился тому, что видит ее настоящую даже сквозь искусную личину Нарциссы. Просто откуда-то знает, что это она, несмотря на белокурые локоны, растрепанные холодным ветром, и непривычно синие глаза.

Он покачал головой в ответ на невысказанный вопрос подруги, и та кивнула и отвернулась, снова прикипев взглядом к горизонту.

— Успеем проскочить до шторма? — через шум ветра и волн спросил Северус у стоящего слева тюремщика и едва заметно поморщился — слышать голос Люциуса, исходящий из собственного горла, было непривычно. «Мистер Джонсон», польстившийся на малфоевские галлеоны, кинул на него косой взгляд, фыркнул и пригладил пышные седые усы левой рукой — правой он крепко держал штурвал.

— Так тут всегда темно, как в бочке, ваша милость, — снисходительно пояснил тюремщик и ткнул заскорузлым пальцем вперед — туда, где уже виднелись скалистые очертания острова. — Вроде как из-за дементоров, но я так сужу, остров наш и при Экриздисе был не курорт. Не боитесь, оно колобродит круглые сутки, но настоящие бури бывают редко — иначе обрыв давно бы подмыло, и крепости настал бы конец.

Он помолчал, пожевал губами, а затем доверительно понизил голос:

— Мы так мыслим, что остров того… заколдован.

— Экриздисом? — предположил Северус, и тюремщик кивнул и суеверно сплюнул через левое плечо. Северус пристально взглянул на него, и тот неловко переступил с ноги на ногу.

— Прошу прощеньица, ваша милость, мы люди маленькие, к высокому обхождению не привычные… А огрызок наш и правда заколдован им самым — Черным Монахом.

— Экриздис не был монахом, — автоматически заметил Северус и тут же пожалел о своем зазнайстве — тюремщик насупился и расправил плечи.

— На большой земле оно-то, конечно, виднее, кем старик Экриздис был и кем не был… Но я вам так скажу, ваша милость, — мы здесь сидим день через два, с утра до ночи, и видим всякое. И Черный Монах — он существует.

Этого стоило ожидать: в конце концов, как менталист Северус и сам активно использовал человеческую склонность к вымыслу — всегда проще строить защиту ума, если сам человек в нее верит. Он бросил взгляд вдаль, на каменистые уступы с редкими чахлыми сосенками и треугольной башней, чей черный камень, казалось, поглощал и так скудный свет. Не было ничего удивительного в том, что именно здесь, коротая вечера в сторожке на краю земли, тюремщики изобрели собственный мрачный фольклор.

— И что же Черный Монах? Это призрак Экриздиса? — уступил Северус, и «мистер Джонсон» довольно приосанился.

— Если бы призрак… Дементор он теперь самый настоящий.

— Разве человек может им стать? — усомнился Северус, и тюремщик покачал головой — видимо, сокрушался о прискорбной наивности людей с «большой земли».

— Перед моим первым дежурством, а это было годков с пятнадцать тому, нам говорили, что он пытал тут моряков. Министерский лекцию читал, такой весь толстый, важный, — «мистер Джонсон» скривился, а Северус впервые задумался о том, кем тот был до начала службы в Азкабане. Как вообще вербовали тюремщиков, чем их прельщали, чтобы те добровольно отправились на этот забытый богом остров? — Так и сказал: заманивал, значит, аки сирена. Ну это ж надо такое выдумать? Экриздис был старый хрен с бородой до пяток, а они тоже: сире-е-ена…

В голосе «мистера Джонсона» было слишком много презрения к министерским чиновникам, чтобы он был из числа законопослушных граждан. Контрабандист? Мелкий уголовник из Лютного? Это не имело ровным счетом никакого значения, но Северус привык во всем доходить до дна.

— Ну а мы так мыслим: не заманивал он никого, а подбирал жертв после кораблекрушений, — продолжил тот, понизив голос. — Опыты свои ставил. И дементоры — это те самые моряки. Ну а теперь и сам старик в их числе — переродился, значит, в Черного Монаха.

Северус честно задумался и вынужден был признать, что теория «мистера Джонсона» имела право на жизнь. Насколько было известно Северусу, никто по-настоящему не понимал природы дементоров: откуда те взялись, как размножались и сколько лет могли прожить. Даже блаженный энтузиаст Скамандер, братавшийся с волшебными тварями любого класса опасности, благоразумно обходил ребят в балахонах стороной.

Моряки, под влиянием черной магии переродившиеся в нечто странное, полуматериальное… Несмотря на весь скептицизм Северуса, привычного к гипотезам, доказательствам и прочим вехам научного мышления, в этой немудреной сказочке было что-то, цеплявшее за живое, бившее прямиком в сердце, обходя заслоны разума.

— А Мэттью говорит, дело в другом, — продолжил «мистер Джонсон» и скривился, словно съел пол-лимона, а его задубевшее, загорелое лицо пересекла сеть глубоких морщин. — Наш умненький мальчик считает, что никакие это не моряки, а клиенты Экриздиса. Те, мол, желали обрести бессмертие любой ценой, и старик подарил им новую жизнь, только неприглядную, а потом и сам стал дементором… Королем их, значит. Насчет короля он, допустим, прав, но не верю я, что люди могли желать себе такой доли. Знать, по себе меряет.

— Мэттью — это ваш коллега? — заинтересовался Северус: несмотря на всю извращенность и циничность, вторая теория была изящной и неординарной. Он попытался представить характер человека, чей ум ее породил, но быстро зашел в тупик. «Мистер Джонсон» тем временем шумно вздохнул и переложил штурвал.

— Мэттью Пибоди, мы с ним частенько попадаем в одну смену, — процедил он сквозь зубы и сплюнул себе под ноги. — Скользкий он, как угорь, наш американец. Вроде все чин по чину: еду покупает вскладчину, как годится, и нос не кривит… дрова заготавливает на совесть и всегда выходит за других, если попросить… но вот есть в нем гнильца. Я людей хорошо чую, ваша милость, и от Мэтти у меня просто дрожь по хребту идет. Мы вообще-то народ немногословный, но вечера тут долгие, делать нечего, да и компания одна и та же, вот и начинаешь откровенничать: у кого внучка родилась, кто домик купил… а Мэтью только отшучивается. Знать, ни семьи у него нет, ни друзей, ни жизни — один только Азкабан на уме. И, помяните мое слово, не нормально это. Так и свихнуться недолго… если не уже.

— Не уже? — мягко уточнил Северус, и тюремщик медленно кивнул, а на линии его челюсти под пегой клочковатой бородой резко обозначились желваки.

— Мы, ваша милость, люди крепкие, — пояснил он почти извиняясь. — Тут иначе никак — дементоры нас не трогают, с ними блюдется уговор, но вот сам Азкабан… заключенные едут крышей, плачут, воют… надо уметь не пускать это в душу. И мы не пускаем, как только можем, но вот Мэттью… я сам не видел и за руку не ловил, но ходят слухи, что Пибоди нравится Азкабан. Нравится, понимаете?

Он взглянул на Северуса в упор с какой-то смутной надеждой, словно хотел, чтобы его неприятные догадки подтвердил хоть кто-нибудь. Видимо, загадочный Пибоди настолько тревожил «мистера Джонсона», что тот был рад любому шансу поделиться сомнениями — Северус знал, что такой эффект бывает, если человеку очень долго твердить, что тот не должен верить собственным глазам. И он действительно начинал понимать, в чем тут дело.

— Пибоди издевается над заключенными? — предположил Северус, непроизвольно понизив голос, и «мистер Джонсон», поколебавшись, кивнул.

— Говорю же: сам не видел, но… говорят, он любит смотреть. И слушать. Закончит обход, встанет напротив камеры — и стоит себе, сложив ручки на груди. Любуется, значит. А порой разговаривает с ними — только тихо, чтобы никто больше не слышал, о чем он им толкует…

— Вам это не по душе, — заметил Северус, и «мистер Джонсон» шумно вздохнул и почесал бороду пятерней.

— Я так сужу: мы их охраняем, следим, значит, чтобы был порядок. Кормим, поим и чистим заклинаниями. Дементоров, опять же, выпускаем не просто так, как в голову взбредет, — а по расписанию… Не наша это задача заключенных мучить, а вот Пибоди… впрочем, со мной не все согласны, только потому «темную» ему и не устроили. Мэтти у нас мальчик обходительный и вежливый, при манерах… напел остальным, что в войну у него кто-то погиб, так некоторые развесили уши и теперь к нему со всем пониманием. К тому же, я ведь говорю: скользкий он… Спросишь бывает: где задержался после обхода? А этот умник знай себе улыбается — трещину, говорит, заметил и залатал, чтобы, значит, не дуло. И не приступишься…

— Почему вы на него не пожалуетесь? — вопрос вырвался быстрее, чем Северус успел прикусить язык, но «мистер Джонсон» не обиделся и только устало махнул обветренной рукой.

— Так кому жаловаться-то? — горько спросил он. — Я с собой честен, ваша милость, — сюда всех гребут без разбору, место ведь не сахар. Палочка есть, и в Азкабане не сидел? Ну вот и славно, добро пожаловать на борт. Всех гребут, да не все задерживаются… Мэттью вот задержался и пока не отчебучит что-то действительно серьезное, никто его на выход не попросит. Доказательства надо иметь, а прищучить его не на чем, разве что на взятках, — но у нас все берут, не за одну же зарплату тут сидеть, задницу морозить. К тому же, Мэтти берет по-хитрому: то оборотное, то трансфигурация, свою морду всяко не светит. Я вот ленюсь, только имя и скрываю, а он дотошный, что твой Мордред. И талантливый. Дементоры его не трогают, даже когда он дольше других в крепости задерживается — видать, родственную гниль чуют. А может, Мэтти с ними договорился… и знать бы еще, что именно им предложил.

— Сочувствую, — искренне сказал Северус вроде бы невпопад, но тюремщик понял его с полуслова, угрюмо кивнул и перевел взгляд на горизонт.

— Вот и ждем, пока не обнаглеет и не нарвется уже наконец… Предвкушаем, значит. Вы уж простите, ваша милость, что я так разоткровенничался. Располагаете вы к себе… На выборы не идете? Я бы за вас проголосовал.

— Увы, — усмехнулся Северус, представив себе неземную красу Люциуса на агитационных плакатах в фас и профиль. А что, домохозяйки магической Британии были бы вне себя от счастья.

— Жаль, жаль… болтают, наверх лезет Руфус Скримджер, и нашим ребятам это не по нраву. Жесткий он, Скримджер, как наждачка, и очень себе на уме, так что нам с ним не по пути. Вот при Фадже славно: он к нам не суется, а мы — к нему… Свобода, значит.

Неуступчивый глава аврората на посту Министра… Северус плохо разбирался в политике такого пошиба, но что-то подсказывало: Люциус обрадуется новостям не больше скромного азкабанского служаки.

Он снова перевел взгляд на горизонт и на этот раз разглядел в густом тумане очертания пирса. Возле него была пришвартована пара небольших, но крепких яликов.

— Добро пожаловать в Азкабан, — «мистер Джонсон» обвел незамысловатую пристань рукой так, словно на ее месте раскинулся роскошный порт. В его светлых глазах горел огонек гордости, и Северус против воли почувствовал к тюремщику симпатию. — Мадам, не замочите ножки! Сейчас я спущу сходни, один момент…

Поликсена отступила от борта, давая ему пройти, и резко скрестила руки на груди. При невеликом росте Нарциссы это должно было выглядеть комично, но смотрелось ровным счетом наоборот.

— Шпионкой тебе не бывать, — шепнул Северус, подходя к «супруге». — Твоя настоящая суть просвечивает через любую личину.

— Ты просто слишком хорошо меня знаешь, — парировала Поликсена, и он задумался. Возможно, подруга была права, и Северус действительно подмечал детали, незаметные остальным — не гулявшим с ней в Гайд-парке и не сидевшим напротив с бокалом вина, пока за окном сгущались тревожные сумерки… — Север, послушай… ты точно готов? Я помню, ты говорил, что не рискнешь лезть в мозги к сумасшедшему, а Белла…

Северус как можно хладнокровнее пожал плечами, но в глубине души он и сам не знал, как поступит, если Беллатрикс окажется совсем не в себе. Когда-то они с Рудольфусом были отменными менталистами, и он рассчитывал, что мастер такого уровня сумел бы удержать щиты в целости хотя бы пару лет… Шаткий план, почти на авось.

— У нас есть выбор? — риторически спросил Северус, и Поликсена кивнула с одобрительной усмешкой.

— Выбора у нас действительно нет. Но я все равно прихватила веритасерум — на всякий случай.

— Плохая идея, — неодобрительно покачал головой Северус, и подруга пожала плечами.

— Нужен реалистичный запасной план, у нас всего одна попытка. Мы и так нарушаем закон уже одним присутствием здесь, так чего мелочиться?.. Люций просто не любит риск, но он же первый станет заламывать руки, если вернемся ни с чем.

«Мистер Джонсон» продолжал возиться со сходнями, мурлыча себе под нос какую-то песенку, а Поликсена вскинула голову и пристальным взглядом проследила за летящей мимо чайкой. Она была похожа на гончую перед началом охоты, и Северус припомнил, что уже видел ее такой ночью после обыска в Паркинсон-мэноре — чуткой и собранной, готовой в любой момент сорваться с места и стрелой полететь к цели.

— Мне не нравится это место, — помолчав, тяжело промолвила Поликсена. — И Белла мне тоже не нравится, никогда не нравилась. С нее станется солгать нам в лицо, просто из чувства противоречия, но давай все-таки попробуем разговорить ее без легиллименции — в конце концов, они с Нарциссой прежде ладили…

Северус покачал головой — ему слабо верилось в то, что их немудреный балаган проведет Беллатрикс. Впрочем, если состояние старшей из сестер Блэк напоминало состояние ее кузена сразу после освобождения, она вполне могла проговориться, приняв их с Поликсеной за лихорадочное видение или приятный сон…

— Если не выйдет с ней, остаются еще братья Лестрейнджи, — напомнил он, и Поликсена едва ощутимо вздрогнула. Северус не обратил бы на это внимания, не стой они совсем рядом, плечо к плечу, но он все же заметил ее реакцию — и насторожился.

— Руди и Басти, — усмехнулась Поликсена краешком губ. Знакомая улыбка на чужих губах. — Надо воспользоваться оказией и прошерстить их воспоминания тоже, вдруг они что-то знают — когда еще мы попадем в Азкабан?

— Действительно, — поддакнул Северус, не отрывая от нее взгляда. Рудольфус? Или все-таки Рабастан? Что могло связывать Поликсену с одним из братьев? Его мозг тут же дисциплинированно напомнил, как однажды младший Лестрейндж вытащил с поля боя раненого «Патрокла» — и Поликсена наверняка знала, кто именно спас ей жизнь. — Мне следует что-то знать?

Подруга нахмурилась и отвернулась, барабаня пальцами по перилам.

— Не понимаю, о чем ты, — наконец увильнула она, и Северус прищурился — неужели ошибся и дело вовсе не в благодарности за спасение? Он собирался было надавить, но «мистер Джонсон» замахал рукой, приглашая их спуститься, и Северус отступился.

Уже на первом уровне Азкабана он задумался о том, что не знает, может ли Поликсена вызвать Патронуса. Более того — он даже не был уверен, что сам на это способен. Раньше — да, безусловно да, потому что Северус был уверен, что любил Лили, и быстроногая серебристая лань раз за разом рождалась из его самовнушения и покорно отзывалась воле хозяина. Каким стал его Патронус теперь, после всех открытий и разочарований, — и есть ли он у Северуса вообще?

Он искоса взглянул на Поликсену, но не стал заводить досужий разговор — ее лицо в своей неподвижности напоминало погребальную маску. Рабастан Лестрейндж… Кроме того боя далекой осенней ночью, Северус не помнил ничего, что могло бы связывать того с Поликсеной, но это еще ни о чем не говорило. Очередной тайный друг? Или все-таки кто-то куда ближе и дороже?

— Что скажете, если мы попадемся кому-то на глаза? — спросила подруга мелодичным сопрано Нарциссы, и «мистер Джонсон» обернулся через плечо и лихо ей подмигнул.

— Не извольте волноваться, мадам, тут все свои.

В доле, значит, понял Северус. Это хорошо — ему очень хотелось, чтобы их маленькая экспедиция прошла без эксцессов.

— К тому же, в крепость мы заглядываем только по делу — на обход, даже Пибоди туда просто так не шастает. Так что никого мы не встретим, не боитесь, — продолжил тюремщик, уверенно ведя их по прямому, как стрела, коридору из грубо отесанного черного камня. В держателях тут и там горели факелы, выхватывая из тени то острый выступ, то коварную выбоину в полу. — У нас вообще-то теплая компания. Оно, с одной стороны, скучно, что одни и те же рожи, а с другой, и хорошо — раздолье, значит, и над душой никто не стоит… Начальство сюда нос не больно-то кажет. Вроде как доверяет, но это все ерунда — просто нету дураков мотаться сюда за здорово живешь… вот и приходится, гм, доверять.

Они резко повернули направо и принялись подниматься по узкой винтовой лестнице. Северус заметил, что с каждым шагом Поликсена все ниже опускает голову, словно на ее плечах лежит неподъемный груз. Он почувствовал прилив знакомой холодной злости: на ее бесконечные тайны, на это место, исподволь вытягивающее из них все соки, и на запертого здесь младшего Лестрейнджа. Он плохо знал Рабастана — их почти ничего не объединяло, кроме участия в рейдах и Метки на руке. Прирожденный боец, но не задира; талантливый маг с родословной на три свитка, но не сноб. А еще вроде бы не дурак, насколько Северус помнил по редким часам досуга в Ставке. Ну и писаный красавец, чего уж там, кисло добавил он после некоторого усилия над собой.

И, пожалуй, в такого вполне можно было влюбиться. Особенно Поликсене — Северус совсем не удивился бы, узнав, что той по нраву бравые бойцы. И судя по тому, как подруга вела себя в течение дня, их с Лестрейнджем объединяло куда большее, чем просто короткая интрижка, рожденная близостью смерти и выплеском адреналина…

Лестница закончилась, и они снова зашагали по коридору, но на этот раз по обеим сторонам прохода располагались пустые камеры. Толстые заколдованные прутья, сложные замки — и в каждой, словно в насмешку, маленькое окошечко без решетки, выходившее на воды убийственно холодного Северного моря далеко внизу. Северус присмотрелся: окно находилось как раз на уровне глаз взрослого мужчины и в него даже можно было просунуть руку. Он покачал головой, представив, сколько заключенных сходило с ума, неотрывно стоя у этого окна и глядя, глядя, глядя наружу, а затем обдирая кожу до мяса в попытках протиснуться еще хотя бы на сантиметр дальше…

Северус мог бы стать одним из них.

Он всерьез подозревал Дамблдора в том, что именно тот стер ему память, заменив ее сладкой ложью, но не мог не признавать, что своей свободой он обязан именно Альбусу. Знать бы еще зачем директору это понадобилось… С некоторой натяжкой Северус был ценен как шпион, хотя, сказать по правде, его перевербовка случилась слишком поздно для того, чтобы иметь хоть какое-то значение для исхода войны. И тем более это совсем не объясняло зачем Дамблдору понадобилось удерживать Северуса при себе после падения Лорда. Было бы так просто избавиться от ненужного инструмента… Северус не обманывался на этот счет: Альбус был более чем способен на такой шаг — он вообще был склонен к такой линии поведения. Тот же Люпин, отброшенный за ненадобностью, а затем снова вытащенный на свет божий, служил тому наглядным примером.

Дамблдор не озаботился судьбой своего ручного оборотня, но не забыл похлопотать о Северусе… Почему? Чем он так важен и ценен, что Альбус предпочел все эти годы держать его рядом с собой, на виду?

Северус с нажимом потер лоб — то ли от близости дементоров, то ли от тяжелых, тревожных мыслей у него начало ломить виски. Он кинул испытующий взгляд на шедшую рядом Поликсену, но та выглядела неплохо — разве что выражение, застывшее на одолженном лице Нарциссы, было совершенно непривычным для обеих: смесь глухой тоски, затаенной боли и одновременно решимости.

Если быть совсем уж честным с собой, то Северуса не должно было удивлять то, что подруга детства кого-то любила. Она была взрослым человеком, и такое развитие событий было совершенно естественным, предсказуемым даже. Более того — было бы странно, если бы в ее возрасте Поликсена ни разу не влюблялась… И тем не менее Северус все равно удивился, причем неприятно, и теперь привычно пытался разобраться в причинах своей странной реакции.

Не то чтобы он не замечал, что Поликсена — красивая женщина: в конце концов, Северус был не слепой. Она притягивала его с самого начала, когда они снова встретились после долгой разлуки, почти незнакомцами. Затем Северуса закрутило вихрем воспоминаний и откровений, образы Поликсены-из-прошлого и этой, нынешней, постепенно слились воедино, и стало понятно, что между ними никогда и ничего не было и, скорее всего, уже не будет. Просто друзья.

Под Рождество на сцену вышел чертов Сириус Блэк, запутав все еще больше, но где-то в глубине души Северус по-прежнему полагал, что в жизни Поликсены ему отведено особое место, и не без причин — в конце концов, маггловские фильмы она смотрела именно с ним. И уток кормила. И готовила. И делилась новостями — правда, если считала нужным, но Северус подозревал, что и так знает больше законного мужа, а утром получил прямое подтверждение: Сириус был не в курсе ни существования крестражей, ни визита в Азкабан. Это понимание рождало внутри теплое чувство удовлетворения и превосходства и позволяло смириться со своим странным, двусмысленным положением.

Потому признавать, что все это время существовал кто-то, кем Поликсена дорожила больше, кого не просто ценила как близкого друга, а по-настоящему любила, было… Северус точно знал, какое слово лучше всего отражает его ощущения, но впервые за много лет не стал добиваться точности в собственных мыслях.

Они поднялись еще на один пролет и внезапно оказались в аду. На нижних этажах было сыро и пахло плесенью и грибком, но здесь, где камеры не пустовали, добавлялись другие запахи, создавая ужасную какофонию, в которой солировали кислая вонь болезни, прелость лежалого сена и отчетливый крысиный душок. Немного придя в себя, Северус обратил внимание на звуки и немедленно пожалел об этом: по коридору скороговоркой лился чей-то едва слышный шепоток; в другой камере кто-то звал Лавинию, то жалобно, то с отчаянной злостью, а вдалеке надрывно плакала женщина.

«Мистер Джонсон» зашагал дальше, насвистывая себе под нос и проводя кончиком дубинки, которую он достал из-за пояса, по прутьям. Северус прищурился, глядя тому в широкую спину, но ярость схлынула, едва он понял: тюремщик не бравирует и не пытается быть жестоким. Он просто действительно не замечает, в каком кошмаре находится. Привык за столько лет.

— Ваша милость? — «мистер Джонсон» обернулся и удивленно поднял кустистые брови, увидев, что они замерли в начале коридора как вкопанные. — Тут уже недалеко, на следующем этаже.

Северус крепко взял Поликсену за локоть и через силу сделал шаг, а затем второй и третий. Подруга не возражала, но переступала с ноги на ногу деревянно, будто кукла. Вспомнилось, каким белым было лицо Блэка утром, когда тот нежданно-негаданно объявился в Малфой-мэноре и вмешался в планирование рейда, и против воли Северус почувствовал горячее сочувствие к школьному недругу. Провести здесь столько лет… Он не хотел испытывать благодарность к Альбусу за покровительство — и все равно испытывал. Северус пошел бы на что угодно, лишь бы не оказаться в этом месте снова без возможности его покинуть. Низко и цинично, но о морали хорошо рассуждать в теплой комнате, у горящего камина и с бокалом вина, в то время как Азкабан обнажал всю суть, и не каждый готов был увидеть себя в его мутном зеркале без прикрас. Северус был на это способен.

Они поравнялись с первой камерой, и из-за решетки к ним тут же потянулись скрюченные пальцы, похожие на ветви старого дерева, а в голове у Северуса на мотив заезженной пластинки зазвучала детская песенка:

«С розой водим хоровод,

А в руках у нас чабрец.

Апчхи! Апчхи!

Все упали наконец»⁽¹⁾.

Он поморщился и укрепил ментальные щиты — сумасшествие заключенных и их полная неспособность контролировать собственные мысли были куда коварнее честной легиллименции. Мозг просто не различал ментальную атаку — потому что за ней не стояла чужая воля, в ней отсутствовали мотив и смысл. И это еще случайность, а Северусу вот-вот предстояло заглянуть в спятивший разум по собственной воле — совершенно идиотская затея, порожденная растерянностью и отчаянием.

— Ваша милость? — позвал его кто-то справа. Этот заключенный звучал адекватно и доброжелательно, будто они столкнулись где-то в Косом, и Северус сжал зубы и ускорил шаг. — Ваша милость, вы видели Лавинию? Она так и не пришла, а я все жду и жду… Вы видели ее? Будьте любезны, передайте, что я жду у причала…

— Чтоб Лорду пусто было, — пробормотала Поликсена на грани слышимости. — Все из-за него. Не заигрывай он со смертью…

— Я не виновата! Скажите судьям, что я не виновата! — крикнула женщина из последней камеры, протягивая к ним руки сквозь решетку, и они с облегчением повернули направо и вышли к очередной лестнице. «Мистер Джонсон» поджидал их возле ступеней, вольготно оперевшись о стену.

— Прошу прощеньица, ваша милость, — пробормотал он, неловко почесывая щеку костяшками пальцев. — Я как-то не сообразил, что с непривычки вам придется несладко. Мадам Лестрейндж на следующем этаже — там держат политических. Вы как, справитесь?

— Все в порядке, — твердо сказала Поликсена и забрала у Северуса руку — только сейчас он заметил, что все это время продолжал крепко сжимать ее локоть. — Пойдемте. Чем раньше начнем, тем раньше закончим.

Вопреки ожиданиям, на этаже политических заключенных было не так громко, но Северус только дополнительно насторожился — было в этом что-то неестественное, словно в затишье перед бурей. Он принюхался: крысиный дух здесь стал еще отчетливее, но все перебивал запах сырости — крыша была совсем близко, и она текла, Северус слышал капли, мерно падавшие где-то и сводившие своим стуком с ума.

— Нравные, — со смешком заметил «мистер Джонсон», обводя дубинкой камеры. — Упрямые, значит, из последних сил держатся. Оно, вроде, и уважение вызывает, но порой думаешь: как сам бы себя вел, окажись по ту сторону? Но у кого как, конечно, — я, значит, восхищаюсь, а вот Пибоди особенно любит этот этаж… Я так сужу, нравится нашему Мэтти их ломать.

Северус стиснул зубы — несмотря на все его хладнокровие и долгие годы ментальных практик, он находился опасно близко к утрате контроля над собой. Это место вытаскивало из человека худшее даже безо всяких дементоров… Снова вспомнился Блэк, увещевавший Нарциссу этим утром, и его совершенно безумные глаза на побелевшем лице. Сириус был так убедителен на контрасте связных и логичных аргументов и заразительного ужаса, который он все никак не мог обуздать, что упрямая как сотня гиппогрифов Нарцисса прониклась, отступила и осталась дома. Мудрая женщина, не то что они с Поликсеной.

— Где она? — твердо спросила подруга, и «мистер Джонсон» повел их дальше и остановился возле одной из камер слева.

— Я буду в конце коридора, — сказал он, неловко улыбаясь Поликсене. — Дам вам, значит, приватность.

Он двинулся обратно, с металлическим лязгом проводя по прутьям дубинкой, а Северус наложил заглушку и всмотрелся в густую тень. Сперва он ничего не видел, а затем различил в правом углу съежившуюся женскую фигуру, маленькую и неподвижную, и почему-то это потрясло его сильнее, чем все виденное и слышанное прежде: он хорошо помнил Беллу до Азкабана, он знал ее и ожидал увидеть почти такой же, как раньше, только более безумной. Северус готовился к угрозам и оскорблениям, к попытке выцарапать глаза и к бессильной ярости, но никак не к этой смирной апатии.

— Белла? — тихо спросил он, и женщина нехотя подняла голову и прислушалась. — Белла, ты меня слышишь?

— А Беллы нет, — ответила она надорванным голосом и закашлялась. — Приходите завтра.

Поликсена подошла ближе к решетке и, поколебавшись, позвала снова:

— Белла, это я, Нарцисса. Ты помнишь меня?

После паузы, длившейся целую вечность, женщина тяжело встала и, шаркая, подошла к ним, остановившись в каком-то шаге. Она склонила голову к плечу, и Северус неожиданно почувствовал, как у него сжалось сердце: это был очень знакомый жест, он видел его не раз, только в исполнении совсем другого человека. Поликсена тоже могла бы находиться здесь, за решеткой, впервые осознал он. Допрашивай ее брата кто-то поумнее, она сидела бы рядом с Беллатрикс и выглядела бы точно так же… Склоняла бы голову к острому плечу, а ее сухие волосы паклей ложились бы на пергаментную шею…

— Нарциссы — очень красивые цветы, — наконец строго сказала Белла и погрозила им тонким пальцем. — Вы принесли мне чашу? Она очень нужна, без нее нет жизни. Чаша, чаша, чаша... Я поставлю их туда.

— Чаша, — медленно повторила Поликсена, настораживаясь на глазах. — Она важна для тебя, правда? Где она, Белла? Я принесу ее тебе, если ты скажешь, где она спрятана.

— Нельзя, — равнодушно пожала плечами та и принялась изучать обкусанные до мяса ногти. В этом жесте было что-то от нее прежней — роковой красавицы, кружившей мужчинам головы, — и далеко не сентиментальный Северус почувствовал, как у него сдавило горло. — Во второй раз Том меня не простит. Нет, Реджи, нет, — и больше не проси.

— Я не Реджи, Белла, — мягко сказала Поликсена, подступая еще ближе. — Я Нарси, твоя младшая сестра. Ты ведь помнишь меня?

— А Сириус сдох, — заговорщически прошептала Беллатрикс, подаваясь вперед и прижимая руки по швам, как оловянный солдатик. Ее черные глаза были даже красивы в своем безумии — они горели темным и жутким, ничем не скованным пламенем. — Все скулил и звал Регулуса, а я ведь говорила: нужна чаша. Где чаша — там и Реджи. Но Сири не понял, а теперь все молчит…

Она недовольно цокнула языком, и Северус с холодком осознал, что несмотря на безумие, она помнит, что кузен прежде отзывался — а потом перестал. Помнит — и беспокоится о нем на свой странный манер…

— Где чаша — там и Реджи? — хмурясь, повторила Поликсена. — Что это значит, Белла? Ты отдала чашу ему?

— Я заплатила за это жизнью, — невпопад всхлипнула Беллатрикс. — Он был так зол. Мне нужна чаша! Отдай мне чашу, Реджи! Верни мне ее!

Она закрутилась вокруг своей оси в странном сомнамбулическом танце, высоко вскидывая худые костистые руки. В ее движениях было что-то гипнотическое, от них было сложно оторвать взгляд, как от кобры, следующей звукам флейты. В другом углу что-то зашевелилось, и Северус понял, что это Рудольфус.

— Белла, хватит, — прокашлял он, почти задыхаясь. — Довольно.

— Том обещал, что он будет вели-и-иким, — пропела Белла, склоняясь то в одну, то в другую сторону, словно тонкое деревце под сильным ветром. — Он говорил, что он будет при-и-инцем. Я не хотела — Реджи убедил меня. Регулус Блэк, ау-у! Где-е ты-ы?

Поликсена обернулась через плечо и категорично покачала головой, а Северус кивнул: от легиллименции действительно лучше было воздержаться — он не был уверен, что увидит в этом воспаленном мозгу и тем более что после этого сохранит собственный разум в целости. Северус так надеялся на то, что Белла окажется более вменяемой… он поставил на ее выдающиеся способности к окклюменции, но все же недооценил масштаб проблемы. Все они недооценили, ухватились за соломинку, чтобы только не признавать неприятную правду — они уже проиграли. Им ни за что не отыскать все крестражи.

Вдруг Белла с неожиданной ловкостью метнулась к решетке и, протянув руки через прутья, схватила Поликсену за грудки и притянула к себе, лицо к лицу. Это произошло настолько внезапно, что Северус едва ли не впервые в жизни растерялся. Он медленно потянул палочку, но Белла взглянула на него в упор и зацокала языком, как гремучая змея — трещоткой.

— Нарциссы — красивые цветы, — жарко пробормотала Белла куда-то Поликсене в щеку, почти целуя ее, — но ты вовсе не цветок, а бабочка. Это ты забрала мою чашу?

Поликсена молча вывернулась из захвата и отодрала от себя чужие пальцы — это было несложно, у Беллы давно не было прежней силы. Северус подошел ближе, потянул подругу за локоть, но она сбросила его руку и взялась за прутья так крепко, что побелели костяшки.

— Лонгботтомы, — с болью в голосе сказала Поликсена, искательно заглядывая Беллатрикс в лицо. — Зачем ты отправилась туда? Зачем потащила с собой Лестрейнджей?

— Мальчишке нужен был хороший урок, — назидательно сказала Белла, успокаиваясь на глазах. Она снова склонила голову к плечу, и в ее глазах промелькнул отголосок какого-то сложного чувства. — Почему он сумел выжить, а мой принц — нет?

Поликсена устало покачала головой и отошла от решетки, скрестила руки на груди.

— Где Регулус, Белла? Ты отдала ему чашу, а затем Лорд наказал его? Убил? Куда вы дели чашу потом?

— Чаша-чаша-чаша-чаша, — запричитала Беллатрикс, снова начиная кружиться и слепо биться об стены камеры, словно большая летучая мышь. — Реджи сохранит ее, он обещал. Маленький змееныш. Вы дадите мне из нее напиться?

— Дадим, — неожиданно мягко пообещала Поликсена, отступая еще на шаг и становясь рядом с Северусом, совсем близко. — Я дам тебе напиться, Белла. Честное слово.

Она повернулась к нему и позволила приобнять себя за плечи, ухватилась за него, словно тонула. Северус впервые видел ее такой разбитой.

— Попробуешь с Рудольфусом? — тихо спросила Поликсена через несколько ударов сердца. — Ему вроде бы лучше.

Северус заколебался, взглянул вглубь камеры поверх ее левого плеча. Риск был огромен, но игра стоила свеч, и он осторожно потянулся к разуму старшего Лестрейнджа, коснулся его мягко, будто кошачьей лапкой, готовясь в любой момент отступить, — и провалился с головой, как в омут.

…Белла вертится у трюмо — прихорашивается к балу, и он молча наблюдает за ней через щелку в двери. Бирюзовое платье с пышной юбкой очень ей идет, и он мог бы, пожалуй, влюбиться, будь она хоть чуточку податливее, чуточку нежнее, чуточку спокойнее — в общем, не Беллой. Он неслышно отступает от двери и идет дальше по коридору. За окном весна, и набухают почки на деревьях, и тает снег, срываясь каплями с крыши. Рудольфус любит весну…

…он так скучает по ней здесь, в Азкабане, где Белла сошла с ума — или еще нет? Понять бы, но она ускользает, как вода из горсти, эта невозможная женщина, никогда толком не принадлежавшая ему…

…— Адский огонь — вот ответ, — буднично говорит Басти и подзывает охотничью собаку, ласково треплет ее между ушей, а та виляет хвостом, переступает с лапы на лапу и повизгивает от счастья. Его младший брат, которого надо бы защитить, уберечь, но уже поздно, потому что они втроем увязли по уши…

…когда Белла входит в раж, когда на ее губах вскипает пена, а глаза заволакивает пелена, с ней становится невозможно совладать — особенно если жалеть ее, такую красивую даже сейчас, в приступе безумной, нерассуждающей ярости, и Руди старается отвлечь ее на себя, а Басти до последнего сдерживает удар — и хотя для родителей уже слишком поздно, но ребенок все еще цел, агукает себе в манеже, а значит, они все-таки не совсем опоздали на этот праздник смерти…

…отец рассказывает им с Басти о Лорде, и в его голосе мешаются тоска, любовь и сожаление. Но больше всего гордости — отец всегда держит слово, и он велит им научиться окклюменции. У Рудольфуса получается куда лучше, чем у брата, и его это очень тревожит…

…маленький Руди старательно рисует на запотевшем стекле дракона, а получается ящерица-переросток, и он расстраивается. Мама подходит со спины, гладит по голове и помогает исправить рисунок парой удачных штрихов. Мамы не станет уже через шесть лет…

…Белла стоит на своем — снова, в очередной раз. Она как таран, эта странная женщина, так похожая на него самого, и у них совершенно точно нашла коса на камень, и нужно бы как-то это исправить, но Рудольфус успел устать от вечных скандалов, от боя не на жизнь, а на смерть — и из-за чего, из-за цвета сервиза? Он уходит в ночь, чтобы вернуться, когда Белла успокоится, но она ведь никогда не успокаивается, эта женщина-вулкан…

…они растут на рассказах о Лорде, и когда Руди впервые заглядывает в его холодные глаза, черные, как у обсидианового сфинкса, то наконец понимает, зачем нужна была окклюменция. Эти глаза — как колодец-сенот⁽²⁾, как черная дыра, они затягивают в себя все живое. Эти глаза — как трясина, в которой они втроем увязли…

…он учит Беллу окклюменции, это его свадебный подарок, а она вертится в кресле и все время переходит в наступление. Ее любимая защита — нападение, и Руди почти влюбляется в эту страсть, в этот напор, но Белла ведь как самум, она любит подавлять, а Рудольфус слишком горд, чтобы поддаться, но недостаточно силен, чтобы раз и навсегда подавить ее саму…

…Рудольфус почему-то думает, что все как-нибудь наладится, срастется, сгладится: живут же люди, — но Белла не желает ждать и находит себе того, кто тоже считает, что ожидание ему не пристало… и Руди проглатывает это оскорбление, потому что на нем поводок, и концы этого поводка — в руках того, кто считает, что у вассала можно отобрать совершенно все и ничего не дать взамен. Но ожесточается, и не напрасно; он ведь и так делится всем: деньгами и силами, и влиянием своей семьи, — так неужели нужно отдать еще и жену? До поры до времени Рудольфус молчит, но однажды молчать становится больше нельзя — в этом вопросе компромиссы невозможны: во главе семьи должен стоять настоящий Лестрейндж, а никак не посторонний, чужак без капли нужной крови…

…его брат — его зеркало, его полная противоположность, боец и весельчак, но в любви им не везет совершенно одинаково. Рудольфус упорно ищет, потому что наследнику нужна невеста, которая войдет в их семью, а не уведет Басти за собой, как теперь придется Церере, и почти уже находит, но бесстыжие Блэки всегда путают приличным людям карты… впрочем, древние были правы, говоря «amicus meus, inimicus inimici mei»⁽³⁾, и однажды леди Вальбурга распахивает перед ними двери дома на Гриммо и улыбается улыбкой Беллы, обещая скорую месть…

…Руди показывают сверток, из которого выглядывает рука младенца, и он хмурится, потому что она слишком уж хрупкая, почти игрушечная, а потому по ночам прокрадывается в детскую мимо спящей няньки — сторожить Басти от чудовища под кроватью…

…— Это уже чересчур, мы не можем этого допустить. На кону будущее семьи, — тяжело произносит он, и Басти отворачивается и молчит, а затем изо всей силы бьет кулаком в стену, до крови разбивая костяшки. Рудольфус знает, конечно же, он все знает, он видит Басти насквозь — и прощает, это ведь его брат, как его не простить? К тому же, уж в этом-то вопросе они точно на одной стороне…

…а в Азкабане — нет, между ними проклятая стена, и Рудольфус каждый вечер спрашивает, жив ли Басти, и только услышав ответ, может спокойно заснуть…

…но однажды тот не отзывается, и Рудольфус царапает стену и унижается перед тюремщиками, умоляя проверить, как там брат, — и ему говорят…

Он вынырнул и какую-то ужасную, бесконечно долгую минуту не мог понять, кто он — Рудольфус? Северус? С ним никогда еще такого не бывало, и это бесконтрольное падение в глубины чужого разума без возможности зацепиться хоть за что-то до чертиков его испугало. Северус всегда считал, что страх — признак ума и только дураки ничего не боятся, но сейчас он чувствовал себя именно что бесстрашным дураком. Не надо было лезть в разум к сумасшедшему — даже если он тихий, а не буйнопомешанный; даже чтобы узнать, где спрятаны крестражи Лорда.

— Ну что, рискнешь? — тихо спросила Поликсена, отстраняясь и заглядывая ему в глаза, и Северус с изумлением понял, что для нее не прошло и мгновения.

— Уже, — хрипло ответил он, проводя рукой по лицу, но только раздражая себя еще больше — ладони неведомо когда вспотели. Белла, забившаяся вглубь камеры, расхохоталась совершенно безумно, словно поняла, что только что произошло, и радовалась чужому провалу. — Пойдем отсюда. Пожалуйста.

— Остался еще Басти, — начала было Поликсена, оглядываясь через плечо, но заметив выражение лица Северуса, запнулась, словно налетев на каменную стену, а ее взгляд потух — резко, как задутая порывом ветра свеча. Затем подруга медленно повернулась, сделала плавный, осторожный шаг вправо и замерла. Даже не глядя, Северус догадывался, что она видит перед собой — безнадежно пустую камеру.

Он подошел и встал рядом, не зная, что тут можно сказать. Наконец Поликсена молча развернулась и зашагала навстречу «мистеру Джонсону» — очень ровно, будто по нитке. Тот встретил их в конце коридора с широкой улыбкой на лице, но та исчезла, стоило ему заметить их настроение.

— Плохие новости, ваша милость?.. А хотите рому? У меня с собой.

Северус покачал головой, отказываясь, в то время как Поликсена кивнула и, почти выхватив у тюремщика пузатую фляжку, сделала глубокий глоток и прикрыла глаза узкой рукой.

— Скажите, а Рабастан Лестрейндж… — прочистив горло, начал было Северус, но не договорил, потому что «мистер Джонсон» с сожалением покачал головой.

— Помер он, еще прошлой весной. В апреле, кажись. Или в мае? Жаль его, хороший был парень. Идешь, бывало, на обход, а он все шутит, своих развлекает, значит, — и сразу так настроение поднимается…

Подруга сделала еще один глоток, а затем — глубокий и короткий вдох, будто задыхалась.

— Знал бы, припас бы хорошего вина, — вздохнул «мистер Джонсон», разводя руками. — Эк вас разобрало… Видать, и впрямь плохие новости. Мадам, вы как, справитесь с обратной дорогой?

Поликсена молча кивнула, убирая ладонь с лихорадочно блестящих, абсолютно сухих глаз, и вернула ему фляжку. Тюремщик уважительно крякнул и потер подбородок.

— Повезло вам, значит, с супругой, ваша милость, уважаю сильных женщин, — подмигнул он, разворачиваясь к лестнице, и Северус растянул губы в улыбке: повезло. Конечно, повезло. Вот только не ему.

Примечания:

Да, ребята, я тоже плакала по Басти... ❤️

Отдельная благодарность Mirta Vyoly, в беседе с которой мы честно пытались его освободить, — и не наша вина, что не вышло.

PayPal, чтобы скрасить мои суровые будни: ossaya.art@gmail.com

Карта для тех же целей: 2200700436248404

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

Песенка-считалка, которую слышал Северус:

https://www.youtube.com/watch?si=-GR5e5wsCDP7ONiT&v=1Dt_vkgX8sc&feature=youtu.be

1) Мой перевод известной детской песенки: "Ring-a-ring o' roses"

Вернуться к тексту

2) Вики: "Естественный провал, образованный при обрушении свода известняковой пещеры, в которой протекают подземные воды. Сеноты находятся на полуострове Юкатан в Мексике и близлежащих островах Карибского бассейна. В прошлом использовались древними индейцами майя в качестве водных источников и мест для жертвоприношений".

Вернуться к тексту

3) лат. Враг моего врага — мой друг

Вернуться к тексту

Примечания:

Пока что график публикации соблюдается, как и задумано, и меня это радует :)

Как всегда, буду рада комментариям ❤️

Саундтрек к главе: https://www.youtube.com/watch?v=8XkxjsiZoeo

Поликсена открыла дверь со второй попытки, едва не сломав ключ, — руки не то чтобы тряслись, но однозначно подрагивали, коварные предатели. Она вошла, закрыла дверь и прижалась лбом к холодной коже обивки, чутко прислушиваясь к тишине квартиры за спиной. Молчание, и ни звука, ни шороха — только уютное тиканье часов на стене в гостиной. Вот и славно, вот и хорошо — Севера нет, а значит, можно просто посидеть на низком подоконнике, глядя из окна наружу, собираясь с духом, а потом…

— По моему опыту в таком состоянии лучше лежать, чем стоять, — раздался знакомый голос, звучащий отвратительно спокойно, обыденно даже — так, словно ничего не случилось, — и Поликсена устало прикрыла глаза и почувствовала огромный соблазн побиться головой об дверь.

Не надо было давать ему второй ключ. Не надо было вообще возвращаться сюда, но что тут было придумать, если ей больше некуда идти, чтобы побыть одной? В Паркинсон-мэноре, где она обычно зализывала раны, хозяйничала Розабелла, а домовики обязательно донесли бы Патроклу. На Гриммо затаились Сириус и его ушастый шпион… Поликсена поколебалась и обернулась, старательно держа голову, но та все равно закружилась.

— Ты что, и правда пила? — недоверчиво уточнил Северус, и она, подумав, кивнула: пила, а как же. Правда, помогло как мертвому припарка, но Поликсена честно пыталась — и не ее вина, что не получилось.

— Когда после того, как мы причалили, ты молча аппарировала прямо с пристани, я чуть не рехнулся, — медленно и веско сказал друг, и ей стало обжигающе стыдно и одновременно приятно. Поликсена не хотела, чтобы Север видел ее такой уязвимой, и в то же время была позорно рада его присутствию — как бы ни старалась скрыть эту маленькую слабость даже от себя. Некуда идти, как же — будто на свете мало отелей, куда она могла завалиться, будто нет виллы, только и ждущей возвращения хозяйки… Отправиться туда было бы правильным, но ноги сами понесли ее по знакомому маршруту — к добру или к худу, — а Поликсена слишком устала, чтобы думать о последствиях. — ​​Хорошо хоть, Блэка с собой не взяли… Этот снова спятил бы, причем окончательно. Впрочем, ты недалеко от него ушла; это у вас что, семейное? Никогда больше так не делай, слышишь?

Сири, да… Сири было жаль, он все-таки был свой. Поликсена не хотела втягивать его, едва выкарабкавшегося из безумия, еще и в эту канитель — раненых товарищей положено беречь и держать от боевых действий подальше, — но вышло как всегда. Пора было что-то придумать, как-то разобраться с тем, как им двоим дальше жить, но пока что у нее не хватало на это никаких моральных сил. Сириус после Азкабана, растерявший былые гонор, твердолобость и чувство собственного превосходства, оказался точь-в-точь как большой и ласковый пес, лижущий руки и доверчиво заглядывающий в глаза. Отталкивая такого, чувствуешь себя последней скотиной — и Поликсена чувствовала, а как же, и кому какое дело, что она никогда не любила собак?..

— Давай только без нотаций, один муж у меня уже есть, — попросила Поликсена и поморщилась: вышло не твердо, а жалобно. Северус помедлил, с видимым усилием беря под контроль раздражение, а потом молча кивнул и ощупал ее с ног до головы внимательным взглядом. Поликсена отвела глаза — она прекрасно представляла, как выглядит и какие выводы можно из этого сделать, причем наверняка неправильные. Стянула пальто, путаясь в рукавах, и с чувством выполненного долга повесила его на вешалку, кинула быстрый косой взгляд на Севера: оценил или нет?

— Ты купалась? — поколебавшись, с заметным сомнением предположил друг, когда Поликсена прошла мимо него в гостиную, стараясь идти очень прямо. — В марте и одетой?

И как только заметил, она же высушилась… А волосы-то мокрые, глумливо хихикнул внутренний голосок и исчез. Еще один предатель.

— Это было недоразумение, — поспешила сказать Поликсена, садясь на подоконник, вытягивая ноги и прислоняя ноющий затылок к простенку. У нее вырвался довольный вздох, и Север подозрительно прищурился. Ну да, все тело ноет — посмотрела бы она на него после всего… — Эта, как ее… неудачная аппарация, вот.

— Ты аппарировала в таком состоянии? — скривился он, и Поликсена закатила глаза и захлопала по карманам, ища пачку. Мерлин, ну почему обязательно нужно быть таким правильным? Казалось бы, уже и гардероб сменен, в глазах появился огонек и распрямились плечи, а начинка все та же, прежняя, — на любителя…

Она наконец достала пачку и вытряхнула на колени сигарету — предпоследняя, ну надо же, какая жалость. И Севера за новой пачкой не пошлешь… или пошлешь? Если сказать честно, что это вопрос жизни и смерти и что без сигареты Поликсена точно выйдет в окно — вот прямо в это вот, рядышком, он ведь не откажет единственной живой подруге в ма-а-аленькой такой просьбе?

Она оценивающе взглянула на Северуса, стоявшего посреди комнаты со скрещенными руками как памятник здравомыслию, и разочарованно покачала головой. Нет, все-таки не пойдет. Надо было поступить правильно и выбрать Гриммо — вот Сири, тот точно бы понял… Они с дражайшим супругом слеплены из одного теста и горюют совершенно одинаково — самозабвенно творя всякую дичь… Они бы вдребезги напились, выкурили пачку на двоих, переспали бы, а наутро сделали бы вид, что так и было задумано и что это совсем ничего не значит. И беда в том, что это и правда ничего не значило бы, потому что так они горюют. Понимать надо.

Поликсена достала палочку, прикурила и глубоко затянулась. Выдохнула дым, позволяя ему застить себе глаза. Так лучше — ничего не видеть. Еще бы ничего не чувствовать — и было бы совсем отлично, но она никак не могла напиться, как ни старалась. Тело покорно пьянело, как по учебнику, но мозг словно обернули толстым слоем ваты, положили в воду и подключили к нему электричество: как иначе объяснить, что порой ее будто прошивало током? Поликсена с нажимом провела рукой по лицу, не чувствуя собственную кожу, — так, словно трогала кого-то другого. Странное чувство.

— Где была? — спросил Север, садясь напротив, и она пожала плечами и затянулась снова. Где-где… то тут, то там. Лучше спросить, где ее не было. Например, дома. Где вообще у нее дом? Там, где надо блюсти семейный очаг, где ждет дражайший супруг, неплохой, в общем-то мужик, — или тут, в маггловской квартире, где на полках стоят ее любимые книги, а в прихожей лежит любимый гребень для волос? — У тебя разбиты костяшки.

Поликсена послушно проследила за его взглядом и кивнула: действительно разбиты. Так бывает, когда бить кого-то по морде. Север должен бы знать, на рейдах бывало всякое, но все равно спрашивает — зачем?

— Расскажи, — предложил он, и она покачала головой. Во-первых, ее начало мутить. Во-вторых, что тут рассказывать? Ничего нового, обычные выходные, их таких было в ее жизни очень много, слишком много за последние десять лет. Ничего ведь не случилось, правда?..

Виски, бар, клуб, сначала бойцовский, подпольный, где так хорошо давать волю своим темным и дурным наклонностям, а потом обычный, где ты то ли охотник, то ли жертва… Танец, еще один, а потом снова виски — и побольше, чтобы задохнуться, перестать чувствовать вкус. И мост с арками, ее любимое место во всем Лондоне. Темная вода под ним, холодная и грязная — Поликсена хорошо знает, какова она, когда погружаешься с головой. Неудачная аппарация, скажут потом. Не могла ведь одна из дочек Паркинсона — а вы тоже думали, что у него только одна, да? — и вправду… Нет, невозможно. Хорошие, послушные девочки так не поступают.

Интересно, какую ей выберут траурную рамочку — у Пандоры была очень красивая, но у сестры всегда было все самое лучшее…

— Все хорошо, честное слово, — сказала Поликсена и изо всех сил попыталась улыбнуться.

— Актриса из тебя паршивая, — с заметным разочарованием вздохнул Север и устало потер переносицу. Знакомый жест, она видела его столько раз, что уже не могла сосчитать.

— Тогда, может, расскажешь о нем? — тихо предложил друг, и Поликсена прикрыла глаза и снова прислонилась затылком к стене. Наблюдательный какой, ну надо же — прямо как Басти тогда, в Ставке, давным-давно… Надо было спросить «о ком?» и ресницами еще похлопать, но она так устала врать… Затянулась сигаретой — какой по счету за этот бесконечный день?

А потом поймала себя на том, что и правда рассказывает, причем все подряд, совершенно невпопад, вперемешку, хотя стоило бы придержать язык, а Север слушает очень внимательно. И наверняка запомнит, но впервые в жизни Поликсене было совершенно на это наплевать.

О том, как подхватила у Басти дурную привычку курить, потому что в их романе было куда больше от восхищения, чем от глубокой и зрелой взаимной любви. О том, как круто — да, круто! — Лестрейндж смотрелся с сигаретой в пальцах, такой взрослый и уверенный, и как Поликсена тянулась за ним, как подсолнух за солнцем, присваивая его привычки, переиначивая под себя, примеряя, словно ребенок — одежду старшего брата. Такого сильного, такого надежного. Бесстрашного. Способного справиться с чем угодно, отвести любую беду.

О том, что ей было всего восемнадцать. Тогда казалось, это так много… Взрослая и самостоятельная — впрочем, Север поймет, он ведь тоже прошел через это, правда? И о том, что Панси всего на пять лет младше ее тогдашней и это совершенно не укладывается в голове. И что сама она никогда в жизни не позволила бы племяннице отправиться на передовую, но у нее — так уж вышло — не было своей Поликсены…

И о том, что Басти был единственным, кто прямо сказал, что в ее участии в рейдах было нечто вопиюще неправильное. Тогда Поликсена не согласилась, обиделась даже — слишком мечтала угодить отцу, что-то ему доказать и наконец заслужить хоть щепотку одобрения… но сейчас, спустя годы, была благодарна Рабастану за непрошеную, непонятую и неоцененную вовремя откровенность. Вчерашние выпускники не должны были сражаться в той войне вне зависимости от пола: в конце концов, какая разница, кто останется лежать на грязной мостовой — мальчики или девочки, только недавно снявшие факультетский галстук…

О том, как под его началом Поликсена научилась лучше сражаться, в том числе и в том самом клубе, куда он привел ее едва ли не за руку, — Басти очень хотел, чтобы она выжила любым путем — а еще — чаще смеяться; как выросла за то короткое время под его крылом, позволила вылепить из себя то, что Лестрейндж искал, — потому что сама не знала, какая она на самом деле.

О том, как предложила Басти себя — совершенно бесстыдно, между прочим, и с высоты его лет и опыта эта попытка соблазнения наверняка выглядела ужасно нелепо, — но Рабастан не посмеялся, а понял про нее что-то, чего сама о себе Поликсена тогда еще не понимала. И о том, что ей очень повезло, что именно Басти стал для нее первым. И что страх смерти, крепко державший за горло костяной рукой, рядом с ним отступал, и хотелось жить и сражаться дальше.

О том, как одиноко было скучать по нему после ареста, особенно после того, как на свет вышли все постыдные детали и стали понятны последствия: заточение Лонгботтомов в Мунго и сиротство их мальчишки — между прочим, ровесника Панси… как стыдно было продолжать любить его, потому что Басти ведь был в том доме… О том, как Поликсена все пыталась понять, что привязанность к Лестрейнджу говорит о ней самой. И о том, что не раз представляла на месте Невилла собственную племянницу — это было несложно представить, вообразить, как вместо особняка Лонгботтомов Белла врывается в Паркинсон-мэнор. На чью сторону встал бы Басти, кого из них поддержал бы?..

О том, что братья Лестрейнджи пытались остановить Беллу, Север ведь сам говорил, и ей должно было стать легче, но почему-то не стало. Что уже ничего не исправить и что Басти навсегда запомнят как сумасшедшего фанатика. И о том, что ее проклятое второе имя, как у всех истинных Паркинсонов (Пандора не в счет), на «П», — это мордредова «Пенелопа», и она честно ждала, как та, другая⁽¹⁾, но, в отличие от той, другой, не дождалась и уже не дождется.

И о том, что они мордредовы маги и обладают властью над материей, но почему-то умеют превращать чашки в крыс, а вот воскрешать мертвых — нет… И что Поликсена почему-то думала, что если с Басти что-то случится, она это почувствует, но для нее день, когда он умер, был обычным днем, ровно таким же, как все остальные.

О том, что первым делом Лестрейндж научил ее вызывать Адский огонь, тот самый, который Север уловил в воспоминаниях Руди, и Поликсена послушно научилась — она готова была впитывать, как губка, что угодно, что исходило от него, такого взрослого, такого умного… но только сейчас начинала понимать, сколько всего Басти от нее скрывал. И хотя Поликсена была благодарна за подарок с того света, за шанс уничтожить крестражи, если они все-таки их отыщут, в то же время ей было обидно и горько. Не доверял — ни тогда, ни позже. Все-таки не доверял…

О том, что промотала почти все наследство, щедро раздавая взятки: сперва чтобы освободить Рабастана, а затем, когда не вышло, — чтобы облегчить ему жизнь в заключении. И о том, что Басти умер в апреле — или в мае, она даже дату не знает! — а последняя встреча Поликсены с «мистером Смитом» состоялась в августе. И это значит, тот лгал ей в глаза, наслаждался ее доверчивостью и беспомощностью, и за это Поликсена обязательно разыщет его, загонит в угол и тогда…

И снова о том, каким Басти был надежным. Каким он бывал веселым и каким мог быть серьезным, вдумчивым даже, совершенно незнакомым — будто снимал маску и допускал ее куда-то вглубь себя, куда не допускал больше никого, кроме…

И об этом тоже, сквозь зубы: о Беллатрикс, жене его брата. Поликсена же была не дура — ни тогда, ни тем более сейчас, в ее-то возрасте. О том, как Белле льстило внимание, как ей хотелось всего и сразу, и о том, как Басти пытался выбить клин клином, потому что Поликсена — так уж совпало — чем-то была похожа на ту, которую он никак не мог получить. Кровь не обманешь…

О том, как обидно было это осознать, и о том, как она его простила — потому что понимала куда лучше, чем хотелось бы. И о том, что Поликсена уже сама не знала, чего было больше в той короткой и яркой вспышке, которую они с Басти разделили на двоих: отчаяния или любви. Об изнанке их романа, всегда пролегавшей между ними лезвием меча, хотя следовало делать вид, что ее не существует, — таков уж был негласный уговор. О том, как они цеплялись друг за друга, как умели, и о том, как Басти вырвали из ее жизни с корнем, и…

— …и самое мерзкое — это что я не знаю, как все повернулось бы, если б его не арестовали. Нам не дали проститься, он просто был — а потом исчез, понимаешь? С концами, — Поликсена затянулась давно прогоревшей сигаретой и позволила Северу вытащить окурок из своих пальцев, положить его в пепельницу. Она обняла колени руками и уткнулась в них лбом. — Наверное, рано или поздно мы расстались бы, но я никогда не буду в этом уверена. Я привыкла его любить. Или не любить… как называется, когда тебе не дали прожить что-то до конца?

— Заноза в сердце, — глухо подсказал Северус, и Поликсена, подняв голову от колен, кивнула и со значением покрутила рукой в воздухе, изображая зажатый стакан.

— Давай, Север, сегодня мне нельзя отказывать. Виски…

— Да знаю я, — отмахнулся друг и оторвался от подоконника. Поликсена проводила его долгим взглядом и вытащила последнюю сигарету, но закуривать не стала, задумчиво крутя ее в пальцах. Заноза, все верно. Именно так это и называется. А ее, Поликсены, глупое сердце — как плюшевая подушечка, только вместо иголок в ней занозы.

Почему она разрушает все, к чему осмелится прикоснуться? Может, на ней лежит проклятие? Хорошо бы, потому что иначе придется признать, что виной всему что-то в ней самой — в ее характере, в ее решениях. В том, кого она любит и кого ненавидит. И, если это действительно так, то нужно срочно найти кого-то надежного, кто мог бы позаботиться о Гарри и Панси, потому что Поликсена опасна для окружающих, как… что там есть у соседей за Барьером, плутоний? Уран? Криптонит?

Северус вернулся, протянул стакан, и Поликсена ухватилась за него, как утопающий — за буек. Друг смотрел неодобрительно, и она прикрыла глаза, чтобы спрятаться от этого пронзительного взгляда под веками, как ребенок прячется от кошмаров под одеялом. Наивно и глупо, потому что от голоса так просто не спрячешься.

— Помнишь свою записку — в самый первый раз, когда поделилась со мной воспоминаниями? — спросил Север, и Поликсена нахмурилась и открыла глаза, взглянула на него в упор. Совершенно разные ситуации, нечего и сравнивать. — Теперь моя очередь тебя спасать. Хватит себя убивать.

— Почему нет-то? — глухо спросила Поликсена и назло ему пригубила виски. — Я занимаюсь этим уже много лет подряд, ничего нового. Может, наконец получится.

Северус молча закатил глаза, но Поликсена легко поняла ход его мыслей, и вспыхнувшая в ответ злость окончательно отрезвила, заставила подобраться.

— У тебя есть ребенок, — скрипуче напомнил он. Проклятый голос совести. — Даже двое. Ты им нужна.

— Нужна ли? — горько усмехнулась Поликсена, но стакан отставила и сигарету отложила. — Зачем? Учить боевке? Ничего, разберутся как-нибудь: Патрокл наймет репетитора, а Сири тряхнет стариной сам.

— Никогда бы не подумал, что ты так низко себя ценишь, — Северус недоверчиво и разочарованно покачал головой, а Поликсена разозлилась еще больше и, собравшись с силами, встала с подоконника.

— Чья бы корова мычала! Мы с тобой два сапога пара — убили лучшие годы не пойми на что и теперь пытаемся сообразить, как так вышло и куда все подевалось… Мерлин, Север, не трави мне душу еще больше!

— Ты сама с этим прекрасно справляешься, — очень мягко сказал друг, и она поморщилась. Он продолжил совершенно без эмоций, словно читал лекцию — хотя нет, на уроке своего обожаемого Зельеварения Снейп выкладывался куда больше. — Ну что ты хочешь услышать? Если скажу, что ты нужна мне, тебе станет легче? Ну хорошо, ты мне нужна. Очень.

— Актер из тебя паршивый, — мстительно заявила Поликсена, скрестив руки на груди. — На троечку. Попробуешь еще разок?

— Сейчас исправлюсь. Смотри, так лучше? — Северус показательно прочистил горло, заглянул ей в глаза долгим, проникновенным взглядом и промурлыкал своим лучшим голосом: — Ты мне очень нужна.

Поликсена сжала зубы и отвела глаза. Нужна, конечно, — кто еще будет настолько глуп, чтобы поделиться воспоминаниями, допустить в самую сердцевину, позволить посмотреть на мир своими глазами? Нет в природе таких дураков, только она одна — достойное дитя барсучьего факультета, по трагичной ошибке попавшее в дом Слизерина.

— Иди к Мордреду, — процедила Поликсена. — Или, еще лучше, к нему пойду я.

Она обошла Северуса по широкой дуге и направилась к двери, на ходу снимая пальто с вешалки.

— Не делай глупостей, — сказал он в спину, и Поликсена отмахнулась не глядя. Глупости — это ее образ жизни, нашел тоже чем пугать. — А впрочем, подожди-ка, я с тобой.

Поликсена остановилась, поколебалась, меряя взглядом расстояние до двери — такой близкой, руку протянуть, — но все же обернулась.

— Я иду снова окунаться в пучины разврата, — с нажимом предупредила она. — Твоя нежная натура не вынесет такого грехопадения.

— Я крепче, чем кажусь, — пообещал Север и, подойдя ближе, легонько подтолкнул ее к двери. — Идем уже, развратница.

* * *

Патрокл вернулся из Малфой-мэнора, после бесчисленных тревожных обсуждений и безумных теорий, уже за полночь, совершенно разбитым и дезориентированным, и какое-то время никак не мог понять, что ему делать: ложиться спать, набраться в хлам или…

Он медленно прошел по пустым залам и коридорам, мимо элегантных пейзажей и портретов в золоченых рамах, впервые за многие годы по-настоящему замечая хрупкую красоту, царившую вокруг, — результат труда бесчисленных предков, создавших и этот дом, и сад за окном, укоренившихся в Британии, чтобы… чтобы что? Исчезнуть в пламени пожара, который разожжет вернувшийся Лорд? А он точно вернется, и пора бы уже посмотреть неприятной правде в глаза — потому что Патрокл не имеет ни малейшего понятия, как отыскать все без исключения крестражи. У него и с одним-то возникли непреодолимые сложности…

Отец наверняка справился бы. И те, о ком Патрокл старался не думать, но все равно думал, особенно когда все валилось из рук, — они справились бы тоже, обязательно нашли бы выход, не посрамив прародителя Одиссея. Те трое за его плечом, неотступно глядящие мертвыми глазницами, терпеливо ждущие следующей ошибки, — а она непременно наступит, потому что Патрокл не способен не ошибаться. Потому что он живой, а они — нет, и совершенно несправедливо их сравнивать, но отцу ведь не объяснишь…

О них было не принято говорить, и Патрокл предпочел бы и вовсе о них не ведать, как не ведали младшие сестры, но однажды в гневе отец ударил этим знанием наотмашь, и с тех пор он не мог развидеть колючее сожаление в глазах Приама — потому что выжил и стал наследником именно Патрокл, а не те, трое, до него…

Он не любил вспоминать о них. Он очень старался вообще о них не думать, но когда все вокруг рушилось, именно мысль о братьях, сравнение с ними, раз за разом служила той хворостинкой, которая ломает верблюду хребет. Они не допустили бы ничего из того, что допустил он. Они были истинными наследниками их отца, не то что Патрокл — жалкая замена, невнятная черно-белая копия…

Еще утром у него была надежда. План действий, путеводная нить, оборвавшаяся в руках, оставившая с обожженными трением ладонями и с горьким привкусом пепла во рту. Белла отдала второй крестраж Регулусу — а новый хранитель взял и пропал без следа, да так, что даже леди Вальбурга, уж на что была упорная, не сумела отыскать концов. Реджи будто под землю провалился и загадочную чашу, вероятно, захватил с собой — вот только куда? Где младший Блэк погиб и кто именно его убил?.. И чаша… убийца забрал ее с собой или похоронил вместе с Регулусом? И мог ли за исчезновением Реджи стоять сам Лорд?

И эта обмолвка про Адский огонь… Неужели Лестрейнджи догадались, что имеют дело с крестражами, еще тогда? По всему выходило, что да, более того — что Рабастан нашел все-таки способ избавиться от них. Эх, Басти-Басти… жаль его почти до слез, Патроклу он импонировал — не так, как Рудольфус, конечно, но младший Лестрейндж тоже был неплохим парнем…

Следовало переговорить с Поликсеной — Патрокл доверял ее чутью, — но сестра так и не вернулась в Малфой-мэнор. Он хорошо понимал ее состояние — хоть Патрокл и провел в Азкабане всего ничего, но до сих пор иногда просыпался в тисках слепого ужаса, шаря по простыням руками, как шарил тогда по стенам и решетке, упрямо пытаясь найти выход из камеры… Вот ведь как бывает в жизни: он вышел на волю, а Лестрейндж — смелый и яркий, всеобщий любимец Лестрейндж, словно сошедший со страниц романа о рыцарях-разбойниках, — тот умер на безымянном острове посреди северного моря, бесчеловечно рано, и его тело сбросили в холодную воду, на корм рыбам. Но перед этим Рабастан сумел разгадать тайну Лорда и этим, возможно, спас жизни многих людей…

Адский огонь, ну надо же… Снейпу пришлось повторить все несколько раз, позволяя Патроклу и Люциусу изучить полученную информацию со всех сторон, и он даже ни разу не встал в позу — огромный прогресс по сравнению с тем, каким Патрокл помнил его в юности. Они впервые встретились лицом к лицу после многих лет холодной войны, и Патрокл ожидал привычной вспышки ненависти, разъедающей внутренности, но так и не дождался — видимо, действительно перегорел.

Если смотреть непредвзято, то на поверку «близкий друг» его сестры действительно оказался превосходным легиллиментом, Люций даже не приврал — Патрокл умел признавать чужие таланты, хотя по-прежнему едва терпел Северуса как личность. Надо было все-таки настоять тогда, на далеком пятом курсе Патрокла, и отвадить наглеца окончательно, но наследник Паркинсон решил, что одного сурового внушения маленькому полукровному оборванцу хватит с головой — и ошибся. Первая серьезная ошибка в его жизни, но далеко не последняя…

Патрокл устало потер лоб, чувствуя непреодолимое желание лечь прямо тут, на холодный мраморный пол, закрыть глаза и больше никогда их не открывать. Слабак — верно говорила maman. Тряпка и размазня… Но Патрокл, уж на что был слаб, родился и выжил, в отличие от тех, кто шел перед ним, и это должно было хоть что-то да значить. Он упрямо стиснул зубы и зашагал дальше, борясь с соблазном снова закрыться в кабинете, исчезнув для всего мира. Впрочем, почему бы и нет? Им всем будет лучше без него: Поликсена ведь прекрасно справлялась, да и дочка выросла на зависть прочим… Его семья выплывет и, возможно, куда успешнее, чем с ним у руля…

И подумалось, что отец был все-таки прав: он, Патрокл, никогда не станет достойной заменой ни ему самому, ни своим нерожденным братьям. Они, эти безымянные сыновья, так и не увидевшие дневной свет, жили в памяти Приама, в его воображении, высокие и сильные, красивые и умные, талантливые — куда лучше живого и несовершенного, такого уязвимого Патрокла. С мертвыми невозможно тягаться, как ни старайся. И все равно Патрокл старался, он очень, очень старался, но отцу всегда было мало…

Не такой умный, как Пандора. Не такой сильный, внешне и внутренне, как Поликсена. И это даже не говоря о них, о тех троих, тенью стоявших за его плечом с самого рождения. И кому пожалуешься, кому объяснишь, что это совершенно несправедливо? Ревновать к младшим сестрам и нерожденным братьям — это ли не признак слабости? Один Люциус понимал его, да и тот не до конца, потому что, несмотря на все фанаберии Абраксаса, все же был единственным и горячо любимым ребенком…

Патрокл повернул за угол и замер в нерешительности, заметив свет из-под двери в Зеленую гостиную. Розабелла… жена. Патрокл думал, что никогда не привыкнет, никогда до конца не примет, что жизнь можно разделить с кем-то, кроме Каролины, — и все же свыкся с переменами до постыдного быстро. Розабелла была совсем другой, и с ней можно было притвориться, что для них обоих это первый брак, дав ранам прошлого наконец затянуться, — позорный самообман, недостойный мужчины, но у Патрокла больше не было ни сил, ни желания стремиться и превозмогать, пытаясь доказать тени отца, что он все же достоин занять его опустевший трон.

Приам Паркинсон давно мертв, а Патрокл еще жив — большая разница.

Он подошел к двери, постучал и вошел. Розабелла с ногами сидела на диване, обитом зеленым плюшем, и смотрела в огонь камина. Блики пламени играли на черных волосах, золотили их, и у Патрокла на миг перехватило дыхание.

— Мессир мой муж, — насмешливо промурлыкала Розабелла, кивком приглашая его сесть рядом. — Как дела?

— Отвратительно, — внезапно для себя пожаловался Патрокл и сел напротив, ослабил галстук, расстегнул и вытащил запонки, положив их на низкий кофейный столик по правую руку. Розабелла улыбнулась так, как умела только она, самым краешком губ, и Патрокл поймал себя на том, что в груди разливается приятное тепло. Он совсем ничего не ждал от их союза, кроме прагматичных выгод, но все равно привязался к этой необычной женщине — и пожалуй, на ее вкус Патрокл был слишком холоден и рационален, но иначе он не умел…

За нее стоило сражаться. И за их нерожденного ребенка, в чье существование Патрокл до сих пор не мог до конца поверить, хотя умом понимал, что тот родится уже летом. И за Панси, с которой следовало бы объясниться, но он никак не мог подобрать нужных слов. И за Поликсену, его незаменимую, воинственную и такую ранимую сестру. За Люциуса со всем его семейством — вот уж кому повезло так повезло, причем с первого раза, всегда был удачливым… и, пожалуй, за Гарри Поттера тоже. Чисто по-человечески он Патроклу нравился, да и дамы семьи Паркинсон к нему очень привязались… хотелось расстараться и уберечь мальчишку хотя бы ради них.

Вот только как?..

— Странно, правда? — сказала Розабелла, глядя на языки пламени, и в ее голосе прозвучало насмешливое изумление. — У нас будет общий ребенок, а мы так плохо друг друга знаем. О чем станем говорить?

— С Маттео было иначе? — неожиданно для себя спросил Патрокл, и Розабелла кинула на него долгий взгляд из-под тени ресниц, от которого немедленно бросило в жар. — Прости, можешь не отвечать.

Уж лучше и вправду не отвечай, подумал он, отводя глаза. Патрокл совсем не хотел слушать о первой любви нынешней супруги, как не желал делиться с ней собственными воспоминаниями о Каролине. Пускай прошлое похоронит уже своих мертвых, чтобы живые наконец могли провести приятный вечер вместе, в кои-то веки не чувствуя, как между ними роятся тени ушедших: первой жены и самого первого мужа, а еще его, Патрокла, отца и неродившихся братьев — тех самых, которые должны были быть хитроумнее и успешнее него, которые непременно привели бы род к славе. Неужели, ну неужели он просит слишком многого — просто минуту покоя?..

— С Маттео действительно было иначе, — промурлыкала Розабелла, и Патрокл недовольно поджал губы и отвел глаза. Он плохо помнил Забини: грива черных волос с проседью и вдовьим мыском на лбу, орлиный нос, дорогие костюмы и неизменные красные розы в петлице — видимо, в честь жены… Эксцентричный иностранец, которому Лорд благоволил — не иначе как Риддлу льстило, что у него в услужении оказался самозваный потомок римских патрициев. Мнил себя императором, что ли? — Я прекрасно знала Маттео… потому что выросла в его доме.

Патрокл повернулся к ней, удивленно подняв брови, и Розабелла фыркнула, как кошка.

— Меня прочили в невесты его старшему сыну, — деловито пояснила она, притворяясь, что не видит в своих словах ничего из ряда вон выходящего. — Когда мне исполнилось тринадцать, меня с компаньонкой отправили в дом Забини в Риме — это традиция, невеста растет вместе с женихом: учит местный язык и притирается к будущему супругу…

Патрокл слушал ее, а сам думал о дочери. Уже летом Панси исполнится тринадцать, и летом же следовало бы заключить помолвку. Люциус наверняка захочет устроить пышный праздник, но это будет пир во время чумы, а значит, надо его как-то переубедить…

— У меня была прекрасная комната с двумя балконами: один выходил в сад, а второй — на пьяцца Барберини⁽²⁾… и пони, гнедой в белых яблоках, а грива у него была седая, — продолжила Розабелла, и Патрокл внимательно взглянул на нее — он еще ни разу не слышал в голосе жены такой мечтательности. — А еще украшения: кулон с тюльпаном из александрита и серьги-подвески с рубинами. У меня никогда таких не было, и я чувствовала себя настоящей принцессой: наконец-то я жила жизнью, о которой мечтала, и все казалось таким радужным, таким воздушным… Я задыхалась от счастья. Угадаешь, что случилось дальше?

— Разрыв помолвки или ранняя кончина жениха, — цинично предположил Патрокл, облокачиваясь удобнее о спинку дивана. — Сколько тебе было?

— Семнадцать, — вздохнула Розабелла и накрутила на палец упругий смоляной локон. Патрокл никогда не мог понять, где заканчивается игра и начинается настоящая откровенность, — и вопреки доводам благоразумия ему даже нравилась эта неопределенность. — Джулиано вернулся из университета в Пизе с другой девушкой, простой магглорожденной без гроша в кармане. Разразился скандал, но Маттео всегда прощал наследника… Я помню, как после очередного объяснения с Джулиано будущий свекор пришел ко мне, чтобы поговорить, — от готов был сгореть от стыда. На правах главы семьи Маттео предложил щедрые отступные и пообещал, что моя репутация не пострадает, но это была ложь — все узнали бы, что меня бросили у алтаря, и ради кого?

— Этот Джулиано полный кретин, — проворчал Патрокл, и Розабелла усмехнулась краешком губ и погладила его руку кончиками пальцев — едва уловимое движение, похожее на взмах крыльев бабочки.

— Я совсем не хотела уезжать из Рима обратно в Испанию, в наш бедный дом в Эстремадуре, — от своего пони и из этой чудесной комнаты с двумя балконами… И тогда я предложила альтернативное решение, — скулы Розабеллы обозначились резче, а в глазах появилось что-то темное, непримиримое, и Патрокл поймал себя на том, что любуется ею. Странное, полузабытое чувство — восхищаться собственной женой. — Маттео давно овдовел, и я убедила его взять меня в супруги. Я должна была стать госпожой Забини и стала ею… Я всегда получаю то, что хочу.

— И тем не менее Джулиано до сих пор жив, разве нет? — разговор зашел на тонкий лед, но Патрокл впервые чувствовал себя настолько близко к Розабелле, и эта близость кружила голову. — Неужели ты не хотела бы, чтобы все досталось Блейзу?

— Овчинка не стоит выделки, — недрогнувшим голосом сказала она, но помолчав, добавила другим, опасно мягким тоном: — Мой Ромео несчастен со своей магглорожденной Джульеттой, и мне доставляет немалое удовольствие наблюдать за его страданиями… К тому же, после Джулиано наследство перешло бы к его братьям, а к ним я питаю сентиментальную привязанность — в конце концов, они росли у меня на глазах и ничего плохого мне не сделали.

Розабелла помолчала, глядя куда-то ему поверх плеча и добавила очень грустно — так, что у Патрокла защемило сердце, и он снова не понял, что видит на самом деле: талантливую актерскую игру или запредельную, притягательную откровенность.

— Я не чудовище, Патрокл, что бы обо мне ни говорили.

— Лукавишь, — укоризненно покачал головой он, и Розабелла снова улыбнулась — кошка, играющая с мышкой, то и дело поддевая ее то мягкой лапкой, то острым коготком. — Половина казны Ставки, которую ты принесла в приданое, и наследство твоих почивших мужей…

— Лучшие друзья девушки — галлеоны, — вздохнула Розабелла и пошевелила пальцами на ногах. Это смотрелось так невинно, так трогательно, что Патрокл поймал себя на том, что хочет одновременно прикоснуться к ним и зааплодировать ее артистизму. — Когда Маттео отправили в Азкабан, он успел сообщить мне, где спрятана казна. В суматохе ареста он взял с меня клятву никому и ни за что не выдавать эту тайну — и когда в наш дом пришли и намекнули, что Маттео умрет, если я не стану сотрудничать, у меня не осталось выбора. В конце концов, мне надо было думать о Блейзе… Я сказала, что не знаю, где казна, и осталась вдовой всего в двадцать с хвостиком.

— Он был настолько предан Лорду? — поразился Патрокл, и Розабелла опустила голову, отчего на ее лицо упала тень.

— Маттео был отпетым романтиком, — тихо сказала она, глядя на свои руки с сомнением, словно опасалась увидеть на них проступившую кровь. — Он клялся Лорду во что бы то ни стало сохранить казну и верил, что вскоре тот вернется. За пару месяцев до падения Лорда мы крупно поссорились: я настаивала на том, чтобы уехать в Италию. Он отказался — сказал, его предки умирали, но не отступали. Цитировал по памяти стоиков: Марка Аврелия, Сенеку и Эпиктета… Наш лидер был тот еще плут и читал людей как открытую книгу — он очень удачно выбрал себе казначея…

— И тем не менее, вторую половину казны он доверил Малфоям, а не вам, — озвучил Патрокл свою давнюю догадку, и Розабелла, поколебавшись, кивнула.

— У нас хранился неприкосновенный запас, а Малфои занимались рутинными операциями и потому держали деньги в обороте. К тому же, Лорд никогда не положил бы все яйца в одну корзину, как бы ни доверял Маттео. Иногда мне казалось, что он считал моего мужа блаженным. Мордред, иногда Маттео казался блаженным даже мне…

— Зачем тебе понадобилось выходить замуж снова, да еще столько раз? — не удержался Патрокл, и Розабелла прикрыла выдающийся живот ладонью, будто щитом. Ему стоило бы остановиться, но Патрокл чувствовал, что подобрался к чему-то важному. — В твоих руках было целое состояние. Я понимаю, что ты была еще очень молода, но повторные браки вроде бы не в твоем характере. Или я ошибаюсь?

— Во-первых, я не могла использовать эти деньги, потому что этим выдала бы себя, — сухо сказала Розабелла, отвернувшись к камину. — За казной по-прежнему шла охота, причем как со стороны Министерства, так и со стороны бывших соратников Маттео. Мне надо было на что-то жить и растить Блейза, причем в чужой стране, вдали от семьи. Ну а во-вторых… когда мне исполнился двадцать один год, кое-что случилось.

Патрокл словно наяву увидел эту грань — черту в их разговоре, переступив через которую они уже не смогут вернуться к прежним отношениям наутро. Что бы это ни было, оно давило на Розабеллу, разъедало ее изнутри. Патрокл мог бы отступить — сменить тему, отшутиться, сделать вид, что ничего не понял, — и она приняла бы подачу, но этот вечер с его откровенностью на грани фола больше никогда не повторился бы.

— И что это было? — решился он.

— Горькое наследство. Моя семья необычна даже по меркам волшебного мира, — криво усмехнулась Розабелла и зябко обхватила себя руками. — Мои предки были придворными магами Их Католических Величеств, Фердинанда и Изабеллы⁽³⁾, и помогли им завершить Реконкисту⁽⁴⁾. Маги-католики… странное сочетание, правда? Об этом умалчивали, чтобы не дразнить Святой Престол, но Фердинанд и Изабелла отлично понимали, что без лояльных волшебников они никогда не победили бы магов Гранадского эмирата⁽⁵⁾.

— Я этого не знал, — с интересом заметил Патрокл, и Розабелла пожала плечами.

— Британцы редко вникают в дела континента, тем более в такую седую древность.

Она замялась, но затем продолжила не своим голосом — деревянным и безжизненным:

— Когда испанцы начали колонизацию Нового Света, выяснилось, что коренные народы тоже не чужды колдовству. Тогда один из моих прародителей пересек океан, чтобы магией и сталью отстаивать интересы короны, как прежде. Ты даже мог слышать о нем.

— Только не говори, что это был Кортес⁽⁶⁾, — нахмурился Патрокл, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Это было странное ощущение, что-то между предвкушением и опаской, словно он слушал страшную сказку. — Больше никого из конкистадоров я не знаю.

— Слава Мерлину, не он, — с невеселым смешком покачала головой Розабелла. — Мой предок был попроще, но все равно натворил дел. Эрнандо де Сото… ты совсем не слышал о нем, правда?

Патрокл покачал головой, и она продолжила:

— Ему было велено пригласить последнего императора инков, Атауальпу, на мирные переговоры. Но когда император явился, мой предок нарушил слово и захватил того в плен. Инков вынудили собрать выкуп — наполнить зал от пола до потолка серебром и золотом, — и долгие месяцы они свозили конкистадорам все, что у них было, чтобы спасти своего правителя. Тем временем Эрнандо и его пленник сдружились, и Атаульпа простил моего предка за подложное посольство… но когда зал был наконец заполнен, Эрнандо и его командир, Франсиско Писарро, снова нарушили слово — они решили казнить императора. Перед смертью Атауальпа раскаялся в своем добросердечии и проклял обоих.

Патрокл поймал себя на том, что задержал дыхание, и медленно выдохнул, повел затекшими от напряжения плечами. Перед глазами вставали кровавые отсветы давно отгоревшего костра.

— И что же Атауальпа пожелал твоему предку? — спросил он не своим голосом. Во рту пересохло, и Патрокл автоматически облизал губы.

— Потерять всех близких, — тихо сказала Розабелла. — Родителей, брата, жену и детей — всего их было шестеро, — и обязательно одного за другим. Похоронить их и остаться одному, потому что по мнению императора Эрнандо больше не заслуживал чужого доверия.

— Де Сото как-то обманул проклятье, правда? — предположил Патрокл, всегда ожидавший самого худшего. Розабелла кивнула как-то совсем потерянно, и он на мгновение увидел на ее месте маленькую девочку — такую, какой она была, когда отец или мать рассказывали ей эту леденящую кровь историю в первый раз. — Что он сделал?

— Эрнандо был талантливым магом. Он сумел отложил действие проклятья, передав его по наследству. Вместо того, чтобы потерять всех близких, он обрек на это одного из своих потомков, первенца семьи.

— Шестеро, — внезапно понял Патрокл. — Твои мужья.

— Я росла, слыша эту легенду, — призналась Розабелла. — Никто до конца не понимал, как Эрнандо провернул этот трюк; мы надеялись, что за столько веков проклятие рассеялось или что оно было просто мифом. Но как-то ночью я проснулась в холодном поту — во сне я слышала голос Атауальпы, твердивший одно и то же, раз за разом, и хотя он говорил на мертвом языке, я доподлинно понимала его слова. Я не могла рисковать Блейзом…

— И вышла замуж вторично, — подхватил Патрокл.

— Шестеро близких… Первым я выбрала пожилого мага, который одной ногой стоял в могиле, — сказала Розабелла, поджимая губы. — Я стала его женой — и это сработало раз и другой… А затем сезон охоты открыли уже на меня — аферисты всех мастей полагали, что я легкая добыча. Со смертью седьмого мужа⁽⁷⁾ я выплатила долг убитому императору и смогла снова спокойно спать по ночам. Наверное, я ужасный человек, но я никак не могла позволить Блейзу пострадать.

— Он знает? — сочувственно спросил Патрокл.

— Нет, — быстро ответила Розабелла. — И никогда не узнает. Я и так слишком тряслась над ним, душа опекой, но это не дело — Блейз вырастет и будет мужем и отцом, а значит, ему пора учиться жить своим умом. Я сделала для него все, что могла: старый долг уплачен сполна, проклятье его не коснется. И за его магию я совсем не переживаю — вы напрасно старались с тем ритуалом, я вовсе не собиралась никого травить…

— Как же так? — против воли развеселился Патрокл, и Розабелла хищно прищурилась, но в уголках ее губ играла понимающая улыбка. — О тебе идет такая слава… Полый перстень с кантареллой по рецепту Лукреции Борджиа⁽⁸⁾! Проявители ядов бессильны перед Черной Вдовой Забини!

— Люди искали приемлемое объяснение — и нашли его, — улыбнулась Розабелла уже в открытую. — Я не возражала: когда тебя опасаются, то думают дважды, прежде чем донимать. К тому же… я ведь действительно убила их, Патрокл, пускай и не добавляла яд в бокал.

Он молча накрыл ее руку своей. Охотники за приданым, попавшие в собственную ловушку, не вызывали у него особого сострадания.

— Но слышать эти сплетни было ужасно смешно, — добавила Розабелла, после секундного колебания все-таки переплетя с ним пальцы. — Рецепты Лукреции Борджиа… откуда им было взяться у простой девочки из испанской Эстремадуры, из обедневшего рода конкистадоров? Люди слышали итальянское имя, доставшееся мне от мужа, и выдумывали небылицы, но никто даже не вспомнил, что сама я не имею к Италии никакого отношения.

— Имя? Не фамилию? — уточнил Патрокл, и Розабелла хмыкнула.

— Проговорилась, ну надо же, — с заметным удивлением признала она. — Перед свадьбой Маттео переименовал меня. «Прекрасная роза» — очень романтично, как раз в его духе… но когда-то давно меня звали Химена. Химена де Сото Васкес. Англичане язык бы сломали — то ли дело звучное «Розабелла Забини»… Тайна и опасность, страсть и тревога. La Belle Dame sans Merci⁽⁹⁾…

Патрокл кивнул, примеряя старое-новое имя на женщину, сидевшую напротив. И эта женщина — Химена из гористой Эстремадуры, из обедневшего рода конкистадоров, выгрызшая себе будущее зубами, старательно создавшая себя почти с нуля, — внезапно стала ему понятнее, проще и одновременно милее, чем ее изысканная маска.

— Пойдемте спать, миледи, — мягко сказал Патрокл, вставая и увлекая за собой Розабеллу — или Химену? — Мы с вами заслужили немного покоя.

Примечания:

PayPal, чтобы скрасить мои суровые будни: ossaya.art@gmail.com

Карта для тех же целей: 2200700436248404

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

История Атауальпы и Эрнандо де Сото основана на реальных событиях.

Кратко из вики: "В 1531 году принимал участие в походе Франсиско Писарро против инков. Писарро сделал де Сото одним из своих капитанов. Когда Писарро и его люди впервые столкнулись с армией Атауальпы у Кахамарки, Писарро послал де Сото с пятнадцатью людьми пригласить Атауальпу на встречу. Когда Писарро на другой день напал на Атауальпу, де Сото был во главе одной из трёх групп солдат. Испанцы захватили Атауальпу. Де Сото был послан в лагерь армии инков, где его люди разграбили палатки Атауальпы.

Испанцы держали Атауальпу в плену в Кахамарке в течение нескольких месяцев в то время, как комнату наполняло золото и серебро для его выкупа. В течение этого плена де Сото подружился с Атауальпой и научил его играть в шахматы. К тому времени, как выкуп был готов, испанцев встревожили слухи о наступлении армии инков на Кахамарку. Писарро послал де Сото с четырьмя солдатами на разведку. В отсутствие де Сото испанцы в Кахамарке решили убить Атауальпу, чтобы предотвратить его спасение армией инков. Де Сото вернулся позже сообщить, что он не мог найти признаков армии в этом районе. После казни Атауальпы Писарро и его люди направились в Куско, столицу империи инков".

1) Супруга Одиссея, ждала его двадцать лет

Вернуться к тексту

2) Вики: «площадь в историческом центре Рима, расположенная между Квиринальским холмом и Садами Саллюстия»

Вернуться к тексту

3) Вики: «свадьба Фердинанда и Изабеллы в 1469 году положила основу объединению королевств Арагона и Кастилии и Леона, которое в свою очередь привело к созданию современной Испании». Титул «католических королей» они получили от папы Александра VI, в миру Родриго Борджиа.

Вернуться к тексту

4) Вики: «Реконкиста — длительный процесс отвоевывания христианами земель на Пиренейском полуострове, занятых маврскими эмиратами, завершилась при Фердинанде и Изабелле в 1492 году».

Вернуться к тексту

5) Сдача Гранады ознаменовала собой конец Реконкисты

Вернуться к тексту

6) Один из самых известных конкистадоров, покоритель Мексики

Вернуться к тексту

7) Первым был Маттео, и он не входил в число жертв проклятия. Затем — шестеро мужей-однодневок, следовательно, последний из них был для Розы седьмым мужем.

Вернуться к тексту

8) Дочь того самого Родриго Борджиа, папы Александра VI. Ей, а также ее отцу и брату Чезаре, безосновательно приписывали изобретение и широкое использование яда «кантарелла».

Вернуться к тексту

9) фр. Безжалостная красавица — отсылка к героине из поэмы Джона Китса (https://ru.wikipedia.org/wiki/La_Belle_Dame_sans_Merci)

Вернуться к тексту

Примечания:

Ну что, после тяжелых первых глав у нас небольшая отдушина :)

Надеюсь, вам понравится, буду рада комментариям ❤️

Саундтрек к части Сири: https://www.youtube.com/watch?v=iSyN5ge0i2g

Сириус вскинулся рывком, загнанно дыша. Вытер пот со лба тыльной стороной ладони — пальцы дрожали, — затем откинулся обратно на подушки и какое-то время лежал, заложив руки за голову и глядя в почти невидный в темноте потолок. Из-за плотных штор не было ясно, наступило ли утро, но Сири подозревал, что еще нет: после этого сна он всегда просыпался ровнехонько с первым лучом солнца.

Постепенно его глаза привыкли к полумраку, и Сириус прищурился, находя взглядом резную розу с отсутствующим лепестком: он знал этот потолок как свои пять пальцев, потому что когда-то, еще мальчишкой, любил пробираться сюда и валяться на огромной родительской кровати, представляя ее пиратским фрегатом, а себя — бравым корсаром. Теперь эта спальня по праву принадлежала ему, и она могла снова стать супружеской, если на этот раз он все сделает правильно.

Буквально перед самым пробуждением Сири снова снился восхитительно приятный сон, тот самый, который он видел почти каждую ночь в своей азкабанской камере — в ее тишине, мраке и пробирающей до костей сырости. Он до сих пор чувствовал на лице невесомое прикосновение чужих пальцев.

Сон этот всегда развивался по одному и тому же сценарию, но никогда ему не приедался. В час волка к нему приходила женщина и открывала решетку без ключа, абсолютно беззвучно. Она опускалась рядом, прямо в грязную, свалявшуюся солому, укладывала его голову себе на колени и гладила Сири по волосам — да так ласково, что от сдавленных рыданий разрывалась грудь и впору было сдохнуть на месте, захлебнуться в этом безбрежном море счастья. Сири словно наяву ощущал мягкость ладоней и чуткость длинных пальцев и ловил их во сне губами, прижимался заросшей щекой, безмолвно умоляя женщину побыть с ним хотя бы еще немного. Она оставалась рядом на всю долгую ночь, отгоняя бесчисленные кошмары одним своим присутствием, но растворялась в первых же лучах солнца — до следующей ночи.

Если бы Сириуса спросили, почему он сумел выжить в Азкабане, пока другие, крепче и умнее, покорно умирали, он ответил бы, что все дело в мести — но это была бы только половина правды. Была у него и вторая, очень личная, причина — этот невозможно прекрасный и дразнящий сон, который не удалось похитить даже дементорам.

Сперва Сири мнилось, что к нему приходит маменька, затем — что тетя Дорея, пока однажды ему не привиделись новые, неожиданные черты, и за эту сумасшедшую идею Сириус ухватился зубами и когтями.

С тех пор глаза у его отрады были с кошачьей зеленцой, а улыбка — та самая, которая в жестокой реальности доставалась кому угодно, только не ему. И хотелось верить, что вопреки всему — побегу из дома и отказу от брака, — невеста все-таки ждет его где-то там, в большом мире за ненавистной азкабанской стеной. Сириус не знал, когда и как он выйдет, да и настанет ли этот чудный денек вовсе, но продолжал упрямо цепляться за надежду вернуться и все-все исправить. Повиниться и объясниться, вымарать давнюю ошибку, стоившую ему безумно дорого. Получить второй шанс, возможность прожить жизнь, так бездарно отброшенную в сторону, — и чтобы обязательно вместе с Поликсеной.

Эти глупые мечты спасли Сириуса едва ли не больше аниформы — позволили бросить якорь на пути к окончательному безумию. Но когда Сири все-таки вышел на свободу и немного окреп, все оказалось куда сложнее, чем он представлял из азкабанской камеры. В этом незнакомом, совершенно чужом мире были физическое нездоровье и сложные интриги бывших врагов и бывших друзей, ну а финальной авадой в лоб — крестражи проклятого упыря, о которых его просветили заговорщики в Малфой-мэноре… Дурацкая все-таки у него судьба: если не тюрьма, так война…

По коже пробежали мурашки, и Сириус невольно поежился, невзирая на теплое одеяло. Какая же это должна быть дрянь, какая мерзость, если даже очарованный самозваным Лордом братец не просто отшатнулся — а пошел на предательство, костьми лег, чтобы только уничтожить своего кумира с концами. Со всякими темными делишками Блэки всегда были на «ты» — когда-то Сириус гордился тем, что и в этом вопросе тоже оказался белой вороной, а теперь вот остро жалел. Идиотом себя чувствовал — ну надо же было так не подфартить магической Британии, что проблему крестражей придется решать именно ему, самому никчемному из Блэков…

Конечно, до совершеннолетия ничему серьезному их толком и не учили — кроме техники безопасности разве что. Да и после вводили в курс дела постепенно, позволяя набраться опыта и набить шишек — в противном случае, род загнулся бы еще века назад, с их-то семейным темпераментом… И все равно это никак не могло послужить Сириусу оправданием. Он специально пренебрегал обучением, бравировал нарочитой безграмотностью — и теперь совсем не знал, как быть и куда бежать.

Крестражи… Вопиющее нарушение одного из основных законов природы. Даже вчерашний школьник Реджи проникся тем, насколько мерзкой штукой они были. Проникся — и безропотно взялся за гуж, молча и без жалоб, его умненький и обстоятельный младший братец… И может, маменька все же была права, передавая право наследования именно ему…

Сириус стиснул зубы, потому что при одной мысли о брате в горле зародился глухой и тоскливый скулеж. Реджи-Реджи… такой умный и такой глупый. Сири мог понять, почему тот не пришел за помощью к нему — они никогда толком не ладили, хотя в глубине души Сириус все-таки любил этого занудного засранца, — но почему маменькин сынок Регулус не обратился к Вальбурге? Почему не поставил в известность отца? Хотел сперва разобраться сам? Это было вполне в его стиле, Реджи всегда был тихушником с планами на все буквы алфавита…

Где теперь лежат его кости? И есть ли у идеального младшего братишки могила — хотя бы маленький безымянный холмик в лесу?..

Тогда, чудным душистым летом 79-го, когда после пьяного спича Сириуса на свадьбе друзей терпение маменьки наконец лопнуло, Сири ужасно злился на брата. Он привык к тому, что любые выходки заканчиваются пшиком: ну побесится маменька, ну кинет в него вазой, подумаешь… В глубине души Сириус всегда знал, что в любой момент сможет вернуться и что двери Гриммо распахнутся перед ним по первому слову, — а тут вдруг засомневался. Он по-прежнему оставался урожденным Блэком и старшим сыном своих родителей, но больше не был наследником и женихом Поликсены… не нужен был, в общем. И вроде бы все к тому шло, и именно этого Сири так упорно добивался, но когда оно все-таки случилось, вдруг остановился и крепко призадумался — занятие для него непривычное.

А затем Реджи пропал без вести незадолго до собственной свадьбы, назначенной на середину осени. Как в воду канул — и в поисках брата Сириус перевернул вверх тормашками весь Лондон. Он собирался даже явиться на Гриммо с повинной и объединить силы с родителями, но всюду опоздал: в декабре, в разгар эпидемии драконьей оспы, умер отец, а маменька подняла щиты и заперлась внутри. Теперь понятно, почему: готовилась к мести за Реджи, обхаживала братьев Лестрейнджей и старшего Малфоя, — а тогда не было понятно ни драккла. Так и вышло, что Сири потоптался на пороге дурак дураком и с поджатым хвостом возвратился в охотничий домик дяди Альфарда… Пить, кутить, сражаться — и все время, каждую дракклову секунду, думать, что стоило ему уйти, как все тут же рухнуло, как карточный домик. Регулус из его кошмаров был всюду прав: Сириус должен был остаться. Обязан был взять на себя ответственность… Вырасти уже наконец.

И вот он вырос — как дурацкий бонсай, скособоченным, — и ставки выросли вместе с ним. И больше некуда бежать и свалить собственную ношу тоже больше не на кого…

Во всей этой безумной круговерти был только один несомненный плюс: невеста, к которой Сириус возвращался из небытия, его полумечта-полуявь, оказалась вовсе даже не невестой, а сразу законной женой. От всех этих перемен впору было рехнуться заново или и вовсе выйти в окно, но Азкабан, хотя и отобрал у него почти все, дал Сири кое-что взамен. Непривычное для него терпение. Чуточку мудрости. А еще готовность ждать — сколько понадобится, хоть целую вечность: ему больше некуда было торопиться.

Когда-то Сири спешил жить, любить и жадно искать все новые и новые удовольствия — и чтобы обязательно побольше, послаще, поярче, — но парадоксальным образом заточение научило его отличать наносное от по-настоящему важного.

И Поликсена совершенно точно относилась ко второму.

Он очень боялся напортачить с ней, как тогда, а значит, нужен был солидный план — еще одна штука, которой прежний Сири себя не утруждал. Потому перво-наперво он тщательно обдумал все, что произошло за годы его отсутствия и за месяцы после возвращения, и наконец пришел к выводу, что в мире оставались только три константы.

Во-первых, к его разочарованию, они с Паркинсон по-прежнему не могли найти общий язык. Тем не менее Сириус не спешил опускать руки: на этот раз все могло получиться как надо. На его стороне были обстоятельства и устои, те самые ветряные мельницы, с которыми Сири когда-то так упоенно сражался: они женаты и вместе воспитывают ребенка, который Поликсене дорог. Гарри она точно не оставит — уж это Сири успел прояснить. Он не до конца понимал, когда и как бывшая невеста успела прикипеть к его крестнику, но все равно был благодарен ей за заботу о парне — сыне людей, для Поликсены не важных и не особо приятных, но родных для него самого.

Из этого проистекал важный вопрос: зачем вообще ей понадобилось выходить за Сириуса замуж, да еще таким изощренным способом? Только ради права опеки над Гарри? С Поликсеной не бывало просто, и Сири полагал, что теперь знает полный ответ: дело было еще и в его собственности, как бы обидно это ни звучало. В свете возможного возрождения Волдеморта Поликсена хотела во что бы то ни стало сохранить Гарри жизнь, и проще всего было это провернуть, спрятав мальчишку на Гриммо. Сириус поступил бы так же, случись нужда, и было приятно осознавать, что хотя бы в этом их мысли совпадают. И, если он прав, это была еще одна причина для благодарности, хоть и с горьким привкусом: все-таки не ждала, какой бы наивной ни была такая надежда…

Помимо этого, оставалось еще кое-что — и, пожалуй, самое важное. Сири не был гением, как некоторые носатые, но и дураком не был тоже и вполне мог сложить два и два. Его торжественная амнистия случилась ровнехонько после свадьбы: видимо, кто-то в оппозиции к Паркинсонам потянул за нужные ниточки — и заживо похороненный Сириус Блэк внезапно вышел на волю. А это значит, он обязан Поликсене не только жизнью, но и долгожданной свободой…

Блэки платят свои долги, и он отплатит ей тем, что станет по-настоящему хорошим мужем, лучшим мужем, какого только можно пожелать. Впереди у них была долгая совместная жизнь, и Сириус намеревался постараться на славу и сделать эту жизнь счастливой — лишь бы Поликсена дала ему такую возможность. Впрочем, шанс был, и немалый…

Думать так было цинично, но Сири не понаслышке знал, что менять статус-кво — тяжелый труд; еще бы ему не знать, учитывая, что он потратил на это неблагодарное дело всю юность. Если у Поликсены не будет по-настоящему веской причины, чтобы взбрыкнуть, если лично он, Сири, не даст ей никакого повода — то она почти наверняка останется с ним. Такова уж человеческая натура, люди склонны к инерции… и Поликсена сперва останется, а затем постепенно оттает и привыкнет: и к нему, и к угрюмому колориту Гриммо, и к заботе Кричера, — как привык сам Сириус, а ведь он был упрямее гиппогрифа. К тому моменту Сири успеет узнать ее намного лучше и подобрать к ней ключик, сумеет воплотить в явь свою лихорадочную мечту…

К сожалению, существовало мордредово «во-вторых»: вокруг Поликсены по-прежнему увивался Снейп, и вот эта конкретная новость Сириуса совсем не порадовала. Опечалила, скажем прямо, и вздыбила шерсть на холке Бродяги, до поры до времени спавшего внутри. Он уже видел Северуса вскоре после своего освобождения, но почему-то не придал его визиту на Гриммо особого значения. А теперь вот сопоставил пару фактов — и всерьез насторожился.

Сириус хорошо понимал, что с его заключением для всех остальных время не остановилось. Он догадывался, что у Поликсены было «прошлое» — в конце концов, с момента его побега из дома прошло ни много ни мало шестнадцать лет, одиннадцать из которых Сири провел за решеткой. Он совсем не ожидал, что невеста будет самоотверженно хранить целомудрие, — не та натура, на ее месте Сириус тоже не стал бы куковать за пяльцами. Он считал, что готов к паре-тройке скелетов в шкафу, и даже смирился с наличием в жизни Поликсены Гиппократа Сметвика — хотя в дружбу между мужчиной и женщиной никогда не верил.

Но Северус Снейп был случаем особым. Кто знает — может, Сири и сумел бы переступить через давнюю вражду и скрепя сердце принять еще одного приятеля своей супруги, если бы не проклятый запах. Раньше, обоняя свежий грозовой аромат, который Поликсена приносила на Гриммо после выходных, Сири просто недоумевал: не такая уж и дождливая выдалась весна. Но затем столкнулся нос к носу со Снейпом в интерьерах Малфой-мэнора — и все тут же встало на свои места. Как любой зельевар, тот не мыслил жизни без чистящих чар, а потому пахло от Снейпа точно так же, как с некоторых пор от Поликсены, — проклятым озоном…

Каждые выходные, ну надо же. Как по расписанию. Очень хотелось прижать старого недруга к стенке и потребовать держаться подальше от чужой жены, но Сириус собирался сыграть вдолгую. Лобовая атака тут никак не годилась — он понял свою давнюю ошибку и не собирался снова раздавать ультиматумы направо и налево. Нужно было найти способ, который позволил бы ему остаться в глазах Поликсены «хорошим парнем», — трюк, никак не дававшийся прямолинейному Сири в Хоге.

Потому что оставалось еще и «в-третьих»: Сириус уже достаточно пришел в себя, чтобы взглянуть на свои чувства пристально и непредвзято. Пора было признать, что за прошедшие годы в его отношении к Паркинсон ничего не изменилось. Еще тогда, до Азкабана, Сири всерьез подозревал, что его уход из дома — большая ошибка, но почему-то верил, что у него полно времени, чтобы разобраться в себе и все исправить. Считал себя бессмертным, всемогущим и незаменимым… Заточение расставило все по своим местам — и Сириус намеревался прожить новую жизнь совсем иначе, не теряя даром ни минуты. И уж точно не в гордом одиночестве.

Так что этот гордиев узел следовало распутывать постепенно, и начать нужно было именно с Поликсены. Если что Сири и понимал в своей жене, так это то, что та терпеть не могла принуждения — а потому грядущий разговор должен проходить без давления, в спокойной и расслабленной обстановке. Сириус — то ли по характеру, то ли из-за охотничьих инстинктов Бродяги, — привык к резким движениям, а с ней нужно было действовать совсем иначе: мягко и исподволь. Так знакомятся с кошкой — не хватают ее рывком, а сперва протягивают руку, чтобы та привыкла к новому запаху и расслабилась, а потом уже сама, по своей воле, запрыгнула на колени…

Снейп не зря числился мордредовым гением и понял эту простую истину давным-давно, но Сири не спешил унывать: даже огромная фора далеко не всегда приводит к победе.

* * *

К пасхальным каникулам Джинни уже почти смирилась с тем, что в Хогвартсе невозможно уединиться. В заброшенные классы просачивались привидения и забредали хихикающие парочки; в библиотеке постоянно шептались и обменивались записками, а с потеплением еще и снаружи стало не протолкнуться — все спешили помесить ногами весеннюю слякоть и пощеголять без шапок и шарфов. Дурацкая романтика — как будто от нее есть хоть какой-нибудь прок…

Потому, когда Джиневра завернула за третью теплицу, куда порой приходила подумать в тишине и спокойствии, и застала в узком коридоре между стеклянными стенами Лонгботтома, она даже не удивилась. Странно было другое: Невилл просто стоял, заложив руки за спину, и задумчиво, с прищуром, смотрел на деревянную решетку, прислоненную к одной из стен, — так, словно пытался ее загипнотизировать.

— Привет, — буркнула Джинни и вяло помахала ему рукой. Лонгботтом кинул на нее косой взгляд и, подумав, кивнул. Тут же стало не по себе: Невилл был единственным второкурсником, которого Джиневра ну вот совсем не могла раскусить — он вроде был совершенно безвредным, но иногда глядел так, будто прикидывал, под каким именно растением лучше всего закопать труп.

Однако Шляпа, видимо, не зря отправила Джинни на факультет храбрецов, потому что уже через секунду она поймала себя на том, что спрашивает:

— Что делаешь?

— Трансфигурирую решетку, — помедлив, пояснил Лонгботтом — и было заметно, что он не горит желанием общаться.

— Без палочки? — уважительно уточнила она, и он снова кивнул. Джинни задумалась, подбирая следующую фразу. Говорить с Невиллом было совершенно невыносимо, каждое слово нужно было тянуть клещами, но Джиневра слишком устала быть одна. Ее попытки уединиться проистекали вовсе не из желания избежать общения — просто она больше не могла наблюдать за чужими дружными компаниями. Наблюдать — и страстно им завидовать…

Все оказалось совсем иначе, чем Джинни намечтала себе в «Норе»: первый курс был почти на исходе, но она так и нашла себе товарищей, что же касается Драко… Думать о Малфое было по-прежнему неприятно, но уже не так, как прежде, и Джинни заставила себя посмотреть правде в глаза: о Драко давно пора было забыть. У них уже никогда не будет вальса в Большом зале, и стать Джиневрой Малфой ей тоже не светит…

Мама жестоко ошиблась: ее любимая дочка вовсе не была самой умной, самой красивой и самой талантливой девочкой на всем белом свете. Мама хотела как лучше, но тем сокрушительнее оказалось столкновение с реальностью, в которой Джинни никак не находилось места. Ее не хвалили на уроках, кроме разве что Полетов, и не искали ее компании. Просто седьмая Уизли, еще одна рыжая голова за факультетским столом, отличавшаяся от братьев только полом и дурацкими овечьими кудряшками. Если завтра она возьмет и провалится сквозь землю — когда спохватятся, что Джинни больше нет, да и спохватятся ли вообще?

Джиневра правда не хотела обвинять маму, но ей все равно было обидно и горько. Чистокровные смотрели на нее свысока («семья Предателей крови!»), а детям из-за Барьера быстро наскучили однообразные рассказы о «Норе» и об Оттери-Сент-Кэчпоул. Артуровские легенды, на которых она выросла, тоже не вызывали у магглокровных интереса; и наоборот — несмотря на должность и увлечения папы, Джинни по-прежнему путала телевизор и телефон…

Можно было прибиться к Рону, но тот ни на шаг не отходил от своей белобрысой подружки из «воронов», и ему не было дела до младшей сестры. С близнецами разница в возрасте была слишком уж велика, к тому же с ними Джинни чувствовала себя третьей лишней. Ну не с Перси же дружить, в самом деле!

Она очень надеялась пройти отборочные в команду и найти друзей там, но когда они еще будут, те отборочные… и пройдет ли их Джиневра? Одно дело — летать дома на старенькой метле, зная, что братья всегда уступят и поддадутся, боясь прогневать маму; и совсем другое — соревноваться всерьез, да еще если за плечами соперников будут частные уроки, и оседлают эти соперники не медлительные школьные «Чистометы», а те же «Нимбусы» или «Молнии»…

— Тоже не находишь себе места? — неожиданно проницательно спросил Лонгботтом, и Джинни вздрогнула и вынырнула из мрачных мыслей.

— Так заметно, да? — поколебавшись, спросила она, и Невилл пожал плечами. Вообще в его немногословности было что-то успокаивающее, и Джиневра даже приободрилась. — Не понимаю, что я делаю не так. У тебя тоже нет друзей?

Невилл задумался. Обычно Джинни не любила долгие паузы, они ее ужасно бесили — но в этот раз после первого укола раздражения вдруг стало совершенно все равно. Ну нужно человеку хорошенько подумать, что ты тут будешь делать? Не хоровод же вокруг него водить… Она подошла ближе к стеклянной стене оранжереи, повернувшись к Невиллу спиной, и принялась рисовать в пыльных разводах человечка.

— У меня есть приятели, — наконец сообщил Невилл, и его интонация сказала Джиневре больше, чем слова. И вовсе он не тихоня, подумала она. Просто надо обращать внимание не на то, что он говорит, а на то, о чем молчит...

— А у меня — братья, — в тон Лонгботтому отозвалась Джинни, не поворачивая головы. — Видимо, потому мы и торчим тут в одиночестве.

— Если мы торчим тут вдвоем, это уже не одиночество, — педантично поправил Невилл, и Джиневра спрятала улыбку в уголках губ.

— Зачем тебе трансфигурировать решетку? — она повернулась к нему, заложив руки за спину, и качнулась туда-сюда на пятках. — Да еще и без палочки?

— Я хорошо лажу с растениями, профессор Спраут меня очень хвалит, — зашел издалека Лонгботтом. Он говорил медленно и обстоятельно, и еще недавно Джинни не поверила бы, что может спокойно слушать такой неторопливый рассказ. — И мне пришло в голову, что дерево, даже мертвое, — это ведь тоже растение. А значит, в теории оно должно откликаться мне лучше, чем любые другие материалы.

— Допустим, но зачем тебе, чтобы оно откликалось? — переспросила Джинни. — Ну трансфигурируешь ты решетку… во что, кстати?

Внезапно Невилл широко улыбнулся, и она ошеломленно заморгала, потому что улыбка красила его просто невероятно — словно в темной ночи загорался маяк. Неведомо куда исчезали пухлые щеки и лопоухость, и сразу становилось ясно, что Лонгботтом просто прячется за ними, когда не хочет, чтобы на него обращали внимания.

— Хочу устроить семье сюрприз, — безмятежно сказал он и, снова повернувшись к решетке, повел правой рукой. Прутья дрогнули и медленно поползли в стороны, раздвигаясь посредине. На лбу Невилла — между прочим, высоком лбу, и как Джинни раньше не замечала? — выступили мелкие капли пота. Наконец решетка снова застыла, разойдясь в стороны наподобие буквы «V». — Бабушка очень переживала, что я сквиб, так что на летних каникулах я покажу ей, чему научился. Пускай порадуется за меня.

— Ты — и сквиб? — удивилась Джиневра — и тут же отвела взгляд. Точно, Лестрейнджи и их печально известный налет… и Рон вроде бы упоминал, что Невиллу плохо дается Зельеварение и он даже берет уроки у Драко… Как ни странно, но впервые мысль о Малфое не задела внутри ни единой струнки. — Глупости! Ты кто угодно, но не сквиб. Беспалочковая трансфигурация — это же… это…

— Очень неожиданное умение для такого тюфяка, как я, — жестко сказал Невилл, снова становясь совсем незнакомым, и Джинни замолчала, глядя на Лонгботтома во все глаза. Так вот какой он на самом деле — как солнечный луч на острой кромке клинка… — Я тоже думаю, что мой сюрприз удастся на славу.

* * *

Деревенька была довольно неказистой: в лощине между двумя холмами пряталась дюжина извилистых улиц. К поросшим редкой травой склонам зябко жались однообразные домики, а у покрытой потемневшей брусчаткой площади вздымался шпиль церкви — единственного высокого здания на всю округу. Невеликие размеры деревни только подчеркивало то, что прямо напротив дома Божьего располагался паб «Висельник», с краю к площади примыкало отделение почты, и вместе эти три учреждения составляли весь центр здешней цивилизации. Даже больницы в деревне не было: приходилось обращаться к фельдшеру, а с чем-то посерьезнее — ездить в соседний городок Грейт-Хэнглтон. Школы не было тоже — расформировали за ненадобностью с десяток лет назад.

Все это Патрокл узнал, заняв в пабе стол у окна с видом на площадь и заказав кружку пива. Будь у него выбор, он выпил бы вина или вовсе чего покрепче, но в наличии было только пиво — накануне Литтл-Хэнглтон бурно отмечал какой-то местный праздник, и запасы бармена поиссякли. Пиво было темным, горьким и пенистым, а настроение паршивым, как раз под стать весенней слякоти снаружи, и оно ухудшалось с каждой минутой, проведенной в этой дыре.

Патрокл вздохнул, покачал головой и выпил еще. Перед ним расстилалась понурая жизнь по мотивам услышанного краем уха: кое-как отучиться в школе, затем найти работу в соседнем Грейт-Хэнглтоне, из года в год выращивать овощи в огородике, воскресным утром ходить в церковь, а сразу после службы пересекать площадь и заглядывать в паб. Там пить невкусное пиво и жаловаться на неурожай и подагру… а потом умереть от разрыва язвы, потому что фельдшер не сумел оказать помощь в нужном объеме, и упокоиться здесь же, на обветшавшем кладбище…

Ну а самым неприятным было то, что пока что Патрокл так и не сумел понять, почему Абраксас назначил встречу именно здесь — из всех возможных мест. Зачем вообще старшему Малфою понадобилось их рандеву? На ум приходило только одно объяснение, и Патрокл мысленно дал себе зарок больше никогда не доверять Люциусу в таких вопросах.

— Славный денек, — светски заметил наконец появившийся Абраксас, подойдя к столику Патрокла и величественно кивнув в знак приветствия. Судя по тому, что его эффектная мантия и длинные светлые волосы не привлекли ничьего внимания, на нем тоже были магглоотталкивающие чары. — Давно ждешь?

— Вам действительно это интересно? — скептически усмехнулся Патрокл, и Абраксас прищурил глаза и вернул усмешку.

— Нет, но я слишком хорошо воспитан, чтобы не спросить, — и благодушно добавил: — Тебе стоило бы взять с меня пример.

— Конечно, папа, — фыркнул Патрокл, и Абраксас снисходительно покачал головой, садясь по его левую руку: мол, дерзи-дерзи, мальчишка, тебе повезло, что сегодня я сыт. Пора было остановиться, но от усталости и отчаяния Патрокла несло по кочкам едва ли не впервые за много лет. — У вас с maman ведь все серьезно? Вы же не станете вероломно пользоваться ее женской слабостью?

— Когда ты лезешь на рожон, — сказал Абраксас очень ласково, и Патрокл почувствовал себя глупым маленьким щенком, задирающим матерого зверя, — то становишься очень похож на свою сестрицу. Хорошая девочка, искренняя. Такое в наше время редкость.

— Потому что дураков с душой нараспашку выбивают первыми, — понятливо подытожил Патрокл, усилием воли беря себя в руки. — Прошу прощения, Абраксас. Ваши отношения с моей матерью меня не касаются. Впрочем, если вы решите обвенчаться, я буду только рад укреплению нашего союза.

— Люций тоже будет вне себя от счастья, — саркастично заметил Абраксас, похлопывая себя по ладони сложенными перчатками и с интересом осматриваясь по сторонам. — Возможно, даже согласится поднести нам на свадьбе кольца. Скажи мне: мой сын ведь сам давно отец — так отчего он дуется на меня, как годовалый карапуз?

— Люциус вами очень дорожит, — дипломатично заметил Патрокл.

— Дерзким ты был куда забавнее, — разочарованно покачал головой Абраксас, и это почему-то укололо больнее, чем Патрокл ожидал. Он никогда всерьез не думал о том, какие части себя он безжалостно отсек, пойдя по ожидаемому от наследника пути самоконтроля и сдержанности. — Ты ведь уже понял, зачем мы здесь?

— С удовольствием позволю себя просветить, — съязвил Патрокл, злясь одновременно и на Малфоя, и на себя самого. Он стал главой семьи слишком рано и успел отвыкнуть от того, что кто-то может быть вправе его поучать. Дерзким он, видите ли, забавнее… — Но предположу, что все дело в том, что Люций оказался слишком уж Малфоем, и его обливиэйт был талантливой игрой на публику. Вы ведь все помните, верно?

— Вам крупно повезло, что для Люциуса слово «семья» — не пустой звук, — веско сказал Абраксас, а затем довольно улыбнулся, совсем как его внук, словно ему не терпелось потереть руки и закричать «ага!». — Ваша шайка-лейка зашла в тупик, и без моей помощи вы так и продолжите ходить по кругу.

— А говорили, что не слышали о крестражах, — укоризненно покачал головой Патрокл. — И я вам даже поверил. Как вы умудрились обойти веритасерум? Научите, что ли — полезное умение.

— Я действительно ничего о них не знаю, — пожал широкими плечами Абраксас, и Патрокл внезапно позавидовал его молодцеватости. Ему самому хотелось бы стареть точно так же, с небрежным шиком и элегантностью. Доживет ли он до возраста Абраксаса, если Лорд вернется? Вот уж вряд ли. — Но я знал Тома лучше, чем кто-либо еще, даже Натан Лестрейндж.

— Так и думал, что вы не случайно выбрали эту дыру, — понимающе кивнул Патрокл, поглаживая указательным пальцем ручку кружки. — И как Риддл с ней связан? Родился он в Лондоне, жил там же…

— Здесь он совершил одно из своих первых убийств, — просто и буднично сказал Абраксас, и Патрокл подобрался. — Однажды летом, перед шестым курсом, мой лучший друг связался со мной по сквозному зеркалу — я снабдил его специально, чтобы не гонять сов в этот ужасный приют, создавая Тому лишние проблемы с магглами…

Абраксас говорил тихо и глухо, словно вспоминая то далекое время, когда никакого Лорда и в помине не было, а был просто Том, обаятельный и подающий надежды староста Слизерина.

— Он разбудил меня посреди ночи и бормотал что-то бессвязное, что-то про семейную встречу, которая пошла не по плану. Впрочем, даже спросонья я понял главное: Том кого-то убил. Утром я связался с ним снова, чтобы протянуть руку помощи, но он посмеялся над моей наивностью. Сослался на неудачный розыгрыш… Риддл всегда меня недооценивал.

Губы Абраксаса болезненно искривились, словно ему до сих пор было обидно.

— Уже тогда между нами чувствовалась дистанция и существовали вещи, о которых было безопаснее не говорить. Это был последний раз, когда Том проявил слабость, и было видно, что он этого стыдился. Тогда я притворился, что поверил и забыл, но лет через десять после выпуска все-таки начал копать. И нашел Литтл-Хэнглтон, где одной летней ночью в доме на холме погибли трое людей по фамилии Риддл. Мужчина, годившийся моему другу в отцы, и его собственные пожилые родители. Звали мужчину тоже Томом… хотя очевидно, что он был Томом-старшим.

— Опасное знание, — сказал Патрокл пересохшими губами. Выйди оно наружу до того, как Лорд подмял под себя старые семьи, — и политической карьере Риддла пришел бы конец. Азкабан его, может, и не ждал бы, но роль представителя чистокровных интересов ему точно не светила — нашли бы кого-то попроще, потусклее, но зато без скелетов в шкафу… Патрокл был уверен: пойми Риддл, что Абраксас все же раскопал его тайну, он не пощадил бы школьного приятеля. — Почему вы не оставили эту историю в покое?

— Уже тогда Том нацелился на большую политику, — отрешенно сказал Абраксас, невидяще глядя в окно в пыльных разводах. — Он просил представить его нашим с Натаном отцам, и было ясно, что рано или поздно его ждет успех. Видишь ли, тогда старые семьи всерьез обеспокоились изменением демографической ситуации: магглокровок становилось все больше, они все активнее лезли в бизнес и политику, толкались локтями и капали слюной, желая переделить наш экономический пирог заново, оттяпать себе кусочек пожирнее. Их не устраивало перекладывать бумажки в Министерстве — они хотели делать палочки, амулеты, заниматься ингредиентами… вытеснить нас из собственного мира, занять наше место. Перепахать все до основания и выкорчевать то, что не укладывалось у них в голове, — то есть, почти все. Чистокровных спасало только то, что выходцы из-за Барьера были разобщены, у них не было толкового лидера — и его появления никак нельзя было допустить.

Абраксас перевел взгляд на Патрокла и криво усмехнулся.

— Потому наши родители искали подходящую фигуру — харизматичного полукровку, способного объединить общество и исподволь направить события в нужное русло… Том попал в нужное место в нужное время и зашагал к успеху семимильными шагами. У него были интересные идеи: например, он полагал, что дети из-за Барьера попадают к нам слишком поздно для ассимиляции. Том предлагал оказывать помощь семьям и организовывать летние лагеря задолго до поступления в Хогвартс… Он хотел, чтобы пришлые дети считали настоящей родиной именно магический мир.

— Разве магглокровные пошли бы на такое? — скептически покачал головой Патрокл, и Абраксас с усмешкой кивнул.

— Пошли бы. Даже побежали бы — Том умел зацепить за живое. Никому не нравится оказываться в чуждой среде уже подростком и вечно попадать впросак — а после выпуска мыкаться и набивать шишки, не зная правил игры…

Он посерьезнел и сухо добавил:

— Впрочем, это совсем неважно — наши отцы держали Тома на коротком поводке и не давали его идеям ход: в какой-то момент стало ясно, что он хочет по-настоящему влиять на ход событий, а не просто улыбаться с трибуны. Сколько волка ни корми — все в лес смотрит, а с Томом получилось и того хуже: с течением времени его идеи становились все радикальнее, а тяга к безраздельной власти — все заметнее… Он совсем не умел ее скрывать. Теперь я думаю, что дело было не только в разочаровании и нереализованном потенциале, но и в крестражах.

Абраксас тяжело вздохнул и крепко, до белых костяшек, сжал перчатки.

— Я всерьез подозревал, что однажды Том сорвется с цепи, и припомнил его давнюю тайну. Отец учил меня, что информация ценнее золота: компромат карман не тянет, мало ли как повернется жизнь… не то чтобы я действительно собирался топить собственного друга, но так мне было спокойнее спать.

— Если бы он узнал…

— Я был слеп в отношении Риддла, — признал Абраксас и повесил голову. — Он был моим другом, лучшим другом — как Люциус для тебя и даже ближе. Я никогда его не боялся, даже когда стало понятно, что Том из себя представляет, — я просто не умел его бояться. Я так и не пустил компромат в ход: когда он еще имел вес, я сомневался и тянул, а когда конфронтация стала неизбежна, разыгрывать эту карту стало слишком поздно. Слишком опасно. К тому моменту наши с Натаном отцы уже почили, а мы были слишком слабы и не удержали Риддла на привязи. К тому же, Люциус успел принять Метку нового образца, а разговаривать с Томом по-человечески стало невозможно даже мне.

— Нового образца? — недоуменно нахмурился Патрокл, и Абраксас перевел на него светлый взгляд и улыбнулся неожиданно по-доброму, без малейшей тени насмешки.

— Вы же не думали, что мы с Приамом хотели именно этого? Чтобы вы приняли Метку именно такой? — укоризненно и мягко спросил он, и Патрокл отвел взгляд: вообще-то, именно так они с Люциусом и думали. Особенности Метки оставляли мало простора для воображения, как и тот факт, что отцы привели их к Лорду чуть ли не за руку. Патрокл отлично все помнил, как будто это было вчера: закатанный до локтя рукав и тяжелую ладонь отца на плече… — Видишь ли, накануне Приам снова схлестнулся с Томом: Риддл хотел сам принимать решения, а не просто торговать лицом, а Приам, как и наши отцы до него, видел его исключительно в роли удобной марионетки, говорящей головы…

Патрокл слушал очень внимательно, почти затаив дыхание: хоть он и знал, что лагерь Лорда никогда не был идеологическим монолитом, в тайные интриги того времени его не посвящали. Слышать имя собственного отца в роли главного противовеса Лорду было тревожно, но одновременно захватывающе. Патрокл знал, что они с Риддлом на самом деле не ладили, но никогда не подозревал истинный масштаб их противоречий. В открытую указать Лорду на его место… против воли Патрокл почувствовал почти детские восхищение и гордость за отца, густо замешанные на запоздалом страхе за его жизнь.

— Это была идея Тома, — продолжал Абраксас, бездумно лаская одной рукой перчатки, которые крепко сжимал в побелевших пальцах другой руки, словно никак не мог решить, что с ними делать. — Он соглашался пойти на мировую, признать главенство старых семей, если в качестве ответного жеста доброй воли наследники примут Метку… Твой отец не доверял Лорду и пришел за советом ко мне. Приам представлял партию тех, кто никогда не принадлежал к старой гвардии Тома; они хотели сперва понять, что Метка представляла из себя… Я рассказал ему историю Вальпургиевых рыцарей и показал собственный знак. Убедил, что принятие Метки ничем эдаким не грозит, и даже подал личный пример, приведя к Тому Люциуса и велев сыну первым подставить предплечье…

— Я помню, — кивнул Патрокл — настороженный взгляд друга было невозможно забыть. — Я принял Метку через неделю после него.

— Так и было, — подтвердил Абраксас, старея на глазах. — А когда последним ее получил молодой Розье, Том показал нам, отцам, власть, которую обманом обрел над вами. Мой гениальный друг сумел втайне изменить природу Метки, оставив сам знак нетронутым… Понимаешь ли, Патрокл… та Темная Метка, которую приняли мы, его школьные друзья, и та, которой он заклеймил вас, не имеют ничего общего, кроме вида и названия. Наш знак служил для связи, не более — по нему нельзя было ни отыскать, ни причинить боль. Перстень-печатка, только на коже… А ваш оказался рабским клеймом. Так Том получил ценных заложников.

— Он просто использовал вас втемную, — догадался Патрокл, и по его позвоночнику пробежал холодок понимания. — Лорд знал, что отец обратится к вам за консультацией, потому что мы с Люциусом дружили, — а вы его успокоите.

— Том меня поимел, — выплюнул Абраксас, и Патрокл удивленно распахнул глаза — прежде тот никогда не позволял себе таких выражений. Малфой продолжил резко и отрывисто, будто даже спустя столько лет горечь признания жгла ему губы: — Щегольнул мной как живой рекламой. Заклеймил моего сына, как скот. А потом как ни в чем ни бывало продолжил давать задания, ожидая прежней лояльности. Тогда я понял, что это конец, что нам больше не по пути, но было уже слишком поздно.

— И вы ввязались в заговор леди Вальбурги, — понял Патрокл: мозаика складывалась прямо на глазах.

— Не сразу, он зрел медленно и исподволь… Впрочем, я изначально знал, что это безнадежно, — обреченно махнул рукой Абраксас. — И жизнь показала, что я прав. После смерти Ориона я по-прежнему поддерживал с Вальбургой связь и даже тайно наведывался в Британию, но к тому моменту окончательно разочаровался. Том был помешан на контроле и никогда не подпустил бы к себе убийцу… Но мне нужно было заявить свое несогласие хоть как-то, иначе я потерял бы всякое самоуважение. Человеку нужно продолжать трепыхаться, даже когда никакой надежды нет.

Он взглянул в глаза Патроклу, и тот поежился от этого пронзительного взгляда в упор.

— Почему вы не сказали нам? — процедил он сквозь зубы. От всех этих откровений Патрокл чувствовал почти физическую боль, как от сильного удара в живот. — Почему ни вы, ни отец, ни дядюшка Ренар, ни один из вас, таких умных и взрослых, не объяснили, что на самом деле произошло? Мы ведь верили, что все идет по плану. Мы доверяли вашим решениям. Вы велели принять Метку — и мы приняли ее, потому что думали, что вы знаете, что делаете…

— Нам было стыдно, — просто сказал Абраксас, и жаркий гнев Патрокла сдулся, как проколотый воздушный шарик, оставив только глухое отчаяние и тоску. — Мы совершили непоправимую ошибку. Было бы так просто признаться, что Том обманул нас, как дошколят, — но война только начиналась. Война сразу на два фронта: с внешним врагом — и с внутренним, еще более опасным. Как бы ты поступил, признайся тебе Приам?

— Я… — начал было Патрокл, но слова, которые хотелось сказать, выкрикнуть в лицо Абраксасу, не шли из горла — он знал, что это была просто сладкая ложь.

И тогда он сказал правду, тяжело роняя слова:

— Я потерял бы к нему доверие. Стал бы проверять каждый его шаг.

— Раскол внутри семьи, — кивнул Абраксас, и каждое слово было как гвоздь, забитый в гроб. — Потеря времени и сил. Сомнения и недоверие… Том прекрасно знал, что делал. В тот момент, когда нам следовало встать единым фронтом, мы принялись бы грызться между собой. Взаимные обвинения, старые обиды, конфликт отцов и детей… Мы начинали войну против Тома, Патрокл, и нам нужно было точно знать, что в тылу не назревает бунт.

— Мы имели полное право бунтовать, — холодно отрезал Патрокл, и Абраксас склонил голову, соглашаясь. Почему-то этого простого жеста оказалось достаточно — к собственному удивлению Патрокл больше не злился. Совсем.

— Теперь ты сам отец, — после паузы сказал Абраксас. — И у тебя есть дочь. Представь на секунду, что твой лидер оказался худшим врагом, что он держит твою девочку в заложниках, а ты отдал ему Персефону своими руками — и скажи мне, хватило бы у тебя духу признаться ей и попросить прощения. Расписаться в своей беспомощности. Взвалить на дочку понимание того, что не имеешь ни малейшего понятия, как все это исправить, и что вы летите прямо на рифы.

— Я понимаю, — против воли признал Патрокл. Он уже был на месте Абраксаса, но не было ни Лорда, ни страшной ошибки — всего лишь несколько лет, которые он мог, должен был провести с Панси, но не провел. Не смог совладать с самим собой, со своей слабостью… Патрокл не раз собирался вызвать ее на откровенный разговор и повиниться, но не мог. Просто не мог. Лучше пускай дочка будет считать его холодным и безразличным снобом, чем потерянным неудачником. Так она, по крайней мере, сохранит веру в то, что за ней стоит взрослый и ответственный человек, а не мальчишка, так и не разобравшийся ни в себе, ни в окружающем мире.

— Когда вы заговорили о крестражах, — тяжело промолвил Абраксас, — я не желал вас слушать. Я растерялся. Мне позволительно: я старый человек и заслуживаю дожить свой век в компании любимой женщины, в благословенной Франции, а не носиться по Островам, как бешеная собака.

Он помолчал, мягко постукивая пальцами по плохо отесанной столешнице, и Патрокл неожиданно посочувствовал ему. Будь на месте Лорда Люциус, превратившийся из ближайшего друга в злейшего врага, умерший и грозящий вернуться из мертвых, хватило бы у самого Патрокла силы воли признать, что кошмар вот-вот начнется снова? Или, жестко продолжил он, бичуя себя от всей души, он снова заперся бы в кабинете, наивно надеясь на то, что как-нибудь да пронесет?

— Но потом я представил, что Том все же воскреснет, — продолжил Абраксас. — Мы не знаем, каким человек возвращается с того света, но мне он не нужен никакой: ни вменяемый, ни сумасшедший. Даже хуже, вернись Том адекватным и молодым, в расцвете обаяния и сил: мы не совладали с ним тогда и уж точно не совладаем сейчас, разрозненные и размякшие, а некоторые — еще и постаревшие…

— И тогда вы вспомнили о старой тайне, — вздохнул Патрокл и, поболтав в забытой кружке остатки выдохшегося пива, допил их залпом. Потер висок костяшкой пальца. — Вы ведь не думаете, что один из крестражей хранится в этой дыре?

— Я не знаю, — неуверенно пожал плечами Абраксас, и видеть его таким уязвимым и откровенным было непривычно. Навевало мысли о собственном отце — каким был Приам Паркинсон на самом деле, в тишине своего кабинета, когда Патрокл уходил после короткой аудиенции и оставлял отца наедине с самим собой? Испытывал ли тот сомнения, боялся ли ошибиться? Сожалел ли о принятых решениях и упущенных возможностях? — Но нам ведь сгодится любая зацепка, разве нет? Сначала проверим дом на холме, а затем еще одно местечко — там жила мать Тома со своим семейством.

— Если Лорд спрятал крестражи в спальнях родителей, я в нем очень разочаруюсь, — вставая, пробормотал себе под нос Патрокл. — Прямо сентиментальная барышня, а не великий маг.

— Тому было всего шестнадцать, когда он уничтожил всю свою семью, — печально промолвил Абраксас, глядя на Патрокла снизу вверх. — Еще и эти крестражи… Риддл всегда отличался от остальных, но я никогда не думал, что он зайдет так далеко. И погиб Том не от моей руки, как должен был, а при нападении на годовалого ребенка. Позор — и ему, и мне… Так что я никогда не обольщался, что хоть сколько-нибудь понимаю ход его мыслей.

Примечания:

PayPal, чтобы скрасить мои суровые будни: ossaya.art@gmail.com

Карта для тех же целей: 2200700436248404

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

Примечания:

Я очень люблю эту интерлюдию и надеюсь, что вам она тоже понравится.

Лично меня всегда поражает контраст между Сири в Хоге и Сири после Азкабана — и Поликсена со мной солидарна ?

Саундтрек: https://www.youtube.com/watch?v=jecQcgbyetw

Известию о наличии суженой Сири предсказуемо не обрадовался. Маменька изволила озадачить его в последний день каникул — видимо, чтобы не взбрыкнул и не сбежал к Джейми, под крылышко к тете Дорее.

Не то чтобы новость стала особым сюрпризом — его растили с осознанием того, что рано или поздно придется жениться на какой-нибудь чистокровной кобыле. Несмотря на это, в глубине души Сириус лелеял надежду гордо поднять подбородок и ответить решительным отказом. Видимо, маменька все же знала сына куда лучше, чем ему казалось: помолвку провели магическую, причем со всем родом, так что Сири на ритуал даже не позвали — за Блэков клятвы принес глава семьи.

— Как хоть зовут нашу новую рабыню? — небрежно поинтересовался Сириус, нарочито вызывающе стоя к матери спиной и собирая вещи в Хогвартс.

— Невесту, — поправила Вальбурга, и ее тон был холоднее январьской стужи в Сибири. — Изволь следить за языком, Паркинсоны не потерпят такого отношения к дочери.

— Потерпят-потерпят, — уверенно парировал Сири, закрывая чемодан и натягивая кожанку. Он повернулся к матери, и та незамедлительно скривилась — да-да, презренные маггловские шмотки, такой вот у него плебейский вкус. — Они отдали девчонку в род Блэк с концами, так что теперь у них прав вякать не больше, чем у Кричера.

Мать сжала кулаки, и Сириус загадал про себя, что и в этот раз она его не проклянет. Через пару секунд напряжения довольно ухмыльнулся — ну что же, снова обошлось. Замах на галлеон, удар на кнат — все как всегда.

— Ты невыносим, — с горечью бросила через плечо Вальбурга, выходя из комнаты.

И уже на пороге добавила:

— Ты женишься на Поликсене, все уже решено. Смирись.

Он только фыркнул: ага, щас, бежит и падает. Ну уж нет — в новом статусе Поликсену Паркинсон ждали презабавные деньки.

* * *

Паркинсон, Паркинсон… что-то знакомое, на самом краешке сознания… неужто подружка Снейпа?

Осознание пришло внезапно, будто кто молотком по голове стукнул, и Сириус остановился как вкопанный, перегородив друзьям проход в купе.

— Сири, ну же, двигай ногами, — толкнул его в плечо Джейми. — Давай, за нами тут еще люди.

Сириус вошел в купе, забросил чемодан наверх и сел у окна, отворачиваясь от своей шумной компании. Ну и удружила маменька, нечего сказать! Разве не могла выбрать другую? Эта Паркинсон ведь облизывает Нюнчика с ног до головы, смотреть противно… Как ее потом целовать-то, фу!

Он озадаченно почесал в затылке и уставился в окно, где сновали шустрые первокурсники, до последнего прощаясь с семьями перед долгой разлукой.

Нюниус — так они прозвали Снейпа, потому что тот дружил с одними девчонками. Как еще назвать такого парня? Нытик, размазня, тряпка, нюня — вот и вышел Северус-Нюниус, почти в рифму. Они невзлюбили друг друга с самой первой поездки в Хогвартс: полукровный оборванец смел держаться с Сириусом и Джеймсом как равный и предлагать какое-то особое мнение насчет выбора факультета, а они этого так просто спустить не могли. Да еще и хорошенькая рыженькая Эванс заглядывала в рот именно Снейпу — хотя вообще-то ехала в одном купе с наследниками известных семей, талантливыми боевыми магами, ну и просто писаными красавцами.

Сириус покачал головой, невидяще глядя наружу: непостижимым для него образом угрюмый и злоязыкий Нюниус притягивал девчонок как магнит. Да каких! Если тихую американку Стивенсон Сири еще мог бы понять — за океаном они там все с прибабахом, — то дружба Паркинсон и Снейпа не поддавалась никакому разумному объяснению. Ну не амортенцией же он их поит!

Поезд качнулся и тронулся, набирая ход, а Сириус все размышлял, и внутри него начинала потихоньку закипать привычная жгучая ярость. «Проклятие берсерков, — качал головой отец, узнав об очередной драке наследника — до пены на губах, до ран и сломанных костей, своих и чужих. — Черная, густая кровь Блэков толкает на безумства… Ну что поделать, за все в этом мире надо платить».

А ведь его невестушка даже гардероб Нюнчику обеспечила! Сириус прекрасно помнил, что Снейп приоделся как раз на третьем курсе, когда они сдружились. Внезапно откуда ни возьмись у него появились хорошие костюмы, лаковые туфли и качественные рубашки, да еще и с — Годрик, помоги! — серебряными запонками. К возмущению и негодованию Бродяги и Сохатого, со стороны ненавистный слизеринец стал выглядеть почти неотличимо от потомка хорошего рода, да и вел себя соответствующе — как принц, с этими своими высокомерными замашками и снисходительными улыбочками.

Хотя вообще-то всем известно, что принцами магического мира являются Блэки в целом и конкретно он сам, несравненный Сириус Орион Третий.

Сири скрипнул зубами, и сидящий рядом Ремус встревоженно коснулся его плеча.

— Что-то случилось? — тихо спросил он. Люпин всегда был чутким и внимательным — не будь Рем их другом, они с Джейми не давали бы ему проходу («нежнее девчонки, ха!»), а так Сири даже ценил его участие. Приятно было знать, что кто-то всегда заметит, каково ему на самом деле и что именно прячется за широкой улыбкой во все тридцать два… — Ты какой-то взъерошенный.

— Да ничего такого, в самом-то деле, — криво ухмыльнулся Сириус и потер бровь костяшкой большого пальца. — Так, мелочи. Просто родители взяли — и без меня меня женили.

— Женили?!

— Да тише ты, — шикнул на него Сири и незаметно пошевелил пальцами, колдуя «заглушку». Делиться счастливыми вестями с общественностью он пока не спешил — у него было несколько подружек, которые не пошли бы ночью под трибуны, прознай они о помолвке. — Пока что всего лишь сговорили, зато поводок крепче некуда.

— И кто же эта счастливица? — с интересом прошептал Ремус, и его желтовато-карие глаза загорелись волчьим азартным огоньком.

— Паркинсон, — скривился Сириус.

— Младшая? — нахмурился Ремус. — Когтевранка, любимица Флитвика?

— Если бы, — тяжело вздохнул Сири и снова потер бровь. — Она вроде тихая и в целом ничего так, есть с чем работать. Но нет, не с моим счастьем — мне досталась именно старшая сестрица. Та слизеринка — ну знаешь, которая везде таскается с Нюнчиком в обнимку. Небось пропиталась его ядом до самых печенок, прикоснусь — и сразу загремлю в Больничное крыло!

Обычно Ремус ценил его чувство юмора, а тут почему-то замолчал и притих. Ковырнул сидение ногтем и наконец сказал ровным голосом:

— Ну что же, поздравляю. Ты рад?

— Вот еще, — фыркнул себе под нос Сири. — Целоваться с подружкой Нюниуса — фу, меня же стошнит сейчас!

— Зато ты здорово насолишь Снейпу, — философски заметил Рем и, наклонившись прямо к уху друга, прошептал: — С гарантией.

— Да? — усомнился Сириус. — Откуда дровишки?

Ремус безразлично пожал плечами.

— Ну они же не разлей вода, сам подумай. Разумеется, Снейп не обрадуется новостям: вы ведь на дух друг друга не переносите.

И с печальной усмешкой добавил:

— К тому же, пушистая проблема дает мне некоторые ценные преимущества.

Он придвинулся ближе и прошептал Сири на ухо еще несколько слов — маленьких таких словечек, которые внезапно вцепились в мозг хуже клещей, не отцепить. Ремус мягко улыбнулся и пересел на диванчик напротив, к Джеймсу и Лили, а Сириус продолжал думать, катать их в уме туда-сюда, а потом предсказуемо вскипел и до боли сжал кулаки. Огромный злой пес внутри него вздыбил холку и зарычал низко и угрожающе.

— Пойду проветрюсь, что ли, — сказал он, и Ремус кивнул и проводил друга внимательным взглядом, а остальные и вовсе не заметили его ухода.

То, что произошло позже, Сириус вспоминать не любил: каким-то загадочным образом Снейп умудрился его едва не прикончить. За Нюнчиком добавился очень значимый должок — Блэк ненавидел проигрывать, тем более когда в крови кипело боевое безумие.

Уже сидя у мадам Помфри и глотая лечебные зелья, он никак не мог избавиться от изумления и… Сири ненавидел слово «страх», но умел быть с собой честным. Короткая и яростная схватка со Снейпом испугала его. Даже черный пес внутри — который обычно не боялся никого и ничего — смущенно отводил глаза, поджимал хвост и прятал нос под лапу.

Сириус даже Рема так не боялся, хотя в полнолуние тот терял всякий контроль над собой и запросто мог если не сожрать, то здорово покалечить. Однако при необходимости Сири смело вступал в бой с огромным оборотнем… а Нюнчика вот испугался. Просто в какой-то момент отчетливо понял: Снейп готов убить его здесь и сейчас. Сам готов сдохнуть, лишь бы дотянуться и добить последним отчаянным рывком. А еще он оставался в своем уме — Сири отлично различал в его взгляде холодный расчет. Человека, при полном рассудке готового проститься с жизнью, чтобы только утащить за собой врага, стоило опасаться.

Но, как и многие другие Блэки, Сириус не смыслил жизни без риска и обожал дергать тигров за усы. Поэтому уже на следующий день он подкатил к Паркинсон на глазах у Снейпа, почему-то сидевшего отдельно от своих подружек.

— Воу, детка, ты прекрасна, как рассвет. Прогуляемся сегодня под трибуны? По некоторым веским причинам, — он выразительно указал глазами на фамильный ониксовый перстень у нее на пальце, — ты обязана удовлетворять все-все мои капризы. Ты ведь у нас послушная девочка?

Поликсена подняла на него глаза и медленно, внимательно осмотрела жениха с головы до ног. Сири поежился: так откровенно его еще не рассматривали, и он почувствовал себя куском мяса на прилавке, причем судя по скептической складке у губ невесты — мяса уцененного. С эдаким подозрительным душком.

— Сириус Орион Блэк Третий, — с расстановкой произнесла Паркинсон, будто пробуя его имя на вкус. — Изволь следовать за мной.

И он изволил, сам не понимая, почему подчиняется. За спиной заулюлюкали однокурсники, а Снейп — Сири специально проверил — даже глаз на них не поднял, будто и не слышал.

Уже в коридоре Поликсена резко развернулась и с неожиданной силой прижала его к стене. В ее руке не пойми откуда взялась палочка, и Сириус почувствовал, как острый кончик уперся ему между ребер. По спине пробежала предательская капелька пота.

— Мне пришлось согласиться на этот брак по причинам, которые твоя чахлая извилина не осилит, — процедила Поликсена, с прищуром глядя на него. Его кобелиная натура не преминула отметить, что невеста ему досталась ничего так, с кошачьим разрезом темно-зеленых глаз. — Так что даже не напрягайся. Однако то, что я вынуждена тебя терпеть, еще не значит, что тебе все позволено, особенно на людях. Никаких больше «деток», «трибун» и прочей ереси. Никаких шлепков по заду и щипков за щечки. Я не одна из твоих безмозглых фанаток, Блэк. Кивни, если понял.

Сириус медленно кивнул и к своему изумлению почувствовал, что вся эта ситуация начинает его интриговать и даже — о Мордред! — заводить. Обычно Сири предпочитал большегрудых глупышек, которые заглядывали ему в рот и смеялись над шутками про «тук-тук, кто там?», но во всей этой сцене было что-то… эммм, пикантное, вот. Он понадеялся, что Паркинсон не станет опускать взгляд вниз — почему-то был уверен, что если она поймет, что Сири получает удовольствие от процесса, то это больше никогда не повторится.

— Ты можешь попробовать наладить со мной отношения, — с сомнением сказала Поликсена, кривясь так, будто съела целый лимон. — Но предупреждаю сразу: отныне не дай тебе Мерлин хоть словом задеть моих друзей. Я превращу твою семейную жизнь в ад, Сириус Орион Третий. А если у нас когда-нибудь будут дети, настрою их против тебя — всех до единого. Кивни, если понял, жених.

Последнее слово она почти выплюнула, и красивые губы презрительно искривились.

Сири кивнул и против воли расплылся в широкой улыбке, но тут же спохватился и состроил серьезное лицо. Вдумчивое такое, с пониманием. Поликсена бросила на него последний подозрительный взгляд и убрала палочку, нервно пригладила волосы.

— Иди первым.

Заходя в класс, Сириус кинул победный взгляд на Снейпа, но тот так и сидел, уткнувшись в учебник, будто ничего вокруг себя не видел. А жаль.

* * *

Сидя на трибуне сразу за Паркинсон и чуть наискосок, Сири пытался незаметно коснуться ее темных волос, отливавших на солнечном свету медью. Невеста хмурилась и бросала через плечо далекие от симпатии взгляды.

— Ты странный, — наконец припечатала она, поджав губы. — Все Блэки с придурью, но ты, Сириус Орион Третий, особенно. Видно, именно на тебе расчеты совместимости все-таки дали сбой.

Сири беззлобно хмыкнул, пожал плечами и повернулся к полю, якобы наслаждаясь матчем, — но едва бдительность невесты была усыплена, принялся снова любоваться игрой света в каштановых волосах. Ну надо же, как красиво…

— Прекрати на меня пялиться, — по-кошачьи прошипела Поликсена и отодвинулась по скамье к своей американской подружке, а Стивенсон закатила глаза и приобняла ее за плечи. — Имей совесть, я и так согласилась посидеть на вашей трибуне, хотя вообще-то болею совсем за другую команду.

Сириус довольно ухмыльнулся и выразительно постучал себя пальцем по костяшкам — намекнул на помолвочный перстень. Невеста прищурила глаза и фыркнула.

— Хватит пускать на меня слюни, Сири, все вилами по воде писано. Может, ты еще убьешься до выпуска — с твоими наклонностями немудрено, — и я пойду под венец с Регулусом. По крайней мере, твой брат отлично понимает, что такое договорной брак, и не строит себе иллюзий. Поженимся, исполним свой долг — и разойдемся как в море корабли.

— А может, у нас с тобой все будет по любви, — загадал Сириус и принялся преувеличенно внимательно следить за игроками на поле.

— Ну да, ну да, — с обидным скепсисом протянула Паркинсон. — По большой и страстной. Сири, ты не в моем вкусе, мне нравятся умные парни. И верные.

А ты, Сириус Орион Третий, тот еще кобель, понятливо добавил про себя он и взгрустнул: вообще-то Поликсена была права, ничего не попишешь — весь Хог был в курсе его альковных приключений, Сири напропалую хвастался своими победами…

— И вообще, — продолжила невеста, с какой-то озлобленностью кутаясь в пушистый зеленый шарф, — ты же меня ненавидишь, меня же твоя маменька выбрала. Неужто сможешь полюбить избранницу леди Вал? Не верю. Чистокровная, слизеринка, приверженка традиций, да еще и…

Она осеклась, но Сири понял и так: «подруга Снейпа». Точнее, бывшая подруга, потому что с самого сентября Нюниус упорно избегал компании своих приятельниц и даже на подначки Сириуса не велся — а ведь он так старался!

— Может быть, я лучше, чем кажусь, — с придыханием сказал Сири, проникновенно заглядывая ей в глаза, но Поликсена только покачала головой. Он разочарованно отвернулся: почему-то на Паркинсон, единственную из девушек, совсем не действовал его знаменитый животный магнетизм. Даже наоборот — казалось, что чем усерднее Сириус пытался найти общий язык, тем больше невеста настораживалась. Он вздохнул и пригорюнился: точь-в-точь как кошка с собакой, ну вот что ты будешь делать… Удружила маменька, нечего сказать.

— Обломится Регулусу, — проворчал Сири себе под нос, находя ревнивым взглядом брата, как раз пикирующего вниз за снитчем. Ловкач, тоже мне… — И Нюниусу тоже.

— Не смей его оскорблять, — угрожающе прошипела Поликсена. — Не забывай наш уговор, жених: ни одного дурного слова о моих друзьях!

— Да понял я, понял, — он примирительно поднял вверх руки, в глубине души сожалея, что Паркинсон не приставила ему палочку к горлу — ну хоть какой-то физический контакт!

— Я начинаю думать, что зря сюда пришла, — Поликсена резко встала и потянула за руку безропотную Стивенсон. — Я в замок, а ты продолжай морозить задницу.

— Я провожу, — с готовностью встал Сириус, но невеста неуступчиво выставила вперед руку, упираясь ладонью ему в грудь — как раз на уровне сердца. — Мерлин, Паркинсон, нам еще жить вместе, а ты даже не стараешься!

Поликсена тяжело вздохнула, убирая руку, и взглянула на него с хорошо различимым сомнением. Затем подумала и сказала:

— Хогсмид в эти выходные, «Чайный пакетик Розы Ли». Мы пойдем туда в сопровождении Каролины и твоих дружков, выпьем чаю за отдельным столиком, а потом разойдемся каждый по своим делам.

— Заметано, — обрадовался Сириус и улыбнулся ей своей лучшей улыбкой, обычно валившей девушек с ног и укладывавшей их в аккуратные штабеля. Поликсена закатила глаза — но увы, отнюдь не от восторга. — С меня цветы.

— Не советую, — тихо, но уверенно посоветовала Стивенсон из-за плеча подруги. — Ну или что-то без шипов.

— Понято! Так точно, мэм!

Он уселся обратно на скамейку и внимательно проследил за ними взглядом, пока две тонкие фигурки не скрылись из поля зрения. Розы, пожалуй, дохлый номер — еще и вправду прилетит по морде. Может, лилии? Нет, это все-таки цветы Эванс, да и пахнут мерзко. Что вообще распускается поздней осенью?..

Сири так крепко задумался, что даже не заметил, как матч закончился и трибуны почти опустели. Усмехнулся сам себе: какая же сладкая медовая ловушка, Мерлин всеблагой! Все-таки маменька умная женщина: пока что помолвка — ее лучшая попытка образумить старшего сына и вернуть его на путь истинный…

* * *

Поликсена сосредоточенно размазывала по тарелке кремовое пирожное, а Сириус прикидывал, как бы половчее ее поцеловать и при этом не слишком больно получить по морде.

Неожиданно для себя самого он не на шутку разволновался и неверяще покачал головой: кому сказать — не поверят, ловелас Сири Блэк тревожится, будто нецелованный подросток. Это он-то — для которого никаких тайн во взаимоотношениях полов не осталось уже с четвертого курса!

— Как десерт? — невинно спросил Сириус, отвлекая невесту, и словно невзначай положил ладонь возле ее тонких пальцев. Поликсена вскинула на него глаза, опасно прищурилась и руку убрала. Сири недовольно поджал губы и зашел с другой стороны. — Может, позже полюбуемся на звезды? До подземелий потом провожу.

И одеялко тоже подоткну — только попроси, хотел добавить он, но вовремя прикусил язык.

Обычно звезды работали безотказно: девицы велись на романтику, как мотыльки, летящие на свет лампы… но то ли Сири подрастерял свой шарм, то ли Поликсена отличалась от других.

— Дай угадаю, — сладко улыбнулась невеста, откладывая приборы и скрещивая руки на груди фирменным снейповским жестом. Сириус медленно вдохнул и выдохнул, потому что от ревности его перекосило. — Астрономическая башня, полночь. Мороз, и ты накидываешь мне на плечи куртку, пахнущую твоим одеколоном, а затем обнимаешь со спины. Шепчешь на ухо всякую ласковую ерунду, разворачиваешь к себе и целуешь так, будто мы живем на земле последний день.

Сири выдохнул сквозь сжатые зубы: картинка выходила что надо, но что-то в тоне Поликсены подсказывало, что чуда можно не ждать.

— Мерлин, Паркинсон, ну что с тобой не так, в самом деле? — раздраженно спросил он, откидываясь на спинку стула. — Ты сидишь на очень плотном крючке. Можешь упираться до победного конца, но после выпуска родители приведут нас к алтарю за ручку. Вариантов всего два: или продолжаем враждовать, или пробуем наладить отношения. В том числе, тренируемся целоваться. Можем начать прямо сейчас, я готов.

— Сири, ты безнадежный эгоист, — усмехнулась Поликсена, убирая с колен салфетку. — Ты правда веришь, что можешь получить абсолютно все, причем по первому щелчку пальцев? Детка, тебя разбаловали домовики. Обычным людям приходится трудиться, чтобы достичь желаемого.

Вообще-то, именно так Сириус и думал, причем не без оснований: ему почти все давалось легко — но словно в насмешку, симпатия собственной невесты в этот список не входила. Ощущение было непривычное и неприятное, и вспышка раздражения всколыхнула внутри черную муть, обычно скрывавшуюся на самом дне.

— Я могу написать твоим родителям, Паркинсон, — процедил он сквозь зубы. — И пожаловаться: чинишь, мол, нашему союзу всяческие препятствия. Я даже могу передать тебя Реджи, а сам взять в жены другую — для твоей семьи это будет позором. Хочешь так? Или все-таки попробуем по-хорошему?

Долгую минуту Поликсена молча смотрела на него, и Сири видел, как ей не терпится достать палочку. Затем горько произнесла:

— Один-один, Сириус Орион Третий.

Сири просиял, пытаясь подавить неуместные угрызения совести, и потянулся через стол: ковать железо, пока горячо. Целовать ее было приятно — так приятно, как еще никого и никогда, он даже не ожидал от себя такого накала страстей… однако Поликсена совсем не отвечала на поцелуй, и Сириус почувствовал себя насильником. Оторвавшись от губ невесты, он перевел дыхание и с тревогой взглянул на нее. Глаза Поликсены ничего не выражали.

— Нет, я так не хочу, — пробормотал Сири и неловко поднялся, задев ножку стула. — Извини меня, Паркинсон. Прости, прости, пожалуйста.

— Иди к дракклам, Блэк, — тихо сказала она. — Мордредов шантажист.

— Ну почему я тебе не нравлюсь? — не выдержал Сириус, и Поликсена удивленно подняла брови.

— Давай-ка подумаем вместе, — обманчиво ласково предложила она, глядя на него в упор. — Ты — самовлюбленный павлин, который сколотил себе банду и издевается над слабыми. Ты ненавидишь и презираешь все, что уважаю и ценю я. А еще с первого курса враждуешь с моим лучшим другом, который, между прочим, со мной уже семестр не разговаривает. Я — твой подарок к совершеннолетию, золотой мальчик, но у меня тоже есть мысли и чувства. Наша помолвка, Сириус Орион Третий, стоила мне дружбы, а я эту дружбу очень ценила.

— Опять Снейп, да что же это такое! — в сердцах громыхнул он, и Поликсена немедленно вскинулась:

— Мерлин, ну неужели из всего, что я сказала, ты услышал только это?! Вот тебе и ответ, Сири. И знаешь что? Ты действительно получишь меня после выпуска, и я ни слова не скажу против. Но до этого момента подыгрывать тебе не стану. Я не рада этой помолвке, Блэк. Кто угодно — только не ты, ясно?

Сириус наклонился, галантно поцеловал невесте руку и молча вышел. Он и представить себе не мог, что отказ может настолько сильно задеть… На мгновение мелькнула мысль сдаться, как он делал всегда, когда сталкивался с трудностями, но Сири только крепче стиснул зубы: ну-ну, еще посмотрим, кто кого.

* * *

К середине декабря Сириус решил сменить тактику. Вообще-то он совсем не умел ухаживать и завоевывать неприступные крепости — обычно девушки сами вешались на красавца-бунтаря. Однако тут нашла коса на камень, и Сири честно пытался научиться.

Пока что выходило через пень-колоду: цветы Поликсену не прельщали, подарки она не принимала («Не пытайся меня подкупить, Блэк!»), а их редкие походы в «Чайный пакетик», особенно после того злосчастного поцелуя, больше напоминали похоронную процессию, чем веселую компанию старшекурсников. Сириус нервничал, срывал злость на безотказном Петтигрю и про себя клял непокорную невесту и хитроумную маменьку — вот уж не было печали.

Пораскинув мозгами и посоветовавшись с Сохатым, он решил вызвать у Паркинсон ревность — принялся внаглую, у всех на глазах, ухлестывать за Марлин МакКиннон с Хаффлпаффа, причем специально подгадывал так, чтобы невеста оказывалась неподалеку. Однако Поликсена будто обрадовалась их страстным поцелуям, и Сири озадачился: по всему выходило, что ей нравится кто-то другой, вот только кто? Кто в Хоге мог составить конкуренцию ему, великолепному Сириусу Блэку, да еще и в роли законного жениха?

Он принялся исподтишка наблюдать за Паркинсон, но та ни на ком не останавливала свой взгляд, и Сири утешился и даже слегка приободрился: он не привык к конкуренции и искренне считал, что проще растопить ледяное сердце, чем выкорчевать из этого сердца интерес к кому-то другому. Уезжая домой на Рождество, Сириус твердо пообещал себе больше не тратить время на завоевание собственной невесты. Поликсена и так рано или поздно станет его женой, так что вольна крутить носом сколько угодно — конец этой сказочки уже написан, можно даже не переживать.

Маменька приняла Сири настороженно и первым делом спросила:

— Надеюсь, ты нашел с невестой общий язык?

— Найду, — огрызнулся Сириус. — Не извольте беспокоиться.

— Щенок, — укоризненно покачала головой Вальбурга. — Ты ничего не понимаешь. Это дело крайней важности.

Каникулы растянулись, казалось, на пару веков, и сразу после Рождества он с огромным удовольствием сбежал в гости к Джейми, дяде Карлусу и тете Дорее. Та расцеловала Сири в обе щеки, усадила за стол, велев домовикам приготовить его любимые блюда, и тоже принялась расспрашивать о школьном житье-бытье. Узнав о помолвке, нахмурилась и принялась молча выписывать тонким пальцем узоры по скатерти.

— Тетя, — он с нежностью накрыл ее руку своей и попытался поймать взгляд. — Я знаю, что вы так делаете, когда хотите высказаться. Давайте, ну же — я готов.

Дорея подняла на него глаза, до оторопи похожие на глаза Вальбурги, тепло улыбнулась и взъерошила ему волосы.

— Смешной ты мальчишка, Сири, — со вздохом сказала она. — И потому мне жаль видеть, как ты страдаешь. Да и Поликсена… я не поддерживаю связь с ее матерью, но мы ведь все-таки не чужие друг другу. Послушай, сынок…

Сириус натурально млел, когда Дорея так его называла: ему нравилось представлять, что он родился именно в семье Поттеров, братом не правильного и скучного Реджи, а своего в доску Джейми.

— Брак по договоренности подходит далеко не всем, — взвешенно и спокойно продолжила тетя. — Я Блэк и уважаю традиции, но времена изменились, и надо к ним приспосабливаться. Я пойму, если ты решишь жениться на ком-то, кто тебе по-настоящему нравится. И если родители будут против, запомни: ты всегда можешь перебраться к нам с Карлусом, наш дом — твой дом.

Сириус благодарно улыбнулся и подставился под нехитрую ласку — маменька никогда до такого не снисходила.

— Вообще-то Паркинсон мне по душе, — признался он Дорее. — Крепкий орешек, но думаю, мы сможем поладить. Надо просто найти к ней правильный подход.

Тетя поджала губы и с сомнением покачала головой, увенчанной тяжелой короной черных волос.

— Я не сомневаюсь в том, что Поликсена — хорошая девочка… и это все только усложняет. Она выйдет за тебя из чувства долга, ты женишься на ней, надеясь, что стерпится и слюбится… а если нет, что тогда? Мне заранее жаль вас обоих. Посмотри-ка на Джейми, — промолвила Дорея и указала на сына, который как раз показался в окне — довольный и уверенный в себе. — Знаешь, почему он такой? Потому что нам с Карлусом очень повезло и родители согласились поженить нас, прислушались к тому, чего хотели именно мы. Благодаря этому в нашем доме тепло и светло, и ты, несчастный ребенок, тянешься к нам, как подсолнух — к солнцу. А теперь загляни в себя и скажи честно: будешь ли ты счастлив с Поликсеной так же, как я счастлива с Карлусом?

Сириус насупился: он-то, может, и будет, а вот она с ним — вряд ли…

— Ну вот видишь, — с улыбкой заметила Дорея, и Сири с благодарностью поцеловал ей руку. — Если не хочешь, чтобы ваши дети жили в тотальной нелюбви, повторили твою судьбу, остановись и хорошенько подумай. Готов ли ты платить за одобрение Вальбурги настолько высокую цену?

Симпатии маменьки не стоили ни кната, это Сириус и так отлично знал. Он ярко представил себе стылое презрение в глазах Паркинсон, их траурные семейные ужины, одиночество и тоску будущего сына или дочери — и понял, что готов на все, чтобы этого не допустить. Его ребенок будет расти в любящей семье, и точка.

— Я вас понял, тетя, — покорно склонил голову Сири. — Я оставлю попытки понравиться Поликсене и выберу себе хорошую девушку, с которой у меня будут любовь и согласие.

— Ну вот и славно, — Дорея ласково потрепала его по макушке и встала. — Вот и хороший мальчик.

* * *

В школу он вернулся, вырвав свои смешные надежды на взаимность с корнем. Теперь Сири проходил мимо невесты, как мимо пустого места, но ему все равно было горько: Поликсену такая холодность вполне устраивала. Чем, ну вот чем он ей не угодил?

Впрочем, совсем отказаться от прав жениха Сириус не смог (он с детства не терпел делиться) и потому потратил немало времени, гоняя приободрившихся кавалеров Паркинсон. Вместе с верными друзьями он подлавливал тех в темных местах и успокоился, только когда вокруг Поликсены осталась выжженная земля — теперь другие парни опасались даже глаза на нее поднять.

На какое-то время в Хоге стало тихо и скучно, как на поминках, и Сири даже приуныл, однако вскоре снова воспрял духом: Снейп, весь предыдущий семестр проведший по уши в книгах, неожиданно стряхнул с себя апатию и принялся сторицей мстить Мародерам за свое прошлогоднее унижение. Вскоре Джейми загремел в Мунго со сложным переломом шеи, Пит перестал выходить из башни кроме как на уроки, а Рем отравился до кровавой рвоты и провел целую неделю в Больничном крыле, балансируя на тонкой грани между жизнью и смертью.

Мудрый человек на месте Блэка сбавил бы обороты, но Сири полез на рожон с удвоенной силой: ему хотелось отвлечься от тяжелых мыслей и выплеснуть свою бессильную злость. Снейп подходил для этого просто великолепно: дракклов заморыш оказался отличным боевым магом, с огоньком и выдумкой, и они превосходным образом вытирали друг другом пыль в дальних коридорах.

Сириус не уставал изумляться: его заклятый враг не должен был уметь того, что умел, ему не должны были даваться ни ритм боя, навязанный урожденным Блэком, ни заковыристые заклинания. Однако вот давались, причем с легкостью, будто проклятый слизеринец родился с палочкой в руках… Почти весь второй семестр они с упоением калечили друг друга, причем Снейп частенько побеждал, и на летние каникулы Сириус поехал, сам себе напоминая побитого пса: он не привык проигрывать в схватке.

Первый месяц прошел как в аду: маменька цвела и пахла, заранее планируя пышную свадьбу, а Сириус поскучал-поскучал, да и задумался о собственном будущем — дальше тянуть было некуда. Тетя Дорея была права: уже через год ему предстоял брак без любви, новый виток их семейной драмы, почти как в «Сто лет одиночества», любимой книге Сири. И видимо, именно ему выпало разорвать порочный круг…

— Я не женюсь на Паркинсон, — наконец бухнул Сириус прямо за завтраком. Отец осуждающе покачал головой и уткнулся обратно в газету, а мать медленно поставила на стол чашку, и ее синие глаза заледенели.

— С какой это стати?

— А вот не хочу, — покривил душой Сири и вызывающе скрестил руки на груди. — Сами на ней женитесь, раз она вам так дорога. А я приведу в дом девушку, которая будет по-настоящему меня любить.

Под самый конец проклятый голос все-таки дрогнул, и мать сощурила глаза и вся подобралась — словно акула, почуявшая запах крови.

— Любить? — процедила она, вставая и нависая над столом. — В нашем мире любовь ничего не значит! Зато в нем есть понятие долга. Я вышла замуж из чувства долга, и ты ничем не лучше меня, молокосос!

Отец поглубже зарылся в газету, Регулус принялся бесшумно размазывать кашу по тарелке, мудро не поднимая глаз, а Сириус почувствовал, как внутри закипает удушающий гнев. Он подвигал челюстью, а затем тоже вскочил и уперся кулаками в столешницу, оказавшись с матерью нос к носу.

— Да пошел он к дракклам, этот ваш сраный долг! И пошел к дракклам ваш драгоценный род! Я живой человек, а не кукла-марионетка!

— Не смей мне дерзить! — закричала в ответ мать, и ее черные пряди выбились из прически и зазмеились по плечам. — Все уже решено: ты женишься на дочке Кассиопеи, даже если придется взять тебя под Империо!

— Да что вам так уперлась эта свадьба? — озадачился Сириус, от удивления даже немного успокаиваясь. — Что в ней такого ценного, в этой Паркинсон?

— Великий маг родится от крови Блэков! — завопила Вальбурга ему прямо в лицо, меча глазами молнии. — Столько лет труда, стараний и жертв, чтобы свести наши линии воедино! Ты женишься на Поликсене — и ваш сын станет вторым Мерлином. Так было предсказано многие столетия назад — и не тебе, подлец, срывать мои планы! Я не смогла стать матерью великого мага, нашего обещанного принца, но стану его бабушкой, воспитаю как подобает и останусь в веках, как осталась леди Игрейн⁽¹⁾!

Сириус аж опешил — выглядела маменька как заправская сумасшедшая и несла отборнейший бред, но что-то больно толкнулось в грудную клетку: это правда, она наконец-то говорит чистую правду. Его хотят случить с Паркинсон исключительно ради потомства, как породистого пса. Счастье Сириуса Блэка и сам он по себе вообще никого не волнуют. А Сири ведь до последнего надеялся, что вся история с женитьбой придумана, чтобы привязать его к семье покрепче, что все затеяно ради него, просто в маменькиной извращенной манере…

Но на Сириуса ей наплевать. Он — всего лишь носитель нужной крови, средство, которое приблизит Вальбургу к искомому результату — маленькому синеглазому мальчику, которого она искалечит, испортит, отравит точно так же, как собственных сыновей…

— Да пошли вы к Мордреду со своим пророчеством! — зло рявкнул Сириус и рванул на себя скатерть: разлились кофе и молоко, взлетели в воздух крошащиеся печенья, брызнул желток из яичницы-глазуньи. Вальбурга только беззвучно хватала ртом воздух и держалась за сердце, а он мимоходом подумал, что ее вот-вот хватит удар.

— Не смей так разговаривать с матерью!

Отец невозмутимо встал из-за стола, но Сири уже не слушал: метнулся в спальню, наскоро похватал самые важные вещи, а потом дал деру прямо через окно — к Джейми и к тете Дорее, в дом, где всегда тепло и светло.

Примечания:

PayPal, чтобы скрасить мои суровые будни: ossaya.art@gmail.com

Карта для тех же целей: 2200700436248404

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

Мой Сири времен Хога: https://ibb.co/mq7Pxxk

Поликсена времен Хога: https://ibb.co/b6vRhsH

Вальбурга: https://ibb.co/5F09Pmy

Дорея: https://ibb.co/QkXjNC5

1) Мать короля Артура

Вернуться к тексту

Примечания:

Поздравляю всех с Новым годом!

Очень странно понимать, что ровно год назад вышла 33-я глава первого тома, и за это время был написан второй том и начат третий, финальный :)

Я уже традиционно желаю нам всем, чтобы год 2024 оказался намного лучше уходящего года; чтобы каждый из нас нашел то, что ему нужно, и чтобы осуществление желаний нас не разочаровало ❤️

Подперев щеку левой рукой, Лаванда глядела в окно поезда, за которым мелькали холмы да перелески, и вовсю предавалась тоске и унынию. Прямо перед началом пасхальных каникул ее угораздило сильно простудиться, и даже Бодроперцовое не особо помогло, придется пить вторую порцию уже дома: хоть Венди больше и не чихала каждые пять минут, но легкие все равно болели при вдохе, и горло саднило, да еще и в голове поселился вязкий туман. Ему Лаванда была даже рада — мысли ворочались медленно и неповоротливо, как грузные рыбины в слишком тесном прудике, и благодаря этому она почти даже не злилась. Вот еще, злиться! Больно надо тратить время и нервы на этих вот… этих…

— А хочешь шоколадную лягушку? Смотри, какая красивая и вкусная!

Венди взяла пакетик у подсевшей к ней Парвати, но открывать не стала — так и продолжила бездумно крутить его в руках. Лягушка внутри прозрачной упаковки раздувала горлышко и поочередно мигала круглыми глазами навыкате, и внезапно для себя Лаванда ее пожалела. Если выпустить шоколадную лягушку на свободу, что та станет делать? Упрыгает в ближайший прудик, чтобы там растаять и вознестись на лягушачьи небеса? Или, подобно самой Венди, останется сидеть на месте и будет печально лупать глазами и ждать, пока за ней хоть кто-нибудь вернется?

Глупая, глупая лягушка! Как будто она вообще кому-то нужна сама по себе!

Лаванда быстро разорвала пакетик, засунула шоколадку в рот целиком и проглотила, почти не чувствуя вкуса. Так ей и надо, наивной, — будет знать, как полагаться на других!..

— А я к тебе подлизываюсь, — смущенно призналась Парвати, и Лаванда повернулась к ней и пригляделась внимательнее. Ага, глазки бегают, щеки покраснели, а смуглые руки в золотых браслетах теребят подол юбки… все ясно. Венди вздохнула и закатила глаза. Патил оказалась той еще ветреницей — на позапрошлой неделе она вздыхала по Томасу («он такой сильный и веселый!»), до этого — по Лонгботтому («он такой загадочный и так хорошо танцует!»), а теперь вот настал черед новой жертвы.

— Он весь твой, но советую хорошенько подумать, надо ли тебе такое счастье, — честно предупредила Венди и снова отвернулась к окну: разговаривать не хотелось, особенно на эту тему. Парвати рядом завозилась и шумно завздыхала, и Лаванда сжала зубы и раздраженно прикрыла глаза. Ну почему люди не могут понять все с первого раза и отстать уже наконец? Она успела выслушать столько выражений сочувствия и обещаний поддержки, что ее уже тошнило, — к тому же, Венди хотелось услышать совсем не то и от совсем других людей…

— Мне правда все равно, честное гриффиндорское, — с чувством сказала она, снова поворачиваясь к приятельнице. — Мы с Гарри разошлись еще две недели назад — и между прочим, остались друзьями.

Вообще-то, не две недели, а целых семнадцать дней назад — Лаванда никогда не призналась бы в этом вслух, но она считала их почти против собственной воли. Это было первое в ее жизни расставание, и само по себе оно не слишком ее расстроило — Венди изначально знала, что этим все и закончится, и даже испытала облегчение, — однако она наивно ожидала, что предложение «остаться друзьями» значит чуточку больше.

Лаванда и сама не знала, на что надеялась, но почему-то рассчитывала, что ей будут по-прежнему рады в их тесной компании, что она нужна им сама по себе, даже если больше не ходит с Поттером за ручку… Вначале они вчетвером еще продолжали общаться, как раньше, — и довольно тепло, Лаванде не на что было жаловаться… но все-таки что-то неуловимо изменилось.

На поверхности все оставалось точно так же — однако Венди постоянно чувствовала подспудное напряжение. Быстрые взгляды, которыми эти трое то и дело обменивались, обмолвки и недоговорки, а еще — вымученные разговоры о погоде и природе в то время, когда им так очевидно хотелось обсудить что-то куда более важное… Приятели смущенно улыбались Лаванде, внимательно следили за языком, а под столом оттаптывали друг другу ноги — словно Венди была слепая и ничего не замечала. Это было бы унизительно, если бы не было так смешно — но она даже посмеяться не могла, настолько сильно задело это внезапное недоверие.

Эти трое явно что-то скрывали и никак не могли выбрать между непринужденным общением с Венди и сохранностью своих дурацких секретов — и в конце концов Лаванда сжалилась над ними и оставила их в покое.

Вопреки доводам рассудка ей все равно было обидно. Вот прямо очень.

Венди не ожидала, что за эти несчастные несколько месяцев успеет так сильно привязаться к Гарри и его друзьям. А вот поди ж ты, привязалась — и теперь отчаянно скучала по всем троим. Могли бы и поделиться своей страшной тайной… Разве она не доказала, что ей тоже можно доверять? Лаванда умела быть полезной, а у бывших приятелей вовсю кипела тщательно скрываемая, но бурная деятельность: постоянные отлучки и странные книги, которые они изучали, выглядели очень подозрительно. Лаванду ужасно тянуло вмешаться, раскритиковать планы Драко в пух и прах (а чьи еще — авантюрист там был только один), а потом великодушно взять командование на себя — но она все-таки удержалась. Набиваться в компанию, которой Венди больше не нужна, — одна из самых жалких вещей на свете…

Во всем виноват Малфой, в который раз с ожесточением подумала она. Бабуля была сто раз права: от этой семейки следовало не просто держаться подальше, а обходить буквально за милю… Лаванда не поверила, сошла с тропинки, очарованная сладкими обещаниями, — и тут же с головой ухнула в трясину. А Драко, из-за хитроумных идей которого она пострадала, даже не остановился, чтобы протянуть соучастнице руку помощи, — бодро пошагал дальше в свое светлое будущее… Спасибо, что дополнительно не притопил. И вправду, что за дело Малфою до скромной девицы Браун, раз теперь она бесполезна для его планов?

Лаванда поймала себя на том, что снова тяжело вздыхает, и крепче стиснула зубы. Кошмар какой-то, это никуда не годится! Надо срочно приходить в себя — Тесс обязательно заметит ее состояние, а той ни один аврор и в подметки не годится: расколет внучку за полчаса и все-все доподлинно разузнает…

— …и глаза у него ну прямо очень красивые… Настоящие изумруды! Нет, хризолиты! И ресницы такие длинные… А какой волевой подбородок! «Парвати Поттер» — хорошо звучит, правда?

Лаванда прислушалась краем уха и тут же пожалела — содержание романчика, ею давно забытое, намертво отпечаталось в памяти приятельницы и совершенно точно не пошло ей на пользу. Права была Панси, машинально подумала Венди и только пуще разозлилась. Да что ты будешь делать, она теперь что, до конца жизни станет вспоминать этих троих? Шагу без них уже ступить нельзя!

— А почему вы расстались? Хотя знаю, это все из-за Паркинсон, правда? — заговорщически понизила голос Парвати, хотя они были совсем одни. И ехали тоже каждая к себе, в отличие от неразлучной троицы — те явно не собирались расставаться даже на каникулах. И Драко совсем не возражал — хотя буквально недавно костьми бы лег, да вклинился между Гарри и Панси… Что-то произошло, что-то совершенно точно изменилось, но Лаванду в это не посвятили — и по-хорошему, она не имела права обижаться и злиться, потому что чего-чего, а настоящей дружбы ей никогда не обещали… но все равно злилась. И обижалась тоже, да.

Как же ты станешь выкручиваться без моей помощи? — хотелось спросить у Малфоя. Ну вот просто по-человечески интересно было. Заменишь меня кем-то другим? Там, где потерпела поражение я, мало кто сумеет победить — так что же ты станешь делать, если Гарри снова примется за старое?

Но Драко не спешил делиться своими новыми планами, а сама Венди на поклон не пойдет, больно надо! Тем более, что сейчас эти трое тоже ехали вместе — Лаванда видела, как они заходили в другое купе, в начале вагона… и наверняка пригрели у себя когтевранку Лавгуд, кузину Панси, — а где Луна, там и шестой Уизли, с некоторых пор тот ходил за ней как привязанный. И у них там сейчас тесно, но весело, и можно было бы показать свое истинное лицо, а не маску прелестной дурочки Лав — оказалось, что Венди успела напрочь отвыкнуть от этой роли…

— Мы просто не сошлись характерами, — пожала плечами Лаванда, когда пауза совсем уж затянулась. — Говорю прямо: Поттер сухарь сухарем, и ты с ним еще намучаешься.

— А я точно не нарушу девичий кодекс? — неуверенно пробормотала Патил, пряча глаза.

Еще как нарушишь, угрюмо подумала Венди. Встречаться с бывшими подруг — одно из самых строгих табу в мире девчонок, однако же…

— Конечно, нет, — твердо пообещала она вслух. — И знаешь что? Пойдем-ка поглядим на героя в непринужденной обстановке, пока у тебя мало конкуренток. Вот прямо сейчас.

Венди решительно встала и потянула Парвати за собой. А что, отличный повод заявиться в чужое купе и при этом остаться в сторонке: Патил полюбуется на Поттера, отвлекая на себя внимание остальных, а Лаванда в это время посмотрит в глаза одному бесстыжему интригану — если у того хватит наглости встретить ее взгляд. Пускай скажет прямо: так и так, девица Браун, для моих планов ты теперь бесполезна, а доверия заслужить не успела, так что больше не мешайся у нас под ногами — и тогда Венди отстанет от них раз и навсегда…

Человек предполагает, а Мерлин располагает — когда они уже дошли до последнего купе и собирались постучаться, из соседнего вагона, как чертик из табакерки, выскочил Маклагген, разодетый не хуже модели «Ведьмополитена». Он поздоровался, а затем поймал и удержал взгляд Венди, и она догадалась, что Кормак явился по ее душу. Это должно было стать моментом триумфа, но почему-то не стало.

— Не жди меня, — скрепя сердце сказала Лаванда подруге, и та нырнула в купе. Дверная створка плавно и бесшумно въехала в пазы и отсекла Венди от остальных. В прозрачном окошечке она заметила Панси и Гарри, сидевших в самой глубине купе, у окна, а затем перевела взляд на Кормака и, помедлив, улыбнулась. Улыбка появилась на губах как по заказу — все же тренировки не прошли даром, хотя при этом у Венди на душе скребли не просто кошки, а целые тигры. — Тоже едешь на каникулы домой?

— Так точно, — неловко усмехнулся Маклагген и пригладил рукой густые и волнистые темные волосы.

Переживает, ну надо же, слабо подивилась Лаванда, отворачиваясь к окну, за которым как раз расстилались бескрайние заливные луга. Как полтора года глядеть на меня свысока, так не переживал. Неужели и вправду все так просто? Примазываешься к геройской славе — и сразу выбиваешься в завидные невесты…

И не этого ли Венди хотела? Она поставила на зеро — и ставка сыграла, так отчего же теперь так тошно, когда один из фаворитов личного списка Лаванды стоит рядом и ищет ее внимания?

— А я писал о тебе домой, — с места в карьер рванул Кормак, и Венди прикусила губу и продолжила упрямо смотреть вдаль — туда, где беззаботно паслись овечки и распускались первые цветы.

Романтика — прибежище для дураков, твердо повторила она про себя. Для магглорожденных вроде Кэти Белл, которым лишь бы бабочки в животе порхали, да для Парвати, любимицы семьи, которую обещали выдать за кого попросится — хоть за сквиба, хоть за маггла…

Маклагген помялся и продолжил:

— Папа приглашает вас на ужин. Ничего официального… пока.

Примелькаться, значит, с ноющим чувством под ложечкой поняла Лаванда. Проявить себя перед папочкой Кормака, похвалить убранство дома и жемчуга его мамочки, блеснуть приметной ямочкой на щеке — и может, именно на скромной, но милой мисс Браун Маклаггены и остановят свой выбор. А может, покрутят носом и предпочтут другую — и тогда Лаванда вернется домой ни с чем и навсегда вычеркнет Кормака из и так короткого списка. Кто там следующий на очереди, Олли Вуд?.. На ужин к Маклаггенам наверняка явятся сразу несколько семей, причем все с дочурками ее возраста, так что придется попотеть, отсеивая соперниц… Отец Кормака основательно подошел к вопросу. Мог бы ограничиться просто портретиками — Лаванда на них ну очень удачно получалась…

Она с нажимом, до красноты, потерла щеку, собрала себя в кулак и наконец повернулась к Кормаку. Постаралась приглядеться к нему взвешенно и непредвзято⁽¹⁾. Красивый, статный мальчишка — и вырастет красивым, статным мужчиной. И пальто это серое с меховым воротником ему очень идет, солидно смотрится. Не дурак, это Венди уже знает — не зря ведь столько времени за ним наблюдала. Характер неуступчивый, и по правде сказать, Кормак слишком много о себе мнит, зато обладает лидерскими задатками и точно выбьется в люди. И семья его близка к самому Скримджеру… а что Маклагген берет быка за рога — так это даже хорошо, потому что из-за этой дурацкой игры в дружбу Лаванда совсем расклеилась и размечталась, а ей нельзя… Вот же он, целый номер два, стоит и переваливается с ноги на ногу — а значит, тут нечего и думать, надо срочно подсекать, пока рыбка не уплыла.

— Ну конечно же, мы обязательно там будем, — пообещала она и улыбнулась, стратегически повернувшись в полупрофиль — так ресницы казались длиннее, а прыщик на носу был незаметен, зато играла ямочка на щеке. — Семья Браун очень ценит такую возможность, и…

— Ах вот ты где!

Лаванда медленно повернула голову вправо — в дверном проеме стоял недовольный Драко. Он бесшумно задвинул за собой створку — в глубине купе мелькнула рыжая макушка Уизли — и остался торчать в узком и тесном коридоре третьим лишним. Венди кинула взгляд на Кормака — тот дернул щекой, но промолчал: задираться с Малфоем было опасно… и впервые Лаванда только порадовалась этому обстоятельству.

— Простите, что помешал, — легкомысленно отмахнулся Драко, и было очевидно, что на самом деле ему ни чуточки не жаль. — Венди, ну сколько можно тебя ждать, в самом деле? Идем скорее! Вы ведь уже закончили, не так ли?

Он нетерпеливо протянул ей руку, и Лаванда кожей ощутила внимательный взгляд Кормака. Малфой не двигался с места, и лицо у него было самое невозмутимое — словно они действительно о чем-то договаривались. Венди в красках представила, что выскажет ей бабуля Тесс, когда все узнает, но все-таки сделала маленький шажок к Драко и вложила пальцы в его ладонь.

— Я буду с нетерпением ожидать приглашения на ужин, — напоследок прощебетала она Кормаку, и тот кивнул, смерил их долгим нечитаемым взглядом и ушел в свой вагон.

А что, может, оно и к лучшему, безразлично подумала Лаванда, глядя ему вслед. В конце концов, немного конкуренции Маклаггену не помешает, а приз тем привлекательнее, чем больше соперников, да еще такого ранга… Даже если Малфой просто мимо проходил и уже традиционно влез не в свое дело. Хобби у него такое — мешать Лаванде строить личную жизнь.

Она повернулась к Драко, немедленно отняла у него ладонь и на всякий случай скрестила руки на груди.

— Ты совсем не вовремя, — мстительно заявила Венди, но Малфой только фыркнул и покрутил на пальце амулет-заглушку, обеспечивая приватность, — как будто им вообще есть что обсуждать!

— Ну да, ну да, я заметил… Браун, с таким лицом не воркуют с кавалерами, а плетутся на эшафот, — ядовито припечатал он, подошел к окну и выглянул наружу с таким живым интересом, словно впервые ехал на Хогвартс-экспрессе. — И вообще, могла бы поблагодарить за спасение.

— Благодарю, — передразнила Лаванда. — Благодарю, о храбрый рыцарь, что спас меня… постой, а от кого именно ты меня спас? От прекрасного принца, который почти уже упал на одно колено?

— Это Маклагген-то — прекрасный принц? — хохотнул Драко, поворачиваясь к ней и небрежно прислоняясь к стенке. — Мерлин, Браун, с твоим вкусом срочно нужно что-то делать! И с самооценкой, кстати, тоже. Надо бы взять этот вопрос на личный контроль…

— Ты и так сделал предостаточно, — отрезала Лаванда. — Нет, ну правда, зачем ты вмешался? Что за привычка вечно влезать, когда я разговариваю с другими?

— Мне что, пойти и догнать Маклаггена? — неожиданно посерьезнел Драко. — Если он и правда тебе так нужен, я могу. Извинюсь и поясню, что свалял дурака и что твои гримасы — это от большого восторга, а вовсе не крик о помощи. Если что, со стороны было неясно.

Венди медленно вдохнула и выдохнула, потому что вплотную подошла к порогу, за которым могла ляпнуть лишнее. Ну вот что за невыносимый тип!

— Малфой, еще утром тебе ничего и нигде не жало, — светским тоном заметила она, когда наконец взяла себя в руки. Ну сколько можно, в самом-то деле? Лаванда ведь тоже живой человек, а не просто удобный инструмент: захотел — взял с полки, надоело — вернул обратно… — Ты наверняка заметил, что я оставила вас в покое, — но ничего не предпринял, а значит, тоже понял, что дружба не клеится. У вас есть секреты на троих, и делиться ими вы не готовы. Я это уважаю — но раз мы больше не друзья и даже не деловые партнеры, не надо играть в благородство и лезть куда не просят. Ты покуражишься и снова уйдешь по своим важным делам, о которых мне знать не по чину, а меня оставишь разбирать завалы.

Драко промолчал, ожесточенно и как-то пристыженно потирая висок, а Венди прикусила губу: все ясно, у него просто случился порыв души, свойственный полу-Блэкам, — вот он и вмешался, не подумав о последствиях. Интересно только, это был приступ щедрости — или вредности? С Драко никогда не было понятно, да и какая разница, по большому-то счету…

Малфой не спешил уходить, хотя точки над «i» уже были расставлены: у него с друзьями действительно есть тайны, и они втроем действительно не доверяют Венди. И ей бы отступить и вернуться к себе — а то и вовсе напроситься к Кормаку, — но Лаванде вот просто до дрожи хотелось войти в это дурацкое купе. По праву стать в их сплоченной компании четвертой — хотя в этом больше не было никакой прямой выгоды.

Во всем виноват Малфой, печально подумала она. Испортил умненькой девице Браун всю стратегию, показал самым краешком, как оно может быть, — и этим сломал что-то у нее внутри… Дружбу показал — такую, как в книжках, и когда Венди ее распробовала, то поняла, что та ей просто позарез нужна. Вот уж не было печали…

— Знаешь что? — наконец решительно сказала Лаванда, нарушая хрупкую тишину. Пора было брать дело в свои руки — они не смогут вечно торчать в этом коридоре, как приклеенные, и ждать, что случится чудо. Рано или поздно придется что-то придумать — или неловко спрятать глаза и разойтись уже каждый по своим мирам. — Пожалуй, я готова опуститься до грязного шантажа.

— Да? — Драко оживился и даже слегка воодушевился, что вообще-то было подозрительно, но Венди было не до того, чтобы разбираться.

— Да, — твердо кивнула она. — Я не расскажу Поттеру о том, что прибилась к вам не случайно, а ты взамен обеспечишь нам дружбу вчетвером. Только учти, полумеры меня не устраивают: я хочу стать своей без оговорок. И мне все равно, как ты это провернешь и как убедишь остальных, — отныне это твоя проблема.

— Шантаж… вот оно, значит, как, — усмехнулся Драко, и Лаванда с удивлением поняла, что он совсем не злится. — Ну ладно, твоя взяла. Я никак не могу допустить, чтобы Гарри обо всем проведал… так что ты уложила меня на лопатки, поздравляю. Я что-нибудь придумаю, а пока что пойдем уже к нам.

— Вот так вот просто? — насторожилась Венди. — И даже не поломаешься для порядка?

Малфой закатил глаза, прихватил ее за локоть и решительно потянул дверь в купе.

Туда и правда набилось полным-полно народу: справа, у двери, полыхала щеками Парвати, не отрывая взгляда от сидевшего наискосок Гарри; Панси устроилась прямо напротив Поттера и задумчиво глядела в окно. Рядом с ней Лавгуд и шестой Уизли о чем-то увлеченно шептались — на фоне верзилы Рона и так миниатюрная Луна смотрелась совсем уж хрупким воробушком. Они должны были выглядеть вместе комично, но почему-то тянуло не посмеяться, а завистливо вздохнуть.

Появлению Лаванды обрадовались: Панси отвлеклась от окна и приветливо помахала рукой, а Гарри тепло улыбнулся. Венди оглянулась на Драко, и тот легонько подтолкнул ее к свободным местам справа от Гарри и сам сел рядом, у выхода.

— Куда попадают крысы после смерти? — подняв голову, очень серьезно спросила сидевшая прямо напротив Луна, и Лаванда прикусила губу, чтобы не фыркнуть. У нее вообще резко улучшилось настроение, и даже неизбежные нотации Тесс уже не казались такими уж страшными. — Мы переживаем за Коросту.

Венди взглянула на Рона — тот не казался взволнованным, но прислушивался к своей подружке очень внимательно, и выражение лица у него было самое что ни на есть серьезное. Возвышенное даже, и Лаванда покачала головой — ну надо же, что делают с людьми нежные чувства… И это Уизли, самый приземленный человек из всех ее знакомых, — так что же творится с теми, у кого эмоциональный диапазон побогаче?

— Я думаю, Короста будет счастлива, где бы ни оказалась, — мягко заверила кузину Панси, и Гарри тут же кивнул, придавая словам подруги дополнительный вес.

Ну вот, окончательно спелись, с веселой злостью подумала Лаванда и покосилась на безмятежного Драко. И тебя это устраивает? Что же с тобой случилось, Малфой, что за странные метаморфозы? Или твой внезапный приступ щедрости распространился на всех подряд, без разбору?..

— Мы похоронили ее на берегу Черного озера, — мечтательно продолжила Луна, глядя куда-то вдаль, что в условиях тесного купе было непростой задачей. — Под кустом бузины, он очень красиво цветет по весне. Я надеюсь, Короста переродится вороном. Летать должно быть очень здорово.

Лаванда немедленно представила облезлую крысу Уизли с легкомысленными розовыми крылышками и плотнее сжала губы. Драко рядом завозился и тихо засопел, и Венди догадалась, что ему тоже смешно, но он не хочет обижать Луну — девчонка была неплохая и безобидная, хоть и со странностями. К тому же, целая кузина невесты, а в семье, как известно, важен мир…

— Гарри, а ты куда едешь на каникулы? — звенящим от напряжения голосом спросила Парвати, теребя браслеты, и Лаванда повернулась к сидевшему слева Поттеру.

— Действительно, — присоединилась она. — Я готова была поставить галлеон на то, что вы втроем останетесь в школе.

Потому что у вас совершенно точно был какой-то план, а любую авантюру проще всего провернуть, когда никто не заглядывает через плечо… И теперь вам придется меня во все посвятить, хоть пока что вы об этом ни сном ни духом.

— Леди Блэк настояла на нашем обязательном возвращении, — признался Гарри, подбираясь на глазах. Ага, значит, все-таки Лаванда была права: что бы ни затевалось, это пришлось отложить из-за форс-мажора. Венди поморщилась: ей катастрофически не хватало информации, и из-за этого она чувствовала себя не в своей тарелке. Неприятное ощущение.

— Что-то со здоровьем опекуна? — предположила Лаванда, и Гарри моргнул, словно пытался сообразить, о ком речь. — Ну, Сириуса?

— Да нет, с ним-то как раз все в порядке, — сухо сказал Гарри, и глаза у него неуловимо потемнели. Все ясно, грядет скандал в благородном семействе, решила Лаванда. Она знала, что Блэк пытался наладить контакт с крестником, а тот отделывался короткими отписками — и вот, видимо, решился поговорить с непутевым опекуном начистоту. — А ты куда едешь, Венди?

Гарри перевел тему довольно топорно, но Лаванда не стала вредничать и покладисто заглотила наживку.

— Домой, конечно.

Вы-то меня с собой не позвали… И менять планы уже слишком поздно, но уж на летних каникулах вы точно от меня не отделаетесь! Лаванда спрятала улыбку в уголках губ и сделала мысленную пометку заранее отпроситься у бабули Тесс — та наверняка уже строила планы на лето своей любимицы.

— Родители, бабушка и младший брат уже ждут не дождутся, — с нарочитым подъемом в голосе продолжила она и добавила со значением: — А еще меня пригласил к себе Кормак, представляете? Я все-таки допущена к конкурсу.

— Маклагген? — ахнула Парвати, моментально забыв о своей неземной любви к Поттеру. Ну вот, что и требовалось доказать… Интересно, кто привлечет ее внимание следующим? — Серьезно? И ты поедешь? А ты уже придумала, что наденешь? Тебе обязательно надо там блеснуть, чтобы Маклаггены выбрали именно тебя!

— Действительно, Браун, — поддержал вопрос Драко, поигрывая запонкой на манжете и лениво тяня гласные. — Зачем тебе понадобилось туда ехать, да еще и блистать? Тебе не противно участвовать в смотре невест, будто ты товар на витрине магазина?

— Конечно, противно, — согласилась Лаванда, демонстративно не поворачиваясь к нему и глядя поверх голов Луны и Рона. — Но надо, и тебе это хорошо известно — не всем поднесли удачную партию на серебряном блюдечке. Другим людям, попроще, приходится крутиться, чтобы добиться желаемого. В том числе, красоваться, как товар на витрине магазина.

На мгновение в купе воцарилась неловкая тишина, но хрупкий ледок между ними с грацией взрывопотама разбил Уизли.

— А меня пригласил мистер Лавгуд, — важно сообщил он, и Луна кивнула и солнечно улыбнулась. — Правда, мы и так оказались соседями, так что жить я буду в «Норе», а к Лавгудам просто заглядывать в гости…

— Если хотите, можете тоже приходить, — радушно предложила Луна, и Рон тут же надулся, как мышь на крупу. Лаванда хмыкнула про себя: ну да, всего пара слов — и приглашение перестало быть эксклюзивным, и уже неясно, что оно вообще значило и значило ли хоть что-то. — Панси, тебя ждать?

— Я бы очень хотела у вас побывать, — со вздохом сказала та, и Венди пригляделась к Паркинсон внимательнее. Приятельница (бывшая или нынешняя?) выглядела неважно — было заметно, что она чем-то не на шутку встревожена. — Но тетя сказала ясно, что все наше время будет забито, так что в этот раз вряд ли выйдет… но на летних каникулах я обязательно постараюсь к вам вырваться.

Время будет забито… и чем же это, интересно знать? Лаванда покосилась на Драко, но по его лицу было невозможно что-то понять, и она на время отступилась. Ничего, главное — терпение. Рано или поздно, но они останутся без лишних ушей, и тогда Малфою придется сдержать слово и все-все ей рассказать.

* * *

Люциус закинул ногу за ногу и, старательно удерживая интеллигентное и немного скучающее выражение лица, дорисовал фениксу хохолок. Он автоматически прислушался к прениям, но тема была исключительно занудная, и Люций со спокойной душой продолжил рисовать в блокноте. Феникс получался так себе, на троечку, и больше походил на удивленную куропатку с павлиньим хвостом, но Люциус не спешил унывать.

Он заштриховал левое крыло и задумался, припоминая, как выглядят лапки. Когти у фениксов вроде имелись, и Люций прилежно дорисовал их и полюбовался на творение своих рук. У сына наверняка получилось бы достовернее — Драко вообще во всем превосходил обоих родителей, и сперва Люциус переживал, что станет ревновать к успехам наследника, но по счастью испытывал одну только гордость. Это же здорово, когда следующее поколение удается лучше предыдущего… Так оно и должно быть — иначе зачем все это?

Люциус вздохнул и потер висок. Заложил блокнот карандашом, отложил его на скамью рядом с собой, сцепил руки на колене в замок и крепко задумался. Единственным минусом того, что Драко уродился таким талантливым, было то, что с возрастом его становилось все сложнее и сложнее контролировать. Люций вовсе не собирался ломать собственного наследника — невозможно вырастить сильную личность, если диктовать этой самой личности каждый шаг, — однако в мире существовали вещи принципиальной важности, и в них компромиссы были недопустимы.

И одной из таких исключительно важных вещей была помолвка с дочкой Патрокла. Сказать по правде, Люциус совершил ошибку, не отменив данное Драко задание, когда стало ясно, что вскоре у Панси появится брат или сестра. Закрутился, увлекся поиском крестражей и рекламой нового магазина палочек — и совсем упустил из виду кипящие в Хоге страсти.

В свое оправдание Люций мог сказать только одно: он как-то не учел, что мальчики и девочки в тринадцать лет — уже далеко не трогательные и смешные малыши. Эта избирательная слепота была тем удивительнее, если учесть, что сам он впервые положил глаз на девочку примерно в том же возрасте и даже расплевался из-за нее с Патроклом — правда, ненадолго, уже через пару недель они с другом снова были не разлей вода. Но одно дело — здоровые лбы Люций и Патрокл, и совсем другое — его, Люциуса, собственная кровиночка… Казалось, еще вчера Драко учился ходить, упорно цепляясь за штанину отца, еще буквально накануне Люций подсаживал его на первого пони — и вот, пожалуйста, сын вырос. Ну или только начал вырастать, но Малфой все равно пребывал в ужасе — так сказать, авансом.

Оказалось, что Драко в его расчетах, которого можно — и нужно! — было сговорить с Персефоной, и Драко в его сердце, с огромными серыми глазищами и смешной белой челочкой, совершенно не пересекались. Правда, только у Люция — когда, пораженный письмом сына в самое сердце, он пришел жаловаться Нарциссе, жена только улыбнулась и погладила его по голове.

«Драко почти тринадцать, милый, он уже подросток, — мягко напомнила Нарси и, хмурясь, пробежала глазами по строчкам. — Люций, что еще за задание и почему я о нем не знаю?»

Тогда Малфой как-то выкрутился, но внутри по-прежнему досадовал на собственную близорукость. Нарси была права: Драко был не ребенком, а подростком — и значит, точно таким же подростком был и Гарри Поттер. Невыносимый, нахальный и дерзкий Гарри Поттер, которому, как выяснилось, вынь да положь не кого-нибудь, а именно Персефону Паркинсон!

Люций резко вдохнул через нос и медленно выдохнул, пытаясь успокоиться. Подростки, ну надо же… как, ну как у него вообще может быть сын-подросток? Для этого Люциус слишком молод и привлекателен! Сыновья-подростки могут быть у Нотта или Шеклболта, и это легко заметить по благородным сединам обоих — но никак не у Люция! У него ведь даже морщин еще нет — а те, которые в уголках глаз, не в счет, они совершенно точно мимические!

Люциус задумчиво покрутил большими пальцами и, расцепив руки, потер лоб. Сперва он рвался обсудить все с Патроклом, но когда горячая волна сочувствия к сыну схлынула, стало ясно, что на самом деле ничего не ясно — а вовсе даже наоборот. Увы, но каждое последующее письмо Драко расстраивало Люция все больше и больше: сын был уверен, что его лучший друг действительно души не чает в Персефоне. Цугцванг.

Люциус смущенно почесал нос — они с Патроклом как-то не учли, что Поттер может настолько высоко замахнуться. Наверное, с их стороны это было снобизмом, но они исходили из того, что мальчишка будет рад одной уже дружбе с наследниками старых семей. Однако Гарри Поттера они об этом не оповестили — и этим выкопали себе ловчую яму.

Теперь вместо того, чтобы просто провести с Драко время — а Люций скучал по сыну просто невыносимо, — придется усадить его в кабинете и вплотную заняться делами семьи. Еще и Поликсена настояла на том, чтобы потом Драко отправился в «Соцветие» до самого конца каникул, — и Люциус покорно согласился, потому что сестра друга была на диво убедительной… но в глубине души очень расстроился.

Разумеется, помолвка останется в силе — ну мало ли кто и кому нравится в тринадцать лет! Сегодня Поттер уверен, что жить не может без Персефоны, а завтра увлечется другой девочкой — и не хватало еще Малфоям и Паркинсонам крутиться флюгером, пытаясь поспеть за геройскими симпатиями. Договор между семьями будет заключен в срок, такой шанс выпадает нечасто — просто до поры до времени младшее поколение будет пребывать в неведении, нечего им тревожиться попусту. Люций и так дал маху со своим заданием, будь оно неладно, и не собирался повторять ошибку.

Пускай они дружат, как и нынче, втроем. Играют и учатся, влюбляются и разочаровываются, ссорятся и мирятся. До ЖАБА еще полно времени — и слава Мерлину, Люций пока не готов стать отцом выпускника! — а там можно будет и вернуться к вопросу, помолвка ведь еще не свадьба…

И если к этого моменту Поттер не излечится от своих фанаберий, придется что-то придумать — но Люциус ставил на то, что геройская блажь долго не продлится. Однолюбы встречаются редко, и это хорошо — того же Северуса было бы очень жаль, не будь приятель таким вредным и ядовитым. Малфой совсем не желал подобной одинокой судьбы лучшему другу сына — он вообще ничего не имел против Гарри, особенно когда тот не посягал на Персефону…

— Голосуем!

Люциус встрепенулся и бдительно огляделся по сторонам. Ага, голосование началось — и Люций был против. Он проголосовал и принялся собираться домой — вечером они с Патроклом и отцом собирались обсудить поиск крестражей на свежую голову. Литтл-Хэнглтон, на который их вывел papa, немало разочаровал: ни в особняке Риддлов, ни в доме Гонтов не сыскалось ничего подозрительного. Хорошо все-таки, что Абраксас одумался и взялся за гуж — благодаря этому Люциус почти не испытывал угрызений совести за свой обман. Обливиэйтить родного отца — ну надо же было додуматься предлагать такое урожденному Малфою!..

Ну ничего — зато теперь papa полностью на их стороне. Теперь все точно пойдет как надо, Абраксас со всем разберется…

На его ряду уже почти никого не осталось, когда к нему вальяжно и неторопливо, словно огромный боа-констриктор, подплыл Кадмус Шеклболт.

— Хорошо выглядите, Люциус, — сказал он и, помедлив, скупо улыбнулся. Старик всегда улыбался именно так — словно за каждую улыбку ему полагался полновесный галлеон. Даже позднее рождение законного наследника не сделало лицо Кадмуса менее кислым, хотя на его месте Люций улыбался бы как идиот, круглые сутки напролет. — Как поживает семья? Супруга, сын?

— Все здоровы, слава Мерлину, — протянул Люциус, беря в руки трость — с ней он выглядел взрослее и величественнее, хотя сразу появлялся соблазн кого-нибудь стукнуть. — Надеюсь, у вас тоже все в порядке. Слышал, что Кингсли обещали пост главы аврората, — если, конечно, наш старый знакомец Руфус выгрызет себе кресло министра. Мои поздравления.

— Обещали, — породистое лицо Кадмуса скривилось еще больше, хотя Люцию никогда не удавалось понять, как Шеклболт это проделывает. Кингсли был совсем не похож на темно-русого, светлоглазого и белокожего отца — весь удался в маменьку… — Но видите ли, в чем загвоздка… Пост главы аврората только один, да вот претендентов на него целых два — и соперник Кингсли оказался куда зубастее моего мальчика.

«Мальчику» было хорошо за тридцать, и со своими неполными двумя метрами роста это был тот еще шкаф из эбенового дерева. Признанный бастард рода Шеклболт, он пошел по аврорской линии и сумел-таки дослужиться до высоких чинов — в том числе, благодаря поддержке любящего отца. Люциус всегда подозревал, что Кадмус хотел сделать наследником именно Кингсли, но все-таки не решился на этот шаг и теперь испытывал перед старшим сыном вину — а еще всячески пытался ее загладить.

— Это кто же у нас такой ловкий? — удивился Люциус, стискивая ладонью рукоять трости. И что такого мог предложить этот пройдоха Руфусу, чтобы тот выбрал в преемники именно его, а не Кингсли, за которым стояли Шеклболты?

— А вон, кстати, и он сам — на ловца и зверь бежит, — процедил Кадмус и, прищурившись, указал на нижние ряды амфитеатра. Люциус проследил взглядом за его рукой и крепко сжал зубы — окруженный толпой депутатов, там корабельной сосной возвышался Крис Олливандер. Он расточал улыбки, разводил лопатообразными ручищами и понимающе кивал — а Люций думал о том, что на такого медведя лучше всего ходить с зачарованной рогатиной. Нет, ну вот откуда что берется? Папаша Олли был сухоньким и маленьким, да и матушка у Криса тоже была невысокой — так откуда же у их наследника взялась эдакая богатырская стать?

Вопрос был не праздный — с некоторых пор Люциус всерьез раздумывал над тем, чтобы вызвать Кристофера на дуэль, и останавливало его только врожденное здравомыслие. Патрокл, которому Люций все-таки доверился, припомнил, что Олливандер проявлял к Нарциссе нездоровый интерес, — и теперь Малфой никак не мог понять, что вообще происходит.

Он мог допустить, что своими подарками Крис пытался замысловато отомстить за отца: вывести Люциуса из себя и рассорить его с лучшим другом, — но в преддверии политической грызни на выборах это было как-то недальновидно. С другой стороны, если всю интригу затеял кто-то третий, чтобы подставить Олливандера и стравить его с Малфоями и Паркинсонами, то этот третий должен был знать, на что давить — а значит, Кристофер полоскал имя Нарциссы в присутствии не того человека, что тоже выставляло его не в лучшем свете. Что так, что иначе Олливандер заслуживал хорошей трепки — но явно не в дуэльном зале, Люциус не собирался оставлять Нарси вдовой…

— И почему Руфус предпочел его? — спросил он у Кадмуса, и тот сделал большие глаза: сам, мол, догадайся, не маленький. Люций подумал еще минутку — и действительно догадался.

— Вот-вот, — кивнул Шеклболт. — Не знаю, как именно вы с Паркинсоном устранили старшего Олливандера, но его место в Визенгамоте перешло к младшему — а тот развернулся на полную. Видите, Люциус, как они заглядывают ему в рот? Это все потому, что прямо на наших глазах Кристофер нагло окучивает старые семьи, агитируя тех поддержать своего шефа на выборах. Ходят слухи, что Скримджер снюхался ни много ни мало, а с самим Дамблдором — и вот теперь при помощи Кристофера подминает под себя и Визенгамот тоже. А мы с вами вроде как и не у дел — моего мальчика обошли в должности, чтобы заплатить Олливандеру за лоббирование, а уж вы-то у новой власти и вовсе будете не в фаворе… Вас, насколько я помню, арестовывал Скримджер лично — тогда, в ноябре восемьдесят первого?

Люциус поймал себя на том, что бездумно трет запястья, словно они до сих пор в наручниках, и сладко улыбнулся Кадмусу.

— Было дело, — признал он. — Сразу после войны, в которой мы с Кингсли сражались по разные стороны баррикад.

— Меня это совсем не смущает, — величественно отмахнулся Шеклболт. — И моего сына тоже. Пришла пора новых коалиций, Люциус, — и с Руфусом вам точно не по пути. При нем Олливандер станет главой аврората и не последним человеком в кабинете — а вы как раз перешли Крису дорожку.

— И что предлагаете? — прищурился Люций, и Кадмус улыбнулся — впервые на его памяти нормальной, человеческой улыбкой.

— Как вы смотрите на то, чтобы испортить Руфусу и Кристоферу всю игру? — провокационно спросил Шеклболт.

— Вы же не прочите меня в Министры? — недоверчиво хмыкнул Люций. Не то чтобы он не представлял себя на агитационных плакатах — Люциус чудно смотрелся бы на них, например, в зеленой гамме — но он отдавал себе отчет в послевоенном положении дел. Пока еще Поттер вырастет, пока приобретет хоть какой-нибудь вес…

— Увы, но нет, — покачал головой Кадмус, опираясь на свою трость — и не для вида. Совсем сдал, ну надо же, и виски поседели… — И, предваряя следующий вопрос, себя я на этом высоком посту тоже не вижу. Однако же в кругу ваших близких есть одно лицо, которое в последнее время очень популярно среди электората. Свеженькое такое личико, и история за ним ну очень трогательная. Люди знают эту сказку назубок — и это хорошо, тем проще будет ее капитализировать.

— Поттер еще слишком мал… — начал было Люциус, но Шеклболт покачал головой, и он замолчал.

— Поликсена Блэк, — очень нежно, почти ласково произнес Кадмус, и Люций нахмурился. — Красивая молодая женщина с трагической судьбой, символ примирения враждебных лагерей после декады отчуждения. Символ прочного мира и надежды на новое начало. Она чудесно смотрелась на колдофото со своим подопечным — уверен, что за нее проголосуют. Люди любят новые и харизматичные лица, а Руфус слишком долго крутится в политике и слишком жестко стелет — он никак не сможет угодить всем подряд, хоть и очень старается. За ним пойдут те, кто мечтает о твердой руке, — но таковы далеко не все. Многие хотят просто спокойно жить и растить детей, как это делает леди Блэк — а не ходить строем и под лозунги, как это будет при Скримждере.

— Поликсена не политик, — на всякий случай предупредил Люциус, хотя перед его внутренним взором уже расстилались блестящие перспективы. Ошеломляющие, прямо скажем, — Шеклболт знал, что предложить.

— Оно и к лучшему, — отмахнулся Кадмус. — Ей и не надо — за вашу родственницу будем думать мы, а леди Блэк нужно будет просто улыбаться — уж это у нее получается просто прекрасно. Даже жаль, что такая интересная женщина уже замужем — я с удовольствием посватал бы ее за своего мальчика… И кстати говоря, о муже. У них ведь все в порядке, как твердит колонка светской хроники? Мадам Министр не может позволить себе развод — тем более, с жертвой судебной ошибки и опекуном Гарри Поттера в одном лице. Конечно, горячо любимый супруг может внезапно отправиться на воды — но это нам тоже совсем не подходит: люди ведь не дураки, уж два и два они сложить сумеют.

Люциус задумчиво пожевал губу. В отношениях четы Блэк мог сломать ногу сам Мордред, но одно для Люция было предельно ясно — Поликсена держалась от Сириуса на расстоянии вытянутой руки. Еще и Северус назойливо крутился на орбите — «близкий друг», как звала его насмешница Нарси… Малфой полагал, что в этом вопросе Нарцисса дала лишку, но эта странная дружба все равно выглядела очень подозрительно. Нежелательно, прямо скажем, — особенно если…

— Я возьму это на себя, — пообещал он, и Кадмус кивнул и протянул ему сухую и узкую ладонь.

— Не спешите давать обещания, Люциус. Первым делом обсудите мое предложение с леди Блэк, — посоветовал Шеклболт после крепкого рукопожатия. — Чужая душа — потемки, особенно если это душа женщины, а уж после трех браков я на этом собаку съел… Мы с вами отчетливо видим выгоду от такого шага, но для вашей родственницы она может быть не так очевидна. Поговорите с Поликсеной начистоту, выясните, какую именно грязь можно на нее накопать — скелеты в шкафу есть у всех, но у некоторых людей они гремят костями особенно выразительно. Если мы выдвинем кандидатуру леди Блэк и потратим на нее время и силы, переобуваться будет уже поздно. Вы же не хотите жить под пятой Железного Скримджера? Вот и я не хочу…

Примечания:

PayPal, чтобы скрасить мои суровые будни: ossaya.art@gmail.com

Карта для тех же целей: 2200700436248404

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

Отдельное спасибо Irina Zimno за взгляд художника :)

Кормак: https://ibb.co/Mngp9W1

Кадмус Шеклболт: https://ibb.co/cYTLfbf

1) Напоминаю, что у меня ООС. У меня другой Гарри, другая Панси, другие все — и Кормака это тоже касается. Канонный Кормак карикатурен, как и многие другие герои, к тому же часто показан через призму взгляда антипатично настроенного к нему Золотого Трио

Вернуться к тексту

Примечания:

Глава вышла просто-таки огромной; пока что это одна из моих любимых частей.

Надеюсь, вам она тоже придется по душе ❤️

Саундтрек к отрывку Гарри: https://www.youtube.com/watch?v=4k4towEUqj0

— А теперь еще кружок, — невозмутимо сказала Поликсена, и Гарри покрепче сжал зубы и выпрямился. Они с Драко нарезали вокруг виллы и прилегающих полей уже пять таких кругов, и в любое другое время, с любым другим человеком он обязательно принялся бы спорить до хрипоты — но только не с ней и не сейчас. Поликсене было виднее, что и как им следовало делать, чтобы выжить.

— Да ладно, серьезно? Шестой? — тихо простонал Драко, стоя рядом и опираясь о колени, а затем вытер выступившие на лбу капли пота. — А вот крестный всегда останавливается на пяти!

— Разговорчики в строю? — нахмурилась Поликсена. Драко покачал головой и плотно, до белизны, сжал губы. — Наследник Малфой, вашего крестного здесь нет, так что наябедничаете ему позже.

Она помолчала и добавила очень тихо, себе под нос, но они все равно услышали:

— Спорим, Лорд не станет считать круги?

Они переглянулись и побежали, как Поликсена учила, — ровно и плавно, не ускоряясь и не останавливаясь, — и Гарри, хоть и мог бежать куда быстрее, пытался не слишком отрываться от Панси, начавшей свой второй круг. Подруга очень старалась держать заданный ритм, но все равно значительно уступала ему и Драко — несмотря на периодическое нытье, бегал Малфой просто на загляденье. Вот и сейчас — разогнался, взял темп и совершенно очевидно наслаждался процессом: со стороны казалось, что он вот-вот оторвется от земли и взлетит, исчезнет в ослепительно синем небе.

Гарри неодобрительно покачал головой и подстроился под Панси, кинул на нее быстрый взгляд искоса: вроде ничего, хорошо держится…

— Ты как? — шепнул он краем губ, чтобы не сбивать дыхание, и подруга отрывисто кивнула: в порядке, мол. И, конечно же, бессовестно врала — Гарри прекрасно видел, что с непривычки физические упражнения ее выматывали, но в отличие от дурашливого Драко Панси никогда не жаловалась даже в шутку и просто продолжала двигаться вперед — упрямо и молча, не отрывая глаз от цели. Участие подруги в тренировках было единственным, в чем Гарри был категорически не согласен с Поликсеной, даже несмотря на разницу в нагрузках.

Накануне, после ужина, он как раз подловил ее в саду и попросил полностью освободить Панси от этой повинности. Затея с треском провалилась: Поликсена тяжело вздохнула, а затем оперлась спиной о ствол дерева, под которым тайком курила, — как будто Гарри не знал, куда и зачем она ускользала по вечерам!

«Твое желание защитить подругу понятно и очень похвально, — мягко сказала она, глядя куда-то вдаль — туда, где догорала оранжевая полоса заката, а силуэты деревьев казались нарисованными углем. — Гарри, послушай меня очень внимательно, ладно?.. Если Лорд вернется, он не станет делать различия между Панси и вами с Драко. Или ты думаешь, он поступит как джентльмен и благородно даст ей фору? Сметвик ведь осмотрел Панси и дал добро… станем спорить с лучшим колдомедиком Британии?»

Тогда Гарри не нашелся с ответом и сейчас тоже не мог подобрать нужных слов, однако он по-прежнему был решительно не согласен. Да, тяжело в учении — легко в бою; да, Лорд может возродиться, потому что надежда найти все крестражи тает с каждым днем… но при чем тут вообще Панси? Ей совсем не нужно ни бегать, ни сражаться, потому что для этого у нее имеются Гарри и Драко — и это правильно, что бы там Поликсена ни говорила. Есть бойцы, а есть все остальные, и нет ничего постыдного в том, чтобы оставаться в надежно защищенном тылу…

Пыльная дорога, обрамленная тополями, сама стелилась под ноги, с обеих сторон расстилалось золотое море зрелой пшеницы, Драко стрелой летел впереди, а Гарри старательно держал дыхание и напряженно размышлял. Ему совсем не нравились взгляды, которые Поликсена кидала на Панси — оценивающие и пристальные, — и их тайные переговоры ему не нравились тоже. А особенно ему не нравилось то, что все чаще и чаще после бесед с племянницей Поликсена не качала головой, а серьезно кивала — словно наконец признала правоту Панси и что-то ей обещала…

Лишь бы не боевку, ну пожалуйста! — с отчаянием взмолился Гарри неведомо кому. Невдалеке уже виднелись ворота с грифонами — возле них они поворачивали влево и бежали вдоль поля и сада аж до самой виллы. Гарри прикипел к ним взглядом, чтобы не смотреть на подругу, — опасался, что выражение лица выдаст его с головой.

Он понятия не имел, что станет делать, если после обеда Поликсена объявит первое практическое занятие и велит Панси присоединиться к нему и Драко. Гарри покорно принял ее участие в уроках доктора Сметвика накануне: тот учил их перевязывать раны, останавливать кровотечение и делать лубки. Колдомедицина — штука полезная и может пригодиться где угодно, даже в безопасном убежище на Гриммо… Гарри также не возражал, когда Панси слушала о тактике городского боя наравне с ними, — Поликсена очень интересно рассказывала, почему бы подруге и не послушать?

Однако настоящий спарринг стоял особняком, даже если он проходил на уровне Экспеллиармус-Инкарцеро.

Гарри точно не сможет поднять на подругу палочку — и стоять в стороне, пока она защищается от Драко, он не сможет тоже. Нет, Гарри обязательно вмешается, потому что… ну потому что его хоть немного да учили, а Панси — совсем нет, и она же девочка, она не должна страдать даже временно — а бой это больно и опасно, и грязно, и очень обидно, особенно если упасть на колени или проехаться носом по земле… Конечно, их арсенал будет ограничен чем-то безвредным, но это понимание ничуть не успокаивало.

В чем дело, герой? Когда Поликсена только начинала, она была точно такой же девочкой, глумливо шепнул внутренний голос, и Гарри раздраженно фыркнул через нос (бежавшая слева Панси кинула на него удивленный взгляд, но промолчала — берегла дыхание). Поликсена упорно тренировалась и стала бойцом на зависть многим парням — и ее ты не пытаешься задвинуть за спину. Неужели ты не хочешь для Панси такой же уверенности в себе?

Просто они совсем разные, туманно пояснил Гарри сам себе и, наконец поравнявшись с воротами, хлопнул ладонью по мраморной колонне — водилась за ним такая новая привычка. Он повернул налево и слегка замедлил бег, дожидаясь уставшую подругу. Ну конечно же, Поликсена не нуждается в защите Гарри — это от нее надо защищать других!.. Тянуло ускориться, догнать Малфоя и полететь с ним наперегонки, оставив тяжелые мысли далеко за спиной, но он сдержал порыв и продолжил бежать в том же размеренном темпе.

Когда-то давно Поликсена была просто девочкой — это не укладывалось в голове, но она же не родилась с палочкой в руках! Когда-то давно она была похожа на Панси, была такой же хрупкой и нежной, но из нее выковали булатный клинок. Благодаря этому она уцелела в костре предыдущей войны, и Гарри следовало бы радоваться, что теперь шансы подруги тоже пойдут в гору, но что-то внутри продолжало упорно протестовать.

Он совсем не хотел увидеть Панси в бою: ни в тренировочном, ни тем более в настоящем… Не хотел, чтобы у нее появились шрамы, как у ее тети, и чтобы изменилась повадка, стала плавной и хищной… Панси заслуживала мирной жизни, спокойствия и безопасности — но из-за дружбы с ним очутилась в самом эпицентре грядущего шторма. Это была очень горькая мысль, но Гарри никак не мог выбить ее из головы — вся эта канитель завертелась из-за него…

Если бы Лорд не запнулся о годовалого ребенка (а в мыслях он видел свою великую «победу» именно так, карикатурно), то в гражданской войне победили бы совсем другие люди. И Панси просто училась бы и дружила с кем-то попроще, с тем же Невиллом или Луной, и помолвка с Малфоем осталась бы в силе. В будущем она вышла бы замуж за Драко и стала жить в доме, похожем на шкатулку с жемчугами, среди роз и ирисов, которые обязательно посадила бы в память о своей маме. «Персефона Малфой» — а ведь и правда отлично звучит…

Но вместо этого бежала рядом с ним, и Гарри только и мог, что поглядывать на Панси, чтобы вовремя заметить, когда она совсем устанет…

Теперь они оказались с другой стороны поля, и вдалеке уже виднелись белые колонны и красная крыша виллы в обрамлении олив и апельсинов. У Гарри на мгновение перехватило дыхание — еще недавно он и не подозревал, что такая красота существует не только на картинках.

Как только они сошли с поезда в Лондоне, Поликсена сразу же забрала их с Панси с собой, а Драко переночевал дома и присоединился к ним наутро — и Гарри знал, что до самой смерти не забудет свой первый вечер в «Соцветии». Уют и спокойствие, легкий ужин под кронами деревьев, прямо на густой траве, потом долгий разговор с Поликсеной обо всем на свете, а позже, когда село солнце и под окнами застрекотали цикады, посиделки в открытом дворике с колоннами, у бассейна с теплой водой…

Гарри очень нравился дом на Гриммо 12, но именно «Соцветие» он полюбил с первого взгляда и всей душой. Если Том вернется и тронет здесь хоть камешек, я сотру его в порошок, с ожесточением подумал он и поймал себя на том, что невольно ускорился, словно Риддл уже шел на приступ.

Его опасения имели под собой почву: Поликсена старалась не подавать виду, но ее тревога все равно просачивалась в жестах и взглядах. Было отчего переживать — пока что взрослые заполучили только один крестраж и по-прежнему не знали ни их конечное число, ни имена хранителей, ни адреса тайников… Ниточки обрывались одна за другой, и выслушав короткий и безрадостный отчет, Гарри понял, почему Поликсена так настаивала на их возвращении.

Она готовила их к войне.

В свой первый вечер на вилле Гарри сидел на подоконнике спальни, глядел в ночной сад, слушал цикад и думал о том, что на месте названной матери — с некоторых пор он мысленно звал Поликсену мамой и почти даже не стеснялся — Гарри поступил бы точно так же. Она попыталась втиснуть в пасхальные каникулы как можно больше теоретических знаний и умений, заложить фундамент, чтобы хоть немного подготовить их к самому плохому исходу. И «преподавателей» подобрала сообразно задаче: бывший аврор, колдомедик и зельевар… Гарри казалось, что он понимает план: Поликсена исподволь готовила слаженную команду, способную спастись бегством и зализать раны в укромном месте. Способную не победить, а выжить.

И Гарри ни капли не возражал бы, будь это двойка, а не тройка. Пара удалых приятелей-бойцов — он сам и Драко, — и тот же Малфой штатным колдомедиком на пол-ставки…

Но Панси все чаще хмурилась и кусала губы, а затем упрямо отводила Поликсену в сторону, в чем-то убеждая и на чем-то настаивая, и Гарри с замиранием сердца готовился услышать неприятные новости.

Самым обидным было то, что не существовало ничего, что он мог сказать или сделать, чтобы остановить подругу. Более того — умом Гарри понимал, что если их с Драко не окажется рядом, Панси должна уметь постоять за себя и дождаться помощи… но все равно переживал до тошноты. Он никогда не боялся за себя, Гарри вообще не привык бояться — у него почти сразу включалась другая передача: ослиное упрямство. Однако в последние дни он с удивлением обнаружил, что вполне подвержен страху — просто когда речь идет о ком-то другом и очень важном…

Они наконец добежали до сада и нырнули под прохладную сень олив и яблонь. Драко наверняка ждал у бассейна, валяясь на животе и по локоть засунув руки в воду, и Гарри с раздражением подумал, что тот не поймет его переживаний. В этом конкретном вопросе они никогда не сходились: Малфой считал, что ведьмы ничем не уступают волшебникам, и относился к «геройству» Гарри с обидным скепсисом.

Посмотрю же я на тебя, когда Поликсена велит атаковать Панси. Что станешь делать? Проломишь щит и выбьешь палочку у нее из рук? — угрюмо подумал Гарри, отшвыривая в сторону подвернувшееся под ноги яблоко. И если Панси упадет на колени, стесывая их до крови, — неужели у тебя поднимется рука ее добить?

Они замедлились у входа в дом и, попетляв по узким коридорам, уже шагом вышли к бассейну во внутреннем дворе. Подруга была очень бледной, но по-прежнему решительной, и Гарри тяжело вздохнул и потер лоб: видимо, все безнадежно.

— Иногда Поликсена перебрасывает палочку из руки в руку, — тихо сказал он, придерживая Панси за локоть и увлекая ее в увитый плющом угол, подальше от отдыхающего Драко. — И не жди, пока она встанет в стойку, Поликсена почти никогда этого не делает. Бей первой.

Панси повернулась к Гарри и взглянула на него в упор.

— Все-таки догадался, — со вздохом подытожила она. — Ну ладно, это даже хорошо. И что же, станешь отговаривать?

Гарри через силу покачал головой, один за другим разжал побелевшие пальцы на ее локте и перевел взгляд на бассейн — от воды во все стороны били солнечные зайчики, да так резво, что даже слезились глаза.

— Драко любит стремительные атаки. Он очень быстро думает и движется, а еще у него всегда есть туз в рукаве, — предупредил Гарри, и внимательно слушавшая Панси кивнула. — Если заметишь ухмылку, держи щиты как можно крепче.

— А ты? Чего мне ожидать от тебя? — помолчав, спросила подруга, и он засунул руки в карманы и качнулся на пятках туда-сюда.

— А я против тебя вообще не встану, — нарочито небрежно пообещал Гарри, и Панси нахмурилась, но возражать не стала.

— Мне только одно интересно, — помолчав, продолжил он, до боли потирая шрам. — Зачем тебе это надо? Даже если Лорд вернется, ты всегда сможешь спрятаться на Гриммо…

И я предпочел бы именно такой план, с отчаянием подумал Гарри. Я хотел бы, чтобы ты спряталась там, где тебя точно никто не достанет, и выжила — причем с гарантией. Как прикажешь уносить ноги от Тома, если я все время буду думать о твоей безопасности?

Какое-то время Панси тоже молчала, а затем сказала ровным голосом:

— Если Лорд вернется, то рано или поздно он обязательно придет за тобой, не может не прийти… Я много думала об этом и все для себя решила. Если он придет, я не собираюсь просто стоять в стороне и заламывать руки. Вместо этого я куплю тебе время. Грозного бойца из меня не выйдет, но уж пару секунд форы я тебе обеспечу.

Она похлопала его по плечу, ободряюще улыбнулась и ушла к бассейну, спокойная и собранная, а Гарри только и смог, что стоять столбом…

…А потом молча смотреть, как Поликсена раз за разом выбивает палочку из руки Панси, а та упрямо трясет головой и продолжает отрабатывать связку Протего-Экспеллиармус-Петрификус. Крепко, до боли обхватив себя руками, чтобы не сорваться на выручку, он стоял рядом с бледным Драко и дышал на счет. Смотреть на тренировку было невыносимо — а отвести взгляд невозможно, — и потому Гарри все стоял и смотрел, а потом молча сидел обок на бортике бассейна, пока Малфой лечил ушибленное колено Панси.

Мозгами он понимал, что ничего ужасного не случилось. Сметвик был прав: подруга хорошо себя чувствовала, и нагрузку ей Поликсена дала самую щадящую… однако внутри все равно все кипело и грозило вот-вот захлестнуть с головой.

— Почему мы не отрабатываем боевые заклинания? — спросила вымотавшаяся Панси.

— Против Лорда у нас нет шансов, глупо и мечтать. Впрочем, против другого взрослого — тоже, — отрывисто и жестко, совсем не похоже на свою обычную манеру речи, пояснил Драко.

Неужели тоже проникся, увидев вместо гипотетической волшебницы настоящего человека — домашнюю девочку Панси Паркинсон? — устало подумал Гарри. Драко помолчал, поводил ладонью в воде, а потом добавил уже другим тоном:

— Наша задача — ослепить, отвлечь и выгадать время… а еще, при доле везения, — обезоружить. И потом унести ноги как можно дальше, желательно под дезиллюминационным. Вчера Поликсена не зря акцентировала на нем внимание — уверен, мы еще сыграем в прятки…

Когда Панси прилегла отдохнуть, а задумчивый Драко принялся отрабатывать на себе Ферулу, Гарри отправился на поиски названной мамы. Что-то подсказывало ему, что ей нужна компания, — и чутье не подвело.

Она сидела в дальней части сада, под расколотым молнией гранатовым деревом, обняв колени и уткнувшись в них лбом. В этой позе было столько обреченности, что у Гарри перехватило горло, потому он просто сел рядом и без слов положил ладонь ей на плечо.

Какое-то время они сидели молча, а потом Поликсена глухо сказала:

— Пускай лучше это буду я, а не Лорд…

— Он вернется, да? — с тоской спросил Гарри, убирая ладонь, и Поликсена подняла голову и пожала плечами.

— Взрослые должны делать умные лица и излучать уверенность, но я поставлю на искренность. Я понятия не имею.

Именно в такие моменты он особенно остро осознавал, как ему с ней повезло. В вопросах жизни и смерти Гарри вообще высоко ценил чужую прямоту.

— Мы не знаем, у кого хранятся крестражи и какие у этих людей мотивы, — принялась монотонно перечислять Поликсена, и он понял, что подобные мысли уже не первый день крутились у нее в голове на повторе. — Мы не знаем, каким Лорд вернется с того света. Я даже не знаю, к чему именно вас готовить… но не готовить вовсе не могу — я не прощу себе, если потеряю время зря. Вы и так теряете его в Хоге — и я всерьез думала забрать вас из школы, но это будет выглядеть подозрительно. К тому же, если Лорд не вернется или вернется намного позже, я лишу вас важного опыта. Юность на осадном положении — то еще удовольствие…

— Я понимаю, — сказал Гарри и замялся. — Просто, ну… Панси…

— Сначала ей будет обидно и больно, но это ненадолго, — твердо сказала Поликсена. — Протего и Экспеллиармус, Петрификус и Инкарцеро. Они должны отскакивать у вас от зубов — и у нее тоже, в этом Панси права, она вообще очень трезво смотрит на вещи… Я не жду от вас ничего больше. Более того — я не желаю, чтобы вы отрабатывали что-то еще. Если планируете вызвать Лорда на дуэль, забудьте об этом прямо сейчас.

— Я понимаю, — снова сказал Гарри, и названная мама подняла голову, усмехнулась самым краешком губ и потрепала его по голове.

— Мне жаль, что ты меня понимаешь, — серьезно и немного грустно заметила Поликсена, убирая руку и снова обнимая колени. — Я предпочла бы, чтобы не понимал. Чтобы опять потребовал избавить Панси от тренировок — потому что если ты меня понимаешь и соглашаешься с ее доводами сам, это очень плохой признак. Это значит, что ваше детство все-таки закончилось и что мы, взрослые, не справились со своей задачей. Мне правда очень жаль…

Где-то в глубине сада гулко упало яблоко, и вспугнутая птица спорхнула с ветки и улетела, суматошно хлопая крыльями. Гарри проследил за ней взглядом, а Поликсена сжала зубы, выпрямилась и встала.

— Сегодня вечером будем отрабатывать связки. Скучно и однообразно, но именно так нарабатывается автоматизм, — нарочито деловито сказала мама, но усталость в ее голосе никуда не делась.

— Лучше отдохни, — попросил Гарри, глядя на нее снизу вверх, но Поликсена покачала головой и слабо улыбнулась.

— Завтра, герой. Завтра прибудет Сири и я отдам его вам на растерзание, а сама с удовольствием полюбуюсь, как он станет отбиваться.

Гарри поколебался, а потом упрямо двинул челюстью и все-таки спросил:

— Ты счастлива с ним?

Потому что если нет, то Блэку лучше здесь вообще не появляться, ожесточенно подумал он, но вслух говорить не стал, потому что начал понимать всю нелепость таких заявлений. Эти каникулы вообще отрезвили куда лучше холодного душа — нет ничего, что Гарри может противопоставить взрослому магу, даже если еще недавно этот самый маг не отличался от зомби.

Темные брови Поликсены взмыли вверх, и она задумалась, отвела взгляд. Пауза затянулась — и это сказало Гарри намного больше любых слов.

— Мои родители сказали бы, что отношения между взрослыми детей не касаются, и отослали бы тебя в спальню без ужина, — наконец мягко сказала Поликсена. — Я тоже считаю, что тебе ни к чему это знать, но скажу кое-что другое. Что бы ни происходило между мной и Сириусом, это никак не должно повлиять на ваши с ним отношения. И я точно знаю: Сири очень хочет их наладить. Узнать тебя получше и по возможности подружиться.

— А вот я с ним дружить не хочу, — зло огрызнулся Гарри, и Поликсена укоризненно покачала головой. — Он появился в нашей жизни незваным — и с порога добавил тебе хлопот. Ты снова стала много курить, и ты с ним даже не счастлива, а еще…

— …а еще это никак не отменяет того факта, что Сириус неплохой человек, — вклинилась Поликсена, и Гарри задохнулся от обиды и непонимания. — Не удивляйся, герой, это приходит с возрастом. В какой-то момент понимаешь, что мир не делится на черное и белое и что хорошие люди находятся по обе стороны баррикад. И в этой войне — если она все-таки начнется, — будет именно так и даже хуже, вот увидишь. Что же касается Сири… Гарри, ты об этом пока не думал, но все мои права проистекают из нашего брака. От доброй воли Сириуса будет зависеть, сможете ли вы спрятаться на Гриммо 12. Именно Сири — твой законный опекун, а еще он не связан с Лордом, а значит, у вас будет поддержка и помощь независимого взрослого… Гарри, ты понимаешь, что я хочу сказать?

— Понимаю. И что мне делать, вилять перед ним хвостом? — угрюмо спросил Гарри, не поднимая на нее глаз. Поликсена вздохнула, и ему стало стыдно за свое упрямство.

— Для начала попробуй его просто узнать, — устало сказала она. — Вдруг он сумеет понравиться тебе по-настоящему?

* * *

Сириус аппарировал на назначенное место ровно в срок и ни минутой позже — для безалаберного Блэка это уже был подвиг, тянувший на орден Мерлина. Поликсена за руку провела его через ворота — грифоны недовольно били мраморными хвостами и щурили бирюзовые глаза, но не атаковали — и изучающе поглядывала на Блэка все то время, пока они шли к вилле.

Вообще-то Сири напросился в гости сам, чем немало ее озадачил. Не желая пороть горячку, Поликсена даже взяла паузу на подумать, но так ничего умного и не надумала. Ее привычный напарник по делам подрастающего поколения обещал вырваться под самый конец каникул — провести спецкурс по зельям для полевой аптечки, — а лавры многодетной матери-одиночки Поликсену никогда не прельщали. К тому же, чем больше учителей, тем лучше, а Сири все-таки был выпускником аврорской академии… Так что она похмыкала, покрутила носом, да и согласилась — и теперь дражайший супруг бодро шагал по дороге между полей и то и дело оглядывался по сторонам.

— Красиво как, — восхищенно заметил он, и Поликсена довольно кивнула: похвала была заслуженная, «Соцветие» и правда было ужасно красивым. И хорошо, что у нее все-таки дошли руки, Поликсена очень любила виллу. И младшим это место тоже приглянулось, особенно Гарри…

— Предупреждаю сразу: ты спишь отдельно, — строго сказала она, и Сириус торжественно кивнул.

Такая покладистость выглядела подозрительно, но Поликсена была настроена на благодушный лад. Вчерашняя тренировка с Панси выбила ее из колеи, подняла изнутри какую-то тоскливую муть, — и теперь хотелось тишины и покоя. Посидеть в плетеном кресле тети Полидамии с бокалом лимонада, глядя, как Сириус гоняет детей — или они его, это уж как пойдет. Поплавать в бассейне, и чтобы обязательно на спине и с закрытыми глазами, растворяясь между водой и небом, а потом все-таки открыть глаза — и опрокинуться в безоблачную летнюю синь. А вечером закатить в атриуме пирушку и дать добро на бой подушками — пока сражение еще остается просто игрой…

— И чему мне их учить? — уточнил Сириус, и Поликсена вздрогнула и вернулась из своих сладких мечтаний в настоящее. Все-таки устала, совсем расклеилась…

— Всему, — коротко ответила она, и Сири, помедлив, кивнул.

Поликсена почти ничего не ожидала от Блэка — откуда там взяться преподавательским талантам? — но тот приятно удивил. Дети, изначально настроенные настороженно и прохладно, уже к концу первого часа расслабились, а потом и вовсе обступили его со всех сторон. Даже Гарри, изо всех сил старавшийся держаться от Сири подальше, — и тот не устоял перед обаянием крестного.

Она валялась на лежанке у бассейна, сразу под мозаикой, наблюдала за тем, как Сириус травит аврорские байки, и втайне ревновала подопечных: ну вот, стоило блистательному Блэку разок улыбнуться, как он тут же стал Самым Крутым Взрослым! Поликсена раздраженно фыркнула и надвинула на глаза широкополую соломенную шляпу, отчего под веками разлилось блаженное оранжевое тепло.

— Тетя, смотри, как здорово!

Она нехотя приподняла полу шляпы и кинула взгляд через бассейн. Сириус стоял, небрежно привалившись к колонне, а вокруг него и восхищенных младших роились тропические бабочки с невозможно синими крыльями. Цвет электрик, угрюмо подумала Поликсена, ловя лукавую улыбку Сири, и покачала головой. Как был позером, так и остался…

— Давай лучше что-нибудь полезное, — проворчала, повышая голос — так, чтобы ее услышали на другом конце атриума. — Лорд ценил широкие жесты, но бабочками его не проймешь.

— Но это же не просто бабочка, — укоризненно заметил Сириус, позволяя одной из них сесть себе на широкую ладонь. — Паркинсон, неужто не признала собственных тезок?

Поликсена нахмурилась, и он пояснил со смесью снисхождения и затаенной гордости — смотри-ка, небось специально готовился:

— Представляю вашему вниманию Eryphanis polyxena — между прочим, эта красотка питается бамбуком, прямо как панда!

«Нарциссы — красивые цветы, — прошелестело в ушах, — но ты вовсе не цветок, а бабочка»...

Видимо, Поликсена все-таки изменилась в лице, потому что Сириус нахмурился и отменил заклинание. Он невозмутимо продолжил свою тренировку вперемешку с анекдотами и житейскими советами — «у меня такой стиль, Паркинсон, не мешай!» — а Поликсена снова надвинула на лицо шляпу и откинулась на кушетку. Несмотря на жаркий день, ее зазнобило.

После обеда дети отправились в сад, и она велела домовикам вынести туда кресло. Какое-то время Поликсена просто сидела, кутаясь в шаль, и отстраненно наблюдала за тем, как по ветвям яблони прыгает стайка синиц, но уже через пару минут у нее появился новый объект для изучения — Сириус нахально уселся справа от кресла, на расстоянии руки. Шмякнулся прямо на траву, вытянул длинные ноги и откинулся назад, опираясь на руки. Подумал пару секунд — и блаженно прикрыл глаза, подставляя лицо лучам теплого солнца, не иначе истосковался по нему в Азкабане… Поликсена не стала возражать против его соседства: на таком расстоянии за мужем было очень удобно наблюдать, причем не подавая виду.

Ну надо же, и вправду целый муж, с недоверчивым изумлением подумала она, потирая бровь. Казалось бы, столько времени прошло, а Поликсена никак не могла привыкнуть к этому факту — и решить, что им делать дальше, тоже. Хорошо хоть, в хозяйстве пригодился — учитель из Сириуса вышел на удивление приличный… Сейчас, после нескольких месяцев на воле, да еще и под бдительной опекой Иппи и Кричера, Сири уверенными шагами шел на поправку: он отъелся, похорошел и, помогай Мерлин, даже помолодел. Седина на висках, правда, останется навсегда, как и морщинки у глаз и на щеках, но даже несмотря на все это, Блэк по-прежнему был просто неприлично красив — слишком красив, спроси кто-то мнение Поликсены. Она бы предпочла (и втайне надеялась), чтобы после Азкабана Сириус оказался попроще и потусклее — но видимо, не с ее счастьем…

— Хорошие у тебя дети, — умиротворенным тоном заметил он, и Поликсена внимательно взглянула на троицу своих подопечных, сидевших в отдалении, под низкими кронами олив. Панси хмурилась и старательно плела венок, Гарри терпеливо подавал ей все новые цветы, а Драко блаженствовал в сторонке — причем в позе, до мелочей сходной с позой своего дядюшки. Она пригляделась: Малфой еще и под шумок обрывал абрикосы и ел их прямо с дерева, как будто его не накормили до отвала. Ну да, трофейное всяко вкуснее, чем поднесенное на блюдечке… Поликсена весело покачала головой: действительно, кровь не обманешь, как ни старайся.

— Не просто хорошие, а самые лучшие дети на свете, — ревниво уточнила она, поворачиваясь обратно к Блэку. — Так что учи их на совесть, понял? Сири, я не шучу: они просто обязаны выжить.

— Так точно, мэм, есть учить на совесть, — усмехнулся Сириус, нехотя открывая глаза и тоже бросая взгляд на своего крестника и его друзей.

Поликсена запахнула шаль поплотнее и поджала губы: на свету глаза у дражайшего супруга были синие-пресиние, почти как крылья у тех бабочек, — и она болезненно поморщилась. В ушах снова зазвучал шуршащий шепоток Беллы — все-таки узнала даже под чужой личиной, ну надо же! — а за ним на ум пришла проклятая чаша, о которой Беллатрикс все время твердила.

Как она хоть выглядит, эта чаша? И почему Лорд выбрал именно этот предмет? На его месте Поликсена назначала бы себе крестражи наугад, методом тыка, но она никогда не понимала, как варит котелок у гениев, — даже учитывая, что в их число входили младшая сестра и лучший друг…

Поликсена подумала еще немного и храбро ступила на тонкий лед:

— Сири, ты хоть что-нибудь знаешь о судьбе Регулуса? Только давай честно, это очень важно.

Тот помолчал, а затем подтянул колени к груди и крепко обнял их руками, словно пытался спрятаться в «домике». Тут же потянуло потрепать его по голове, будто большого пса, но Поликсена сдержалась и даже слегка отодвинулась в кресле от греха подальше: начать жалеть легко, а продолжать — весьма приятно, но это очень скользкая дорожка. Сперва Поликсена поддержит Сири чисто по-дружески, потом проникнется его горестями, подпустит близко, еще ближе (законный супруг ведь!), затем впустит в сердце и сама не заметит, как с головой ухнет в омут по имени «Сириус Блэк». Утонет в нем и никогда больше не выплывет… Ну уж нет.

— Я же его искал, — с глухой тоской в голосе признал Сири после долгого и натянутого молчания. — Заглянул под каждую корягу, проверил каждую канаву — но все впустую, Реджи будто испарился… и про чашу эту проклятую я тоже ничего не слышал. Может, останься я на Гриммо, что-то да заметил бы, но я был занят — нянчил свои обиды в доме дяди Альфарда…

Он помолчал, видимо, бичуя себя за давние ошибки, а затем спросил как-то очень ласково и светло:

— Кстати, ты не знаешь, что стало с тем домом? Еще не развалился по бревнышку?

— Цел и невредим, — заверила Поликсена, и Сириус слегка повеселел и повел напряженными плечами. Это он зря, расслабляться было рано — Поликсена еще не рассталась с надеждой на то, что Сири переселится туда в гордом одиночестве. Ну или с Кричером, тот ни за что не оставил бы любимца без пригляда…

В последнее время она много размышляла о своей личной жизни и была вынуждена признать, что ситуация сложилась патовая. Было бы намного проще, если бы Сириус сам изъявил желание разъехаться — но пока что дражайший супруг то ли не задумывался о таком варианте, то ли в целом его не рассматривал. Будь у Блэков действующий глава, можно было бы договориться с ним полюбовно, не вынося сор из избы, он мог не только согласиться на разъезд, но и разорвать брак одной своей волей… однако даже думать об этом было бесполезно, так как семья оставалась обезглавленной — до заключения Сириус был наследником второй очереди, а Регулус по-прежнему числился пропавшим без вести…

Еще можно было пойти на скандал и выбить развод через суд, обеспечив магическую Британию сплетнями на годы вперед, но это ничего не решало, а только усложняло: по закону Гарри остался бы со своим опекуном… к тому же, для развода в обход главы нужна была веская причина, а Поликсене не хотелось трясти грязным бельем перед общественностью — и топить Сириуса не хотелось тоже.

Она представила себе, как просит Иппи дать медицинское заключение о сумасшествии, импотенции или бесплодии Блэка, как приятель смотрит на нее с плохо скрываемым отвращением и как потом диагноз зачитывают в суде и печатают в «Пророке» — и ей захотелось вымыться до скрипа. От отчаяния Поликсена действительно могла бы пойти на такое, но это была бы крайняя мера. Изваляться в грязи сама, а заодно изгваздать и Сириуса, и Гарри, бросая на будущее подопечного длинную тень, она успеет всегда — но сначала стоит попробовать найти с супругом общий язык.

Все-таки жаль, что он не перебрался в вотчину Альфарда Блэка по собственному желанию — Поликсена искренне считала, что Сири было бы куда лучше там, чем на Гриммо. Она наведывалась туда сразу после свадьбы с топором — проводила ревизию имущества семьи. Охотничий домик среди вековечных дубов произвел на нее тягостное впечатление — но отнюдь не из-за толстого слоя пыли и засиженных мухами окон. Просто он изумительно подходил последнему непутевому хозяину: уютные деревянные стены и широкие лестницы, тяжелые и мягкие ковры на весь пол, бутылки виски в шкафу, лосиные рога над камином и удобное кресло сразу обок… Все время, которое Поликсена там провела, ей упорно казалось, что дверь вот-вот распахнется во всю ширь, и Сири вернется, шагнет через порог, отряхнется всем телом, разбрасывая вокруг дождевые капли, а потом усядется у камина — греть замерзшие руки…

И вот, пожалуйста, и правда вернулся — и что с ним теперь делать? Рада ли ты, Поликсена? Встречай же супруга, о вернейшая из жен…

— А ты сама что-нибудь знаешь о Реджи? — очень ровно и спокойно спросил Сириус, глядя куда-то вдаль, и она поняла, что в глубине души он по-прежнему надеется на лучшее. Еще один оптимист, точь-в-точь, как сама Поликсена… кто подметил это сходство, уж не «мистер Смит» ли? Тюремщик бил не в бровь, а в глаз — и при следующей встрече она с удовольствием повторит эти слова, выбивая ему глаза один за другим…

Увы, но порадовать супруга было нечем — судьба Реджи оставалась тайной. Ее запасной суженый исчез почти перед самой свадьбой, и несмотря на облегчение, Поликсене все равно было и обидно, и смешно — уже второй жених ушел из дома в чем был, лишь бы не вести девицу Паркинсон под венец!

А потом стало ясно, что Реджи не сбежал куда-нибудь за Пиренеи, а пропал без вести, по-настоящему исчез с лица земли, и обида отгорела и утихла, оставив одну только горечь. Какое-то время Поликсена даже хранила свадебное платье, под настроение доставала его с дальней полки и прикладывала к себе перед зеркалом… пока однажды не плюнула и не избавилась от наряда. Жемчуг с лифа пошел на продажу, а роскошную юбку Поликсена отдала под пижаму для Панси. Пижамка вышла просто загляденье, племянница спала в ней почти два года, пока окончательно из нее не выросла…

— Значит, тоже по нулям, — вздохнул Сириус и бездумно почесал себя за ухом. Это был очень характерный жест, и Поликсена все-таки решилась:

— Слабо ответить мне на опасный вопрос?

— Не слабо, — лукаво улыбнулся Сири, искоса поглядывая на нее, и Поликсена покачала головой, но все равно не сумела сдержать ответную улыбку.

Ну надо же, не Азкабан, а прямо школа жизни какая-то, в который раз подивилась она. Или это только Сириуса заключение обтесало и изменило в лучшую сторону? Каким вышел бы Басти — таким же повзрослевшим и помудревшим или окончательно сломленным, забывшим самого себя? Думать об этом по-прежнему было больно — но Поликсена никак не могла прекратить и упорно расчесывала начавшую заживать рану.

— Ты ведь анимаг, верно? — спросила она, наклоняясь к Сири через поручень кресла и понижая голос. — И, конечно же, незарегистрированный.

Сириус помолчал, подумал — еще одна новая черта характера, раньше Блэк не утруждал себя такими мелочами, — и медленно кивнул.

— Ну в реестр меня должны были внести, — неуверенно добавил он. — Я старался оборачиваться после обхода, но за столько лет хоть разок да прокололся…

— Ясно. Ну тогда я даже знаю, какой ты зверь, — тяжело вздохнула Поликсена, отодвигаясь обратно. — Кобель ты, Сири, самый настоящий.

Сириус рассмеялся, запрокидывая голову, искренне и самозабвенно, — и ее собственные губы предательски дрогнули в ответ. Он все смеялся и смеялся, хрипло дыша и почти всхлипывая, и в конце концов Поликсене пришлось символически пихнуть его в бок носком туфли — на них уже начали коситься дети.

— Возьми себя в лапы, чудовище, — беззлобно проворчала она, и Сириус глубоко вдохнул и выдохнул, скалясь во всю пасть и утирая выступившие от смеха слезы. — Дай угадаю: ты стал анимагом еще в Хоге, и подбил тебя на это наш общий придурок-кузен. Ничего удивительного, всякие бредовые затеи рождались в голове именно у Поттера — а ты и рад был плясать под его дудку.

Сири взглянул на нее поверх ладони в упор, неожиданно проникновенно и укоризненно, и на мгновение Поликсене стало стыдно за собственные злые слова. Она фыркнула, скрестила руки на груди и отвернулась — а потом подумала пару секунд и решительно повернулась обратно.

— Послушай, я не стану притворяться, что была от Джейми в восторге, — с нажимом сказала Поликсена, подаваясь вперед, и Сириус кивнул и поднял руки вверх, словно сдавался на ее милость. Можно было замять вопрос, но она продолжила: не хотела возвращаться к этому в будущем. Не хватало еще и здесь ходить на цыпочках, опасаясь сказать лишнего… — Поттер был тем еще фруктом, и ты знаешь это не хуже меня. Я всегда считала, что именно он сбил тебя с пути истинного, да и мне попортил немало крови — однако я совсем не хотела для Джеймса такой судьбы. Они с Эванс не должны были погибнуть, тем более так рано.

Сири помолчал, глядя куда-то поверх ее плеча, а потом вздохнул и примирительно склонил голову:

— У Джейми были свои недостатки, — и Поликсена потеряла дар речи — потому что раньше за один косой взгляд в адрес Поттера Сириус объявлял войну до победного конца.

Она медленно вдохнула и выдохнула, пытаясь снова обрести равновесие, из которого Сири раз за разом ее выбивал. Недостатки у него имелись, видите ли… Главным недостатком Поттера было злое чувство юмора, замешанное на чувстве собственного превосходства, и ей было что сказать на этот счет, причем с красочными примерами из жизни — но Поликсена оценила жест Сириуса по достоинству и не стала лезть в бутылку. О мертвых либо хорошо, либо ничего.

— И в какую же скотину превращался наш Джейми? — светским тоном осведомилась она, и Сири пожевал губами и потянул себя за отросшие волосы.

— Я скажу, но ты только не смейся, — предупредил он, и заинтригованная Поликсена кивнула и устроилась поудобнее. Неужели что-то неприглядное? Да ну, не может быть, это был бы слишком щедрый подарок судьбы. — Он был… ну-у-у… в общем, он был оленем.

— С рогами? — сдерживая смех, уточнила Поликсена, и Сириус обреченно кивнул, не отрывая от нее подозрительного взгляда.

— Мерлин, — полузадушенно пробормотала она и все-таки спрятала лицо в ладонях.

Джейми Поттер — и вдруг олень, ну надо же… эта аниформа подходила ему куда лучше человеческого обличья. Явно был мордатый, с горделивым изгибом шеи и трогательным белым хвостиком. Кататься на таком, наверно, просто сказка… это ведь олени тянут сани Санта-Клауса? Салазар-заступник, еще и травоядное… Джейми наверняка бесился, что оказался не хищником, а жертвой. Еще и рога… должно быть, развесистые и отлично смотрелись бы над камином. Нет, все-таки хорошо, что Поликсена не прознала об этом еще в школе, иначе кузену точно не стало бы житья. Ну и Эванс тоже, за компанию.

— А обещала, что не будешь смеяться, — поддел Сириус, и она убрала ладони от лица, усилием воли беря себя в руки.

— Это выше моих сил, — с чувством сказала Поликсена и заметила, что несмотря на серьезный и укоризненный тон, взгляд у Сири был лукавым. — А Люпин и Петтигрю? Или те не осилили превращение? Да нет, ерунда, Ремус точно справился бы. Он среди вас был самый адекватный и воспитанный, так что ставлю на что-то дружелюбное. Может, кролик? Такой пушистый и серенький, с висячими ушками?

— Кое-что покрупнее и позубастее, — увильнул Сириус, и Поликсена уловила намек и не стала давить. Какая, в конце концов, разница? Блэку наверняка было неприятно вспоминать о бывших друзьях, а она предпочитала не топтаться по чужим мозолям без острой нужды.

— Ты недолюбливала Джейми, — задумчиво сказал Сири после паузы, снова находя взглядом Гарри, словно стрелка компаса — Северный полюс. Поликсена тоже взглянула на воспитанника — тот как раз опустил голову, позволяя нахлобучить на себя готовый венок, неказистый и съезжавший на ухо, — и что-то внутри болезненно защемило. — Однако приняла его сына и растишь Гарри как родного, не жалея ни сил, ни времени, ни денег. Спасибо.

Поликсена только отмахнулась, потому что подходящие слова как-то не находились. Ну да, приняла и растит. И это еще большой вопрос, кому из них двоих нужнее — потому что она уже не могла представить свою жизнь, в которой не было бы Гарри. Привязалась намертво — для Поликсены это всегда было делом нехитрым, и даже жизненный опыт, набивший ей шишек почти везде, пощадил именно это дурацкое качество.

— Твой крестник совсем не похож на родителей, — заметила она, в упор глядя на Сири и ожидая горячего возмущения и отпора, но тот только молча кивнул. Да кто же ты, таинственный незнакомец, и куда подевал Сириуса Блэка? — Ни на Джеймса, ни на Эванс — но даже если бы он походил на них как две капли воды, я запрещаю навязывать Гарри чужие роли. Он личность в своем праве — именно Гарри, а не Джейми-младший — и заслуживает того, чтобы его любили самого по себе. Мы друг друга поняли?

— Да поняли, поняли, — пристыженно усмехнулся Блэк и пригладил темные волосы, отвел глаза. Ясно, не удержался, искал в крестнике черты погибшего приятеля… и несмотря на браваду, у Поликсены язык не поворачивался его винить. Чья бы корова мычала… — А знаешь, на кого Гарри и правда похож?

— На Реджи, — бездумно ответила Поликсена и осеклась, присмотрелась к воспитаннику уже осознанно. А ведь и правда похож, причем чем-то неуловимым — не то скулы, не то подбородок, не то разрез глаз… Или все-таки профиль? Так, с наскока, и не понять…

Регулус был интересным парнем, хоть и не таким ярким, как его старший брат, но это было даже к лучшему: в расцвете ослепительной юности на Сири было попросту больно смотреть — вот Поликсена и не смотрела. Если, взрослея, Гарри не растеряет блэковское наследство, то вырастет завидным женихом — и даже интересно, кому достанется такое счастье… Поликсена уже приготовилась ревновать к будущей невестке и даже великодушно простила леди Вал: еще надо поглядеть, какая свекровь выйдет из нее самой.

— Реджи — это само собой, — отмахнулся Сириус и испытующе взглянул на нее. — Но это обертка, а я говорю про начинку. И вот ею Гарри очень смахивает на твоего школьного приятеля.

Поликсена устало потерла переносицу двумя пальцами — и оборвала жест на середине. Ну почему ей вечно приходится становиться между лучшим другом и прочими важными мужчинами в ее жизни: сперва братом, теперь вот дражайшим супругом… Будь жив отец, угрюмо подумала Поликсена, Север наверняка насолил бы и Приаму тоже. Талант у него такой, один из многих. Нет бы что-то полезное…

— Порочишь светлую память Лили Эванс? — вкрадчиво спросила она. — Уверяю, несмотря на роскошные рога твоего дружка, Гарри — совершенно точно сын Джеймса и внук Дореи. Сири, не глупи, ты ведь сам видишь сходство — оно заметно невооруженным глазом. Учти: Иппи докладывал, что со зрением у тебя все в порядке.

— Фамильное сходство я и правда вижу, — криво усмехнулся Сириус. — И Лили ни в чем не подозреваю, как и твоего приятеля… Но делать из меня дурака — Паркинсон, для тебя это слишком низко. Ну давай же, признайся честно: они со Снейпом и правда похожи характером. Ты поэтому взяла Гарри под свое крыло?

— Ну ладно, в чем-то они похожи, — уступила Поликсена. — Спешу сообщить, что у твоего крестника есть любимый предмет. Угадаешь, кто именно его ведет? Так что нет ничего удивительного в том, что Гарри подсознательно копирует своего преподавателя.

Это была только половина правды — Поликсена заметила, что у этих двоих было много общего, задолго до того, как Гарри увлекся Зельеварением. В них обоих была какая-то хищная готовность к прыжку, а еще мертвая хватка и склонность зло ерошить загривок, чуть что не по нраву — и в свое время именно эти знакомые качества побудили Поликсену присмотреться к другу Панси повнимательнее. В итоге она прикипела душой именно к нему самому — однако факт оставался фактом, хоть Поликсена и не собиралась в этом признаваться: слепая ревность Сириуса всегда била без разбору, по площадям.

— Давай сменим тему, — устало предложила она, и Блэк снова удивил ее тем, что не стал возражать.

Поликсена нахмурилась: в его компании она постоянно чувствовала себя не в своей тарелке, потому что реакции, которых привыкла ожидать, никак не наступали, и этот бой с тенью очень выматывал. Интересно, понимает ли это Сири? Это что, новая тактика такая — взять измором?

— Почему ты не стала анимагом? Могла ведь, — польстил ей Блэк и улыбнулся краешком губ. — Только давай честно.

— Непрактично, — перебрав в уме тогдашние размышления, подытожила Поликсена, и он обиженно фыркнул. — Да-да, Сириус Орион Третий, не все грезят романтикой анимагии. К тому же, заранее неясно, чем именно ты окажешься, можешь и свиньей, и морской звездой, и тараканом… Но даже если нет — все мечтают о тиграх и медведях, да только что с такими тушами делать? Для мирного времени полезнее что-то незаметное и скучное: голубь, божья коровка…

— …кошка, — с намеком добавил Сири.

— Кошка, — не стала спорить Поликсена. — Кстати, это тоже был один из аргументов «против».

— Почему? — заинтересовался Сириус, и Поликсена нахмурилась — ну надо же, а ведь ему действительно интересно… Это был почти первый их нормальный, человеческий разговор едва ли не со дня знакомства, и ее тянуло хорошенько протереть глаза.

— Потому что МакГонагалл, — все-таки призналась Поликсена и потупилась. Сири подумал-подумал, а потом неверяще хмыкнул: ага, дошло. — Я подозревала, что у нас одна аниформа на двоих, и совсем не хотела столкнуться нос к носу. Мы с ней друг друга едва терпели, и я точно задала бы ей трепку, а МакКошка потом завалила бы меня на ЖАБА… Ну и вообще, она надолго отвратила меня от котов — те вообще-то красивые и ловкие звери, а у Минервы даже во второй ипостаси были ма-а-аленькие такие очочки… И хватит уже ржать!

— Очень тонкий расчет, — отсмеявшись, заметил Сириус и взглянул на нее искоса. — Но аниформа — это не только разведка или бой.

— Ну да, еще это блохи, — поддакнула Поликсена, и Сири тут же возмущенно вскинулся. — Ладно, шучу, я знаю, что на вас ни одна блоха не приживается, дохнет на подлете.

— Анимаги выносливее остальных, — принялся соблазнять Блэк незнакомым вкрадчивым тоном. — Мы меньше болеем и быстрее восстанавливаемся. Нам не так страшны ментальные фокусы, даже… даже дементоры. У нас лучше реакция. Я уже не говорю о слухе… или о нюхе.

Он криво усмехнулся и отвел глаза, и Поликсена насторожилась, но так и не поняла, что именно его расстроило, — может, упоминание Азкабана?

— Мерлин, ты сразил меня наповал, — она театрально заломила руки, и Сириуса отпустило: он разулыбался и едва ли не хвостом завилял. — Все, я убеждена — именно острого нюха мне и не хватало! Срочно начинаю жевать мандрагору — или что там надо было делать?

— Я тебя всему научу, — важно пообещал Сири, и Поликсена покивала с понимающим прищуром: ага, конечно, научит он… Все-все покажет и еще несколько раз повторит, чтоб уж точно запомнила.

Блэк посерьезнел и склонил голову к плечу, точь-в-точь как озадаченный лабрадор.

— Слушай, ну неужели ты совсем не жалеешь, что не попробовала?

— Нет, — быстро открестилась Поликсена. — Не хватало еще трястись из-за нарушения закона. Я точно не стала бы регистрироваться — так все плюсы аниформы коту под хвост… И знаешь что? Не забивай мозги детям — тот же Драко вполне потянет превращение, у него к трансфигурации талант. Люций нам не простит, если его драгоценный наследник пострадает.

— Сын Нарциссы, — неверяще промолвил Сириус, качая головой. — Не могу поверить, что все они уже такие взрослые…

— Я тоже, — неожиданно для себя призналась Поликсена и по интимному и доверительному молчанию, наступившему между ними, поняла, что с этими исповедями пора заканчивать. Она встала, остро чувствуя на себе пристальный взгляд Сириуса, и помахала детям — наступало время для вечерней тренировки. Сири помедлил и тоже встал следом, отряхивая брюки от налипших травинок, — и теперь Поликсена почти наяву видела на его месте большого черного пса.

А ведь она и вправду совсем не жалела о том, что не стала анимагом. Сириус обрел аниформу вместе с друзьями, но у Поликсены была совсем другая ситуация: ни Каро, ни Север не блистали в этом разделе магии, а одиноко бродить по окрестностям Хога — то еще удовольствие… Оно и к лучшему — Северус и так почти во всем превосходил обеих подруг, кроме предвидения и трансфигурации, и было бы совсем обидно, обскачи он их еще и в этом.

Впрочем… если бы так все же случилось, то кем они втроем стали бы? Поликсена была почти уверена, что ей достались бы именно лапы, а не крылья или плавники. Все-таки кошка? Вероятно, но не факт. Может, лиса или рысь? Наверное, что-то хищное, но не слишком грозное, средних таких размеров. Хоть бы не барсук — потом позора не оберешься, свои же и засмеют… Каро могла бы стать чем-то красивым и грациозным: лебедем, белочкой, ласточкой? Ну а Север — вороном или волком…

Мысли сами скакнули в сторону, и Поликсена поморщилась, вспоминая их последнюю встречу: ну что ей стоило получше следить за языком? После ее неуместных откровений они и правда отправились в даунтаун — однако кутить под пристальным взглядом Севера совсем не тянуло, так что в конце концов они оказались на пустой набережной. По-братски поделили рыбу и картошку из единственного работающего магазинчика, щедро угостили наглых белокрылых чаек и встретили рассвет в компании редких бегунов… а затем пожали друг другу руки и разошлись по своим делам, потому что долгие разговоры о войне, о страхе и азарте, и о тех, кого они потеряли во время и после, — это нужно и важно, но взрослый мир работает совсем иначе.

В этом жестоком мире нужно являться в мэнор, делиться воспоминаниями с бледной Нарциссой, утешать приятельницу и предлагать решение, за которое Нарси едва не отвесила ей пощечину, — а потом расплакалась и все-таки пообещала подумать. В этом мире нужно все расчитывать наперед, а не в пылу момента — и получалось у Поликсены паршиво…

С того самого вечера квартира за Барьером зарастала пылью: им обоим было о чем поразмыслить, причем по отдельности, и если быть совсем уж честной, Поликсена боялась услышать выводы, к которым мог прийти Север.

* * *

Когда дети принялись зевать в кулак и пихать друг друга локтями, Сириус понял, что настал час его главного экзамена.

— Пора на боковую, — безапелляционно объявил он, опередив Поликсену, и супруга прищурилась, но промолчала. Ее подопечные заворчали, повозмущались для приличия, но все-таки потянулись в дом, и они с Паркинсон остались в атриуме одни.

— Ладно, признаю — ты не совсем безнадежен, — тяжело вздохнув, сказала она и встала с кушетки. — Идем, покажу твою комнату.

Сириус галантно пропустил ее вперед, чем заслужил еще один косой взгляд, и уже оказавшись в маленькой уютной спаленке, сладко потянулся, раскинув руки в стороны.

— Диван, — угрюмо и торжественно объявила Поликсена, указывая на спальное место так, словно это была главная достопримечательность всего поместья. — Одноместный, как и обещала. Подушки и одеяло трансфигурируешь сам.

— Так точно, — весело согласился Сириус.

— И все, так просто? Неужто не напросишься под бочок — чутко оберегать мой сон? — недоверчиво прищурилась Поликсена, и Сири оскорбленно вскинул ладони вверх и помотал головой: дескать, что за гнусная клевета, за кого ты меня принимаешь?!

Супруга тяжело вздохнула и поджала губы. Скрестила руки на груди — и Сириус улыбнулся шире, чтобы не выдать перекошенной миной, как сильно его бесит этот жест, виденный несчетное количество раз в чужом исполнении.

— Честное слово, ты меня прямо пугаешь, — наконец сказала Поликсена после долгой и напряженной паузы. — Ей-Мерлин, я уже не знаю, чего от тебя ожидать… Что, и на жалость давить не станешь? Мол, несчастный страдалец нуждается в женской ласке?

— Ну ты же не сестра милосердия, — пожал плечами Сириус, изо всех сил отгоняя от себя эту сладкую картину. А жаль, в самом деле — Паркинсон ну очень пошел бы чепчик медиведьмы… и фартучек с игривыми оборочками, Сири видел такой на девочках, когда порой заглядывал в Мунго — давно, в прошлой, курсантской жизни.

А еще под ее присмотром можно было бы просто лежать с закрытыми глазами и чувствовать, как на лоб ложатся тонкие холодные пальцы, прогоняя боль и дурные мысли — все до единой…

Поликсена из плоти и крови только сильнее нахмурилась и уточнила с заметным удивлением:

— Что, и ультиматум не поставишь? Не глупи, у тебя же на руках все козыри наперечет. Встань в позу и заяви, что на моем счету накапал супружеский долг — причем с процентами.

— Ну я же не гоблин, — снова пожал плечами Сириус, и она усмехнулась — оценила шутку. И тем не менее предприняла последнюю попытку выбить из колеи — и эта попытка уколола неожиданно больно, потому что раньше Сири именно так и поступал… Дурак был, что тут поделаешь.

— Неужели даже не скажешь, что надо сотрудничать по-хорошему — не то отнимешь у меня Гарри?

— Неа, не скажу, — Сириус напоказ зевнул, отвернулся и принялся старательно трансфигурировать подушки: несмотря на выдающиеся успехи в анимагии, бытовые приемчики давались ему ни шатко ни валко. Какое-то время Поликсена молча наблюдала за его потугами, а потом решительно отодвинула Сири в сторону и закончила сама. Красивая вышла постель, все-таки у него очень талантливая жена…

— Ты значительно все усложняешь, Сириус Орион Третий, — заметила Поликсена под конец, остановившись в дверях и взглянув на него с пристальным прищуром — словно всерьез ожидала, что он примется ловить ее за руки. Не дождалась и, с сомнением покачав головой, ушла к себе — и Сири хотелось думать, что в глубине зеленых глаз мелькнуло легкое разочарование.

Он проследил за Поликсеной взглядом и устроился на диване, заложив руки за голову и глядя в невысокий потолок с росписью: кто-то кого-то похищает, причем судя по выражению лица пленницы, та была совсем не прочь оказаться похищенной. Хорошие люди были древние греки, простые и без затей — уж там Сири был бы на своем месте…

Ну конечно, он все усложняет. В том и задумка — и, по всей видимости, она работает, как часы. Сириус уже не прежний горячий дурак, уверенный в том, что все его прихоти должны выполняться по первому требованию. Теперь он понимающий и надежный, готовый в любой момент подставить плечо — и отойти в сторону тоже, — а еще за свои надежность и понимание Сири совсем, ну вот совсем ничего не просит взамен…

От такого сложно уйти. Такого сложно опасаться и ненавидеть. И Поликсена это прекрасно поняла — Сириус никогда не сомневался в ее мозгах, но получить еще одно подтверждение было приятно: все-таки хоть немного он да знает собственную жену…

А там, глядишь, Сири и носатого переплюнет — почему бы и нет, в самом-то деле? Снейп человек занятой и ответственный, к тому же он накрепко привязан к школе, а у Сири только и есть забот, что благополучие Поликсены и Гарри. В отличие от Северуса, у него на руках куча свободного времени, а еще имеется новоприобретенное терпение — хорошая оказалась штука, очень полезная…

Тот, кто удовольствуется меньшим сегодня, неминуемо упустит большой приз завтра. Игра такая, и без терпения в ней никуда: Сириус сумел выдержать первый раунд, но сколько их еще впереди… Отец вечно твердил, что чем тише едешь, тем дальше будешь — да только Сири не слушал, презирал отца, считал его тряпкой и трусом… Кто бы сказал ему тогда, что тишайший Орион был умнее всех прочих Блэков вместе взятых.

Примечания:

PayPal, чтобы скрасить мои суровые будни: ossaya.art@gmail.com

Карта для тех же целей: 2200700436248404

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

1. Сири слегка заблуждается: правильное название упомянутой им бабочки — Eryphanis automedon. Тем не менее это частая ошибка в таксономии, так что простим ему ))

Сама бабочка: https://breedingbutterflies.files.wordpress.com/2015/12/eryphanis.jpg

2. Название главы отсылает к разделению на эпохи развития мира у Гесиода: «символ упадочной современности в противоположность героическим прошедшим векам, железа не знавшим».

3. Большое спасибо Алирон за ценное исправление!

Примечания:

В некотором роде эта глава является водоразделом, после которого уже нельзя вернуться к прежнему состоянию вещей.

Напоминаю, что герои тоже люди, и прошу о понимании: пишем комментарии в мягкой форме ?

Саундтрек к отрывку Северуса: https://www.youtube.com/watch?v=zslGmkDnejQ

Саундтрек к разговору Северуса и Поликсены: https://www.youtube.com/watch?v=BH8pv4Iht8g

Гарри вроде бы крался очень тихо — но его все равно заметили.

— Рано встаешь, — хрипло сказал Сириус и вышел из-за колонны. Он был заспанным и каким-то взъерошенным, но все равно выглядел уютно и дружелюбно — и Гарри вроде бы и не стремился искать с ним общий язык, но Поликсена оказалась права: Блэк все-таки сумел понравиться ему сам по себе, безо всяких подспудных мотивов. — Кофе хочешь?

— Мне вроде как рано его пить, — неуверенно сказал Гарри и кинул долгий тоскливый взгляд через двор — туда, где белела дверь наружу.

Вообще-то, пока все сладко спали, он собирался прогуляться по окрестностям и хорошенько подумать в одиночестве, а потом тайком попрактиковаться в боевых заклинаниях, на которые Поликсена наложила строгий запрет. Теперь же придется пить кофе с крестным, да еще и говорить с ним — ну вот о чем? Все-таки надо было выходить через сад…

— Глупости, — фыркнул Сириус и щедрым жестом протянул ему свою кружку. — Бери, я не успел отхлебнуть. Правда, он черный и с сахаром… ты же любишь сахар? Мерлин, что я несу, в самом деле, — все дети любят сладкое…

— Никакой я не ребенок, — нахмурился Гарри, подходя и беря в руки кружку, и Сириус очень серьезно кивнул.

— И правда уже не ребенок, а совсем взрослый парень, — сказал он и вздохнул, неуверенно пригладил волосы пятерней. Привалился плечом к колонне. — Знал бы ты, как мне жаль, что я пропустил все твое детство… Слушай, а у тебя была лошадка? Такая, знаешь, деревянная, в яблоках. Лучше всего волшебная, способная гарцевать и бить копытом, — но маггловская тоже сойдет…

Гарри помотал головой и с интересом пригубил горячий кофе, а Сириус вздохнул еще тяжелее и сгорбил широкие плечи.

— Ну вот, лошадки у тебя не было. Обидно, конечно, — у всех детей должна быть лошадка… И солдатиков тоже не было? Таких, чтобы маршировали и отдавали честь?

— Не было, — кивнул Гарри и внезапно расслабился. Это был странный разговор — в звенящей рассветной тишине, пока мир еще не проснулся, — и тем не менее, общаться с Сириусом оказалось на удивление легко. Естественно, словно они знали друг друга всю жизнь. Крестный очень отличался от того полузверя, каким был сразу после возвращения из Азкабана, и от себя в юности — тоже: тот улыбчивый парень в бандане совершенно точно не спрашивал бы об игрушечных лошадках.

И кофе Гарри тоже понравился.

— А что у тебя вообще было? — тихо уточнил Сириус, глядя куда-то в сторону.

Гарри вернул крестному кружку, за которую тот ухватился так крепко, словно это был буек в самый разгар шторма, и честно задумался.

— Чулан под лестницей, — наконец с кривой усмешкой сказал он. — Вообще, если так подумать, чулан был не такой уж и плохой — туда даже помещались кровать и шкаф. И он был полностью мой, не приходилось делить его с Дадли… Знаешь, пока я жил у Дурслей, это казалось мне совершенно нормальным, но… это же был чулан. Туда обычно прячут метлы и швабры, а не ребенка. И вообще лично я предпочел бы чердак — оттуда хоть вид был красивый.

— Ага, — ровным тоном сказал Сириус и потер лоб с такой силой, будто пытался вытащить из черепа свои мозги и хорошенько рассмотреть их на свету. — Чулан, значит. Кровать и шкаф, ну надо же… А на Гриммо все это время пустовали чудесные спальни, в которых можно было танцевать вальс — настолько большими они были. И кровати там просто огромные, под роскошными балдахинами. А столбики у них резные…

— Я знаю, — невежливо перебил Гарри. — Я тоже там живу. И кровать у меня действительно под балдахином. Зеленым, — зачем-то добавил он.

— Ага, — снова сказал Сириус и криво усмехнулся. — Это очень хорошо, что под зеленым… И тоже совсем не моя заслуга — за то, что ты живешь на Гриммо, а не у магглов, надо благодарить вовсе не меня, а Поликсену…

— Она классная, — сквозь зубы сказал Гарри и пристально, исподлобья взглянул на Сириуса. — Она очень, очень хорошая, понятно?

— О, вот в этом вопросе наши мнения полностью совпадают, — против всякого ожидания повеселел крестный и залпом допил кофе, поставил кружку на пол у колонны и обхватил себя руками. — Поликсена у нас и правда молодец, и я перед ней в неоплатном долгу… Послушай, Гарри… я перед тобой очень, ну просто ужасно виноват. Я никогда не смогу исправить свою ошибку и вернуть тебе детство, которое должен был обеспечить как твой опекун. Я был тем еще дураком… Первым делом нужно было позаботиться о тебе, а я не удержался, пошел на поводу у своих инстинктов, очертя голову бросился в погоню и…

Гарри испытал огромный соблазн вклиниться в эту исповедь и добить Блэка, сказать что-нибудь обидное и злое, что останется с Сириусом еще надолго, накрепко вгрызется ему в память… но все-таки сдержался и не стал: пинать лежачего низко.

— Все повернулось к лучшему, — великодушно сказал он и заложил руки в карманы, качнулся туда-сюда на пятках. — У меня есть друзья и мама — считай, почти настоящая семья. Ну и ты тоже, как выясняется… Знаешь, это очень хорошо, что ты почти выздоровел, — так ей будет намного проще. Может, даже бросит курить…

— Мама? — Сириус недоуменно нахмурился, подумал минутку, а потом просветлел лицом и почему-то доверительно понизил голос: — Поликсена? Ты… ты зовешь ее мамой?

— Пока только про себя, — смутился Гарри и ковырнул мраморную плитку носком туфли. — Только ей не говори. И тебя я папой звать не стану, ясно?

— Ясно, — усмехнулся Сириус и вскинул руки. — Я пока не заслужил, чего уж там. Слушай… а ты хоть разок бывал на могиле своих настоящих родителей? Ну, Лили и Джейми?

Гарри покачал головой, и Блэк расстроился, хоть и попытался не подать виду.

— А хочешь, я тебя туда отведу? — предложил он и заискивающе заглянул крестнику в глаза снизу вверх, что из-за разницы в росте было непростой задачей. — Говорят, им поставили очень красивый памятник, мраморный такой…

Гарри вздохнул и снова медленно покачал головой, а Сириус нахмурился.

— Я не против, ты в своем праве… но все-таки: почему? Тебе совсем не интересно больше о них узнать? — с глухой тоской в голосе спросил он.

— Про Поттеров как героев войны я читал в книжках, — твердо ответил Гарри. Он не хотел причинять крестному боль — но и подыгрывать тому, наступая на горло собственной песне, тоже не собирался. Сириус желает познакомиться с ним получше? Тогда он может начать прямо сейчас, прислушавшись к тому, чего Гарри хочет и не хочет на самом деле, а не придумав за крестника греющие душу ответы. — И памятник я тоже видел в этих самых книжках — он красивый, но совсем не про них. Ты хочешь, чтобы я больше узнал о родителях? Расскажи мне о них, только своими словами, как о живых людях, ты же с ними дружил… Что им нравилось, что их бесило, что они любили готовить на обед… Вот, например, меня давно интересует: зачем вообще отец играл в квиддич?

— В смысле? — опешил Сириус. На мгновение Гарри стало жаль Блэка, и он заколебался, но все равно продолжил — когда-то этот момент должен был настать.

— Я имею в виду, зачем Джеймс тратил время на то, у чего не было никакого практического применения? — терпеливо пояснил он. — Тренировки отнимают просто вагон времени, а выхлопа у них ноль. Он же не собирался идти в профессиональные спортсмены? Отец был наследником и должен был стать артефактором после деда Карлуса.

Сириус подумал, а затем усмехнулся и потер лицо обеими руками, с нажимом, проводя от щек к вискам.

— Пожалуй, мне пора присесть, — слабо сказал он и заоглядывался по сторонам. — Ага, смотри, какая там удобная лежанка! Идем-ка со мной.

Гарри послушно последовал за ним и терпеливо подождал, пока Сириус усядется, поерзает, тяжело вздохнет и обреченно поднимет на него глаза.

— Квиддич, значит… — повторил Блэк и крепко задумался. — Слушай, а я толком и не знаю. Это просто было почетно и очень круто, особенно если играть на позиции ловца. Все девчонки были твоими — со стопроцентной гарантией… Хотя ты меня не слушай, для Джейми это было совсем не важно. Я тебе точно говорю: он любил только твою маму.

— Да? — усомнился Гарри, чувствуя себя последней скотиной. Он потер лоб, а потом упрямо наклонил голову и все-таки продолжил: — А что у них было общего?

На этот раз Сириус задумался еще крепче, и Гарри даже пожалел, что спросил, когда крестный все-таки криво усмехнулся и сказал странным тоном:

— Ты очень умный парень и задаешь очень глубокие вопросы. И так сильно мне кое-кого напоминаешь…

— Уходишь от ответа, — покачал головой Гарри и сочувственно вздохнул. — Но я тебя понимаю: я сам много об этом думал и тоже ни к чему не пришел… Ну вот что могло связывать наследника уважаемой семьи и магглорожденную девушку? Сам посмотри: у Лили была сестра, а Джеймс был единственным поздним сыном. До Хогвартса Лили ходила в маггловскую школу, а Джеймс занимался с репетиторами. Он играл в квиддич и хулиганил — между прочим, в твоей компании — а она училась не поднимая головы…

— Но ты тоже был воспитан за Барьером, а подружился не с магглорожденными, а с Малфоем и Паркинсон, — заметил внимательно слушавший его Сириус и тут же поправил себя: — То есть, с Драко и Панси.

— Это совсем не то, — отмахнулся Гарри. — Мы не разлей вода с первого дня Хога, а Лили и Джеймс сблизились только на старших курсах. К тому моменту они уже почти выросли, сформировались как личности — и наверняка были очень разными, понимаешь? Разные приоритеты и интересы, разное все… Но они все-таки друг друга полюбили — так за счет чего?

— Говорят, противоположности притягиваются, — слабо усмехнулся Сириус, и Гарри раздраженно вздохнул.

— Ну хорошо, ну притянулись они… а дальше-то что? — устало возразил он. — А дальше надо как-то уживаться вместе. Они же не просто повстречались недельку и разбежались кто куда — они поженились! И завели ребенка — то есть, меня! О чем родители говорили за ужином? Как собирались воспитывать меня вместе, если их самих воспитывали совершенно по-разному? Джеймс вообще умел мыть посуду? Уверен, что за него это делали домовики, правда? У них просто не было общих тем, ни единой точки соприкосновения!

— Это не так, — тихо заметил Сириус. — У них был ты.

— Отлично, — еще больше разозлился Гарри. — Просто прекрасно! Ты сам-то хоть понимаешь, что говоришь, а, крестный? Это значит, что они не были счастливы как муж и жена, что оставались вместе только ради меня. Не пара, а так… напарники-воспитатели.

Гарри и сам не знал, что хотел услышать от Блэка, но в глубине души он все равно надеялся на какое-то внезапное откровение, которое расставит все по своим местам. Он правда ожидал, что Сириус возьмет — и откроет ему тайну, скрытую от остальных, на правах друга семьи укажет на что-то, что Гарри просмотрел. Назовет хоть одну общую черту Джеймса Поттера и Лили Эванс…

Потому что сам Гарри искал ее — и никак не мог найти. Все вокруг взахлеб твердили о великой любви, о современной Золушке, покорившей принца умом, скромностью и обаянием, а Гарри угрюмо думал, что в сказки он, пожалуй, не верит. Для такой любви нужен был какой-то фундамент, а в этой пересказанной сотнями уст истории не было ни следа настоящих людей: талантливой девочки, открывшей для себя новый мир, и мальчика, выросшего с этим миром у своих ног.

И чем больше Гарри об этом думал — а во время размолвки с друзьями у него был целый месяц свободного времени, — тем сильнее убеждался в том, что эта история была печальной. У него перед глазами был пример Гермионы, во многом похожей на Лили Эванс: обе были умными и целеустремленными, — и Гарри подозревал, что его мама во многом вела себя как Грейнджер. Золушка, попавшая на бал и обнаружившая, что хрустальными туфельками никого не удивишь. Волшебный ребенок в мире магглов и маггловский ребенок в мире волшебников. Везде чужая…

Допустим, на пятом курсе Драко влюбился бы в Гермиону и предложил ей руку и сердце — в мире бывают и не такие чудеса, но эти отношения вскоре зачахли бы. Ну или одному из них пришлось бы вывернуться наизнанку, переиначить и вылепить самого себя заново почти с нуля — тогда появлялся хотя бы небольшой шанс на счастливый конец…

— Поликсена говорила, ты любишь Зельеварение, — невпопад заметил Блэк, вырывая Гарри из раздумий, и он, помедлив, кивнул. — Это интересно… Лили очень хорошо варила зелья. Ты знал, что она дружила с вашим преподавателем, Снейпом?

— Что-то такое слышал, — припомнил Гарри. — Но тогда и с Поликсеной тоже? И с мамой Панси, Каролиной Стивенсон?

— Нет, там была отдельная история, — задумчиво сказал Сириус, глядя куда-то вдаль. — Снейп умудрялся как-то держать своих подружек по разным углам ринга. Не знаю, как это у него выходило, лично я никогда не умел развести собственных приятелей по разным компаниям. Я вообще считал, что чем больше народу — тем веселее… Ну и поплатился за это… А со Снейпом мы и вовсе враждовали. Я, твой папа, Ремус Люпин и еще один тип…

— Четверо на одного? — нахмурился Гарри, и Сириус вздохнул и пристыженно потер бровь.

— Когда ты говоришь это вслух, да еще таким инквизиторским тоном, и правда звучит не очень. Прямо скажем: мерзко звучит, — признал он и поспешно добавил: — Но ты не думай, Нюниус вполне справлялся и в одиночку, всем бы так справляться… Талантливый был, подлец.

— Нюниус? — неодобрительно скривился Гарри, и Блэк криво усмехнулся.

— Что-то я все говорю невпопад, — со смешком сказал он. — Но из песни слов не выкинешь: Гарри, это были жестокие времена, а мы были жестокими детьми. Все без исключения — и Северус тоже. Мы звали его Нюниусом, потому что он дружил с одними девчонками, а себя величали Мародерами. Не кривись, сейчас-то я умею пользоваться словарем, а тогда нам просто понравилось звучание… Знаешь, теперь я думаю, что Снейп был прозорливее нас всех, раз не тратил время зря и с первых курсов окружил себя таким пышным цветником. Рано начал, понимаешь ли… а у тебя как, есть девчонка?

— Это слишком личный вопрос, — холодно отрезал Гарри, и Сириус вздохнул и поднял руки.

— В общем, если понадобится мужской взгляд со стороны, я к твоим услугам. Не смотри, что я на столько лет выпал из жизни, — в школе у меня проходу не было от девиц…

— Я учту, — пообещал Гарри. — Сириус, где находится Поттер-холл?

Блэк нахмурился и поковырял ногтем джинсовую штанину.

— Он закрыт. Перед смертью твои дед и бабка запечатали его, — тяжело сказал крестный. — И, Гарри… я не уверен, что дом тебя впустит. Понимаешь, тетя Дорея…

Сириус помолчал, катая желваки, а затем сказал очень мягко:

— Когда-то я ужасно ее любил. Твоя бабушка всегда прекрасно ко мне относилась, особенно на контрасте с моей маменькой. Я прислушивался к ней больше, чем к любому другому человеку… и однажды на старших курсах тетя Дорея дала мне один мудрый совет: жениться, дескать, надо по любви… Я последовал ему и даже ушел из дома — и совершил огромную ошибку. Я начал подозревать неладное, когда заметил, что она невзлюбила будущую невестку. Тетя не показывала неприязнь напрямую и на словах не возражала против брака Джеймса и Лили, но скрыть свои чувства полностью не могла. Тогда я просто насторожился — а как же брак по любви? — но решил, что ошибся, чего-то не учел или не понял… А потом, когда они с Карлусом умерли, мы с Джейми попытались войти в дом — и не сумели. Наверное, именно тогда я догадался, что тетя Дорея так и не смирилась с браком сына, что все ее советы были вредными, но было уже слишком поздно исправлять хоть что-то…

— Ага, — глупо сказал Гарри, пытаясь справиться с удушающей обидой, которая неожиданно поднялась откуда-то изнутри. — То есть, родители Джеймса тоже не были в восторге от его выбора, и от Поттеров у меня одна лишь фамилия. Ну ладно, не больно и надо было… Тогда вопрос закрыт.

— Мы все равно можем попытаться, — неуверенно предложил Сириус. — Правда, Джейми не сумел пройти дальше ворот…

— Уверен, что сыну Лили даже это не светит, — отмахнулся Гарри. — Зато теперь понятно, почему родители жили отдельно, в Годриковой лощине.

— Кстати, насчет этого, — посерьезнел Сириус. — Я их не предавал, могу поклясться на чем хочешь.

— Верю, — подумав, сказал Гарри. — Это был тот, четвертый в вашей компании?

— Да, — сквозь зубы подтвердил крестный и криво усмехнулся. — И клянусь тебе, однажды я его разыщу.

* * *

Северус почти никогда не забирал уже данное слово — но проснувшись в четверг, за четыре дня до конца пасхальных каникул, он испытал огромный соблазн нарушить собственное обещание. Отправить Поликсене сову, ссылаясь на неожиданную занятость в Хоге или на недописанный черновик новой статьи, или… на самом деле, неважно на что, буквально на что угодно, и чем менее правдоподобной будет отговорка — тем лучше.

Еще можно было взять — и просто не явиться, рубануть сплеча без предупреждения и объяснений, чтобы наверняка положить конец этой странной дружбе… Если поступить вот так, по-хамски проигнорировав приглашение, Поликсена ведь обидится?.. Должна бы.

Северус почти решился на такой шаг. Он очень медленно умылся и нарочно не стал одеваться — так и остался в халате. Не спеша выпил чашку кофе и внес изменения в учебный план для четвертого курса. Посидел у камина, отвлеченно глядя, как пламя лениво лижет поленья. Последняя идея была откровенно лишней, потому что повлекла за собой неуместные ассоциации, так что Северус встал и полистал взятую наугад книгу, не замечая за буквами смысла.

Он даже собирался сжечь записку с координатами аппарации, чтобы уж точно никуда не пойти, но все-таки не сжег. Вместо этого Северус еще немного пометался по гостиной, безуспешно пытаясь возвести между своим сознанием и тиканьем часов окклюментивный барьер, — а потом плюнул и принялся одеваться. В конце концов, его ждут дети — и что бы там ни происходило между взрослыми, Северус не может подвести Драко, Гарри и Панси…

У его нежелания видеться с подругой были веские причины. В последние дни он очень много думал обо всем сразу — как-то незаметно вышло, что разрозненных фактов накопилась целая гора, но Северус никак не мог улучить минутку, чтобы остановиться и разложить все по полочкам.

Вернее, не хотел, если быть совсем уж честным. Северус ведь был не железный, а некоторые выводы — пока еще смутные, на границе сознания, — ему заранее не нравились. Смотреть в глаза правде неприятно и страшно, и надо быть к себе совершенно безжалостным, чтобы снова и снова брать самого себя за шкирку и тыкать в эту правду носом, превратить пытку в часть рутины — как душ или, скажем, завтрак…

Потому он старательно затягивал, оправдываясь то тем, то этим… однако наступление каникул приперло его к стенке и крепко взяло за горло — так что на второй день покоя Северус привычно собрал себя в кулак и принялся за дело.

Он был почти уверен, что Сивилла тоже пострадала от обливиэйта с заменой воспоминаний — ее симптоматика была очень похожа на его собственную. И там, и там отчетливо прослеживался modus operandi, но чей почерк это был? Первым на ум приходил Альбус — в конце концов, именно Дамблдор нанял Трелони и долгие годы удерживал в Хоге, несмотря на подозрения коллег и попечителей в ее профнепригодности.

Вторым подозреваемым был сам Северус — и вот эту горькую пилюлю оказалось очень сложно проглотить. Он ведь читал книгу за авторством Лорда, он узнавал ее целыми абзацами — а значит, некогда обладал нужными знаниями и вполне мог подменить воспоминания и себе, и Сивилле. Загвоздка была только в мотиве — и у Северуса имелась на этот счет пара соображений.

Пока было совершенно ясно только одно: Трелони не произносила пророчество об Избранном. Просто не могла его произнести — потому что не обладала ни каплей дара. Это могло означать две вещи: или пророчество было выдумано от начала и до конца (например, тем же Альбусом — как ход в шахматной партии с живыми людьми вместо фигурок), или оно все-таки было произнесено, но совсем другим человеком.

Например, Каролиной.

Северус помнил, что та все-таки изрекла свое истинное предсказание, хоть и не успел услышать его содержание… Прорицание было очень редким даром, и ее кандидатура напрашивалась сама собой. Что если именно Каро предрекла появление ребенка, рожденного на исходе седьмого месяца? И, разумеется, не в «Кабаньей голове», а в доме Северуса в Коукворте? И вовсе не на глазах у Дамблдора, а в компании лучших друзей, за бутылкой легкого вина?

Северусу не нравилась эта идея, но он не мог закрыть глаза на все совпадения и списать ее в утиль — согласно бритве Оккама, самое простое объяснение чаще всего являлось верным. Пророчество исполнилось до мелочей, и этот факт говорил о том, что оно было истинным. Каролина действительно что-то предрекла, а их общая подруга невольно подтвердила это своей попыткой спрятать концы в воду; в то время как Сивилла точно не могла прозреть будущее. И Северус был связующим звеном, он присутствовал на месте действия в обоих вариантах прошлого. А еще обладал нужными навыками, чтобы изменить память и себе самому, и Трелони, старательно скрывая… что именно?

Явно не сам факт изречения пророчества и даже не его содержание — потому что в итоге с ним были знакомы все важные фигуры той войны. Но, может быть, саму личность прорицательницы? Что если Северус пытался отвести удар от любимой, подставив под него другого невинного человека — девчонку курсом младше, наследницу знаменитой Кассандры Трелони?

Это решение было крайне циничным, но эффективным — и Северусу хотелось верить, что на него это совсем не похоже, но это было неправдой, к тому же они с Сивиллой припомнили, что слышали друг о друге в школе — мельком, краем уха, но все-таки слышали. И Северус знал, что встань он перед выбором: безопасность любимой девушки или малознакомой когтевранки — он не сомневался бы ни минуты. Северус подставил бы Трелони, он недрогнувшей рукой нарисовал бы на ее спине мишень, отводя беду от близкого человека, — и полагал бы при этом, что цель полностью оправдывает средства.

Если его выкладки были верны, это значило, что все последствия для Сивиллы: отдаление от жениха и разрыв помолвки, одинокие годы в Хогвартсе и попытки пробудить несуществующий дар, — все это было виной Северуса. Он и раньше не собирался продолжать их «роман», но теперь подозревал, что дружба между ними тоже не сложится — как теперь вообще смотреть Сивилле в глаза?

У этой версии имелся еще один весьма неприятный вывод. Если пророчество об Избранном изрекла именно Каро и именно тогда, в присутствии Северуса и Поликсены, это значило, что о нем знали только трое. До поры до времени — потому что в итоге и Лорд, и Дамблдор обо всем проведали… А значит, тайну раскрыл кто-то из них.

И Поликсена об этом знала.

Северус не забыл, как она вся напряглась, словно струна, стоило упомянуть тот вечер. Подруга отчаянно не желала говорить о пророчестве, она сделала все, чтобы сбить его со следа — почему? Защищала себя, боялась признаться в давней вине?

Могла ли Поликсена и вправду проболтаться? Поделиться тяжелой ношей с кем-то близким… например, с Рабастаном Лестрейнджем, своим первым мужчиной — и, возможно, первой любовью? Она ведь любила его, несмотря на все «но» и «однако», на то, что даже не была первым выбором Басти, и на то, что заслуживала намного большего, чем короткая связь без обязательств. Это было своеобразное чувство, отчасти восхищенное, отчасти потерянное и совершенно точно горькое, но Поликсена действительно любила Рабастана как умела — Северус достаточно хорошо знал подругу, чтобы понять это по ее сумбурному рассказу.

Она его любила и она с ним спала, делила с Лестрейнджем и бой, и покой, пока сам Северус занимался — чем именно? Попытками свести личные счеты под прикрытием общей схватки? Страданиями по неразделенной любви? Что такого важного он делал, что проморгал роман подруги, развернувшийся у него прямо под носом?

Разумеется, Поликсена была вольна делать что хочет и с кем хочет, но Северус должен был хоть что-то да заметить и присмотреться к ее кавалеру сам, непредвзято — и может быть, разглядеть в чужом характере какой-то надлом или изъян… предупредить подругу и уберечь от ошибки… но Северус ничего не заметил. Он был слишком занят собственной войной.

А эти двое просто спешили жить и наверняка о чем-то да говорили, когда наконец выдыхались. А во время интимной беседы, повернувшись друг к другу лицом и спрятавшись от всего мира под одним одеялом, можно рассказать что угодно, в том числе и поделиться случайно услышанным предсказанием…

Что если Басти донес пророчество до слуха старшего брата — или сразу до Лорда? Это было знание стратегической важности, и его утаивание граничило с изменой. К тому же, Северус помнил, как чувствовал себя на месте Лестрейнджа. Храбрый разведчик, добывший ценные сведения, совершивший настоящий подвиг, единолично переломивший ход войны… Эти воспоминания были ложными, но Рабастан тоже мог купаться в пьянящем коктейле из гордости и восторга — разве что с маленькой, почти неощутимой щепоткой вины. Джентльмены ведь не делятся тем, что услышали в будуаре дамы, — даже если услышанное оказалось важным военным секретом…

Было бы так легко остановиться именно на этом. Сказать себе: ну конечно, во всем виноват Басти Лестрейндж! Очень удобно, даже если на самом деле все было иначе… Во всем виноват умерший в Азкабане Лестрейндж; Лестрейндж, который уже никогда не защитит свое доброе имя; Лестрейндж, на которого можно спихнуть что угодно — и дальше спать спокойно. Этот соблазн был очень сладок — и тем слаще, что можно было укорить Поликсену: она ошиблась, сперва остановив свой взгляд на Рабастане, а потом доверив ему опасную тайну…

Выбрала совсем не того человека.

Ревновать к мертвому — идиотская затея, чудовищно неблагодарное дело. С мертвым невозможно соперничать, его невозможно победить. Он навсегда застыл на пьедестале, окруженный ностальгическим ореолом, словно муха в янтаре, светящийся и недостижимый, едва ли не мироточащий. Мертвый не станет спорить и настаивать на своем, у него не будет плохого настроения и неудачного дня, он никогда не наломает дров, идеальный и непогрешимый. Любить мертвого куда проще и удобнее, чем живого и несовершенного, — память сгладит ссоры и обиды, старательно заметет их под коврик, оставив на виду только самое лучшее, будто в музее.

Ревновать к мертвому — худшая из пыток, особенно если одновременно благодаришь его за спасение чужой и очень важной жизни… вот только Северус все равно ревновал, отчаянно и безнадежно. И, к сожалению, отнюдь не по-дружески.

Наверное, что-то с ним было сильно не так, если он постоянно влюблялся в собственных подруг. Психологическая травма? Врожденные особенности характера? Редкая сексуальная патология? Нормальные люди стремятся не смешивать дружбу и любовь, чтобы не усложнять себе жизнь еще больше, — но, видимо, Северус не был нормальным, раз с удручающим постоянством наступал на одни и те же грабли.

После Азкабана — и тем более, после разговора с Поликсеной тем же вечером — в нем что-то сдвинулось, и как Северус ни старался натянуть шоры обратно, у него никак не выходило. Он все-таки взглянул правде в глаза и теперь точно знал, что кроется под дружбой с его стороны. И потому продолжать их общение как прежде тоже не выйдет, потому что он обязательно выдаст себя словом или жестом… Надо было что-то придумать, найти какой-то способ — но Северуса отвлекла новая идея, и эта же идея окончательно его добила.

Иногда он даже жалел, что привык доводить рассуждения до конца. Однако привычка — вторая натура, и в какой-то момент Северус понял, что у всех странностей существует еще одно объяснение. Понял — и уже не сумел об этом забыть.

Поликсена могла защищать вовсе не себя и Басти, а своего школьного друга — по давно укоренившейся дурацкой привычке. Вся эта история с пророчеством до боли напоминала другую, с дуэлью и ее трагичными последствиями, — и тогда подруга вела себя точно так же, до последнего отказываясь обсуждать с ним эту тему.

Мог ли Северус сам предать доверие Каролины и поделиться ее предсказанием с Лордом? Снова хотелось защититься, выкрикнуть, что это совершенно невозможно, и даже закрыть уши руками, как в детстве, — но он не имел права так поступить. Он не знал. Каким был тот Снейп десятилетней давности? На что готов был пойти ради своих туманных целей?

В его лживой, проклятой памяти Северус ставил Лорда в известность легко и непринужденно — безо всяких круцио и империо, без угроз и посулов, за одно только скупое «спасибо». Может, в настоящем прошлом у него и вырвали тайну Каролины силой… но что если нет? Что если Северус выложил все сам, по собственному желанию?

Неужели именно эта часть прошлого была истинной — обнародование пророчества, толкнувшее любимую девушку к краю пропасти? Только вместо Лили была Каролина — но эта рокировка ничего не меняла в сути произошедшего. Если эта версия была верна, особенно если он рассказал все без принуждения, то выходила очень печальная картина: в любой из версий своей жизни Северус Снейп оказывался предателем… Рано или поздно он подводил под монастырь всех дорогих ему женщин.

У Северуса было три подруги детства, и две их них умерли в самом расцвете лет, причем не без его участия — так себе статистика, скажем прямо. И лучше бы Северусу держаться подальше от последней из них, единственной, кто пока сумел уцелеть… но ведь еще не вечер…

Тем более, учитывая то, что он все-таки умудрился влюбиться в нее незаметно для себя самого, — история гласила, что все проблемы в жизни его подруг начинались именно с этого.

Как вообще он допустил это двусмысленное сближение? Вдали от Поликсены, в тишине деканских покоев все выглядело совсем иначе, чем в пылу момента, и Северус не мог понять, когда и как он потерял контроль над ситуацией. Что это за дружеские встречи наедине, в самом деле? Поликсена вообще-то замужем, а магическая Британия — очень консервативное место… так какого черта они таскаются за Барьер каждые выходные?

Ну хорошо, когда все только начиналось, подруге было одиноко и тоскливо, у нее на руках был больной муж и имелась еще сотня других проблем и бед, от которых хотелось убежать куда глаза глядят — а Северус просто привык брать, что дают, и не задавать лишних вопросов. Но все-таки задал — и теперь его тянуло побиться головой об стену, чтобы размякшие мозги наконец встали на место.

Поликсена слишком устала, чтобы принимать взвешенные решения, ей просто хотелось забыть о реальности и вернуться в школьные годы, где все было намного проще, чем во взрослой жизни. В моменты душевного раздрая люди склонны искать утешения в беззаботном прошлом и в знакомых лицах — это желание было очень человеческим, и Северус хорошо его понимал. С подруги взятки гладки, она действовала в состоянии аффекта… но когда Северус принимал из ее рук запасной ключ, он-то находился в здравом уме!

Или нет? Куда он вообще смотрел и чем думал?

И чем именно было его позднее чувство — что если отголоском другой, давней истории, эхом, появившимся на фоне постепенного возврата воспоминаний? Северус ведь любил Каролину, он даже сражался за руку Каро на дуэли, а Поликсена заслуживала намного большего, чем стать удобной заменой его потерянной любви. Видимо, он подсознательно перенес черты одной своей подруги на другую, с умершей и недоступной на живую и близкую — и это было той еще подлостью.

К тому же, Северус все еще не разобрался ни в себе, ни в загадках своего запутанного прошлого, ни в собственной памяти — и в этой мозаике неожиданная любовь была откровенно лишней. Неудобной и несвоевременной, способной напрочь испортить то хорошее, что уже есть.

Не исключено, что улови он хоть намек на взаимность, то сумел бы убедить себя в том, что гонка не проиграна еще до старта, — однако поведение Поликсены строго удерживалось в рамках дружбы… Пускай странной и необычной, но все-таки дружбы. Она была замужем за одним человеком и любила совсем другого, а с Северусом — что? Готовила? Ностальгировала о прошлом и смотрела маггловские фильмы? Проигрывала ему в покер за бутылкой вина?

Проблемы утопающего — дело рук самого утопающего, а никак не водоворота, в который его случайно затянуло, и Северус прекрасно знал, как следует поступить. Иногда лучший подарок близкому человеку — это молча отойти в сторону, односторонне увеличивая дистанцию, и таким образом защитить его, в том числе от самого себя и собственных эгоистичных желаний. Почему-то все вокруг восхваляли обратное, как будто чистосердечное признание что-то меняло: смелее, сделай первый шаг навстречу! Северус считал такой оптимизм наивным и лицемерным: признаваться легко и приятно, это позволяет с чистой совестью умыть руки и переложить муки выбора на плечи другого — но что потом делать этому самому другому?

Чего Северус точно не хотел, так это дополнительно усложнить Поликсене жизнь.

Более того: что если, в конце концов вспомнив все, он изменится до неузнаваемости — и этот, новый Северус, не разделит его нынешние чувства? В таких условиях предлагать подруге изменить ради него всю жизнь — все равно что пытаться построить дом на зыбучих песках… Даже если бы она и в самом деле того хотела — вот только Поликсена не хотела. Она просто дружила как умела, и не ее вина, что Северус увлекся и понял все превратно…

Так что очень удачно, что отныне у Поликсены имелись законный муж и приемный сын — собственная семья, дорогие ей люди, которые легко заполнят вакуум, когда их странная дружба потеряет интенсивность. Блэк стремительно пошел на поправку; ну вот и отлично, подруге следовало проводить с мужем значительно больше времени — например, не только будни, но и каждые выходные без исключения. Когда-то Сириус славился чувством юмора, обаянием и авантюризмом — и Северус надеялся, что Блэк додумается проявить эти качества и сделает жизнь супруги яркой и увлекательной, чтобы той больше не требовался эмоциональный костыль на стороне. Гарри тоже не помешает полная и счастливая семья — и надо бы донести эту мысль до Поликсены, причем так, чтобы та остановилась и прислушалась, а не сразу встала на дыбы…

В конце концов Северус даже подобрал подходящий ключик: нужно просто сослаться на благополучие Поттера. В далеком будущем Паркинсоны и Малфои прочат мальчику кресло Министра? Магическая Британия голосует за людей с безупречной семейной историей. И в нее, в эту самую историю, плохо вписывается то, что приемная мать Поттера постоянно сбегает за Барьер, чтобы тайком повидаться со своим школьным другом и отдохнуть в его компании от утомительных будней. Достаточно одного слуха, одной случайной встречи в парке, одной заказной статьи, чтобы люди начали болтать — и уже никогда не прекратили…

Дружба дружбой, а семья всегда идет первой — сам Северус не разделял эту идею, но Поликсена была чистокровной волшебницей, а значит, должна была все понять. Для них обоих общение было глотком свежего воздуха, но они жили в реальном мире, и в этом мире у всего была цена, а Северус совсем не хотел, чтобы эту цену платила Поликсена — ну или Гарри, если уж на то пошло…

Все это было очень взвешенным и очень правильным, и даже, помогай Мерлин, высокоморальным — хотя Северус никогда не претендовал на особую чистоту помыслов. Умом он понимал, что так будет лучше для всех, — но никак не мог перестать ревновать. Даже окклюменция — и та не помогала, только вдобавок ко всему подарила ноющую головную боль на грани мигрени.

Он был уверен, что Сириус не упустил своего, — тот был законным супругом Поликсены и, несмотря на пошатнувшееся здоровье, сохранил свой дурацкий животный магнетизм в неприкосновенности. Северус отлично помнил, как девицы вешались Блэку на шею, теряя при этом всякую связь с реальностью, — а Поликсена, несмотря на упрямство и независимый характер, была живой женщиной из плоти и крови…

И он, Северус, сам, своими руками передал ее Блэку и разве что ленточкой не повязал. Поддался на уговоры подруги, прислушался к доводам разума — потому что тогда продолжал цепляться за соломинки, хотя земля уже начала уходить у него из-под ног. Тогда Северус еще наивно верил в то, что способен просто дружить с женщиной, к которой его тянуло, как магнитом. В глубине души он даже немного обрадовался: ну вот, теперь между ними появится еще один барьер, за которым можно будет спрятаться от своих смутных желаний, полных изломанных теней и острых углов…

От этих тяжелых и темных раздумий ужасно хотелось напиться, чтобы забыть обо всем хоть ненадолго, — и потребовалась вся сила воли, чтобы не пойти у этого желания на поводу. Какая-то часть Северуса остро сожалела об его изысканиях — но вторая продолжала археологические раскопки с безжалостной методичностью. От правды никуда не денешься: можно стереть память, сбежать на другой край света или врать самому себе, каждый день, ежечасно — но правда остается неизменной и с ней надо как-то уживаться. Как получится.

Например, можно аппарировать к мраморным воротам с двумя грифонами и терпеливо ожидать появления Поликсены, спрятавшись в тень от арки. И, когда подруга наконец появится, улыбнуться как ни в чем ни бывало и кивнуть в знак приветствия. Позволить себе ненадолго поверить, что все оставалось по-прежнему.

Северус ведь не железный… Пасхальные каникулы вот-вот закончатся, а затем он вернется в Хогвартс и вышлет свой ключ от квартиры с совой, чтобы тот не жег ему руки. Их встречи наедине закончатся тоже, но сама дружба продолжится, хоть и в совсем другом формате: Поликсена могла бы заглядывать в гости в сопровождении Нарциссы или мужа, и это было бы вполне пристойно — не то что ужины на двоих или прогулки по парку в поисках голодных уток… Конечно, фривольные шуточки при Блэке уже не пошутишь, но можно ведь обойтись и без них… что там обычно делают друзья? Пьют чай? Обсуждают погоду?..

— Это и есть твоя летняя одежда, серьезно? Костюм-тройка? — с обидной жалостью фыркнула подруга, выходя из ворот, и скептически оглядела его с ног до головы. Северус закатил глаза и расстегнул воротник рубашки ровно на одну пуговку. — Мерлин, Север, тебе срочно пора в отпуск — хоть поглядишь, в чем ходят нормальные люди. Напомни мне позже, подкину тебе пару идей.

— Ну я же без пиджака — а значит, это уже никакая не тройка, — парировал он и тут же перешел в атаку. — И вообще, какая разница, что на мне надето? На мою компетенцию это никак не повлияет, честное слизеринское.

— Беспокоюсь за детей: еще получишь солнечный удар и отдашь концы прямо у них на глазах, — проворчала ничуть не убежденная Поликсена и поправила тяжелый узел волос, стянутый легкомысленной золотой ленточкой. Непривычная прическа очень красила подругу, но одновременно делала чужой и далекой, словно принадлежавшей другому времени и месту. Все правильно, так и надо — и чем дальше, тем лучше. — Учти, колдомедик из меня паршивый, так что вся надежда на твоего драгоценного крестничка.

Она подошла и протянула Северусу руку ладонью вверх, а в ответ на удивленный взгляд пояснила:

— Никак иначе ты на виллу не попадешь — наши грифоны не любят чужаков. Но сначала небольшая проверка. Взгляни-ка наверх и улыбнись своей лучшей улыбкой.

— Необычная защита, — заметил Северус, с интересом встречая взгляд правого стража. Каменный грифон сидел на выступе мраморной арки, трогательно поджав под себя лапы, и пристально смотрел на него — но уже через секунду душераздирающе зевнул, щелкнул орлиным клювом и спрятал его под крыло, а затем и вовсе свернулся клубком — только кисточку на хвосте и видно.

— Ну надо же, какое поразительное доверие, — удивилась Поликсена, поглядывая на задремавшего стража, и строго на него шикнула: — Это так ты защищаешь поместье, а, лодырь? Ну вот, всегда был лентяем… Все-таки левый побойчее.

Северус послушно перевел взгляд влево: второй грифон глядел на него с опасным прищуром, сложив крылья за спиной и замерев, словно кот перед прыжком, — но несмотря на это, не вызывал ни капли страха, одно лишь уважительное восхищение. Словно уловив его настрой, страж потоптался на месте, плюхнулся на каменный зад и принялся сосредоточенно вылизывать лапу.

Поликсена почему-то обрадовалась, а затем цепко ухватила приятеля за руку и провела под тенью ворот. В момент перехода стало темно и холодно, виски сдавило, словно кто-то исполинский поднял его на ладонь и заглянул в самую сердцевину — но неприятное ощущение быстро пропало, когда они сделали шаг наружу, из слякотной весны в душистое лето.

— «Соцветие», — провозгласила Поликсена и широким жестом, похожим на объятие, обвела сразу все: и пыльные дороги, делящие золото полей на три неравных сектора, и белеющий вдалеке дом, и примыкающий к стенам виллы сад. В этом коротком слове уместилось столько нежности и гордости, что Северус немедленно приревновал к этому месту и сам себе поразился — отлично, не хватало еще соперничать с неодушевленными предметами! — Я гостила здесь каждый год и говорю на правах аборигена: в своем костюме ты сваришься заживо. Предлагаю свои услуги по экстренной трансфигурации.

Северус потер бровь и неодобрительно покачал головой.

— Послушай, у тебя на попечении целых трое детей, — вкрадчиво заметил он. — Тебе что, больше не о ком заботиться? Может, еще слюнявчик мне повяжешь и примешься кормить с ложечки?

— Ну как знаешь, — не стала настаивать подруга. — У каждого свой способ самоубийства… Пойдем уже скорее, распугаем твоим грачиным нарядом всех воробьев.

Воробьев Северус не впечатлил, им вообще было не до него — они воодушевленно копошились в сухой земле, спеша насладиться солнечными ваннами. Где-то журчал ручей; тени от гигантских тополей, обрамлявших дорогу, то и дело пересекали их путь, даря краткий миг прохлады. Северус прикрыл глаза и прислушался: вдалеке звонко пел жаворонок, а совсем рядом шелестели колосья пшеницы и шумели деревья, словно шепотом обсуждали нового гостя.

Каждый год… Знал ли он об этом месте, когда учился в Хоге? Он никогда об этом не задумывался, но ведь они действительно разъезжались на каникулы кто куда: и пока сам Северус добирался до Коукворта на перекладных, чтобы там запереться в тесной и темной спальне, Поликсену аппарировали сюда, в царство вечного лета, блаженного покоя и тишины. Два менее похожих мира тяжело и представить…

— Чему станешь учить младших? — поинтересовалась подруга, носком туфли откидывая с дороги подвернувшийся камешек.

— Кроветворное, — подумав, сказал Северус и после секундного колебания принялся как можно незаметнее подворачивать левый рукав рубашки. — Противоожоговая мазь. Тонизирующий глоток мандрагоры — он отменяет трансфигурацию и проклятья, полезная вещь. Еще повторим рябиновый отвар, там два в одном: залечивает раны и восстанавливает силы… Ну и все, хватит с них. И не хмыкай — больше в их мозги никак не влезет, остальное доберем уже в Хогвартсе, факультативами.

— А костерост? — нахмурилась Поликсена, и Северус покачал головой и так же невозмутимо принялся за правый рукав.

Ну ладно, с жилетом он и правда погорячился — привык выглядеть профессионально и ходить застегнутым на все пуговицы. И темные брюки тоже явно были лишними, особенно на контрасте с легким белым платьем Поликсены — той только корзинки для пикника и не хватало.

С другой стороны, что вообще носят люди, когда просто отдыхают в такой вот пасторальной сказке? Северус никогда толком и не бывал в отпуске, не считая унылых визитов в Коукворт и коротких променадов по Малфой-мэнору… В голову настойчиво лезли шорты с кучей карманов, как у рыбаков, да еще и почему-то цвета хаки, и Северус прикусил щеку изнутри, чтобы не рассмеяться.

— Костерост проще купить, чем возиться самим, — тот есть в любой приличной аптеке. Бодроперцовое и обезболивающее тоже, — ровным тоном сказал он, стараясь не привлекать внимание Поликсены к своим маневрам. Наконец оба рукава оказались должным образом закатаны, и руки обдул свежий ветерок.

А что если взять — и изобрести заклинание для легкого охлаждения? Есть ведь согревающие чары, а значит, можно пойти по тому же принципу, только от обратного, и… Северус даже замедлил шаг, удивленный неожиданным творческим зудом. Он не изобретал заклинаний целую вечность — но ведь мог… точно мог и делал это раньше, и не единожды!

Он помнил это, но как-то очень смутно, словно скучный факт в энциклопедии, однако теперь остро переживал сопутствующие чувства: гордость и ощущение всемогущества, власти над материей и законами природы, а еще — завершенность, словно миру не хватало именно этого маленького кирпичика, придуманного Северусом заклинания, чтобы наконец-то стать цельным…

Вслух он продолжил:

— Я думал добавить в программу зелье невидимости, но решил, что им будет проще освоить дезиллюминационное. А в качестве практики можно устроить прятки, ландшафт как раз располагает.

— Может, покажешь Укрепляющий раствор⁽¹⁾? — неуверенно предложила Поликсена, и Северус заинтригованно вскинул бровь: рецепт был довольно редким. — Что? Не надо так на меня смотреть — в отличие от Каро, я варила зелья почти самостоятельно!

— Да нет, сама по себе идея отличная, — поспешил сказать он, и Поликсена приободрилась. — Но дети его не потянут, это же уровень СОВ. К тому же, Раствор — еще одна штука, которая хороша на экзамене, потому что в приготовлении есть масса тонкостей, но варить его в реальных условиях замаешься: там минимум два этапа, и между ними должно пройти по несколько дней…

К своему удивлению, Северус поймал себя на том, что впервые за долгое время потерял самоконтроль и позволил себе увлечься любимой темой. Он раздраженно потер висок и лаконично довел мысль до конца:

— В общем, овчинка выделки не стоит, уж поверь на слово эксперту.

— Ну ладно, — легко уступила Поликсена и тут же азартно выдвинула новую идею: — А эти, как их там… бадьян⁽²⁾ и растопырник⁽³⁾?

— Все, все, пять баллов Слизерину, — беззлобно поддел ее Северус. — Ты уже доказала, что школьную программу помнишь назубок, хватит блистать познаниями. Настойки мы и правда сделаем, там нечего делать — берешь и настаиваешь. И больше твоим детям ничего не нужно — кроме того, что я и так для них приготовил.

— Ну Драко, положим, не мой, а твой, — парировала Поликсена и добавила со смешком: — Или и вовсе общий, а, совсем как дитя полка? Я уже почти забыла, чей он на самом деле — Люций вечно норовит спихнуть своего кукушонка всем подряд… И берем же! Еще и горячо благодарим — твой крестник жутко харизматичный!..

Она помолчала, а потом добавила уже серьезно, не отрывая взгляда от пыльной дороги:

— Иногда мне кажется, что они действительно мои, все трое… И, Север… мне за них очень страшно. Я утешаю себя тем, что пасхальные — это ведь не последние каникулы в жизни, что будет еще лето, и можно будет научить их намного большему… а потом думаю: что если летом им некуда будет возвращаться? Некуда и не к кому, потому что из-за Метки Драко и Панси не смогут доверять собственным отцам…

— Значит, они вернутся именно к тебе, — твердо сказал Северус, и Поликсена, помедлив, кивнула и бездумно заправила за ухо выбившуюся прядь волос.

Он помолчал и едко добавил:

— И ты заберешь их на Гриммо, к мужу. Вооружишь Блэка и вашего вредного домовика — и станешь держать круговую оборону. Враг не пройдет!

— Дурак, — Поликсена со смешком пихнула его в бок, но заметно расслабилась. — Вот возьму — и в самом деле вооружу! Дам Сири ни много ни мало, а целый фамильный топор — пускай применяет его по назначению.

Северус усмехнулся, но шутку не поддержал. Воображение отказывалось рисовать Блэка с воинственным оскалом и топором наперевес — вместо этого оно настойчиво напоминало о чернильном море вокруг двуспальной кровати, о холодных пальцах в его ладони, а еще почему-то о цветущих яблонях…

— А и в самом деле, где он? — помедлив, спросил Северус — пора было начинать претворять свой план в жизнь, как бы ни хотелось отсрочить этот момент.

— Топор? — не поняла Поликсена, и что-то внутри встрепенулось и робко прошептало: а может, все-таки отложим на потом? Скажем, вернемся к неприятному разговору вечером, после ужина? Или и вовсе завтра? Есть ведь еще пятница, суббота и воскресенье… — Неужто приглянулся? Я так и знала, а еще клеветал на чистокровные традиции! Топор на Гриммо, лежит на подставочке ровно там, где ты его оставил. Если переживаешь за его сохранность, то можешь расслабиться: Кричер полирует его два раза в день, строго по расписанию…

— Да нет же, — терпеливо дождавшись окончания бенефиса, поправил Северус. — Муж твой где?

Поликсена кинула на него косой взгляд и выше подняла подбородок. В профиль она смотрелась важной римской матроной — и, собственно, ею и была. Замужняя дама, почтенная мать семейства — и внезапная беззаботность и дурашливость никак не отменяла этот факт.

— Муж, говоришь? Муж там же, на Гриммо, — помолчав, сказала Поликсена и с усмешкой потерла бровь. — Правда, не на подставке, а где-то еще: в кабинете? В спальне? В отличие от топора, Сириус способен появляться в самых неожиданных местах. И не волнуйся, о нем Кричер тоже не забывает — у этой сладкой парочки вообще любовь и согласие, я даже ревную… Север, это все, что ты хотел узнать о моей личной жизни? Или есть еще какой-то наболевший вопрос?

— Не все, — покачал головой Северус. — И вопрос у меня действительно есть. Почему твой супруг скучает на Гриммо, а не сопровождает тебя на виллу?

— Видимо, потому, что там он уже побывал, — небрежно отмахнулась Поликсена и остановилась, приложила руку к глазам наподобие козырька. — Ну что, я вижу встречающую делегацию! Сразу предупреждаю: твой крестник на меня наябедничает, но даже не думай встать на его сторону — это первое правило воспитания, решения напарника не отменяются. Ты же помнишь, кто у нас «злой аврор», а кто — «добрый колдомедик»? Или, если тебе надоело, можем поменяться ролями, мне не принципиально…

Северус устало потер переносицу, но не стал возвращать разговор в прежнее русло — он и так чувствовал себя измотанным, словно весь день не отходил от котлов сразу с несколькими капризными зельями.

Блэка здесь нет — ну и отлично, пока что Северус не был готов к тесному общению, хотя это придется исправить и как-то наладить контакт с бывшим неприятелем… Блэк здесь уже побывал — ну что же, вполне терпимо и в некотором роде даже ожидаемо, на вилле наверняка очень живописные ночи. Стрекот цикад, сладкий аромат цветов… Настоящая идиллия, а Сириус знал толк в романтике и не упустил бы возможность увлечь супругу в сад — поглядеть на звезды… Особенно хорошо их видно, если лежать на земле, — и Северус понадеялся, что безалаберный Блэк не забыл запастись пледом, потому что ночью земля бывает очень холодной, а трава — колючей, и еще ведь есть насекомые…

— Крестный!

Драко радостно помахал сразу двумя руками, словно потерпевший кораблекрушение при виде мелькнувшего на горизонте паруса, и припустил навстречу. Всего за две недели он умудрился загореть с ног до головы и издалека казался позолоченной статуэткой — Северус видел такие в научном журнале по археологии. Он вяло махнул рукой в ответ и перевел взгляд на дом — Гарри и Панси стояли на пороге, о чем-то переговаривались и тоже выглядели вполне довольными жизнью.

— А Поликсена… — начал было Драко, как только приблизился, и Северус нахмурился и едва заметно качнул головой. Крестник понятливо закрыл рот и тут же обаятельно улыбнулся. — А Поликсена учит нас дезиллюминационному, и у нас почти получается.

— Правильно, наследник Малфой, быстро соображаешь — папенька бы гордился, — важно кивнула подруга, и ее глаза смеялись. — Нельзя кусать кормящую руку, даже если очень-очень хочется.

— Я и не собирался! — очень натурально возмутился Драко, но все-таки не выдержал и отвел глаза. Это хорошо, что Северус еще может его раскусить, но долго ли продлится эта чудная пора? С каждым годом крестника становилось все сложнее поймать на горячем… Это тревожило — Северус предпочитал понимать мотивы других и предугадывать их действия наперед, особенно если речь шла о дорогих ему людях.

Они приблизились к вилле, и ему впервые пришло в голову, что у Принцев мог быть похожий дом, — те кичились своим прошлым, и его собственное имя было тому доказательством. Северус никогда не сожалел о том, что семья матери игнорировала его существование, но стоило войти в открытый двор с бассейном и встретить взгляд богини на живой мозаике, как он неожиданно почувствовал себя дома. Спокойно и умиротворенно — так, как никогда не чувствовал себя в Коукворте. Хотелось просто лечь у бассейна, заложив руки за голову, и глядеть на проплывающие облака, узнавая в них то замки, то фантастических зверей…

Вместо этого Северус встряхнулся и твердой рукой направил троицу учеников в дом — пора было приниматься за дело. Сколько тех каникул им всем осталось… Слишком мало.

Примечания:

PayPal, чтобы "Дамы" росли большими и кушали много каши: ossaya.art@gmail.com

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

Огромное спасибо Некроскопу и Миледи V: ребята, вы прямо воплощение Sense и Sensibility ? С вашей разноплановой помощью глава стала намного лучше ❤️

Также отдельное спасибо Irina Zimno и chaton за мнение со стороны; а также Механик35 — за интересную дискуссию о любви к мертвому, вдохновившую меня на один из моих любимых абзацев.

Немного иллюстраций для ценителей:

Сюжет развивается, герои меняются, а с ними меняются и коллажи:

https://ibb.co/k6brLD9 (Северус, третий том)

https://ibb.co/V3VVQ6C (Поликсена, третий том)

https://ibb.co/CbVwsQg (Лили)

Иллюстрации Миледи V:

https://fanfics.me/fanart70473

https://fanfics.me/fanart70474

1) Вики: "сложный в приготовлении напиток, способствующий исцелению незначительных ранений, как физических, так и полученных под воздействием проклятий".

Вернуться к тексту

2) Вики: "зелье, позволяющее быстро залечивать раны, не оставляя даже следов, шрамов. Способствует быстрому срастанию кожи на ране человека".

Вернуться к тексту

3) Вики: "настой из процеженных и замаринованных щупалец растопырника. Зелье защищает от заклинаний и проклятий и помогает в заживлении ран от них".

Вернуться к тексту

Примечания:

Пока что это одна из любимых моих глав — знаю, знаю, я часто это говорю, но что я могу поделать, если она классная ?

— А теперь сюрприз, — объявила Поликсена утром в субботу — причем таким тоном, что Панси сразу поняла: сюрпризы бывают разные и конкретно этот им совсем не понравится.

Однако даже зловещее предупреждение не сумело испортить ей хорошее настроение — между прочим, посетившее Панси впервые за все каникулы. Накануне они с друзьями до самой ночи играли в прятки под дезиллюминационным, и Панси неожиданно оказалась в своей стихии — очень быстро выяснилось, что у нее отлично выходило затаиваться и выжидать подходящий момент для ступефая, а потом скрываться быстро и незаметно.

Мальчишки били куда метче и сильнее, зато им редко удавалось находить ее укрытия. К тому же, оба плохо прятались: Драко подводил избыток энергии, подначивавший менять даже самую удачную позицию, а Гарри — то, что защите друг предпочитал нападение и пренебрегал мелочами; его Панси вычисляла по треснувшим веткам и примятой траве… В итоге основные бои проходили между мальчишками, и по итогам игры победила Панси, причем с отрывом, — в отличие от приятелей, собравших на двоих под дюжину ступефаев, ей самой прилетело всего трижды: дважды от Драко и один раз от Гарри, и то по ошибке.

Панси никак не могла понять, как относиться к заботе друга. С одной стороны, ее расстраивало то, что из-за своей рыцарственности Гарри лишился полезной практики. С другой, Панси было ужасно приятно знать, что кто-то по-настоящему о ней заботится, — это понимание грело изнутри, словно маленькое и яркое солнце.

Эта двойственность не нравилась ей очень многим — и в первую очередь, своей нелогичностью. Панси считала себя прагматичным человеком, а голос разума твердил, что попытками уберечь подругу во время тренировок Гарри подкладывает свинью им обоим. Следовало поговорить с ним начистоту, но Панси не решалась — все аргументы таяли, как февральский снег, под лучами солнца, поселившегося внутри.

Как она сможет переубедить Гарри, если сама себя не слушает?

Они попетляли по коридорам дома и вышли во внутренний двор. Драко привалился к колонне, попинывая ногой камешек, Гарри сел на лежанку справа, уперев локти в колени, а Панси осталась перетаптываться с ноги на ногу между ними. Поликсена не спешила присоединяться — видимо, готовила тот самый подозрительный «сюрприз». Что это могло бы быть? Вряд ли что-то опасное, но опасность тоже бывает разной — уж это Панси успела усвоить…

Однако вышедший из дома Люциус Малфой все равно сумел застать ее врасплох.

— Доброе утро всем присутствующим! А я за сыном, — сообщил он, тепло улыбаясь, и шагнул к замершему у колонны Драко. — Ну что, прощайся с друзьями, мама нас уже заждалась.

Панси кинула быстрый взгляд на приятеля — тот пристально всматривался в отца и не спешил ему навстречу.

— Ты рано… я думал, ты заберешь меня только завтра, — удивленно заметил Драко и отлепился от колонны. — Что-то случилось?

— Просто изменились планы, — легкомысленно пожал плечами Люциус и еще раз улыбнулся — широко и светло.

Он перевел ясный взгляд куда-то в сторону и вверх, и у Панси заныло под ложечкой — она поняла, что происходит, за долю секунды до того, как в Драко полетел невербальный ступефай. Гарри подхватился с лежанки, каким-то неуловимым движением оказался рядом и задвинул ее себе за спину, а Панси — вот позорище! — только и успела, что разок-другой хлопнуть глазами. К тому моменту, когда она пришла в себя, Драко успел прикрыться щитом и достать палочку, но Панси испугалась за него даже пуще прежнего — в лице друга не осталось ни кровинки.

— Поднимешь руку на собственного отца? — попенял «Люциус», лениво похлопывая палочкой себе по плечу. Какая-то часть Панси слабо восхитилась талантом Поликсены в трансфигурации — а в том, что под личиной старшего Малфоя была именно тетя, уже не оставалось никаких сомнений. Драко тоже наверняка догадался, но это вряд ли помогло: сейчас против него ополчились собственные глаза и уши. — Мы ведь одна семья, ты должен мне доверять… Все это ради твоего же блага, так что изволь слушать отца. Палочку на пол, живо!

Драко сжал зубы так крепко, что показались желваки. Он поднял палочку — ужасно медленно, слишком медленно, — но Поликсена не спешила воспользоваться своим преимуществом. Просто стояла и сочувственно смотрела, как правая рука Драко ходит ходуном, — а затем легко отбила его ступефай и устало сказала:

— Все, все, отбой… Вижу, что проняло, — значит, урок усвоен.

Панси и сама не поняла, как они оказались рядом с Драко. Гарри вытащил из его сведенных пальцев палочку и засунул себе в карман, а Панси обняла Малфоя и с силой прислонила его голову к своему плечу. Для этого пришлось привстать на цыпочки, и она отстраненно этому удивилась — и когда только приятель успел пойти в рост?

Драко стоял как истукан, и Панси встревоженно отстранилась и заглянула ему в лицо: друг держал глаза крепко зажмуренными, а кулаки — сжатыми до белизны, и был весь натянутый, как струна за миг до разрыва. Панси почувствовала, как внутри нарастает горячая волна гнева. Она резко повернулась к двери — но стоило ей разглядеть тетю, как злость тут же схлынула, оставив ее опустошенной.

Уже отменившая трансфигурацию Поликсена сидела на мраморном полу ровно там же, где до этого стояла. Правую ногу она согнула в колене, левую поджала под себя и с отрешенным видом хлопала по карманам — искала пачку. Панси точно знала, что Поликсена ничего не найдет, потому что накануне тетя ворчала себе под нос, что сигареты кончились весьма некстати, — и то, что она напрочь об этом забыла, сказало Панси больше, чем любые слова.

— Очень жестко, — укоризненно заметил декан, становясь в дверях и прислоняясь к косяку плечом. В белой рубашке с закатанными рукавами он смотрелся лихо и совсем молодо, но казался почти незнакомцем. С левого предплечья Снейпа скалился череп Метки, и Панси пробрала неконтролируемая дрожь. — Однако действенно, ничего не скажу. С меня Умиротворяющий бальзам всем пострадавшим.

— Мне налей первой, — фыркнула тетя, не оборачиваясь к нему. — И не лезь под руку, сейчас будет важная лекция.

— Вообще-то теория должна идти до практики, — с усмешкой покачал головой декан, но спорить не стал и скрылся в доме — видимо, отправился за обещанным бальзамом.

Поликсена тяжело вздохнула, подняла голову и поманила их троих пальцем. Дождалась, пока они рассядутся тесным кружком напротив нее, тоже прямо на полу, и сказала, потирая бровь большим пальцем:

— Мы не знаем, каким именно Лорд вернется, но очень вероятно, что Метка будет ему подвластна. Это значит, что вы не сможете доверять никому из меченых: ни Люциусу, ни Патроклу, ни Абраксасу… и Северусу, кстати, тоже — так что не смотрите, что он к вам подмазывается. По Панси и Гарри это, конечно, ударит, но значительно меньше, а вот Драко…

Она взглянула на него в упор, но тон выбрала, напротив, очень мягкий и проникновенный, и этот контраст бил в самое сердце:

— Скажу честно, наследник Малфой: за тебя я переживаю больше всего.

Драко коротко кивнул, не поднимая на Поликсену глаз, и Гарри положил руку ему на плечо, пытаясь приободрить. Панси прижалась с другой стороны и взяла друга под локоть, боком ощущая, как тяжело и рвано он дышит, а затем еще и переплела с ним пальцы и накрыла их правой ладонью, словно спрятала в «домик».

— Никто до конца не знает, какие возможности давала Метка своему создателю, — продолжила Поликсена, отводя глаза от этой картины и обнимая руками колено. — В прошлом Лорд держался в приемлемых рамках, потому что существовали противовесы: Абраксас, леди Вальбурга и другие… но в этот раз ему будет нечего терять. Я подозреваю, что с помощью Метки можно причинять боль. И точно знаю, что через нее можно призвать меченого к себе. Взять его тепленьким.

— Папа никогда мне не навредит, — твердо возразил Драко, поднимая голову, и Поликсена перевела на него взгляд и слабо улыбнулась.

— О, я не сомневаюсь в родительской любви Люция… но он будет на коротком поводке у очень непредсказуемого человека — да и человека ли? Мы не знаем наверняка, кто или что возвращается с того света. Сколько круцио выдержит твой папа, прежде чем сломается? Все ломаются, Драко, рано или поздно — ты ведь знаешь, что случилось с Лонгботтомами… А если под прицелом палочки Лорда будет вовсе не Люциус, а Нарцисса?

Драко убито молчал, а Панси крепко зажмурилась, спряталась в оранжевое тепло под веками — но вкрадчивый голос тети легко проник в это хлипкое укрытие, ядом полился в уши.

— Если Лорд вернется, ты одним махом лишишься всех взрослых, на которых привык полагаться. Отец, дед и крестный… на что ты готов пойти ради безопасности семьи, а, наследник Малфой?

На все, печально подумала Панси, вспоминая полуночный разговор в гостиной Гриффиндора. Она открыла глаза и почувствовала, как пальцы Драко до боли сжали ее собственные — машинально, будто его с ног до головы прошила судорога.

Поликсена не стала заканчивать мысль, но Панси и так поняла, к чему та вела. Если Лорд получит ценных заложников и велит предать лучшего друга в обмен на безопасность родных, что Драко станет делать? Кого предпочтет — настоящих Малфоев или почетных?

И еще мелькнуло горькое осознание правоты тети: возвращение Лорда действительно ударит по Панси не так сильно — потому что, в отличие от Драко, она-то как раз и не привыкла полагаться на своего отца.

Если бы в дверном проеме стоял Патрокл Паркинсон, дрогнула бы рука Панси хоть немного?

* * *

Когда успокоенные и по уши накачанные бальзамом дети ушли в дом, Северус устало сел на бортик, опустил в бассейн левую ладонь и плавно подвигал ею туда-сюда, чувствуя упругое сопротивление воды. Наблюдать за последней тренировкой было невыносимо — однако, несмотря на всю жесткость и этическую сомнительность ее методов, Поликсена была права. Если Лорд вернется, Драко больше не сможет доверять ни собственному отцу, ни крестному — и для ребенка, в котором души не чает вся семья, это будет неожиданный и по-настоящему сокрушительный удар…

— Ты как? — тихо спросил он у подошедшей подруги.

Поликсена села рядом, только на пол, прислонившись к бортику спиной и подтянув колени к груди. С самого утра четверга ее энтузиазм и беззаботность постепенно таяли, утекали по капле, и к субботе от них не осталось и следа. Это неожиданно расстроило Северуса, хотя так ему было намного легче — оказалось, что от довольной жизнью и улыбчивой Поликсены было почти невозможно оторвать взгляд…

— Терпимо, — сухо ответила подруга и тут же, без паузы, спросила: — Север, что с тобой происходит?

— Ничего, — автоматически солгал Северус и только после этого осознал суть вопроса. — Ты о чем?

— Что-то совершенно точно происходит, меня ты не проведешь, — уверенно отрезала Поликсена и повернулась к нему, оперлась правой рукой о бортик и пригвоздила приятеля к месту своим фирменным взглядом. Северус усмехнулся краешком губ, дивясь сам себе: его этот взгляд не пугал, а наоборот, притягивал. — И знаешь что? Мне жутко любопытно, что творится в твоей умной голове. Ну же, давай начистоту. Мне не следовало откровенничать о Басти? Прости, я не должна была вываливать на тебя все это… В любой дружбе есть негласные границы, а личная жизнь на то и личная, чтобы о ней не трепаться, даже если мы знакомы столько лет…

Северус прикрыл глаза и медленно, основательно потер переносицу, пряча лицо за рукой и покупая себе время этим нехитрым трюком.

Одна его часть действительно желала повернуть время вспять и заставить Поликсену замолчать, пока не поздно. Закрыть ей рот до того, как она начнет свою исповедь, — можно ладонью, но надежнее всего, конечно, поцелуем… Даже если после него прилетит пощечина — и если бы ею все и ограничилось, Северус готов был заплатить такую цену сотню раз. Беда была в следующем: он подозревал, что дело закончилось бы не только пощечиной, а еще и хлопнувшей дверью…

С другой стороны, Северус очень ценил эту неожиданную откровенность, сблизившую их еще больше, — даже несмотря на то, что этот, последний шаг навстречу стал роковым. Поликсену хотелось узнавать. Он засмотрел ее воспоминания до дыр не только потому, что с каждым немного вспоминал самого себя, — дополнительно он все лучше узнавал ее…

С третьей стороны (у всей этой ситуации вообще было слишком много сторон и острых углов) — Северус прекрасно жил бы дальше, не зная о роли Басти в истории своей подруги. Он как-то смирился с тем, что Поликсена выскочила замуж за Блэка: в конце концов, это был брак по расчету, — но ее отношения с Лестрейнджем были чем-то совсем иным. Поликсена выбрала Басти просто так, потому что он ей понравился… Ее откровения о том, какой Рабастан был веселый, надежный и со всех сторон удивительный, засели в мозгу ядовитой иглой и теперь методично отравляли Северусу ночь за ночью — и то, что удачливый соперник навсегда выбыл из соревнования, ничуть не помогало. Слава и богу, и Мерлину, что Поликсена не вдавалась в интимные подробности, но дело было не в самих словах, а в тоне и в чем-то еще, пронзительном и неуловимом, от чего тянуло завыть…

С четвертой стороны — именно благодаря этой откровенности Северус и поймал себя на обжигающей ревности, на том, что хотел бы оказаться на месте Басти — и чтобы именно о нем Поликсена говорила с такой нежностью и тоской.

С пятой и вроде бы последней — поняв это, Северус больше не мог притворяться, что не претендует ни на что, кроме просто дружбы. А потому ему было заранее жаль их совместных выходных и фривольных шуточек, а еще уток, которые отныне будут грустно крякать на голодный желудок…

Все эти мысли пронеслись в голове быстрее молнии — потому что Северус успел передумать их вдоль и поперек. Он препарировал все проведенное вместе время чуть ли не до атомов, пытаясь найти хоть какой-то намек на взаимность — и опасаясь действительно его отыскать.

Шутки на грани фола? Поликсена шутила их со всеми без разбору — и на месте Блэка Северус давно бы сделал супруге строгое внушение… но к сожалению, на месте Сириуса он не был и никогда уже не будет.

Друг-мужчина? В этом Северус был не уникален. Помимо него в рядах приятелей Поликсены числился чертов Иппи Сметвик со своими музыкальными пальцами и удобными кушетками. Еще, разумеется, у Поликсены имелся законный муж, и Северус никак не мог решить, следует ли причислять Блэка к полку ее друзей — как будто вся эта бюрократия хоть что-то меняла…

Уикенды вдвоем? Поликсене позарез требовалось сбежать от реальности и развеяться — и то, что их встречи сошли на нет одновременно с выздоровлением супруга, говорило само за себя.

К тому же, ничем предосудительным они, к сожалению, не занимались: разговаривали и гуляли, читали и готовили — в общем, делали ровно то же самое, что и раньше, в компании Каро… Вся нынешняя двусмысленность проистекала из того, что из спаянной троицы друзей в живых осталось всего двое, да еще и разного пола — но стоило добавить в уравнение Каролину, как все становилось куда пристойнее. Обыденнее даже — и только влюбленный идиот стал бы искать в этом двойное дно…

Оказалось, что подобный полуавтоматический анализ давался Северусу очень естественно: он не замирал посреди разговора и не баррикадировался в спальне, чтобы там угрюмо пялиться в стену и бить подушку, пока из той не полезет пух. Поликсена могла сколько угодно дразнить его байроническим героем, но Северус был намного деятельнее и прагматичнее любого из них. Нет, вместо живописных терзаний в одиночестве он учил детей и занимался еще сотней привычных дел, старательно держа при этом лицо, — и получалось ведь! Видимо, сказывалась недолгая шпионская жизнь — навыки хоть и заржавели, но никуда не делись…

А еще Северус врал. В эти дни он правда очень много врал и даже почти смирился с тем, что теперь придется делать это постоянно. На пробу подергавшись в трясине, в которой он незаметно для себя очутился, Северус начал понимать, что решительного рывка будет недостаточно — но пока он не был готов принять то, что увяз намертво. Отныне дружить с Поликсеной, и тем более проводить с ней дни напролет вдали от чужих глаз, было бы настоящей пыткой — но и оттолкнуть, обидеть и лишиться ее насовсем Северус тоже не мог.

Оставался вариант с приятельством, и еще недавно он казался почти идеальным выходом — но нынче Северус мыслил куда более трезво. Перейти от глубокого и откровенного общения к скучным чаепитиям под чужим приглядом? Молча наблюдать за тем, как Сириус берет супругу за руку и целует в щеку — а то и не в щеку, черт его знает, этого Блэка, он же всегда творил что хотел…

— Тебе было плохо и нужно было кому-то выговориться, — мягко сказал Северус, убирая ладонь от лица. Скорее всего, будь жива Каро, Поликсена поделилась бы горем именно с ней — но Каролины больше не было, а на безрыбье… — Для того и существуют друзья.

— Ну хорошо, — с заметным облегчением кивнула Поликсена, но настороженность из ее взгляда никуда не делась. — Тогда что не так? Не юли, я же не слепая.

— Устал, — не моргнув глазом солгал Северус. Ложь давалась ему почти без усилий, словно дыхание, — в отличие от правды, с той было намного сложнее. Это многое о нем говорило — и не то, чтобы очень хорошее. — Азкабан меня все-таки подкосил. Не надо было лезть Рудольфусу в мозги — теперь вот плачу за свою неосторожность.

— Может, ты болен? — нахмурилась Поликсена, склоняя голову к плечу. — А хочешь, я покажу тебя Иппи по знакомству?

Конечно, я болен — тобой, тоскливо подумал Северус. Вот Сметвик посмеется! Мало ему твоего законного супруга — теперь еще и школьный друг поехал крышей… настоящая эпидемия.

— Все в порядке, честное слово, — своим самым уверенным тоном заявил он, старательно улыбнулся и встал с бортика. — Пропью курс Умиротворяющего бальзама — и буду как новенький.

— Ты точно ничего не задумал? — напоследок спросила Поликсена, и Северус остановился на полушаге. — Что-нибудь самоубийственное, в твоих лучших традициях? Север, я ведь обязательно все узнаю. И когда я узнаю, тебе не поздоровится — так что не играй с огнем и признайся прямо сейчас.

— Ничего самоубийственного я не затеваю, — покачал головой Северус, поворачиваясь к ней и скрещивая руки на груди. Для разнообразия это было чистой правдой: его планы по отдалению от Поликсены — смутные и, похоже, обреченные на провал — хоть и причиняли боль, но жизни никак не угрожали. — Могу даже поклясться, если ты настолько мне не доверяешь.

Поликсена поколебалась, а затем криво усмехнулась.

— Ну почему же, доверяю, — тяжело сказала она. — И иногда думаю, что зря, но как-то привыкла за столько лет… Ну хорошо, я рада, что мы поговорили начистоту и все прояснили.

— Я тоже очень рад, — усмехнулся Северус и пошел в дом, чувствуя, как спину между лопаток жжет ее пристальный взгляд. Все-таки не поверила. И правильно — он бы тоже не поверил.

* * *

— У кого самый маленький козырь? — строго спросила Панси, и Драко тут же сделал вид, что его этот вопрос никоим образом не касался. — Малфой, признавайся, что у тебя там?

— У меня там карты, ничего интересного, — фыркнул Драко, дополнительно прикрывая свой веер правой рукой, словно Панси могла поднапрячься и разглядеть их прямо сквозь клетчатую «рубашку». После тяжелой утренней тренировки они много разговаривали, делясь всем подряд, — но еще больше просто молчали…

Иногда Панси не на шутку тревожило то, насколько они втроем близки — как хоть кто-нибудь со стороны сумеет между ними втиснуться? А втискиваться придется, потому что рано или поздно они вырастут, и каждый заведет собственную семью… Думать об этом не хотелось, но Панси все равно думала — и заранее тосковала.

— Ну ладно, ладно, не смотри на меня так… — тем временем проворчал Драко. — Восьмерка у меня. У вас-то самих что?

— У меня семь, — лениво сказал Гарри. Он полулежал на кровати, опираясь на левый локоть, и пристально изучал свою сдачу. — Так что, я хожу, правильно?

— Ну давай, коварный предатель, покажи, на что горазд, — подначил Драко — ход был по часовой стрелке, а значит, на него. Малфой сидел по-турецки, спиной к окну, да еще и накинул на плечи намоченную простыню, чтобы не было так жарко. В ней он походил на римского генерала в тоге, и для полноты образа не хватало только лаврового венка. — Вот так и познается настоящая сущность человека — беспардонно атаковать лучшего друга! Почему, ну почему я родился таким добросердечным? Взял и пригрел на груди змею — да не одну, а целый хвостатый выводок!

Панси закатила глаза, откинулась на стул, на котором сидела, и замахала сложенными вместе картами, словно настоящим веером, — несмотря на распахнутое во всю ширь окно, в тесной комнате было душновато. Уже совсем скоро снаружи начнет смеркаться, а с сумерками придет и долгожданная прохлада — но до этого надо еще дожить… Она шлепнула карты на кровать, бдительно следя за тем, чтобы они легли «рубашкой» вверх, стянула повязанную на запястье черную ленту и принялась поднимать отросшие волосы повыше, чтобы те не кололи вспотевшую шею.

Драко тут же начал приманивать карты к себе, причем без палочки и невербально, — успел навостриться за пару дней. Те послушно поползли по одеялу, шевеля краями, и Панси быстро накрыла их рукой.

С четверга, когда декан показал им эту игру, чтобы занять долгие вечера, Малфой только и делал, что напропалую жульничал, — и она подозревала, что дело было вовсе не в победе, просто это позволяло отвлечься от тяжелых мыслей. Порой Драко переходил всякие границы, но друзья уловили его настрой и не возражали, даже подыгрывали — и особенно старались сегодня. Это принесло свои плоды: к вечеру Драко окончательно успокоился и пришел в хорошее расположение духа.

— Мог бы просто перевернуть и посмотреть, — проворчала она, снова беря карты в руки. — Или спросить, что у меня за сдача, я бы тебе даже ответила.

— Вот еще, это неспортивно, — беззастенчиво отмахнулся Малфой и повернулся к Гарри. — Ну что, ты уже готов, о великий стратег?

Гарри молча шлепнул на одеяло две семерки, одну из них козырную. Драко поколебался и хищно пошевелил над ними пальцами, но все-таки взял, теряя ход. Нечем бить или позарился на козырь? В самом начале игры никогда не бывало ясно, к тому же Панси было попросту лень думать и что-то просчитывать или запоминать — она никогда не была азартным человеком, для нее игра со смешным названием «дурак» была средством, а не самоцелью.

Панси не призналась бы в этом вслух, но ей просто нравилось сидеть с ними вот так, в тишине и спокойствии, а кто при этом выигрывает — дело десятое. Просто приятный вечер, и им хорошо и весело, и до конца каникул еще целое воскресенье, а из окна вот-вот подует свежий ветерок… потом можно будет прокрасться на кухню, выпросить у няни Элси сандвичей и молока и сесть рядком прямо на пороге двери, выходящей в сад. Молча съесть все до крошки, устроившись между друзьями — локоть к локтю, плечо в плечо — и совершенно иррационально чувствуя себя в полной безопасности, так, словно пока они рядом, не может приключиться ничего плохого…

И, конечно же, это неправда. Может — и, вполне вероятно, приключится…

— Твой ход, — подсказал Гарри, и Панси встрепенулась и бегло просмотрела свои карты.

— Восемь, — на одеяло легла бубновая восьмерка, и Гарри лихо побил ее десяткой, подождал, не станут ли ему подбрасывать, и сбросил карты в отбой.

Хорошая игра, простая как дважды два, Панси она понравилась. В ней было достаточно вариаций, чтобы процесс не приедался, но при этом можно было почти не думать, особенно когда они набили руку. Самым сложным правилом было то, что при атаке масть не играла особой роли, но при защите ее соблюдение было обязательным. Вначале они постоянно пытались побить трефового валета бубновой дамой, но декан и Поликсена неустанно их поправляли — и вскоре привычка взяла свое.

К необычной игре Пожирателей пристрастил один из доверенных людей Лорда, Антонин Долохов, — он был из семьи белых эмигрантов. Из сухого, но все равно интересного рассказа декана стало известно, что чай без молока, русская рулетка и цыганские романсы в Ставке не прижились, зато игра в карты, позволявшая скоротать время и занять голову, но при этом не слишком напрягаться, пришлась как раз ко двору. Тетя и декан сообща припомнили, что сперва Долохов научил «дураку» Руквуда, затем втянул в свой кружок энтузиастов Мальсибера и кого-то еще — ни Поликсена, ни Снейп уже не помнили кого именно… впрочем, это было и неважно: в какой-то момент игра распространилась среди Пожирателей как моровое поветрие.

«Еще бы, — фыркала Поликсена в четверг вечером, зорко поглядывая на стол поверх своих карт, — ждала момента подкинуть. — Правила выучиваются за десять минут — и выжигаются при этом на подкорке. Казалось бы, я не играла столько лет, а все равно помню их назубок — страшное дело!»

«Тот же вист требует усилий, — согласился декан, коварно подкидывая козырную десятку, и Гарри принялся уныло сгребать карты со стола — бить было нечем. — После рейдов это было лишним. "Дурак" куда проще — он не требует особой концентрации, за партией можно даже вести светскую беседу. К тому же, многим нравился экзотический антураж, а на него Долохов не скупился».

Поликсена кивнула и передразнила, понижая голос и добавляя рычащих ноток:

«Это, детка, — тебе на "погоны"! Два туза у меня осталось, видишь ли, как раз на твои хрррупкие плечики… Генеральские погоны, не просто так! Слыхала хоть про ррреволюцию? А про императорскую семью? И чему вас только учат в этом Хогваррртсе…»

«Меня он упорно звал Пиковым королем, — кисло добавил декан, с силой потирая переносицу, словно у него разболелась голова. — А мадам Лестрейндж — Пиковой дамой… Вообще именно с Беллатрикс все и началось, это уже потом Антонин раздал похожие прозвища остальным. И очень при этом веселился — это какая-то отсылка к тамошним классикам, но в русской литературе я не силен, а Долохов никогда не утруждал себя объяснениями…»

«Да скажи ты прямо: ржал он над нами, — хмыкнула Поликсена и шлепнула на стол валета, вынуждая Драко надолго задуматься — тратить козырь или взять? — Натурально ржал фестралом, и плевать ему было, что никто не понимает соль шутки. А еще подкручивал усы, у Долохова они были пышные такие — он их звал гусарскими… А еще однажды напоил беднягу Мальсибера, так тот чуть концы не отдал. Впрочем, сам виноват — нашел тоже, с кем пить! Все умные люди держались от Долохова подальше, к нему подсаживались только те, кому жизнь стала не мила…»

На лице тети промелькнула неуловимая тень — Панси заметила это только потому, что сидела напротив. Видимо, несмотря на беззаботный тон, Поликсена все-таки не одобряла долоховские кутежи.

«Колоритный был тип, ничего не скажешь, — продолжила тетя почти без паузы. — Меня назначил в Дамы треф — в Ставке девиц было мало, по пальцам можно пересчитать. Кстати, Драко, Нарси появлялась там очень редко, но ей тоже досталось — твоя мама была Червовой дамой, нашей "королевой сердец". Люциус от ревности все локти искусал… Его Антонин и вовсе разжаловал в Бубновые валеты — Королем у нас значился твой дед».

«Люций, как всегда, зря трепал себе нервы, — хладнокровно пожал плечами декан и пробежался пальцами по колоде, оценивая, много ли карт осталось. — Долохов расточал комплименты всем дамам без разбору, но правила приличия соблюдал свято, так что репутации Нарциссы ничто не угрожало. Антонину просто нравилось мутить воду, мы для него были слишком скучные».

«А вот это действительно было обидно, — фыркнула Поликсена и принялась азартно отбиваться. — Да хватит уже подбрасывать! Север, побойся Мерлина, ну откуда у тебя девятка, мы же сбросили их все еще пару ходов назад!..»

Панси вздохнула, возвращаясь в настоящее, и к своему удивлению заметила, что они с друзьями уже почти доиграли собственную партию. И правда, можно думать о своем или разговаривать — и параллельно играть и даже выигрывать: Гарри собрал на руках четверть колоды, и было непохоже, что он успеет взять реванш.

— Все-таки декан классный, — сказала Панси вроде бы невпопад, но друзья ни чуточки не удивились, и на душе потеплело. Порой она забывала о том, насколько ей с ними повезло… — Я даже завидую: у вас обоих по-настоящему крутые крестные.

— Но-но, — вскинулся Драко, приосаниваясь в своей самодельной тоге. — У тебя крестный еще лучше, самый лучший на свете!

— Это отец он самый лучший, — со вздохом покачала головой Панси. — И, возможно, свекор. А как крестный он…

— Ну ладно, согласен, — сдулся Драко. — Папа очень жалеет, что все вышло так по-дурацки… просто Паркинсон-мэнор тогда закрылся наглухо, и связь с вами полностью оборвалась… А до этого ты у нас постоянно бывала, честное слово.

— Я помню, — покривила душой Панси, убирая за ухо выбившуюся прядку волос.

На самом деле она не помнила почти ничего, лет до шести ее память пестрела провалами — и очень жаль, потому что именно те годы были для их семьи самыми счастливыми: еще была жива мама, и Малфои приглашали к себе, а отец… Патрокла Панси и вовсе помнила из рук вон плохо, едва ли не хуже Каролины. Смутными отрывками без начала и конца — и уже неясно было, настоящие это воспоминания или рассказанные самой себе истории…

Например, приходило на ум, как однажды отец откуда-то вернулся (она даже не знала, откуда именно), и Панси встретила его у порога и кинулась Патроклу на шею, а тот подхватил ее на руки — тогда казалось, что отец был ужасно высоким и сильным…

Еще Панси помнила, как кто-то большой посадил ее себе на плечи, помогая прикрепить ангела на верхушку огромной ели, — уж не отец ли?

И как она бежала к кому-то через весь сад, неуклюже путаясь в собственных ногах, падая и сбивая коленки, а этот кто-то смеялся, щекотно дул на ссадины и нажимал Панси на нос, словно на кнопку, и это было смешно и совсем не обидно, и даже колени переставали болеть…

Еще смутно припоминалось ощущение спокойствия и тепла, словно мир вокруг источал неяркий свет, и казалось, что все будет хорошо: и сегодня, и завтра — всегда, до самого конца времен… Когда-то она любила отца, а Патрокл вроде бы любил свою единственную дочь от любимой же женщины… Так много любви — и куда она вся подевалась потом? Мог ли отец хорошо относиться к Панси только ради Каролины, только пока та была жива, — а когда умерла, то и любовь иссякла? Или все-таки дело было именно в Панси: в ее характере или привычках, в том, что она была совсем не похожа на мать, — или наоборот, была похожа даже чересчур?

И когда именно она перестала называть Патрокла «папой» даже в мыслях, заменив это теплое и трогательное слово холодным и чопорным «отец»?

— Что-то случилось? — тихо спросил Гарри, и Панси поймала себя на том, что друзья больше не играют, а встревоженно смотрят на нее.

— Пришло кое-что в голову, — увильнула она, а затем все-таки решилась и призналась: — Ну ладно, я думала о своем отце. Драко, ты хоть немного его помнишь? Я имею в виду, таким, каким Патрокл был раньше, давным-давно?

Малфой крепко задумался. Тем временем Гарри сел по-турецки, осторожно вытащил у Панси из рук карты, сгреб в кучу ее, свои, сброшенные в отбой и принадлежавшие Драко, перемешал карты на одеяле, собрал их вместе и принялся тасовать колоду.

— Что-то припоминаю, — наконец сказал Драко, и на его лице появилась легкая улыбка, а Панси невольно позавидовала тому, что друг помнит то, что от нее самой упорно ускользало. — Кажется, именно твой папа учил нас запускать в пруд кораблики из листьев. И классно рассказывал сказки — ты совсем не помнишь, да? О, еще кое-что: однажды Патрокл трансфигурировал тыкву в маленькую карету и запряг туда одного из павлинов, уж не знаю как… мы гонялись за ним по всему двору, было здорово. А с моим папой они устроили шуточный бой: отцы были «конями», а мы с тобой — храбрыми «рыцарями»… Слушай, я никогда не задумывался о том, что ты можешь всего этого не помнить. Хочешь, поделюсь воспоминаниями?

— Спасибо, — с чувством сказала Панси, приободряясь. — Может, позовем на следующую партию взрослых? Впятером играть как-то веселее.

— Позовем, — важно кивнул Драко. — Но сначала у меня небольшое объявление. Итак, барабанная дробь… Я собираюсь рассказать Лаванде о Тайной комнате.

Панси склонила голову к плечу, внимательно изучая друга, а затем быстро переглянулась с удивленным Гарри.

— Тебе придется рассказать не только о Комнате, — веско сказала она, собравшись с мыслями. — Лаванда ведь не дура, она обязательно спросит, как мы собираемся туда попасть, — а значит, придется рассказать ей о парселтанге. А если она спросит зачем мы туда лезем? Расскажешь еще и о крестражах? Драко… мне тоже нравится Венди, но ты точно уверен, что мы можем ей доверять? На кону стоит слишком многое.

— Возьмем клятву, — нахмурился Драко, глядя куда-то в сторону, и потер висок. — А еще я раздобуду ей амулет от чтения мыслей. Ну, что скажете?

Панси тяжело вздохнула, заложила ногу за ногу и крепко задумалась, глядя поверх плеча Малфоя в окно, за которым уже совсем потемнело. Дружба под клятвой… чего-чего, а вот этого у Панси еще не бывало — как-то так выходило, что даже самые страшные тайны они втроем хранили безо всяких обетов, на одном лишь доверии. Но то они, а вот Венди — совсем другое дело… Панси действительно хорошо к ней относилась — но в то же время трезво оценивала умную и расчетливую девицу Браун.

С другой стороны, Панси действительно скучала по Лаванде. Драко и Гарри были ее лучшими друзьями, но иногда ей очень не хватало общения с другой девочкой, а с Венди было весело и уютно. К тому же, было противно думать, что они просто возьмут и выкинут Браун за борт: разве можно так поступать, в самом деле? Дружили-дружили — и все, прощай, ты нам больше не нужна?

И Драко… Он никогда не подавал виду, но Панси ведь была не слепая: порой Малфою не хватало в их тесной компании кого-то ему под стать — такого же энергичного и непоседливого человека, с которым он мог бы вдоволь оттачивать свое остроумие. И, наверное, Драко бывало одиноко и скучно, особенно когда они с Гарри просто сидели и молчали каждый о своем, не замечая хода времени…

— Ну хорошо, — сдалась Панси и встала со стула. — Я не против. Гарри, что думаешь?

— Если текст клятвы будет хорошо составлен, я тоже за, — пожал плечами тот, и Малфой довольно кивнул и потер руки.

— Вот и договорились… Пойду позову взрослых, сыграем вместе, — сказала Панси, подходя к двери и берясь за ручку. — Им там, наверное, ужасно скучно…

* * *

Лежавшую на пледе Поликсену он заметил не сразу — потому что если бы увидел ее раньше, то пошел бы в другую сторону, от греха подальше. Однако ему не повезло: Северус слишком увлекся своими мыслями, а еще — мнимыми спокойствием и одиночеством, а потому спохватился уже тогда, когда резкий поворот выглядел бы крайне подозрительно.

— О, и ты здесь, — угрюмо констатировала Поликсена, не вставая с пледа. — Ну садись, что ли… Вино будешь? Присоединяйся: сегодня у меня философское настроение, а для него нужно топливо. Оливки и сыр где-то в корзине, можешь поискать.

Северус покачал головой и сел с краю, согнув левую ногу и сцепив руки в замок на колене. Вместе пить — только этого и не хватало… Алкоголь развязывает язык куда лучше легиллименции, тем более в такой двусмысленной обстановке: цветы и цикады, луна и звезды, влажный запах земли и резкий, вяжущий — примятой травы… Он понадеялся, что Поликсена не станет интересоваться причинами его внезапной абстиненции — раньше Северус не отказывался от вина, но тогда было тогда, а сейчас было сейчас, и между этими двумя мирами пролегла настоящая пропасть.

— Тебе налить? — предложил он.

— Ну раз ты не будешь, я тебя поддержу, — ответила Поликсена, глядя на звезды с прищуром, так, словно у нее были к ним личные счеты. — Из дружеской солидарности. Слушай, ты хоть что-то там различаешь?

Северус покладисто взглянул на потемневшее небо, где уже проклюнулись первые звезды. В астрономии он разбирался из рук вон плохо, но за годы обучения закрома памяти чем-то да пополнились почти незаметно для него самого — и сейчас он с удивлением понял, что узнает некоторые созвездия.

— Вон там — Большая Медведица, — поколебавшись, сказал Северус и указал рукой на хорошо заметный ковш. Поликсена перекатилась головой по пледу и нашла созвездие взглядом. — По ней можно отыскать Полярную звезду.

— Полезная штука, — одобрительно кивнула подруга. — И где она прячется?

— Сейчас найду, — пообещал Северус и через несколько секунд действительно нашел — к своему немалому удивлению. — Теперь слушай внимательно: Малая Медведица — она похожа на ковш, так? И у него есть «ручка». А напротив «ручки» в Малой расположены две звезды, ты их видишь? Отлично, надо провести линию…

— Просто покажи.

Северус закатил глаза и подсел ближе, наклонился и указал рукой так, чтобы Поликсена сумела проследить за ней взглядом.

— Ага, — воодушевилась подруга. — Теперь нашла. Продолжай.

Северус выпрямился, как можно незаметнее отодвинулся обратно и подумал еще.

— Полярная звезда входит в состав Малой Медведицы, и… и это все, что я помню о звездном небе. А нет, есть еще кое-что. Видишь в сторонке три звезды одной линией? Это пояс Ориона, — неуверенно добавил он. — Или Лебедь? Хотя нет, у того вроде бы были «крылья». Черт, всегда их путаю…

— Ничего, профессор Снейп, на моем фоне вы все равно солидный эксперт, — подбодрила его Поликсена, но вышло как-то невесело. — Из всех точек на небе я различаю только Венеру — на астрономии мне ставили оценки из жалости. Надо было учиться лучше, не пришлось бы сейчас позориться — моя сестрица умела отыскать и назвать кучу созвездий, а еще их альфы и беты…

— Сириус — альфа Большого Пса. Вон он, кстати, прямо возле пояса Ориона, — с намеком ввернул Северус, и Поликсена едва слышно вздохнула.

— Невероятно, но да — именно Пса. Север, скрытная ты личность, признавайся как на духу: ты ведь знал, что Сири у нас анимаг и стал им еще в школе?

— Знал, — помедлив, признался он, и Поликсена устало прикрыла глаза.

— Почему не сказал? — с укоризной спросила подруга, и Северус честно задумался. А и правда, почему?

— Я не помню, — произнести это вслух оказалось неожиданно горько. — Но подозреваю, что просто не хотел втягивать вас с Каролиной в эту грязь. Опасался, что вы пострадаете из-за моих раздоров, — я бы себе не простил.

— Похоже на то: ты всегда твердил, что это твоя личная война, — согласилась Поликсена, открыла глаза и сладко потянулась всем телом, а затем приподнялась на локтях. В темноте ее лица почти не было видно — и это было огромной удачей, потому что с некоторых пор Северусу было просто физически тяжело на нее смотреть. — Зато это хоть немного да объясняет, почему Сири не совсем слетел с катушек в Азкабане. Правда, по-прежнему не ясно, почему он так быстро восстанавливается — Люций грешит на вмешательство Дамблдора, а Иппи свято верит, что это заслуга реабилитации. Может, хоть конференция расставит все по своим местам — там будет целая толпа специалистов…

— Что еще за конференция? — насторожился Северус.

— В Париже, через пару недель, — скучающим тоном пояснила Поликсена. — Иппи везет туда Сириуса — будет показывать своего звездного пациента коллегам и хвастаться прогрессом.

Северус помолчал, обдумывая эту информацию со всех сторон, а затем сказал как можно непринужденнее:

— Захвати мне из Франции пару ингредиентов, в долгу не останусь. В Париже есть хорошая лавка, я напишу адрес.

— Это к моему супругу, — отмахнулась подруга и снова легла на плед, заложив руки за голову. — Он взрослый мальчик и едет один.

— Почему? Составь ему компанию, хоть развеешься, — небрежно предложил Северус, стараясь не слишком откровенно гнуть свою линию. — После конференции наверняка будет устроен прием, а на него пригласят прессу. Вам с Сириусом будет полезно показаться журналистам вместе, одной крепкой и дружной семьей.

— Ну ладно, уговорил, — после небольшой паузы усмехнулась Поликсена — он понял это по голосу, потому что как-то незаметно стало совсем темно. — Если все так хотят, чтобы я поехала, я и правда возьму и поеду — а что, мне несложно… Париж весной — это же почти как в дамских романах, ужасно романтично. Сирень и прогулки по набережной, Эйфелева башня и Лувр, кофе и круассаны в постель… Еще и в компании двух шикарных мужиков, я прямо сама себе завидую. Пришлю потом совместное колдофото с автографом — на долгую память.

Северус порадовался тому, что если он не видит ее лица, то и Поликсена не видит, как сильно перекосило его самого. Раньше он почему-то считал, что поздней любви взрослого и умного человека полагается гореть ровно и неярко, как уютному пламени в камине, — но то, что Северус испытывал, больше смахивало на бушующий лесной пожар.

Он хорошенько подумал и предпринял еще одну, почти безнадежную попытку выбраться из этого капкана — даже ценой отгрызенной лапы.

— Ну раз ты все-таки поедешь, оставь сначала все воспоминания, у меня как раз закончились за пятый курс, — непринужденно попросил Северус и по напряженному молчанию подруги понял, что очередной план отдаления провалился в зародыше.

— Мне не нравится твоя просьба, — тяжело сказала Поликсена. — Зачем столько сразу?

— Просто так, — пожал плечами он и нарочито нахмурился. — Почему бы и нет? Надо же чем-то заняться в твое отсутствие.

— Как всегда темнишь, — со вздохом заметила подруга и зажгла люмос без палочки. Сразу стало светло и неуютно, как под яркой лампой в допросной. — Знал бы ты, как мне надоели твои фокусы… И знаешь что, Север? Мой ответ — нет. Если опять увлечешься и сломаешь что-то в своей голове, мир мне этого не простит. Ты ведь еще не создал собственный философский камень? Ну вот и все, вопрос закрыт.

— Тогда давай хотя бы за шестой курс, — сдал одну из позиций Северус и сразу же перешел в наступление. — И хватит уже надо мной трястись, ничего я себе не сломаю!

— Так и быть, что-то оставлю, — уступила Поликсена и, поерзав, села по-турецки лицом к нему. — Но только не за шестой, а сразу за седьмой. За шестой там и оставлять нечего — мы были в ссоре и не перемолвились ни словом, шли каждый своей дорогой. Если что, виноват был ты.

— Целый год? — неприятно удивился Северус.

— Ну ты же тогда пошел на принцип, — небрежно пояснила подруга и все-таки подтянула к себе бутылку и бокал и принялась наливать вино. — Не простил мне помолвки с Сири, посчитал переходом на сторону врага — и так показал свое отношение к чистокровным традициям в целом и к моему выбору в частности. Получилось наглядно, я прониклась.

— Но потом мы ведь все-таки помирились, — нахмурился Северус, и Поликсена кивнула и пригубила вино. Северус вроде бы и видел, как она пьет, и даже пил в ее компании сам — но прежде как-то не замечал, что красное вино окрашивает ее губы, дополнительно притягивая к ним взгляд. Он отвел глаза, упрямо глядя куда-то в темноту сада, в котором на все лады стрекотали неутомимые цикады.

— Помирились, а как же, — вздохнула Поликсена. — Но уже когда вернулись на седьмой: видимо, ты сообразил, что школа вот-вот закончится, а с ней — и эта дурацкая вражда между тобой и Мародерами. Что начинается взрослая жизнь, а в ней надо учиться идти на компромиссы и наступать себе на горло…

Она помолчала и продолжила уже другим, сухим и деловым тоном:

— Кстати говоря, о взрослой жизни. Давно хотела спросить, почему ты не уйдешь из Хога — и не ври, что тебе там интересно, ни за что не поверю. Одни и те же лица, задания, знакомые до последней буквы…

— Не интересно, — подтвердил Северус и выпрямил гудящие ноги. — Вот дети выпустятся — и уйду со спокойной душой.

Это была только часть правды — тогда, в конце восемьдесят первого, в тисках отчаяния, вины и страха Северус клялся присматривать за сыном Лили Эванс с момента его возвращения в магический мир и до самого выпуска. Его даже угораздило дать Обет, и хорошо, что только один и только такой — без обещаний спасти ценой жизни, таскаться следом до гробовой доски и прочих сентиментальных идей, которые могли прийти в голову Альбусу Дамблдору в порыве вдохновения.

Тогда формулировка Обета казалась милостью и снисхождением — ради спасения Лили Северус готов был пообещать еще и не то… Сейчас, особенно с учетом обливиэйта, все виделось в совсем ином свете, но поспешно данная клятва висела над ним дамокловым мечом — и будет висеть впредь, пока Северус наконец не разберется в собственном прошлом.

Присматривать за Поттером было довольно легко — мальчишка явно пошел не в отца и не пытался найти себе приключений на ровном месте. К тому же, дело очень упрощало то, что на правах преподавателя и декана одного из факультетов Северус всегда находился неподалеку. Если он уйдет из Хога, этот путь будет закрыт. Придется идти на поклон к Поликсене и каяться в своей давней ошибке — а значит, об отдалении от нее и ее семейства можно будет забыть…

— И зачем столько ждать? — возмутительно легкомысленно предложила подруга и снова пригубила вино. Смотреть на нее, такую красивую даже в тусклом свете люмоса, было совершенно невыносимо, и Северус принялся поправлять и так хорошо лежащую манжету. — Я серьезно. Если тебя удерживает только забота о наших подопечных, то забудь, благородство — не твой конек. Север, послушай меня внимательно: ты никогда не хотел преподавать. Тебя спрятал в Хоге Лорд, а потом удержал Дамблдор… но прошло много лет, и в Азкабан больше не тащат за одну только Метку на предплечье. Когда собираешься жить по-настоящему — когда убелишься благородными сединами?

— Звучит очень соблазнительно, но мне нужна еда хотя бы раз в пару дней, — ядовито отозвался Северус. Не говорить же правду: он не может уйти из Хога, потому что тогда между ним и Поликсеной протянется не просто еще одна ниточка, а настоящий корабельный канат… — Если сейчас уволюсь в никуда, это будет не жизнь, а выживание. Кто меня возьмет на работу, учитывая Метку и послужной список из целого одного пункта, — твой ненаглядный Сметвик из жалости? Побираться я пока морально не готов.

— Побираться, скажешь тоже… Не прибедняйся, тебя везде с руками оторвут, — с греющей душу уверенностью отрезала подруга. — Займешься исследованиями, как всегда мечтал. Патенты, конференции, научные статьи… или коммерческое зельеварение, а? Да что я тебя уговариваю, как маленького!

— Чтобы снова заявить о себе, сначала нужно обустроить лабораторию и напечататься хотя бы пару раз. Для этого нужны ингредиенты и хороший инструментарий — и на какие деньги будет этот праздник жизни? — скептически спросил Северус и мысленно покачал головой, поражаясь сам себе: обсуждение все-таки сумело его увлечь.

— Чтоб ты знал, род Блэк издавна покровительствует молодым талантам, — важно заявила Поликсена и криво усмехнулась. — Приятно, правда? В школе вы с Сири друг друга ненавидели, а теперь мы с ним выпишем тебе грант на открытие своего дела. Это называется «репарации», можешь потом посмотреть в словаре.

— Я не возьму у тебя ни кната, — обманчиво ласково сообщил ей Северус. — А у твоего Блэка — и подавно.

— Ну и дурак, — тяжело вздохнула Поликсена и встала, взмахом руки потушив свой люмос. — Бутылку оставлю тут — думаю, тебе пригодится.

Поликсена ушла в дом, а Северус наконец позволил себе расслабиться и лечь на плед, а затем, поколебавшись, протянул руку вправо — туда, где шерсть еще хранила чужое тепло. Звезды на небе горели, как сотни зачарованных свечей, и на мгновение ему показалось, что они вот-вот начнут падать вниз подобно золотистому конфетти — совсем как тогда, на далеком выпускном…

— Я верю в тебя, — говорит Поликсена и улыбается краешками губ. — Север, не смей зарывать свой талант в землю. И если нужна будет помощь, обязательно пиши — я постараюсь помочь.

Северус кивает, но в глубине души знает точно: у нее он не попросит ни кната…

И ведь до сих пор не нарушил слово — приятно знать, хоть что-то в его жизни и характере осталось неизменным…

— Профессор? — раздался неуверенный голосок откуда-то издалека, и Северус вздохнул и сел, а затем встал с пледа.

— Я здесь, — устало отозвался он и пошел навстречу Панси, на ходу наколдовывая люмос. — Что-то случилось?

— Хотите сыграть с нами в карты перед сном? — дружелюбно предложила девочка. В густых сумерках и неверном свете люмоса она казалась похожей одновременно на всех родственников: на отца, которого Северус не выносил, на мать, которую когда-то любил… ну и, конечно, на Поликсену. Особенно на нее. — Тетя тоже играет, я уже спросила.

Северус зашагал в сторону дома, увлекая девочку за собой. Невеста Драко, ну надо же… у него до сих пор плохо укладывалось в голове, что у крестника-подростка в принципе может быть невеста — однако какая-то полузабытая его часть только философски пожимала плечами: ну да, ну да, чья бы корова мычала…

— Одну-единственную партию, — строго предупредил Северус, пропуская ее в дом первой, и Панси лукаво улыбнулась и кивнула. И, конечно же, была права: следовало догадаться, что одной партией дело ну никак не ограничится…

…— И в «дураках» снова остается самый талантливый маг своего поколения, — нарочито печально провозгласила Поликсена, одну за другой открывая свои карты: козырный туз, козырный король и скромная трефовая дама. — Север, в чем дело, иссяк порох в пороховницах? Какой пример ты подаешь поклонникам своего таланта?

«Поклонники» зафыркали, переглядываясь, а Северус беззлобно закатил глаза и принялся собирать карты. Они специально вытащили стол из кабинета во двор, к бассейну. На колоннах желтели светлячки люмосов, на небе горели низкие и яркие звезды, воздух одуряюще пах душистым табаком и матиолой, и все вокруг казалось удивительно праздничным. Чудесный вечер, в его жизни таких было слишком мало, по пальцам можно пересчитать…

— Ну что, сдаю на всех? — уточнил Северус, тасуя колоду, и Поликсена покачала головой.

— Младшему поколению пора спать, — с нажимом сказала она, и дети повздыхали, но возражать не стали. Потянулись в дом один за другим — и Северус с Поликсеной снова остались одни. Черт.

Подруга огляделась вокруг с какой-то неуловимой улыбкой, словно видела совсем не то, что было доступно его глазам.

— Это хорошо, что ты вспомнил о «дураке», — мягко сказала она. — Так и дети развеялись, и я припомнила, как по вечерам играла тут с тетей Полидамией и своей сестрицей… правда, мы играли в бридж на желания. Знаешь, Пандора вечно изобретала новые правила: к примеру, пиковый король означал пять карт на руки и вдобавок пропуск хода. Самая зловредная карта в колоде… Сестрица как в воду глядела.

Северус усмехнулся — укус вышел почти беззубым, зато благодаря этому он внезапно увидел Поликсену еще совсем девчонкой. Ее — и гениальную Пандору, которой старшая сестра завидовала и которую все равно упрямо любила даже сейчас…

— Никогда не думала, что склонна к ностальгии… — удивленно проворчала Поликсена себе под нос. — Пора садиться за мемуары по примеру Абраксаса. А ты сдавай, Север, сдавай, не отвлекайся… Мы с тобой сыграем еще разок.

— Вдвоем? — удивился он, и подруга отрывисто кивнула и побарабанила пальцами по столешнице. Она выглядела подозрительно собранной, словно ей предстоял настоящий бой, а не карточная игра.

— Повышаем ставки — играем на желание, как завещала тетушка Полидамия, — вкрадчиво предложила Поликсена и улыбнулась. — Или тебе слабо?

— Кое-кто стремительно впадает в детство, — поддел ее Северус, но карты все же раздал. — Ну что, у меня шестерка, мой ход…

К середине колоды стало ясно, что подруге везет — ну или она очень хорошо мухлюет. За всю игру Северусу пришло всего-то три козыря, причем ни один не был выше десятки, и он начал жалеть о том, что поддался соблазну провести еще немного времени вместе. Долохов бы весь изоржался: ну ведь действительно дурак дураком…

Когда до конца колоды осталось всего пять карт, надежда и вовсе помахала ручкой — Поликсена отбивалась очень скупо, предпочитая сперва брать, а потом скидывать лишнее, и это говорило о том, что она собрала почти все стоящие козыри. Северус расстегнул воротник рубашки, откинулся на спинку стула и почти перестал следить за ходом игры — вместо этого он начал лениво прикидывать, какое желание Поликсена могла бы загадать. Воображение, как назло, подсовывало какие-то совершенно невообразимые картины и в целом мешало рассуждать здраво. Нет, это наверняка будет что-то, что ему не понравится, — и надо бы придумать, как выкрутиться. В конце концов, Северус мог просто отказаться, они же взрослые люди — но что-то внутри бурно протестовало…

Наконец Поликсена торжественно вручила ему два туза — козырный и червовый — и невесело улыбнулась.

— Как говаривал старина Антонин, держи «на погоны». А помнишь, что еще он любил говорить?

— Много чего, — хмыкнул Северус, нехотя собирая карты. — И мало что из этого было по делу. Не измывайся над проигравшим — добивай скорее.

— Он говорил, что карточный долг — это долг чести, — посерьезнела Поликсена. — Север, ты ведь у нас честный человек?

— Никак нет, — покачал головой Северус, формируя колоду и постукивая ею об стол. — Я — самый настоящий бессовестный проходимец, на мне клейма ставить негде. Что там за страшное желание, что ты заходишь настолько издалека?

— О, оно очень простое и для тебя со всех сторон выгодное, — усмехнулась Поликсена и встала, оперлась ладонью о стол и заглянула Северусу в лицо. — Оставь ключи от квартиры у себя. Я ведь вижу: тебе не терпится от них избавиться, — но ты уж повремени, сделай милость. О том месте никто не знает, к тому же оно за Барьером… мало ли как сложится жизнь — вдруг нужно будет где-то пересидеть? Не беспокойся, без предупреждения я там не появлюсь.

Поликсена подступила ближе, мимолетно потрепала его по плечу, пересекла двор и скрылась в доме — а Северус впервые в жизни пожалел о том, что не курит. Ему совсем не помешало бы: прикосновение обожгло прямо сквозь рубашку и осталось гореть на коже, не давая о себе забыть.

Без предупреждения она в квартире не появится… Если быть совсем честным, то хотелось совершенно обратного: чтобы Поликсена нарушила данное слово — и появилась там внезапно, безо всякого предупреждения — как раз когда Северус наберется достаточно, чтобы дать волю языку. И чтобы в своей обычной манере сообщила, что видит его насквозь, что его нельзя оставлять одного, что без ее чуткого руководства Северус совсем сопьется, а ведь он еще не открыл собственный философский камень…

И чтоб и правда не оставила. Осталась с ним — сперва на вечер, потом на ночь, а потом и на всю жизнь, и это обязательное условие, потому что минутная слабость Северуса решительно не устраивает, тогда он точно рехнется… И чтобы осталась не потому, что пожалела (только этого не хватало!) — а потому что вдруг случится настоящее чудо и окажется, что Поликсене нужен вовсе не красавец Сири Блэк с крепостью на Гриммо и бездонными сейфами; и не обаятельный Иппи Сметвик с безупречной репутацией, научной славой и музыкальными пальцами; а просто друг Северус — с Меткой и обливиэйтом, с куцым резюме и развалюхой в Коукворте. Нужен так же, как она ему — до полной потери здравого смысла…

И потеря эта прогрессирует не по дням, а по часам — потому что мечтать о таком бесполезно, но несмотря на весь свой опыт в окклюменции, Северус никак не мог взять себя в руки. Он с нажимом потер переносицу, борясь с иррациональным желанием последовать за Поликсеной. Постучать в дверь ее комнаты, уж на это его решимости точно хватит — а там будь что будет…

Вот только беда в том, что в этом мире чудеса не случаются — несмотря на магию, они живут отнюдь не в волшебной сказке. Так что лучше он просто посидит во дворе и подышит свежим воздухом, вдыхая его полной грудью, до боли в легких. Северус подождет десять минут, двадцать — столько, сколько нужно, чтобы дверь в спальню Поликсены наверняка закрылась, — затем неспешно заберет из сада плед с корзиной и только после этого вернется в дом.

Впрочем, ключи от квартиры все-таки оставит у себя — долги чести нужно соблюдать даже бессовестным проходимцам, должно же в них оставаться хоть что-то человеческое…

Примечания:

PayPal, чтобы скрасить мои суровые будни: ossaya.art@gmail.com

Карта для тех же целей: 2200700436248404

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

Отдельное спасибо Некроскопу за допиливание частей Северуса — особенно последнего отрывка. Благодаря тебе они определенно стали ярче и глубже —можно сказать, ты вложил в Севера частичку себя.

Вся история с "дураком" основана на реальных событиях, как бы фантасмагорично она ни выглядела ?

Роскошная иллюстрация от Irina Zimno:

https://fanfics.me/fanart70600

Примечания:

Небольшое лирическое отступление от лица Минервы МакГонагалл, которую я прежде незаслуженно обделяла вниманием )) Посвящается читателю, наведшему меня на эту идею, — hexx.

Напоминаю, что у меня АУ и ООС — а значит, характер моей Минервы отличается от характера канонной МакГонагалл. При этом отмечу, что очень многие события в интерлюдии основаны на канонных источниках: замужество, работа в Министерстве, квиддичная травма и так далее.

Профессор Минерва МакГонагалл издавна считала себя авторитетом сразу в двух сферах. Одной из них, разумеется, была трансфигурация; однако ровно так же Минерва гордилась познаниями в другой, ничуть не менее, а то и более важной области — и этой областью было альтернативное слизериноведение.

К сожалению, в Хогвартсе отсутствовала данная дисциплина, хотя Минерва полагала, что ее изучение было бы очень полезным для любого юного волшебника — потому что так уж сложилось, что магическим миром почти сплошь заправляли проклятые слизеринцы.

Они занимали самые значимые посты и самые привлекательные синекуры, по протекции устраивали на них сыновей, племянников и крестников друг друга, решали важные государственные вопросы кулуарно, за сигарой и виски, а еще — прикрывали проштрафившихся однокашников, беззастенчиво пользуясь круговой порукой. Куда ни ткни: в Министерстве, в Мунго и даже в аврорате — везде кишмя кишели чертовы «змеи». Стоило просочиться в щелку хотя бы одной, как та сразу же звала к себе хвостатых подружек — и вскоре любое учреждение превращалось в настоящий серпентарий. Даже в личной жизни слизеринцы держались особняком, следуя своим причудливым понятиям о логике и морали, не имевшим ничего общего с логикой и моралью нормальных людей. В число их близких невозможно было попасть, если сами они того не желали, — и как Минерва ни старалась, вычислить критерии отбора ей никак не удавалось.

Впервые она задалась вопросом о странностях слизеринцев, когда ее нежная и грустная мать рассказала о размолвке с собственными родителями, выпускниками дома Салазара. Десятилетняя Минни внимательно слушала, сжимала и разжимала острые кулачки и бурно негодовала. Мистер и миссис Росс — а она звала никогда не виденных бабку и деда именно так, подчеркнуто отстраненно — вычеркнули Изабель из своей жизни и ни разу не навестили ни ее саму, ни родных внуков. От них не было ни писем, ни подарков, ни визитов. Была дочь — и не стало, подумаешь! И все из-за чего — всего лишь из-за брака с магглом?

Втайне от матери Минерва даже написала им обличительное письмо, в котором высказала все, что думала об эдакой узколобости, но толкового ответа так и не получила. Послание, в которое Минни вложила все свое горячее сердце, вернулось нераспечатанным, с ремаркой издевательским летящим почерком: «Прошу нас более не беспокоить».

Эта безразличная отписка, которой от нее отмахнулись, как от назойливой мухи, попросту ошеломила Минерву. Она ожидала увидеть вдумчивое объяснение, а может, даже строки извинения, робкое приглашение на чай или просьбу выслать новенькую колдографию — однако мистер и миссис Росс не удосужились даже прочесть послание собственной внучки.

«Ты зря это сделала, — покачала головой мать, когда Минни пришла к ней с жалобой на бабку и деда. — А может, это я ошиблась и зря тебе все рассказала… Понимаешь, мои родители думали наперед, они полагали, что за Барьером мне делать нечего — чистокровной волшебнице нелегко привыкнуть к жизни среди людей, не знающих о магии. Они предупреждали меня, твердили, что мне придется вечно скрываться, прятать палочку и плотно задергивать шторы, чтобы никто ничего не заметил, — и это еще до рождения детей, а что будет, когда у них начнутся выбросы? К тому же, дорогая, их очень тревожило, что твой отец — священник. Ты ведь знаешь, что на наш счет сказано в Библии…»

«Конечно, — бодро отрапортовала Минни и процитировала по памяти: — "Ворожеи не оставляй в живых". Но все ведь в порядке! Папа прекрасно знает о твоем даре и о том, что мы с братьями волшебники — тоже. И все у вас хорошо! Правда ведь?»

Тогда Изабель только улыбнулась краешком губ и ушла к себе, а Минни осталась сидеть на кухне, нехотя допивая остывший несладкий чай, — потому что поняла, что именно мать пыталась донести своим молчанием. Мистер и миссис Росс оказались правы: Изабель действительно нечего было делать за Барьером, да еще и замужем за пресвитерианским пастором… И в их браке совершенно точно не было «все хорошо».

«Мужчина ли или женщина, если будут они вызывать мертвых или волхвовать, да будут преданы смерти: камнями должно побить их, кровь их на них»…

Скрепя сердце, Минни все-таки признала правоту бабки и деда — но не простила их за такое открытое пренебрежение ее чувствами. Могли бы и ответить, не переломились бы! Это все потому, что они слизеринцы, думала она по ночам, когда ежевечерняя молитва отца наконец утихала, а за окном начинал стрекотать вездесущий сверчок. Холодные и равнодушные, скользкие существа, совсем как настоящие змеи, фу!

Когда Минерва поступила в Хогвартс и ожидаемо попала на Гриффиндор, ее неприязнь к детям Салазара только усугубилась. Почти сплошь чистокровные и состоятельные, напыщенные и замкнутые, они бесили одним своим прилизанным видом. Как-то сразу становилось ясно, что нечего и пытаться попасть в их круг: слизеринцы умудрялись оценить перспективы мисс Минервы МакГонагалл за один-единственный беглый взгляд — положить ее всю, с талантами и недостатками, надеждами и чаяниями на чашу невидимых весов, молниеносно взвесить и счесть непригодной для своих целей. Лишней в этом хрупком и сияющем мире красивых платьев, дорогих вещей, изысканных манер и безоблачного, комфортабельного будущего.

Слизеринцы вроде бы и учились в Хогвартсе наравне с другими факультетами и по такой же программе, однако жили при этом своей параллельной жизнью, куда посторонние не допускались. За обедом они судачили об общих знакомых, о волшебных мэнорах, в которых проводили лето сплоченными компаниями, подружившимися задолго до Хога; а еще о том, какое именно теплое местечко приготовлено каждому после выпуска — если вообще случится нужда в работе, потому что многие рассчитывали на трастовые фонды или фамильные состояния… И весь этот обособленный анклав, подгребший под себя почти все богатства магической Британии, и не думал открывать свои двери для остальных: деловые договоренности и помолвки заключались преимущественно в его узких границах. Да что там — даже крестных отцов еще нерожденным детям «змеи» выбирали в первую очередь из числа однокашников…

Талант к трансфигурации, недюжинная усидчивость и острый ум? В магической Британии того времени с такими качествами можно было стать секретарем у одного из слизеринских зазнаек. Минни могла бы подавать ему кофе, смеяться над плоскими остротами, превращать салфетки в галстук нужной расцветки, а еще — напоминать о встречах с другими богатенькими лентяями. И кому какое дело, что не они, а именно Минерва стала лауреатом премии «Трансфигурация сегодня»…

Минни скорее спрыгнула бы с Астрономической башни, чем пошла в услужение к одному из слизеринцев. Потому она позарез нуждалась в протекции, и к шестому курсу ей наконец удалось заручиться поддержкой единственного неравнодушного профессора: преподаватель Трансфигурации — а также целый герой войны и победитель Гриндевальда! — разглядел таланты Минни, взял ее под свое крыло и даже помог стать анимагом. Более того, профессор Дамблдор твердо пообещал ей место в отделе магического правопорядка, и Минерва наконец-то ощутила уверенность в завтрашнем дне.

Тогда же, на шестом курсе, она впервые влюбилась — и, к своему ужасу, как раз в слизеринца. Долгие недели Минни тщетно боролась с собой, ужасаясь собственному моральному падению, но ее ноги подкашивались при одном взгляде на зеленый стол. Наверное, влюбленность угасла бы сама по себе, но так сложилось, что алеющие щеки гриффиндорской отличницы все-таки заметили — и сделали соответствующие выводы.

Сперва был столик в библиотеке — один на двоих, потому что остальные оказались уж очень удачно заняты.

Затем последовали взятая взаймы книга, остроумный комплимент и предложенный носовой платок с монограммой — его Минерва не вернула, просто не нашла сил с ним расстаться.

Наконец наступила кульминация — совместная подготовка к зачету по Чарам, затянувшаяся до закрытия читального зала, и жаркое пламя, родившееся где-то под сердцем Минни и охватившее ее всю целиком, с ног до головы.

Поцелуй, украденный на лестничной площадке между вторым и третьим этажами.

Головокружительные перспективы — леди Минерва Берк, а ведь звучит! — и стыд за то, что она гребла всех слизеринцев под одну гребенку, а ведь среди них встречаются весьма приличные люди…

И предложение полюбоваться на звезды на берегу Черного озера — как раз после отбоя, почти как в романах, которые Минни украдкой почитывала, пряча яркие томики среди учебников…

«Не ходи, — очень серьезно и настойчиво посоветовала соседка по комнате, Поппи Помфри, с которой Минерва поделилась жгущей язык тайной. — Я не шучу. Не ходи».

«Да что он мне сделает? — удивилась и насторожилась Минни, бережно откладывая на кровать серое муслиновое платье. — Чего именно ты боишься?»

Поппи только вздохнула и покачала головой. Ее тугая русая коса змеей свилась на коленях, и соседка поколебалась, а затем принялась расплетаться, как всегда делала перед сном.

«Берк ничего тебе не сделает — кроме того, о чем ты сама его попросишь, — гладя пальцами полотно своих шелковистых волос, медленно промолвила Поппи и улыбнулась очень невесело. — А ты попросишь — потому что Юстас прекрасно умеет крутить девицами. Мерлин, Минерва, подумай хотя бы о своей репутации! Ты и он вдвоем после отбоя, совсем одни и без лишних глаз… может, ничего и не случится, но о ваших похождениях обязательно узнают — и тогда будет совершенно неважно, что вы там делали, да хоть гербарий собирали!»

Она помолчала и искательно, снизу вверх, заглянула Минерве в глаза:

«Ты ведь не думаешь, что ты первая, кого Юстас Берк пригласил полюбоваться на звезды?»

«Все совершенно не так, — Минни наконец отмерла и воинственно подбоченилась. — Он собирается сделать мне предложение!»

«Неужели так и сказал? — усомнилась Поппи, и Минерва замялась и отвела взгляд. — Люблю, женюсь, срочно пишу отцу?»

«Юстас действительно написал своему отцу и со дня на день ожидает получить ответ», — с гордостью подтвердила Минни.

«Ну мало ли, что он ему написал! Может, спрашивал, какие предметы следует сдавать на ЖАБА! — возмутилась зануда Помфри и принялась бить по живому: — Ты сама придумала сказку со счастливым концом — Берк тебя обнадежил, но пока что не сделал ни единого конкретного шага. И не сделает: он наверняка помолвлен — а если еще нет, это обязательно случится в ближайшее время. И невестой станешь не ты, дочь маггловского пастора из шотландской деревни, а девушка его круга. Минни, не ходи, не надо. Присмотрись к кому-нибудь другому, попроще: вот, например, Дерек Вуд — он ведь глаз с тебя не сводит! Его сестра намекала, что Дерек хочет к тебе посвататься — так что лучше не пори горячку и взгляни на свою ситуацию трезво и непредвзято».

Однако Минерва к соседке не прислушалась, и даже любимое слово «непредвзято» не сподвигло ее хоть немного задуматься. Вместо этого она надела красивое платье с рукавами-фонариками, уложила волосы волнами, как в модном журнале, накрасила губы новой красной помадой и кошкой прошмыгнула по пустым коридорам, спеша на заветную встречу.

А через два месяца счастья, промелькнувших мимо, словно один день, рыдала на плече у Поппи и клялась, что никогда в жизни больше не поверит ни единому слизеринцу с их проклятыми раздвоенными языками. И Помфри даже не укоряла и не стыдила — просто молча гладила соседку по черным волосам и вздыхала, совсем как мать когда-то давным-давно, когда маленькая и наивная Минни тайком написала мистеру и миссис Росс.

А Дерек Вуд, хоть и продолжал пожирать мисс МакГонагалл глазами, так к ней в итоге и не посватался — слухи все-таки разлетелись, обрастая все новыми и новыми пикантными подробностями…

Впрочем, Минни совсем не переживала на этот счет — она никогда не видела себя замужем (кроме как за Юстасом Берком, но то было временное помрачение рассудка). Вернувшись на седьмой курс, она снова стала летать по школе, как на крыльях. Все наконец-то налаживалось: Минерву нежданно-негаданно назначили старостой школы, она пробилась в квиддичную команду на роль охотницы, ну и, самое главное, после выпуска ее ждал пост в Министерстве — а значит, можно было дать себе волю! Наконец-то говорить все, что на самом деле думаешь, и смело штрафовать слизеринцев (особенно Берка с его противной невестой) без опасения, что «змеи» затаят злобу и в будущем испортят ей карьеру…

Много позже Минерва сумела признаться сама себе, что слишком увлеклась праведным мщением. Почувствовала себя всемогущей, защищенной от любых нападок — и получила ценный урок, который окончательно зацементировал ее отношение к дому Салазара.

Шел матч за Кубок школы — последний школьный матч Минервы и один из самых сложных за год: вскоре после старта начался страшный ливень. Она как раз пыталась перехватить мяч, когда некто, пользуясь плохой видимостью с трибун, грубо протаранил ее метлу и сломал прутья, а затем птицей взмыл в небо.

Минни падала так долго, что ей казалось: она вовсе не падает, а летит. Она даже успела подумать, что ей стоило оказаться не кошкой, а какой-нибудь птицей — может быть, чайкой или буревестником? Как ни удивительно, но страха совсем не было — одно лишь гнетущее недоумение, разочарование даже. Не может ведь ее судьба оборваться именно так — внезапно, глупо и нелепо, на самом пороге взрослой жизни?

Память не сохранила удар об землю, зато Минни отлично запомнила пробуждение и то, как болело абсолютно все: голова (сотрясение мозга), сломанные ребра (сразу несколько) и сильно поврежденный хребет… Еще она запомнила, как профессор Дамблдор убито разводил руками: никто не заметил момент столкновения, даже игроки из ее собственной команды — слишком увлеклись напряженным матчем, слишком плотной была завеса дождя, — а слизеринцы хором уверяли, что это был просто несчастный случай…

Круговая порука в ее худшем проявлении, горько думала Минерва, проводя одинокие вечера в Больничном крыле, пока обидчики продолжали учиться, веселиться, готовиться к выпускному балу и наслаждаться последней цветущей весной. А еще наверняка обсуждали то, как здорово они проучили выскочку МакГонанагалл, поставили зарвавшуюся полумагглу на место — и как им ничего, ну вот совершенно ничего за это не было.

Больше всего Минни тогда боялась, что обещанная должность достанется кому-то другому, но профессор Дамблдор заверил любимую ученицу, что Министерство дождется ее выздоровления. Минерва поверила, и только это помогло ей встать на ноги как раз к экзаменам и выпускному балу… Впрочем, лучше бы она вовсе туда не пошла, а осталась в тишине и покое Больничного крыла — у нее почти сразу же ужасно разболелась спина. Выпускной превратился в настоящую пытку: танцевать Минни толком не могла, а вести досужие беседы не желала, к тому же ей постоянно мерещились тонкие улыбочки и смешки из толпы слизеринцев — даже тогда, в день всеобщего братания, «змеи» сплелись в тугой клубок и шипели себе в унисон.

«Как самочувствие?» — спросил Ахилл Эйвери, когда они столкнулись у столика с пуншем, и Минни крепче сжала зубы — его тон был безукоризненно вежливым, а сопереживание казалось искренним, но к тому моменту она уже не верила собственным ушам и глазам.

«Здорово, что ты поправилась, — якобы дружелюбно улыбнулась Фелиция Флинт, пудрившая носик в дамской комнате. — Говорили, ты навсегда прикована к постели, и я рада, что слухи не подтвердились».

Финальным аккордом стал тур вальса с вероломным Берком. Они танцевали, и Юстас сокрушался насчет ее травмы, уверял, что это был несчастный случай и что, несмотря на свою репутацию, Слизерин всегда играет честно… Минерва кивала, а про себя думала, что больше никогда не поверит ни единому слову воспитанников Салазара. Ложь, софистика и грязные приемчики — вот и все, что прячется за красивым фасадом.

И когда уже в Министерстве за ней начал ухаживать много старший начальник, Эльфинстоун Ургхарт, Минни первым делом поинтересовалась, какой факультет тот окончил — а когда узнала, что Слизерин, то стала методично пресекать любые авансы. Она, Минерва МакГонагалл, самостоятельная и независимая молодая женщина, и она не нуждается ни в цветах, ни в конфетах, ни в билетах в театр — в конце концов, это просто-напросто неуместно…

Ургхарт согласился со всеми доводами, он поступил как настоящий джентльмен — и именно этим втайне ее подкупил. Несмотря на то, что сердце Минни дрогнуло, до поры до времени они с Эльфинстоуном оставались просто друзьями: там чинная прогулка в людном месте, тут чашечка кофе за обедом… Параллельно Минерва присмотрелась к соседу родителей, простому магглу, но вскоре поняла, что не желает повторить судьбу матери, — и так их пути с крепким шотландским парнем Дугалом МакГрегором навсегда разошлись.

Какое-то время она продолжала жить жизнью свободной городской девушки, сотрудницы Министерства, и эта жизнь ей ужасно нравилась — однако через пару лет Минни заметила, что карьера застопорилась: Министерство стагнировало, и все привлекательные посты были давно и прочно заняты. Когда вакансия наконец появилась, Минерва немедленно подала заявку и уже готовилась к переводу… и тем сокрушительнее было разочарование, когда должность отдали вчерашнему выпускнику, папиному сыночку с проклятого Слизерина. Она снова проиграла непотической машине…

Уже через пару недель, прохладным летним вечером, сидя в маленькой съемной квартирке в Четверном переулке, Минни собралась с мыслями и написала Альбусу Дамблдору, на тот момент уже директору Хогвартса. И ее покровитель ответил, пригласил Минерву преподавать Трансфигурацию — и даже без собеседования и конкурса, потому что лично знал мисс МакГонагалл и не сомневался в ее таланте. Более того, директор доверил ей лучший факультет в школе, их общую альма матер, непревзойденный Гриффиндор, обитель храбрецов и героев, — и Минерва пообещала себе ни за что не подвести любимого учителя.

В Хогвартсе она оказалась на своем месте. Что уроки, что забота о «львином» доме давались ей легко: ало-золотые никогда не нуждались в наставлениях и чрезмерной опеке, — и вскоре Минни поймала себя на пристальном интересе к совсем другому факультету, во всем противоположному Гриффиндору…

Минерва честно старалась быть непредвзятой, но было совершенно ясно, что за прошедшие годы слизеринцы ни капли не изменились. Ей очень хотелось переломить ход событий и сделать то, что не удалось Основателям: вылепить из выкормышей Салазара нормальных людей, избавить их от ярма круговой поруки и непотизма. Это оказался настоящий сизифов труд: она предупреждала и увещевала, предлагала помощь и поддержку, а также всячески пыталась сдружить «змей» со своими «львами» — однако ее усилия пропадали втуне.

Слизеринцев все и так устраивало.

За годы в Хогвартсе разочарованная Минерва составила собственную классификацию детей Салазара. Те делились на «скользких», «злобных» и «коварных» — и если с первыми двумя подвидами все было более-менее понятно, то именно «коварные» слизеринцы добавили ей немало седых волос. Это были дети, а затем и подростки, при беглом взгляде на которых было совершенно неясно, что они позабыли на «змеином» факультете. Эти слизеринцы не кичились состоянием и фамильной историей. Все они как на подбор были умными, искренними и талантливыми. Некоторые — добрыми и дружелюбными, как сама Хельга. Часть из них могла посрамить смелостью любого «льва». Они изумительно смотрелись бы в цветах любого другого дома и именно этим были опасны — таким слизеринцам хотелось доверять и к ним хотелось прислушиваться. Совсем как к Юстасу Берку когда-то давным-давно…

Такой была и Поликсена Паркинсон.

Минерва обратила на нее внимание еще на первом курсе девочки, когда та, выполнив обязательное задание, продолжила цепочку превращений. Сложное преобразование вышло у нее играючи, будто это было интересное развлечение, что-то вроде кроссворда. МакГонагалл проявила интерес и настойчивость, она хотела помочь Паркинсон и достойно огранить ее талант, но сотрудничество не задалось: упрямая девчонка не желала следовать правилам и вечно изобретала что-то свое…

К третьему курсу Минерва смирилась с тем, что нового лауреата премии «Трансфигурация сегодня» из Поликсены не выйдет. Это было тем обиднее, что в отличие от других детей, которые усердно грызли гранит науки, Паркинсон даже не старалась. Ей действительно нравилось трансфигурировать — но не ради оценок, карьеры и славы, ее будущее и так было устроено задолго до рождения. Поликсене нравилось трансфигурировать просто так, исключительно из любви к искусству.

Этого Минерва принять не могла. То, что далось самой МакГонагалл потом и кровью, упало в руки Паркинсон спелым яблоком — и это при том, что такой талант ей был совершенно ни к чему! Минерва знала точно: после выпуска Поликсена выйдет замуж и займется… чем вообще занимаются слизеринки ее круга? Вышивкой и благотворительностью? Что она станет превращать: брошки да вазы?

На пятом курсе их взаимная неприязнь только усугубилась: Паркинсон молниеносно и безукоризненно, с элегантностью прирожденного трансфигуратора выполняла все задания на урок, а затем тайком перекрашивала себе ногти или рисовала вульгарные татуировки волшебным пером. Минерву разрывало на части от одновременного восхищения чужим талантом и жгучего желания поставить нахалку на место. Если бы только Поликсена желала учиться… если бы только пошла на контакт…

Окончательно их отношения испортились на шестом курсе — тогда закадычный приятель Паркинсон и любимец Слагхорна, Северус Снейп, отравил одного из учеников Минервы, Ремуса Люпина. Недолго думая, возмущенная МакГонагалл вызвала к себе Каролину Стивенсон: она полагала, что тихая и ласковая девочка ужаснется содеянному и расскажет все, что ей известно, как на духу — однако в назначенное время вместо Каролины объявилась Поликсена Паркинсон.

«Добрый день, профессор МакГонагалл! А Каро нездоровится, — подхватывая сумку и спрыгивая с подоконника, объявила Поликсена, а затем широко улыбнулась: — Я за нее».

Ну да, конечно же, нездоровится, угрюмо подумала Минерва, приглашая нахальную девицу к себе в кабинет. Паркинсон просто задвинула слабохарактерную подружку за спину и тем самым умело спрятала концы в воду — МакГонагалл уже знала, что вот-вот услышит типично слизеринскую скороговорку: ничего не видела, ничего не знаю, но это точно был не он.

«Я сама ничего не видела, — дружелюбно и вдумчиво сообщила Поликсена, едва усевшись в гостевом кресле, и смело встретила взгляд Минервы. — Однако уверена, что Север тут ни при чем».

«Возможно, ваша подруга знает больше», — намекнула МакГонагалл, и Поликсена покачала головой.

«Она бы обязательно со мной поделилась. Нет, Каро ничего не знает, в точности, как и я сама».

«Разве можно с такой уверенностью говорить за другого человека?» — усмехнулась Минерва, и Поликсена с готовностью кивнула:

«Конечно! Она ведь невеста моего брата, почти часть семьи».

Семья, ну надо же… еще одно слово, которое для «змей» означало что-то совсем иное, чем для остальных людей. Девушка, сидевшая напротив, склонявшая голову к плечу и улыбавшаяся открыто и доброжелательно, легко употребляла это слово, но понимала ли она его настоящий смысл? Иногда МакГонагалл казалось, что чистокровные слизеринцы — это не вполне люди, а что-то другое, чуждое и существующее по собственным законам, что-то куда ближе к хозяевам холмов, чем ко всем остальным волшебникам…

«Мальчик может погибнуть, — скрипнула зубами Минерва. — Вы это понимаете, мисс Паркинсон? Ремус Люпин может погибнуть или навсегда остаться калекой — неужели вам совсем безразлична его судьба?»

Поликсена посерьезнела, но взгляд не отвела — с виду воплощение открытости и полной готовности к сотрудничеству.

«Мне очень жаль, — без капли смущения соврала она и снова пошла в атаку: — Однако я уверена, что Северус тут ни при чем. Неясно ведь, чем именно Люпин отравился — возможно, стоит провести инспекцию на кухне».

«Зачем вы так усердно его покрываете? — поразилась Минерва, и Паркинсон нехорошо прищурилась. — Мистер Снейп знал, что делал: вам прекрасно известно, что он выдающийся зельевар, настоящий самородок, а за гриффиндорским столом отравился один только Ремус. Они враждуют, это известно всем — а значит, у вашего приятеля имелся весомый мотив. Мотив, умения и возможность — все сходится одно к одному, не хватает лишь доказательств или признания — но рано или поздно все обязательно вскроется».

Минерва помолчала, покрутила в руках ручку, привезенную из последней поездки к родителям за Барьер, и продолжила своим самым проникновенным тоном:

«Послушайте меня очень внимательно, мисс Паркинсон… Мадам Помфри бьется над Ремусом уже третий день и никак не может стабилизировать его состояние. Вы понимаете, что Северус Снейп пойдет по наклонной дорожке, не может не пойти? У вашего дружка полностью отсутствует чувство меры. Сегодня это отравление — а завтра что? Непростительные прямо в Большом зале?»

Поликсена снова улыбнулась, но на этот раз улыбка совсем не затронула глаз.

«Мадам МакГонагалл, — с чувством сказала она, выпрямляясь в кресле и в этот момент остро напоминая Минерве всех «коварных» слизеринцев скопом: и проклятого Берка, и Эльфинстоуна Ургхарта, сперва все-таки окрутившего Минерву, а потом беспардонно скончавшегося… К Паркинсон хотелось прислушиваться и ей хотелось верить, даже если было совершенно очевидно, что делать этого нельзя. — Так вам известно об их вражде? Тогда для вас не будет новостью, что гриффиндорцы атакуют Северуса вчетвером. Вчетвером на одного, вы понимаете? Если кто и пойдет по наклонной дорожке, то вовсе не Север, а мой горе-жених с его сворой. Добавить мне нечего. Разрешите идти?»

«Ваш жених?» — удивилась Минерва, и Поликсена едва заметно стиснула челюсти, словно их свело, и кисло усмехнулась.

«Краса и гордость Гриффиндора, Сириус Орион Третий Блэк», — почти пропела она, и МакГонагалл почувствовала, как между ними снова вырастает невидимая ледяная стена — ну надо же, даже в самой человечной и эмоциональной из сфер жизни у слизеринцев все было иначе, чем у других людей…

Любовь и страсть? Тоска и томление? У «змей» все было решено заранее и обсосано до мельчайших деталей. Возможно, даже выбраны имена будущих детей… хотя перед Минервой сидел точно такой же ребенок — сколько там Поликсене Паркинсон, шестнадцать? Семнадцать? Разве в таком возрасте можно делать выбор? Сама Минерва только под сорок поняла, что именно она ценит в мужчинах — например, готовность ждать столько, сколько потребуется, как это делал проклятый Эльфинстоун… Все-таки нужно было отказать ему снова, в шестой раз: Минерва ужасно скучала по мужу и до сих пор обходила их домик в Хогсмиде стороной…

«И все же, зная, что ваш друг враждует с вашим же женихом, вы выгораживаете именно друга, да еще с таким пылом… Знаете, мисс Паркинсон, а ведь вам изумительно подошли бы алый и золотой, — посетовала Минерва, откидываясь в кресле и изучая Поликсену поверх очков. У нее снова ужасно разболелась спина, и это не прибавило благодушия. — Вы также отлично смотрелись бы на Хаффлпаффе — там очень ценится дружба… Однако к моему прискорбию, вас занесло на Слизерин — и теперь вы по уши замазаны в круговой поруке. Вам самой не противно?»

«Мы зовем это чувством локтя, — светски улыбнулась Поликсена и встала без разрешения. — Простите, мне пора: перед отбоем хотелось бы успеть в Больничное крыло».

«Зачем?» — удивилась Минерва. Паркинсон вскинула брови, немного подумала и легко пожала плечами.

«Проведаю Люпина. Мне действительно жаль Ремуса, а на его безголовых приятелей надежды нет».

Она вежливо попрощалась и покинула кабинет, а Минерва еще долго сидела за столом, тщетно пытаясь постичь логику «коварных» слизеринцев. Паркинсон жаль Люпина — но его обидчика она ни за что не выдаст и Стивенсон тоже запретит. А еще подучит Каролину, и никто и никогда не докопается до правды — если только Ремус не умрет, и делом не займутся авроры. Своя рубашка слизеринцу всегда ближе к телу… даже, а может быть, и особенно — слизеринцу «коварному». Извращенная, варварская, вывернутая наизнанку мораль…

Прошли годы, однако холодная война Минервы МакГонагалл со «змеиным» факультетом продолжалась как прежде. У нее бывали успехи, но бывали и поражения — например, так и не сбылась часть ее предсказаний насчет судьбы отдельных выпускников...

Впрочем, Минерва не спешила расстраиваться — слизеринцы умели затаиться, но рано или поздно их естественные дурные наклонности обязательно давали о себе знать. Взять, к примеру, Северуса Снейпа: вопреки ее мрачным прогнозам, подлый отравитель все-таки не пошел по наклонной — напротив, остепенился и стал походить на обычного человека, а не на неуправляемую силу природы. Минерва даже гордилась своим участием в его судьбе: не зря она била тревогу в самом начале карьеры Северуса, когда тот пристрастился к алкоголю! В целом, они по-прежнему друг друга недолюбливали, но с этим Снейпом можно было найти общий язык…

И что же в итоге? Минерва снова, в который раз, оказалась права: с поступлением в Хогвартс Гарри Поттера, сына Лили и Джейми, Северус сбросил невзрачную шкурку и вскоре стал почти прежним — типом несносным, самоуверенным и совершенно беспринципным.

Они и прежде редко сходились во мнениях, но особенным камнем преткновения стала судьба детей, которых Минерве подбросили, как прожорливых кукушат в гнездо к голубке. Сама МакГонагалл считала перевод отвратительной профанацией и наотрез отказывалась принять решение Альбуса — между прочим, впервые за много лет полной солидарности. Однако племянница Поликсены Паркинсон и сын Люциуса Малфоя сумели правдами и неправдами закрепиться в «львином» доме, и Минерве пришлось пересмотреть свою классификацию. Отныне у «коварных» слизеринцев появился подтип «особо коварные»: те, кому удалось обмануть даже Шляпу, даже Дамблдора и нахально спрятаться на самом виду, мимикрировать под студентов другого факультета. Впрочем, чего-то подобного стоило ожидать — воспитание Поликсены Паркинсон давало свои отравленные плоды…

И когда Минерва узнала о том, что новоиспеченная леди Блэк взялась еще и за Гарри Поттера, она твердо решила, что сделает все возможное, чтобы спасти мальчика, не дать ему пропитаться сладким ядом и потерять все точки соприкосновения с нормальными людьми. Закон находился на стороне Паркинсон, но МакГонагалл не собиралась умывать руки: в конце концов, она была в неоплатном долгу перед Джеймсом и Лили… все они были перед Поттерами в неоплатном долгу.

Примечания:

PayPal, чтобы скрасить мои суровые будни: ossaya.art@gmail.com

Карта для тех же целей: 2200700436248404

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

История МакГонагалл в каноне менялась как минимум один раз, и мне ближе изначальная — та, где она 1935-го года рождения.

Коллаж Минервы: https://ibb.co/Qc9MPqY

Примечания:

Одна из самых сложных глав — ее и писать-то было тяжело, а уж сколько раз я ее перерабатывала...

Надеюсь, итоговый результат вас порадует!

Люциус появился за час до обеда. До хруста в костях обнял сына, подарил Панси красивую заколку-бабочку с лондонскими топазами и пожал руку Гарри, пристально глядя тому в глаза. А еще очень удивился, заметив на лежанке у бассейна разомлевшего Севера, — нахмурился и притих, изредка бросая в сторону приятеля нечитаемые взгляды. Потом вполне дружелюбно переговорил с ним о том о сем, с виду бесцельно пошатался по вилле и задумался еще крепче. Когда Поликсена была маленькой, то называла это состояние «уходом в тину»: в такое время мозг Люция работал на износ, выстраивая сложные теории, — и далеко не все проходили последующую проверку практикой.

Сперва Поликсена не поняла, что именно так озаботило Малфоя, — неужто позавидовал, что кто-то другой получает удовольствие от жизни? Однако вскоре все встало на свои места: вместо того, чтобы чинно проследовать в столовую, Люциус замешкался, аккуратно взял Поликсену под локоток и отвел ее в сторонку.

— Мне нужно срочно с тобой переговорить, — заявил он и со значением заглянул ей в глаза. Спасибо хоть, бровями не подвигал для пущей загадочности. — Причем наедине.

— И что это за жуткий секрет, что нужно обязательно прятаться от Севера? — спросила она уже в кабинете, дождавшись, пока Люциус примет достаточно торжественную позу в гостевом кресле. Сама Поликсена оперлась поясницей о край бюро — она чуяла подвох и предпочитала иметь пространство для маневра. — Как шпионы, ей-Мерлин, лишь паролей и явок не хватает.

— Вот-вот, — оживился Люций, элегантно закидывая ногу на ногу и кладя левую ладонь на голень. — Очень удачно, что ты сама о нем заговорила — не выходит из мыслей, правда? Наш общий приятель Северус Снейп… До сих пор не могу поверить, что вы с ним школьные друзья. Или не только? Что между вами происходит на самом деле, хотелось бы знать?

— Никакой тайны здесь нет: между нами происходит дружба, — процедила Поликсена, скрещивая руки на груди. — Это когда взрослые люди общаются на социально приемлемые темы — например, как ты с моим братом.

— Ну не скажи, — обидно фыркнул Люциус. — Наша с Патроклом дружба и ваше, прости Салазар, общение с Северусом — две совершенно разные вещи.

— Да неужели? — развеселилась Поликсена. — И в чем принципиальная разница?

— Хватит строить из себя дурочку, — усовестил Люций и отчеканил тоном, словно созданным для срыва покровов: — Северус — холостой мужчина, а ты — замужняя женщина.

— Не может быть! — ужаснулась Поликсена. — Серьезно? Большое спасибо, ты раскрыл мне глаза. Пойду скажу, что многолетней дружбе настал конец, пускай срочно выметается… Малфой, ну нельзя же быть таким узколобым! К тому же, это не твое дело — слава Мерлину, ты мне не муж и не брат, а Патрокл претензий не предъявлял.

— Зато Сириус предъявлял, правда? — встрепенулся Люций, начисто игнорируя все остальное. Его вообще несло по кочкам, и, помимо прочих причин, Поликсена поддерживала разговор из тревожного любопытства: у нее было стойкое ощущение, что мир перевернулся с ног на голову и начал жить по новым, неизвестным правилам. Была и другая мотивация: больно хотелось поглядеть, насколько далеко Малфой способен зайти. — И вообще, почему у бассейна прохлаждается не Блэк, а твой «школьный друг»? Разлегся, понимаешь ли, только эльфов с опахалами не хватает, ни дать ни взять владелец латифундии… как их там звали…

— Латифундатор, — сладким голоском подсказала Поликсена, и Люциус нахмурился, уловив насмешку. — Малфой, да отстань ты от человека! Может, это его первый отпуск за много лет — кстати, я бы совсем не удивилась. Ну лежит Север у бассейна, отдыхает — тебе что, завидно? Ну ложись рядышком, опахала я организую, раз тебя на них заклинило. Могу даже сама ими помахать, лишь бы ты угомонился.

— Да ладно бы Северус просто лежал, — скривился Люциус, нервно перебирая пальцами по подлокотнику кресла. — Так он тут еще и ночует, я уже все узнал — причем ты уступила самую большую спальню, словно хозяин виллы именно Снейп! Что это за разврат, в конце концов, да еще и на глазах у детей? И не надо морочить мне голову своим «прогрессом» — мы не за Барьером, изволь следовать правилам приличия! Говорила же Нарси, предупреждала — а я не верил, заступался за вас…

И, Мерлин помогай, хлопнул ладонью по подлокотнику — словно строгий, но любящий папаша, чье доверие оскорбила кокетка-дочь.

— Да что со всеми такое — весна в голову ударила? — озадаченно спросила Поликсена и с силой надавила ладонями на острое ребро стола — боль отрезвляла и помогала собраться с мыслями. Этот возмутительный допрос полностью выходил за рамки приличия, и от изумления даже не выходило толком разозлиться. Только внутри что-то привычно ныло, снова и снова пытаясь привлечь внимание, — но Поликсена не собиралась потакать своим слабостям, да еще и при Люциусе. Поводья нужно держать крепко, как учил Ренар, иначе сам не заметишь, как окажешься под копытами понесшего коня. — Почему все подряд лоббируют интересы Блэка, причем начали именно сейчас и скопом? Он вам заплатил, что ли?.. Послушай внимательно, Малфой: у меня есть два друга, и так сложилось, что оба мужчины — ну не везет мне со своим полом… но почему-то вас волнует именно Снейп! Почему он, а не Иппи Сметвик?

— Да потому что Гиппократ давно и счастливо женат, а еще старше тебя на полтора десятка лет, — с обидной снисходительностью, как маленькой, пояснил Люциус. — Дни он проводит в Мунго, а ночи — под боком у супруги, как положено примерному семьянину… И, между прочим, правильно делает: Сметвик заботится о твоей репутации! С Гиппократом ты видишься на глазах у общественности — и это правильно, это разумно. А вот с Северусом…

— Ну все, хватит, — решительно подняла руку Поликсена — ее и так не великое терпение подошло к концу. И ладно бы терпение, но выдержки тоже недоставало: на поверку филиппика Малфоя оказалась совершенно невыносимой, а Поликсена была не железная. Следовало прервать его еще в самом начале, но любопытство — штука опасная и губит не только кошек… — Я больше не намерена это выслушивать. Люций, это что, приступ твоей знаменитой ревности? И кого из нас ты приревновал? Дай угадаю: Севера, белая рубашка ему дивно идет. Зря убиваешься: ваша крепкая мужская дружба все еще вне конкуренции.

— Эти твои сомнительные шуточки, — скривился Малфой, отводя взгляд. Затем помолчал и продолжил неожиданно серьезно и веско: — Послушай, ну ты же взрослая женщина и должна понимать, как устроен мир. Вы давно не в школе, пора просчитывать последствия хотя бы на шаг вперед. Люди видят то, что хотят видеть, — и с вашей стороны глупо облегчать им задачу. Глупо, недальновидно и опасно!

— Люци, гнусный ты клеветник, побойся Мерлина! — фыркнула Поликсена. — Ты же не хочешь опорочить мое честное имя? Смотри, не ровен час договоримся до дуэли. Во-первых, ты проиграешь, а во-вторых, будет неловко перед детьми. Какой пример мы им подадим, а?

— Нууу… — Люциус спрятал глаза, в этот момент до дрожи напоминая собственного сына: тот вел себя точно так же, когда понимал, что перегнул палку. — Ладно, я действительно не с того начал — ужасно не люблю чувствовать себя дураком… Прости, я погорячился. Давай заново: недавно мне поступило очень любопытное предложение. Как ты относишься к тому, чтобы баллотироваться в Министры?

— Сугубо отрицательно, — отрезала Поликсена, снова скрещивая руки на груди. — Люций, ты сам-то себя слышишь? Салазар с тобой, ну какой из меня Министр? Тебе пора отдохнуть — налицо умственное перенапряжение. Это от ревности, точно тебе говорю. Попей травок, почитай газету, пересчитай павлинов…

— В том и дело, что, в отличие от некоторых, газеты я читаю, — фыркнул Люциус, откидываясь в кресле и изучая ее с отстраненным и холодным интересом — словно пытаясь навскидку оценить рентабельность инвестиции. — А еще общаюсь с умными людьми…

Не чета тебе, глупая сестра моего лучшего друга, легко дополнила Поликсена и поджала губы.

— …и точно знаю, что на ближайших выборах Фаджа ждет крах — потому что Скримджеру он не конкурент. Ты ведь помнишь старого знакомца Руфуса? Этот подлец умеет обаять.

Поликсена помнила — и новостям совсем не обрадовалась. Когда-то давно она неплохо относилась к Скримджеру. Не то чтобы Поликсена считала, что тот на их стороне, — однако в ее сознании Руфус помещался где-то между своими и чужими, воспринимаясь как нейтральная и в целом доброжелательно настроенная фигура. Как-то раз они танцевали — и Скримджер оставил о себе самое благоприятное впечатление. Поликсена даже подивилась тому, как его занесло в аврорат…

И тем не менее именно светский лев Руфус арестовал Люция и Патрокла в ноябре 81-го — и этого ей хватило с головой, чтобы понять: она жестоко ошибалась. Этот человек не находился ни на чьей стороне, кроме своей собственной, и при этом абсолютно не стеснялся в средствах.

— Вижу, что помнишь, — кивнул пристально наблюдавший за ней Люциус. — А знаешь, кого Министр Скримджер поставит во главе аврората?

— Судя по нагнетанию интриги, самого Мордреда, — невесело пошутила Поликсена, и Люций насупился.

— С Мордредом еще можно было бы столковаться, — огрызнулся он. — А с Олливандером точно не выйдет.

— Ясно, — тяжело вздохнула она и потерла бровь. Только этого и не хватало для полного счастья: мало того, что Лорд может возродиться в любой момент, а Север втемяшил в свою умную голову очередную чушь… нет, для мироздания это слишком мелко — еще нужна активная грызня за пост Министра.

— И зачем тебе я? — обреченно спросила Поликсена, и Люциус просиял и заерзал в кресле: почувствовал перемену в настроении, как акула — пролитую кровь. — Давай честно: из меня глава правительства, как из пикси — гордый гиппогриф.

— Ты к себе слишком строга, — промурлыкал Малфой. — Твоя задача крайне проста: бери и улыбайся, уж это у тебя выходит на зависть. А еще читай программные речи, которые мы заранее напишем. Вот видишь: ничего сложного, ты точно справишься.

— Мы — это кто? — насторожилась Поликсена и все-таки зашла за бюро и тяжело опустилась в кресло.

Подумала и нахально вытянула ноги — частично из желания мелочно позлить Малфоя, а частично из-за гнетущей тоски: все и так потеряно, так зачем держать марку? Она уже догадалась, к чему Люциус клонил в самом начале: ну вот и появился еще один веский повод сдержать слово и больше никогда не появляться в квартире за Барьером. В одном Малфой прав: электорат не поймет дружбу леди Блэк с посторонним мужчиной, как не понимает ее и сам Люций, уж на что умен…

И что делать теперь? Более того — стоило ли заваривать эту кашу? Разум твердил, что нет, конечно же, не стоило, нужно было предвидеть, чем все закончится, — но с разумом Поликсена соглашалась далеко не всегда. У них вообще была перманентная холодная война.

— И с кем ты снюхался за моей спиной? — продолжила она вслух. — Обещаний не давал, я надеюсь?

— Ну вот что за лексикон… — поморщился приятель, и Поликсена остро пожалела, что сигареты кончились: она с удовольствием закурила бы, выпуская дым в сторону Малфоя, а потом вдавила бы окурок прямо в столешницу, при этом неотрывно глядя Люциусу в глаза. Бунтарские замашки, доставшиеся от maman, — отныне с ними тоже придется попрощаться.

— Над твоим имиджем нужно как следует поработать, — подумав, озабоченно добавил Малфой, и Поликсена закатила глаза. — Сменить гардероб, сделать хорошие колдофото…

— Так, может, выберешь другую марионетку? — вкрадчиво предложила она, склоняя голову к плечу. — Или возьми и баллотируйся сам — ты-то у нас со всех сторон красавец.

— Не могу, — с кривой усмешкой развел руками Люций. — Хотя врать не буду: хотел бы, и даже очень. Британия не понимает, что теряет в моем лице, — но для меня эта дверь пока закрыта. Так совпало, что из всего нашего круга самая приличная репутация именно у тебя — так что или выдвигаем Поликсену Блэк, или готовимся к диктату Скримджера. Уверен: сами не заметим, как он проведет пару-тройку законов, ограничивающих власть Визенгамота и старых семей. И не обольщайся его происхождением: Руфус умеет целовать ручки дамам и вести разговоры в курительной комнате, но это все обманка, красивый фасад. Внутри там тот же Железный Крауч — вот только Барти досталась харизма лукотруса, а Руфус умеет себя подать. Мягко стелет, да жестко спать — мы с ним еще наплачемся.

— А может, Фадж тряхнет стариной, — понадеялась Поликсена, сама зная, что хватается за соломинки. Люциус тоже это понял и благородно не стал возражать — однако вздохнул так утомленно, что Поликсена невольно устыдилась.

— А если выдвинуть Нарциссу? — предприняла она последний отчаянный рывок. — Нарси точно все сделает правильно, твоя жена рождена для подковерной возни.

— Люди ее совсем не знают, в отличие от вашего необычного семейства, — легко парировал Малфой и с интересом закрутил головой по сторонам, словно лишь сейчас заметил, где они находятся. — Красивый кабинет, хоть на мой вкус и темноват. Не хватает света и пространства. Перспективы, знаешь ли.

— И вовсе он не темный, а уютный, — возразила Поликсена почти машинально, потому что напряженно думала совсем о другом. Хорошая штука — Обливиэйт, если использовать ее с умом и ценить полученный дар, сладкое забвение… Поликсена всегда считала этот шаг слабостью, но порой соблазн становился слишком сильным.

Вслух она привычно продолжила шутить, скрывая за иронией мысли, тяжелые, как надгробная плита:

— Не всем, знаешь ли, по нраву французские окна в пол. Зачем они в кабинете — высматривать врагов? Может, еще подзорную трубу заведешь? И парик в задорных кудряшках. Будешь прямо как адмирал на носу фрегата.

Люциус возвел очи горе — весь воплощение доброжелательного смирения, ни дать ни взять кот, которого утомили хозяйские дети.

— Ты настолько нам нужна, что я готов терпеть это дурацкое чувство юмора, — великодушно пообещал он. — Можешь вдоволь меня дразнить, критиковать мой вкус и даже посылать считать павлинов… если это обеспечит согласие — ну что же, я готов принести себя в жертву.

— Еще к дереву привяжись, невинный агнец, — ядовито посоветовала Поликсена. — И возрыдай о своей горькой судьбе.

Она помолчала, скользя взглядом по репродукциям картин на стенах — тете Полидамии нравилось собирать пейзажи мэноров, вон и малфоевский затесался среди других — а затем перевела взгляд на приятеля и резко сменила тон.

— Люций, давай начистоту: я не хочу. Совсем. Я не жеманюсь, я правда не хочу в это лезть, честное слово. Я никогда не интересовалась политикой и мне не нужно кресло Министра. Я буду там не на своем месте. Ты же умный мужик, ну придумай что-то другое!

— Да думал я, — досадливо отмахнулся Люциус. — Думал-думал и ничего не придумал. Ну нет у нас другого кандидата, где я его возьму? Поттер твой когда еще вырастет… Хочешь начистоту? Ну давай!

Он азартно подался вперед и принялся напоказ загибать пальцы.

— Нас с Патроклом поднимут на смех — за меченых никто не проголосует. Нарцисса — темная лошадка, ее мы раскрутить не успеем. К тому же, Нарси замужем за Пожирателем, то есть, за мной… и хоть я очень обаятельный человек, электорат меня почему-то недолюбливает. По-хорошему, нам слишком рано возвращаться в большую политику, но ситуация сложилась такая, что тянуть нельзя. Нам обязательно нужен свой кандидат — и уже на этих выборах.

— Но почему именно я? Я ведь тоже сестра и дочь Пожирателей, — напомнила Поликсена и внутренне поморщилась: вышло слишком жалобно, пора брать себя в руки.

— О, на нашем фоне ты очень выгодно выделяешься! — оживился Люциус. — Метки у тебя нет, и в Азкабане ты не сидела ни дня… зато воспитываешь целого героя магической Британии, а тот души в тебе не чает. А еще ты замужем не за злобным Пожирателем, как моя Нарси, а за безвинной жертвой системы — и предплечья у Сириуса тоже чистые, как по заказу. Ну просто сказка, а не кандидат!

— Люди продолжают болтать, что именно Блэк сдал Поттеров, — слабо возразила Поликсена, и Люциус отмахнулся.

— Они уже не так уверены — а сомнения дают простор для трактовки. Главное — это то, что вас с Сириусом уже знают и — не кривись, а слушай внимательно! — вас любят, особенно тебя… хоть я ума не приложу почему. Ты нравишься людям, Паркинсон, — уж не знаю, чем именно ты их цепляешь, но за тебя они проголосуют, особенно на контрасте с Железным Руфусом и мямлей Корни. Ты — золотая середина, третий путь.

Поликсена потерла лоб, борясь с желанием по-детски закрыть уши руками и дополнительно нырнуть под стол. Вот только не поможет, потому что от взрослых проблем в «домик» не спрячешься… равно как и от воспоминаний, а жаль. Все-таки Север дурак, даром что признанный гений, — найти бы кого-то умелого и неболтливого, кто стер бы память самой Поликсене…

— И что из этого получу лично я? — спросила она больше для виду, чем всерьез набивая себе цену, и Люциус довольно усмехнулся. Спасибо, руки не потер.

— Вперед, Слизерин! При Министре Блэк мы получим несколько лет покоя и благоденствия, во время которого подготовим тебе достойную смену. Дети успеют вырасти и встать на ноги, не переживая о политической ситуации в стране, и забот у них будет намного меньше. Добавь сюда светлое будущее Поттера: ты точно не станешь цепляться за власть, а вот Скримджер и на пушечный выстрел не подпустит мальчишку к политике. Я вообще думаю, что Руфус не планирует переизбираться — думаю, к концу срока нас ожидает маааленький такой военный переворотец…

Люций помолчал, подумал и вдруг ухмыльнулся совершенно по-разбойничьи, снова остро напомнив Поликсене сына.

— Ну а если почета, славы и портрета в Министерстве тебе мало, могу еще подарить павлина — ты к ним явно неравнодушна. Или домовика в помощь вашему? Со старика песок сыплется, на него и смотреть-то страшно, не то что приказывать.

— Спасибо, о щедрый благодетель, — тоскливо промолвила Поликсена и села прямее. — Что требуется от меня? Заметь, согласия я пока не дала.

— Да-да, — приободрился Люциус, и его глаза заблестели, как у кота, поймавшего мышку. Поликсена знала, что не сумела его провести: в глубине души она действительно почти согласилась, и Малфой безошибочно это почуял. — Тогда возвращаемся к тому, с чего начинали: выкладывай пикантные секреты как на духу и не стесняйся. Что там кроется в бурном прошлом леди Блэк? Разбитые сердца? Внебрачные дети? Любовники в шкафу?

— Тебе нужно писать дамские романы, — криво усмехнулась Поликсена, бесцельно переставляя письменный прибор чуть влево и дополнительно меняя местами перо и чернильницу. — Неужто проведал о моем плоде любви? Правда, никак не могу выбрать счастливого папашу — может, замахнуться на Дамблдора? Вот это был бы фурор так фурор!.. А шкаф можешь проверить — он прискорбно пуст, как-то даже несолидно.

— Ну конечно, пуст — твой латифундатор нежится снаружи, у бассейна, — поморщился Люций, и Поликсена опасно прищурилась. — Больше так не шути: та же Скитер любит дословные цитаты, а люди анализировать не станут, у них недостает времени и терпения. Послушай, мне нужно точно знать, что на тебя имеется. Скримджер обязательно начнет копать — и что-то да накопает. Вопрос только в том, что именно и насколько оно опасно для репутации.

Разбитые сердца и бастарды — чего в жизни Поликсены не было, того не было, зато случились тайный роман с одиозным Пожирателем Смерти, личное участие в рейдах и роковая дуэль, погубившая лучшую подругу. Любая из этих историй могла поставить на политической карьере жирный крест, а доказанное военное прошлое — привести прямиком в Азкабан… а может, еще и приведет.

Секрет остается в безопасности, пока его хранит один, ну в крайнем случае двое, а у нее набралась целая толпа конфидентов. Каждому Поликсена доверяла (а некоторых уже и на свете не было), однако что если кто-то из них выдал тайну посторонним? Эти мысли отдавали горечью, думать так было противно, будто копаться в гнилом мясе, однако деваться было некуда. В одном Люциус точно был прав: перед началом кампании следовало надежно прикрыть тылы…

Воспоминание о Басти тоже кольнуло тупой иглой, и она привычно запретила себе думать о нем, чтобы окончательно не расклеиться на глазах у Люция. Рана по-прежнему ныла, но почти зажила — а когда Поликсена поквитается с «мистером Смитом», затянется окончательно… кстати, вот и еще один страшный секрет леди Блэк — подкуп должностного лица при исполнении. Просто удивительно, сколькими тайнами умудряется обрасти человек, и ведь это не полный список…

— Поговори с Патроклом, — тяжело промолвила она, вставая. — Если брат посчитает нужным, то все тебе расскажет.

— Значит, какая-то грязь и вправду имеется, — довольно закивал Люциус, игнорируя намек на окончание разговора. — Ну хорошо, с Патроклом я разберусь. А с Северусом что?

— Ничего, — отрезала Поликсена. — Мы дружим со школьной скамьи и ни в чем предосудительном не замечены. Ты сам знаешь, что Снейп всю жизнь сохнет по Лили Эванс, а у меня и вовсе есть муж.

— Точно? — скептически прищурился Люциус. — Совсем-совсем ничего? Белая рубашка ему и правда очень идет.

— Может, еще поклясться? — наконец вскипела Поликсена. — И вообще, чего ты от меня ждешь — чистосердечного признания? Да, Люций, ты все разгадал, поздравляю: люблю Северуса Снейпа, дышать без него не могу — это ты хочешь услышать? Малфой, не доводи до греха, моего слова более чем достаточно. И больше эту тему не поднимай — ни со мной, ни тем более с Севером.

И клятвенно пообещала самой себе: это был последний раз. Больше никаких дурацких поблажек, никаких бесцеремонных вторжений в ее личную жизнь — у всего есть граница, и оказалось, что ее граница пролегает именно здесь.

— Ну хорошо, — Люций повеселел и все же соизволил встать. — Я рассчитываю на ваше благоразумие: дружите на здоровье, но имейте в виду, что отныне за вами станут пристально наблюдать. Больше не давайте поводов для сплетен, договорились? И если нужна дуэнья, Нарси могла бы…

— Тебя заждался сын, — прервала Поликсена и взмахом руки открыла дверь.

— Ты не пожалеешь, — напоследок пообещал Малфой у самого порога, искательно заглядывая ей в глаза. — Так мы купим время детям, позволим им вырасти в благоприятной обстановке, не переживая хотя бы об этом… Они — это будущее, сама ведь знаешь.

— Конечно, знаю, — горько отозвалась Поликсена. — Я все-все знаю и все-все понимаю.

А было бы так здорово ничего не знать и не понимать — творить все, что только Мерлин на душу положит, и совсем не думать о последствиях… Блаженны магглокровные, не знающие своего счастья: приходящие в мир магии без груза на плечах, без имени и родословной, без унаследованных свар и союзов; способные начать все с чистого листа, без оглядки на воспитание и долг; лишенные предрассудков, плюющие на правила, живущие в свое удовольствие… Она редко завидовала выходцам из-за Барьера — однако порой, как сейчас…

Ну или взять, к примеру, хаффлпаффцев: Шляпа ведь предлагала, да Поликсена отказалась, потому что надеялась порадовать родителей — и очень зря. Может, учись она на менее консервативном факультете, подальше от пригляда брата…

Малфой кивнул и уже шагнул через порог, как ей в голову пришла новая мысль.

— Люций, послушай… Разумно ли лезть в политику, раз неизвестно, что будет с Лордом? Он точно не поздравит меня с победой.

— Нельзя поставить жизнь на паузу, — помолчав, тяжело проронил стоявший в коридоре Люциус и потер висок. — Нам придется заняться этим параллельно. Патрокл отлично сработался с моим отцом, они взяли на себя крестражи, а я возглавлю предвыборный штаб. Из хороших новостей: пока что мы все успеваем… однако тебе позарез нужно наладить отношения с мужем. Это важно: люди станут голосовать не столько за тебя саму, сколько за то, что сулит ваша общая история.

— И что же она сулит? — вздохнула Поликсена.

— Надежду, — светло и мечтательно улыбнулся Люциус. — На то, что существует любовь, которой не помеха разлука, война и даже пожизненное в Азкабане. Люди любят сказки, а вы с Сириусом — современные Тристан и Изольда, только со счастливым концом. Так что никаких разводов, Поликсена, и никаких «отъездов на воды». Про охотничий домик тоже забудь — он вам больше не пригодится.

— Тогда тебя порадует, что я сопровождаю Сири на конференцию. Буду поддерживать его морально, — невесело сказала Поликсена, наконец выходя из кабинета и закрывая за собой дверь. Люциус галантно пропустил ее вперед, и, оказавшись в столовой первой, Поликсена подала знак хлопотавшей Элси, прося накрыть на стол.

— Конференция — это чудесно, — просиял Люций, заходя следом и садясь на кушетку слева от стола. — Превосходные новости! Обязательно посетите вечерний фуршет, нам нужны совместные колдофото. И не забывай улыбаться, все должны думать, что вы друг от друга без ума. Можешь даже поцеловать Блэка в щечку — только так, чтобы не выглядело постановкой. Например, в саду или на балконе — как бы украдкой, словно не можешь дотерпеть до отеля. Как жаль, что ты не краснеешь, — вышло бы крайне пикантно…

— Так точно, мой генерал, — сладко улыбнулась Поликсена, вытягиваясь в струнку и салютуя. — Другие ценные указания? Может, сразу позвать в спальню колдографа? Вдруг оттуда тоже потребуются снимки.

— Ну с этим вы уж сами разберетесь, не маленькие, — величественно отмахнулся Люций и неуклюже облокотился на кушетку, пытаясь устроиться полулежа. Впрочем, кончики его ушей предательски порозовели, и это немного подняло Поликсене настроение: ну вот, Малфоя тоже можно пронять. — И как ты ешь в этой позе… Уверен: ты такая вредная из-за вечного несварения. О, Северус, и ты здесь, легок на помине!

Поликсена перевела взгляд на дверь и увидела друга, как раз вошедшего в дом из атриума. Ну вот и отлично, на ловца и зверь бежит.

— Тебе сообщаю первому: мне только что сделали непристойное предложение, — угрюмо сказала она, и Север заинтригованно вскинул левую бровь.

— Гнусная клевета, — возмутился Люциус, снова садясь прямо. — Очень даже пристойное, всем бы такие предложения делали! Вот мне никто не удосужился — а я бы согласился сразу, а не ломался.

— Люций видит меня Министром Магии, — пояснила Поликсена, садясь за стол, и Северус, помедлив, занял кушетку по правую руку от нее, напротив своего приятеля. — Я просто вне себя от счастья. Уже тренируюсь махать толпе с балкона.

— Хотите переиграть Скримджера? — подумав, уточнил Север.

— Ты знаешь, что Руфус идет на выборы? — приятно удивилась Поликсена — раньше она не замечала за Снейпом особого интереса к политике. — Собственно, да. Что посоветуешь?

Ну же, скажи, что это дурацкая идея, взмолилась она про себя. Давай, хоть разочек примени свои хваленые мозги для благого дела и разнеси задумку Малфоя в пух и прах — потому что у меня никак не выходит найти слабые места… Пожалуйста, подыграй, ну что тебе стоит, а?

Северус подумал еще минутку, а потом сухо усмехнулся.

— Советую соглашаться, такой шанс выпадает редко. К тому же, это отличный старт для Поттера — старые семьи ценят преемственность власти. Хочешь знать мое мнение? Я вижу одни плюсы, так всем будет лучше… Из тебя выйдет отличный Министр, а из Блэка — превосходная первая леди.

— Ясно, — помолчав, разочарованно подытожила Поликсена и встала из-за стола. — Ну что же, я тебя услышала. Люци, ответ дам после конференции.

— Я предлагаю ей высшую власть в стране, а она еще сомневается, — покачал головой Малфой, и Поликсена неодобрительно цокнула языком.

— Должна же я посоветоваться с супругом, — заметила она, обходя сидящего у двери друга по широкой дуге. — Обсудить все за и против, целуясь с ним за портьерой… Колдографа тоже спрошу, не переживай. Обедайте без меня — и детей позовите, они в саду.

Поликсена покинула столовую, быстрым шагом пересекла атриум и вышла из дома. На душе было мерзко — словно в детстве, когда были обещаны долгожданные блинчики с клубничным джемом, а на деле снова подали вареную морковь. Жутко полезную и нужную растущему организму, но отвратительную на вкус и лично Поликсене противную до оскомины…

Она откинула камешек с пыльной дороги, сама толком не зная, куда идет. Пожалуй, стоило заглянуть за советом к Розье, но уж точно не сегодня — не хотелось снова показываться там в полном раздрае. В прошлом Поликсена и так злоупотребила хорошим отношением к себе: есть темы, которые не обсуждают с крестными, будь те хоть трижды ближе собственных родителей… особенно когда тонешь в море тоски и хочешь одного: чтобы эта пытка наконец закончилась. Любой ценой.

Поликсена до сих пор не могла решить, был ли ошибкой тот редкий приступ откровенности. Тогда Ренар честно попытался помочь, и долгие годы его советы помогали держаться на плаву, как-то да существовать. Они и сейчас выручали снова и снова: без этих въевшихся в кровь привычек впору было рехнуться, а так Поликсена продолжала нащупывать новую дорогу. Правда, напоминала себе канатоходца, балансирующего между опасной правдой и прямой ложью, между долгом и соблазном, между близким человеком и остальным миром… Непростой путь, но что поделать, если альтернатива едва не завела в раннюю могилу? Уж лучше жить и набивать шишки, чем просто существовать или вовсе не выплыть после очередного прыжка с моста…

Так что, несмотря на потерянное время, Поликсена по-прежнему была благодарна крестному за помощь — вовсе не вина Ренара, что следовать мудрым советам у нее выходило из рук вон плохо. Предложенный им путь был правильным, он подошел бы любому человеку их воспитания — да вот на Поликсене дал сбой. Так уж сложилось, так сошлись звезды, и винить тут некого, даже себя. Вот только что прикажете делать дальше?..

Она зашагала вдоль обочины, задумчиво ведя рукой по ряду тугих пшеничных колосьев. Те щекотали пальцы длинными усиками и пригибались под тяжестью ладони. На какое-то мгновение потянуло свернуть с дороги и лечь на землю, спрятавшись в золотом море пшеницы — так, чтобы никто и никогда больше не нашел… и лежать там год за годом, век за веком, считая облака в небе и слушая, как заливается жаворонок… однако нельзя.

Мадам Министр Поликсена Блэк… Даже в детстве она никогда не представляла себя на этом посту — ее воротило от политики. На заседаниях в Визенгамоте Поликсена скучала до зевоты, что уж и говорить о министерском кресле… Однако Люциус был прав: из их лагеря самый большой шанс на победу был именно у нее.

Конечно, можно отказаться, и никто по-настоящему не упрекнет, даже Люциус прикусит раздвоенный язык — однако делу это не поможет: Скримджер продолжит лезть наверх, тяня за собой Криса Олливандера… А в условиях поиска крестражей враждебно настроенный глава аврората — это не досадная помеха, а серьезная проблема.

Так всем будет лучше… А ведь Север прав, действительно всем: и обеим семьям, и детям тоже, особенно Гарри… Интересно, обрадуется ли Сири — или спохватится и пожалеет? Характер у нее не сахар… Ну а лучше всего, видимо, будет самому Северусу — впрочем, Поликсена никак не могла понять причину.

С самой первой минуты на вилле лучший друг только и делал, что темнил. Поликсене не удавалось схватить его за руку, но она остро чувствовала произошедшую перемену. Пока каждый из них были занят своими делами, гениальный мозг Севера до чего-то додумался — и далеко не гениальной Поликсене оставалось терпеливо ждать развязки и скрипеть зубами. Она с тоской ощущала знакомый холодок под ложечкой, предвестник катастрофы: это был бы далеко не первый их разрыв. Должно быть, именно так чувствовала себя Каро перед проклятой дуэлью: Поликсена словно скользила по льду, цеплялась за него ногтями, но айсберг вставал на дыбы, а затем и вовсе опрокидывался, увлекая в холодную воду и накрывая сверху могильной плитой.

И самое паршивое — это было не предотвратить.

Предложение поехать на конференцию, попытка выманить оставшиеся воспоминания, намеки на дражайшего супруга, причем не ядовитые, а совсем наоборот, хвалебные… Казалось, Север решил одним выстрелом убить двух зайцев: максимально увеличить дистанцию и заодно наладить личную жизнь Поликсены — так сказать, пристроить в хорошие руки. Это было тем страннее, что прежний, знакомый до боли Северус Снейп скорее удавился бы собственным галстуком, чем толкнул подругу в объятия Блэка… Повзрослел и перегорел? Наконец отпустил дурацкую школьную вражду, попортившую всем немало крови? Было бы славно, да что-то не верилось.

Если на что поведение Севера и походило, то вовсе не на прозрение, а на прощание. Поликсена даже спросила, не задумал ли он опасную авантюру, а еще не болен ли — потому что чувствовала, что их пути вот-вот разойдутся, уже начали расходиться… И разрыв был не самым плохим исходом — чего она точно не собиралась делать, так это надевать черный креп.

Однако на оба вопроса Северус ответил легко и непринужденно — и вроде бы не соврал. Впрочем, пьянящее облегчение долго не продлилось — было очевидно, что каким бы ни был загадочный план, друг всерьез закусил удила.

К вечеру субботы Поликсена не удивилась бы, увидев на столе ключи от квартиры, а потому пошла ва-банк первой: карточный долг — так себе гарантия, но ей нужно было хоть немного оттянуть неизбежное. После выигрыша она позволила себе приободриться — и вот теперь, пожалуйста, новый ход в этих странных поддавках: совет баллотироваться, словно Север не понимал, какой будет цена… Было бы куда проще, возьми Снейп — и скажи все в лоб, но на откровенность он не шел, а редкие обмолвки не проясняли ситуацию. В итоге у нее осталось три теории, и ни одна из них Поликсене не нравилась.

Возможно, Северус проникся угрозой возвращения Лорда и пожелал сосредоточиться на главном, отложив школьную дружбу до лучших времен.

Или не простил Поликсене откровений о личной жизни — она тогда действительно дала маху…

А может, решил пожить для себя, на время забыв об Эванс? Это походило на правду. Какая женщина согласится куковать все выходные одна, пока кавалер гостит у лучшей подруги? Настолько самоотверженных дурочек в магической Британии не водилось, и такая версия действительно все объясняла. Молчание на этот счет тоже отлично укладывалось в характер Снейпа — даже в школе он держал подробности «романа» с Эванс при себе…

Поликсена почти надеялась, что последняя теория была верной: ей очень хотелось, чтобы Северу досталась хоть щепотка счастья, пускай и мимолетного — к сожалению, она не верила в его способность полюбить снова. Поликсена с удовольствием поздравила бы Северуса, признайся он напрямую. Она безропотно отступила бы в сторону, позволяя строить отношения с той, другой, ну и проводить выходные именно с ней, привыкая и подстраиваясь — или что там делают люди, знакомясь уже взрослыми… Видит Мерлин, меньше всего Поликсена хотела усложнить Северу жизнь, случайно вызвав ревность его новой пассии — между прочим, едва ли не первой за много лет…

Она правда сделала бы все это — и намного, намного больше — стоило только намекнуть. Однако Север молчал, как на допросе, — и Поликсена не знала, что и думать.

Ей только и оставалось, что покупать время дурацкими отсрочками и не давать другу совершить что-то, о чем они горько пожалеют. Что-нибудь вроде разговора в зимнем Коукворте, разделившего жизнь Поликсены на «до» и «после». Она не собиралась прощаться еще на десяток лет.

* * *

Молли медленно подошла к прикроватному трюмо и, туго натянув на боках ночную рубашку, пристально всмотрелась в отражение. «Талии положено быть изгибом, а не выступом», — так пеняла матушка, с улыбкой глядя, как дочь тянется к эклеру. Тогда Мелинда смеялась: на заре юности ей все было впрок, — а теперь тянуло заплакать. Плотно зажмуриться, чтобы не видеть саму себя, чтобы на минутку притвориться, что пышнотелая женщина в зеркале — вовсе не она. Любая талия перестанет быть осиной, если выносить одного за другим семерых детей, причем двоих — одновременно…

Порой Молли не верилось, что их действительно столько. Порой, как сегодня, она просыпалась со светлой улыбкой на губах, с упоительным чувством облегчения — так бывает, когда выныриваешь из липкого кошмара. На какую-то прекрасную минуту на пороге между сном и явью Молли казалось, что ей снова семнадцать и что она снова дома, на летних каникулах. Отец в гостиной: читает утреннюю газету и фыркает в густые усы, — матушка напевает и подрезает розы, а смешливые братья толкаются у камина, созывая в гости товарищей — всех, как на подбор, высоких и атлетичных, и самой Мелинде ужасно, вот просто до дрожи интересных.

И она сладко потянется в огромной постели, вспорхнет певчей птичкой, прихорошится и слетит вниз по лестнице. Папа поцелует в лоб, матушка похвалит выбор платья, а братья начнут наперебой поддразнивать: чтобы без стрельбы глазками, как в прошлый раз, иначе они больше никого не пригласят…

И никаких детей у Мелинды, конечно же, нет!

Какое-то время ей удавалось цепляться за это видение, но постепенно оно тускнело и ускользало туманом сквозь пальцы, а взамен наваливалось гнетущее понимание: это все взаправду. То золотое время истаяло, сохранилось только во снах, а чужая жизнь, которую Мелинда тянула, как лямку, изо дня в день — это и есть реальность. Она жена и мать, и ей пора вставать и готовить завтрак Артуру: яичницу, колбаски и гренки, — да пошустрее. Это позже она вызовет матушкиного домового эльфа, но первый прием пищи всегда был на Молли: потому что самолюбие Артура — вещь до смешного хрупкая, оно не выносит напоминаний о сословной разнице между ним и супругой…

Для Артура супруга и есть домовой эльф.

Раньше Молли готовила еще и на детей — но в последнее время «Нора» совсем опустела, и, как вода заполняет свободное пространство, на нее нахлынули мучительные сны, в которых Мелинда становилась прежней… Какое-то время она даже пила зелье сна без сновидений, но потом перестала: лучше пять минут незамутненной радости с горьким послевкусием, чем серое и унылое ничто.

Ее семеро детей разъехались кто куда: в Египет, в Румынию и в Шотландию, — а на память оставили матери ее собственное тело. Зеркало бессовестно врало, позволяя поверить, что все не так уж плохо, но Молли прекрасно знала, что зеркалам веры нет: она кажется привлекательной и подтянутой лишь себе, потому что в отражении видит не столько Молли Уизли, сколько девицу Прюэтт… ту Мелинду, которую наперебой приглашали на танцы, Мелинду, которой посвящали стихи, Мелинду, у которой не было ни морщинок у глаз, ни тусклого цвета кожи, ни потухшего взгляда…

Портновская лента была куда честнее. Она беспристрастно подтверждала подозрения Молли: ну вот и очередное прибавление в талии. Откуда бы, если она почти ничего не ест — нет аппетита, и уже давно? Видно, тело привыкло запасаться впрок на случай очередного прибавления в семействе: шутка ли, семь беременностей всего за десять с хвостиком лет… Тело пострадало и помаялось, а затем освоилось и приспособилось — и навсегда взяло безалаберную хозяйку в заложники, заперло в удушающей клетке из костей и плоти.

Молли положила руки на талию и вздохнула: а ведь было время, когда пальцы почти сходились. Конечно, не ее собственные — у Мелинды всегда были маленькие ладони, — но чужие, широкие и сильные, обхватывавшие во время танца, приподнимавшие над землей, кружившие и державшие на удивление крепко и уверенно, так, что перехватывало дух…

Она перекинула косу через плечо и прищурилась: а ведь седых волос снова прибавилось. Скоро придется их маскировать — впрочем, есть ли смысл? Артур давным-давно не смотрел на нее как на женщину, и одна часть Молли, рациональная и взвешенная, этому очень радовалась — однако другая, маленький осколочек прежней Мелинды, горячо негодовала и считала личным афронтом. Было время, когда никто не смел пренебречь мисс Прюэтт… Было — и давно прошло, потому что они с матушкой погнались за журавлем в небе и упустили всех синиц, всех до единой.

Все-таки стоило отказаться, с ожесточением подумала Молли, садясь на кровать, а затем и вовсе ложась, потому что от мысли о том, чтобы спуститься вниз и снова надеть фартук, внутри все сжималось. Нужно было сказать твердое «нет»…

Вот только ей было всего семнадцать, и ее воспитывали, заранее приучая к грядущей судьбе, — так кто кинет камень первым, осуждая слабохарактерность Мелинды и ее неспособность взбунтоваться?

Когда она попала в эти силки? Молли уже и не помнила. Возможно, так было всегда: ощущение отличности от братьев, своего превосходства, сопричастия к тайному и могущественному миру, куда мужчинам хода нет — по праву рождения и по праву крови…

«Ты не только Прюэтт, моя дорогая, — шептала матушка, расчесывая дочери косы, пока маленькая Мелинда пила горячее какао и болтала ногами, не доставая до пола. — В первую очередь, ты — Блэк. Кровь куда важнее имени, а в тебе течет и моя кровь тоже. Твои братья были рождены, чтобы продолжить род своего отца, но у тебя… у тебя совсем другое предназначение. Ты — моя наследница, и точка. Запомни это хорошенько, милая. Запомни это накрепко».

И Мелинда запоминала — как тут было забыть, если это повторялось изо дня в день, как таинственный ритуал, полный смутного и дразнящего обещания? Каждый вечер перед сном, с раннего детства и до отъезда в школу: тонкие свечи, бросающие на стены изломанные тени, чашка какао в руках, старинный гребень, порхающий в руках матушки, и сладкий яд, льющийся в уши — сперва загадочный, а затем обретающий смысл и пускающий корни все глубже и глубже, и в итоге уже не ясно, чьи слова звучат в голове на самом деле: Лукреции или ее славной и такой послушной дочери…

«Ты Блэк, душа моя, а не Прюэтт. И ты станешь матерью нашего обещанного принца. Твой путь, дорогая, — это тернии, ведущие к блеску славы, и на нем придется проявить мудрость и терпение. Ты ведь сумеешь, правда? Ты ведь не подведешь меня?»

Мелинда кивала, болтала ногами, дула на какао и смотрела в окно, где плавало ее отражение, искаженное и расплывчатое, словно утопленница, глядящая из-под толщи воды. Очень похожее на Владычицу Озера⁽¹⁾ — именно Нимуэ была любимой героиней Мелинды, но матушка, заслышав это, болезненно морщилась.

«Ты станешь не неудачницей на страже меча, а новой леди Игрейн⁽²⁾, дорогая, — с нажимом в голосе повторяла Лукреция. — Ты станешь матерью великого мага — такого, какие не рождались сотни лет… Немного чести в том, чтобы сидеть в луже и хранить чужую вещь, а потом снова кануть в глубину. Нет, твоя роль будет намного почетнее…»

Мелинда выросла на этих рассказах: Мерлин и его бравый воспитанник, Артур, — сын новоиспеченной вдовы от короля-убийцы, короля-обманщика⁽³⁾…

«Бедная леди Игрейн до конца не понимала, в чем состоит величие ее призвания, — увещевала матушка, ловя взгляд дочери в оконном отражении. — У тебя все будет иначе: ты с самого начала будешь управлять событиями. Послушай очень внимательно: однажды ты выйдешь замуж за совсем другого Артура, и ваш совместный сын будет давно обещанным принцем…»

Каждый год Лукреция показывала Мелинде новый портретик — изображенный мальчишка рос и менялся, вытягивался и раздавался в плечах, однако неизменным оставался взгляд, углями горевший из-под темно-рыжих бровей. Жадный, ненасытный взгляд человека, которому всегда и всего мало.

«Это даже хорошо, — в открытую любовалась Артуром Лукреция, а Мелинда морщилась, отодвигая портрет подальше: вредный мальчишка с королевским именем ей не больно-то нравился. — Кровь не обманешь, вот она и сказывается. Я видела старших сыновей Цедреллы, всех шестерых: ни рыба ни мясо, как на подбор снулые и скучные, точь-в-точь выводок флоббер-червей… Артур хотя бы оправдывает свое имя: в нем пылает наш огонь, пускай и с небольшим изъяном…»

«Но он же один из Уизли, — жаловалась Мелинда, и матушка поджимала губы и дергала за волосы особенно сильно. — Он же Предатель крови…»

«Никак иначе не выходило, — вздыхала Лукреция и снова бралась за гребень. — Дважды семь — так указала прорицательница, дополнившая старое пророчество. К сожалению, мало какая семья, кроме нашей, может похвастаться такой плодовитостью… Так что нам с Эллой пришлось пойти на жертвы. Моя кузина выполнила свою часть — а теперь и ты, душа моя, выполнишь свою…»

Подарки, похвалы и снова бесконечные рассказы, сплетавшиеся, как змеи в брачном танце: о Блэках и о древнем предсказании, о прежних великих магах, о леди Игрейн и короле Артуре… о ком угодно, но только не о Прюэттах.

«Ты вовсе не Прюэтт, Мелинда, ты ведь не забыла? Оставь вопросы наследования братьям — они кровь от крови и плоть от плоти своего отца. Пускай Гидеон становится главой семьи, а Фабиан — его правой рукой, мечом и щитом… в конце концов, оба склонят головы перед тобой и твоим сыном — как и все прочие. Абсолютно все до единого».

И Мелинда, хоть и любила братьев, привыкла поглядывать на близнецов свысока и неуклонно держать дистанцию…

«Видишь ли, дорогая, это мир мужчин, — начала твердить Лукреция, когда дочь немного подросла. — Я родилась первой, но оказалась девочкой, и потому все досталось моему младшему брату. Таковы законы, по которым мы вынуждены существовать — законы подлые и несправедливые. Можно ненавидеть статус-кво и положить всю жизнь на то, чтобы его изменить, — а можно обрести иную, мягкую и незаметную власть на изнанке, в мире женщин. Союзы там заключаются за чашечкой чая и со стороны могут показаться незначительными, но это вовсе не так. Твой отец близорук, как и все мужчины: имя для него значит больше крови, он не отдаст дочь за одного из Уизли — а потому мы будем держать наши планы в секрете. Поклянись мне молчать — сейчас и впредь».

И Мелинда послушно клялась: матушке было виднее, они ведь были заодно, вдвоем против целого мира — в том числе, против родного отца и братьев… Хрупкие и одинокие женщины в мире, созданном для мужчин.

Уже накануне поступления в Хогвартс Лукреция велела дочери:

«Не спеши заводить с женихом знакомство — в этом возрасте мальчишкам не до девочек, у них в голове еще гуляет ветер. Пускай себе играет в плюй-камни и проходит отборочные в команду по квиддичу. Мы подождем, пока Артур не заинтересуется противоположным полом. Вот увидишь: придет срок, когда он осмотрится по сторонам и заметит тебя сам — и лишь тогда мы сделаем ответный ход».

«Но почему нельзя рассказать ему о помолвке?» — удивлялась Мелинда.

«Цедрелла подробно описала характер сына, — качала головой Лукреция. — Артур горяч, упрям и своеволен. Это хороший знак, так сказывается наша кровь — но стоит ему заподозрить, что все устроено заранее и угодно Цедрелле, как он откажется просто из чувства противоречия. Нет, дорогая, тебе придется действовать исподволь — конечно, не сейчас, а намного, намного позже. Пока что постарайся изучить жениха, узнать, что Артур любит и что ненавидит… Я дам знать, когда настанет нужный момент».

И Мелинда жила своей жизнью: училась, дружила и влюблялась — в кого угодно, кроме собственного нареченного. Ничего такого: лишний танец, робкие взгляды, букеты цветов и стихи, посвященные волосам, «как осенние листья», и глазам, «как хрустальные родники»…

«Это даже хорошо, душа моя, — подумав, соглашалась матушка. — Если мы с Эллой хоть что-нибудь понимаем, нам это даже на руку — для Артура нет слаще победы, чем над превосходящим противником. Так что танцуй, дорогая, танцуй и веселись, сияй недостижимой звездой на небосклоне — и пускай мальчишка не сводит с тебя глаз».

И Мелинда послушно сияла. И Артур действительно следил за ней взглядом — неотступно и жадно. Ей это очень льстило — а еще то, что сама Мелинда, зная о происходящем куда больше Уизли, дергала жениха за невидимые ниточки. Ну надо же как приятно…

«Вот видишь, — улыбалась матушка, — ты наконец-то начинаешь все понимать. Осталось уже недолго — Элла убеждена, что Артур от тебя без ума. Запомни, Мелинда: нам нужны семеро. Сыновья или дочери — неважно, лишь бы их было семеро. Помимо этого, тебе нужно будет хорошо воспитать младшего ребенка, сделать все, чтобы он по-настоящему к тебе привязался. Не жалей для него ни сил, ни времени, ни денег — мы с Цедреллой оставим щедрое наследство. Основную сумму получишь, когда наш обещанный принц пойдет в школу, но и до того не останешься в обиде. Главное: не говори об этом Артуру — к сожалению, он из тех, кого унижает финансовая независимость супруги…»

Лукреция помолчала, а затем отложила гребень, встала и подошла к окну, повернувшись к дочери спиной. Мелинда отлично помнила тот далекий день, сверкавший багрянцем и золотом, ослеплявший голубизной неба — был шестой курс, и она как раз вернулась на осенние каникулы… И спину матери, вытянутую и напряженную, словно струна, она помнила тоже и то, как гулко стучало собственное сердце — неужели Лукреция передумала? Неужели они отступят?..

«Пора приниматься за дело, душа моя, — наконец глухо сказала мать. — Запомни: Артур должен думать, что ты без памяти влюблена. Конечно, придется совершить побег — отец никогда не даст согласия на этот брак, — но ты будешь не одинока, мы с Эллой поможем во всем. Ты умница, дорогая, и сделаешь все как надо…»

И Мелинда сделала.

А теперь, вот уже несколько лет кряду, пыталась уяснить, стоила ли рискованная игра свеч. Ее седьмой ребенок, чудесная Джиневра, росла талантливой и умной, яркой девочкой — но пока что так и не проявила особенного дара. Дважды семь — условие было соблюдено в точности, так в чем же дело?

Молли безумно устала.

Сперва все казалось увлекательной игрой: ей нравилось водить Артура за нос и очаровывать жениха, позволяя думать, что инициатива исходит от него самого. Мелинда чувствовала над ним сладкую власть, в ее груди скрывалось знание, недоступное Артуру, — и это ощущение пьянило и придавало сил. Она научилась играть на Уизли, как на музыкальном инструменте — расстроенном и фальшивом, но в умелых руках звучавшем вполне пристойно. Подладилась под Артура, спрятала настоящий характер глубоко внутрь себя, вылепила душку Молли почти с нуля: кудряшки и вязаные свитерки, плиссированные юбки и ничего не значащий щебет. Его, Артура, личный идеал — милая Моллипусечка, глядевшая на него глазами, полными слепого обожания, так, как не смотрел никто, кроме нее и родной матери. Седьмой сын небогатого семейства, он купался в этом теплом и ласковом море безусловной любви и жадно требовал все больше, и больше, и больше, и больше…

И Рон уродился точно таким же, устало подумала Молли. Весь в отца — ненасытный, как проклятый водоворот…

Она раздувала пламя амбиций жениха, улещивала его самолюбие, стала колонной, подпиравшей самооценку и уверенность в себе. Особенно Артуру льстило то, что ради него Молли сбежала из дома, пожертвовав буквально всем: положением в обществе, наследством и отношениями с семьей… За это Мелинда втайне его презирала.

Она научилась готовить, хотя прежде никогда не стояла у плиты; научилась вязать, вышивать и делать еще тысячу разных дел, к которым совсем не лежала душа. И спать с ним тоже научилась — это оказалось не сложно, если точно понять, что ему нравится.

Он был не так уж и плох, этот Артур Септимус Уизли, — к тому же, Молли давно привыкла к мысли о браке с ним… Первые лет десять все шло как нельзя лучше, и ей даже нравилась эта роль в пьесе, написанной специально для нее, — но все приедается, вот и Молли приелось. Она честно выполнила свою часть сделки и желала сойти с подмостков — так где же обещанная награда?

С каждым годом, с каждым днем, утекавшим мимо, Молли все острее чувствовала накопившееся раздражение, становилась все беспокойнее, теряла последние крохи терпения — так вода напирает на плотину, давит и ищет выход. Она никогда не любила Артура, но постепенно начала остро презирать его, ненавидеть в муже совершенно все: и увлечение маггловскими штучками, и малооплачиваемую работу, и дрянной характер. А существование его молчаливых и скучных братьей, этих шестерых тихонь и подкаблучников, лишь все усугубляло: с каждым было бы легче ужиться, да вот Молли достался именно этот, седьмой, — самый непрошибаемый…

Она сама не заметила, как начала показывать себя настоящую: сперва самым краешком, затем все чаще и чаще, — пока однажды они с Артуром не поссорились впервые за все годы брака. Муж хлопнул дверью, уходя к безотказному братцу Билиусу, а Мелинда выдохнула и, наконец оставшись одна (Джинни не в счет), посвятила весь день себе: понежилась в ванне, прочла не глупый дамский романчик, а солидный исторический детектив… еще она хотела надеть что-то из прежнего гардероба, что угодно, кроме ненавистных вязаных свитеров. Именно тогда и настигло понимание цены: ни одно платье не налезло…

«Я тебя не узнаю, — злился Артур, полыхая глазами и брезгливо морща нос. — Где та девушка, на которой я когда-то женился? Где моя Молли?»

Она никогда не существовала, хотелось сказать Мелинде, но она вовремя прикусывала язык.

«Хватит баловать Джинни, она совсем не приспособлена к жизни!» — громыхал Артур, а Мелинда улыбалась, кивала — и продолжала растить своего чудесного ребенка так, как считала нужным. Великим волшебницам положено смотреть на других свысока — просто талант Джиневры не успел проявиться, но рано или поздно это обязательно случится. Джинни — любимая и ласковая мамина дочка, и даже второе имя у нее было по матери — правда, не «Мелинда», а «Молли». Так настоял Артур, ему не нравилось вспоминать о происхождении жены…

Последней каплей стало наследство, наконец-то полученное от матери и свекрови, — теперь оно не выходило из головы. С такими деньгами она могла бы начать новую жизнь в любой стране — забрать Джинни и «уехать на воды», чтобы потом, когда ее девочка обретет силу и окрепнет, триумфально вернуться в Британию… или не вернуться уже никогда — мир так велик…

Однако дочь не вернулась на пасхальные каникулы — буквально за неделю до них написала сумбурное письмо: что-то о новом друге и о том, что одиночество, о котором Мелинда слышала впервые, немного отступило… Молли строго допросила Рона, но тот ничего не прояснил: сидел, сгорбившись на стуле, отделывался общими фразочками и то и дело косился на входную дверь… Воистину вылитый отец.

— Мама? — услышав голос сына из-за закрытой двери, Молли поджала губы и прикрыла глаза. Ну что там еще? Она смертельно устала… — Мама, я к Лавгудам, хорошо?

— Иди, — помедлив, глухо отозвалась Молли.

Она уже заметила, что Рон целыми днями пропадал у соседей — и была даже рада, Ксенофилиус ни за что на свете не обидел бы ребенка. Конечно, Луна выросла со странностями, скажем прямо, однако девчонка явно нравилась Рону, а на безрыбье… Молли не собиралась запрещать их дружбу — для нее было облегчением знать, что о сыне кто-нибудь позаботится. Она вовсе не желала Рону зла.

Молли просто совсем его не любила.

Примечания:

PayPal, чтобы скрасить мои суровые будни: ossaya.art@gmail.com

Карта для тех же целей: 2200700436248404

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

Я очень благодарна за помощь с главой моим терпеливым и талантливым бетам.

Также отдельное спасибо Irina Zimno, Astra, Мерзкий Гусь и miiiiiss. Дамы, благодаря вам глава стала намного лучше.

(Если вы помогли мне с этой главой, но я вас не упомянула — пожалуйста, дайте знать, я обязательно это исправлю.)

Руфус Скримджер: https://ibb.co/PjKbpzD

Корнелиус Фадж: https://ibb.co/mbrk1Xr

Плакат из параллельной реальности, где магБритания все-таки оценила потенциал Люция по достоинству (автор — Миледи V): https://ibb.co/GQc8QjG

1) Хранительница Экскалибура в артуровском цикле

Вернуться к тексту

2) Мать короля Артура

Вернуться к тексту

3) «Согласно британским мифам, [король] Утер до безумия полюбил прелестную Игрэйн, супругу герцога Горлойса. Волшебник Мерлин предложил Утеру свою помощь. Король сможет провести ночь с Игрэйн при условии, что отдаст Мерлину на воспитание родившегося ребёнка. Утер согласился и приняв с помощью магии Мерлина облик герцога Горлойса, овладел Игрэйн, после чего и родился будущий владыка Камелота король Артур. Вскоре Утер в сражении у замка Тинтагиль убил Горлойса и женился на герцогине Игрэйн, а младенца Артура согласно договору отдал магу Мерлину».

Вернуться к тексту

Примечания:

Мой реал нынче несколько напряжен, и мне нужно отдохнуть и набраться сил.

Потому следующая глава выйдет позже обычного, 1 мая.

Отдельно хочу отметить, что по количеству страниц третий том уже равен примерно половине первого или второго тома.

Я считаю, это успех ?

Надеюсь на ваше понимание и поддержку ?

— Ты вообще как после вчерашнего? Крепок и могуч, как баобаб посреди саванны? Ну или что там растет в вашей Африке…

Кингсли дружелюбно улыбнулся Крису и позволил хлопнуть себя по плечу, не дрогнув под медвежьим напором Олливандера, — тот никогда не соизмерял силу, а то и специально прилагал ее, прикрываясь мнимой неуклюжестью.

Вообще-то, как и всегда после попоек в аврорате, Кингу приходилось несладко: голова трещала, нещадно мутило, а мысли прыскали во все стороны, — однако он упрямо удерживал на лице добродушное и безмятежное выражение. В разговоре коллеги и приятели звали эту маску «завидным спокойствием», а за глаза — «мордой кирпичом». Его личная безотказная броня.

У Кингсли Шеклболта всегда и все в порядке, пора бы привыкнуть и отвязаться от меня, с досадой подумал он. Кинг наполовину смирился с тем, что проверки на прочность будут продолжаться до того самого дня, когда он наконец признает поражение и поджав хвост покинет Британию. Одно время он всерьез раздумывал над тем, чтобы действительно уехать или сбежать от реальности еще дальше — туда, где его точно никто и никогда не достанет… Однако не теперь.

Олливандер сочувственно кивал и по своей дурацкой привычке сминал руками предметы, ехидно щурился и громогласно смеялся, запрокидывая голову, а в ушах Кинга звучал надтреснутый, сиплый голос деда:

«Твой папаша заигрался в рыцаря без страха и упрека. Когда вырастешь, мальчик, обязательно спроси с батюшки за прекраснодушие: отныне у тебя всего два пути. Или прямо сейчас, причем раз и навсегда, откажешься соперничать с другими — или все-таки не утерпишь, но тогда будь готов идти до конца и во всем превосходить остальных. Запомни, несчастный ребенок: там, где другому помогут подняться, с тобой утруждаться не станут — добьют лежачим».

Дед всегда звал его «мальчиком» — но никогда «внуком» и никогда по имени, которое дала Кингсли прекрасная и веселая, но поверхностная мать.

«У этой девицы плебейский вкус, а у моего сына — ни грана мозгов, раз он сподобился дать нашу фамилию, а имя не сменил, оставил как есть», — кряхтел дед поверх дымившей трубки и зорко посматривал на Кингсли. При этом он поворачивался то левым глазом, то правым, и прищуривал другой — словно если видел внука только одним глазом, тот выглядел менее чуждо.

«Довольно, — цедил папа сквозь зубы, а затем улыбался Кингу как можно более тепло и подбадривающе. — Ну зачем вы так? Разве есть разница?»

А оставшись с дедом наедине, отослав сына играть в огромных и пустых комнатах почти незнакомого Шеклболт-холла, шипел (Кинг прекрасно все слышал, потому что еще тогда умел подкрадываться бесшумно, не хуже кота):

«Ну вот какая разница, что там за имя? Его происхождение и так понятно с первого взгляда. Можно подумать, этот секрет можно скрыть…»

«А что, скажешь, нельзя?! — взрывался дед и тут же начинал кашлять и бить себя по груди с такой силой, словно пытался проломить ребра. — Десять лет ты как-то умудрялся! Все придумано задолго до нас, да вот тебе, Кадмус, между ног натерло благородство! И не надо, не надо кривить морду! У тебя она и так не ахти — только эта однодневка и польстилась, тьфу ты…»

Он яростно пыхтел трубкой, и клубы дыма вились змеями и поднимались к высокому потолку. Они делали деда похожим на медиума, смазывали выражение сурового лица.

«Оставайся мальчишка Роджерсом, как его взбалмошная мамаша, я не сказал бы ни слова против: мало ли таких, неприкаянных, без году неделя в нашем мире? Ты мог бы его обеспечить, нанять гувернера и навещать по выходным… Для него так было бы лучше. Но ты…»

Дед сокрушенно качал головой и коротко, яростно тыкал в сына трубкой.

«Ты думал не о мальчике, а о своей больной совести: с барского плеча дал байстрюку фамилию, а затем приволок в мэнор, как беспородного щенка в корзинке. Теперь это не приблуда из-за Барьера. Официально это один из нас, и зовут молодого Шеклболта ни много ни мало, а, Мордред дери через колено, Кингсли! Ну чем не собачья кличка? Кингсли Шеклболт! На моей памяти смешнее звучало только "Гаррик Олливандер", вот только матушка Олли ходила с кольцом на пальце, и морда у него была нужного цвета… а по твоему отпрыску за версту видно — Шеклболт у нас контрафактный!.. Для тебя, наследничек, разжую особо. Вместе взятые, его имя, фамилия и цвет кожи криком кричат: "бастард"! "Ублюдок" кричат, это ты понимаешь, дубина?!»

Хриплый голос деда срывался на сип, и он фыркал, доставал изо рта трубку, крутил в руках, а затем упрямо совал обратно и прикусывал черенок не по-стариковски крепкими желтоватыми зубами.

«Выбирайте выражения», — опасно подбирался папа, меряясь со своим отцом взглядами, и тот ненадолго отступал — как он говорил, «ретировался на заранее заданные позиции».

«Я-то выберу, а вот как ты станешь защищать его от нападок в Хоге? Дети злы и жестоки, а мальчик и наша Элли попадут на один курс — и хорошо бы не на тот же факультет. Думаешь, никто не поймет, как это у брата и сестры Шеклболт один возраст, но разная масть? Станешь бегать по Хогу и грозить всем страшными карами? Ах-ох, детишки, не зовите моего ублюдка ублюдком, а не то… не то что? Ну давай, усложни мальчишке жизнь еще больше, вылепи из него сладкого папенькиного сыночка! Из вас, высокоморальные мои, не родители вышли, а настоящая чума!»

Дед ворчал и ворчал, для виду шумно копаясь в бумагах, но его зоркие глаза неотступно следили за сыном, улавливая каждое движение. Он похож на старого и вредного ястреба, злобного такого, с седым хохолком, думал Кингсли, стараясь не шевелиться, чтобы не заметили из глубины кабинета.

«Добренькие, да? — продолжал дед, и его злая усмешка походила на оскал. — Великое чувство с вами приключилось? Ну хорошо, допустим… но при чем тут плод любви? Жил бы мальчик Кингсли за океаном, и ни одна скотина бы его не попрекнула… Ах да, у нас новое обострение блажи: твоей богемной барышне наскучило материнство, а в тебе взыграло благородство. Признал сына? Приволок жене подарочек? Теперь за твой приступ раскаяния будет платить сам мальчишка. Чего ты ожидал, Кадмус, — трогательного воссоединения семьи? Что Илейн примет его как родного? Что Элеонора обрадуется старшему брату-бастарду? Взял — и изгадил ребенку жизнь, обеспечил косые взгляды до самого гроба. Магглу с палочкой было бы непросто, кто спорит — да только бастарду Шеклболту придется куда сложнее. Любой дурак сумеет ткнуть в эту рану и всласть в ней поковыряться — ну чем это лучше непыльного житья Кингсли Роджерса?»

«Он мой родной сын и имеет полное право на мою фамилию, — с болью говорил отец, но взгляд отводил — Кинг прекрасно видел это через щелку в двери. — Раз я не могу дать большего, того, чего он заслуживает на самом деле, по праву крови, как мой первенец…»

«А вот не можешь, — криво усмехался дед и нарочно громко, с каким-то затаенным наслаждением, стучал массивным яшмовым пресс-папье, словно представлял вместо стопки бумаги голову наследника. — Не хватало плеснуть масла в огонь! Селвины и так требуют виру за оскорбление, Илейн просит полюбовный развод, а Элли желает покинуть семью вместе с матерью… и я ничего не могу поделать! Ну не под Империо же их брать — невестку с родной-то внучкой! Я бы упал обеим в ноги, да что это даст…»

«А вы прикажите внучке остаться, — безразлично советовал папа и криво усмехался: — Элеонора не посмеет вас ослушаться. Вы же глава семьи, вам не впервой ломать окружающих… Привычка всяко имеется».

«А что, еще лет десять назад я бы приказал, — вздыхал дед, игнорируя насмешку, и снова стучал пресс-папье, но уже тише. — Так бы приказал, только стены бы дрожали! Да только насильно мил не будешь, тебе ли не знать? Ну удержу я Элли свой волей, и что это даст? Так есть хотя бы ма-а-ахонький шанс на то, что когда-нибудь она вернется… если сейчас запру ее в золотой клетке — пожну только ненависть».

Голос деда падал до хриплого, натужного шепота, и глухая боль в нем обжигала, словно кислота:

«Видишь, подлец, до чего ты довел собственную семью? Моя славная девочка не желает оставаться одной из нас, не желает носить эту фамилию — своим демаршем ты оскорбил Илейн, а Элли слишком любит мать… Теперь моя единственная внучка станет Элеонорой Селвин, тьфу ты, пропасть, стыд-то какой!.. Впрочем, Мерлин с ней, с фамилией, лишь бы счастлива была, моя черничка… но невестка может увезти ее во Францию. Что я стану делать, если Илейн заберет дочку за пролив, отдаст учиться в Шармбатон, а потом найдет себе зятя-жабоеда? Когда я увижу внучку в следующий раз — на собственных похоронах, всю с головы до ног офранцуженную?»

«Элеонора в вас души не чает, — сухо говорил папа и отвлеченно глядел куда-то в потолок. — Никуда она от вас не денется, скажете тоже».

Дед отмахивался и грыз зубами трубку с такой отчаянной и бессильной злостью, словно пытался вконец ее перекусить.

«Илейн — женщина гордая и злопамятная, а ты умудрился ударить по самому больному месту. Ты ведь знаешь, как она мечтала родить второго сына, как убивалась по Эдуарду, светлая ему память… и надо же было притащить ей под нос побочного мальчишку — как назло, здорового и мордатого! Нет, Илейн обязательно настроит дочку против тебя лично, да и против всех Шеклболтов заодно… Не будет у меня больше кукольных чаепитий…»

Дед затихал, а потом взрывался совершенно неожиданно, и его голос звучал набатом:

«Так что даже не думай, что сможешь праздновать на руинах моей спокойной старости! Ты женишься снова и подаришь мне законного внука — ну или внучку, а лучше нескольких. Этот твой мальчик станет наследником только через мой труп, а я еще очень бодр!»

«Сколько бы детей у меня ни было, все достанется именно Кингсли», — стоял на своем отец, а дед презрительно щурился и подкручивал седой ус.

«Сначала переживи меня, резвый ты мой, — приторно улыбался он и внезапно гаркал: — Мальчик, если много подслушивать, уши могут отсохнуть, им такое напряжение вредно!»

Сперва Кинг не понимал, что происходит и отчего папа и дед так спорят: ему, выросшему в маггловской части Нью-Йорка, была совершенно чужда вся эта заплесневелая драма. Ну да, родители не состояли в браке, подумаешь! Ну да, они принадлежали к разным расам, ну и что? В родном городе на Кингсли никто и никогда не смотрел косо, и он не мог взять в толк, почему в магической Британии все будет иначе.

Понимание приходило постепенно и неуклонно, но достигло пика на первом курсе Хогвартса, куда он отправился после полугода одинокого скитания по опустевшему и неуютному Шеклболт-холлу. Оказалось, это вовсе не шутки и не игра: двусмысленное положение не позволяло Кингсли найти подходящую компанию, как он ни старался — для всех подряд неучтенный Шеклболт оказался чужим.

Потомки Священных Двадцати Восьми семей, к числу которых он принадлежал номинально, видели в темнокожем мальчике с маггловским именем в первую очередь бастарда, позор деда и отца, выскочку, на котором дорогие вещи смотрелись, как на корове седло. Чистокровные из волшебных семей попроще относились к Кингу с подчеркнутым уважением, но дружить не спешили — для них он был птицей слишком высокого полета, и при нем они чувствовали себя скованно. Ребята из-за Барьера с лету вычисляли в Кингсли золотого мальчика с устроенным будущим, сына, внука и правнука волшебников, и им просто не о чем было говорить: их ждала борьба за место под солнцем или возвращение к магглам, ну а Кинг…

И было бы полбеды, ограничивайся все только этим, но для британцев он оставался американцем, для белых — возмутительно темнокожим, а для темнокожих — почти что белым…

На долю Кингсли приходились такие же отщепенцы: полукровки, чистокровные особенно широких взглядов и пара-тройка детей из очень приличных маггловских семей. Не так уж и мало, но Кинг все равно расстраивался, остро чувствуя свою инаковость.

«Вот-вот, — вздыхал дед на первых в жизни Кингсли каникулах и, старательно не глядя в сторону внука, как бы невзначай подсовывал ему второй десерт. — Я говорил твоему папаше, мальчик, но Кадмус весь из себя умный и благородный, Кадмусу плевать на то, как на самом деле устроен мир… это все твоя матушка. Увлекла его фантазиями о свободе и равенстве — будто достаточно назвать черное белым, как все сразу согласятся!»

Он кряхтел и неожиданно виновато косился на внука.

«Это так, к слову пришлось… ты у нас, скорее, шоколадный, мда, точь-в-точь как этот кексик… Ты ешь, мальчик, ешь — тебе пригодится. Раз характером ты пошел в Шеклболтов и тихо сидеть не умеешь, придется соответствовать, такие дела… Конечно, никаким наследником тебе не бывать, можешь закатать губу обратно — но ты вроде бы парень умный и видишь то, что твой папаша видеть отказывается: ну не примут тебя в нашем кругу! Можешь извести на это кучу лет, выгрызть уважение зубами, сравняться с остальными и замереть в шатком равновесии, но это не жизнь, а вечное ожидание удара в спину — а тебе оно надо? Шепотки за спиной, взгляды со значением, бесконечные отказы невест? Да пошли они к Мордреду, эти худосочные невесты, правильно я говорю?»

Дед трепал Кингсли по волосам, будто случайно положив ладонь ему на макушку, и ворчал себе под нос, что шевелюра у внука больно непривычная, слишком курчавая, и пальцы в ней путаются…

«Ты пойдешь в аврорат, согласен? Испокон веков бастарды шли в солдаты, войне на происхождение плевать. Армии в Британии нынче нет, но есть авроры — и вот среди них ты, мальчик, станешь лучшим из лучших, тебе ясно? Выбьешься там в главные, чтобы больше ни одна скотина не посмела вывалять нашу фамилию в грязи. А на мечты папаши плюнь — лет через десять он тоже все поймет, до Кадмуса долго доходит…»

До отца и в самом деле дошло гораздо позже, вскоре после смерти деда, когда он сосватал Кингу очередную девицу, а ее семья ответила вежливым отказом — четвертым, пятым, шестым? Кингсли давно перестал считать. К тому моменту сам Кадмус был женат уже третьим браком, его новая супруга как раз находилась в тягости, а Кинг доучивался в аврорской академии и числился одним из лучших курсантов.

«Все-таки прав был старый пень, как в воду глядел, — отчаянно злился отец, меряя шагами кабинет, а сидевший в кресле Кингсли молча следил за ним взглядом и с легкой, светлой печалью вспоминал тот давний разговор. Действительно как в воду. — Не бывать тебе наследником — сожрут и костей не оставят… Прости, сын, я переоценил просвещенность магической Британии, будь она неладна».

«Ничего страшного не произошло. Вот увидишь, я сделаю блестящую карьеру — стану главой аврората, — спокойно и твердо пообещал отцу Кингсли. — У меня все будет в порядке».

Все и всегда.

«Я обязательно помогу, — кивнул отец и крепче сжал трость. — Пока я жив, мой мальчик, Шеклболты будут стоять за твоей спиной, можешь в этом не сомневаться».

Не то чтобы Кингсли и правда сомневался, но и расслабляться не спешил: Британию не на шутку лихорадило, гражданская война шла полным ходом, и он чувствовал, что это было отличное время, чтобы выковать судьбу своими руками. Выбор между Волдемортом и Дамблдором был легче легкого — полуподпольный Орден Феникса был особенно рад молодым аврорам и не смотрел на их происхождение. Кинг полагал, что после победы Дамблдор возвысит тех, кто сражался на его стороне, но крупно просчитался: после падения Волдеморта глава Ордена Феникса снова ушел в тень, и Кингсли понял, что подставлялся под авады за простое «спасибо».

Он с легким сердцем похоронил парамилитарное прошлое — по правде сказать, Кинга никогда не прельщала романтика тайных собраний, подпольных штаб-квартир, паролей и явок, — а затем сосредоточился на карьере в аврорате и быстро вырос в чине. Вскоре Кингсли стал частью крепко спаянной компании из таких же молодых и зубастых: в его приятелях числились Крис Олливандер, Таис Мэллори, а с некоторых пор даже глава аврората Руфус Скримджер. «Лишние дети хороших семей», — смеялся Кристофер, но выходило не очень-то весело.

Все они были как пауки в банке, но именно с Олливандером у Шеклболта сложились самые напряженные отношения: во многом похожие до мелочей, «заклятые друзья» отличались в паре принципиальных вещей. Кинг с самого рождения и по сей день оставался любимым ребенком, и для Кристофера его железная уверенность в поддержке отца была как соль на рану. В то же время Кингсли не мог простить Олливандеру службы в аврорате — перед единственным законным сыном были открыты все дороги в Британии, в том числе и Визенгамот… Зачем же он позарился на вотчину Кинга?

Их беспощадная конкуренция скрывалась под тонким слоем показного товарищества — и Кингсли никогда не был уверен, понимал ли Кристофер истинную природу их отношений. Сколько в его шутках было тяжеловесного юмора, а сколько — сознательного желания уколоть побольнее? Но было кое-что, что интересовало Шеклболта даже больше: знал ли Олливандер, что Руфус обещал свой прежний пост именно Кингсли, а вовсе не Кристоферу?

Он рано понял, что отец ошибался, а дед и Шекспир были правы: как вещь ни назови, ее суть неизменна — «роза пахнет розой», а предательство остается предательством. Какая разница, обошел его Олливандер случайно или подсидел совершенно осознанно? И тем не менее Кингсли не мог выбросить это из головы, будто отсутствие злого умысла хоть что-нибудь меняло…

«Видишь ли, дружище, — виновато разводил руками Скримджер и не думая извиняться. — Сейчас мне позарез нужен кто-то энергичный и темпераментный. С живым воображением, свежими идеями… Давай начистоту, Кинг: это не твои сильные стороны. Ты берешь другим: спокойствием, хладнокровием и последовательностью. Из тебя выйдет идеальный глава аврората для мирного времени».

«А у нас оно разве не мирное?» — улыбнулся тогда Кингсли — как всегда, мать его, спокойно и хладнокровно. Руфус ответил полной значения усмешкой и шутливо погрозил пальцем. Кинг не стал упорствовать: он и так представлял себе план Скримджера после выборов. Мирное время — птица пугливая, склонная вспархивать с ветки в самый неожиданный момент, а армии в магической Британии и правда нет…

«Твой срок еще придет, — на прощание пообещал Руфус и дружески потрепал Кингсли по плечу. — Вот увидишь».

Возможно, он смирился бы с поражением — в самом деле, какие его годы, к тому же, Кристоферу тоже потребуется заместитель — если бы не Таис.

«Слышала, тебя обошли, — вкрадчиво шепнула она на ухо после очередной совместной ночи. — Крис все-таки нашел, где именно лизнуть Руфусу, чтобы тому понравилось».

Лежавший на спине Кингсли ничего не сказал, но внутри все заныло, как от удара в солнечное сплетение: а ведь и правда нашел. И лизнул, не переломился. А проклятому Скримджеру настолько понравилось, что он отдал Олливандеру то, что обещал Кингу Шеклболту — старательному, упорному и, как выяснилось, недопустимо наивному.

«Победитель получает все, — мурлыкнула Тай и села на кровати, принялась одеваться: сперва один невесомый чулочек, затем другой. Пламя камина подсвечивало густые рыжие волосы, делая их похожими на лисий мех — так и тянет снова зарыться пальцами. — Таковы ваши правила игры, сам знаешь».

«Чьи это — ваши?» — неприятно удивился Кингсли, и она повернулась в пол-оборота и пояснила тем же дружелюбным тоном, каким Руфус сообщал, что аврору Шеклболту повышение не светит:

«Тех, кто живет по эту сторону Барьера, конечно. Так у вас заведено. Я давно это поняла, еще в Хоге: или жрешь ты, или жрут тебя, третьего не дано. Ты меня понимаешь, правда?»

Кингсли промолчал — он вообще открывал рот только по делу, — а Таис вздохнула и потянулась за сброшенной на пол юбкой-карандашом.

«В следующий раз у тебя?» — наконец спросил он, когда Тай уже застегивала на блузке бесконечный ряд мелких резных пуговичек.

«Следующего раза не будет, Кинг, — буднично сказала она и слегка качнула головой, словно сокрушаясь о нерасторопности любовника. — Я ведь все объяснила, да ты не понял: меня заводят победители, а не аутсайдеры».

И на следующий день улыбалась Олливандеру особенно призывно, а тот вовсю пользовался благосклонностью Мэллори: то мимолетно сжимал хрупкое плечико, то задерживал лапищи возле длинных и чутких пальчиков…

Кинг не выказал разочарования в вероломных «друзьях» ни словом, ни жестом — но с того момента принялся копать. Он искал любые зацепки, способные остановить чужой взлет к вершинам власти, и наконец нашел: хоть госпитализация отца и сыграла Крису на руку, он не утерпел и в узком мужском кругу хорошенько проехался по Малфоям и Паркинсонам — точнее, по сомнительной добродетели их супруг. И встречу в «Тупике алхимика» тоже упомянул, описал в красках, едва ли не разыграл как пантомиму — в отличие от немногословного Кинга, Крис был артистичным рассказчиком…

Идея зародилась одиноким вечером за бутылкой виски — второй или третьей? Она укоренилась во время очередной планерки, на которой Олливандер и Скримджер старательно дружили напоказ. Последние штрихи Кинг внес незадолго до сезона цветения нарциссов. Красивые цветы и красивая женщина — даже если ничего не выгорит, будет приятно ее порадовать…

По правде сказать, когда он отправлял леди Малфой первый анонимный подарок, у него не имелось особо хитроумного плана. К тому моменту Кинг настолько отчаялся барахтаться, что его тянуло сеять хаос ради хаоса, бессмысленно и беспощадно. Хотелось просто напоследок взбаламутить этот затхлый прудик — ну а если выйдет утопить Олливандера, это будет двойной удачей.

Кингсли Шеклболт скучен и предсказуем? Лишен воображения и мыслит по шаблону? Жалкий аутсайдер, у которого можно отнять что угодно, а он молча утрется и продолжит тянуть лямку, как его предки на плантациях? Ну что же, получите и распишитесь: план авантюрный и суматошный, для самого Кинга совершенно не характерный. Малфой еще в Хоге славился приступами ревности, и Кингсли надеялся, что, не будучи уверен в личности отправителя, Люциус примется бить по площадям и заденет Олливандера хотя бы краешком, на излете…

Нет худа без добра: когда в приступе особенного уныния, всерьез прикидывая, а не связать ли петлю покрепче, Кинг посвятил в тайну отца, тот сперва задумался, а потом улыбнулся так, как улыбался только сыну, тепло и одобрительно:

«Смело, глупо и совсем непохоже на моего осторожного и разумного мальчика… однако признаю, что свежо, неординарно и способно пощекотать нервишки. А главное: вполне в духе младшего Олливандера, тот склонен к широким жестам… Знаешь, сынок, я долго думал, кого можно стравить с Крисом, чтобы тот поменьше ухмылялся, но никак не мог определиться — ну а теперь есть прекрасный кандидат. Вот видишь, Кинг, отчаиваться рано: может, и на нашей улице будет праздник».

* * *

— С добрым утром, La Belle au bois dormant⁽¹⁾, — ехидно сказала бабушка, стоило Лаванде затрепетать ресницами и задышать самую чуточку глубже.

Венди с досадой фыркнула и открыла глаза: это была их давняя игра, и ей никогда не удавалось провести Тесс — та словно чуяла, когда внучка просыпалась и начинала притворяться. Лаванда села в постели, сладко потянулась, улыбнулась Терезе и отправилась умываться и причесываться; тем временем бабуля невозмутимо пила кофе в кресле, словно не замечая утренней суеты.

Наконец Венди села обратно на разобранную кровать, одернула пушистый васильковый халат и поджала под себя ноги: у нее была совсем маленькая комната и места для второго кресла не было. Тесс не глядя протянула внучке чашку с какао, и Лаванда пригубила точно так же, машинально, — это был их маленький ритуал. Игра в прятки за плотно сомкнутыми веками, затем быстрое умывание и, наконец, чашечка кофе для Терезы и какао для Венди под неторопливый, ленивый разговор: обмен впечатлениями, принятыми решениями и планами на будущее.

Тесс нравилось спрашивать мнение внучки обо всем на свете, причем вразнобой: о политике Министерства на запрет ковров-самолетов, об учебной программе и ее применении в реальной жизни, о ценах на новую модель метел, о тонкостях взаимоотношений на курсе и даже о событиях за Барьером. Лаванде никогда не удавалось предвидеть очередной вопрос и подготовиться заранее: приходилось импровизировать, выкручиваться на ходу, а то и вовсе уводить разговор в сторону. Тереза усмехалась, видя ее уловки насквозь, но не возражала, а порой и подначивала.

День медленно разгорался снаружи, и солнце заглядывало в окна сквозь ветви старого дуба, как ребенок глядит сквозь пальцы. Брат вряд ли проснулся, а вот родители наверняка встали и пили кофе в столовой, не мешая матриарху семьи общаться со своей любимицей. «У нас утренний прием в будуаре», — фыркала Тереза, когда мама сетовала, что семье следует завтракать вместе, и как-то так поворачивала голову, что казалось: они с Лавандой и впрямь секретничают не в крошечной бело-розовой спальне, а в настоящей дамской опочивальне — с расписными ширмами, шелковыми шпалерами и прочими безумными роскошествами… на которые у Браунов денег отродясь не бывало. А жаль.

— Пирог, — кивнула бабуля на тарелку и отвернулась к окну — задумалась, против обыкновения не спеша приступать к блиц-опросу. Солнечный луч путался в высоко уложенных волосах: Тереза рано поседела и то же самое могло ждать и Лаванду. Вон, виски отца совсем белые, а ведь ему всего-то чуть за сорок…

Венди поманила тарелку с пирогом пальцем, и та величаво поднялась над столиком и поплыла к ней, напоминая груженную специями каравеллу. Пирог оказался яблочным, с карамелью и ворохом миндальной стружки. Вкусный — страсть… правда слишком сладкий — миссис Бишем всегда перебарщивала с сахаром, и тот въедливо хрустел на зубах. Впрочем, от этого недостатка пирог казался только вкуснее — бабушка традиционно покупала выпечку у соседки и никогда не становилась к плите сама, даже чтобы угодить внучке…

В задумчивой тишине Лаванда допила какао, покончила с пирогом, отставила чашку и тарелку на прикроватную тумбочку и смиренно потупилась, искоса, из-под ресниц, поглядывая на бабулю: пронесет или нет?

— И чем же не угодил Кормак, хотелось бы знать, — наконец сказала Тесс, и Венди с досадой затеребила косу: ну вот, все-таки не пронесло. — Вместе ведь выбирали, и тебе он нравился… Ну в самом деле, Ванда, чем не жених? Хорош собой, неглуп, прекрасная семья со связями в аврорате и в Министерстве… но что-то изменилось, правда? И что за журавль такой мелькнул в небе, раз ты пренебрегла славной синичкой?

Венди не удержалась и закатила глаза. Никем она не пренебрегала, Кормак наверняка списал все на смущение… впрочем, Тереза знала внучку как облупленную и поняла ее холодность правильно: в последнее время Лаванду воротило от Маклаггена.

На смотре невест не тянуло ни танцевать, ни шутить, ни улыбаться. Венди честно оттарабанила заученные комплименты и в целом показала себя достойно, однако в глубине души признавала: можно было справиться намного лучше. Скажем прямо: вышло без огонька. На фоне конкуренток она все равно смотрелась выгодно, и подготовленное бабулей лазурное платье тоже сыграло свою роль, но ужин прошел как в тумане. Терезе пришлось вытаскивать все на себе: под конец вечера старшие Маклаггены были полностью очарованы если не самой мисс Браун, так ее старшей родственницей.

«Порода видна издалека, — выйдя на балкон, Лаванда уловила благодушный бас потенциального свекра — дом у Маклаггенов был что надо, и разговор велся этажом выше. — И воспитание явно классическое: с бонной, музицированием и тремя языками».

Тогда Лаванда почувствовала горючую смесь из гордости за бабулю (знай наших!), снисходительной насмешки над Маклаггенами (ну какие гувернантки, у Браунов не водилось на это денег) и глухого раздражения (а хотелось, чтобы водилось, и это зависело именно от успехов Венди)…

Потому, вернувшись в зал, она сама отыскала Кормака и остаток вечера от него не отходила. Тем не менее Лаванду постоянно что-то царапало, все-то ей было не по нраву. Маклагген оказался настоящей каланчой — пришлось постоянно задирать голову. Волосы у Кормака были слишком темными, а плечи — слишком широкими; да и говорил он в основном о своем блестящем будущем… К тому же, как Венди ни гнала эти мысли, внутри легко узнаваемый голос зудел про товар на витрине и про то, что для полного сходства с этим товаром Лаванде не хватает одной лишь ленточки…

Она пыталась представить дружбу впятером и с отчаянием понимала, что картинка не складывалась. Как ни крути, Маклагген никак не впишется в компанию: Драко обязательно даст волю ядовитому языку, а Кормак не тот человек, чтобы молча сносить обиду. Самой Венди придется поддержать жениха… и хорошо бы не влез Поттер, не то и до дуэли недалеко…

Ну как же все не вовремя! — разозлилась она. У Лаванды были такие чудесные планы на остаток года: страшные секреты и настоящая дружба, а еще увлекательные приключения, прямо как в книжках… Вот только вслух этого не скажешь: дурацкая прихоть, глупость чистой воды, совсем неподобающая умненькой девице Браун…

— Вижу, я права: что-то действительно изменилось, причем совсем недавно, — проницательно заметила Тесс, поправляя единственное тонкое колечко, лавровый венок, — иных украшений бабуля не признавала. — Ставлю любимую шляпу на то, что виноват золотой мальчик — и я сейчас не о Поттере. Я угадала?

Лаванда затеребила косу активнее, пытаясь скрыть вспышку раздражения: она привыкла всем делиться с бабулей и обычно их мнение совпадало. Единственным — и важным! — отличием было отношение к Драко: если остальных приятелей внучки Тесс одобряла, то Малфоя едва терпела и даже не пыталась это скрыть. Она даже по имени его никогда не звала: отделывалась фамилией или парой-тройкой метких прозвищ, а то и вовсе скупым местоимением, причем произносила его так, будто оно жгло губы.

— Так-так, — тем временем фыркнула бабуля и, прищурившись, потерла подбородок большим пальцем — собиралась с мыслями. — И чем же он растравил тебе душу? Может… хотя нет…

Лаванда вздохнула и все-таки рассказала о разговоре в поезде, пытаясь сместить акценты так, чтобы не признаваться в главном: идея с продолжением дружбы принадлежала вовсе не Драко. Тесс помолчала еще, а затем подняла на внучку глаза и недоверчиво спросила:

— Ванда, и ты согласилась? Что за ребячество?

Лаванда пристыженно прикусила губу, и бабуля покачала головой — но не раздраженно, а расстроенно и устало.

— Дружба, ну надо же, — медленно, со вкусом произнесла Тереза, балансируя на тонкой грани между неудовольствием и насмешливым восхищением, как умела она одна. — Ай-да Малфой, ай да молодец… Все-таки сбил тебя с толку! Вот уж кто умеет совмещать приятное с полезным. Его Высочеству стало скучно без Лаванды Браун, и он придумал, как подцепить тебя на крючок и снова устроиться с комфортом? Впрочем, Малфой — он Малфой и есть, но ты… ты, Ванда, меня удивляешь.

— Раньше ведь… — начала было Венди, но бабуля непререкаемо покачала головой.

— Я поддержала сближение с одним из Малфоев только потому, что видела выгоду для тебя, — веско сказала Тереза, откидываясь на спинку кресла. — И раз Маклагген встрепенулся и сделал первый шаг навстречу, расчет оказался верен. Однако теперь цель достигнута, и дальнейшая дружба с Поттером и его компанией не принесет ни капли пользы, один вред. Сама посуди: с Гарри вы разошлись на хорошей ноте, с Панси отношения и так ровные, ну а что касается Малфоя… От этого проклятого рода одни беды, Ванда. Чем дальше ты станешь держаться от их сладкоречивого мальчишки — тем лучше для тебя же.

Венди вроде бы и предвидела, что разговор закончится именно этим, но все равно почувствовала, как внутри острой льдинкой шевельнулось разочарование.

— Ты ведь уже поняла: придется выбирать, — заметила Тереза, бездумно потирая свое золотое колечко, — она всегда так делала, когда волновалась. — Его Высочество Малфой ни за что не поладит с Маклаггеном, можешь и не мечтать. Неужели близость к этой компании стоит обеспеченного будущего?

— Может, отложим смотрины хотя бы на годик? — все равно предложила Лаванда, почти не надеясь на согласие бабули. Тесс вздохнула, смешно наморщила нос и повернулась к забранному кружевными занавесками окну.

— Хотя бы на годик… Ванда, скажи честно: какая из меня вышла бабушка?

— Отличная, — обескураженно ответила та, вся подбираясь. Венди не просто любила Тесс — души в ней не чаяла: их объединяло глубокое сходство натур, позволявшее понимать друг друга с полуслова и создавшее крепкий союз из умудренной опытом женщины и смышленой девочки-подростка. Мама отчаянно ревновала к свекрови, но поделать ничего не могла: Венди с первого вдоха и поныне была копией Терезы.

«Она ведь моя дочь, а не ваша», — тихо жаловалась мама, когда думала, что маленькая Лаванда ничего не слышит и не понимает.

«Старший ребенок единственного сына, — беззлобно фыркала бабушка. — Ванда — моей крови, Браун до мозга костей. Как там сказано в твоей любимой книге: "ибо все первенцы — Мои"? Ну вот».

«Не кощунствуйте», — с укоризной просила мама, а бабуля только посмеивалась и под шумок утягивала лишний оладушек.

Этот разговор повторялся не раз и не два, и Лаванда его запомнила, но смысл сказанного уловила гораздо позже: Тесс нравилось дразнить невестку — богобоязненность талантливой чистокровной волшебницы ее одновременно раздражала и забавляла. Венди жалела маму, не способную дать отпор острой на язык свекрови, но в глубине души находилась полностью на стороне Терезы. С годами слепое обожание переродилось в осознанное восхищение, но одно осталось неизменным: их странная дружба, перебросившая между поколениями мостик взаимопонимания.

— И ты мне доверяешь? — продолжила бабушка, продолжая глядеть в окно. Невысокая и хрупкая, благодаря прямому развороту плеч и высоко поднятому подбородку она казалась сошедшей со старинной картины. Как-то раз Лаванда видела иллюстрации Зеркальной галереи Версаля — и Тесс смотрелась бы там как влитая.

— Конечно, — настороженно подтвердила Венди, не отрывая от нее взгляда. Еще бы не доверять: только Тереза могла понять и разделить смутное томление внучки. Мама была хорошей, но слишком мягкой и домашней, и папа был во всем под стать жене. Их интересовали будни магазина, воспитание сына и прочие радости и горести семьи среднего класса. Венди было бы ужасно скучно жить так изо дня в день, и она знала, что Тесс поддерживает ее амбиции: если кому из Браунов и по плечу тянуться к большему, так именно Лаванде.

«Не забивайте ей голову глупостями, — порой в сердцах просила мама. — Ну разве мы плохо живем? Все так живут, а то и хуже! Нужно испытывать благодарность за то, что имеешь, а не витать в облаках».

«Неплохо — еще не значит хорошо, — качала головой бабушка и насмешливо, нараспев продолжала: — Домик, садик, магазинчик… Разве сама не видишь: Ванде слишком тесно в вашем уютном прудике. Слава Мерлину, у нас растет акула, а не жалкая плотвичка!»

«Сама растет — или вы растите?» — поджимала губы мама и резче взмахивала палочкой, но надолго ее запала не хватало…

— Я рада, что ты по-прежнему видишь во мне союзника, — Тереза снова повернулась к внучке и поймала ее взгляд своими яркими голубыми глазами — точь-в-точь как у самой Венди. — Значит, что-то в этой жизни я сделала правильно… Мне казалось, я понимаю, чего ты хочешь от будущего, но ты растешь и меняешься. Порой я грешу тем, что вижу в тебе свое отражение — но ты другой человек, потому если решишь отказаться от нашего плана, я не буду настаивать. Однако запомни вот что, Ванда: ценой свободы является ответственность за принятые решения. Подросткам кажется, что впереди полно времени, но мир не стоит на месте: если сейчас не ухватишь удачу за хвост, пенять будет не на кого.

Лаванда хлопнула глазами раз и другой, пытаясь собраться с мыслями, — бабушка всегда умудрялась застать ее врасплох.

— Хоть я и замшелая старуха, но еще не все позабыла. В этом возрасте тянет на безумства, а думать о завтрашнем дне не хочется, — с беззлобной усмешкой продолжала Тереза. — К тому же, у вас подобралась славная компания, прекрасно тебя понимаю… Вот только есть одно «но», Ванда: каким бы демократичным и открытым ни казался Поттер, как бы тебя ни привечали Малфой и Паркинсон, вы родом из разных миров и условия игры у вас принципиально разные. Твои приятели могут жить сегодняшним днем — их светлое будущее устроят другие люди. К примеру, Гарри…

Бабуля едва заметно скривилась — так и не простила герою магической Британии того, что он пренебрег ее любимицей.

— Так вот, этого молодца ждет высший пост в стране — куда позже, конечно, но обязательно ждет. Его приведут туда за ручку, а тем временем согреют для него министерское кресло. Ну а Малфой и Панси Паркинсон…

Лаванда расстроенно кивнула: она и так все знала. Когда придет срок, послушный папин сын Драко женится на одобренной невесте и станет жить не тужить в сказочном Малфой-мэноре, который скромная девица Браун видела только в книжках. Будет заседать в Визенгамоте, мелькать на разворотах светской хроники, напропалую интриговать и вести семейный бизнес, совсем как папенька, а до него — дед, а до Абраксаса — бесчисленные поколения, мутившие в Британии воду еще при Вильгельме Завоевателе… Никакого сравнения с семьей самой Лаванды, осевшей на Островах буквально поколение назад.

— Все верно, Ванда. После выпуска верные друзья помашут ручкой, — печально подтвердила Тереза, осунувшись на глазах. В ее голосе звучала знакомая горькая нотка, всегда сопровождавшая такие разговоры. — Их семьи расстелют для наследников красную дорожку и для героя магической Британии тоже расстараются — по леди Блэк заметно, что Гарри ей нужен не только для красивых колдофото. А вот ты, моя дорогая…

Тереза взяла чашку, покрутила в руках, невидяще заглянула внутрь и отставила ее в сторону.

— Кто позаботится о тебе, детка, кроме тебя самой? Лаванде Браун не опереться ни на трастовый фонд, ни на щедрое наследство, ни на помощь родни, ни на громкое имя. Твои приятели с головой окунутся в чудный взрослый мир. Они будут перенимать дела, заводить полезные связи и пробовать себя в большой политике — а что будешь делать ты? — продолжила бабуля, и каждое слово отпечатывалось у Венди в уме, словно клеймо каленым железом. Правде не положено резать глаза — но у Лаванды они все равно пощипывали. — Как долго продлится ваша дружба во взрослой жизни — даже если вы не рассоритесь раньше, скажем, курсе на шестом, когда все подходящие партии будут заняты? О чем вы станете говорить после выпуска? Вспоминать Хогвартс быстро наскучит…

Тереза помолчала и добавила совсем тихо и сочувственно:

— Вот увидишь, Ванда: рано или поздно, но ваши пути разойдутся, и ты останешься лишь воспоминанием о шальной юности. Незадачливая школьная подружка, чье имя будет звучать только на очередную годовщину выпуска: а помните, была такая Лаванда Браун? Где же она нынче и чем занимается?

— И чем? — Венди почувствовала, что еще немного — и она разревется от пока не нанесенной, но неминуемой обиды.

— Скажи сама, — вкрадчиво предложила бабуля, допивая остывший кофе, а Лаванда не удержалась и все-таки хлюпнула носом. — Ванда, платок!

— Если не смогу удачно выйти замуж, придется устроиться к родителям в магазин, — пробурчала Венди, доставая платок из прикроватной тумбочки и пряча в него покрасневший нос — он всегда страдал от слез первым, становясь похожим на недозревшую сливу.

— Приход и расход, дебет и кредит… — скучающе перечислила бабуля. Она перебирала пальцами в воздухе, словно играла на невидимой арфе. — А еще вздорные покупатели с утра и до самой ночи: это вернуть, то упаковать, хочу такое же, но другое… Может, бывшие друзья и заглянут, купят мелочевку по старой памяти…

Лаванда скомкала в руке платок и крепко сжала зубы, очень ярко представив эту картину. Она сама с приклеенной к лицу услужливой улыбкой — и Малфой в поисках подарка невесте: шкатулки с речным жемчугом или красивого веера… А может, Панси или Гарри, желающие порадовать леди Блэк сюрпризом, ну или вся компания в полном составе.

Приятели станут мяться, совсем как сейчас, прятать глаза и подбирать слова, чтобы не задеть гордость Лаванды. Сама она будет улыбаться сквозь зубы, а проводив их, спрячется в подсобку, только ненадолго — чтобы не прозевать нового клиента…

— Ты возненавидишь магазин, — сочувственно кивнула Тереза, читая мысли внучки словно раскрытую книгу. — Захлебнешься собственным ядом — так случается, когда проживаешь чужую судьбу. Твоим родителям рутина дает ощущение безопасности, уверенности в завтрашнем дне… но мы обе знаем: тебе этого мало.

— Разве нет других вариантов? — с надеждой спросила Венди, хотя уже знала ответ. Тесс честно задумалась, и Лаванда была ей за это благодарна.

— Ты могла бы попросить Гарри о протекции… — с сомнением предположила бабушка. — Конечно, когда тот сам наберет обороты. Вот только кем он тебя устроит, Lavande? Личным секретарем министра Поттера: подавать кофе, встречать посетителей и вести календарь встреч?

Быть у школьного приятеля на посылках, день за днем наблюдая, как другие воплощают в жизнь ее собственные мечты, Лаванда не хотела — лучше и вправду тянуть лямку в магазине. С глаз долой — из сердца вон, и это правило применимо не только к людям, но и к амбициям…

— Конечно, можно сделать самостоятельную карьеру, — обстоятельно продолжила бабуля. Венди была знакома эта привычка: Тесс никогда не диктовала свою волю без объяснений. Вместо этого она подробно рассматривала спорный вопрос, пока согласие внучки не становилось неподдельным. — В современных реалиях карьера — отличный выбор, вот только чем ты можешь заняться, чтобы достичь высот? К чему у тебя лежит душа?

Венди и так знала: ни к чему. Не было в волшебном мире ни единой профессии, при мысли о которой у нее загорались бы глаза, а иначе в люди не выбиться: нужен или талант, или связи, а еще лучше — и то, и другое. В то же время Лаванду воротило от идеи таскаться на нелюбимую работу — причем куда сильнее, чем от плана стать миссис Кормак Маклагген. Или Оливер Вуд. И уж тем более…

— Взбивать подушки в Мунго? — продолжала раскладывать все по полочкам Тереза. — В тебе недостаточно жертвенности и сострадания, так что очень скоро ты возненавидишь и пациентов, и коллег. Перекладывать бумажки в Министерстве? Скучно, пыльно и однообразно; к тому же, ты слишком умна и любопытна. Инициатива без протекции там только во вред…

Бабуля снова потерла подбородок большим пальцем и сказала очень мягко, ловя взгляд Лаванды:

— Ты способная девочка, и будь этот мир чуточку справедливее и открытее, ты могла бы перевернуть его с ног на голову. Однако в нашем болоте все сытные места разобраны давным-давно. Было бы куда проще, умей ты довольствоваться малым, но у тебя есть амбиции…

Тереза помолчала и кисло предложила:

— На днях мне пришло в голову, что подошла бы журналистика — однако здесь, как и с помолвкой, требуется думать загодя, конкуренция слишком велика. Я могу найти выход на редакцию «Пророка» — но хочешь ли ты стать второй Ритой Скитер? Она ведь не зря ходит в девицах: вечные отлучки, сомнительные знакомства, интервью до поздней ночи… Кому такое понравится?

Лаванда прекратила терзать носовой платок и отложила его на тумбочку, свернув унылым треугольничком. Все верно, с тоской подумала она, глядя, как колышутся занавески, бросая на стены кружевную тень. Конечно, можно махнуть за океан или уйти за Барьер, но есть ли смысл? Она знала об Америке и мире магглов не так уж и мало, но явно недостаточно, чтобы стать там своей… К тому же, от себя не убежишь: амбиции без таланта — так себе сочетание…

— Подумай хорошенько, Ванда, — напоследок посоветовала Тереза. — Нет хуже пытки, чем сожалеть о несбывшемся. Ну а пока ты думаешь… есть кое-что, о чем тебе как раз пора узнать.

Примечания:

PayPal, чтобы скрасить мои суровые будни: ossaya.art@gmail.com

Карта для тех же целей: 2200700436248404

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

Андердог — спортсмен или команда, обладающие наименьшими шансами на победу.

Тереза Браун: https://ibb.co/M8QKdcS

Лаванда Браун: https://ibb.co/JdkgtMk

1) фр. Спящая красавица

Вернуться к тексту

Примечания:

Чем дальше в лес, тем тяжелее доводить главы до ума...

Впрочем, как по мне получилось здорово. Надеюсь, вам тоже понравится :)

Мой реал по-прежнему не оставляет пространства для маневра, так что следующая глава, скорее всего, будет 1 июня.

P.S. На всякий случай напоминаю, что герои — такие же люди, как мы, а потому совершают ошибки.

Саундтрек к части Поликсены: https://www.youtube.com/watch?v=uhXW7eqF_SQ

Венди ворвалась в спальню девочек за пять минут до отбоя: пританцовывающей походкой пронеслась по комнате и зачем-то пытливо заглянула в зеркало у окна, плотно прижав к щекам ладони. Постояла так пару минут, затем бесцельно перевесила мантию с места на место, взбила подушки, уселась на кровати по-турецки и принялась «читать», не замечая, что держит учебник вверх тормашками.

Сидевшая на корточках Панси оторвалась от наведения порядка в тумбочке и, оценив картину, спрятала улыбку: видимо, Драко взял быка за рога в первый же день учебы. Правда, на месте Малфоя она выбрала бы момент получше — по поведению Венди было очевидно, что сегодня сон обойдет ее стороной. Впрочем, возможно, замысел заключался именно в этом: растревожить любопытство подруги, а затем отправить ее в девичью спальню… где груз просвещения неминуемо ляжет на чужие плечи. Перспектива была так себе, и Панси твердо решила лечь как можно раньше — даже изнемогая от любопытства, Лаванда не осмелится будить ее посреди ночи.

— Браун, что-то ты слишком активная… У тебя жар? — с подозрением спросила лежавшая в постели Гермиона, высовывая нос из очередного конспекта. Иногда Панси казалось, что Грейнджер связана со своими записями неразрывно, совсем как черепаха с панцирем. Думать так было не очень красиво, но ассоциациям не прикажешь… — Только не говори, что снова заболела!

Поднявшаяся с корточек Панси вскинула брови: проявление заботы от толстокожей Грейнджер застало ее врасплох. Впрочем, приятное удивление быстро прошло, потому что однокурсница продолжила чеканить:

— Срочно ступай к мадам Помфри и без лекарства не возвращайся. В конце концов, это просто-напросто безответственно — подвергать опасности здоровье окружающих всего за два месяца до экзаменов. Ты и так заразила меня перед самыми каникулами.

— Ну извини, — небрежно отмахнулась Лаванда, даже не поднимая головы от учебника. — Не велика беда — разок выпить Бодроперцового!

— Вот именно что велика! — совсем разошлась Гермиона. — Сначала я приняла аспирин, а потом уже Бодроперцовое — ну кто же знал, что даже здесь у вас все не так, как в нормальном мире?! В итоге осложнения и целая неделя в Больничном крыле! А у нас ведь были такие грандиозные…

Панси не раз слышала фразу «как в рот воды набрал», но еще никогда не видела столь наглядного примера: Гермиона резко замолчала, плотно стиснула губы, отвела глаза и, к смятению соседок, страшно покраснела — едва ли не впервые за полтора года знакомства. Краска заливала ее медленно: сперва помидорно запунцовели высокие скулы, потом заалели уши и шея с ключицами… Панси переглянулась с застывшей у сундука Парвати и, прочистив горло, неловко спросила:

— Гермиона, тебе нехорошо? Что с тобой? Может, воды?

— Да влюбилась она, вы разве не видите? — звонко припечатала Лаванда. — Причем по уши! Все признаки налицо: новая прическа, обмолвки и загадочные улыбки, резкие перепады настроения, а ко всему в придачу — стыдливый румянец. Между прочим, мои поздравления: давно пора! Грейнджер, а Грейнджер, и кто же твой рыцарь на белом гиппогрифе? Кто там оставался в Хоге, Лонгботтом? И что за грандиозные планы у вас были на каникулы?

— Никаких планов у нас не было, — процедила Гермиона, поднимая конспект повыше и прячась за ним, словно за крепостной стеной. — И ни в кого я не влюблялась, вот еще!

— Прошу прощения, ошибка диагностики, — очень по-малфоевски усмехнулась Лаванда, все-таки поднимая взгляд от своего учебника и цепко ощупывая им соседку с головы до ног. — Ну тогда вариантов нет, это сердечный приступ. Срочно за Невиллом, нам нужен спасительный поцелуй!

Гермиона шумно выдохнула через нос, резким жестом отбросила одеяло, вскочила с кровати и, едва всунув ноги в тапочки, выбежала из спальни. Правда, тетрадь из рук не выпустила — и Панси впервые заподозрила, что это может быть не конспект. Неужто девичий дневник? Видение Грейнджер, строчащей всякие слюнявые глупости, окончательно выбило ее из колеи.

— Ого, какой резвый аллюр! — пробормотала себе под нос Лаванда, провожая Гермиону долгим взглядом. — Интересно, она помчалась к нему? Ну, знаете, припасть к широкой груди и пожаловаться на обидчиков? Надо было накинуть мантию, а то Невилл увидит ее в пижаме, сомлеет, и жаловаться станет некому.

— Зачем же так жестко? — вполсилы укорила ее Панси, и Венди небрежно пожала плечами, но хищный блеск глаз пригасить не сумела.

— Наша Мадам Инквизитор слишком правильная, у меня от нее нервы, — нехотя проворчала она, откладывая учебник в сторону и сладко потягиваясь. — Вообще-то я даже рада — Грейнджер хоть на человека стала похожа, не то что раньше: эссе на два метра длиннее, зато волосы по чужим тарелкам… Вы заметили, что она прихорошилась? Я ее едва узнала.

Панси нахмурилась, припоминая, и Венди закатила глаза и покачала головой.

— Ясно, вопрос снимается: Паркинсон в разведку не посылаем. Ну а ты, Парвати? Ты точно не могла пропустить.

Севшая на кровать Патил кивнула и снова машинально провела ладонью по собственным волосам — с каникул соседка вернулась с модной стрижкой до лопаток и задорной челкой. Панси видела, что она не могла нарадоваться на новую прическу, однако привыкание давалось Парвати с трудом.

— Гермиона стала собирать волосы, а еще чем-то мазаться, — заговорщически понизив голос, сказала она. — И оно сильно пахнет апельсином, я даже расчихалась. Сначала думала, духи, но запах исходит именно от волос. И они блестят — вообще-то даже красиво. Хм, Лонгботтом, ну надо же…

Парвати медленно моргнула и погрузилась в раздумья, а в темно-карих глазах появилась знакомая мечтательная поволока.

— Ты ведь уже перегорела Невиллом, — скрестив руки на груди, напомнила Панси. Порой она чувствовала себя циничной старой девой в окружении романтичных барышень, и чем дальше — тем больше.

Все словно с ума посходили с этой дурацкой любовью… и зачем она только нужна? Панси читала о ней в книгах и наблюдала симптомы у других, но понимала смысл только умом, отвлеченно. Раньше она не чувствовала себя ущербной, потому что была еще Грейнджер, но теперь… Теперь все изменилось. Быть последним оплотом здравомыслия, а то и вовсе отстающей в развитии, Панси не понравилось.

— Ну же, вспоминай, — с нажимом продолжила она, — ты еще перед каникулами поняла, что он тебе не пара, горько разочаровалась, несколько дней страдала и переключилась на — кого, кстати? На Томаса? Я уже сбилась со счета.

— Пффф, Томас — это прошлый век, — небрежно отмахнулась Лаванда вместо замявшейся подруги. Затем усмехнулась и поймала взгляд Панси, словно в прицел арбалета. — Бери выше, все намного интереснее! Теперь Парвати грезит не кем иным, как твоим собственным лучшим другом. У нее хороший вкус, правда?

— Драко? — ужаснулась Панси и тут же сочувственно покачала головой: ну что же, этого стоило ожидать. Обаянию Малфоя и раньше было сложно противостоять — а что будет, когда все они подрастут? Порой, как сейчас, Панси горячо радовалась тому, что помолвке конец: ей не улыбалось вечно отваживать конкуренток. — Честное слово, это очень плохая идея. Парвати, для тебя он слишком ядовит, да к тому же совершенно недоступен — ты ведь знаешь проблему его семьи. Лучше не трать время зря и присмотрись к кому-то попроще.

Патил слабо улыбнулась и кинула быстрый взгляд на Лаванду, словно прося о помощи.

— Да нет же, — с нажимом возразила Венди и криво усмехнулась. — Речь о другом твоем лучшем друге. О Гарри Поттере. Ты ведь не станешь возражать, правда? Потому что за каникулы бедняжка Парвати вся извелась — переживает, что заревнуешь и придушишь ее ночью подушкой. Ну и девичий кодекс нарушать не хочет — вы ведь не совсем чужие… Я твержу, что волноваться не о чем и что Поттер тебе не интересен, но почему-то Парвати не верит. Так как, даешь добро?

Панси поймала себя на том, что стоит столбом и по-совиному хлопает глазами, совсем как тогда, когда их атаковал лже-Люциус.

Гарри? При чем тут Гарри? Следующая мысль была еще глупее: разве в него можно влюбиться? Ну конечно, можно — чисто гипотетически, тут же здраво рассудила Панси. Впрочем, обмануть себя не вышло: для нее понятия «Гарри Поттер» и «любовь» были двумя параллельными прямыми. Наверное, следовало задуматься раньше, еще когда друг начал встречаться с Лавандой, однако Панси не сочла нужным: это был чисто малфоевский прожект…

Ну надо же, оказывается, в Гарри можно влюбиться на самом деле, недоверчиво повторила она про себя, потому что эта мысль не укладывалась в голове. Конечно, чисто гипотетически можно еще и не то — но вот нужно ли на практике? Гарри Поттер — это ведь не любой другой мальчишка, это человек со сложным характером и непростым будущим, опасными секретами и могущественным, да к тому же бессмертным врагом. Ему нужен кто-то, способный вовремя подставить плечо и сохранить бесчисленные тайны за семью замками, — а непостоянная папина дочка Парвати никак не подходила на эту роль. Нельзя втягивать ее в эту канитель, как уже втянули Лаванду, это может быть просто-напросто опасно: как для Гарри и его секретов, так и для самой Патил…

Впрочем, это решать не ей — кто в этой сказке Панси, верная помощница принца? Она мельком порадовалась тому, что много читала и сумела вынести из книг важный урок: всяким верным помощницам, девицам-побратимам и прочим лучшим подругам положено не мешаться у сладкой парочки под ногами и не вести себя как собака на сене. И уж точно им не положено ревновать! Вместо этого они должны проявить понимание, вовремя отойти в сторону и… дать добро, да. Благословить, сказать что-нибудь правильное… что-то, что никак не приходило в голову.

Она еще немного подумала и перевела взгляд на смущенную Патил. Обычно симпатии Парвати менялись трижды в неделю, но не в этот раз: еще до каникул соседка вела себя странно, но тогда Панси не придала этому значения… а зря. Удивительно, что ни Невиллу, ни Дину, ни остальным мальчишкам не удалось надолго захватить воображение Патил, а Гарри вот взял — и сумел, поразилась Панси и снова покачала головой. Видимо, есть в нем что-то, чего сама она в упор не видит…

— Гарри, серьезно? — на всякий случай уточнила Панси, и Парвати едва заметно кивнула, не поднимая глаз и выписывая пальцем на коленях какие-то круги. Теперь нужно было как-то обозначить, что Панси совсем не против, причем сделать это не сходя с места, чтобы не осталось ни капли сомнений… однако все полезные мысли вдруг прыснули в стороны, и в голове стало пусто и гулко, как в бочке.

Но он же… — хотела сказать Панси, но никак не могла подобрать уместное окончание фразы. Он же что? Ее лучший друг? Это никак не мешает делу — их с Лавандой прогулки под ручку тому подтверждением…

Но что ты в нем нашла? — хотела спросить Панси, но даже в голове это прозвучало как-то неправильно и обидно. На самом деле она прекрасно понимала, что именно Парвати могла найти в Гарри. Если посмотреть непредвзято, со стороны, лучший друг Панси был женихом хоть куда, даже без блестящего политического будущего и полного галлеонов сейфа. Так сказать, сам по себе, как личность. Конечно, Панси никогда не смотрела на него… в общем, Панси смотрела на него исключительно по делу, как на друга, но даже с учетом этого она не могла отрицать, что Гарри был… потому что это было бы нелогично, а Панси гордилась своей рациональностью, и…

Она поймала себя на том, что почти перестала дышать, и медленно, незаметно вдохнула через нос.

— Ну разумеется, я не против, — растянув губы в улыбке, промолвила Панси, и повеселевшая Парвати спорхнула с кровати и повисла у нее на шее. Панси неловко похлопала соседку по спине, взглянула поверх плеча Патил и заметила Лаванду. Та наблюдала за ними с пристальным интересом, и ее голубые глаза блестели лихорадочно и ярко, как у сиамской кошки — не хватало только расширенных зрачков и бьющего по бокам хвоста. Панси даже показалось, что Венди тоже ждала ответа затаив дыхание, хоть это никак ее не касалось, — может, переживала за подругу?..

— А пойдем-ка умываться! — предложила Лаванда, как только Парвати закончила восхищаться бескорыстием Панси и отправилась спать, задернув за собой полог. Тон у приятельницы был вкрадчивый и мягкий — таким можно зазывать детишек в пряничный домик. — Вот прямо сейчас. Одной мне скучно.

Да ну, серьезно? Панси стиснула зубы: она не любила вести сложные разговоры перед отбоем, потому что те были склонны затягиваться. Нужно было лечь пораньше, как и собиралась, — но как тут ляжешь, когда все дружно сошли с ума? Кроме того, Лаванда явно не собиралась отступать — ну не усыплять же ее при Парвати…

— Ну пойдем, — нехотя уступила Панси и снова вытащила из тумбочки пушистое белое полотенце — она успела умыться до прихода Браун. — Так и быть, составлю тебе компанию.

Что-что, а скучно Лаванде точно не было: в ванной она бдительно заглянула во все кабинки, затем подтащила Панси к стрельчатому окну, уселась на широкий подоконник и спросила, наклонившись к самому уху и дополнительно прикрывшись ладонью:

— Ну а теперь к делу. Драко ведь не соврал? Ты и правда змееуст?

В шепоте приятельницы звучал липкий ужас пополам с искрящимся восторгом — так бывает, когда накрываешься одеялом с головой и взахлеб читаешь страшные истории.

Надо научиться колдовать «заглушку», между делом подумала Панси. Нельзя вечно полагаться на Малфоя с амулетами на все случаи жизни.

— И каково это — обладать даром самого Салазара? — тем временем продолжила Венди, едва шевеля губами.

— Если честно, ничего интересного, — отстранившись, Панси пожала плечами и перевела взгляд на расплывчатое отражение в окне, чтобы не видеть, как энтузиазм Лаванды потухает прямо на глазах. Неприятное ощущение: будто отнимаешь у ребенка конфету, — но Панси полагала, что в некоторых вопросах нужно сразу расставлять все по своим местам. — Очень непрактичная штука, я с удовольствием махнулась бы на что-нибудь другое.

Она почти не кривила душой: пока что единственным плюсом парселтанга была возможность разговаривать с Гарри — впрочем, английский служил этой цели не хуже и при этом не привлекал нездорового внимания. В то же время огромным минусом парселтанга было то, что змееусты получали прямой доступ в закрома Слизерина — и чем больше Панси об этом думала, тем сильнее тревожилась. Ход в Тайную комнату обустроили Гонты — те самые Гонты, которые предпочли выродиться, но не заключать брачные союзы на стороне, — и вывод, что они пытались сохранить парселтанг внутри семьи, напрашивался сам собой.

Зачем так трястись над языком змей? Владение им ровным счетом ничего не давало: ни преимущества в бою, ни практической выгоды… В свое время Панси пыталась приспособить его в быту, но ничего толкового не придумала. Единственной логичной причиной для его сохранения было то, что парселтанг служил ключом к Тайной комнате… однако что там хранилось такого ценного и значимого, что Гонты из поколения в поколение шли на жертвы?

Панси совсем не тянуло узнать ответ. Впрочем, она была не против снова рассмотреть свои выкладки — в сравнении с подростковыми страстями обсуждение Тайной комнаты было чем-то простым и понятным. Панси вообще нравилось анализировать и докапываться до сути, и она предпочитала вопросы, на которые можно найти ответы, каким бы сложным ни был путь к разгадке. В человеческих отношениях, особенно романтических, все было с точностью до наоборот…

— Ясно, минус одна сказка, — помолчав, сказала Венди уже совсем другим, сухим и деловитым тоном. — Ну ладно, не больно и надо, на свете полно других чудес…

Пару минут она напряженно размышляла, а затем снова вскинулась с почти детской обидой:

— А что же Тайная комната? Или там тоже «ничего интересного», просто кладовка с хламом?

— Не исключено, — усмехнулась Панси, переводя на нее взгляд, и Лаванда разочарованно наморщила нос. В такие моменты Панси хорошо понимала, почему Драко так вцепился в Браун. Часто Венди казалась взрослее и прагматичнее окружающих, но была в ней и другая сторона: открытость к сюрпризам, вера в то, что мир красочнее и глубже, чем кажется, а еще — завидная легкость на подъем. — В любом случае, было бы лучше, останься Тайная просто легендой… Надо было промолчать, но я недооценила авантюризм Драко — теперь придется быть начеку, чтобы не прозевать, когда мальчишки туда полезут.

— Об этом Малфой умолчал, — Венди свела было брови, но затем тут же быстро расслабилась, как за ней водилось. Странная привычка.

— Это потому что оба спят и видят, как бы оставить нас в уюте, покое и безопасности, — пояснила Панси и снова тихонько вздохнула: идея звучала соблазнительно, но она знала, что не усидит в гостиной, пока лучшие друзья пропадают неизвестно где. Панси не отличалась особо живым воображением, но в этот раз оно разгулялось на славу: она представляла себе древние ловушки, непобедимых стражей, проклятые сокровища и прочие ужасы, поджидающие авантюристов.

В книгах о Тайной комнате содержалось преступно мало конкретики, однако в одном источники сходились: Слизерин обустроил ее на фоне спора с Гриффиндором и оставил там нечто, способное подложить Основателям свинью. Общие ценности, спрятанные без ведома и согласия остальных? Драко предпочитал именно эту версию, но Панси знала, что у шарады есть еще одна разгадка: оружие или существо, которое могло попортить обитателям замка немало крови. То самое Чудовище Слизерина, о котором авторы книг упоминали нехотя и вскользь, словно стыдясь своего невежества.

Прежде чем покинуть Хогвартс, Салазар оповестил бывших друзей о том, какой славный подарочек им оставлен, — вот только зачем? На его месте Панси молчала бы как рыба… В пылу спора не удержал язык за зубами? Или специально подначил Годрика, рассчитывая на то, что Гриффиндор костьми ляжет, но разыщет схрон и своими руками выпустит Ужас Слизерина на волю? История показала, что он просчитался: возможно, переоценил способности заклятого друга; а может, недооценил его мудрость — Годрик мог не искать Тайную комнату просто из принципа…

Пароль на парселтанге противоречил этой теории — ничто не указывало на то, что Гриффиндор владел змеиным языком. С другой стороны, пароль стоял на входе не в саму Тайную, а в коридор, созданный намного позже, — а значит, его автором мог быть не сам Салазар, а Гонты, исказившие замысел своего предка…

Вернее, их с Панси общего предка. Она поежилась: несмотря на то, что Гонты пошли вразнос не так уж и давно, а ветвь Сейров отделилась во времена «Мейфлауэра»⁽¹⁾, дальнее родство по-прежнему не радовало. Темная лошадка среди Священных семей, хрестоматийный пример погони за идеей фикс… что такого важного охраняли Гонты, не желая ни на шаг подпускать чужаков? Для чистокровных магов благополучие и процветание рода стояло на первом месте… так что могло быть настолько ценным — или настолько опасным — чтобы они пошли на крайние меры?

От этих запутанных гипотез у нее кружилась голова и ныло под ложечкой, словно Панси снова стояла перед темным провалом и пыталась разглядеть что-то в его глубинах. Что-то огромное и смертоносное.

Ужас Слизерина… от одного названия стыла кровь. Что это — позднейшая вставка, призванная добавить легенде остроты, или искаженное зерно истины? В одном Драко был прав: ничто под солнцем не живет тысячу лет, к тому же никто и никогда не сталкивался с монстром нос к носу, — но Панси все равно было не по себе. Гонты обустроили тайный ход в восемнадцатом веке, а традицию внутрисемейных браков продолжали до начала двадцатого. Это значит, совсем недавно, по меркам истории буквально накануне, вся эта мерзость еще имела практический смысл…

Хоть бы там хранились сокровища, горячо взмолилась Панси неведомо кому, потому что просить о заступничестве Салазара было как-то неуместно. Хоть книги, хоть артефакты, что угодно неживое…

Потому что следом пришла совсем непрошеная мысль: если Гонты имели доступ в Тайную комнату, Чудовищу Слизерина не требовалось охотиться — его могли исправно кормить… Возможно, этому, чем бы оно ни было, достаточно редких приемов пищи — раз в год или, скажем, в десятилетие…

Но что может жить так долго? Или… или оно не одно, а, скажем, целая популяция?

Иногда Панси жалела, что не может просто взять — и закрыть глаза на неудобные вопросы. Было бы так легко отнестись к походу в Тайную как к увлекательному приключению…

— Не то чтобы я горела желанием туда лезть, — продолжила она вслух, — честное слово, там жутко уже у самого входа, — но я сойду с ума от тревоги. К тому же, два змееуста лучше одного…

Она мимолетно задумалась, стоит ли признаться в дальнем родстве со Слизерином, но решила придержать козырь для общего сбора: Панси по-прежнему надеялась убедить Гарри и Драко взять ее с собой по-хорошему. Она подозревала, что одного лишь парселтанга может быть недостаточно: кто знает, как одиозный Основатель заколдовал свой схрон? В жилах Панси текла хотя бы капля его крови… конечно, как книззл наплакал, но что если именно эта капля спасет их всех?

Таким преимуществом Панси не смела пренебречь, как бы отчаянно ни хотелось остаться в стороне.

Лаванда накрутила прядку волос на палец, позволила той соскользнуть золотистой ленточкой и накрутила снова. При этом выражение лица у нее было самое решительное, совершенно не вязавшееся с беззаботными жестами.

— Ну нет, так не пойдет, — наконец заявила она, поднимая глаза на Панси. — Драко и Гарри будут пожинать лавры, а что будем делать мы? Сидеть сиднем, как принцессы в башне? Я, может, тоже жажду подвигов!

Панси устало потерла лоб: с одной стороны, следовало донести до Лаванды опасность затеи; но с другой… сказать по правде, Панси не помешал бы лояльный авантюрист масштаба Драко.

— Вообще-то я знаю, где вход, — медленно произнесла она, борясь с собственной совестью. — И даже могу его открыть.

В глазах Лаванды загорелся опасный огонек.

— Тогда дело в шляпе! Мы очень вежливо попросим взять нас с собой, а если они откажут, мы для виду согласимся, а потом отправимся в Тайную комнату сами!

* * *

Едва войдя и закрыв за собой дверь, Поликсена замерла на пороге, чутко прислушиваясь к гулкой вечерней тишине. Она специально задержалась с возвращением в Лондон, хоть умом и понимала: вечные прятки — это не выход. Нужно было сперва уяснить самой, что ей нужно от Блэка, а затем доходчиво донести это до сведения супруга… однако Поликсена упорно хваталась за любые другие задачи. Ждала неведомо чего: капитуляции Сириуса и предложения разъехаться? Передышки в сонме забот? Здравого ума и твердой памяти всех участников? Луны в Козероге? Смерти главных действующих лиц от старости?

И дождалась, дотянула — после сегодняшней выволочки Малфоя половину вариантов можно было смело выбросить на свалку. Никуда они с Сири уже не разъедутся, а вместо этого — что именно? Упадут друг другу в объятия и возрыдают от счастья?

Что вообще предполагает успешная семейная жизнь Министра Магии? Жаль, никто не удосужился объяснить — она бы с удовольствием послушала, а может, даже и записала на будущее…

Потянуло накинуть дезиллюминационное, но эту идею Поликсена отмела: не хватало прятаться в собственном доме — несмотря на то, что настоящим домом это место пока не стало. Впрочем, если часто что-то повторять, начинаешь сам в это верить — и она знала, что трюк работает, как часы. Пожалуй, по-настоящему Поликсена так и не поверит, но действительно привыкнет и станет говорить даже про себя: отныне она не Паркинсон, а Блэк, и ее дом вовсе не на вилле, затерянной в беззаботном безвременье, и даже не в Паркинсон-мэноре, а здесь, в гнетуще роскошном таунхаусе на Гриммо 12… Полезный навык: самое то для каверзных интервью и пресс-конференций.

А еще у Поликсены имеется законный муж — да-да, дамы и господа, тот самый, которого она верно ждала десяток лет. Разве вы не читали статьи в «Пророке»? Чета Блэк — истинное воплощение семейных ценностей, так что не ошибитесь и проголосуйте правильно!

Она медленно вдохнула и выдохнула, а затем двинулась по лестнице наверх, чувствуя, как спину жжет насмешливый взгляд леди Вал: та видела невестку насквозь. Вопреки ожиданиям Вальбурга молчала, ну и слава Мерлину: Поликсена не была настроена на общение. Прокрасться бы в спальню и посидеть там молча, бездумно глядя в распахнутое окно и вдыхая влажный весенний воздух до боли в легких… а потом провалиться в сон как в омут. Разве она многого просит?

Однако уже на лестничной площадке Поликсена с упавшим сердцем поняла: видимо, и вправду многого. Потому что есть в мире вещи, игнорировать которые себе дороже — и одной из таких вещей является путеводная нить из лепестков, крупных, шелковистых и темно-красных, неприятно похожих на сгустки крови. Поликсена бросила тоскливый взгляд на следующий пролет, ведущий к спальням, поколебалась, а потом все-таки приняла подачу. Если это не знак, то что тогда? Перед смертью не надышишься — и перед сложным разговором тоже, так зачем оттягивать неизбежное?

А ведь ничто не предвещало беды, хмыкала Поликсена про себя, идя в столовую и лениво распихивая ногами лепестки, словно осенние листья в парке. Еще и розы, ну надо же… Розы ей уже дарили: Эйвери втемяшил себе, что нет цветка благороднее, а посему перетаскал в дар половину хогсмидской оранжереи. Самой Поликсене нравились совсем другие цветы и совсем другие парни, вот только галантный кавалер плевать хотел на ее мнение. Сказано «розы» — значит, розы, бери и не выкаблучивайся…

Как и стоило ожидать, Блэк не стал мудрствовать и пошел проторенной дорожкой — и Поликсена подивилась своему глухому разочарованию. Все-таки купилась, понадеялась, что с Сири получится ужиться безо всех этих страстей: они ведь даже поговорили по-человечески, едва ли не впервые со дня знакомства… Только зря губу раскатала.

В столовой, куда Поликсена вошла так осторожно, словно снова была на рейде, уютно горели свечи. Тяжелые шторы из синего бархата плотно задернуты, стол накрыт на двоих, а в ведерке со льдом томится бутылка шампанского — романтический ужин как по учебнику. Не хватало только самого соблазнителя, и Поликсена почти решила развернуться и уйти, пока не поздно, — однако все-таки осталась. Села за стол, покрутила в руках вилку, положила ее обратно и качнулась на ножках стула, с интересом рассматривая сервированные блюда.

Спаржа под голландским соусом, устрицы с лимоном, какие-то неопознаваемые моллюски… а еще трюфели, финики и запеченные в раковинах улитки. И сельдерей, море сельдерея… Очень странный набор — и она гипнотизировала его пару минут, крутя и так, и эдак, пока не сообразила: да это же афродизиаки! Вернее, то, что ими считают, — Поликсена сомневалась, что устрицы или финики способны воспламенить ее до потери здравого смысла.

По-хорошему, следовало немедленно встать из-за стола и бойкотировать ужин в знак протеста, но вместо этого ей стало и горько, и смешно. Классический гордиев узел — Александр разрубил такой мечом, и Поликсена поймала себя на зависти к бравому македонскому царю. Решайся ее дилемма так просто, она не колебалась бы ни минуты — вот только что прикажете рубить, шею Блэка? Для Поликсены это был совсем не выход.

Она еще раз оглядела стол и сочувственно покачала головой. Бедный, бедный Сириус Орион Третий со своим романтическим ужином — совершенно неуместным и нелепым, но от этого вдвойне трогательным. Трудов Сири было жаль, но с этими играми пора было заканчивать, и поскорее. Разочарование наконец сменилось облегчением: все-таки прямодушный Блэк со своим неуклюжим коварством был куда привычнее Блэка, ведущего хитрую игру. Этого Сириуса она хоть немного да понимала…

— Ого, — раздался настороженный голос мужа, и Поликсена повернулась боком, глядя, как Сири заходит в столовую и останавливается на полушаге, словно налетев на невидимую стену. — Сегодня что, какой-то праздник?

— День взятия Бастилии, — с намеком поиграла бровями Поликсена. — В роли Бастилии, видимо, я. Доставай свое осадное орудие, не робей.

И, заметив его недоумение, вздохнула:

— Устрицы, серьезно? Сири, меня таким не проймешь. Налил бы уже амортенции, чего мелочиться? Только сам не вари, купи в аптеке — я не забыла твой позорный неуд по Зельям.

Сириус постоял еще минутку, подумал, цепко оглядывая сервировку, а потом стиснул кулаки и рявкнул так, что бокалы на столе мелко задрожали:

— Кричер! Быстро сюда, мерзавец!

Сперва Поликсена удивилась, а затем как-то разом все поняла — и вопреки здравому смыслу приободрилась. А может, они и найдут общий язык — бывает же так, что супруги просто дружат, правда? К примеру, ее собственные родители или, скажем, леди Вал с мужем… У обеих пар не случилось великой любви — ну и ничего, это даже к лучшему. Великая любовь только мешает жить, она толкает на безумства и вынимает душу — и Поликсена надеялась рано или поздно донести до Блэка эту простую истину.

Кричер не спешил являться на зов, и она внимательно присмотрелась к Сириусу: а ведь красивый до дрожи, особенно сейчас, с полыхающими глазами и играющими желваками… И что ей не так в самом деле? Поликсена склонила голову к плечу, нарочито облизывая супруга взглядом и при этом безжалостно высмеивая собственный интерес.

А ведь по сути все так, как надо, признала она с неприятным удивлением. Хоть бери — и поднимай белый флаг! Можно хоть сейчас смести со стола эти дурацкие устрицы и рассчитаться по супружескому долгу не отходя от кассы… В конце концов, Поликсена не была святой отшельницей и пояс верности не носила, да и глупо было отрицать очевидное: за годы лишений Сири не растерял что-то неуловимое, но очень важное. Она успела соскучиться по хорошему сексу без обязательств, а Блэк был как раз в ее вкусе. Главное — договориться заранее, что это совсем ничего не значит и что они просто совмещают приятное с полезным…

Вот только случайным приятелям можно помахать ручкой и навсегда о них забыть, а с мужем так не выйдет, на то он и муж… Ну не стирать же наутро память и ему, и себе! До такого она пока не опускалась, но все бывает в первый раз…

Поликсена криво усмехнулась своим мыслям. Можно было смело хорохориться, заигрывая с собственным воображением, потому что в глубине души она знала наверняка: это будет огромной ошибкой. С Блэком ни в коем случае нельзя спать — и точка. С ним опасно даже жить под одной крышей, вот только как объяснишь это консервативному электорату?

И совсем из глубины души, оттуда, куда Поликсена предпочитала лишний раз не заглядывать, ядовитой змеей скользнула новая мысль: предательница. Мысль эта была нелогичной и оборванной, как и все мысли на этот счет — но на долгий миг она выбила дыхание из груди. Разве это предательство? Разве Поликсена клялась хранить верность? Не было такого — потому что ее верность никому и даром не сдалась, никто и не думал на нее претендовать, а значит, можно делать все, что возжелается…

И все равно — предательница.

У всего есть предел, и у того, о чем можно не думать, — тоже. Даже во время близости их с Сири разделяли бы и стынь пустой азкабанской камеры, и презрительный взгляд черных глаз, и сытая усмешка maman, наконец добившейся своего… А потому Поликсена заранее знала, чем все закончится: вместо ожидаемого подъема она рухнет в пропасть, куда не достает солнечный луч, из чувственной, животной радости — в холодный и скользкий стыд.

А раз так, то зачем понапрасну издеваться над собой — а заодно и над ним? Сириус не заслуживал, чтобы его использовали втемную: очень обидно наутро увидеть в чужих глазах не благодарность за отличную ночь, а глухую тоску и сожаление о совершенной ошибке.

— Старый верный Кричер — негодный эльф.

Сперва послышался голос, бубнящий без малейшего проблеска сожаления, а затем появился и сам домовик — драматично соткался в воздухе, высоко держа седую голову и крепко сжимая в лапках каминные щипцы. Ни дать ни взять пламенный революционер перед лицом превосходящего противника.

— Верный Кричер не сумел угодить добрым хозяевам, да-да, он не сумел, хоть и очень, очень старался… Мудрые хозяева не оценили усилий глупого немощного Кричера… Потому сейчас он себя накажет!

Эльф осторожно зажал щипцами нос и легонько надавил, всем видом изображая великую муку. По морщинистой щеке скатилась одинокая крупная слеза.

— Теперь негодный Кричер наказан, — объявил он скорбно и гнусаво, от греха подальше пряча щипцы за спину. — Да-да, он сурово наказан за свою попытку помочь. Теперь он может подать основное блюдо — седло барашка со шпи…

— Какого к дракклам барашка?! — опомнился Сириус и навис над ним, как коршун над цыпленком. — Это что еще за балаган? Я тебя разве просил? Нет, ну разве я просил тебя лезть?!

— Добрый хозяин ничего не просил. Добрый хозяин вообще ничего не делал, — неодобрительно проскрипел Кричер, исподлобья глядя на Блэка. — Например, он не говорил хозяйке приятных слов. Не дарил цветы. Не приносил кофе в постель. Как славной хозяйке понять, что у хозяина на уме?

— И в самом деле, — поддакнула Поликсена и поймала удивленный взгляд Сириуса через плечо. — Хозяйке совершенно невдомек. Как насчет поговорить откровенно, а, хозяин? Или слабо?

— Мне? — как-то совсем незнакомо усмехнулся Сири. — Мне-то как раз не слабо.

И, снова повернувшись к эльфу, строго сказал:

— Кричер, этот разговор не закончен. Тебе ясно? Я спрашиваю: ясно тебе?

— Кричеру все-все ясно, — ни капли не смущаясь, проворчал тот и сделал семенящий шажок назад. — Да-да, верному Кричеру предельно ясно, что судьба Благороднейшего и древнейшего рода висит на волоске. Никто, никто не спросит глупого старого Кричера, почему же так вышло… А он бы честно ответил: все потому, что хозяева изволят разговаривать, а не…

Он поймал пристальный взгляд Поликсены, негодующе хрюкнул и исчез с громким хлопком — отправился нянчить свои обиды в гордом одиночестве.

— Совсем распоясался, — как-то очень по-домашнему пожаловался Сириус, подходя к другому концу стола и тяжело оседая на стул. — В одном он прав: старый уже, и котелок не варит. Сегодня весь день готовил любимые сладости Реджи, ты представляешь? Я прошу: мяса мне, — а он приносит безе с клубникой. И рыдает при этом в три ручья — говорит, мерещится, что Реджи вернулся домой… Голос его, мол, слышит. А вчера весь день бродил по прихожей — как ни спущусь, он тут как тут. Ходит туда-сюда, глядит на дверь, как побитый пес, и все зовет Регулуса, да так жалобно… И ладно бы только звал — под вечер начал простукивать стены. Насилу успокоил…

— Люциус обещал нового эльфа, — как бы невзначай вставила Поликсена, и супруг нахмурился.

— С чего такая щедрость?

— Банальная взятка — Малфой видит меня Министром, — решительно перешла к делу она. — Я собираюсь согласиться. Надеюсь, ты не против.

Сири отвел взгляд в сторону и крепко задумался. Нет, все-таки этот, новый Сириус нравился ей намного больше прежнего, хоть с ним и приходилось постоянно быть начеку. По-хорошему, полагалось сперва узнать его мнение, а не внаглую поставить перед фактом, но Поликсена считала низостью задавать вопросы с одним-единственным вариантом ответа.

— Я не только не против, — наконец осторожно, словно крадучись по минному полю, сказал Сири и перевел на нее взгляд, — но и очень даже за. Ты заслуживаешь этого, как никто другой. Как я могу помочь?

Этот простой вопрос настолько выбил Поликсену из колеи, что она только и смогла, что хлопнуть ресницами разок-другой. Затем неловко улыбнулась и потянулась за бокалом, чтобы выгадать немного времени. Новый номер в репертуаре Блэка до боли напоминал манеру совсем другого человека — помнится, Басти тоже брал быка за рога, но при этом оставлял последнее слово за Поликсеной… Казалось бы, эти двое ведь почти не знали друг друга, так откуда эти подкупающие интонации, откуда понимание, как отыскать к ней подход? Неужели просто удачное совпадение?

Она поймала себя на том, что мысли все-таки сорвались с привязи и понеслись по ставшему привычным маршруту. Как так получается, что один человек цепляется за жизнь зубами и когтями и в итоге выходит на волю, а другой, ничем не уступающий первому, остается в Азкабане навсегда? В чем секрет успеха? В том, что один обрел аниформу, а с ней и сверхчеловеческую выносливость? Что один понадобился Дамблдору, а другой был лишним для всех, кроме Поликсены, мечтавшей подарить ему свободу и право начать все заново? Или в том, что этого другого сломали особые условия заключения — за которые следовало благодарить не кого иного, как глупую девицу Паркинсон?

Всякий раз, когда ей казалось, что еще немного — и она наконец забудет, Сири говорил или делал что-то, что наводило на мысли об Азкабане, а заодно и о Басти. Удивительно, что тот же Север почти не ассоциировался с Каро — ну или закономерно, это уж как посмотреть…

Наверное, время вылечило бы и эту рану, но пока что Поликсена измучилась, не в силах предугадать очередной удар. Не отчитывать же Сириуса за то, что он топчется по больной мозоли! Maman — та не моргнула бы и глазом, но у ее глупой дочери просто не поворачивался язык. Обсуждать роман юности с нынешним супругом, даже с учетом того, что брак был фиктивным, — от одной мысли об этом тянуло аппарировать с места, причем прямиком за Канал.

Поликсена вообще не любила откровенничать и понапрасну бередить раны, а с вошедшим в раж Сириусом не вышло бы ни отмолчаться, ни отшутиться. Блэк ревнив, он захочет узнать доподлинно, что за тип был «близкий человек» его жены, а оттуда недолго и до имени, и до дат, и до причин, по которым Поликсена остановила свой выбор именно на Лестрейндже… Опасная дорожка. Ну уж нет, пускай прошлое остается в прошлом — ну а она потерпит, не впервой. Нужно просто оборвать оставшиеся нити — и станет немного проще… Например, подарить Белле удар милосердия — Басти не хотел бы, чтобы женщина, которую он так любил, продолжала страдать в холоде и мраке Азкабана.

Закончить свои дни запертой, словно зверь в клетке… Поликсена никому не желала подобной судьбы — и особенно человеку того же склада характера, что у нее самой. Она не оправдывала мадам Лестрейндж: под конец войны той отказали последние тормоза, — но все равно невольно ее жалела. Даже больше, Поликсена понимала Беллатрикс — и куда лучше, чем готова была признать. Наверное, это многое говорило о ее моральном облике, и не то чтобы что-то хорошее. Так уж сложилось, что ее симпатии нередко шли вразрез и с общественным мнением, и просто со здравым смыслом… Черная овца в белорунной отаре — Поликсене до сих пор было горько думать о годах, которые ушли на то, чтобы принять это и смириться.

Нынешнюю Беллу было до боли жаль. Она совсем не походила на себя прежнюю — изможденная и потерянная, как ребенок, заплутавший в темном лесу. Видеть ее такой было невыносимо — даже Поликсене, хоть она никогда не была в особом восторге от Беллатрикс. В расцвете молодости, сил и красоты мадам Лестрейндж жаждала внимания без разбора и меры, а Поликсена презирала игры с чужими чувствами: в свое время она насмотрелась на такое с лихвой.

Если человек тебе не нужен — отступись и не будь собакой на сене. Объяснись с ним и отпусти, позволь ему переболеть тобой и устроить жизнь с кем-то другим, с кем-то, кто сумеет оценить его по достоинству… У чистокровной гордячки Беллы и магглокровной умницы Эванс было крайне мало точек пересечения, но в одном они были как родные сестры: обе наслаждались чужим поклонением, почти ничего не давая взамен. Королевы, снисходившие до своих пажей только по большим праздникам. Кукловоды, дергавшие за ниточки, стоило марионеткам проявить хоть каплю своеволия…

Да, она недолюбливала Беллатрикс — Поликсену душила горькая обида за Басти, чувство для нее весьма привычное и успевшее глубоко пустить корни. Это была обида за умного и верного парня, который заслуживал намного большего, чем случайные подачки, крошки с чужого стола. Относиться к нему так небрежно было все равно что забивать гвозди Старшей палочкой, и она не раз и не два порывалась вмешаться — но все-таки не вмешивалась. Люди ведь не выбирают, кого любят… Так в свое время не выбирал Север — и Лестрейндж тоже. И уж точно не Поликсене было увещевать и объяснять, наставлять на путь истинный и умолять одуматься. Все и так все прекрасно знали — просто ничего не могли с этим поделать… В случае с Басти Поликсена хотя бы понимала, почему тот увяз так накрепко, и это немного приглушало обиду, недоумение и разочарование.

Несмотря на все их разногласия, Беллу было за что уважать: та была прирожденным бойцом, и мало кто мог справиться с ней один на один. Спарринги с ее участием стабильно собирали аншлаг, и только один человек не мог насладиться зрелищем наравне с остальными — сложно любоваться красивым боем, когда ежесекундно умираешь от страха. Порой Беллатрикс слишком увлекалась, и стоявшей в первых рядах Поликсене мерещилось, что еще немного — и та все-таки достанет своего противника, каким бы стремительным и изобретательным тот ни был, и на пол плеснет кровью, а колдомедик из Поликсены всегда был паршивый, на троечку… Даже хуже, чем актриса, — впрочем, любая маска слетит, когда держишь чужую голову на коленях и залечиваешь раны, а сама думаешь только о том, что ты же предупреждала, ты же просила, умоляла даже, ну почему, почему он не послушал…

Ей везло — Белла все-таки не дотягивалась. Она объявляла конец спарринга и ухмылялась так довольно, словно только что встала с постели после жаркой ночи. Затем убирала со лба влажные от пота черные кудри, театрально раскланивалась во все стороны и хвалила своего визави — а в ее чувственном хриплом контральто звучала ревность к талантливому выскочке. Он же с легким раздражением пожимал плечами, словно не сражался на равных с одним из лучших бойцов Лорда, а гулял вокруг Черного озера, и, безошибочно найдя Поликсену взглядом, едва заметно кивал ей: ну вот видишь, я все еще жив.

А на следующий день все повторялось, как в проклятой временной петле, и Поликсена думала, что такими темпами она поседеет раньше срока — потому что не бывает так, чтобы вчерашний выпускник, даже самый незаурядный, мог раз за разом противостоять самой Белле. Рано или поздно, но полоса удачи закончится — и что прикажете делать тогда? А ведь были еще и настоящие бои. Слава Мерлину, все трое Лестрейнджей сражались по нужную сторону баррикад — но на той, другой, стороне тоже имелись свои умельцы…

Для Поликсены Беллатрикс была костью в горле. Она выпивала все соки, а затем ломала людей как надоевших кукол. Ее было за что ненавидеть, но куда естественнее было любить — эту женщину жарче огня и ярче солнца. Решительная, раскованная и деятельная, взбалмошная и непостоянная, она естественным образом становилась заводилой в любой компании. Поликсена даже немного гордилась мимолетным сходством их характеров — тем самым сходством, которое когда-то заметил по уши влюбленный в невестку Рабастан…

Тем самым сходством, за которое по уши влюбленный Рабастан выбрал Поликсену в сообщницы.

Она быстро поняла, что от нее требуется, и после первоначальной обиды охотно приняла правила игры: Басти любил другую, но Поликсене с лихвой хватало его тепла — невостребованного Беллой, не ценившей простых радостей жизни. Их цели удачно совпали: Рабастан пытался выбить клин клином, а Поликсена, успевшая обжечься, да к тому же обещанная другому, хотела узнать, каково это — когда твой выбор наконец взаимен. Ведь так бывает, правда — когда все легко и просто, и можно не бояться испортить то ценное и важное, что уже есть?

Они с Басти были родственными душами: болезненно верные, привязчивые и не склонные к излишнему самокопанию. Они понимали друг друга с полуслова, благо что их мозги и сердца оказались устроены совершенно одинаково. Зачем говорить, если можно сражаться? К чему ныть, раз не повезло в любви? Звезды встали раком и назначили вечно оставаться на вторых ролях? Значит, делай что можешь — и, ради Мерлина, молчи. Просто будь рядом, чтобы вовремя подставить плечо, и не жди благодарности в ответ — другой человек не виноват, что однажды в мире что-то сдвинулось и ты больше не смог отвести от него глаз.

Она никогда не ревновала Рабастана — в первую очередь потому, что это была совершенно бесполезная затея, не нужная ни Басти, ни ей самой. Поликсена прекрасно понимала Лестрейнджа и горячо ему сочувствовала — и от этого было только горше, потому что лишь сейчас она начинала осознавать, что именно натворила из самых благих побуждений.

Каково ему было день за днем слышать, как любимая женщина плутает во тьме разума, как уходит от него все дальше и дальше — и не иметь возможности задержать хотя бы беглым прикосновением?

Поликсена полагала себя в долгу перед ним — за все, что Лестрейндж для нее сделал, и за все, о чем он молчал, тоже. Лучшим способом расплатиться было бы встретить его из Азкабана одним чудным днем и крепко обнять, навсегда возвращая из мира призраков в мир живых, — но ей довольно быстро растолковали, что этому плану не суждено сбыться. Он так и останется просто сопливой мечтой.

Поликсена не отступилась. Тогда она пошла другим путем — оплатила отдельную камеру, потому что надеялась облегчить удел Рабастана хотя бы так… но что если вместо помощи оказала ему медвежью услугу? Как назло, именно эту просьбу «мистер Смит» исполнил в точности — вероятно, единственную из всех. Поликсена ни разу не поставила себя на место Басти, но сейчас, несмотря на многолетнюю практику, она не могла удержаться от навязчивых мыслей: что тот сказал бы, узнав, по чьему велению его разлучили с Беллой? Из-за кого именно отныне их разделяла стена? Что Басти сделал бы, осознав, что у него остался только голос — и больше ничего? Проклял бы свою благодетельницу?

Поликсена точно прокляла бы. Окажись она на месте Лестрейнджа, окажись там, за стеной…

— Ты действительно можешь мне помочь, — наконец твердо сказала она, усилием воли беря себя в руки и бросая на Сириуса пристальный взгляд. — Теперь ты знаешь о возрождении Лорда и должен понять мои мотивы. Мне нужен полный доступ на Гриммо — и не ради собственной выгоды, а ради блага твоего крестника. Ты ведь хочешь уберечь Гарри, правда? Вот и я хочу. Помимо этого, раз все прочат мне министерское кресло, теперь нам точно нельзя разъезжаться. Мы будем и дальше жить вместе, и для этого нужно договориться о… скажем, правилах сосуществования. Лично я предлагаю остаться друзьями.

— Друзьями? Это как? — на лице Сири осталось серьезное и внимательное выражение, но атмосфера в комнате неуловимо изменилась. — Вроде как у вас со Снейпом?

— Нет, — отрезала Поликсена и тут же пожалела о своей поспешности. — Впрочем, да. Что-то в этом духе.

Она помолчала, собираясь с мыслями. Сириус терпеливо ждал и этим только дополнительно действовал Поликсене на нервы — раньше Блэк совсем не умел сидеть в засаде. Ну что же, минус одно ценное преимущество.

Когда пауза стала просто невыносимой, Сири снова подал голос — но лучше бы не подавал.

— Мне тут кое-что припомнилось, — дружелюбно сказал он, чуть наклоняя голову к плечу и не отрывая от Поликсены глаз — один-в-один ласковый, безобидный лабрадор, из тех, что никогда не укусят протянутую ладонь. Опасная ассоциация, только усыпляет бдительность. — Этот ритуал… ну, свадьба с топором… Я поспрашивал Кричера и выяснил, что ты никак не могла провернуть все в одиночку. Кто был за жениха? При случае пожму ему руку.

— Иппи Сметвик, кто ж еще, — автоматически соврала Поликсена и тут же прикусила язык, но было уже поздно. Блэк довольно кивнул, словно ожидал услышать именно это, и она немного расслабилась. — Только давай без благодарностей, он и так смущается, — а Линда страшно ревнует.

Поликсена помолчала, а затем все-таки не удержалась, спросила с нажимом:

— Ты ведь благодарен ему, правда? Напоминаю, что без помощи со стороны ты по-прежнему сидел бы за решеткой.

— О, я не просто благодарен, — с чувством заверил Сириус, прикладывая к сердцу широкую ладонь. — Я по гроб жизни обязан твоему приятелю. Это ведь точно был Сметвик, ты ни с кем его не перепутала? Ну знаешь, за давностью срока.

— Это был Иппи, — медленно, с расстановкой повторила она, откидываясь на спинку стула и скрещивая руки на груди. — Еще вопросы с подвохом? Давай, не стесняйся.

— Ну есть один, — с деланной скромностью потупился Сири. — Что думает о выборах твой лучший друг? Каково мнение Северуса Снейпа?

Очень и очень ценное, дополнила Поликсена и криво усмехнулась.

— Советует баллотироваться, — признала она. — Видишь, какое у вас трогательное единодушие. Всегда бы так.

Сириус помолчал и как-то неуловимо усмехнулся, отводя взгляд в сторону, — так, словно поймал ее на горячем. Поликсена прищурилась, но не стала лезть в бутылку — она устала от умных мужчин, а в последнее время Сири заслуживал место в их рядах.

— Мы действительно частенько сходимся во мнениях. Пригласила бы его на чай, а? — внезапно предложил супруг, и Поликсену потянуло срочно прочистить уши. — Нам давно пора переступить через школьные обиды. Может, притремся — и будет у нас с тобой общий приятель. Представляешь, как здорово? Станем дружить домами.

Поликсена очень живо представила это безумное чаепитие на троих. Север, с непроницаемым лицом поющий осанну Блэку; Сири, хлопающий нового товарища по плечам… и сама она, ровнехонько между двух огней — как говорили в Хоге, третий не лишний… Для полноты картины не хватало только крепких объятий и братских лобзаний, и Поликсена поняла, что сильно заблуждалась, жалея об их взаимной неприязни. Оказывается, могло быть намного, намного хуже…

— Послушай, все очень просто: для всех мы будем примерной семьей, — чтобы вернуться к прежней теме, ей потребовалось значительное усилие над собой. Как назло, в голове было шаром покати, и вместо стоящих аргументов крутились громкие лозунги, словно сошедшие с предвыборных плакатов. Поликсена и сама в них не верила — так с чего бы поверить Блэку? — Крепкий брак, лебединая верность, красивая история любви и традиционные семейные ценности — все как любят избиратели.

Kinder, Küche, Kirche⁽²⁾, насмешливо подытожил знакомый бархатный голос, и Поликсена стиснула зубы и привычно от него отмахнулась.

— Ну а что мы станем делать за закрытыми дверьми, — продолжила она вслух с нарочитым воодушевлением, — это уже наше личное дело. Слушай, ну что я разжевываю тебе как маленькому?

— Нет, ты все-таки разжуй хорошенько, — уперся Сириус и наклонил вперед голову, словно бык на арене. — Может, я непонятливый.

— Игра на публику, — раздельно и четко произнесла Поликсена — она начинала злиться. — Я становлюсь Министром, ты стоишь на трибуне рядом, мы оба улыбаемся и машем восхищенной толпе. А после выборов заживем по-своему. Например, ты сможешь поискать удовольствий на стороне — обещаю, я слова не скажу против. Я не жду от тебя вечного целибата, это было бы слишком жестоко. Если хочешь, могу подкинуть нужный адресок.

— И зачем он мне? — нарочито удивился Сириус, и она нахмурилась. — У нас же будет примерная семья, так? Крепкий брак и эта, как ее… лебединая верность, вот.

— Очень крепкий брак, прямо железобетонный, — сквозь зубы подтвердила Поликсена, борясь с желанием метнуть в него вилку. — Но спать мы по-прежнему будем раздельно. Сири, не усложняй все еще больше, ладно?

Блэк помолчал, а потом сказал, медленно кладя обе ладони на стол и глядя на нее как-то очень проникновенно, снизу вверх:

— Ты предлагала поговорить начистоту и брала меня на слабо. Так вот, мне не слабо признаться: я подыграю тебе, но надеюсь, что однажды ты наберешься смелости и посмотришь правде в глаза. Хочешь просто дружить? Играть роль всякий раз, когда будем на людях?

Сириус терпеливо дождался кивка и улыбнулся, поднимая руки вверх.

— Ну давай попробуем, я не против. Правда, жаль тебя, — с каким-то сочувствием добавил он и налил себе вина. — Годами держать круглосуточную оборону? Такого и врагу не пожелаешь.

— Намекаешь, что глупо тратить время зря? — после долгой паузы уточнила она, отгоняя непрошеную горечь. Сказать по правде, Поликсена устала удерживать окружающих от очевидных ошибок — и если ради Севера она готова была постараться еще и не так, то ради Сири… Если человек желает сплясать на граблях ирландский рил, никто не вправе ему мешать — но Поликсене редко удавалось последовать собственному совету и со спокойной совестью умыть руки.

Вместо этого она прибегла к излюбленному приему и перешла в атаку:

— Затащить меня в постель — это что, вопрос принципа? Незажившая травма юности? Ну хорошо, пойдем в спальню: раньше начнем — раньше закончим. Запишешь меня в свой список побед, добавишь зарубку на столбике кровати — и угомонишься уже наконец.

Сириус покачал головой, укоризненно глядя на нее, и Поликсене внезапно стало… не то чтобы по-настоящему стыдно, но очень неловко. Непривычное ощущение — и не больно приятное.

— Ну нет, так не пойдет, — с кривой усмешкой заметил он. — Ты видишь во мне прежнего Сири Блэка — но я совсем другой. И тебе не враг — отныне мы одна команда, а значит, нам нужен толковый план, точь-в-точь как в квиддиче. Обсудим правила и стратегию?

— А правила нам зачем? — с подозрением уточнила Поликсена, чувствуя, что инициатива снова выскальзывает у нее из рук. Несмотря на то, что супруг взял на вооружение ее собственную идею, такой внезапный энтузиазм только настораживал.

— Как это зачем? — притворно возмутился Сириус, и в глубине его глаз мелькнул лукавый огонек. — А вдруг ты позволишь себе лишнего? Уволь, на такое я не подписывался. По крайней мере, пока.

И с дружелюбной улыбкой отсалютовал ей бокалом.

Примечания:

PayPal, чтобы скрасить мои суровые будни: ossaya.art@gmail.com

Карта для тех же целей: 2200700436248404

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

Название главы отсылает к пословице "Яблоко от яблони недалеко падает".

Я очень благодарна за помощь с главой моим терпеливым и талантливым бетам.

Также отдельное спасибо Irina Zimno и Mirta Vyoly. Дамы, благодаря вам глава стала намного лучше.

Сириус: https://ibb.co/Zf7sMQs

1) Вики: «Мейфлауэр» (англ. Mayflower) — английское торговое судно, на котором англичане в 1620 году пересекли Атлантический океан и основали Плимутскую колонию, одно из первых британских поселений в Северной Америке.

Вернуться к тексту

2) Вики: «Дети, кухня, церковь», или 3 K, — немецкое устойчивое выражение, описывающее основные представления о социальной роли женщины в германской консервативной системе ценностей.

Вернуться к тексту

Примечания:

Надеюсь, глава поднимет вам настроение ❤️

Мой реал стал чуть попроще, потому есть надежда на следующую главу через две недели, 15 июня.

Альбус степенно ступал по коридорам Хогвартса, щурясь на солнечном свету и улыбаясь в усы: стоило детям вернуться, как древний замок тут же ожил и заволновался, словно море в шторм. В покое и тишине есть своя прелесть, но он всегда скучал по ученикам: по присущей им уморительной серьезности, а еще по тому, какими чистыми были их лица и ясными — глаза. Дети способны верить в чудеса и заражать этой наивной верой взрослых, что само по себе уже чудо… В такие дни, как эта пятница, до краев наполненная благоуханием весны и синевой шотландского неба, Альбус тихо радовался выбору профессии: в школе он был на своем месте и чувствовал себя совсем молодым.

Оживленным воробушком подскочила мисс Грейнджер, раскланялась с ним, почтительно замедлив шаг, и упорхнула дальше по коридору в обнимку с книжками — а Альбус улыбнулся вслед девочке с особенной теплотой. Минерва нахвалиться не могла на любимую ученицу. Кто знает, может, та пойдет по стопам своего декана и тоже станет лауреатом премии по трансфигурации? Было бы очень славно передать почетную эстафету дальше… С возрастом проникаешься мудростью мироустройства, а природе свойственен вечный круговорот: за зимой приходит весна, за ночью — день, а могучие дубы рано или поздно сменяются хрупкими молодыми деревцами… Ну а его первоочередная задача: не дать бурям сломать тонкие побеги, а затем расчистить путь для новой поросли.

Он нахмурился и забывчиво подергал себя за бороду: Альбус чувствовал, что близится очередной шторм, и этот шторм ничуть не походил на предыдущие, а потому был опаснее прочих. Друг Руфус начинал терять терпение, а Дамблдору пока нечего было ответить: он не знал, как следует поступить в этот раз. Поддержать Скримджера в его притязаниях или вежливо отказать? Как выбрать, если оба варианта никуда не годятся?

За плечами Альбуса был богатый жизненный опыт, и он не раз сталкивался с непростым выбором, однако это никак не могло помочь — на сей раз ситуация слишком отличалась. В прошлый раз все было куда яснее, и в позапрошлый тоже — но тогда его вела путеводная звезда, не дававшая случайно оступиться. Ныне пророчество Даниэлы оказалось бесполезно: Скримджер совершенно не подходил под его условия, какими бы путаными те ни были. Впервые за очень долгое время Альбус остался без привычного подспорья — и теперь боялся совершить страшную ошибку… которую по счету за его долгую жизнь, полную сомнений, тревог и трудных компромиссов с совестью?

Руфус, Руфус, Руфус… Пора было признать: Дамблдор позорно прозевал его возвышение — слишком привык полагаться на пророчество, слишком наловчился выискивать в людях совсем другие черты. Впрочем, опасность амбиций состоит в том, что они свойственны всем подряд, начиная от простого метельщика и до самого Министра, — и для того, чтобы тянуться к вершинам, совсем не обязательно быть самим Третьим Волком…

Тем самым Волком, который однажды станет концом Альбуса Дамблдора.

Альбус так давно жил с этим знанием, что успел привыкнуть к нему, и оно больше не тревожило уставшее сердце. Он даже мог спокойно рассуждать о том, как именно это случится: яд? Авада? Или, может быть, удар в спину? Падение с Астрономической башни? Утопление в Черном озере? Как именно покинет этот мир Альбус Дамблдор — и когда? А главное — сумеет ли хоть сколько-нибудь задержать своего убийцу, чтобы простые люди успели собраться с духом и дать тому решительный отпор? Успеет ли на последнем вздохе купить немного времени этим мальчикам и девочкам, которые нынче бегают по школьным коридорам?

Или все будет напрасно? Альбус кое-как совладал с Первым Волком и едва не проиграл Второму, но вот Третий… Словно в насмешку, последний Волк оказался самым неуловимым из всех. И снова опыт ничем не помог: Дамблдор полагал, что угадал верно, но в последнее время начинал сомневаться в своей правоте.

«В тени черна корона принцев»… Корона черна, да… возможно, речь все-таки о Блэках, самозваных принцах магического мира? Гарри во многом удался в семью бабки, но официально принадлежал к другой фамилии — то есть, пребывал в тени, как и намекала последняя строка… Она вовсе не случайно замыкала собой пророчество — Альбус полагал, что речь шла как раз о Третьем Волке. Вот только что делать с продолжением? «И сладок змея яд»… Причем тут змеи? На первый взгляд Гарри не имел к ним ни малейшего отношения — в отличие от змееуста Тома или… Как проверить свои теории, как узнать ответ наверняка?

Все же Альбус терпеть не мог прорицание.

Ну вот какая это наука? Где сводные таблицы, где смелые эксперименты? Вместо них — приемы родом из глубины веков или из пьес Шекспира. Туманные головоломки, лабиринты, увлекающие наивного путника, дымовые завесы и зеркальные коридоры — стоит поверить, что приблизился к разгадке, как за поворотом оказывается не выход, а новый виток…

Одно время Альбус даже лоббировал исключение этого предмета из куррикулума, потому что не видел в нем ни теоретической, ни практической пользы — кроме, разве что, расширения кругозора, но История магии справлялась с задачей не хуже. Для истинных предсказаний требовался врожденный дар, чаще всего наследственный, а наилучшим способом его огранки были частные уроки. На памяти Альбуса редким талантом обладала только одна ученица — и для нее школьные занятия были как мертвому припарка. Всем прочим детям от Прорицаний тоже было ни холодно, ни жарко — на нем они испокон веков делали домашние задания по остальным предметам…

Впрочем, Альбус признавал, что он несколько предвзят. Ему не повезло столкнуться с этим атавизмом магической науки дважды, и оба раза Дамблдор потерпел сокрушительное поражение. Скажем прямо: спасовал, ударил в грязь лицом. Очень, очень неприятно.

Особенно задевало то, что Том умудрился справиться с интерпретацией намного лучше. Своим звериным чутьем он уловил что-то, что осталось недоступно самому Альбусу… Десять лет Дамблдор ломал голову, пытаясь понять ход мыслей бывшего ученика, но так и не преуспел. Почему Риддл отправился именно к Поттерам, а не к Лонгботтомам? Простое совпадение? Решение, отданное на откуп слепой удаче, вроде подброшенной монетки? А может, Том полагал, что справиться с желторотыми Поттерами будет проще, чем с парой опытных авроров?

Собирался ли он позже расправиться и со вторым ребенком? Или, как начинал подозревать Альбус, Том знал заранее, кто именно ему нужен?

Когда Гарри впервые переступил порог Хогвартса, Альбус надеялся получить ответ на давно мучивший его вопрос — и тем сокрушительнее было разочарование, вскоре уступившее место новой тревоге. Чем дольше он наблюдал за маленьким Поттером, тем больше настораживался, потому что нехотя узнавал в нем совсем другого человека — того самого, на которого Гарри не должен был походить ни при каких обстоятельствах.

Да, порой… порой мальчик напоминал Тома, словно родной сын, — хотя не был связан с Риддлом узами крови. Иногда он как-то по-особенному поворачивал голову или глядел пристально и исподлобья, катая желваки, — и Альбус первым отводил взгляд, смаргивал и неловко улыбался, потому что видел перед собой совсем другого мальчика… или даже троих. У них был разный рост, разнились черты лица, да и масть тоже отличалась — тот же Геллерт был светловолос и голубоглаз, — но их роднило что-то другое, одновременно основополагающее и неуловимое. Волчья повадка — друг Аластор бил не в бровь, а в глаз…

Мог ли Том предугадать, каким вырастет Гарри Поттер? Мог ли он каким-то образом вычислить, что из двух годовалых мальчиков опасность представлял именно этот, чья биография так походила на биографию самого Тома? Риддл не мог знать о пророчестве, данном Альбусу Даниэлой Стивенсон еще на заре века, но он вполне мог получить какое-то другое, которое дополнило бы предсказание о ребенке, рожденном на исходе седьмого месяца…

Магия — крайне обширная наука, и Дамблдор не поручился бы, что знает о ней совершенно все. Том мог обратиться за уточнениями к другому прорицателю или столковаться с Блэками. В конце концов, мог отыскать полузабытый фолиант в чьей-нибудь фамильной библиотеке — в которую самому Альбусу хода не было… Сколько опасных ритуалов, заклинаний и зелий волшебники забыли, надолго похоронили в пыльных кодексах и инкунабулах, но так и не уничтожили окончательно?

В свое время Риддл не зря считался лучшим учеником. Можно было сколько угодно сомневаться в его добродетели и мотивах (и не напрасно) — однако талант его был неоспорим… Альбус тяжело вздохнул и поправил сползшую на переносицу шляпу: беда с харизматичными и яркими противниками в том, что с их смертью, — а уж тем более, смертью загадочной и непостижимой, — история только начинается. Том погиб в восемьдесят первом — однако остался жить в человеческом воображении: мученик для одних, страшная сказка для других… Легенда, сотканная из обмолвок, недоговорок, сомнений и предположений, а также людского недоверия к официальной версии событий. Сколько их было в истории человечества: самозванцев, королей под горой⁽¹⁾ и прочих чудесно спасшихся героев и злодеев?

Даже Хагрид, уж на что не любивший Тома, причем за дело, — даже он верил в то, что тот не погиб в Годриковой Лощине. Верил искренне и горячо, а главное — совершенно бездоказательно, и по сей день со страхом ждал внезапного возвращения своего обидчика. «Ну не было свидетелей-то, — иногда бубнил Рубеус, старательно пряча взгляд и ковыряя землю носком огромного ботинка. — И тело того… говорят, тела-то не было тоже! Скрывают власти-то, я ж вам говорю, как есть скрывают!»

Тело, ну конечно… разумеется, тело находилось на положенном месте, о чем бы ни шептались кумушки. Альбус знал это наверняка, потому что сам закрыл бывшему ученику невидящие глаза. Другое дело, что в мире, в котором существует трансфигурация, свежий труп вряд ли развеет сомнения… А потому Альбус настаивал на том, чтобы Риддла похоронили не сразу, чтобы любой желающий мог прийти и лично убедиться в его смерти — когда-то так поступали с королями, и думается, Том не возражал бы против сравнения… Так и стало бы, не заупрямься недавно избранная Милли Багнолд в самый неподходящий момент.

«Только паломничества нам и не хватало, — кривила губы она, быстро позабыв о пиетете перед бывшим учителем. — От тела нужно избавиться как можно скорее, стереть саму память о Лорде Волдеморте. Могила в лесу без опознавательных знаков — или, и того лучше, развеянный по ветру пепел. Ну а развеять можете вы, профессор, — раз достойное посмертие врага вас так тревожит».

«Сперва люди должны увидеть, что он — простой человек и ничем принципиально не отличается от них самих, — увещевал Альбус. — Они должны поверить в то, что его нет — и больше никогда не будет. Что все наконец закончилось».

«Я тоже хочу, чтобы все наконец закончилось, Альбус, и чем скорее — тем лучше. А еще этого очень хотят избиратели — те самые, которые хлынули на улицы, нарушая Статут о Секретности, как только прознали о смерти Волдеморта. Люди хотят покоя. Они хотят все забыть. И в эту картину никак не вписывается тело в Министерстве, еще и с очередями на поклон, словно к усопшему монарху», — Миллисента продолжала стоять на своем, а Дамблдор поражался тому, как быстро появляется привычка повелевать…

Напоследок он попытался донести простую мысль: чем усерднее прячешь концы в воду, тем усерднее их начинают искать, — но все-таки не преуспел. А жаль, потому что в итоге Альбус оказался прав: хоть тело Тома Риддла и исчезло без следа, но память о нем осталась и укоренилась, обросла леденящими душу подробностями. Чего только Альбус не наслушался за эти годы: что Том выжил и удалился в монастырь в Тибете; что подменил собой Фаджа и занял кресло Министра под его личиной; ну и наконец, что неприкаянная душа Тома витает в лесах не то Олбани, не то Албании, оглашая окрестности горькими стенаниями и преследуя заплутавших путников…

Пройдет еще лет сто-двести — и Лордом Волдемортом станут пугать непослушных детишек, как нынче пугают бабайкой. А те, став постарше, выдумают безобидный ритуал, наподобие призыва Кровавой Мэри, и будут подначивать друг друга, проверяя, кто из какого теста слеплен…

Тоже своего рода бессмертие — хоть и не то самое, о котором Том мечтал при жизни… Альбус ему даже сочувствовал.

Тогда, в начале восьмидесятых, он очень тщательно все проверил, пока не убедился — смерть Риддла была окончательной и бесповоротной, а тело действительно принадлежало именно ему, а не какому-нибудь несчастному, оказавшемуся не в том месте и не в то время. Дамблдора по-прежнему смущало то, что пророчество Даниэлы говорило о душе Второго Волка, но в доступных ему источниках не было ни крупицы знаний на этот счет… Видимо, даже Риддл не сумел сдержать слово и истребить последнего врага всех людей. А жаль — возможно, направь он свои таланты в нужное русло, всерьез сосредоточься на научной карьере, как сделал, к примеру, Фламель…

Том не сумел побороть смерть, зато он вполне мог поднапрячься и точно определить, в чью дверь следует постучать слякотной октябрьской ночью — увы, себе же во вред. Десять лет Альбус пытался ответить на вопрос «почему был выбран Гарри, а не Невилл», — но в последние годы его куда больше интересовало подозрительное сходство обидчика и жертвы. Он не хотел обращать на него внимание, не желал верить собственным глазам и ушам, но постепенно доказательств становилось все больше, и их не выходило списать на простую череду совпадений.

По всей видимости, Альбус ошибся. Эту горькую пилюлю сложно было проглотить, но все указывало на то, что именно Гарри Поттер был предсказанным некогда Третьим Волком. Рано или поздно что-то в его жизни пойдет не так, и из зеленоглазого мальчика с горячим сердцем и неуступчивым характером, из великодушного и щедрого маленького рыцаря вырастет новый Темный Лорд. Придет срок — и тот, кого доверчивые британцы считают национальным героем, пойдет по стопам свергнутого им волшебника. Он снова разорвет на части страну — а то и всю Европу — ради собственных смутных амбиций.

Интересно, что станет поводом на этот раз? Размолвка с лучшим другом? Отказ в желанном месте? Сердечная рана? Какая именно личная обида перетянет чашу весов и ввергнет Британию в пламя новой гражданской войны?

И можно ли сделать хоть что-то, пока не слишком поздно? В этом Альбус тоже ошибся: знай он с самого начала, что Гарри — его Третий Волк, он воспитывал бы мальчика сам, вложил бы в черноволосую голову правильные мысли, научил бы различать зло и добро… вот только Альбус ничего не знал. Он ничего не заметил. Отправил ребенка в дом, где тот оказался лишним, — и возможно, именно этим ожесточил душу Гарри, своими руками подтолкнул к обрыву.

Конечно, теперь у мальчика есть любящая семья, в том числе стараниями Дамблдора, — но будет ли этого достаточно? Гарри почти тринадцать, и его характер уже успел сформироваться. Достаточно ли будет заботы крестного отца и его супруги? Удержит ли дикого зверя эта хлипкая цепь? Любовь — та точно удержала бы, но Альбус давно зарекся использовать этот метод…

Посоветоваться бы с Аластором, даже если придется снова вытерпеть насмешки и циничные намеки на кардинальное решение проблемы, — вот только Грюм не отвечал на просьбы о встрече. Альбус не слишком волновался: у друга случались обострения, когда он мог не отзываться целыми месяцами. Пожалуй, Сметвик был прав, настаивая на принудительном лечении, но Дамблдор не готов был вновь предать чужое доверие. Несмотря на частые обвинения в высокомерии и макиавеллизме, он вовсе не любил играть в бога: слишком сильной была отдача, слишком тяжело становилось жить с самим собой…

Альбус наконец дошел до гаргульи, ласково погладил ту по каменному крылу и начал неторопливо подниматься по винтовой лестнице к себе в кабинет. Кости ноют и сил становится все меньше, но время еще терпит — Гарри идет всего лишь тринадцатый год. В запасе есть как минимум полдюжины лет, а значит, пока в приоритете более насущная угроза… Знать бы только, что с ней делать…

Уже в кабинете Альбус поднапрягся и все-таки нашел элегантное решение: раз Фадж не способен потягаться со Скримджером, а самому Руфусу доверия нет, следует выдвинуть своего кандидата. Усложнить предвыборную гонку и спутать Скримджеру планы. Желательно выбрать кого-то лояльного… Желательно, но вовсе не обязательно: лишь бы этот волшебник имел шанс на победу. Проще говоря, на посту Министра Альбусу подошел бы кто угодно, любая темная лошадка, кроме друга Руфуса…

На ум приходили сразу два кандидата: Кингсли Шеклболт и Кристофер Олливандер. Оба могли оттянуть на себя избирателей, которых прельщал «закон и порядок» Скримджера. Более того, выдвижение хоть одного, хоть другого превращало вотчину Руфуса в гудящий улей, разбивало монолитный лагерь и вынуждало рядовых авроров выбрать сторону — а значит, сокращало личную армию их главы.

Помимо этого, преимуществом Шеклболта было участие в Ордене Феникса — Альбус и поныне поддерживал с ним ровные отношения. Кингсли был хорошим мальчиком, спокойным и благонадежным. Он не хватал звезд с неба, но это было даже к лучшему. У Шеклболта имелись другие приятные качества: например, он был незыблем, как стена, и импонировал Альбусу своей стабильностью. Из Кингсли вышел бы отличный Министр, уважающий верховенство права, — когда придет пора для новых выборов, он не станет цепляться за власть зубами и когтями. То, что доктор прописал.

В то же время преимуществом Олливандера было то, что его самостоятельная игра наносила Руфусу ощутимый удар. Нет большей удачи, чем переманить на свою сторону важную фигуру противника, — а Кристофер играл в кампании Скримджера не последнюю роль. Альбус примерно догадывался, что именно главный аврор посулил своему протеже за помощь, — и он подозревал, что Олливандер не откажется от куска послаще. Слава Мерлину, что некоторые люди совершенно беспринципны, и этим дают оружие против самих себя…

Так кто же, Кингсли или Кристофер? А может, и вовсе кто-то третий, неожиданный? К примеру, Сириус Блэк… Альбус всерьез задумался, заинтригованный собственной идеей. На стороне Блэка были харизма, безупречное происхождение и раскрученная журналистами история. Оклеветанная жертва системы занимает высший пост в стране — в таком повороте событий была поэтическая справедливость. Люди такое любят…

Смущало только нездоровье Сириуса, но Дамблдор знал, что скоро он пойдет на поправку: судя по донесениям Теда Тонкса и колдографиям Блэка в газетах, слезы феникса работали как часы. Вот только знать бы, как это повлияет на Гарри… если крестный мальчика станет Министром, утолит ли такое возвышение жажду Третьего Волка — или напротив, привьет Поттеру вкус к власти и только дополнительно его раззадорит?

* * *

Сперва Гарри не понял, что именно его разбудило. Сперва он даже не понял, что проснулся, потому что пробуждение слишком напоминало сон, причем страшный: именно в таких снах Гарри бесконечно долго вглядывался в ткань балдахина, пытаясь различить движение или тень… что угодно, что объяснило бы охватившую его смутную, но очень настойчивую тревогу. Он отлично помнил эти кошмары, потому что при утреннем свете Гарри поражался собственной непроходимой тупости — ну в самом деле, зачем слепо таращиться в пустоту? Нужно было просто отодвинуть полог и встретиться со страхом лицом к лицу! Он обещал себе, что в следующий раз именно так и поступит, — но во сне напрочь забывал о своем решении, и все повторялось снова и снова…

Этот раз ничем не отличался от предыдущих: сперва был жалобный треск половицы где-то вдалеке, а затем ближе… и наконец почти у самой кровати. Тяжелый, гулкий вздох на грани слышимости. Надрывный скрип, словно кто-то большой переступил с ноги на ногу — кто-то, стоявший совсем рядом, только руку протяни.

Затем едва уловимое движение ткани, словно по ней ласково провели кончиками пальцев. Сквозняк? Или…

Финальным аккордом послужил шепот — тихий, зловещий и неразборчивый, будто говоривший специально старался нагнать страху. Как будто пробовал глупого Поттера на зуб: испугается ли? Завизжит или заплачет? А может, позовет на помощь?

Вместо этого Гарри сжал кулаки и собрался в пружину, как змея перед атакой. Сейчас… нужно просто отодвинуть балдахин — и посмотреть уже, что творится на той стороне. Сейчас, еще немного…

Внезапно ткань поползла в сторону сама — и Гарри прищурился и застыл, потому что это было что-то новенькое. В его снах полог кровати всегда оставался на месте, служил охранной чертой между Гарри и тем, что снаружи, — и на какую-то краткую долю секунды он растерялся и почувствовал, как в горле пересохло.

А затем все-таки взял себя в руки и рванулся навстречу опасности: набросил балдахин на обидчика, сковывая чужие движения, и принялся молча молотить кулаками. Гарри хотелось бы верить, что он бил куда надо, но на самом деле удары выходили суматошными и беспорядочными, потому что никак не выходило разобрать, где голова, а где почки, и почему руки не две, а четыре… и что это вообще за мутант такой?!

— Придурок! — грозно прошипел голос от двери, и Гарри остановился и прищурился, всматриваясь в темный силуэт. Его загадочный противник тем временем стонал и охал, выпутываясь из длинной ткани. Кулаки саднили, и это значило, что Гарри уже не спал, но внятного объяснения происходящему он пока не находил. — Что за детки пошли, ну твою Моргану-маму…

— Нормальные детки, не завидуй, — лениво растягивая гласные, отозвался со своей кровати Драко, и Гарри увидел, что его полог сдвинут в сторону, сам Малфой сидит, опустив ноги на пол, а палочка в его руке нацелена на подозрительный силуэт. — Гарри, пленных не берем. Приличные люди по чужим спальням не шастают, а неприличных не жалко.

Друг настолько хорошо держался, что Гарри даже позавидовал — пока не присмотрелся и не заметил, что пальцы у Малфоя белее мела. Он оглянулся и увидел выпутавшихся из балдахина близнецов Уизли — взъерошенных, но на удивление веселых и довольных. Драко наколдовал люмос, и Гарри заметил на лицах незваных гостей бело-черную раскраску, придававшую им сходство со скелетами: запавшие глаза, провал на месте носа… Хэллоуин в середине апреля? Дред и Фордж были знамениты нешаблонным мышлением, но тут пасовала любая логика.

— Что здесь происходит? — спросил Невилл, благоразумно не показываясь из-за балдахина. Голос у него был что надо, холодный и безапелляционный, — даже Гарри, уже знакомый с этой ипостасью Лонгботтома, ощутил себя не в своей тарелке. — Мне повторить вопрос?

— Посвящение здесь происходит! — незнакомец умудрился рявкнуть шепотом и, поколебавшись, картинно шагнул в полосу лунного света. Гарри наконец узнал его — это был Ли Джордан, закадычный приятель близнецов. На нем красовались длинный черный плащ с капюшоном и костяная корона, так что для полного сходства со Жнецом не хватало только косы. — Посвящение в рыцари Годрика! Между прочим, важное и ответственное дело, — а вы все испортили!

Гарри быстро переглянулся с Драко, и тот едва заметно качнул головой и поджал губы: не знаю, мол, ни о каких рыцарях. С четвертой кровати раздался шорох и вздох, скрип кровати, смачный зевок, а затем заспанный Рон прогудел:

— А кому да-а-ать в рыло? Что вам не спится-то, а? Полнолунное обострение, как у всяких порядочных психов? Ну так валите к мадам Помфри, пускай вкатит вам чего покрепче! Можете там и остаться, я дверь изнутри запру и тумбочку еще придвину.

— Какие все агрессивные! Мы были совсем другими, — Джордан неодобрительно зацокал языком и скрестил руки на груди. — Говорил же я: этих нужно морально подготовить, новое поколение слишком буйное!

— Не нуди, так веселее, — разулыбался во всю пасть один из близнецов, стоявший справа, и без разрешения плюхнулся на разобранную кровать Гарри. Активно заболтал в воздухе ногами, словно пиная мяч. — Меня вообще окатили водой, и ничего, выжил как-то. Рыцарям Годрика положено быть храбрыми и бесстрашными, иначе что это за рыцари такие?

Он переглянулся с братом, прокашлялся, с нарочитой силой стуча себя по груди, а затем простер руку вперед и начал речь:

— Ну что, салаги, гордитесь! Сегодня вы приобщитесь к…

— …великой тайне дома Гриффиндора! — подхватил второй близнец, оставшийся стоять, и развязно привалился спиной к резному столбику кровати. — Вы цените оказанную вам честь?

— Безумно, — сквозь зубы отозвался Гарри и порадовался тому, что не стал искать палочку и обошелся кулаками, — куда он дел бы трупы? Разве что в Черное озеро, с грузиком? — Что еще за рыцари?

— Да Годрика же! Ну-ну, герой, для склероза еще рановато, — усмехнулся Левый Близнец и поиграл бровями: сперва одной, потом другой, а под конец сразу обеими. Внезапно для себя Гарри пожалел Рона — с такими старшими братьями никаких врагов не надо. — Так вам все и расскажи, ага, уже бегу. Где тайна, спрашивается? И где интрига?

— У тебя в жопе, — хмуро отозвался Рон и, решительно поднявшись с кровати, подвигал плечами и похрустел пальцами, словно разминаясь перед дракой. Близнецы синхронно ахнули и принялись закатывать глаза, обмахиваясь невидимыми веерами.

Рон стиснул зубы, наклонил вперед голову и упрямо продолжил:

— Сразу говорю: лично я с вами никуда не пойду. И вам, малахольным, — он обвел тяжелым взглядом соседей по комнате, — тоже не советую. Я знаю, как это бывает: заманят в кладовку, запрут снаружи, а утром сдадут Филчу или сразу декану. Станете рыцарями швабры и тряпки, очень почетно.

— Откуда взялись эти ужасные сомнения? — заломил руки Правый Близнец. — Эта отвратительная…

— …клевета! — закончил Левый, ухмыляясь при этом так гнусно, что в слова Рона верилось сразу и безоговорочно. — Поклеп на поклепе — и от кого, спрашивается? От роднулечки и кровиночки, от нашего Рончика-макарончика!

— От Роланда Грозы Садовых Гномов, — сладким голосом поправил Правый и потянулся до хруста, задев ладонью столбик кровати. — Ну разумеется, такому славному воину наше посвящение ни к чему, он все и так умеет.

— А в глаз? — покрасневший Рон набычился и сжал кулаки. За последние полгода он успел вымахать и раздаться в плечах и теперь смотрелся довольно внушительно. На месте невысоких, хоть и юрких, как белки, близнецов Гарри придержал бы язык — но у этих двоих тормоза были не предусмотрены конструкцией. — А вы чего молчите? Неужто верите в эти сказочки? Не ожидал от вас такой наивности.

Драко закатил глаза и откинулся на подушки. Подумал несколько секунд и раздраженно потер висок. Сладко зевнул.

— А что, я даже готов поверить, — наконец, к изумлению Гарри и Рона, заявил он, хоть и без особого воодушевления. — Это в духе Гриффиндора — придумать высокопарную чушь с рыцарями, шпорами и тайными церемониями. И чтобы посвящали не уважаемые люди, а всякие конопатые полудурки — вроде как дань равенству. Правда, тут неважно, верю я или нет — все равно эта романтика не по моей части. Мне банально лень куда-то тащиться.

— Я тоже остаюсь, — согласился Невилл, так и не показавшийся из-за своего балдахина. — Ночь на д-д-дворе, по корид-д-дорам бродят Филч и учителя, а я у бабушки единственный внук. Так что я спать, — а вы, госп-п-пода, плотно закройте за собой д-д-дверь. Под утро сквозит.

— Воу-воу, — возмутился Джордан и вскинул обе руки ладонями вперед, словно останавливал мчавшийся на него автомобиль. — Вы не можете просто взять — и отказаться! Послушайте, это старинная традиция, через нее все мальчишки проходят. Совершенно все, вы понимаете?

— Ну а мы вот не пройдем, — пожал плечами Драко и с хорошим чувством момента задернул полог кровати, а затем продолжил уже из-за него, раздраженно копошась и шурша одеялом: — И идиотская традиция умрет на нас, скончается в страшных муках. Всем подвигам подвиг — торжество здравого смысла!.. Прогнали мне такой сон, ну надо же…

— Ну вот, — мрачно обрадовался Рон и направился к выходу, показательно игнорируя братьев. — Я знал, что мозги у вас на месте, хоть и с этими… с завихрениями.

— А ты куда намылился? — заинтересовался Правый близнец, но Рон только отмахнулся.

— В уборную, куда еще. Компанию не предлагать, сам справлюсь.

И вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

— А я вам говорил! — чуть не плача заявил Джордан посмурневшим друзьям. — Я говорил, что перед посвящением нужно подготовить и все объяснить, а не врываться в спальню и пугать до падучей! Довольны? Что теперь с ними делать, под Империо брать? И что мы завтра скажем Вуду? Он ведь обязательно спросит.

— Ну не убивайся ты так, — забубнил Левый Близнец и спрятал глаза — невиданное дело! В этот момент он ужасно напоминал Рона, и Гарри впервые по-настоящему заметил фамильное сходство между братьями. — Подумаешь, не все пойдут… Если хоть кто-то согласится, уже хорошо. Может, Олли и смилостивится, он парень понимающий.

— Вот ты, Поттер… ты пойдешь ведь? — подхватил Правый, ловя взгляд Гарри. — Ты у нас заслуженный герой, тебе нельзя праздновать труса.

— Так я свой подвиг уже совершил, — не особо пытаясь сдержать усмешку, напомнил Гарри. — Мне можно больше не напрягаться. А если снова назовете меня героем, разговор закончится, не начавшись.

— Правильно, — подлил масла в огонь Драко, продолжая вертеться за пологом, как кот, которого согнали с удобной лежанки. — Добивай этих подлецов скорее и гони в шею, я желаю все-таки досмотреть свой сон.

— Четыре отказа из четырех! — прошипел Ли и стукнул себя кулаком по раскрытой ладони, словно молотом по наковальне. — Позор-то какой, папа мой Мерлин!

Правый Близнец сморщил нос и переглянулся с братом. Было заметно, что все пошло не по плану, а запасного варианта, даже самого завалящего, у них не имелось.

— Почему именно сейчас? — заинтересовался Гарри и, подойдя к кровати Драко, поскреб по пологу. Малфой тяжело вздохнул и поколебался, но все-таки отодвинул балдахин. Затем уселся по-турецки, завернулся в одеяло, как в кокон, и гостеприимно похлопал ладонью по кровати. Гарри сел рядом и уперся локтями в колени, обхватив щеки холодными ладонями. — Конец второго курса — странная дата. Или это привязка к Пасхе? Но причем тут Годрик?

— Давай угадаю, — предложил Драко и хищно подался вперед.

Будить друга посреди ночи, да еще таким бесцеремонным образом, не рекомендовалось — если он не успевал снова заснуть, то в нем брала верх блэковская тяга крушить и убивать. В такие моменты Малфой не сдерживал удар и бывал совершенно безжалостным. Его соседи по комнате давно выучили этот важный урок, но близнецам он только предстоял.

— Говоря понятным им языком, — светски продолжил Драко, — Фред и Джордж окончательно продолбались. Правда ведь? Ну давайте, признавайтесь: так и так, уважаемые господа второкурсники, вас должны были посвятить еще полтора года назад, но мы на это забили, потому что клинические идиоты.

— Серьезно? — усомнился Гарри, но беглый взгляд на потупившихся близнецов подтвердил догадку друга. — Вау.

Он подумал еще и наконец медленно захлопал в ладоши.

— Ну что, браво. На этот раз вы превзошли сами себя, мои поздравления.

— Превзошли, конечно же, — сквозь зубы процедил Ли и запахнулся в плащ, всем своим видом напоминая огромную и злобную летучую мышь. — Они так превзошли, что старшие собирались турнуть их отовсюду еще в понедельник, но я упросил дать близнецам немного времени. Буквально на коленях стоял и распинался о благородстве, взаимовыручке и вторых шансах. Думаете, кто-то оценил мое заступничество? Всю неделю валяли дурака, пока феникс не клюнул в одно место. Срок истекает завтра утром, и Вуд обещал проверить лично. Уж не знаю, как он это сделает: может, просто спросит, а может, велит кому-то прочитать по верхам…

Ли помолчал и вдруг рявкнул:

— Ну что, допрыгались?! Доигрались наконец?! Кто ныл, что не хочет вылетать из команды, а потом мазался этим дебильным гримом и ржал, как фестрал?

— А сам-то? — оскорбился Правый Близнец. — Мог бы настоять, раз ты такой предусмотрительный.

— Настоять? — горько усмехнулся Ли. — Вы же как стихийное бедствие, цель вижу — преград не замечаю.

— Что делать-то будем? — напомнил Левый, уныло ероша волосы себе на затылке. — Мне вообще-то нравится быть загонщиком: девочки, слава… Ну и людей лупить можно, очень весело.

— Слушай, Гарри… Как насчет соврать Вуду, а? — деловито предложил Правый. — Он у нас доверчивый и в целом добрый, да и к тебе неплохо относится. Похлопаешь глазами, поулыбаешься, слово дашь — и мы в дамках. Будет за нами должок.

— Да ну, не соглашайся, — подал голос Невилл. — К чему портить отношения с капитаном команды? Вуд на факультете не последний человек.

— Ты, Лонгботтом, нытик и перестраховщик и исходишь из того, что все раскроется, — кисло возразил Правый Близнец. — Вот только Олли можно и нужно водить за нос — ему лишняя информация вредна, она вытесняет из мозгов квиддичные стратегии.

— Нужно рассматривать все варианты, а не только приятные, — отрубил Невилл и снова обратился к соседям по комнате: — Впрочем, вы поступайте, как знаете. Лично я, если меня спросят, скажу чистую правду: пришли, облажались и ушли несолоно хлебавши.

— Суров, — с ноткой уважения протянул Левый Близнец, переглядываясь с братом. — Слышь, Лонгботтом… а может, все-таки пойдешь с нами? Тут недалеко, честное гриффиндорское.

— Куда именно идти? — уточнил Гарри, и Правый тут же расплылся в улыбке. — Не спешите радоваться, я еще ничего не обещал.

— Говорю же, недалеко, — загадочно замерцал глазами Левый. — В общем, смотрите: посвящение — это подвиг, поняли? Он может быть любой, на наше усмотрение. Ну вот мы и подумали…

— Стоп, — поднял ладонь Драко. — Это все, что нужно знать. Гарри, ты хоть представляешь, что за идея могла родиться в этих мозгах?

— Кое-кто нарывается, — прищурился Правый.

— Кое-кто обладает тактическим преимуществом, — фыркнул Драко и скрестил руки на груди. Несмотря на одеяльный кокон и общую всклокоченность, он все равно смотрелся хозяином положения. — Напоминаю, что вы тут в роли просителей, так что повежливее.

— Я же говорил: нужно было выбирать Томаса и Финнегана, — глядя в потолок, очень ровным голосом сказал Ли. — Но вы уперлись, вам вынь да положь сразу всех: и брата, и героя, и его приятелей заодно. Боже, как вы меня достали…

— Не обращайте внимания, — отмахнулся Левый Близнец, а Ли стиснул зубы и отвернулся. — У Джордана просто очередной приступ раскаяния, это по пять раз на дню случается. Утром снова станет за нами таскаться и нудить, что ему скучно. Сам-то он ничего придумать не может, только и делает, что критикует чужие гениальные идеи.

— Так вот, — подхватил Правый. — О гениальных идеях. Ваш славный подвиг, желторотики: подсунуть декану под дверь кошачью мяту. Ну и смыться незамеченными. Справитесь?

— И все? — усомнился Гарри, переглядываясь с подобравшимся Драко. — Просто мята, и ничего больше?

— Нуууу… экспериментальный образец просто мяты, — поколебавшись, кисло признал Левый Близнец.

— Азкабан, — снова прокомментировал Невилл, окончательно войдя в роль коллективного голоса разума. — Туда плывут на лодках через Северное море, а потом сидят в одиночках, ловят крыс на обед и целуются с дементорами.

Левый Близнец подавил раздраженный вздох и через силу разулыбался. Гарри он напоминал лиса, метущего рыжим хвостом, жмущего уши к голове и умильно заглядывающего в глаза — ровно до того момента, пока наконец не получит желаемое.

— Не слушайте его, — сладким голосом пропел он и тут же прошипел, искоса посматривая на кровать Невилла: — Лонгботтом, трусам слова не давали! Ты и сам не идешь, и другим мешаешь. Фу таким быть.

— Конечно, мешаю. Предотвратить чужую ошибку — это ли не подвиг? — холодно отозвался Невилл и все-таки откинул полог. Гарри заметил, что от его заикания не осталось ни следа. — Вдумайтесь: экспериментальный образец. Это значит, Уизли понятия не имеют, что потом случится с деканом. Может, это будет лучшая ночь в ее кошачьей жизни, а может, наутро она отбросит лапы. И виноваты будут все, кто приложил к этому руку.

— Невилл прав, — согласился Гарри и пощелкал пальцами. — Следующая гениальная идея.

Вообще-то они с Драко и так готовились к подвигу, причем Годрик наверняка устроил бы им овацию и посвятил в рыцари вне очереди: что может быть опаснее и почетнее, чем проникнуть в схрон его заклятого друга? Изначально Гарри относился к этому приключению как к неприятной повинности, но за прошедшие дни энтузиазм Малфоя все-таки задел в его душе скрытую струнку.

Драко горел Тайной комнатой. Он изыскивал все новые и новые книги, неустанно чертил карты и копировал страницы из бестиариев; разучивал заклинания и даже выклянчил у матери пару полезных амулетов — якобы для научной работы по Чарам. Гарри и сам не заметил, как проникся важностью момента и загорелся сам.

Идти решили вдвоем, и хорошо, что девочки не стали настаивать и согласились дождаться в гостиной. Это немного облегчало задачу, потому что Гарри сомневался, что сумеет уследить сразу за двумя непоседами, Драко и Лавандой. Тут за одним Малфоем нужен был глаз да глаз…

Что же касается Панси… Будь Гарри твердо уверен в безопасности Тайной комнаты, все сложилось бы совсем иначе. Он сам предложил бы подруге составить ему компанию. Возможно, они пошли бы туда вдвоем, по праву змееустов, и Гарри с удовольствием постоял бы на страже, пока Панси листала бы старинные книги, давным-давно не видевшие света дня. Он просто стоял бы, прислонившись к стене и не привлекая к себе внимания. Любовался бы тем, какой удивительной Панси бывала, когда увлекалась. Гордился бы тем, что она стала первым человеком, снова взявшим в руки фолианты Салазара… А потом обсуждал бы с ней прочитанное на парселтанге. Они говорили бы вдоволь и без опаски, не боясь, что кто-то услышит, и не стесняясь Драко, которому змеиный язык был неподвластен…

Да, это мог быть поистине волшебный день — вот только такой уверенности у Гарри не было.

— Все-то вам не нравится. Какие вы ску-у-учные, фи, — подумав, тяжело вздохнул Правый Близнец. — Кошмар какой-то. Давайте хоть выход из хаффлпаффской бочки…

— …заклиним, — азартно потирая руки, закончил Левый. — Ну или подложим преподавателям кнопки перед завтраком. Уж на это у вас храбрости хватит.

— Вот поэтому вас и не хотели посвящать, — Ли печально покачал головой. — Мудрые люди, как в воду глядели.

Близнецы посмурнели, зато оживился Драко.

— Теперь-то я наконец понимаю, — ядовито усмехнулся он, садясь ровнее. — О да, теперь я все-е-е понимаю. Посвящают новичков те, кого посвятили последними, так? Это было бы самым логичным. Вот только когда должны были посвятить нас, вы уже перешли на третий курс… «Львы» решили поднять стандарты и мариновали вас лишний год?

— Вы просто не застали их на первом курсе, — скучающим тоном пояснил Ли, игнорируя укоризненные взгляды друзей. — Они тогда вообще не видели берегов. Прямо перед матчем сперли у Вуда метлу — вроде как взяли в заложники и потребовали выкуп. Ну Олли и озлился, у него чуть дым из ушей не пошел. Сказал, что в рыцари принимают людей, а не зловредных пикси. И что близнецы Уизли станут первыми мальчишками за триста лет, кто учился на Гриффиндоре, но при этом не был посвящен. Так что вы бы не повторяли чужих ошибок — если сейчас упретесь, потом пожалеете.

— А через годик Вуд остыл и все-таки сменил гнев на милость, — понятливо закончил Драко. — Какая жалость! А ведь действительно добрейшей души человек, кто бы мог подумать. Прямо святой Оливер, только нимба не хватает.

— Ты, Малфой, Вуда не трожь, — отрезал Левый, и Гарри удивился: это был, пожалуй, первый раз, когда один из близнецов говорил совершенно серьезно, без капли шутовства. — Олли классный парень, всем бы такими быть.

— Ай, да Мерлин с ним, — Драко не подал виду, но Гарри заметил, что друг слегка смутился. — К вашему кумиру претензий нет. Хрестоматийный гриффиндорец, все как Годрик завещал. Стяжает славу на поле квиддичной брани, опекает болезных и очаровывает девиц — у меня от такой черно-белой доблести сводит скулы, но у каждого свои герои.

— Все правильно: всякие мерзкие драконы и настоящие рыцари вечно на ножах, — неловко скаламбурил Правый Близнец и перевел озабоченный взгляд на дверь. — Что-то Рон подзадержался — может, и в самом деле пойти помочь? Вдруг он осознал, что зря клеветал на братьев, и теперь с горя топится в унитазе?

— Неужто вам не все равно? — презрительно фыркнул Драко.

— Но-но, — вскинулся Левый, и Правый горячо закивал в знак поддержки. — Мы своего братца любим, хоть он и скучный, как дюжина соплохвостов.

— Любите Рончика-макарончика? — медленно, со значением уточнил Малфой, и близнецы стушевались. — Оно и видно. Рональд тоже вас очень любит — так сильно, что едва завидев, начал готовиться к драке.

— Он просто злопамятный, — с нарочитым равнодушием пожал плечами Правый. — Не простил нам паучка.

— Какого еще паучка? — напрягся Гарри.

За полтора года в одной спальне волей-неволей сближаешься, и к этому моменту арахнофобия Уизли была известна всем его соседям. Рон ужасно боялся пауков — до дрожи в коленях, до полной потери рассудка, — и даже Драко никогда над ним не смеялся.

— Да паук как паук. Мохнатый такой, — хмыкнул Левый и, переглянувшись с братом, прыснул в кулак. — Рончик как-то сломал мою игрушечную метлу, ну мы и поучили его чуток⁽²⁾.

— Был у малыша Ронни такой милый и мягкий плюшевый медвежонок… — начал было Правый Близнец и вдруг осекся — наконец заметил, как на него смотрят Драко, Гарри и Невилл. — Ну чего вы такие кислые? Вы просто не видели, это было очень смешно.

— Я думал, он врет, — тихо и задумчиво произнес Малфой. — Я не верил, что родные братья могут такое вытворить. А оказалось, что дурак тут один, и это совсем не Уизли.

— Я тоже не поверил, — успокоил его Гарри, хотя у самого на душе скребли кошки.

Рону было всего три года, когда плюшевый медвежонок, в обнимку с которым он засыпал каждую ночь, превратился в огромного тарантула и защелкал жвалами у самого лица… О чем еще Уизли говорил чистую правду, зная, что от него в который раз отмахнутся? Например, припоминалась история с кислотной шипучкой, которую семилетнему Рону подсунули старшие братья… Конфета вроде бы прожгла его язык насквозь⁽³⁾… Неужели и это тоже было правдой?

До того, как Гарри поступил в Хог, жизнь у него была не сахар, но по крайней мере, никто на нее не посягал.

— Поразительно, — кисло подытожил Драко после долгого, неуютного молчания. — Я не фанат Рональда, но в этот раз я полностью на его стороне. Правильно делает, что вам не доверяет. И это собственный брат, какой позор!

— Он сделал все возможное, чтобы уберечь от вас соседей по комнате — чужих, по сути, людей, — ворчливо добавил Невилл. — И сейчас, думаю, сидит в гостиной, чтобы подольше сюда не возвращаться. Более того, остальные вам тоже не поверили — хотя для разнообразия вы говорили чистую правду. Разве не обидно?

— Конечно, обидно, — криво усмехнулся Левый. — Басня про мальчика и волка — мы тоже ее знаем, Лонгботтом, и даже слишком хорошо.

Гарри присмотрелся и заметил, что несмотря на браваду, губы у него едва заметно подрагивают, а Правый неуловимо придвинулся к брату, словно пытаясь поддержать хотя бы так. Он недолюбливал близнецов, особенно в свете новых открытий, но все равно ощутил слабый намек на сочувствие.

К тому же, как ни крути, Ли был прав: отказ от посвящения навредил бы не столько близнецам, сколько самому Гарри и остальным мальчишкам. Не больно-то хотелось быть первыми за триста лет, кто не станет рыцарями Годрика, а значит действительно своими на факультете. Было и еще кое-что: если обычно посвящение проходили на первом году обучения, и организовывали его второкурсники, то кто тогда посвящал новичков в сентябре? Томас и Финнеган отдувались за всех? А что если никто — и рыцари Годрика закончатся на Гарри и его соседях?

— Нам нужно посовещаться, — решительно заявил он, и близнецы слегка приободрились. Подождите снаружи, — но сначала позовите Рона, его экспертное мнение нам очень пригодится.

Примечания:

PayPal, чтобы скрасить мои суровые будни: ossaya.art@gmail.com

Карта для тех же целей: 2200700436248404

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

Отдельное спасибо Некроскопу и Irina Zimno.

1) Вики: Король под горой, или Спящий герой, — традиционный мотив фольклора и мифологии, повествующий о легендарных героях, которые спят в земных недрах — горных пещерах, на удалённых островах или в потустороннем царстве, и проснутся, когда их родина будет испытывать трудности. Данный герой зачастую является исторической фигурой и военным лидером, оставившим след в истории той страны, где показывают данную гору, проигравшим свою последнюю битву и погибшим в ней, но любимый народным сознанием.

Вернуться к тексту

2) Канонный факт

Вернуться к тексту

3) Тоже канонный факт

Вернуться к тексту

Примечания:

Автор обещал выход главы в ускоренные сроки и слово свое сдержал :)

Знаю, я часто это говорю, но этой главе удалось потеснить моих прежних фаворитов ❤️

Саундтреки к разговору:

https://www.youtube.com/watch?v=VsxlqmSDmBU

https://www.youtube.com/watch?v=WtCREZoiSQQ

Он бесконечно долго куда-то шел, не помня ни куда, ни зачем. Точно знал только одно: надо идти дальше, несмотря на то, что ноги утопали во мхах и каждый шаг требовал все большего усилия. Высоко над головой смыкались кроны исполинских деревьев, у самой земли стволы обвивал туман — этот лес, темный и древний, должен был вызывать опаску, но вместо этого казался давно потерянным домом. Нестерпимо тянуло улечься на перину мха и позволить травам укрыть себя пышным одеялом, убаюкивая на долгие века… Тем не менее он упрямо шел дальше, чувствуя, как в груди нарастает смутная звериная тоска. Когда-то он знал это место, знал и отчаянно любил — но совсем его не помнил, и от этого хотелось по-волчьи выть, жалуясь невидимой луне. Он переступил границу ведьминого круга, возникшего впереди неясно когда, в последний раз оглянулся назад и…

…оказался в зале с высокими сводами, знакомом до последней звездочки на зачарованном потолке; в зале, богато украшенном для праздника. Он танцевал, изо всех сил стараясь не ударить в грязь лицом, потому что вел ту, кого любил, — вот только никак не мог рассмотреть лица напротив. При этом он прекрасно видел все остальное: и сотни свечей, парящих под потолком, и золотое конфетти, похожее на падучие звезды, и других танцующих, хоть те и казались смутными тенями, — и откуда-то он знал, что так бывало всегда, стоило им оказаться слишком близко друг к другу.

Конфетти оседало на волосах (темных или рыжих?), путалось в них, и тянуло провести рукой по тяжелым прядям, собирая хрупкие золотые искорки в ладонь, чтобы сохранить магию этого вечера хотя бы так. Украсть ее, спрятать в карман незаметно от взглядов, жгущих спину, — вот только, несмотря на соблазн, делать этого было нельзя… Почему? В чем крылась причина?

Она что-то говорила, эта девушка, вся золотая, ослепительная, словно солнце, а он отвечал, а сам думал о том, что сперва закончится песня, а затем и вечер, и учебный год, и вся привычная жизнь — когда он увидит ее в следующий раз и увидит ли вообще? На что он готов пойти, чтобы прикоснуться к ней снова?

Ответ пришел откуда-то изнутри, единственно верный и возможный: на все… Совершенно на все.

А затем музыка утихла, и они направились обратно к столику с пуншем. Она молчала, а он остро чувствовал, как с каждым шагом расстояние между ними увеличивается, как они неизбежно расходятся по разным мирам. Он повернулся было, чтобы напоследок налюбоваться ею, такой невозможно красивой, но вместо этого…

…проснулся, рывком вскинулся на кровати, всматриваясь в темноту спальни и вслушиваясь в шорохи. Воспоминания рвались изнутри, настойчиво стучались в сознание, но им не хватало сил, чтобы пробить заслон обливиэйта. Северус закрыл лицо ладонями и немного посидел так, глубоко дыша и пытаясь ухватить за хвост смутные образы. Те манили и ускользали, раздражая все больше и больше, и через пару минут он сдался. Лег обратно, заложив руки за голову и прикрыв глаза.

Снам веры нет — ночью мозг перемалывает вымысел и явь, щедро сдабривая результат ассоциациями, страхами и желаниями. Случился ли тот танец на самом деле? Северус не знал и почти привык к своему незнанию. В последнее время он ловил себя на крамольной мысли: что если Поликсена оказалась права и не стоило ворошить былое? По крайней мере, сейчас мир обрел шаткое равновесие, но каждый последующий шаг грозил снова послать все к черту — и теперь уже навсегда.

Как дальше жить с собой, если Северус выдал Лорду тайну Каролины, ее истинное пророчество? И что если это не единственная страшная ошибка? Он ведь запил после дуэли, нарушил зарок, данный в детстве, — так кем вообще был тот парень, которого Северус не помнил и не понимал? И на что тот парень был способен?

Он поколебался и все-таки встал с кровати: сегодня сон уже не придет. Накинул халат, сделал кофе, сел за стол и снова пробежался глазами по последнему письму Слагхорна — тот советовал новый метод перегонки и божился, что с ним рецензенты не только примут статью, но и устроят стоячую овацию. Северус тепло усмехнулся, откладывая письмо и удивляясь тому, насколько сильно его тронула чужая забота.

На поверку Гораций Слагхорн оказался отличным ментором и приятным человеком, особенно если позволять старику невинные маленькие слабости: пить с ним хороший чай, баловать засахаренными фруктами, а еще слушать и кивать в положенных местах. Пожалуй, именно он стал для Северуса отцовской фигурой, хоть и слишком поздно…

Приемный родитель из него вышел на славу — уж кому-кому, а сыну Тобиаса Снейпа было с чем сравнить. Слагхорн прилагал все возможные усилия, чтобы помочь любимому ученику встать на ноги: обещал свести с нужными людьми, присылал полезные материалы и соглашался выступить соавтором любой статьи, которая взбредет его протеже в голову.

А еще он не задавал лишних вопросов, но при этом безошибочно отделял зерна от плевел. Такт — Северус не ожидал, что оценит такое качество, но все случается в первый раз. Деликатная поддержка Горация была феноменом новым, но до боли приятным, и Северус чувствовал, как постепенно заполняется пропасть где-то внутри, о существовании которой он и не догадывался.

Северус кому-то интересен. Кто-то, помимо Поликсены, болеет за него и желает ему успеха…

Мысль об обширных связях Слагхорна повлекла за собой другую, а потом и третью, четвертую… Финальный вывод был неожиданным: прежде чем смириться, нужно сменить метод и попробовать снова. Северусу требуется помощь со стороны. Недостаток самоучек — склонность заново изобретать велосипед: у его пикантной проблемы может иметься решение, известное профессиональному обливиатору. Нужно всего ничего: взять гордость за шкирку, засунуть ее поглубже и явиться к мастеру на прием. Смиренно попросить о помощи — вот только он не привык полагаться ни на кого, кроме себя.

С раннего детства и по сей день Северус решал проблемы самостоятельно, почти не привлекая других людей. До Хогвартса сам готовил есть и следил за одеждой, сам собирался в школу, сам ходил за покупками, без напоминаний делал уроки и стиснув зубы убирал за пьяным отцом. В Хоге он сам сражался с четверкой Мародеров и выгрызал признание своих талантов. Если Северус и принимал чужую помощь, то в порядке исключения, когда отказываться было просто-напросто глупо: например, от смены гардероба на третьем курсе или от воспоминаний Поликсены…

Или от заступничества Дамблдора, который снизошел до незадачливого шпиона и спас его от тюрьмы. Тогда Северус тоже позволил себе помочь — но кто встал бы в позу и ответил отказом? Принципы — штука хорошая и приятная, пока жизнь не прижмет по-настоящему: их не намажешь на сухарь и ими не согреешься в могильном холоде… От мысли, что он мог перестукиваться с Сириусом и Рабастаном в соседних камерах, стало почти смешно. Трагикомический анекдот: встретились как-то в Азкабане первая любовь Поликсены Паркинсон, ее жених и лучший друг…

Впору было делать Альбусу анонимный подарок. Подсунуть под дверь открытку: дорогой профессор Дамблдор, большое человеческое спасибо — благодаря вам кое-кому важному было проще жить…

Открытка, которую он никогда не отправит.

Северус знал, что многое в его личности изменилось, но дурацкая гордость осталась неприкосновенной: видимо, она была константой характера, стержнем, на который нанизывалось все остальное. А еще ахиллесовой пятой: будь он менее независимым, все могло устроиться намного лучше. Проще и приятнее: всего-то и стоило чуть уступить в одном и прогнуться в другом… Правда, даже под страхом смертной казни Северус не принял бы помощь Поликсены и ее Блэка, особенно денежную. Мелочная злопамятность — у всех есть невинные маленькие слабости…

Стоило подумать о подруге, как что-то вкрадчиво прошептало: а ведь сейчас ночь с пятницы на субботу. Впереди выходные — и можно сорваться в квартиру за Барьером, надеясь, что Поликсена тоже там появится. Северус откроет дверь своим ключом и безмятежно кивнет в знак приветствия. На долгих два дня он забудет о выборах и Сириусе, о крестражах и пророчествах, наплюет на правильное, уместное и логичное. Притворится, что ничего не изменилось.

У всех есть маленькие слабости, правда? Северус не железный, и сердце у него на месте, что бы ни твердил папаша Тобиас. Он нальет Поликсене вина и накормит подругу вкусной едой, которую приготовит под ее насмешливым взглядом. Поликсена вызовется кромсать помидоры или неумело тереть сыр, или защипывать тесто, очень при этом стараясь, хотя выйдет криво, — в общем, делать хоть что-нибудь, потому что ей нравится участвовать в процессе. На десерт у них будет темный виноград — интересно, изучил ли Блэк жену так же хорошо, как ее лучший друг?

А потом Северус сядет обок и закроет глаза, позволяя себе наконец расслабиться. Наслаждаясь тем, что на время мир застыл в единственно верном порядке, а сам он обрел долгожданную цельность…

После ужина он внимательно выслушает новости и прокомментирует их, вызвав у Поликсены мимолетную улыбку. Легко отразит пару выпадов и сам пощекочет чужие нервы — просто так, в порядке разминки, потому что им обоим скучно без адреналина. Кто-то играет вместе в бадминтон, кто-то коллекционирует монеты, а они жонглируют ножами в паре⁽¹⁾ — ну чем не хобби?

Позже Северус сходит в магазин через дорогу и купит продукты для дома, придуманного его воспаленным воображением, дома, похожего на мираж в пустыне. Они с Поликсеной посмотрят фильм — Северус даже согласится на повтор «Унесенных ветром», — а потом пожелают друг другу спокойной ночи и разойдутся по спальням. Воскресенье пройдет точно так же, лениво и размеренно, и его это вполне устроит: он был бы рад проводить так каждый день, отныне и до самой смерти…

Вот только утро понедельника наступит намного раньше. Оно всегда наступает, но каждый раз умудряется застать Северуса врасплох.

Понедельник непременно настанет, и они — что? Выпьют кофе после ночи, проведенной порознь? Зато позавтракают вместе, как и положено лучшим друзьям: Северус — блинчиками, почти не стесняясь любви к сладкому, а Поликсена — яйцами Бенедикт, которые он научился готовить ради нее… И потом вернутся каждый в свою жизнь, в скучное настоящее: он отправится в школу, а она — на Гриммо, к мужу?

Северус был человеком отчаянным, но не законченным садомазохистом.

Пора было сдаваться хоть кому-то, пока он не свихнулся окончательно, — не хотелось бы дотянуть до Закрытого крыла Мунго. Северус нуждался в срочной и квалифицированной помощи, ему требовался обливиатор с обширным опытом и частной практикой. Кто-то, готовый принести Обет и обладающий рекомендациями, — к примеру, один из знакомых Горация…

Было тошно от мысли, что в его сознании будет снова шарить посторонний, но игра стоила свеч: самостоятельно он снимет обливиэйт не раньше второго пришествия. Пора было менять метод — и чем скорее, тем лучше. Понять уже, кто он, чего хочет и на чем стоит — а наконец поняв, разобраться со своей неожиданной и сумасшедшей любовью. Расставить все точки над «i»: если да, то да; а если нет, то нет.

И наконец начать жить — пока он и правда не убелился благородными сединами.

Северус устал ждать. Он желал действовать, но для решительных шагов требовался прочный фундамент. В последнее время он особенно остро ощущал, что пока остальные дружат и любят, куда-то движутся и к чему-то стремятся, сам Северус застрял на пороге между старой личностью и новой, между одной жизнью и другой. Это продолжалось уже полтора года, и у него имелся прогресс, но он был совершенно недостаточен.

Как претендовать на чужое доверие, если любое воспоминание может перевернуть все с ног на голову? Именно поэтому Северус опасался значимых знакомств — его сковывала проклятая неопределенность. Горькая правда заключалась в том, что на него нельзя было положиться, — Поликсена проявляла чудеса терпения, но Северус не мог ждать такого благодушия от других.

Так что даже хорошо, что оба Малфоя в нем больше не нуждались: Люций наверстывал упущенное с лучшим другом, а Драко успел стать подростком. Это раньше он мог прийти к крестному, чтобы спросить совета, — отныне ему было стыдно плакаться взрослому. Северус отлично понимал крестника и поддерживал его независимость как умел, но в глубине души все равно скучал…

Их последний разговор случился на вилле Поликсены и окончательно расставил все по своим местам: смешной беловолосый мальчик, которого Северус помнил и знал, незаметно стал другим. Не хуже и не лучше — просто другим, словно основа для зелья, которой не хватает лишь пары ингредиентов, чтобы превратиться в сложный эликсир.

«Что рисуешь?» — спросил тогда Северус, так и не подыскав лучший вопрос. Драко нарочито спокойно довел линию до конца, закрыл блокнот и устроил его на бортике бассейна. Заложил карандаш за ухо и только тогда констатировал:

«Руки».

«Ну это я и сам вижу, — хмыкнул Северус и сел рядом. — И чьи же?»

«Просто руки, — отрезал Драко и независимо пожал плечами. Врал, конечно: у просто рук не бывает приметного кольца-цветка и уж тем более маленького шрамика между большим и указательным пальцами. — Меня это успокаивает».

А вот это было чистой правдой — Драко действительно успокаивало рисование. Северус помнил, как тот мог часами напролет возить по бумаге кистями, больше разводя грязь, чем изображая действительность. Где теперь тот мальчик, к которому он прикипел всем сердцем за неимением собственной семьи? Когда именно Северус его упустил — да и упустил ли?

Он поймал взгляд крестника, намертво прикованный к Метке, и рефлекторно потянулся к рубашке, но после секундного колебания все-таки не стал одергивать рукав.

«Смотри хорошенько, — тихо сказал он. — В свое время Метку приняли самые разные люди, и исходили они из самых разных побуждений. Многие из них были надежными друзьями, верными мужьями и прекрасными отцами, — но если Лорд вернется и обретет прежнюю власть, что им останется делать?»

«Метке нельзя сопротивляться, правда? — убито предположил Драко. — Человек становится как бы марионеткой?»

Северус покачал головой и поймал его взгляд. Глаза у мальчишки были очень несчастные, и наверное, стоило его подбодрить и дать надежду, пускай и обманчивую, но чирлидинг никогда не был сильной стороной Северуса. Пожалуй, из него вышел бы плохой отец — и было иррационально обидно от того, что он так и не узнает наверняка.

«В том и дело, что человек остается собой, но так даже опаснее, — честно пояснил Северус. — Если твой отец велит вернуться домой — как ты поступишь? Он будет выглядеть и звучать точно так же, как и обычно».

Драко тяжело вздохнул и низко опустил голову. Северусу не нужно было читать мысли, чтобы понять: крестник был одинок и потерян. Любимый сын и обожаемый внук, Драко привык к тому, что может безраздельно доверять Люциусу, — но если за спиной старшего Малфоя встанет Лорд, как его наследнику распознать ловушку?

«И ты тоже, да? — тихо спросил Драко. — Неужели Поликсена права? Не отвечай, я и так знаю. Конечно, она права, и я обязательно потеряю всех вас: и тебя, и папу, и дедушку… Совершенно всех до единого».

«Все верно, — просто кивнул Северус и заметил, как глаза Драко расширились от горького удивления. — У тебя останутся мама и… леди Блэк».

Потому что Поликсена давно не Паркинсон — и пора бы это запомнить, записать где-нибудь на случай, когда он снова поддастся соблазну и забудет о существовании Сириуса… Того самого Сириуса, уже не врага, но еще далеко не друга, который успел побывать на вилле, а позже ждал жену на Гриммо. Того самого Сириуса, с которым требовалось найти общий язык, но Северусу пока недоставало душевных сил.

«Зачем вы приняли Метку? — простонал крестник, с силой прижимая ко лбу сжатый кулак. — Ну зачем?»

Северус поколебался, не желая его смутить, — бог их знает, этих подростков, — но затем все-таки придвинулся ближе и накрыл плечо Драко ладонью.

«Люциусу велел отец, уж не знаю почему, — подумав, сказал он. — А я… когда-то я полагал, что все дело в профессиональном росте. Видишь ли, Лорд обещал мне содействие, он открыл для меня запертые двери. Сейчас уже не знаю, в чем была настоящая причина, — но если разберусь, тебе скажу первому».

Это было опасное обещание, но Северус ставил на откровенность. Когда-то в родительском доме ему недоставало именно этого — честности, готовности обсудить проблемы и совместно отыскать решение. Их семья напоминала архипелаг из островов, между которыми отсутствовала коммуникация. Так остров Тобиаса неуклонно затапливала вода, до неузнаваемости меняя рельеф. Остров матери был выжженной пустыней, по которой ветер гонял редкие клубки перекати-поля. Остров самого Северуса был домом действующего вулкана, царством дыма и пламени…

Они могли бы помочь друг другу, если бы объединились. Однажды маленький и наивный Северус изобразил это на карте мира: уместил архипелаг Снейп в Атлантическом океане, между Аргентиной, Намибией и Антарктикой, а потом соединил рукотворные острова мостами… За это он ночь напролет простоял в углу. Отец обвинил его в порче имущества, ушел топить злость в кружке и напрочь забыл о сыне, вернувшись уже наутро.

Северусу было — сколько? Пять или шесть? Тогда он еще слушался своего папашу. Он верил, что тот желает добра, даже если его методы вызывали сомнение. Потому Северус стоял и терпеливо ждал возвращения Тобиаса — час, другой, третий… В какой-то момент он понял, что о нем забыли, но продолжал стоять, как будто если исполнить волю отца, тот будет вынужден ответить взаимностью.

Глупости, конечно. Это никогда не срабатывало.

Тобиас набирался в какой-то забегаловке, Северус маялся в углу, отковыривая штукатурку и считая в уме до тысячи и обратно… а где была мать? Снова умирала на ночной смене, чтобы потом спонсировать запои мужа? Северус отлично помнил стол на кухне, за которым она сидела, сгорбившись, как старуха, — и Тобиаса, нависавшего над женой. Еще он помнил одно-единственное слово, повторяемое, словно могущественное заклинание: дай. Папаша знал, что рано или поздно Эйлин сдастся и пойдет у него на поводу, — нужно просто подождать. Мать просила и плакала, она грозила и проклинала, а в ответ слышала только одно, снова и снова: дай! Ну дай же.

Дай.

Эйлин не разочаровывала. Она всегда сдавалась: трясущимися руками открывала кошелек, швыряла наземь купюры, а затем прятала в ладонях изможденное скуластое лицо. Тобиас победно ухмылялся и наклонялся за деньгами, методично подбирал их с пола, не пропуская ни единой монетки. «Уж не переломлюсь, — шипел он, пересчитывая их на ладони. — В отличие от некоторых носатых, я человек простой и не гордый».

А маленький Северус, замерев в тени, напряженно размышлял: если отец не гордый, если он выставляет это качество напоказ, кичится им… значит, я пойду от обратного. Я буду гордым, стану полной противоположностью Тобиаса, до пепла выжгу схожесть с ним, и тогда…

И тогда все наконец наладится. Он наконец-то поймет, как правильно. Я научу Тобиаса на своем примере. Мама не сумеет, потому что она совсем другая, она слабая, да к тому же женщина, а я его родной сын, кровь от крови и плоть от плоти. Только я смогу дать Тобиасу Снейпу отпор, только у меня хватит и упрямства, и методичности, и безжалостности…

Конечно же, он ошибался. Если отца и задевала холодность сына, их подчеркнутая разность, то он никак это не показывал. Разве что стал больше пить, — но кто знает, что послужило причиной?

И когда Северус пообещал себе не заводить детей, чтобы на нем линия Снейпов пресеклась, а потом выплюнул обещание в лицо Тобиасу, тот только посмеялся. Страшная месть сына позабавила папашу — и Северус отказался от этой идеи, потому что не желал радовать своего первого настоящего врага…

Он бездумно отхлебнул остывший кофе. Повел затекшими плечами, размял шею холодными, твердыми пальцами — когда Северус вспоминал детство, обычно спрятанное подальше и накрепко заколоченное досками, то забывал о беге времени. Навыки окклюменции помогали не ухнуть в омут с головой, но чувства все равно просачивались: ненависть и тоска, страх, ярость и отчаяние. То, что сделало Северуса таким, каким он был до обливиэйта, выковало и закалило его прежнюю личность.

Он был родом из Коукворта, тот мальчик со взглядом исподлобья, всегда готовый дать отпор обидчикам. Черноволосый мальчишка в одежде с чужого плеча был родом из грязного, запущенного дома, в который стыдно было привести друзей, — а потому Северус специально ни с кем не сближался…

С какого-то момента он вообще держался настороже со всеми, включая собственную мать, потому что понял: Эйлин была ненадежным союзником. Сегодня она обещала стоять на своем, а завтра легко нарушала слово. Порой мать нарочно откупалась от Тобиаса, приносила тому бутылку и ставила ее на стол. «Хоть один вечер проведем спокойно», — слабо улыбалась она, а Северус прятался в ванную, включал воду и молча давился слезами. Со временем он научился плакать бесшумно, потому что Тобиас обладал особым нюхом на слабость.

«Что, снова развесил сопли? — радовался отец, поджидая его у двери, будто хищник в засаде. — Так я и знал! Нюня и размазня! Никогда не поверю, что ты и в самом деле мой сын, — разве у меня мог родиться такой нытик?»

Северус отдал бы что угодно, лишь бы Тобиас был прав, но мать качала головой: «Ты действительно его ребенок». Эйлин укоризненно поджимала губы, словно желание не иметь со Снейпами ничего общего было постыдным, — и в конце концов Северус перестал спрашивать. Зеркало подтверждало печальную правду: нос у него был материнский, как и мысок на лбу, и разрез глаз… Зато четкую линию губ и упрямый подбородок он совершенно точно унаследовал от папаши — и долгое время ненавидел собственное лицо, кутался в колючие, пахнувшие плесенью шарфы…

Когда уже в Хоге Северуса посвятили в перипетии взросления Сири Блэка, он долго смеялся, а потом не на шутку разозлился. Судя по обмолвкам Регулуса, характер у его матери был не сахар, но что-то подсказывало: леди Вальбурга не пила горькую и не поднимала на сыновей руку. Сири вряд ли вытирал за ней рвоту и прятал синяки от соседей и одноклассников… Какими были репрессии в его уютном и безопасном доме, где всегда водилась еда, а домовик готов был выполнить любой каприз? Запрет на маггловскую одежду? Требование жениться на умной и красивой девушке?

Сытый голодного не поймет, но верно и обратное. Северус скорее проглотил бы язык, чем стал жаловаться посторонним, — зато Сири было хоть бы хны. Он свободно трепал имя матери, гордился репутацией бунтаря и позволял девицам себя утешать. За это Северус его презирал.

Мериться психологическими травмами детства — все равно что участвовать в специальной олимпиаде, но удержаться от сравнения не выходило. Долохов любил говорить, что каждая несчастливая семья несчастлива по-своему, но Северус был категорически не согласен. Когда растешь в аду, легко вычисляешь того, кто едва уловил запах серы, — и для нелюбимого ребенка Сири удался слишком уж беззаботным и уверенным в себе. Возможно, Вальбурга ценила сына только как наследника фамилии, наплевав на его личность и интересы, — но она хотя бы не ненавидела своего старшенького…

«Снова сплелись в клубок, — злился папаша, стоило лишний раз прижаться к материнскому боку. Он был труслив и всегда ждал, пока Эйлин уйдет в другую комнату и не сможет его услышать. Боялся, что та достанет палочку? Это он напрасно — мать ни разу этого не сделала. Видимо, она действительно полностью отказалась от колдовства, и очень зря: Тобиасу не помешала бы пара профилактических круцио. — Что, метишь на мое место, выползок? Хочешь быть главным мужчиной в доме?»

«Кому-то же надо», — огрызался Северус и привычно уклонялся от затрещины.

«Ну давай, пошипи мне тут! — рычал отец, неотрывно следя за ним налившимися кровью, бычьими глазами. — Беги прячься к матери за юбку, только это ты и умеешь!»

А наутро пожимал плечами: ничего не помню и ничего не знаю. Кто, я?! Да ни в жисть — это ты, сынок, снова путаешь. Северус был бы рад ошибиться, но на следующий день все повторялось, словно безумный день сурка.

«Звереныш, — так начал звать сына Тобиас, когда тот отучил себя плакать. — Ведьмино отродье, ишь зыркает из-под челки! Порчу на меня наводишь?»

Папаша замахивался, но без особого запала и все реже и реже — трогать Северуса стало себе дороже. Вместо этого старший Снейп приучился бить словами и раз за разом безошибочно попадал в яблочко, а его ядовитые ремарки продолжали жить своей жизнью еще долгие месяцы, а то и годы:

«Ну вот кто тебя полюбит, а, чучело? Ты и сам-то любить не умеешь, ровным счетом как твоя фригидная мамаша. Проклятое чудовище!»

Бессердечный монстр, которому самое место в кунсткамере, а не в приличном доме. Выродок, не понимающий чужих горестей. Психопат без капли сочувствия. А вот помог бы папе…

Помощь требовалась всегда. Дать денег на опохмел, выкроив из школьных обедов. Сгонять в магазин за очередной бутылкой — «только порезвее, мне тошно»! Убрать беспорядок, помочь добраться до дивана и ничего не говорить матери — будто Эйлин не догадается, как догадывался сам Северус, еще даже не переступив порог. Вовремя выключить газ, который Тобиас повадился оставлять, а потом засыпать, и слава богу, что без сигареты, — сколько раз перепуганные соседи вызывали газовщиков? Два или три?

А еще не оставаться в стороне, когда папаше хотелось сыграть в счастливую семью. В такие дни он метеором носился по дому, размахивая руками, весь во власти сладких фантазий: здесь встанет шкаф! А вот тут мы прорубим новую дверь! И обои тоже переклеим — правда, сынок?

Сперва Северус не понимал, что именно от него требовалось. Он молчал, неотрывно глядя на сбрендившего отца и пытаясь осмыслить новый тектонический сдвиг. Зато мать вся расцветала и кивала, поддакивала мужу и толкала сына в бок острым локтем: ну конечно, мы все переклеим! Ну разумеется, милый, все так и будет. У нас все сложится наилучшим образом, правда? Правда ведь?..

И Северус тоже кивал и криво улыбался — что ему оставалось делать? Тогда у него еще была надежда. Он заискивал перед Тобиасом ради матери, потому что вечером, когда они оставались наедине, Эйлин горячо шептала: «Подыграй, ну что тебе стоит? Может, он наконец возьмется за ум. Может, Тоби просто не хватает цели — пускай это будет ремонт, в самом деле… Ну что тебе, жалко, что ли?»

Ремонт, который так никогда и не сделали. Новая работа, на которую папаша не пошел. Переезд в другой дом, который откладывали так долго, что совсем про него забыли…

Последней каплей стал поход в пиццерию. В тот зимний день Тобиас забрал сына из школы — между прочим, впервые в жизни, и Северус позволил себе поверить в то, что все начало налаживаться. Отец был гладко выбрит и причесан, он вел сына за руку и раскланивался с соседями, а Северус, наивная душа, хватался за грубую ладонь и молился неведомо кому: пускай так будет всегда. Пожалуйста, пускай это окажется правдой…

Они пришли в пиццерию, которую Северус видел только со стороны улицы. Сели за стол, как взрослые, получили меню, и папа позволил ему выбрать пиццу для них обоих. Северус до сих пор помнил свой выбор: курица с ананасами, потому что жестяные банки ананасов в сиропе напоминали ему о празднике. Он очень старался ничего не испортить: улыбался и кивал, ел аккуратно и медленно, чтобы не наставить пятен, а еще охотно отвечал на бессмысленные вопросы — родной отец совсем его не знал…

Потом они расплатились и даже оставили чаевые официантке, но Тобиас не пошел с ним домой. Вместо этого он отослал Северуса поиграть с друзьями, которых у него не было. «Погуляй часок, я как раз приду, — пообещал папа и напоследок потрепал сына по голове. — И тогда мы сыграем в шахматы, можешь готовить доску».

Северус отправился на пустырь за домом и там в одиночестве катал снежки, а потом слепил безносую и скособоченную снежную бабу. Небо было серым, как ртуть, выцветшим и пустым, но ему казалось, что это самый прекрасный день от начала времен. К исходу условленного часа Северус улегся прямо в снег и лежал там несколько минут, чувствуя, как радость поднимает его на невидимых волнах все выше и выше. Жизнь казалась удивительной и полной заманчивого обещания…

А потом Северус пришел домой — и стало ясно, что доску можно не готовить…

Он не стал ни плакать, ни упрекать, потому что это было бесполезно. Все было бесполезно, пора было взглянуть правде в глаза. Вместо этого десятилетний Северус решил действовать — и не придумал ничего лучшего, чем отравить своего отца.

Он ничего не знал и не умел, а потому действовал по наитию: собрал волчью ягоду в соседском палисаднике, тщательно растер добычу в кашицу и подмешал во вчерашнее рагу. Сам подал Тобиасу тарелку, заслужив пару ядовитых насмешек, сел рядом и молча, внимательно следил за каждой ложкой. Всю ночь он не спал, ужасаясь своему поступку, во всех красках представляя, как за ним приедет полиция и Северуса отправят в тюрьму, а мать упадет на колени и бросит ему в спину последнее отчаянное проклятие…

«Отрава» не сработала, и ничего Тобиасу не сделалось, только желудок поныл. Тогда Северус еще не знал, что волчья ягода — название собирательное, и в эту группу растений входят как ядовитая белладонна, так и вполне съедобная дереза… Если кому и стало хуже, то только самому отравителю — потому что в тот день он переступил важную черту. Северус доподлинно узнал, что на свете есть люди, которых он готов убить. Уничтожить их по-настоящему, стереть с лица земли, пройти весь путь от начала и до самого конца…

Надо все-таки продать ту развалюху и попрощаться с Коуквортом раз и навсегда. Решение было принято уже давно, но у Северуса никак не доходили руки. Если бы он мог себе это позволить, то не продал бы дом, а сжег его до основания. Он обложил бы фундамент хворостом, щедро полил бензином и бросил бы не Инсендио, а маггловскую спичку — такие любил жевать Тобиас, мусоля деревянный кончик на диво крепкими желтоватыми зубами. А сам стоял бы, скрестив руки на груди и любуясь: у его детства вышел очень красивый погребальный костер…

Северус не глядя подцепил со стола фиал с очередным воспоминанием Поликсены, взял наугад, наплевав на временную очередность. Крепко сжал в руке, чувствуя, как в ладонь впиваются острые грани. Когда нервничал Драко, крестник брался за бумагу и карандаши.

Когда нервничал Северус, он все чаще тянулся за поддержкой к чужой жене…

Он снова и снова завязывает галстук, но всякий раз выходит криво. Нынешний Северус догадывается о причине своей неловкости: конец школы — еще не конец жизни, но безусловно кажется таковым. Этот момент хочется оттянуть, и Северус-в-прошлом оттягивает его как умеет, хотя прекрасно знает, что бегу времени сопротивляться бесполезно…

— Ты себя удушишь, — предупреждает Поликсена, чьими глазами он видит самого себя, одновременно узнавая и не узнавая. Каролина молчит, но наблюдает за его усилиями с заметным сочувствием. В этот день Каро выглядит донельзя хрупкой, почти хрустальной. Кажется, стоит подуть ветру — и подруга зазвенит от напряжения…

Стоящий у трюмо Северус усмехается и качает головой, ловит взгляд Поликсены в зеркале, и она смело его встречает. Прищуривается. Возвращает ли при этом улыбку? Северусу-в-прошлом, должно быть, все равно, но нынешнему Северусу очень важно это узнать. Ему хочется верить, что Поликсена улыбается в ответ, и ему грустно от того, что он не может подтвердить свою догадку.

Тем временем подруга отводит глаза и внимательно оглядывается по сторонам, словно впервые замечая три кровати под темно-зелеными балдахинами, дубовый шкаф на массивных вычурных ножках и письменный стол у окна, за которым сидит Каролина. За окном простираются глубины Черного озера: там плавают важные карпы и колышутся водоросли. Из него исходит зеленоватый рассеянный свет, и от этого спальня напоминает затерянное подводное царство.

— Так странно наконец тут побывать… — задумчиво говорит Поликсена. Она подходит к окну, становится вполоборота и постукивает по зачарованному стеклу костяшкой пальца. Ближайший карп подплывает ближе, в нерешительности шевелит плавниками, а затем виляет хвостом и уходит на глубину. — И где чья кровать?

— У окна берлога Эйвери, — сообщает Северус, снова переводя взгляд на узел галстука и сдвигая его чуть влево. Он пристально изучает результат, недовольно кривит губы, а затем срывает галстук с шеи и повязывает заново. Интересно, в который раз? Нынешний Северус не припоминает за собой такой щепетильности, но он и тот парень в хорошем костюме — по-прежнему очень разные люди… — А у выхода спит Розье. Говорит, в глубине комнаты негде развернуться, а ему тесно и тянет на волю, в пампасы. Я предлагал ложиться сразу под дверью, но он не прислушался. Зря, ему там самое место, прямо на коврике.

Поликсена оглядывается на третью кровать, у стены, и снова переводит на друга взгляд. Замирает на пару секунд, изучая галстук на его шее. Нынешнему Северусу кажется, что он понимает ее мысли: ровнее повязать у него не выйдет, а микроскопические улучшения погоды не сделают.

— Все, я сдаюсь. Завяжите кто-нибудь, — наконец просит Северус и поворачивается к ним с Каролиной, выше поднимает подбородок. — Хочется выглядеть на колдофото приличным человеком.

Северус-в-настоящем понимает то, что остается между строк: сохранится ли наша дружба после выпуска? Этот снимок мог остаться единственным напоминанием о проведенных бок о бок годах…

Он внезапно задумывается о том, почему все пошло иначе. Интересы тогдашнего Северуса Снейпа, сына безразличной матери и маггла-отца, всегда лежали в других плоскостях, однако нынешний он знал, что обе его подруги уже были просватаны. Помолвленным девицам не положено встречаться с посторонними мужчинами, тем более у них дома, да еще и без чужого пригляда, — и тем не менее после выпуска они проводили время втроем, совсем как раньше. Ходили в кафе, устраивали пикники и встречали вместе праздники в Коукворте…

Приходилось скрепя сердце признать, что ревность Патрокла имела основания. Как поступил бы на месте Паркинсона сам Северус, будь он воспитан в том же духе?

— Давай я, — тем временем вызывается Каро, а Поликсена кивает и отворачивается к окну. Она смотрит вдаль — туда, где русалки пытаются поделить улов поровну, но выходит нечетное число, и они злятся и потрясают трезубцами.

— Ничего не выходит, — вскоре печально говорит Каролина, и Поликсена на секунду прикрывает глаза. — Я когда-то завязывала папе, но это было так давно… Ну что же, теперь твоя очередь.

Поликсена нехотя открывает глаза, разворачивается, подходит к Северусу и мягко отстраняет расстроенную подругу. Затягивает узел в три движения, упрямо не отрывая от него глаз — так, словно перед ней не зеленый галстук в серую полоску, а готовая к броску ядовитая змея.

— Ну вот, — бодро говорит она и отступает к окну. — Попытка самоудушения предотвращена, и будущее мировой науки вне опасности. Можно рассчитывать на новый философский камень.

Северус кивает, гладит ровный узел кончиками пальцев и идет к шкафу — видимо, за пиджаком. Каролина кусает губы, а потом тонким голосом говорит, что ей нужно заняться платьем и что до бала они обязательно увидятся, и еще что-то такое же фальшивое и не способное никого обмануть. Поликсена и Северус делают вид, что верят, и Каро наконец берет себя в руки и благодарно улыбается самым краешком губ.

Она выскальзывает за дверь, а Северус продолжает копаться в шкафу, ворча себе под нос, что Розье ничему не учит жизнь и тот снова посягнул на чужие полки. Поликсена садится на кровать друга и после секундного колебания проводит ладонью по зеленому покрывалу, медленно и вдумчиво, словно гладит кошку. Северус-в-настоящем чувствует разлившееся в воздухе напряжение, пронизывающее кости электричество. Немудрено: в тот день все были на взводе, и каждый справлялся с тревогой как умел…

Внезапно дверь в комнату распахивается, и в проеме возникает Розье со своими вечно торчащими вихрами и рубашкой, лихо расстегнутой сразу на три пуговицы. Галстук у него нарочито сбит в сторону, болтается на шее висельной петлей — нынешний Северус прекрасно помнит эту привычку. Заметив Поликсену, Эван широко открывает рот, а потом закрывает, пару секунд молчит и криво усмехается.

— Уединились в спальне и развратничаем, ага? Я так и знал: стоило учуять сладкий запах свободы, как у всех начало рвать крышу, — с порога заявляет он и плюхается на свою кровать, ерзая так энергично, словно по нему ползают полчища муравьев.

Поликсена опасно прищуривает глаза, но молчит. Молчит и Северус, и только Эван продолжает как ни в чем ни бывало:

— По пути сюда я застукал Эйвери сразу с двумя девицами. Вроде не наши, но имен не назову — Сандро вытолкал меня быстрее, чем удалось собрать разведданные, — делится новостями он, легкомысленно болтая ногами в воздухе. — Вы же гостеприимнее, правда?

Эван играет бровями и гримасничает, а Поликсена подхватывает его шуточки, дурачится и зовет присоединиться: третий, мол, никакой не лишний, а вполне себе запасной, а Сандро Эйвери — умный и предусмотрительный человек, на которого всем стоит равняться… И только Северус продолжает искать пиджак, висящий на самом видном месте.

Когда воспоминание закончилось, догорело до пепла, он какое-то время сидел неподвижно, ни о чем толком не думая — состояние для него небывалое. Было спокойно и упоительно приятно, будто Северус обжегся, а затем подставил руку под струю холодной воды. Облегчение — вот чем это было. Облегчение и умиротворение…

Он посидел так еще немного, смакуя то, каким легким казался сам себе. Куда-то исчезли ярость и страх, зашевелившиеся после воспоминаний о детстве, словно клубок червей. Все-таки о Северусе хоть кто-то да заботился — пускай, не родители, но подруги. Его ценили и знали по-настоящему, а еще готовы были в любой момент подставить плечо… Это ли не удача? Это ли не счастье?

Северус бездумно скользил взглядом по гостиной: кресло и книжный шкаф, распахнутая дверь в спальню, тлеющий камин, — пока не остановился и не нахмурился. Снова взглянул на камин, встал и присмотрелся к углям. Игра воображения? Или в них действительно проступило: «ТУК-ТУК»?

Заглавные огненные буквы вспыхнули и погасли, а затем на углях проступило новое послание: «ЭТА ШТУКА ВООБЩЕ РАБОТАЕТ?»

Северус подошел ближе, подумал и сел по-турецки прямо на пол. Открыл камин для связи — зеленое пламя взметнулось вверх, застыло изменчивым, трепещущим экраном, и перед ним предстала сконфуженная, неловко сгорбившаяся Поликсена.

— Мордред, — пробормотала она и, поколебавшись, тоже села на пол. Покрутила в руках кочергу и отложила ее в сторону. — То есть, Север. Слушай, я не ожидала, что это сработает. Ты чего не спишь, а?

Он молча усмехнулся, и Поликсена фыркнула и скрестила руки на груди.

— Ладно, признаю: идея была дурацкой. Я действительно рассчитывала на твое отсутствие, хотела проверить догадку. Полтретьего ночи! Что за бурная активность держит тебя на ногах?

— А тебя? — еще шире улыбнулся он, даже не пытаясь скрыть, насколько рад ее видеть.

Вообще-то вовсе не Северус стучался в чужой камин, а потом на ходу изобретал оправдания… Впрочем, подозревай он, что подруга не спит, и знай наверняка, какой адрес назвать, то назвал бы его без раздумий. ​​Пора было признать честно: с правильными решениями у него не заладилось.

— Отвечать вопросом на вопрос невежливо, — развеселилась Поликсена. — Но так и быть, удовлетворю твое любопытство первой, в качестве жеста доброй воли. Мы с Сириусом играли в вист за бутылкой вина и засиделись допоздна. Мы теперь вроде как дружим… И если тебе интересно, выиграла именно я. Ты мной гордишься?

Северус полагал, что готов к любому развитию событий, но это заявление застало его врасплох.

— Дружите? — медленно, с намеком повторил он, и Поликсена важно кивнула и приосанилась. Северус заметил, что ее глаза лихорадочно блестят: видимо, бутылка вина не прошла даром.

— Серьезный дипломатический успех, первый в портфолио будущего Министра, — протянула она, копируя манеру Люциуса, и тут же продолжила своим обычным тоном: — Слушай, ну надо же притираться друг к другу? Вист для этих целей — самое то. Хотя нет, вру: еще можно резаться в покер. У Сири я даже выигрываю: у него слишком богатая мимика… Возьми на заметку, мне надоело уступать тебе каждую партию.

— И на что играете? Тоже на желание?

Вопрос прозвучал прежде, чем Северус успел осмыслить его значение, и Поликсена взглянула на него странно — искоса и с насмешливым любопытством. Вскинула брови, тщательно обдумывая ответ, и он пожалел о том, что Блэк недоработал и подруга не выпила больше, — впрочем, даже тогда она редко давала волю языку.

Желания, которые могли прийти в дурную голову Сири после стольких лет воздержания… думать о них не хотелось, но Северус все равно думал — и едва удерживался от того, чтобы не заскрипеть зубами от злости и обжигающей ревности.

— Нет, мы играем не на желание. Здесь ты по-прежнему вне конкуренции, — наконец мягко сказала Поликсена, глядя куда-то в сторону, и он неприятно удивился своей вспышке радости.

Северус привык владеть собой и заслуженно гордился самоконтролем — однако Поликсена, сама к тому не стремясь, умудрялась найти в его щитах тайную лазейку и сыграть на струнах, спрятанных глубоко внутри. Велико достижение: быть единственным человеком, с которым подруга играет на желание, — но Северус все равно ухватился за него как за ценный приз. Он хотел остаться для нее единственным хотя бы в чем-то, даже если это пустяк, не заслуживающая внимания мелочь. Унизительное первенство, но здесь Северусу — удивительное дело! — было наплевать на гордость с Астрономической башни.

— И не на раздевание тоже, — продолжила тем временем Поликсена. — На Сири и так слишком мало надето, это было бы неспортивно. Ставка в нашей игре — выше и не придумаешь: честность и откровенность. В нашем положении самое то. Почему Сири не любит колдомедиков и зачем я учила гоббледук… А еще с кем случился первый поцелуй — его и мой…

Поликсена усмехнулась, отвела глаза и потерла бровь.

— Правда, тут Сири дал маху: он и так прекрасно знал, что я отвечу. Проверял, видимо, — вдруг пора расчехлять фамильный топор… Ну а его самого затащила в кладовку Марлин МакКиннон — может, помнишь такую? Мышка Марлин, рыженькая такая, смешливая… на выпускном норовила сплясать на столе, но Сири вовремя вмешался и куда-то ее уволок — теперь понятно куда, развратник.

Северус пожал плечами: МакКиннон он припоминал очень смутно, — и Поликсена с сожалением покачала головой.

— Темпераментная была девчонка. Жаль, что погибла — тела так и не нашли, но куда еще Марлин могла подеваться? Впрочем, с нашей стороны тоже был исчезнувший без вести… Вдруг они с Пиритсом плюнули на войну, на Лорда и Дамблдора, и махнули вместе в Аргентину? Я как-то узнавала: в Мендосе очень красиво, сплошь горы да виноградники…

Северусу вспомнились собственные фантазии о пляжах Кюрасао. Было странно понимать, что Поликсена тоже думала о том, чтобы сбежать на край света. Странно и очень приятно, и воображение чуяло слабину и рвалось с привязи. Подсовывало какой-то безумный калейдоскоп: бирюзовая гладь воды до самого горизонта; широкополая шляпа, ослепительно белая на влажных темных волосах; звезды, крупные и низкие, запах соли и почему-то хвои, а еще сухой жар песка под лопатками — наверное, так бывает, если лежать у кромки моря и смотреть на ночное небо, указывая на созвездия свободной рукой…

Поликсена продолжала говорить о том, что после гоббледука испанский — плевое дело, что вина в Аргентине хоть залейся и еще что-то про мясо, самое лучшее в мире, но Северус не поддерживал беседу. Он не то чтобы не находил слов — просто все без исключения слова выдавали его с головой. Черт с ними, с первыми поцелуями: хорошо смеется тот, кто смеется последним… Важно было другое: Блэк оказался куда умнее, чем Северус полагал. Он привык думать о школьном враге свысока, потому что тот прочно вжился в амплуа беззаботного троечника, — однако на практике в дураках остался вовсе не сиятельный Сириус.

Может, он пока и не знал, что его жена любит темный виноград и ночное небо. Что Поликсена до сих пор ревнует к младшей сестре и начинает газету с раздела некрологов. Что иногда она засыпает посреди фильма, а потом пылко уверяет, что не спала, хотя на щеке успел остаться красный след…

Заполнение этих пробелов — дело времени, а его у Блэка с избытком. Он узнаёт Поликсену и завоевывает ее доверие, пока сам Северус преподает и присматривает за факультетом — и еще повезло, что слизеринцы привыкли к независимости и не доставляли декану хлопот…

Надо было все-таки увольняться, с тоской подумал он и тут же себя одернул. Даже если завтра положить заявление на стол Альбусу, ничего не изменится… Разве что времени на сожаления станет на порядок больше.

— Поговорила с мужем, и он оказался интересным человеком?

Северус переиначил старый анекдот, скрывая горечь за насмешкой, и Поликсена подумала и закивала. Каждый кивок ощущался как гвоздь, забитый в гроб его безумных надежд. Подруга была оживленной и цветущей, совсем как в первые дни на вилле, пока Северус не начал претворять свой дурацкий план в жизнь. Она светилась так, что глазам было больно, и казалось: еще немного, и он ослепнет. Он был благодарен Сири за улыбку на ее лице и в то же время отчаянно завидовал. То, что сближение четы Блэк было делом рук самого Северуса, никак не унимало тоску — напротив, только подливало масла в огонь.

— Сири и правда очень изменился, — сказала Поликсена, и он уловил в ее голосе подозрительную нотку: еще не нежность, но что-то опасно близкое. — Оказывается, с ним можно иметь дело. Никогда бы не подумала, приятный сюрприз.

— Не знал, что тебе по вкусу богатенькие бездельники, — не удержался от шпильки Северус. — Надо было сдаваться Блэку еще в Хоге, только зря потратили время. Давно бы свили уютное гнездышко и вывели птенцов один другого прожорливее.

Подруга склонила голову к плечу. Прищурилась, словно брала его на прицел.

— Снова за старое, да? — с опасной мягкостью спросила она. — Эйвери и Макмиллана не хватило, нашел новую жертву? Тебя послушать, так впору уйти в монастырь — в кого ни ткни, все меня недостойны. Дай угадаю, ты надеялся, что в итоге мы состаримся вместе, убежденный холостяк и старая дева? И что станем делать: разводить кусачую герань и разгадывать кроссворды?

Этот пассаж вышел очень двусмысленным, и Северус до боли прикусил щеку, чтобы не вырвалось предательское «да».

Да, Поликсена, я действительно хочу состариться вместе — почему бы и нет, в самом деле? Правда, впереди у нас лет сорок активной жизни, и уверен: мы нашли бы, как провести время с толком. Ну ее к черту, эту герань! Почему бы не сыграть в карты на желание? С чем-чем, а с воображением у трансфигуратора и окклюмента полный порядок…

— Молчишь, — криво усмехнулась она. — Ну и правильно, я тоже считаю, что остаток жизни можно провести с большим толком. И, раз ты так любишь метафоры, вот еще одна: в наследство от сестры мне досталась пара лимонов, и я пытаюсь сделать лимонад. Пора понижать стандарты, Север, сколько можно жить прошлым? Или тебе можно, а мне нельзя, а?

Поликсена смотрела странно, выжидающе, словно это была пьеса и наступило время для его реплики. Северус недовольно пожал плечами: намек пропал втуне, — и подруга хмыкнула с заметным разочарованием. Стало обидно, несмотря на то, что Северус по-прежнему не понимал, что такого он сказал — или не сказал.

— Жаль. Тогда я возьму инициативу на себя. Предупреждаю честно: отныне ты под колпаком — у меня завелся шпион в Хоге, — скучающим голосом пояснила Поликсена. — Ремус и Сири пытаются разобраться, кто из них дурак, и с этой целью ведут трогательную переписку. Им быстро надоедает бодаться, и тогда достается остальным — так вот, Люпин упоминал твои амуры с коллегой. Ну что, поздравляю, давно пора: в нашем возрасте таскаться в «Сладкое яблоко» уже несолидно.

С этой стороны Северус удара не ожидал. Проклятый оборотень, ну что ему стоило держать пасть на замке?.. Он почти собрался с мыслями, чтобы парировать и перейти в атаку, как Поликсена медленно, со значением покачала головой, останавливая его на вдохе.

— Не ври, Север, это ни к чему. Я правда за тебя очень рада. Жаль только, что ты не признался сам, — я думала, мы друг другу доверяем… Впрочем, какая разница, правда? Главное, что теперь ты не один, и я тоже пристроена в добрые руки. Разве не этого ты хотел? — спросила она с очередной кривой усмешкой. — Руки оказались очень даже ничего, мне понравилось. Так что за дружеский пинок спасибо, но отныне можешь за меня не переживать. Дальше разберусь сама, там несложно.

Разве не этого он хотел…

Вообще-то Северус хотел совершенно обратного, потому что «хотеть» и «делать» — это принципиально разные вещи. Внутри всколыхнулась тень воспоминания: он слишком часто делал то, чего не хотел, и никогда не делал того, что хотелось до замирания сердца…

— Вечер закончился, но ночь только начинается, — намекнул Северус, уходя от прямого ответа и наконец возвращая себе самообладание. — Самое время заняться лимонами Блэка вплотную, но супруг не корчит зверские рожи из-за твоей спины. Почему?

— Ай-яй-яй, Север, что за грязные намеки? — фыркнув, укорила Поликсена, и ее глаза смеялись. — Я так и знала, а еще притворялся джентльменом!.. Все просто: Сири здесь нет, потому что это личный камин в будуаре Вальбурги. Собственно, за него я эту комнату и ценю.

Подруга мимолетно оглянулась назад, и Северус проследил за ее взглядом, впервые обращая внимание на обстановку: туалетный столик у окна, натюрморты на стенах, пионы в огромной фарфоровой вазе…

— Интересно, с кем болтала по ночам леди Вал, — задумчиво сказала Поликсена, снова поворачиваясь к нему. — Я никогда об этом не задумывалась, но она ведь была живым человеком. Так странно: я была знакома с Вальбургой столько лет, но понимать ее начинаю только сейчас… В общем, я нашла руководство к камину — и скажу тебе, игрушка экстра-класса, явно сделана на заказ. Ты вот знал, что можно передавать сообщения в углях? Вот и я не знала.

— И зачем ты пошла в будуар свекрови? Тебе совсем нечем заняться, кроме настройки каминов? — нахмурился Северус и добавил с тщательно скрываемым злорадством: — Все-таки Блэк недорабатывает, я так и знал.

Подруга взглянула на него с веселым недоумением.

— Теперь это моя спальня. Куда еще мне деваться посреди ночи? И вообще, что за нездоровая фиксация на моей личной жизни? Давай без дружеского соперничества.

«Моя спальня»… Он не любил строить догадки на основе обмолвок и намеков, но все равно не сумел остановить ход мысли. «Моя спальня» предполагает наличие другой спальни, принадлежащей исключительно Сириусу, — а значит, они хотя бы не спят в одной постели. Это ровным счетом ничего не значило, но все равно подняло ему настроение.

Руки ей, видите ли, понравились!

Поликсена вдруг прищурилась, усмехнулась, и от следующей фразы его бросило в жар. Когда они познакомились заново, Северус бесился, воспринимая шуточки новоявленной подруги слишком серьезно. Затем привык и начал получать удовольствие, а то и сам азартно проверять, где именно пролегает черта…

Теперь все перевернулось с ног на голову, круг замкнулся — и Северус не мог удержаться от поиска скрытого смысла там, где его никогда не было.

— Или ты предлагаешь свою посильную помощь, а? — промурлыкала Поликсена, и ее слова отразились эхом, отправились гулять по закоулкам его воображения. — Спасибо, я знала, что ты настоящий друг и не оставишь меня в беде. Правда, Сири не поймет, а ему волноваться вредно.

— Ну тогда не будем его тревожить. Впрочем, вдруг Блэку тоже не спится? Возьмет да и заглянет на огонек, а у тебя сепаратные переговоры, — переведя дух, вкрадчиво ответил Северус.

— А мы будем сидеть тихо, как мыши, — криво усмехнулась подруга. — Он постучит-постучит, а потом соскучится и пойдет спать дальше… Так что выдыхай: сцена ревности отменяется, в шкаф можно не прятаться. Говорю же: мой супруг очень вырос над собой.

Северусу стоило подыграть. Сказать то, что Поликсена хотела услышать: что она права, что пора понижать стандарты, а еще — что из Блэка выйдет не только превосходная первая леди, но и прекрасный отец, и верный, любящий муж…

Ему следовало улыбнуться как можно естественнее и уверить, что все в порядке: они оба наконец нашли себе пару, так что совместная старость за кроссвордами им больше не грозит. Хороший друг именно так и сказал бы — вот только Северусу стало слишком тесно в этой роли.

Ну а под конец своей трогательной речи нужно было благословить их с Блэком союз и пообещать, что он обязательно найдет с Сири общий язык — почему бы и нет, в самом деле? Лучшему другу Поликсены нечего делить с ее супругом — Северус ведь совсем не ревнует, правда?

Все это было бы правильно и уместно — вот только он никак не мог сделать нужный шаг. У него не получалось, и даже привычка брать себя за шкирку пасовала перед этой задачей. Так странно: обычно Северус врал легко и непринужденно, не выдавая себя ни жестом, ни взглядом, — а тут почему-то не выходило, и слова застревали в горле, царапались острыми краями.

Пауза затянулась, но он упрямо молчал. Зато Поликсена приободрилась и продолжила свой бенефис:

— Впрочем, что такого предосудительного в нашем разговоре? У меня есть лучший друг, и я желаю провести с ним время. Ну да, глубокой ночью — мы занятые люди, днем нам недосуг. Уже представляю: Сири врывается, дабы пресечь разнузданную оргию, а тут не разврат, а одно расстройство. Просто обнять и плакать: гнусные изменники одеты и все до Мордреда благопристойно. Хоть бери и подыгрывай, чтоб не чувствовал себя дураком…

Поликсена снова помолчала, а затем нахмурилась и спросила:

— Я же ни от чего не отвлекаю, правда? Или… гм… ни от кого? Вдруг ты вышел за водичкой после бурной ночи, а тут я в камине. Боюсь, твоя барышня не поймет нашу крепкую дружбу.

— Да один я, один, — отмахнулся Северус. — Грехопадение откладывается до лучших времен.

Всегда один, и ладно бы только в романтическом смысле — в остальных сферах жизни тоже было шаром покати. Отношения похожи на костер, их нужно поддерживать, чтобы пламя не угасло, а Северус откровенно тянул резину, не спеша к Сивилле на вечерний чай. Трелони достаточно просветить его своим рентгеновским, все подмечающим взглядом, чтобы понять: Снейп додумался до чего-то важного, но не спешит делиться открытиями, так в чем же причина? Сколько времени уйдет у нее на то, чтобы сложить два и два вместе и сделать выводы?

Потому он тепло здоровался и улыбался, придерживал для Сивиллы дверь и спрашивал о самочувствии, но при этом безукоризненно соблюдал дистанцию. Приятельница приняла правила игры, однако ее взгляд все чаще замирал и приобретал задумчивое выражение. Трелони размышляла — и Северусу хотелось иметь ответы, когда она начнет задавать вопросы.

Тем временем Поликсена, помедлив, кивнула. Зевнула, прикрываясь узкой ладонью.

— Так почему не спишь? — снова недоуменно спросила она. — Со мной все ясно: масса впечатлений, и они никак не улягутся, вот сон и не идет.

— Вспоминал детство, — признался Северус и потер переносицу, собираясь с мыслями. — Я ведь помню его верно? Все было именно так, беспросветно?

Он и сам не знал, что именно надеялся услышать, — вот только Поликсена тяжело вздохнула, и едва появившаяся робкая надежда испарилась без следа, как снег по весне. Возможно, тот самый снег, в котором маленький Северус делал ангела перед тем, как вернуться домой и окончательно разочароваться в собственном отце, а потом отправиться на поиски волчьей ягоды…

— Ты очень редко говорил о жизни вне Хога, — мягко сказала Поликсена и подтянула к груди колени, обхватила их руками. Она вообще выглядела поразительно уютно в этой темно-синей пижаме с длинным рукавом, с распущенными волосами и в окружении зеленых искорок каминного пламени, вспыхивавших то тут, то там, и подчеркивавших то изгиб шеи, то всегда готовые к улыбке губы. — Мы щадили твою гордость и не настаивали, но одно знаю точно: с Тобиасом вы были на ножах. Нужно было видеть, как ты ожесточался от одного его имени. В такие моменты на тебя страшно было смотреть.

— А что с матерью? — не своим голосом сказал Северус, и Поликсена вздохнула и спрятала глаза. Потерла лоб рукой и неприязненно дернула уголком рта.

— С ней все куда сложнее. Ты любил Эйлин и презирал одновременно, так тоже бывает. Каро ей сочувствовала, все пыталась разобраться в том, что именно сломало твою мать…

— А ты? — тихо спросил Северус, и Поликсена подняла голову и взглянула на него в упор.

— А меня проблемы Эйлин не трогали. Одно время я вынашивала планы тайно явиться в Коукворт и вставить ей мозги на положенное природой место.

Она снова вздохнула и подняла ладонь, выставила ее вперед, словно щит.

— Знаю, знаю: меня это не касалось. Ты помощи не просил, семья идет первой, да к тому же она была тебе родным человеком… Впрочем, меня ведь тоже можно понять…

— Спасибо.

Было заметно, что благодарность застала Поликсену врасплох. Она нарочито потянулась, выгадывая время, а потом сказала:

— Пожалуйста.

И добавила, садясь по-турецки:

— Мне очень жаль, Север. Мне правда очень, очень жаль. Я никогда не понимала Эйлин — и ты тоже, будем честны. Не нужно много ума, чтобы тайком наложить Репаро на вещи сына. Даже если бы Тобиас возмутился, она могла приложить его если не Обливиэйтом, то Конфундусом. А Эйлин просто смотрела, как отец над тобой издевался, смотрела и молчала, и ни разу не подняла палочку в твою защиту — почему?

С каждым словом Поликсена все больше распалялась, а Северус сжимал зубы все крепче, потому что это было попросту невыносимо: смотреть на нее, такую близкую и одновременно бесконечно далекую. Смотреть, слушать — и понимать, что она действительно готова была сорваться в Коукворт еще тогда, целую жизнь назад, и призвать его родителей к ответу. Заступиться за мальчишку с волчьим взглядом исподлобья, до которого не было дела никому на целом свете. Никому, кроме нее самой — и Каролины.

— Поттеру с тобой повезло, — наконец собравшись с мыслями, прокаркал он, и Поликсена осеклась. Улыбнулась так тепло, что Северусу стало больно от этой теплоты, направленной на совсем другого человека. Ревновать любимую женщину к ее названному сыну — до такого он еще не опускался, новый отрицательный рекорд.

— Гарри — отличный мальчишка, — сказала Поликсена и продолжила странным тоном, понизив голос, — этот разговор, который не должен был происходить, вообще изобиловал странностями, но уставший Северус не успевал их осмыслить. — Знаешь, иногда я позволяю себе помечтать, что он мой родной сын. Что это я родила его тогда, в восьмидесятом, и что Эванс и Джейми Поттер тут ни при чем. Я никогда не скажу этого Гарри, я не собираюсь соперничать с его настоящими родителями… но тебе признаюсь. Я хотела бы, чтоб он был моим от начала и до конца.

— Поттер и так твой, причем с потрохами, — нехотя признал Северус. — Мальчишка пойдет за тебя в огонь и в воду.

— И это взаимно, — снова улыбнулась Поликсена. — Иногда мне кажется, что я вижу в нем собственные черты: верность, порывистость… а иногда мне мерещатся чужие, но тоже знакомые…

Она осеклась и подытожила с жестокой самоиронией:

— В общем, занимаюсь самообманом, гоняюсь за миражами. Хобби у меня такое.

— Глупости, — горячо возразил Северус. — Настоящая мать — та, что воспитала. Он пытается походить на тебя, и это нормально и естественно — уж поверь педагогу со стажем.

Поликсена прикрыла глаза в знак благодарности, но потом поколебалась и упрямо покачала головой.

— Вот только здесь я тоже опоздала, — с сожалением сказала она, открывая глаза. — Пока я не увидела его впервые, пока не узнала, каков Гарри на самом деле, он был для меня чужим. Наши миры не пересекались: ну есть у магической Британии герой — вот и славно, людям нужны символы… И то, что он — сын моего кузена, никак меня не смягчало, я не считала себя в долгу перед Поттерами. В итоге Гарри воспитал себя сам, в точности как ты…

Поликсена осеклась, отряхнула колени и решительно встала.

— Уже уходишь? — расстроился Северус, изо всех сил пытаясь не подать виду, и она остановилась и вдруг улыбнулась краешком губ.

— Сейчас вернусь. На меня вдруг напал зверский голод… Ночное обжорство — не мой конек, но можно списать все грехи на очень ранний завтрак.

— Тогда встречаемся здесь через десять минут, я тоже добуду чего-нибудь, — азартно предложил Северус, поглядывая на дверь. Домовиков будить не хотелось, но он еще не забыл, где и как щекотать грушу на портрете, чтобы получить доступ в их святая святых.

— Правду говорят: у умных людей мысли сходятся, — развеселилась Поликсена и исчезла из поля видимости.

Вернувшись из кухни, Северус удивился добыче подруги — молоку и тарелке овсяного печенья. Когда он сел напротив со своим сэндвичем и новой чашкой кофе, Поликсена как раз принюхивалась к стакану — и выражение лица у нее было престранное, одновременно насмешливое и настороженное.

— Кричер, — ответила она на так и не заданный вопрос. — Повадился оставлять мне под кроватью презенты. Я хотела оскорбиться — что за гнусные намеки? — а потом плюнула и оставила старика в покое. Пусть его, мне не жалко. Сири говорит, у него едет крыша, и я думаю, дражайший супруг прав: взять хотя бы недавний плач по Регулусу… А вчера Кричер порывался расчесать мне волосы и бормотал что-то про леди Вальбургу — хотя мы с ней совсем не похожи. Так жаль его: он ведь верно ждал целый десяток лет, крепился как мог, а стоило жизни снова обрести смысл…

Поликсена замолчала, и он ощутил за этими словами глубину, которой пока не понимал.

— И ты нюхала молоко, потому что… — намекнул Северус, и она пристыженно наморщила нос.

— Вроде обошлось без Амортенции. Был тут на днях прецедент… Но ты не зевай: если завтра у нас с Сири начнется настоящий медовый месяц, смело заглядывай в гости и прихвати антидот.

Он вскинул бровь, ожидая продолжения, но Поликсена сосредоточилась на печенье. Амортенция, ну надо же… Северус осторожно разжал кулаки, сами сжавшиеся до белых костяшек. Что вообще творится в том доме, куда ему хода больше нет?

Он взял в руки бутерброд и укусил, не чувствуя вкуса ни копченой индейки, ни чеддера — один только пепел.

— Есть новости о крестражах? — покончив с едой, спросил Северус, чтобы сменить тему. Поликсена покачала головой и отставила в сторону опустевшую тарелку.

— Патрокл переживает, — с каким-то ожесточением сказала она. — А вместе с ним переживаю и я. Мне не нравится, куда все идет — вернее, куда все не идет.

— Твой брат по-прежнему меня ненавидит? — неожиданно для себя спросил Северус, и Поликсена крепко задумалась.

— Пожалуй, нет. Теперь он от тебя просто не в восторге, — наконец определившись, «успокоила» подруга со слабой улыбкой на губах. — По крайней мере, твое имя не под строгим табу — и, Север, для Патрокла это огромный прогресс. Пожалуйста, оцени его по достоинству и пойди навстречу — о большем я не прошу.

— А как он относится к Сири? — заинтересовался Северус, и Поликсена бросила мимолетный взгляд в сторону, на не видную ему дверь, словно ожидала услышать вкрадчивый стук мужа.

— Ну а что Сири… Как бы он ни заигрывал с рабочим классом, с Патроклом у них намного больше общих тем. Ожидания от наследника, строгость родителей, взросление под присмотром домовиков… Осточертевшие правила приличия и ширина виндзорского узла… Да хоть порядок вилок за столом. Это уж не говоря о браке по расчету.

Поликсена помолчала и продолжила с неожиданной горечью:

— Понимаешь ли, Север… Сириус Блэк — это зять, о котором Патрокл всегда мечтал. Человек его положения, с нужной фамилией, правильной родословной и прочими достоинствами. Брат хотел для меня именно этого, чтобы все было правильно: чтоб я была хозяйкой уютного и богатого дома, и чтобы выходы в свет и общий круг знакомств… А знаешь, что самое печальное? Что Патрокл искренне желал мне добра. Он желал мне счастья, как понимал его сам, а для моего брата вершина счастья — это покой.

Северус медленно кивнул, зачарованный ее откровенностью, как кобра — звуками флейты. Эта открытость кружила голову и пьянила крепче вина, а еще заставляла искать двойное дно с особым рвением. То, ради чего Сириусу пришлось попотеть, Северусу подали на серебряном блюде, и это должно было хоть что-то да значить — или нет?

Еще казалось, что он вот-вот услышит нечто важное, но что именно? Что Северус и в самом деле надеялся услышать? «​​Надо было всегда выбирать тебя, а не Басти и не Сириуса — ну и что, что сам ты вечно выбирал других?»

Скажи это Поликсена не шутя, а всерьез, стало бы только больнее: потому что Блэк оставался опекуном мальчишки, к которому она прикипела намертво, и Блэк был хозяином дома на Гриммо 12, куда Поликсена хотела спрятать Гарри на случай войны. А еще на предплечье законного супруга не чернела проклятая Метка, отдавая его во власть вернувшегося Лорда…

Чтобы в такой ситуации подруга пренебрегла Сириусом Блэком ради Северуса Снейпа, чувства должны перевесить любые доводы разума — а Поликсена, как бы ни прибеднялась, была человеком рациональным. Умным человеком, который, встав перед сложным выбором, остановится на правильном варианте — так, как учили отец, брат и крестный…

Откровенность откровенностью и дружба дружбой, а семья всегда идет первой.

— Ладно, пора на боковую, — слабо улыбнулась Поликсена, вдребезги разбивая хрупкую тишину. — Не хотелось бы завтра пугать супруга красными глазами.

— Подожди немного, — остановил ее Северус и, собравшись с духом под удивленным и настороженным взглядом, сказал:

— Я знаю, что ты не хочешь об этом говорить, но я не могу найти себе места. Скажи мне честно: это ведь Каролина изрекла пророчество об Избранном ребенке? А я…

Он стиснул зубы, помолчал и все-таки заставил себя продолжить, хотя горло снова перехватило невидимой гарротой, и Северус едва подавил желание заскрести по нему пальцами.

— А я взял — и выдал все Лорду, так ведь? — проскрипел он. — Я предал доверие Каро?

Поликсена смотрела на него молча, широко распахнутыми глазами. Потом сгорбилась и на пару мгновений прикрыла лицо рукой. Северус не торопил подругу — слишком боялся услышать ответ.

— Ты не предавал Каролину, — наконец очень мягко произнесла Поликсена, убирая ладонь и глядя на него с невыносимым сочувствием. — Это было чем угодно, Север, — но только не предательством.

И тут же добавила жестким, деловым тоном:

— И это все, что я готова сказать по камину, без личной встречи. Дай мне закончить хоть одно дело, дай вернуться с конференции — и обещаю, мы обязательно сядем и поговорим. Обсудим все детали, и я отвечу на все наболевшие вопросы…

Она не договорила, но Северус и так прекрасно понял, что скрывалось за наступившим молчанием: Поликсена поднимет эту тему исключительно ради него. Ответит честно и без утайки только потому, что он об этом попросил. Потому, что стало очевидно: избежать неприятного разговора все-таки не выйдет — как бы ни хотелось обратного.

— Почему не обсудить все сейчас?

Северус спросил скорее для проформы, чем действительно настаивая. Облегчение разливалось по его телу волнами, а голова кружилась, и он впервые заметил, в каком страшном напряжении пребывал последние недели, с того самого момента, когда мысль о предательстве впервые пришла ему на ум.

— Потому что через камин не наколдуешь Ступефай и Инкарцеро, — отрезала Поликсена и скрестила руки на груди. — Прислушайся ко мне хотя бы раз: дождись моего возвращения и не пори горячку. Я пошла тебе навстречу и ожидаю ответной любезности — это минимум того, что я могла бы попросить.

— Договорились, — легко согласился Северус и поднял чашку с остатками кофе, потянулся ею к зеленому пламени. Подруга усмехнулась и отсалютовала своим стаканом с молоком, но ее глаза оставались очень печальными. Даже уютный треск огня, даже шаловливые зеленые искорки, плясавшие у ресниц, не могли скрыть перемену в ее настроении.

Поликсена выглядела так, словно вынесла самой себе смертный приговор.

Примечания:

PayPal, чтобы скрасить мои суровые будни: ossaya.art@gmail.com

Карта для тех же целей: 2200700436248404

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

Название — отсылка к комментарию Weis_ к главе 10.

Отдельное спасибо моим бетам, а также Irina Zimno и Alina.

Шикарный Северус от Миледи V: https://fanfics.me/fanart74167

1) Отсылка к комментарию Liona Horns

Вернуться к тексту

Примечания:

С этой главы возвращается счетчик ожидающих, и при выкладке продолжения я буду ориентироваться на него.

Когда субботним утром Патроклу доложили о прибытии гостьи, он как раз находился в детской — просто стоял, прислонившись к стене и глядя на резную колыбельку под газовым пологом. В такие моменты он особенно остро чувствовал преемственность поколений, тонкой нитью протянувшуюся из незапамятных времен. Патрокл Паркинсон не появился на свет сам по себе. Он существует исключительно потому, что все его предки, все до единого, начиная от самого первого, безымянного, и заканчивая его, Патрокла, родным отцом, — все они пережили войны и эпидемии, совладали с человеческими коварством и подлостью. Каждый из них завел детей, и эти дети впоследствии выросли и тоже обзавелись потомством, и так продолжалось из века в век — а теперь на ожерелье из судеб нанижется новая сверкающая бусина.

Патрокл стоял и глядел на манежик рядом с колыбелькой, на подвешенные над ним погремушки: гиппогриф, химера и гарцующий пегас, — и на темно-синий потолок, усыпанный созвездиями, с которого нет-нет да срывалась в полет очередная комета… Он снова станет отцом — эта мысль успела улечься в голове, но пока что не проникла глубже, в сердце. Он снова станет отцом — но каким именно? Таким, каким знала его Панси? Или таким, каким он хотел быть всегда, каким был крестный для своих сыновей, которым Патрокл втайне завидовал?

Он продолжал думать об этом, шагая по пустым коридорам мэнора, идя на встречу с женщиной, которая тоже была частью этой неразрывной цепи. С матерью — впрочем, Патрокл не любил звать Кассиопею именно так. Слишком неуместными, чуждыми были ассоциации: тепло и нежность, мудрость и любовь… «Мать», а тем более «мама» — когда Патрокл называл ее так, то невольно смягчался: прощал больше, терпел дольше и чаще делал шаг навстречу… и очень зря. Кассиопея была из тех людей, кому протянешь палец — а они откусят всю руку и потребуют добавки, и потому Патрокл предпочитал звать ее «maman», одновременно признавая родство и подчеркивая дистанцию между ними…

— Патрокл, — царственно кивнула Кассиопея, дождавшись, пока сын поцелует ей руку, а затем повыше подняла подбородок и тут же рванула с места в карьер. — Я желаю воспитывать Персефону. Изволь отдать распоряжения на этот счет.

— Мерлин, я никогда к этому не привыкну, — усмехнулся Патрокл и подвел ее к дивану с геральдическими лилиями. То же место, где состоялся их первый разговор за много лет, совсем недавно, — а казалось, что успели пройти десятилетия, столько всего переменилось. И сам он тоже стал совсем другим… Лучше ли? Хуже? — Вы действительно свято верите в то, что стоит вам появиться и озвучить требования, как я ринусь их выполнять. Вы — не — получите — мою — дочь. А теперь… желаете кофе? Или, может, коньяк — запить горечь поражения?

— Наглец, — поморщилась maman, садясь и расправляя пышную юбку, — она наконец сняла лживый полутраур и щеголяла в зеленой парче. Патрокл уж и забыл, какой красивой Кассиопея бывала, когда не пряталась за темными, зимними цветами… — Твое воспитание оставляет желать лучшего, несмотря на то, сколько сил мы потратили… Одно радует: ты наконец отрастил зубки, и весьма острые. По крайней мере, можно не волноваться о будущем семьи Паркинсон — как-нибудь да выплывете. Впрочем, тебе следует запомнить, чью руку нельзя кусать. Есть враги, mon fils, — и есть семья.

— А еще есть вы, стоящая вне категорий, — мягко подсказал Патрокл, опираясь поясницей на подоконник и скрещивая руки на груди. — Maman, у меня много дел. Уверен, что у вас тоже, так что давайте к сути.

— Ну хорошо, — вздохнула Кассиопея и поправила прическу. Неужели волнуется? Было странно видеть этот нервный жест в ее исполнении. — Ты вынуждаешь меня пойти на крайние меры… Или ты передаешь Персефону под мою опеку — или я обнародую ваш маленький фокус с заменой бойца. Поглядим, как отреагирует электорат.

У Патрокла ушло время на то, чтобы понять, о чем она говорит, и еще больше времени — на то, чтобы поверить собственным ушам.

— Вы серьезно? — на всякий случай уточнил он, потому что это заявление переходило всяческие границы. — Если это дурная шутка, скажите прямо сейчас.

Кассиопея плотно сжала губы, и от них разом отлила кровь. Ее лицо приобрело неприступное выражение, словно мать была не живым человеком, а каменной статуей. Сфинксом из древних легенд, хтоническим зверем, смысл существования которого заключался в усложнении жизни другим.

— В кабинете Абраксаса я видела наброски для предвыборных плакатов, — сказала maman, немилосердно терзая перчатки. — Весьма эстетично, ваша команда постаралась на славу. Заметно, что вам позарез нужна победа Поликсены, — и чтобы вы получили желаемое, сперва желаемое должна получить я.

Патрокл потер лоб, пытаясь собраться с мыслями, но те разбегались в стороны. Невероятно. Просто невероятно.

— Я всегда знал, что нам не повезло с матерью, — наконец глухо сказал Патрокл и заметил, как Кассиопея вздрогнула. — Однако недооценивал масштаб бедствия. Вы хоть понимаете, что сейчас говорите? Вы действительно собираетесь обнародовать участие Поликсены в рейдах? Если это всплывет, ее допросят с веритасерумом. Она не сможет солгать и, в отличие от меня, так просто не отделается — потому что сестра действительно сражалась и, вероятнее всего, убивала. Их тоже убивали, все было по-честному — но нас судят победители, не забывайте.

Патрокл помолчал и тихо спросил, спонтанно и почти неосознанно переходя на «ты» — как не делал с дошкольного возраста:

— Мама, ты что, в самом деле хочешь отправить Поликсену в Азкабан? Родную дочь?

На красивом лице Кассиопеи проступило никогда не виденное Патроклом выражение. Он жадно всматривался в мать, пока наконец не понял, что это было — растерянность. Когда по настоянию отца наследник Паркинсон изучал уклад соседей за Барьером, то однажды узнал о штуке, остро напомнившей maman: железная махина звалась «танком», и ее основной функцией было переть на врага, накрывая его шквальным огнем. Танки не разбирали дороги и их было крайне сложно сбить с пути — и вот поди ж ты, сбили.

— Я… — начала Кассиопея не своим голосом и отвела глаза. Помолчала. — Нет, не хочу.

И с отчаянием добавила:

— Ты просто не понимаешь, что стоит на кону!

— Так объясните, — миролюбиво предложил Патрокл. — Объясните мне словами, напрямую, без угроз и посулов, — а я постараюсь понять, я ведь не совсем идиот.

— К моему сожалению — крутить идиотом намного легче, — фыркнула мать, и он усмехнулся, не принимая выпад близко к сердцу.

Кассиопея помолчала, а затем с вызовом спросила:

— Не возражаешь, если я закурю?

Патрокл пожал плечами, с интересом наблюдая за тем, как она достает из сумочки сигариллы и нервно закуривает. Молчит, выпуская дым, совсем непохожая на саму себя. Живая, порывистая и моложавая, а еще очень красивая — и, наверное, именно такой ее видел Абраксас Малфой и именно такую Кассиопею Абраксас Малфой любил.

— В восьмидесятом году родился ребенок, которому суждено стать великим магом, — наконец сказала мать, переводя на Патрокла тяжелый взгляд. — Или волшебницей. Известно, что в нем течет кровь Блэков, — и на этом все, пророчество было старым и запутанным. В том проклятом году наши семена взошли в пяти семьях. Из этих детей именно Персефона подает наибольшие надежды — в конце концов, твоя дочь как минимум змееуст.

Патрокл вздохнул: все-таки проведала о парселтанге, ну надо же. Когда и как? Впрочем, не все ли равно? Как-то да проведала, и он напрасно удивлялся, это следовало предвидеть: maman обладала удивительной способностью просочиться в любую щелку, а еще — несгибаемым упорством нюхлера, завидевшего золотую побрякушку. Родись она в другой семье, попроще, и из нее вышла бы изумительная журналистка, настоящий бич власть имущих… Однажды магическому миру крупно повезло, потому что сперва Блэки, а затем Паркинсоны приняли удар на себя; хоть бери и требуй Орден Мерлина за особые заслуги.

— Я хочу участвовать в жизни внучки, mon fils, — твердо сказала Кассиопея, ловя взгляд Патрокла. — Это — цель всего моего существования. Позволь мне вернуться, позволь остаться в памяти потомков хотя бы так, любимой бабушкой Персефоны Паркинсон, великой волшебницы. Ее воспитательницей и пестуньей. Я не желаю ей зла — напротив, я окружу внучку лаской и заботой, положу к ее ногам все, что у меня имеется: знания и умения, а еще свое приданое и даже вдовью долю… Только позволь мне вернуться в семью.

Кассиопея помолчала и добавила с заметным усилием:

— Пожалуйста.

— Ну ничего себе. Такими темпами вы вгоните меня в гроб, — помолчав, слабо усмехнулся Патрокл. — Неужели вам знакомо это слово?

— И это все, что тебя заинтересовало? — вскинулась мать, и он усмехнулся шире — в этот момент она до дрожи напоминала Поликсену.

— Помолвка Пандоры, — подумав, промолвил Патрокл, и Кассиопея сжала перчатки чуть крепче. — Вы полагали, что пророчество говорит о ней и ее будущем ребенке?

— Таков был мой расчет, — глухо подтвердила maman. — Ты ведь помнишь сестру… она была едва ли не лучшей из своего поколения. Собственные заклинания, смелые и глубокие эксперименты, удивительно тонкое понимание чар… Что еще мне оставалось думать? Я полагала, что брак Пандоры со старшим мальчишкой Вальбурги принесет желаемые плоды: Сириус тоже рос талантливым, хоть и безголовым, Вал страшно избаловала сына…

— И отец обо всем знал, — кивнул своим мыслям Патрокл. — Когда вы ему рассказали?

— Незадолго до твоего рождения, — призналась Кассиопея. — На то были веские причины, но о них я распространяться не стану, довольно и этого. Приам меня понял — он тоже хотел, чтобы великий маг был его потомком. Он по-настоящему заботился о будущем семьи…

— Ваши намеки неуместны, — оборвал мать Патрокл. — Сейчас вы выступаете в роли просительницы, так что оставьте критику при себе. Впрочем, раз вы подняли эту тему, я все-таки выскажусь в свою защиту: я тоже забочусь о семье — но не только об имени, о линии крови и о странице в родословной. В первую очередь я забочусь о людях, которые в эту семью входят. Возможно, из рук вон плохо — но лучше не научили.

В комнате повисла тревожная тишина, и прервал ее сам Патрокл — он и не ожидал, что мать согласится с ним вслух, это было бы уже слишком.

— Зато теперь ясно, почему вы так старательно меня обхаживали. Одного не пойму: откуда взялась уверенность в том, что моя Панси и есть искомый чудо-ребенок?

— Остальные еще невзрачнее, — разочарованно отмахнулась Кассиопея. — Лонгботтом — полусквиб, потолок шестого Уизли — Левиоса да Люмос…

— Есть еще Малфой и Поттер, если я правильно помню родословное древо, — любезно подсказал Патрокл, и мать скривилась так выразительно, словно ей под нос подсунули дуриан.

— Есть, — неохотно признала она и упрямо повторила: — Однако я все равно делаю ставку на Персефону.

— Именно внук вашей ненавистной сестры Дореи убил другого великого мага, пока еще играл в манеже, — напомнил Патрокл больше для того, чтобы подразнить ее, и Кассиопея закатила глаза.

И все-таки как же они с Поликсеной похожи, снова подумал он, внимательно наблюдая за матерью. Куда больше, чем с Пандорой, — просто надо смотреть не на внешность, а на суть… Как жаль, что maman так и не сумела это признать.

— Ну что годовалый Поттер мог сделать Тому? — скептически покачала головой Кассиопея. — Стукнуть его погремушкой? Нет, там произошло что-то еще — но видишь ли, мне совершенно наплевать, что именно. Риддл получил по заслугам. Я всегда подозревала, что он был замешан в гибели Приама, но доказательств не отыскала — Том умел прятать концы в воду. Патрокл… сынок… ты ведь удовлетворишь мою просьбу?

— Ну надо же, как вы запели, — он все-таки не удержался от мелочного ликования. — Уже не приказ, не требование, а просьба. Возможно, даже нижайшая.

— Это подло — пинать проигравших, — мать опасно подобралась, как змея перед броском.

— Ну дайте мне насладиться моментом триумфа, — миролюбиво сказал Патрокл. — Может, это максимум, которого я сумею добиться от вас за всю жизнь. Хоть будет что вспомнить на смертном одре.

— Так что же? — нетерпеливо спросила Кассиопея, игнорируя его слова. — Мне будет позволено общаться с внучкой? Я даже согласна делать это под присмотром — раз собственные дети настолько мне не доверяют.

Патрокл задумался, и мать в кои-то веки не перебивала, а сидела смирно и тихо, поглаживая перчатки, — так делал Абраксас, когда нервничал.

Они ведь пара, напомнил себе Патрокл. Панси выйдет за внука Абраксаса, а старший Малфой не даст ее в обиду никому, включая Кассиопею, — слишком многое стоит на кону. Конечно, можно снова ответить отказом, но мать ведь не успокоится — она будет искать любую лазейку, чтобы подобраться к внучке, потому что считает исполнение пророчества смыслом своей жизни…

Патрокл повернулся к Кассиопее спиной и выглянул в окно, за которым простирался цветущий сад, — его всегда успокаивал этот вид.

Очевидно, что пророчество было путаным, и Кассиопея продвигалась почти наощупь… Помолвка Пандоры, а затем и Поликсены служила как раз этой цели — мать пыталась свести воедино две линии. Или даже больше? Прежде он об этом не задумывался, но родители не спешили подыскать следующую леди Паркинсон — искали подходящую партию? Или желанная невеста нежданно-негаданно выскочила за другого? Лишь бы Люциус не проведал — проблем потом не оберешься…

И отец… Отец обо всем знал. Знал — и ни словом не обмолвился собственному наследнику… Не доверял? Полагал, что успеется?

Друзей нужно держать близко, а врагов — еще ближе. Что и говорить о матери, которая может дать фору любому врагу, хотя бы за счет того, что знает опасные фамильные тайны… Нет, ей точно нельзя отказывать. Кассиопея уже сломала себя прямо у сына на глазах, поделилась куда большим, чем изначально собиралась, — с учетом характера едва ли не распростерлась на полу. Оттолкнув мать сейчас, после такого унижения, Патрокл окончательно ее ожесточит, а она никогда не умела останавливаться вовремя. После нас хоть потоп — как же это по-блэковски…

— Ну хорошо, — наконец сказал он и повернулся к ней лицом. Уголок материнских губ слегка дернулся, а затем на них заиграла легкая, но болезненная улыбка — словно Кассиопея не могла поверить в то, что наконец добилась желаемого. — Однако у меня будет ряд условий. Во-первых, вы будете общаться с Панси исключительно в присутствии нас с Поликсеной. Никаких тайных встреч, никаких писем и сквозных зеркал — вы поклянетесь в этом.

— Я согласна, — кивнула Кассиопея, и Патрокл вскинул руку.

— Не так быстро. Во-вторых, вы поклянетесь, что никогда и никому не расскажете об участии дочери в рейдах. Я потребую Непреложный Обет.

— Договорились, — подумав, сказала maman, и Патрокл вздохнул и покачал головой: какая фантасмагорическая сцена! Потребовалась клятва на собственной жизни, чтобы удержать мать от немыслимого шага, запредельного в своем цинизме… Поликсене он об этом, пожалуй, не скажет — с таким знанием непросто жить дальше, а у сестры и так хватает печалей.

— Это еще не все, — предупредил Патрокл. — Мне нужно хорошо подумать. Возможно, в список добавится пара пунктов.

Кассиопея кивнула с показным смирением, а он все же не удержался и спросил:

— Стали бы вы искать встречи с Панси как таковой? С обычным ребенком, а не великой волшебницей?

И, увидев ответ в морозных серых глазах, разочарованно покачал головой:

— Вы многое потеряли, maman: она чудесная девочка.

Мать дернула уголком губ, и Патроклу почудилось, что он стоит перед клеткой с пантерой, которая даже в заточении шипит, прижимает уши и хлещет по бокам хвостом, а затем с силой бьет лапой по прутьям.

— И в самом деле, расскажи мне, что именно я пропустила, — ядовито предложила Кассиопея, склоняя голову к плечу. — Ты ведь известный образец родительской заботы. И как же жила твоя чудесная девочка после смерти матери? Кто растил ее, пока родной отец зализывал раны?

— Туше, — через силу улыбнулся Патрокл. — Впрочем, я все равно отвечу: Панси воспитана Поликсеной и души в ней не чает. Так что если хотите наладить отношения с внучкой, рекомендую начать с дочери — и уж точно не с угроз бросить ее за решетку.

Они помолчали, и Патрокл задал второй вопрос, который назойливо крутился на уме:

— Зачем вам все это? Я правда не понимаю. У вас есть средства, положение в обществе и целый Абраксас Малфой в амантах… Вы живете в Ницце, на берегу ласкового и теплого моря. Впереди минимум тридцать лет активной жизни, полной хоть удовольствий, хоть покоя — так зачем вам полуистлевшее пророчество?

— Ты единственный сын, — помолчав, тихо сказала Кассиопея, глядя куда-то в сторону, и Патрокл весь обратился в слух. — Тебе не понять, каково это: соперничать за все подряд и вечно приходить к финишу последней.

— О, я прекрасно это понимаю, — скрипнул зубами Патрокл. — Отец донес до моего сведения, какими изумительными наследниками стали бы мои нерожденные братья. Впрочем, мне неясно другое: вы ведь давным-давно победили. Ну с кем вы могли соревноваться — с леди Вальбургой? Один ее сын полжизни провел за решеткой, а другой пропал без вести. С Дореей Поттер? Единственный сын той погиб во цвете лет, а внуку не позавидуешь…

Он продолжил, невольно повышая голос, будто это помогло бы до нее докричаться:

— В то же время ваши дети не только уцелели в войне, но и сумели снова подняться на ноги. А теперь ваша дочь может стать Министром магии — если вы не станете ей мешать. К тому же, вы ведь живы — это ли не победа? Вальбурга и Дорея скончались — зато вы пережили обеих, здоровы, полны сил и даже любимы. Неужели этого не достаточно?

Кассиопея встала с дивана и улыбнулась. Патрокл помнил эту улыбку — мать улыбалась так когда-то давным-давно.

— Ты вырос очень славным, — сказала она непривычно мягким тоном. — Я не жалею о том, что именно ты родился первым. Я буду ждать список твоих условий.

Кассиопея пошла к выходу с идеально прямой спиной, а Патрокл проводил ее долгим взглядом и покачал головой: ну вот и ответ.

* * *

Услышав стук дверного молотка, Ренар медленно поднялся из кресла в гостиной и пошел открывать. По пути в прихожую он придирчиво осматривал все подряд: желтые обои в вертикальную кремовую полоску, ореховую мебель, хрустальные люстры с подвесками, — и внутри шевелился червячок неудовольствия. Вроде бы и чисто, и опрятно, но вот мебель… По-хорошему, мебель следовало заменить давным-давно — все в доме было родом из далеких семидесятых, когда интерьер еще имел значение…

Мир, застывший в янтаре, — совсем как его хозяин. Раньше он не рисковал из-за Норы — та очень расстраивалась, когда что-то менялось, но в последнее время любимая женщина Ренара совсем не замечала деталей, почти полностью переселившись в царство фантазий…

Завтра же сменю обои, твердо пообещал сам себе Розье. И вешалку тоже — чтобы начать хоть с чего-то…

Перед самой дверью он замялся и заглянул в ростовое зеркало на стене. Поправил бабочку, пригладил волосы, чтобы пробор был ровнее. Старательно растянул губы в улыбке — нечего его девочке переживать понапрасну.

— Ну наконец-то… — начал было Ренар, открывая, но тут же прикусил язык — Поликсена явилась не одна. — Ma chère?

— Сегодня мы с семейным визитом, — кисло улыбнулась крестница и решительно шагнула через порог. На красивом лице ее Блэка, напротив, сияла широкая и заразительная улыбка во все тридцать два, и Ренара вдруг потянуло улыбнуться в ответ.

Старший сынок Вальбурги бывал вредным и упрямым засранцем, доводившим мать до приступов падучей, зато он не был ни трусом, ни подлецом, а это Розье ценил. Он все равно относился к Сириусу настороженно — его появление в большом мире добавило Поликсене хлопот… однако в тот момент, глядя на молодцеватого Блэка, Ренар поймал себя на неожиданной симпатии.

— Конечно-конечно, детка, я очень рад вам обоим, — засуетился он, пропуская гостей в дом и в глубине души посмеиваясь над самим собой. Кто бы мог подумать, скажем, полвека назад, что любитель рискованных шуточек и дамский угодник Ренар Розье станет заботливой наседкой?

А вот стал же. Готов был вывернуться наизнанку, только бы чужой ребенок заглядывал почаще, даря ему тепло вместо родных сыновей. Любимые блюда? Жизненные советы? Уютное молчание на двоих? Ренар бросил бы к ногам крестницы все, что угодно, — лишь бы очередной визит затянулся, лишь бы не оставаться одному в этом печальном доме, обиталище призраков.

— Ужинать будете? — понадеялся он. За поздним ужином будет десерт, а за десертом — долгий разговор, а после разговора уставшие гости могли бы остаться на ночь — так что воскресным утром Ренару будет с кем позавтракать. Утром Ренар сможет нарушить собственные правила и всласть помечтать — представить, что он не один, что его семья снова рядом… что все так, как и должно было быть. — Утка с яблоками? Или ростбиф?

— Нет, крестный, спасибо, — Поликсена покачала головой и начала снимать пальто.

Ренар пожевал губами, пытаясь скрыть укол разочарования, но тут же отвлекся: Сириус подступил к жене и принялся помогать ей так уверенно и невозмутимо, словно делал это каждый день. Розье хмыкнул себе под нос, пряча улыбку в усах. Правила хорошего тона — очень удобный инструмент в умелых руках: например, после пальто можно поправить шарфик спутницы, словно невзначай коснувшись чувствительной шеи… Ренар знал эти трюки назубок — и было очевидно, что Блэк пошел по стопам порядочных волокит и вынес из Хога не только законы Гампа.

В отличие от него самого, Поликсена не спешила таять: пристальный взгляд через плечо и поджатые губы — тревожный признак для любого кавалера. Впрочем, возражать она не стала, и Ренар порадовался за Сириуса и даже слегка приободрился — как говорили во времена его молодости, вечер переставал быть томным. Когда собственная жизнь сводится к воспоминаниям о прошлом и ожиданию неизбежного конца, что остается? Только наблюдать, как живут и любят другие — молодые и красивые…

— Как поживает тетушка Нора? — спросила Поликсена, почти незаметно отстраняясь от Блэка, а затем сама стягивая шарф. Порывистость и резкость движений выдавала ее с головой. Очень, очень любопытно… Пожалуй, если они и останутся на ночь, то потребуется две спальни, мда…

— Все в порядке, детка. Просто в последнее время Нора много устает, — соврал Ренар и улыбнулся как можно убедительнее. Крестница смерила его полным сомнения взглядом, но настаивать не стала. Чуткая и отзывчивая девочка — кое-кому синеглазому страшно повезло… — Тогда, раз ужин отменяется, чай с пирогом? Не отказывайся, ma chère, мы оба знаем, что это дохлый номер: ты никогда не могла устоять перед соблазном. Ты же помнишь, какие пироги пекла Нора? Наша Липпи готовит по ее рецепту. Правда, все равно выходит не то — не хватает какой-то малости, уж не знаю, чего именно…

Конечно, Ренар прекрасно знал, в чем секрет. Нора любила готовить сообща, привлекая к этому делу всех подряд: и строптивых сыновей, и ленивого мужа, и его крестников, заглянувших в гости, и безотказных домовых эльфов… Ее пироги воплощали собой проведенные вместе часы; становились слаще от любви, которую Нора щедро вкладывала в выпечку…

Ренар отдал бы правую руку за то, чтобы еще раз попробовать такой пирог — потому что это значило бы, что его Эвридика еще не ускользнула навсегда, что она еще здесь, рядом…

— Ну конечно, я помню! — расцвела Поликсена — вот уж кого за уши было не оттащить. Ренар бросил быстрый взгляд на Блэка и едва удержался от ехидного покашливания: как и следовало ожидать, мальчишка замер соляным столбом. Розье ему даже посочувствовал: бывали моменты, когда от крестницы нельзя было отвести глаз. Даже Ренару это удавалось с трудом, хоть он никогда не видел в Поликсене женщину, — что и говорить об этом вот, молодом да резвом? — А с яблоком или с вишней?

— С вишней, — довольно подтвердил Розье, галантно подставляя локоть и бросая насмешливый взгляд на Сириуса. — Идемте, мистер Блэк. Нельзя заставлять даму ждать.

Уже в гостиной Ренар спрятался за чашкой, внимательно поглядывая то на Поликсену, мешавшую чай без сахара так сосредоточенно, словно это было капризное зелье, то на Сириуса, с интересом крутившего головой. Когда под Рождество Розье выпало быть незадачливым гонцом, он ожидал наихудшего, однако стоило признать: в кои-то веки Ренар ошибся, причем во всем сразу.

Во-первых, он ожидал, что Блэк окажется на последнем издыхании — десяток лет в Азкабане не мог пройти бесследно. Правда, Поликсена не жаловалась, но она вообще не любила откровенничать — пожалуй, кроме того, единственного раза… Впрочем, ему не требовались вести с полей: он и так слишком хорошо представлял себе, чего следует ждать…

Но мужчина, сидевший напротив, по правую руку от Поликсены, ни капли не походил на безумца. Более того, Сириус выглядел просто прекрасно, даже подозрительно хорошо — Ренар нюхом чуял какой-то подвох, но не мог понять, откуда взялось это скребущее ощущение. Может, не вовремя проснулась память о прежних временах? При взгляде на Блэка как-то очень живо вспоминалась его мать, первая красавица магической Британии, и Розье почувствовал стеснение в груди: куда ускользнула молодость? Где сейчас люди, с которыми молодой и отчаянный Ренар сиживал за одним столом?..

Во-вторых, он нисколько не обманывался сопливыми статейками в прессе: из них за версту торчали уши младшего Малфоя. Нет, брак Поликсены точно был фиктивным… однако что если только для нее самой? Розье умел отличить мужской интерес — и взгляды Сириуса трактовал совершенно однозначно.

Мда, ну и задачка, с воодушевлением подумал он, отпивая чай и не чувствуя его вкуса. Понимал ли Паук, что делает, вытаскивая полузабытую фигуру на свет? И если да, то в чем состоял хитрый план (а иных у Альбуса не водилось)? Ренар не любил блуждать в потемках, но иначе не выходило — для надежных выводов недоставало сведений.

Сири Блэк, безответно влюбленный в собственную супругу, медленно, со вкусом произнес он про себя, поглядывая на Поликсену, вопреки обыкновению не поднимавшую глаз от чашки. Бедная, бедная моя девочка… Поневоле задумаешься, под какой звездой родила ее Кассиопея — разве что Марс был особенно ярок?

Если что и отличало Блэков от других семей, так это способность прошибать лбом крепостные стены. Конечно, бывали приятные исключения, вроде светлой памяти Ориона или его младшего сына — но по мнению Ренара они только подтверждали общее правило. Упрямство и боевое безумие — то самое, свойственное берсеркам седой древности, до пены на губах, до изгрызенного в щепу щита — так себе сочетание для удачной семейной жизни. По всем признакам любимчик Вальбурги пошел именно в эту породу — судя по рассказам Эвана мальчишка еще в школе был оторви и выбрось. Как он переживет отказ — а Поликсена точно откажет, уже отказывает? Поведет себя достойно или начнет бесноваться и крушить все подряд, без разбору?

С другой стороны, крестница была не лыком шита — если кто и мог поставить разошедшегося Блэка на место, так именно она. Было и еще кое-что: клин вышибают клином, а одного непростого мужчину забывают с другим…

Зато теперь ей точно будет чем заняться и с кем забыться, жестко сказал он сам себе. Останется меньше времени на всякие неуместные мысли о всяких неподходящих людях, от которых хоть на стену лезь, хоть волком вой…

— Нора к нам присоединится? — с заметным напряжением спросила крестница, и Ренар встрепенулся и покачал головой. Поликсена кивнула, а затем метнула быстрый взгляд в сторону Сириуса и чуть расслабила линию плеч. Опасалась, что мальчишка наломает дров? Ренар не удивился бы, узнав, что Поликсена строго предупредила супруга о состоянии Норы, — он никогда не сомневался в ее дочерней почтительности.

— Добавки? — радушно предложил Ренар, когда крестница доела свою порцию как положено, целиком, а Сириус закончил выковыривать начинку. Лицо у него при этом было самое вдумчивое, с претензией на интеллигентность: дескать, сам не знаю, что творят мои руки — слишком занят мыслями о чистом и высоком.

Дрянной мальчишка, с беззлобной усмешкой подумал Розье. Кое-кого разбаловали домовики. Эван на его месте не перебирал бы… Он привычно оборвал эту мысль и, прищурившись, искоса взглянул на Поликсену.

— Добавка — это хорошо… Может, позже, — сказала та, с видимым сожалением отодвигая от себя тарелку. — Вечер будет долгим, дядюшка Ренар, уж простите за вторжение.

Нашла чем пугать — долгим вечером! Розье был готов и на затянувшийся допоздна вечер, и на бессонную ночь, и на раннее утро — короче, на что угодно, лишь бы снова не подниматься наверх, останавливаясь у полуоткрытой двери. Лишь бы не прислоняться к этой двери лбом и не слушать, как жена сперва разговаривает с колдографией сына, а затем снова засыпает, даже во сне дыша неровно, будто сдерживая рыдание…

— Детка, — фыркнул он, — я догадывался, что ты пришла поговорить — и явно не о пирогах.

— О ваших пирогах не грех и поговорить, — криво усмехнулась Поликсена, поднимая на него глаза. — Но у меня действительно есть важный вопрос, и мне нужен совет.

Она помялась, подбирая слова, но тут же запнулась, с тревогой глядя Ренару за спину. Он обернулся и вскочил: у подножия лестницы, удивленно озираясь по сторонам, стояла Нора в домашнем фланелевом платье.

— У нас гости, дорогая, — очень спокойно пояснил Ренар, в два шага преодолевая расстояние до жены и беря ее холодные ладони в свои руки. Отогреть бы их дыханием, отогреть бы ее всю, отогнать эти вечные заморозки… — Поликсена с…

Он замялся, прикидывая, что именно сказать Норе, чтобы та не всполошилась, — и тут в разговор встрял сам Сириус.

— С женихом, мадам, — безукоризненно вежливо сказал он, вставая со стула, и после секундного размышления сделал легкий поклон. Вальбурга прослезилась бы от счастья, подумал Ренар, но насмешка вышла беззубой — мальчишка порадовал своей расторопностью.

Нора присмотрелась к гостю, чуть тяня шею, и как-то испуганно уточнила, до боли стискивая ладонь мужа:

— Реджи?

— Его старший брат, мадам, — безмятежно поправил тот, и не думая обижаться. — Сириус Блэк, к вашим услугам.

— Ах, Сириус! — Нора обрадовалась ему как родному, и Ренар незаметно перевел дух. — И в самом деле, как я тебя не узнала? Поликсена, детка, так вы все же нашли общий язык! Тебе следовало предупредить — в честь такого события я испекла бы твой любимый пирог!

— Ты уже испекла его, дорогая. Детям очень понравилось, — покривил душой Розье, осторожно направляя жену к столу, отодвигая ей стул и занимая свое прежнее место обок. Нора села и суетливым движением пригладила юбку. Как вспугнутая птичка, печально подумал Ренар.

— Испекла, да? — жена мимолетно нахмурилась, поколебалась, но возражать не стала. — Я рада.

Она с некоторым сомнением поглядела на начатый пирог и перевела взгляд на Сириуса. Лукаво улыбнулась и сказала с нарочитой строгостью:

— Ну что же, к делу! Сириус Блэк, жених нашей крестницы… когда вы изволите повести ее под венец? И не юлите, молодой человек! Нельзя играть с сердцем девушки.

Поликсена открыла рот — и тут же закрыла, поджала губы и молча потянулась за добавкой. Набросилась на пирог с волчьим остервенением, словно пытаясь выместить на нем бессильную злость.

— Мадам, — горячо заверил Блэк, подаваясь вперед и ловя взгляд Норы. Все-таки Вальбурга хорошо натаскала наследничка: со стороны и не скажешь, что это только фасад для отвода глаз. — Ничего на свете я не хотел бы больше, чем составить счастье мисс Паркинсон. Вы мне верите?

— Верю, — подумав, благосклонно согласилась жена и взглянула на Ренара с таким щемящим восторгом, что он прикусил губу. — Ну наконец-то, дорогой! Теперь я всем довольна. У всех моих близких все хорошо — чего еще желать матери? Разве что… детка, ты ведь пригласишь нас на свадьбу?

Поликсена вдохнула через нос и деревянно кивнула, откладывая вилку в сторону.

— Я могла бы одолжить тебе тиару, в которой выходила замуж сама. Знаю, знаю: у Паркинсонов есть собственная⁽¹⁾, да и Вальбурга настоит на блэковской… но мне было бы так приятно! Просто подумай, ладно? Она очень красивая, с крупным жемчугом в стиле Тюдоров. Мое приданое, между прочим, — оно принесло удачу мне, и тебе тоже принесет.

Крестница старательно улыбнулась и тяжело встала из-за стола.

— Я… — начала она и тут же замолчала. Сглотнула с заметным усилием и снова улыбнулась самыми краешками губ. — Конечно, тетушка Нора. Я обязательно надену вашу тиару, когда соберусь замуж. А пока… пока я побуду на крыльце. Подышу свежим воздухом. Сири…

— Все будет в наилучшем виде, — заверил Блэк и подсел ближе к Норе — весь воплощение хороших манер. Крестница окинула их цепким взглядом и испарилась из столовой так быстро, словно аппарировала с места. — Мадам, ваш пирог — это нечто удивительное. Поделитесь рецептом? Передам домовику, пускай берет пример.

Ренар поймал себя на том, что задержал дыхание, и теперь медленно, осторожно выдохнул. Он еще немного полюбовался женой — радостной, спокойной и разговорчивой женой, проникшейся к гостю немедленной симпатией, — а затем встал и поманил пальцем Блэка. Тот поцеловал руку растаявшей Норе, пробормотал извинения и послушно подошел к Ренару.

— Нам с Поликсеной нужно поговорить, — понизив голос, сказал Розье, искоса поглядывая на входную дверь. — Нору я оставляю на тебя, не подведи. Если увидишь, что она… в общем, ты поймешь, когда это произойдет… так вот — наложи Конфундус и сразу же позови меня. Справишься?

— Справлюсь, — твердо пообещал Сириус и неловко почесал себя за ухом, словно нашкодивший пес. — Может, баш на баш? Поликсена слишком много курит, и я волнуюсь. Повлияли бы на нее, а? Вас она точно послушает.

— Это все от нервов, — строго сообщил Ренар, окидывая мальчишку прищуренным взглядом. Заботливый, ишь ты… — Ты их исправно мотаешь — вот она и сбрасывает напряжение как умеет, а умеет она плохо, не научили вовремя… Ладно, так и быть, поговорю с ней — но не ради тебя, а ради самой Поликсены: легкие и вправду только одни.

Уже выйдя на темное крыльцо, он заметил крестницу не сразу — та неподвижно сидела на широких перилах, откинувшись затылком на резной столб, поджав левую ногу к груди и безвольно опустив руки вдоль тела. Вопреки опасениям супруга, она не курила, а зря — от ее безжизненной позы веяло таким отчаянием, что Ренар замер на пороге, не осмеливаясь нарушить чужое уединение.

— Не бойтесь, я не кусаюсь, — глухо сказала Поликсена, и Розье усмехнулся и подошел ближе, встал напротив, прислонившись плечом к другому столбу. — А я тут собралась в Министры. Хотела спросить вашего совета, а теперь думаю: к чему тратить время зря? Я и так знаю, что это то, что нужно, то, что правильно, — и вы скажете то же самое, правда?

Ренар подумал, прикидывая все «за» и «против», и наконец медленно кивнул. Идея действительно была богатой — а главное, выгодной для Паркинсонов в целом и самой Поликсены в частности. Второй Министр Магии в семье — это вам не фестрал чихнул.

— Я всегда ставил твои интересы на первое место, — тихо заметил он, и крестница кивнула, но так и не подняла голову обратно, повесила ее, отчего лицо почти полностью скрылось за пологом длинных темных волос. — Возможно, в своем рвении я дал маху. Прости меня, ma chère.

— Вы сделали все возможное, — твердо ответила Поликсена, но глаза на него так и не подняла. — Вы и сами так жили — а значит, не могли посоветовать ничего другого. Я все понимаю.

Ренар тяжело вздохнул, прикрывая глаза ладонью. Сложный разговор, который должен был состояться давным-давно и которого он и ждал, и боялся: потому что в глубине души подозревал, что все-таки ошибся. Промахнулся. Сказал не то и не так, в самый темный час отправил потерянную Поликсену не по той дорожке. Она ведь доверилась, принесла свое сердце как на ладони и протянула его Ренару, прося помочь и наставить на путь истинный, а что сделал он? Не нашел ничего лучше, кроме как посоветовать то же лекарство, которым травился сам, — вот только что магглу хорошо, то волшебнику смерть…

Следовало выслушать крестницу внимательнее, взять время на подумать, в конце концов поставить себя на ее место — место молодой девушки, скованной долгом и воспитанием, влюбленной отчаянно и безнадежно, — но Ренар был настолько занят собственными горестями, настолько разбит и дезориентирован, что у него просто не осталось сил вживаться в чужую шкуру.

Возможно, своей поспешностью он предал Поликсену. В тот единственный раз, когда крестница приоткрылась, поделилась с другим человеком потаенными мыслями, Ренар отмахнулся, отделался от нее за один короткий вечер и ни разу — ни разу! — не спросил, как она применила сомнительные советы на практике. Слишком боялся узнать, что случайно, мимоходом сломал своей девочке жизнь.

— Ты… — он убрал руку от сухих глаз, понимая, что не может подобрать нужные слова. Как спросить то, что на самом деле нужно спросить?

Счастье? Ренар был не слепой: пожалуй, Поликсена не была несчастна, но уж точно не была счастлива.

Любовь? «Будто мне не хватает этой» — вспомнился ее тогдашний ответ, зацепивший Розье за живое, на мгновение затмивший даже тоску по сыну, даже тревогу о Норе…

— Не переживайте, крестный, — усмехнулась нынешняя Поликсена, наконец поднимая голову и смело встречая его взгляд. — Я по-прежнему благодарна: тогда мне нужно было услышать именно это. Правда, в итоге я все равно наломала дров — но это было осознанное решение взрослого человека, а не порыв души. Так что все в порядке. Честное слово.

— Врешь ведь, — со вздохом покачал головой Ренар, и крестница улыбнулась и легко призналась:

— Вру. Я пока не знаю, как быть дальше, но что-нибудь да придумаю. Мне пора жить своим умом, не оглядываясь на других — в том числе, и на вас. И с Сири тоже как-нибудь наладится — через пень-колоду, но наладится обязательно.

— Что между вами происходит? — заинтересовался Ренар, и Поликсена пожала плечами и снова откинулась затылком на столб.

— На словах у нас взаимовыгодное сотрудничество, — как по писаному сообщила она, пристально глядя куда-то вдаль, за пределы утонувшего в сумерках сада — туда, где белели цветущие вишни и яблони. Ренар глубоко вдохнул вечерний воздух, впервые за эту весну замечая, как сладко и свежо он пахнет. — У нас есть общий план, стратегия и подробные правила. Мы их даже торжественно записали и повесили на стене в столовой. В рамочке.

— Правила? Да еще и в рамочке? — фыркнул Ренар, потому что преображение Сири Блэка в ярого бюрократа не укладывалось в голове.

— Знаю, звучит глупо, — кисло сказала Поликсена, с нажимом потирая бровь. — Кому расскажешь — засмеют, вот я и не рассказываю. Для посторонних у нас все взаправду, дядюшка Ренар. Так нужно, вы же сами понимаете.

— Но ты сама говоришь: бюрократия у вас только на словах. А на деле-то что? — спросил Розье, примерно догадываясь, каким будет ответ.

— А на деле у нас игра в кошки-мышки, — упавшим голосом признала Поликсена. — И я пока не знаю, кто в роли кошки. Мы пытаемся подружиться, но что толку? Сири клянется, что его устроит фиктивный брак, а я делаю вид, что верю, потому что боюсь выводить его на чистую воду… Вы ведь видите то же, что и я, правда? Ну то, как он на меня смотрит. Как старается мне понравиться, угадывает мои желания с полуслова… Или мне все-таки кажется?

В ее голосе было столько затаенной надежды, что Ренар только и смог, что вздохнуть. Все ясно, трубить победу Блэка рано — а жаль, у них действительно могло бы получиться. Была бы такая красивая пара, ай-яй-яй… Даже красивее, чем с Басти Лестрейнджем, — когда-то Ренар недолюбливал Рабастана, потому что Приам выбрал в зятья именно его, а не Эвана, но быстро перегорел.

Хороший был парень, вполне способный сделать Поликсену счастливой — а потому Ренар предпочитал не рассказывать крестнице о том, что сейчас она могла быть замужем за совсем другим человеком. В конце концов, все сложилось так, как сложилось: Пандора взбрыкнула, переговоры с Лестрейнджами сорвались, и судьбы нескольких человек вильнули, сменили русло и потекли совсем иначе… так что толку переливать из пустого в порожнее и горевать о несбывшемся?

— Я не стану снова лезть с советами, — медленно, осторожно проговорил он. — Ты права: это твоя жизнь и давно пора набивать собственные шишки, а не полагаться на чужой опыт. Единственное, что скажу: я всегда буду рад тебе, детка. С Блэком или одной, замужней или разведенной. Любой — и даже с выводком вредных линяющих книззлов. И мне плевать, что скажет твой брат и как тебя ославят в газетах. Здесь тебя всегда будет ждать пирог с вишней и мое стариковское ворчание — до самого конца, пока я жив. А когда меня не станет, ты сможешь положиться на Феликса.

— Лекс, да… — светло улыбнулась Поликсена, легко поднимаясь с перил. — Как он там, наш укротитель драконов? Не собрался еще домой? Сколько можно сидеть в этом Мерлином забытом Перу?

— Обещал приехать на день рождения брата, — с гордостью сообщил Ренар. — Сказал, готовит подарок. Нора обрадуется…

Или испугается, с печалью подумал он. Для жены младший сын так навсегда и остался беззаботным десятилеткой со светлым взглядом… тот славный ребенок давно исчез, а вместо него был молодой мужчина с широкими плечами, красочными татуировками на бицепсах и скупой, холодной улыбкой. Как отреагирует Нора, увидев его? Узнает ли своего любимого мальчика?

— Интересно будет с ним повидаться, — задумчиво сказала крестница. — Ничего, если я тоже загляну? Я ненадолго.

— Конечно, ну что ты! — отмахнулся Ренар. — Лекс будет очень рад тебя видеть. А пока… пойдем-ка обратно в дом, ma chère. Твой Блэк очень старается, но у любого усилия есть предел…

Розье галантно отворил дверь в дом, пропуская Поликсену вперед, но мыслями он был далеко. Ренар думал о том, что в какой-то момент размяк и начал жалеть сразу всех: и своих, и чужих. И крестницу, заменившую ему родных детей, и ее нелюбимого супруга, так отчаянно стремившегося исправить ошибки молодости и наверстать упущенное. А еще — того, о ком Ренар только слышал, чьего имени он не знал, но кого представлял себе даже слишком хорошо.

Знал бы, где будешь падать, подстелил бы соломки — но Розье с горечью понимал, что от всего на свете не убережешься. Когда-то дорогая его сердцу девочка встретила не того человека — ну или того самого, это как посмотреть. Знай Ренар заранее, где подстережет ее опасность, он костьми бы лег, но предотвратил это роковое знакомство, уберег бы Поликсену от грядущей боли… однако Розье не был провидцем. Он ничего не знал наперед и никого не сумел спасти.

И подумалось еще — впервые в жизни — что, возможно, желание уберечь и было главной ошибкой. Возможно, не стоило загонять Поликсену в рамки — даже ради ее же блага. Он думал, что понимает, что нужно крестнице… но что если Ренар ошибся еще и в этом — причем самом важном и самом главном?

* * *

— Что читаешь?

Гарри поднял глаза на подругу и поймал себя на том, что улыбается как идиот. Наверное, со стороны это выглядело странно, но его это мало волновало: в присутствии Панси все словно становилось на свои места. Гарри помнил, как однажды еще до Хога ему на плечо уселась бабочка удивительной красоты — с синими глазками и тигровыми полосками на красных крылышках. Бабочка не спешила улетать, и казалось, что мир вокруг замер и время замедлилось. Секунды тянулись как столетия, и было просто хорошо и спокойно, будто это маленькое чудо готово было остаться с ним навсегда…

В итоге бабочка, конечно, улетела — но перед этим подарила умиротворение, которого Гарри — упрямому и бескомпромиссному, склонному к резким суждениям и стремительным атакам — очень не хватало.

В присутствии Панси происходило ровно то же самое.

— Я готовлюсь к походу в Тайную, — тихо сказал он, оглядываясь по сторонам. Уже был поздний вечер, и в гостиной почти никого не осталось — только несгибаемый Лонгботтом в дальнем кресле уже который час не отрывался от справочника по гербологии. Подруга медленно кивнула и, поколебавшись, села на противоположный диванчик.

Вообще-то они с Драко собирались отправиться в экспедицию на рассвете, но ночной визит близнецов затянулся и этим спутал все планы. В итоге командир Малфой постановил выдвинуться в следующие выходные, и хотя Гарри и признавал правоту друга, он все равно не находил себе места от досады.

Ему не нравилось быть липовым рыцарем Годрика.

Тогда, глубокой ночью, они долго спорили, но все-таки договорились с близнецами о взаимозачете: Рону засчитали за подвиг то, что он уцелел несмотря на все усилия братьев-экспериментаторов, Невиллу — жизнь с его странной родней, Драко — взбудораживший всю школу переход на Гриффиндор, ну а Гарри… и так понятно, что засчитали ему, и тогда он кивнул и принял условия игры, но внутри так и не смирился. Ему было просто-напросто стыдно смотреть соседям по комнате в глаза. Парни сделали хоть что-то — тот же Малфой пошел на конфронтацию с обоими факультетами вполне сознательно, — ну а Гарри оказался не в том месте и не в то время и до сих пор пожинал плоды.

Так что теперь он рвался в Тайную комнату едва ли не пуще друга-авантюриста — хотел доказать самому себе, что стал рыцарем Годрика не просто так. Драко фыркал и посмеивался, но он не понимал главного: потешное рыцарство было не причиной, а поводом — Гарри уже давно хотел посмотреть, из какого теста он слеплен на самом деле.

— Даже если вы туда и попадете, цель ведь не в этом, — погруженная в раздумья Панси нахмурилась, и по ее лицу бродили тревожные тени от камина. — Как ты собираешься отыскать крестраж? Мы ничего о нем не знаем: ни размера, ни формы… мы даже не уверены, что он действительно там хранится.

— Конкретного плана у меня нет, — признался Гарри и принялся по привычке левитировать перо над столом. То взмыло вверх свечой, а затем принялось выписывать плавные круги и спирали, то ускоряясь, то замедляясь. — Я надеюсь его… почувствовать, что ли? Вспомнить что-то или ощутить притяжение… хоть что-нибудь. Если я — немного Том, то должен заметить, что с вещью что-то неладно. Ощутить собственный след, понимаешь? Скрытое родство.

— Будь ты живым крестражем — возможно, по принципу подобного, — Панси прикусила губу, упрямо наклонила голову и продолжила с нажимом: — Но ты ведь не крестраж. Ты сам рассказывал: Сметвик полагает, что когда Лорд погиб, остатки его души слились с… с ребенком, который… который был до тебя.

Гарри стиснул зубы и отвел глаза. Новость давно потеряла остроту, но он так и не привык к этому знанию и тому, что оно подразумевало. Самого по себе его никогда не существовало. Он — гремучая смесь из годовалого Гарри Поттера и эха Тома Риддла, отголосок, тень другого человека. Гарри с болезненной настойчивостью анализировал собственный характер: унаследовал ли он упрямство от отца или получил его в нежданный дар от убийцы Джеймса Поттера, как случилось с парселтангом?

Это была одна из тем, поднятых на пасхальных каникулах — в тот первый вечер на вилле, когда они сидели втроем и говорили обо всем сразу, наверстывая время, проведенное порознь: Поликсена — на Гриммо, а Панси и Гарри — в школе.

«Я думаю, Иппи прав, — задумчиво сказала мама тогда, стоя у окна и невидяще глядя наружу, в сгущавшиеся сумерки. — Больше всего Лорд хотел жить — это подтверждают его опыты с бессмертием. Если поспрашиваете призраков, то узнаете, что у большинства осталась незавершенная задача, привязавшая их к нашему миру, вот и у Лорда она имелась… Быть ему привидением, пугать магглов или младшекурсников Хога — не притяни его ритуальный порез».

«Откуда он вообще взялся, этот проклятый зигзаг? — процедил Гарри. Он как раз резал персик и слишком сильно надавил на нож, так что на рукоять брызнул сок, пачкая пальцы. — Чего именно Лорд пытался добиться?»

«Иппи сказал, ритуал не был завершен… — напомнила Поликсена. — Значит, что-то помешало довести его до конца. На ум приходят два варианта: или автором был Лорд, и тогда ритуал был прерван его смертью…»

Она с сожалением взглянула на Гарри, поколебалась и все-таки сказала:

«Или это был кто-то другой. Кто-то до него — и тогда ритуал прервался из-за прихода Лорда».

«Мои родители? — глухо спросил Гарри, опуская глаза на разрезанный персик, откладывая нож в сторону и садясь на стул. Он не забыл, как Сметвик сказал, что ритуалы не проводят над младенцами — так можно оставить ребенка сквибом… — Ну и зачем?»

«Это могла быть попытка защиты, — мягко сказала Поликсена, не отводя от него глаз. — Дело происходило на Хэллоуин — и очень в духе магглорожденной волшебницы положиться на это суеверие. Пик силы, врата за грань и прочая чепуха. Гарри, я уверена, что Эв… Лили желала тебе только добра. Она знала, что на тебя ведется охота, и могла пойти на риск, выбрать меньшее из двух зол».

Тогда он удивился тому, что хватило всего пары фраз, чтобы тяжелый груз, пригнувший голову к земле, исчез, и снова стало легко дышать.

«Допустим, мама Гарри пыталась его защитить, но что если это все-таки был Лорд? Какую цель он преследовал — создание живого крестража?» — спросила тогда Панси, сидевшая по другую сторону стола, и Гарри заметил, как она поежилась под пристальным взглядом тети.

Подруга поколебалась, но упрямо продолжила, и Гарри улыбнулся — он ценил в ней способность отступить, но еще больше любил готовность настоять на своем:

«Если крестраж можно сделать из предмета, почему бы не пойти дальше? Да, в книгах об этом не сказано, но они упоминали только один крестраж, а мы уже подозреваем, что их несколько… Ты сама говорила: Лорд любил двигать границы дозволенного».

Поликсена помолчала, а затем медленно покачала головой и перевела взгляд в окно.

«Любить-то он любил, — со вздохом сказала она. — Но куда больше он любил контроль. Ни за что не поверю, что Лорд доверил бы часть себя, своих знаний и умений живому существу — тем более, обладающему собственными умом и волей».

«Если он не собирался сделать живой крестраж, тогда что остается? Может, жертвоприношение? — предположила Панси, и Гарри сунул себе в рот дольку персика, чтобы унять горечь, вызванную этими словами. Роль жертвенного барашка, покорного и беззащитного, ему совсем не улыбалась, и от мысли о том, что подруга могла быть права, становилось тошно. — Ну чтобы использовать убийство для создания нового крестража».

Поликсена подумала, а затем снова покачала головой.

«Патрокл поделился со мной записями Герпия. В ритуалах я полный профан, но ясно одно: убийство там чистое и быстрое, без фигурного вырезания по коже».

«Все-таки маги заняты совсем не теми вещами, — высказал Гарри то, что уже давно крутилось на уме, и Панси нахмурилась, а мама фыркнула. — Нет бы изобрести машину времени — взяли бы и вернулись в тот вечер, увидели все своими глазами, и вопросов бы не осталось».

А то и изменили бы прошлое, вкрадчиво шепнуло что-то внутри. Ударили бы Лорду в спину, спасли родителей Гарри и подарили ему новое будущее… каким он стал бы в той, другой, реальности?

«Ты зря клевещешь на волшебное сообщество, — насмешливо сказала Поликсена, отрывая его от заманчивых мыслей. — Рано или поздно все задаются этим вопросом и приходят к одинаковым выводам: в один момент времени человек может существовать лишь в одном экземпляре. Так что, даже если бы путешествия во времени и были возможны, ты смог бы попасть в прошлое только до своего зачатия — и никак не позже. Еще есть временные ловушки, но там совсем другой принцип: ты выпадаешь из основного потока времени, а значит, парадокса нет».

«Я читала о хроноворотах, — добавила Панси. — Это такой артефакт, песочные часы. Как ты говоришь, Гарри, маленькая машина времени. Он существует только в теории — на практике эксперименты заканчивались плачевно, и в итоге эту линию исследований вовсе запретили. Ходят слухи, что в Отделе тайн хранится пара штук, но думаю, это просто конспирология — как инопланетяне за Барьером».

«Игры со временем слишком опасны, — кивнула мама, кривя губы. — Как бы ни хотелось вернуться в прошлое и все исправить, делать этого нельзя… Мы не знаем, к чему приведет такое вмешательство. Параллельные миры? Полное исчезновение нашей ветви реальности? Любое изменение прошлого чревато непредсказуемыми последствиями. У всего есть цена, дети…»

Тогда Гарри расстроился, но сейчас он сумел наконец признать правоту Поликсены: у всего есть цена. Какую цену он заплатил бы за то, чтобы жизнь пошла иначе, чтобы его родители остались живы, а сам он вырос под их опекой? Рискнул бы поставить под угрозу дружбу с Панси и Драко, заботу Поликсены, в конце концов, собственное существование — ведь тот, другой, Гарри Поттер и он сам были бы совсем разными людьми?

Он взглянул на Панси и раз и навсегда с легким сердцем отказался от этого соблазна. Гарри не стал бы менять ровным счетом ничего…

— Я тоже не думаю, что Том хотел сделать из меня крестраж, — согласился он, возвращаясь к разговору. — Думаешь, ритуал проводили мои родители?

Панси замялась, но потом все-таки кивнула.

— Скорее всего, да. Они сами или… кто-то ведь был в том доме, Гарри. Кто-то, кроме вас. Я давно думаю: кто покончил с Лордом, если это была не разрекламированная отраженная авада? Вряд ли Том осознал, что натворил, и заавадился в приступе стыда. Нет, кому-то пришлось его убить, а твоих родителей уже не было в живых…

— И этим героем совершенно точно был не я, — согласился Гарри, позволяя перу плавно опуститься на стол и замереть. — Если доктор прав, шрам был свежим, и дело было так: кто-то начал ритуал и прервался из-за Лорда. Затем Том погиб, и… и произошло то, что произошло. Прежнего Гарри Поттера не стало, и вместо него появился я.

Химера, подменыш, неестественный сплав убийцы и жертвы…

— Ты очень жесток к себе, — тихо, но убежденно сказала Панси, будто читала его горькие мысли как раскрытую книгу. — В тебе есть часть Тома Риддла, но ты — не он. Даже если Сметвик прав… ты вовсе не копия, а… допустим, реинкарнация. Гарри, ты совсем другой, даже не сомневайся. Том был холодным и расчетливым, а ты теплый и человечный. У тебя есть семья и друзья. Ты не станешь таким, каким был он, — одиноким и озлобившимся. Мы удержим тебя на нужной стороне. Не позволим сорваться.

Гарри благодарно кивнул и с удивлением заметил, что до боли сжал кулаки. Разжимались они с некоторым усилием. Он так старался не думать о том, что появился на основе Темного Лорда, но надолго забыть не удавалось — Гарри знал, что они с Томом похожи. Он чувствовал в себе горячее желание ударить сплеча, поменять все к черту и перекроить заново, так, чтобы больше не было несправедливости и жмущих горло правил, не было поводков и удавок, не было ничего, что стояло бы между ним и…

— Возьмите меня с собой, — тихо попросила Панси, и Гарри с упавшим сердцем понял, что она так и не сдалась, а отказывать Панси у него никогда не получалось. — Два змееуста — лучше одного. Если что-то случится с… в общем, я смогу вас вывести.

Если что-то случится с тобой, понял Гарри, и внутри действительно стало тепло, словно там зажглась свеча и ее робкий свет рассеял подступивший мрак.

Он хотел согласиться — для Панси ему ничего не было жалко, — но затем все-таки взял себя в руки и медленно, через силу покачал головой.

— Я не прощу себе, если ты пострадаешь, — честно сказал Гарри. — Мы не знаем, что там — но уж точно не прогулка по парку.

— Я способна на большее, чем прогулка по парку, — подруга стиснула зубы, и ее взгляд потемнел.

— Я в этом не сомневаюсь, — горячо заверил ее Гарри, и Панси улыбнулась краешком губ и благодарно прикрыла глаза. Он впервые заметил, какие длинные у нее были ресницы: они бросали тень на щеки, а потом взмывали вверх — совсем как крылья той бабочки из далекого и жаркого летнего дня на Тисовой.

Гарри собрался с мыслями и продолжил:

— Просто поставь себя на наше место. Мы с Драко будем постоянно оглядываться на тебя, а в сложной ситуации счет идет на доли секунды. Отвечать только за себя намного проще.

— За Драко ты не боишься, — укорила Панси, но вышло вполсилы.

Она была не совсем права — Гарри боялся, и еще как! Сумей он это провернуть, то пошел бы в Тайную в одиночку, но Малфоя было проще убить, чем удержать в стороне от наследия Слизерина. Да, Гарри не сомневался в том, что отдал бы за Драко жизнь, — вот только Панси была случаем особым.

Подруга помолчала, а потом взглянула на него в упор.

— Моя мама была потомком Салазара. Во мне течет его кровь, — без затей сказала она, и у него бухнуло в висках.

Она продолжила сперва медленно, но с каждым словом все больше распаляясь:

— Послушай… Гонты не зря роднились между собой. Они не желали отдавать дар на сторону — потому что парселтанг служил паролем к Тайной комнате. Но чтобы эти старания были оправданы, там должно что-то содержаться, понимаешь? Что-то очень важное или очень опасное. Что-то, к чему нельзя было подпускать чужаков. Ты надеешься, что одного знания змеиного языка хватит, и ты можешь быть прав — но что если нет? Что если нужно быть и змееустом, и потомком Салазара? Что если капля его крови послужит оберегом для всех нас?

Наследница Слизерина… В последнее время Гарри начинал понимать: одного лихого удальства, упрямства и напора будет совершенно недостаточно, чтобы построить жизнь в волшебном мире — такую жизнь, какую он действительно хотел бы прожить. То, что Гарри не дал прерваться многовековой традиции, заложенной еще Годриком, сдвинуло что-то у него внутри: он по-прежнему не отказывался от маггловских корней, но готов был признать, что не столько гордится ими, сколько бравирует.

Ему осточертело сидеть на заборе, толком не принадлежа ни к тем, ни к другим. Он хотел наконец стать своим среди волшебников — и не понарошку, а взаправду: чтобы понимать все хитрые намеки, на которые был горазд Драко, и чтобы Поликсене не приходилось разжевывать ему азбучные истины, понятные любому чистокровному ровеснику.

И чтобы через десяток лет Патрокл Паркинсон не смог просто взять — и отмахнуться, как от неудачной шутки, а затем указать выросшему недогерою на дверь. Чтобы выслушал как равного и рассмотрел его предложение непредвзято. Чтобы Гарри смог разбить любые отговорки Патрокла в пух и прах и доказать: он больше не чужак, не пришлый… и чтобы их с Панси объединяло намного большее, чем его собственных родителей, уроженцев совершенно разных миров.

— Если там хранится что-то опасное, я тем более против твоего участия, — тяжело промолвил Гарри, возвращаясь к разговору, и она поморщилась. — Даже если ты — наследница Слизерина, это ничего не меняет. Там может быть опасно для кого угодно.

— Вот именно! Если там опасно для меня, то опасно и для тебя, — парировала Панси и добавила: — Для вас обоих.

Она помолчала, а затем поймала его взгляд и склонила голову к плечу:

— Знаешь что? Предлагаю компромисс: не идет никто. Сдаемся декану — и оставляем опасные приключения взрослым, эта задача им по плечу.

— Драко не согласится, — слабо возразил Гарри, и по блеску глаз подруги понял, что это было лишним.

— Да какая разница, что думает Драко? — вспылила Панси, садясь прямее. — Он мечтает о славе первооткрывателя — но пора взглянуть правде в глаза: даже если Малфой проникнет в Тайную комнату, ну кому он сможет рассказать? Гарри, рано или поздно Драко спросят, как он ее открыл, и ответ здесь только один — парселтанг! Признаться во владении змеиным языком — значит поставить крест на репутации, на карьере и на…

Она осеклась, но Гарри не зря дружил с ней и с Малфоем столько времени: крест на брачных перспективах. Мало кто с распростертыми объятиями примет в семью змееуста — кроме, разве что, другого змееуста… это значит, что если общество узнает о парселтанге Панси, ей ничего не останется, кроме как…

Он отвел глаза и сжал кулаки, потому что соблазн был невыносимым. Маленькая подлость во благо — готов ли Гарри пойти на такой шаг?

— Признайся честно, — устало сказала Панси, и он едва не вздрогнул. — Признайся, что Драко отравил тебя своими фантазиями, и ты тоже загорелся Великим Приключением. Гарри, это авантюра чистой воды. Вы прикрываетесь важными вещами, но на самом деле просто хотите проверить себя на прочность. Почему именно таким способом? Устройте ночевку в Запретном лесу или прищемите хвост МакГонагалл… мало ли на свете опасных приключений?

— Признаюсь, — Гарри усмехнулся и развел руками. — Я хочу туда пойти.

Хочу увидеть, на что способен я сам, а не моя дутая слава и не отголосок силы Тома. Разве это так много?

— Если об этом пронюхает декан, то ни за что нас туда не пустит, но и сам открыть не сможет, — взвешенно продолжил он вслух. — Снейп еще упрямее моего: мы с ним будем бодаться до посинения, и никто никуда не пойдет, а крестраж так и останется в тайнике. Это пат.

— Если он вообще там, — тяжело промолвила Панси. Она помолчала, хмурясь, а затем внезапно пожала плечами. — Ну ладно. Ты действительно змееуст и из вас с Малфоем действительно выйдет хорошая команда. Как-нибудь да справитесь.

Гарри протянул руку через стол в знак примирения и подруга вложила пальцы в его ладонь и на мгновение прикрыла глаза. Затем открыла их и неуловимо усмехнулась, остро напомнив Поликсену.

— Когда вы идете туда? — спросила она. — Прикроем вас перед учителями, если кто заинтересуется.

— На следующих выходных.

— А конкретнее? — Панси поколебалась и вдруг переплела с ним пальцы, и Гарри замер, тая от неожиданной ласки.

— Утром в субботу, — признался он, пытаясь сосредоточиться на разговоре и отвлечься от того, какой мягкой оказалась ее кожа. — Так у нас будет целых два дня.

— Логично, — Панси кивнула и забрала ладонь, отчего сразу стало неуютно и тоскливо, словно исчез важный кусочек мозаики. — Ну что же, надеюсь, вы вернетесь в полной комплектации. Скажу сразу: если это будет провал, второго раунда не будет, Гарри. Я сама пойду к декану и все ему расскажу.

Примечания:

PayPal, чтобы скрасить мои суровые будни: ossaya.art@gmail.com

Карта для тех же целей: 2200700436248404

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

Варианты тиары Роули:

https://i.pinimg.com/474x/04/59/f9/0459f93328127c9ad79a083a593e9ca7.jpg

https://youtu.be/0aw3VpCAOxw?t=24

1) Частая штука в реальных аристократических семьях

Вернуться к тексту

— Как с этим жить? — убито спросила Поликсена после очередной бессонной ночи. Она сидела в столовой в доме Розье, сложив руки на столе и уткнувшись в них лбом, а Нора пела где-то в другой комнате колыбельную — да так тихо и нежно, что перехватывало горло. Уже тогда жена крестного начала путать вымысел и явь, хоть окончательно природа ее болезни стала понятна гораздо позже…

За окном сгущались ранние сумерки, и ветер обрывал листья с деревьев в саду, швырял их горстями в серое небо. Поликсена специально аппарировала вдалеке от дома и долго бродила по окрестностям, пытаясь собраться с мыслями перед сложным разговором — что, разумеется, не помогло ни капли. Даже внутри пахло осенью: дымом и прелыми листьями, соком рябины, влажной землей и затяжным дождем. Пахло проклятым озоном, и против воли вспоминались все без исключения ноябри в Хоге и то, какими не искушенными и безобразно счастливыми они втроем были: Поликсена и ее лучшие друзья…

— Я так больше не могу, — вслух сказала она. — Честное слово, не могу. Однажды я не выдержу и сорвусь.

— Можешь, — твердо возразил Ренар и, подойдя, встал рядом и невесомо погладил ее по волосам. — Можешь — и будешь. Я и сам так живу.

— Живете — или существуете? — с подозрением спросила Поликсена, приподнимая голову, и он печально усмехнулся. — Ясно, я так и думала. И что, теперь о счастье можно забыть?

— Ну сама посуди, ты ведь умная девочка, — мягко укорил Ренар, глядя куда-то поверх головы крестницы. — Когда солнце садится, наступает ночь, а мое солнце никогда уже не взойдет. Какое счастье мне теперь светит, если Эвана рядом нет?

— Никакого, — эхом откликнулась Поликсена, бездумно рисуя пальцем узоры на столешнице: бесконечный танец кругов и спиралей. Она прекрасно понимала крестного. Счастье — птица пугливая. Ловушка для дураков, поздняя придумка магглов-философов. Затейливый предмет роскоши, без которого вполне можно жить — ну или хотя бы существовать…

А когда счастье — это другой человек, все становится намного, в тысячу раз сложнее.

— Счастье — это ведь еще не все, — вторя ее мыслям, продолжил Ренар. — Ты совсем молоденькая, ma chère, а потому склонна к максимализму: тебе хочется всего и сразу — чтобы и любовь, и счастье, и одобрение семьи в придачу… Очень человеческое желание, но ты ведь уже поняла, что в мире взрослых так выходит не всегда, и порой нужно довольствоваться тем, что имеешь. Например, в твоей жизни еще может быть радость. В ней может быть интерес. Любопытство и открытия. Доверие и дружба. И даже любовь, — с доброй усмешкой добавил он, прищурив один глаз.

— Ага, особенно она, будто мне не хватает этой, — угрюмо отозвалась Поликсена и тут же прикусила язык: это слово было как приговор, как стальной капкан…

Она снова уронила голову на руки и застонала сквозь зубы:

— Где я ошиблась, как это допустила? У меня ведь хорошо получалось, крестный, а потом вдруг перестало. Столько времени закрывать глаза на правду, делать вид, что меня и так все устраивает, — и лишиться даже этого… Я думала, что за прошедшие годы привыкну, и снова просчиталась. Ну вот как вы дальше живете? С этой… с этой болью? Зная, что в вашей жизни его больше нет, что с ним нельзя поговорить и к нему нельзя прикоснуться… Это ведь почти как с Эваном — для меня он считай что умер. Вы должны меня понять, так объясните: как жить дальше? Я глупая, я не понимаю.

— А как ты жила с этим раньше? Сама ведь говорила, что надежды не было, — провокационно заметил Ренар, и Поликсена напряглась — несмотря на то, что крестному она доверяла почти безгранично, ей все равно было неловко.

Поликсена никогда и никому об этом не рассказывала, но в последнее время молчание и одиночество неуклонно разъедали ее изнутри. Кому жаловаться на свою потерю — ну не Каролине же и уж точно не Патроклу… Брат бы не понял, а Каро — лучшая подруга, почти сестра! — поняла бы даже слишком хорошо. Нет, Поликсена сгорела бы от стыда, если бы принялась секретничать с ними, даже не называя имен.

Один-единственный раз позволить себе настоящую откровенность, произнести почти все вслух — это ведь не так уж и много, правда? Разве она не заслужила? Хорошая девочка Поликсена, некогда сделавшая правильный выбор и теперь живущая с последствиями.

— Раньше он хотя бы был рядом, — наконец с тоской промолвила она и потянулась к стоявшей на столе свече, накрыла огонек ладонью, чувствуя болезненный жар. — Я могла в любой момент его увидеть. Точно знать, что с ним все хорошо. А еще — успеть подставить плечо… Мне хватало: как-то да справлялась, даже жила своей жизнью как умела — и это отдельная история, за тот глоток свободы я тоже плачу сполна… Крестный, я ведь осталась совсем одна, лишилась сразу всех одним махом: даже мои несчастные женихи — и тем не повезло. Я и не знала, что так бывает, словно на мне проклятье…

Ренар медленно кивнул: несмотря на то, что Поликсена не вдавалась в пикантные детали, он прекрасно все понимал, потому что прошел через нечто похожее, только гораздо хуже — разве можно сравнить ее потери с гибелью сына и болезнью жены?

— Раньше у меня было хоть что-то, а теперь нет и этой малости, — помолчав, продолжила Поликсена, поражаясь тому, что действительно произносит то, о чем старалась даже не думать. — Уже прошло столько времени, давно пора перегореть и отпустить, но никак не выходит. Умом я понимаю, что все сделала правильно, что так было нужно и что ничего не изменилось, — и все равно упрямо цепляюсь за прошлое. Не могу заставить себя забыть, как ни стараюсь. Не могу не ждать, что он умудрится вернуться в мою жизнь — ему были по плечу и не такие задачи… И одновременно очень этого боюсь.

Она с нажимом провела ладонями по тяжелым от недосыпа векам, от переносицы к вискам, и продолжила:

— Все так запуталось, крестный. Я презираю себя за боль, которую пришлось причинить, и за это презрение презираю себя вдвойне: куда подевалась моя гордость? Где мои принципы?.. Солгите мне. Скажите, что рано или поздно это пройдет, что однажды я все забуду. Я больна — так вылечите меня. Сделайте что-нибудь, что угодно. Пожалуйста.

Ренар вздохнул и тяжело опустился на стул, сгорбил плечи — и видеть его таким уставшим и потерянным было непривычно. Тревожно и немного пугающе — Поликсена привыкла к тому, что крестный всегда собран и уверен в себе, — и ее девятым валом захлестнула горячая волна стыда.

Зачем вообще она жалуется Ренару на жизнь? Зачем сидит в этом доме, похожем на выцветшую колдографию, и мучает крестного слюнявыми глупостями, отвлекает от по-настоящему важного: например, от того, что знаменитые пироги Розье не готовили уже целую вечность и что при встрече Нора поинтересовалась у Поликсены здравием ее отца — словно забыла, что Приама Паркинсона давно уже нет на свете…

Басти не одобрил бы. Басти учил молчать и не ныть — но она правда не могла жить так дальше.

— О, я бы с удовольствием солгал тебе, если бы это хоть что-нибудь дало, — надтреснутым голосом признался Ренар. — Я бы сказал, что нужно просто подождать и перетерпеть, но тебе это не поможет, не тот случай. Ты не выздоровеешь, ma chère. К сожалению, ты привязываешься сразу и намертво…

Розье вздохнул, подобрался и заглянул ей в глаза:

— А значит, деточка, я скажу правду: любая потеря — это как нож между лопаток. Каждое движение, каждый вдох причиняет боль — и от нее нельзя избавиться, но можно… мммм… абстрагироваться. Запретить себе копаться в незаживающей ране, лишний раз не совать туда руки, чтобы не занести инфекцию. Ты меня понимаешь?

— Понимаю, — глухо подтвердила Поликсена, садясь прямее и расправляя плечи. — Окклюменция для бездарей. Это как во время сражения, когда нужно сосредоточиться на главном, только вместо боя — жизнь. Тут я мастер, наловчилась за столько лет…

— Вот-вот, — горько заметил Ренар. — Видишь, какая ты умница — до всего додумалась сама. Забыть ты действительно ничего не сможешь, зато сумеешь не вспоминать. Не позволяй фантазии понестись вскачь, представляя, как могло бы быть, пойди все иначе. Даже наедине с собой, когда сам Мерлин велел мечтать о несбыточном, не поддавайся соблазну. Вот увидишь, рано или поздно, но это войдет в привычку и станет немного легче.

— Хорошо бы, — робко понадеялась Поликсена и отвела глаза, чтобы не столкнуться с Розье взглядом, глядя на что угодно, кроме него. Желтые обои, которые они с Эваном когда-то давно раскрашивали волшебными мелками, старое пианино в углу, за которым Нора любила играть по вечерам, запыленный дракон из папье-маше на полке — подарок Феликса брату на день рождения… Каждая вещь отзывалась узнаванием и причиняла глухую боль — потому что Эвана больше не было и с его смертью изменилось совершенно все.

Поликсена поколебалась, а затем все-таки собрала себя в кулак и продолжила, горячо стыдясь нового признания:

— Есть еще кое-что. Тогда, во время нашего последнего разговора, я испугалась до дрожи в коленях. Подошла слишком близко к точке невозврата: готова была отбросить все, чему меня учили, простить любую вину, пренебречь безопасностью самых близких — и меня это ужаснуло. Словно на одной чаше весов была вся моя жизнь, весь наш мир, а на другой — он, и его чаша могла вот-вот перевесить. Наверное, именно так становятся Предателями крови… и я тоже чуть не стала.

— Но ты ведь выбрала правильно, не так ли? — мягко заметил Ренар, и она откинулась на спинку стула, бездумно потирая саднившую ладонь. — Ты остановилась вовремя.

— Дело не в этом, — устало, но упрямо покачала головой Поликсена, не осмеливаясь поднять на крестного глаза. — Я была готова выбрать его, понимаете? В душе я уже предала семью, причем дважды. В первый раз я хотя бы могла сослаться на сложные обстоятельства, но во второй… во второй раз все было предельно ясно. Ему больше нельзя было доверять — но я готова была закрыть глаза и на это. Сознательно сделать выбор в его пользу и снова найти подходящее оправдание. И мне с этим жить — с этим отравленным знанием о себе, с этим позором… Патрокл был прав, крестный: мне самое место в саду, под драккловыми розами.

Эван понял бы без лишних слов, тоскливо подумала Поликсена. Он молча поделился бы сигаретой и мимолетно накрыл ее руку своей, делясь теплом и ни капли не осуждая — потому что знал непутевую подругу детства куда лучше ее самой. И подумалось еще, что ее привела в дом Розье какая-то смутная, сумасшедшая надежда на то, что Ренар тоже поймет и поддержит, совсем как его сын…

Крестный помолчал, а потом повторил очень тихо:

— И все-таки, несмотря на соблазн, ты выбрала правильно. Я ни на миг в тебе не сомневался. Никогда не забывай, кто ты, дитя, как бы ни повернулась жизнь. Ты — Поликсена Паркинсон, и у тебя есть гордость и долг, семья и обязательства. Это то, что делает тебя тобой. Что же касается того дня… ma chère, хватит себя стегать. Ты ведь сама сказала: ничего принципиально не изменилось, — так что оставь прошлое в прошлом и не раскисай. Самое сложное ты уже сделала, а теперь разожми руки и позволь потоку жизни унести тебя прочь. И не сопротивляйся.

— В сутках слишком много часов, — угрюмо заметила Поликсена, под насмешливым взглядом крестного переставляя местами солонку и перечницу, как делала всегда, когда нервничала. — Я обязательно сорвусь, вот увидите. Особенно теперь.

Ренар не стал спрашивать о причинах, и это было ей на руку: Поликсена не готова была ответить честно даже самой себе, а врать не хотелось. Не сегодня и не ему.

Просто… Просто Панси исполнилось три года и ей требовался товарищ по играм. Просто Люциус распахнул двери мэнора: настало время познакомить Драко с невестой и выковать крепкую дружбу, которая, как известно, ничем не хуже любви.

Просто Поликсена представила последствия для близких и взяла задачу на себя. Вызвалась сопровождать племянницу вместо брата и Каролины, до последнего ожидая, что Патрокл раскусит ее хитрость, — но он не раскусил, к добру или к худу.

Тогда Поликсена стала отвозить Панси в гости и, пока дети играли, бродила по парку, наполовину надеясь столкнуться с другим завсегдатаем Малфой-мэнора. Напрочь забывая, что специально явилась в будний день, чтобы ни в коем случае с ним не столкнуться.

Прошло ведь столько времени, и она рассчитывала, что ездить к Малфоям будет просто, эдакая проверка на прочность… Пора было признать честно: этот экзамен Поликсена позорно провалила.

— В такие моменты отвлекайся, — посоветовал Ренар и слегка повернулся боком, чутко прислушиваясь к тихому пению Норы. — Занимай себя делами. Самое главное — ни за что не позволяй себе ухнуть в омут с головой, чтобы не вышло как у…

Он оборвал себя и поджал губы, а Поликсена понимающе кивнула: как у Норы, да. Нельзя поддаваться соблазну жить прошлым, жить несбыточным, заманчивой мечтой, за которой нет ни малейшего смысла гнаться — что станешь делать, если все-таки догонишь?

— А в выходные? Что мне делать, когда делать становится нечего?

Крестный пригладил усы и подмигнул, остро напоминая самого себя до гибели Эвана.

— Мой совет мало кто одобрит, но я скажу так: развлекайся, — с хитрой усмешкой предложил он. — Устрой кутеж. Позволь себе маленькое пикантное приключение в духе моих французских предков, а то и не одно — радоваться жизни можно и без великой любви. Joie de vivre⁽¹⁾, Поликсена, — когда смерть подступает слишком близко и дышит в затылок, нужно жить на широкую ногу, чтобы как следует ее отпугнуть. Ну а ты ходила по грани слишком долго…

Не думать. Не вспоминать. Отвлекаться и развлекаться, лишь раз в году позволяя себе тосковать по всем, кого она потеряла так или иначе. Правила простые и понятные, почти как рыцарский девиз.

Долгие годы Поликсена прилежно им следовала, тем паче, что те совпадали с ее собственными наклонностями, — пока однажды не поняла, что все-таки сбилась с пути и что не живет, а существует. Она и сама не заметила, когда именно в мудром совете крестного иссякло волшебство, словно в прохудившейся мантии-невидимке, — неудовлетворение нарастало исподволь и в конце концов захлестнуло с головой. Затянуло в водоворот, от которого Поликсена так отчаянно пыталась убежать… и исподволь наполнило жизнь смыслом.

Примечания:

PayPal, чтобы скрасить мои суровые будни: ossaya.art@gmail.com

Карта для тех же целей: 2200700436248404

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

Отдельное спасибо моим бетам и всем, с кем я обсуждала эту интерлюдию в разных ее редакциях. Благодаря вам она стала еще лучше ❤️

1) фр. жизнерадостность, любовь к жизни

Вернуться к тексту

Примечания:

Напоминаю, что вообще происходит :)

Итак, Сири наводит мосты с женой и (бывшим?) другом. Панси выведала у Гарри дату покорения Тайной комнаты, а Северус решил обратиться за помощью к специалисту-обливиатору. Уточню, что внутри сюжета время идет очень медленно — дети едва вернулись в школу после пасхальных каникул. Вся глава — это долгое весеннее воскресенье, показанное с разных точек зрения.

Помимо этого, мы коснемся прошлого Мародеров. Дамы — ООС, прошу не забывать об этом и не принимать мою трактовку близко к сердцу ❤️

В целом, Панси не надеялась, что вынужденная экспедиция в Тайную комнату пройдет без сучка и задоринки, но реальность все равно больно щелкнула ее по носу. Им с Лавандой пришлось встать очень рано, еще до рассвета, чтобы иметь в запасе все воскресенье до самого отбоя, и теперь Венди то и дело зевала, терла кулаком красные глаза и врезалась в углы, словно ошалевшая летучая мышь. У Панси дело с координацией обстояло лучше, но голова с недосыпа казалась чугунной, и мысли ворочались медленно и неохотно. Это было плохим признаком — она надеялась, что успеет окончательно проснуться, прежде чем потребуется включить мозги на полную.

— Мальчишки обязательно заметят наше отсутствие, — беззаботно сказала Лаванда, пока они шли по пустынным полутемным коридорам к туалету Плаксы Миртл. — Что скажем, когда вернемся?

— Правду, только правду и ничего, кроме правды, — вздохнула Панси и бдительно обернулась назад — в отдалении ей послышались чьи-то приглушенные шаги. — К тому моменту будет поздно заламывать руки: мы успеем побывать в схроне Слизерина и вернуться в целости и сохранности.

— Понимаю, понимаю: лучше просить прощения, чем разрешения, — согласно фыркнула Венди и оттянула двумя пальцами тугой воротник черной водолазки. — Чувствую себя героиней приключенческого романа. Сокровищница древнего мага и отважные авантюристы на пороге великого открытия… Персефона Паркинсон и Лаванда Браун, отчаянные расхитительницы гробниц.

Панси промолчала: ее начала бить мелкая неконтролируемая дрожь. В отличие от подруги, она не чувствовала ни азарта, ни интереса, ни жажды подвигов — ею двигали исключительно долг и страх. Спуститься вниз, чтобы это не пришлось делать Гарри и Драко, найти крестраж, если он вообще спрятан именно там, и как можно скорее вернуться обратно — вот и весь нехитрый план. В него не входили ни изучение старинных книг, ни примерка подозрительных ожерелий, ни прочая романтическая ерунда, на которую были горазды романы Лаванды. Спуститься, найти и вернуться — почти как veni, vidi, vici. Цезарь точно знал толк в таких вопросах, и к его мнению следовало прислушаться.

Впрочем, император явно планировал экспедиции намного лучше Панси: стоило им проскользнуть в туалет Плаксы Миртл, по счастью пустовавший, и открыть тайный ход, как обнаружилась новая проблема.

— Вау, — только и сказала Венди, бочком подходя к провалу в стене и осторожно заглядывая внутрь. Ее голос прозвучал непривычно гулко, с небольшим эхом. Она обернулась и подняла бровь малфоевским жестом. — Это что же, придется трансфигурировать веревку? Чур это на тебе, мне в таких вопросах доверять нельзя.

Панси обхватила себя руками и крепко задумалась. Спуститься по веревке им, пожалуй, удастся, но как прикажете лезть обратно? Может, Лаванда и сумела бы, но насчет себя Панси сомневалась. Должен был существовать другой путь, что-то простое и на виду. Если Гонты создали тайный ход для личного пользования… если они полагали, что пароль на парселтанге надежно охраняет фамильную тайну… Зачем дополнительно усложнять себе жизнь, если не страшен никакой чужак?

Панси подошла ближе, встав справа от подруги, и тоже заглянула в провал. Грубые каменные стены, темнота и сырость… Ни малейшей подсказки.

— Должен быть какой-то механизм, — наконец решила она. — Как с проходом: рычаг или пароль… и, скорее всего, на парселтанге. Поищи что-то необычное и змееподобное.

Лаванда лихо откозыряла и отошла к ближайшему умывальнику.

— Тайная комната? — на пробу прошипела Панси, чутко прислушиваясь к звукам, доносившимся из провала. Где-то внизу размеренно капала вода и порой слышался какой-то смутный шорох, словно мелкие камушки осыпались с крутого склона. — Коридор? Тайник Слизерина?

— В следующий раз предупреждай, — поежилась Венди, поднимая голову от крана, который она старательно ощупывала со всех сторон. — Теперь я понимаю Драко: страшно — жуть!

Панси отмахнулась и с нажимом потерла лоб. Спуск вниз…

— Лестница? — предположила она вслух.

В первую секунду ей показалось, что подвели глаза, но затем стало понятно, что впереди действительно возникла мерцавшая гниловатой зеленью ступенька, а за ней другая и третья… Бесчисленное множество уходивших во тьму фосфоресцирующих ступеней — Панси совсем некстати вспомнились легенды о болотных огоньках, уводивших путников на верную погибель в топях.

— Ого! — Лаванда подступила к провалу, на мгновение замерла, примериваясь, а затем решительно перешагнула порог и ступила на волшебную лестницу. С силой надавила на ступеньку и перенесла вторую ногу. Качнулась туда-обратно, с носка на пятку, и наконец повернулась к Панси, сияя широкой улыбкой и протягивая руку. — Надо же, держит! Действительно держит, совсем как настоящая! Давай ко мне.

Панси вздохнула и в последний раз оглянулась назад. За высокими стрельчатыми окнами медленно разгорался рассвет, рассеивая полумрак, и даже такой слабый, призрачный свет казался очень ярким на контрасте с темнотой, расстилавшейся впереди. Она резко выдохнула и шагнула в проем, крепко хватаясь за ладонь Лаванды. Ступенька чуть просела, но выдержала, и Панси почувствовала слабую надежду: возможно, ее сумасшедшая затея все-таки оправдает себя.

За спиной раздался натужный скрежет, и раковина встала на место, отрезав их от остального мира и оставив в полной темноте. Пальцы Лаванды сжались, и Панси поняла, что несмотря на браваду, подруга тоже боится. Неожиданным образом это придало ей сил. Она неловко протянула правую руку в сторону, ощупывая стену, царапавшую подушечки пальцев, и вздрогнула: проход озарился зачарованными факелами, вспыхнувшими один за другим. В их неверном, неестественно синеватом свете глаза замершей слева Лаванды казались совершенно дикими, и Панси сжала ладонь, пытаясь поддержать подругу в ответ.

— Я не то чтобы боюсь, — с неловким смешком заявила Венди, но руку забирать не стала. — Просто… знаешь, в романах все обычно начиналось с сокровищницы. Как думаешь, долго туда идти?

Панси всмотрелась вдаль — туда, где слабо мерцали последние ступеньки.

— Главное — чтобы не было развилок, — тихо сказала она, и Лаванда, подумав, кивнула. — Впрочем, не думаю, что Гонты строили лабиринт.

По крайней мере, Панси очень на это надеялась. Она вообще непозволительно сильно полагалась на надежду, но что еще ей оставалось делать?

Тем временем Лаванда смело шагнула вперед, и Панси последовала за ней. Со стороны они наверняка выглядели странно и жалко — две девочки, цеплявшиеся друг за друга, не разжимавшие рук, как закадычные подружки в песочнице, — но Панси было все равно. Уходивший вниз каменный желоб, через который пролегала светящаяся лестница, неприятно напоминал пищевод исполинского дракона, а шум воды в отдалении — уже не капель, а настоящего потока — мешался с шумом крови в ушах. В этот миг казалось, что мира не существует, что есть только они сами и толща камня вокруг, и рука Лаванды, ее сбивчивое дыхание над ухом и тепло плеча послужили таким необходимым якорем.

— Я все-таки выиграла конкурс зрительских симпатий на вечере у Маклаггенов и думаю согласиться войти в их семью, — вдруг сказала Венди, и от неожиданности Панси запнулась на полушаге. Подруга придержала ее за локоть и загадочно добавила: — На двух стульях не усидишь, но я все равно попробую, иначе не прощу себе.

— Поздравляю, — осторожно сказала Панси, и Лаванда кивнула, не отрывая взгляда от последних ступенек внизу. — Кормак кажется неплохим парнем.

— Он кажется неплохой партией, — криво усмехнулась Венди. — Только не говори мальчишкам. Я сама им скажу — только чуть позже, ладно?

— Ладно, — скрепя сердце пообещала Панси. — Жаль, что Кормак не впишется в нашу компанию — они с Драко слишком похожи, это будет вечное поле боя, битва на поражение.

— Знаю, — тихо сказала Лаванда, и ее пальцы вдруг показались Панси очень холодными и вялыми, почти неживыми. — Слушай, а как у тебя с французским?

Резкая смена темы застала Панси врасплох.

— Очень плохо, — честно призналась она. — Это что, обязательное требование к будущей миссис Маклагген?

— Да нет, — отмахнулась Лаванда. — Просто на каникулах бабушка посвятила меня в семейную тайну, ты представляешь? Мое первое взрослое задание. Пришлось заучить стихи, которые передавались из поколения в поколение, правда, никто уже не помнит зачем — просто надо и все. Предполагается, что я их запомню и в будущем передам своим детям… у меня ведь обязательно будут дети. Уже лет через десять я стану матерью, ты можешь в это поверить? Вот и я не могу. У меня будут темноволосые и высокие сыновья, совсем не похожие на… на меня саму.

— И что там за стихи? — спросила Панси, чтобы хоть немного отвлечься. Она никогда не замечала за собой страха замкнутых пространств, но ей то и дело чудилось, что с каждым шагом проход становится все уже и теснее, словно смыкается вокруг них. Панси ожидала, что почувствует какое-то родство со строителями коридора, когда будет ступать по их следам, — но это место оставалось чуждым и пугающим. — Они на французском?

— Переведены на английский, но бабуля сказала, что оригинал был французским, — пояснила Венди. — Вот я и думаю: может, если переведу обратно, станет понятно, о чем речь… Ну знаешь, хоть какая-то подсказка — сейчас там загадка на загадке.

— Обратись к Драко, — посоветовала Панси. — Он немного понимает язык.

— Точно! — обрадовалась Лаванда и вдруг запнулась и сказала совсем другим, напряженным тоном: — Ну что, кажется, мы пришли.

Панси встрепенулась: за разговором она не заметила, как ступеньки закончились. Уже через несколько шагов проход оказался перегорожен огромной двустворчатой дверью, богато украшенной малахитом и серебром: бесчисленные змеи с гранатовыми глазами сплетались в вечном танце без начала и конца. Панси узнала питонов и ужей, гадюк и гремучих змей — все они были выполнены с мастерством, удивительным для Средних веков. Они с Лавандой переглянулись, одновременно сошли с лестницы и подступили ближе, и Панси краем глаза заметила, что лестница мигнула и растворилась в воздухе, окончательно отрезая их от выхода.

— И тогда могучие волшебницы узрели Тайную комнату Салазара Слизерина, — рисуясь, продекламировала Лаванда и указала на дверь свободной рукой. Словно повинуясь ее словам, створки дрогнули раз и другой, а затем медленно распахнулись им навстречу.

* * *

— Да, это я. Вы угадали верно.

Северус выжидательно поднял бровь, и светловолосый мужчина, стоявший напротив, у массивного письменного стола, лучезарно улыбнулся и погрозил ему пальцем.

— Разве вы меня не узнаете? — уточнил мастер-обливиатор, заговорщически подмигивая и играя бровями. — Ну давайте я облегчу вам задачу и повернусь своим суровым профилем.

И тут же действительно повернулся, кося одним глазом на озадаченного клиента.

— Снова мимо? — постояв так с полминуты, спросил обливиатор и тяжело вздохнул. Затем сокрушенно покачал головой и сменил позу. — Удивительно, что в магической Британии еще остались люди, не подпавшие под мое очарование. Гилдерой Локхарт к вашим услугам.

Северусу потребовалось услышать имя, чтобы понять, откуда ему знакомо это лицо: колдографиями улыбчивого белокурого франта пестрели постеры и витрины в Косом. На них Золотой Гилдерой посылал во все стороны воздушные поцелуи, позировал с палочкой, держа ее на отлете, как никогда не сделал бы нормальный волшебник… и пальцем он тоже грозил, куда же без этого. Господин Локхарт, автор целой серии идиотских бестселлеров в вырвиглазных обложках — Северус не узнал его исключительно потому, что не ожидал увидеть в роли заслуженного мастера-обливиатора.

— Это такая шутка? — на всякий случай уточнил он, готовясь встать и покинуть кабинет. — Или Гораций что-то напутал?

К чести Слагхорна, тот не стал мариновать любимого ученика неудобными вопросами или изливать сочувствие, и Северус был за это благодарен: он не желал чужой жалости, тем более растянутой на несколько листов убористым почерком. Вместо этого Гораций проявил чудеса понимания и такта и сразу перешел к сути: в кратчайшие сроки организовал прием воскресным утром — так, чтобы запертому в Хоге Северусу не пришлось ждать еще неделю…

И что теперь? Чем именно ему поможет автор мемуаров «Я — волшебник» — даст целительный автограф?

— Дядюшка? Причем тут он? — Гилдерой растерянно захлопал глазами, а затем сразу же поскучнел и померк. — Точно, вы тот самый особый клиент на десять, любимый ученик Горация! Прошу прощения, запамятовал.

Он сел в хозяйское кресло и ослабил галстук, взглянул на Северуса пристально и изучающе. От этого моложавое лицо разительно изменилось и ожесточилось, и стало заметно, что они как минимум ровесники⁽¹⁾. Это выражение куда лучше подходило к неброскому костюму в коричневых тонах и темно-зеленому жилету с растительным узором, похожему на те, которые предпочитал его дядя.

— Эрнест, — приветливо сказал Гилдерой, постукивая пальцами по столу. — Так меня зовут на самом деле. Эрнест Слагхорн — видите ли, я пишу под псевдонимом. Дядюшке нравится эпатировать, вот он вас и не предупредил. Надо будет описать ему вашу реакцию в красках — пускай порадуется, в его возрасте не так уж много развлечений. Вы ведь не против?

— Нисколько, — усмехнулся Северус, внимательно всматриваясь в лицо напротив.

Теперь он легко узнавал в собеседнике фамильные черты: брови вразлет, у Горация кустистые и седые, а еще высокие скулы, которое не сумели стереть с лица учителя даже время и лишний вес… Гилдероя — вернее, Эрнеста — отличали яркие голубые глаза и густая шевелюра, хотя его дядюшка был сед как лунь, и тем не менее Северус вполне мог представить Горация полвека назад — и сходство было разительным.

— Обливиатор и успешный писатель — необычное сочетание, — вслух продолжил он. — Вашему дядюшке есть чем гордиться.

— Скажете тоже, — отмахнулся Эрнест, широко улыбаясь. Он умел расположить к себе, и напряжение, все утро державшее Северуса в стальном кулаке, постепенно исчезало, позволяя расслабить напряженные плечи и вдохнуть чуть глубже.

Мир, сжавшийся было до одной точки — лица напротив — снова начал обретать резкость и наполняться красками: Северус наконец заметил широкое окно с бархатными зелеными занавесями за спиной Слагхорна-младшего, богатый письменный прибор и малахитовую шкатулку на столе, а еще шелковую картину по свою правую руку — что-то в японском стиле, взлетающие журавли и крадущиеся тигры в зарослях условного бамбука… Слева высился стеллаж темного дерева, сплошь заполненный книгами, как маггловскими, так и явно волшебного происхождения. Уютное место — Северус не был склонен с порога распахивать душу, но готов был признать очевидное: атмосфера весьма располагала к откровенности. Не хватало только алкоголя, лучшего на свете средства для развязывания языка, и Северус подозревал, что за парой томиков прячется бутылка дорогого коньяка.

— Локхарт — это только одна из моих публичных персон, — тем временем воодушевленно продолжил племянник Горация. — Живу сразу несколько жизней, разрываюсь между одним миром и другим… Понимаете ли, одно дело — скучный обливиатор Эрнест Слагхорн, и совсем другое — бравый герой Золотой Гилди. Я хотел публиковаться под настоящим именем, но меня отговорили: во-первых, репутация семьи, а во-вторых, ассоциации с рогами да слизнями… Совсем не романтично, вы меня понимаете? Я предлагал дядюшке сменить фамилию на что-то более благозвучное, но он заупрямился, а я слишком уважаю старика, чтобы нарушать его волю. Быть мне и всем моим потомкам Слагхорнами — я ведь наследник, хоть и полукровка…

Он помолчал и снова оживился.

— Зато псевдонимы у меня как на подбор! Гилдерой Локхарт — это так, только вершина айсберга. Может, читали «Негу в терновнике»? Сайлас Шардстром, дамские романы?

— Дайте угадаю, — вкрадчиво сказал Северус, отпуская подлокотники кресла и начиная получать удовольствие от странной игры. — Это тоже вы?

— Виноват, — белозубо улыбнулся Эрнест. — Несу на своих мужественных плечах великое бремя — практически единолично обеспечиваю Британию шедеврами. Так что же, читали «Негу»?

Северус покачал головой, и Слагхорн-младший ужасно расстроился.

— Ах, какая жалость! — он всплеснул руками и воззрился на Северуса с неподражаемым сочувствием. — Право слово, вы многое потеряли… Ничего, сейчас я все перескажу. Дело было так: чистокровная девица строгого воспитания колеблется между брутальным трансфигуратором и скромным, но обаятельным кентавром. В итоге она выбирает кентавра, но отвергнутый маг похищает соперника и коварно разделяет его на лошадь и, собственно, человека. Девица не может вынести такой удар судьбы и удаляется в монастырь, где ее уже поджидает сладострастный кюре, отец Либертен⁽²⁾…

Он пожевал губами, глядя в пространство с таким пристальным интересом, словно воочию наблюдал пикантные сцены в келье.

— Так начинается второй том, пока доступный исключительно по главам, по предоплате, — похмыкав, подытожил Эрнест. — Всего за галлеон в месяц вы сможете насладиться борьбой целомудренной Анарьетты за счастье. Для моих клиентов грандиозная скидка. Прикажете вас записать?

Северус заглянул в эти хитрые голубые глаза и вдруг отчетливо понял: все услышанное им в этом кабинете — чистопробный фарс от первого слова и до последнего. Перед ним сидел прирожденный трикстер.

— Безусловно, — как можно серьезнее кивнул он и промурлыкал, подстраиваясь под тон собеседника: — Я жажду причаститься целомудренности вашей героини. Кентавр еще вернется в повествование?

— Вижу, сударь знает толк в удовольствиях, — Эрнест довольно потер руки и негромко рассмеялся, выходя из роли. Этот смех неожиданно пришелся Северусу по душе — в нем не было ни капли злобы, одна искрящаяся радость от удачной шутки.

— Если вы — Гилдерой Локхарт, — медленно начал Северус, — и вы же — Сайлас Шардстром… пора задуматься о настоящей личности Риты Скитер. Как у вас с трансфигурацией, мистер Слагхорн? Оборотное в больших дозах вредно для здоровья, печень не железная.

— Нет-нет, — поспешил разуверить Эрнест. — Рита у нас сама по себе, хотя признаюсь откровенно: я давно жажду объединить с ней творческие силы и даже, гм, сердца. Знаете, как началась моя творческая стезя? Нет? С «Писем обливиатора».

Слагхорн внимательно взглянул на Северуса и укоризненно покачал головой.

— Вы совсем не интересуетесь печатным словом, правда? — со светлой печалью в голосе спросил он. — Видите ли, когда я еще подвизался в Министерстве, в отделе обливиаторов, на одну из наших миссий явилось чудное создание: голубые глазки, золотые локоны и море амбиций. Я влюбился по уши — и под влиянием чувства дал волю языку. Поделился тем, что мисс Скитер знать не полагалось.

Эрнест замолчал, снова глядя куда-то сквозь Северуса, а затем мимолетно пожал плечами, словно снова спрашивал себя, как умудрился дать слабину, и не находил ответа на собственный вопрос.

— Та разгромная статья послужила трамплином для карьеры Риты, я отделался строгим выговором, но моей гордости был нанесен болезненный удар. Спустя пару месяцев я написал в редакцию — тянуло выразить негодование методами «Пророка». К моему удивлению письмо опубликовали вместе с ответом Риты, и так у нас завязался страстный роман по переписке, которым читатели могли насладиться в каждом воскресном выпуске. Я даже сделал предложение, но получил отказ, причем тоже письменный: Рита полагала, что скромному обливиатору ничего не светит со звездой журналистики. Между прочим, тот выпуск побил рекорд по продаваемости. У меня до сих пор где-то хранится вырезка…

— И тогда вы начали писать, — подытожил Северус, отвлекая его от поисков газеты в ящиках стола.

— Начал, а то, — подтвердил Эрнест, довольно приосанившись. — Больно хотелось утереть Рите ее очаровательный носик. Теперь вот прививаю магической публике литературный вкус. Кстати, «Каникулы с каргой» я посвятил своей возлюбленной — вы бы знали, как мило она злится! Ушки краснеют, губки поджимаются, глазки мечут молнии… Песня, а не женщина! Песни я тоже пишу, кстати. Может, слышали новый шлягер «Ведуний»? «Я за тобой, как за стеной, твоя любовь тревожит кровь, но раз за разом мой ответ: мечтать не вредно, так что нет»?

— Тоже посвящено мисс Скитер? — предположил Северус, сдерживая улыбку.

— Ну разумеется! — нарочито оскорбился Эрнест. — Она же моя муза! Не переживайте, это взаимно: я тоже вдохновляю ее на свершения. Как раз сейчас Рита собирает материал для книги-разоблачения. Главный герой — потомок хорошей семьи, трудяга-обливиатор, а ныне — маститый писатель. То есть, ваш покорный слуга Гилдерой Локхарт. Рабочее название — «Не все то золото, что блестит».

Они помолчали, и Эрнест снова поскучнел и забарабанил по столу, нарушая этим уютную, обволакивающую тишину.

— К делу, да? Итак, что привело вас ко мне? Дядюшка снова навел тень на плетень, но он всегда так делает — блюдет конфиденциальность, он человек старой закалки.

— Несколько лет назад на меня наложили Обливиэйт, и я узнал об этом благодаря стечению обстоятельств, — помолчав, признался Северус. Произносить это вслух по-прежнему было неприятно и почти стыдно, но с каждым последующим словом он чувствовал странное пьянящее облегчение — возможно, так ощущалась надежда, от которой он отвык еще ребенком. — Я хочу снять заклинание — или, по крайней мере, лучше понять его природу. Ну и узнать личность автора, если это вообще возможно.

— Ах Обливиэйт, — протянул Эрнест с неуместной мечтательностью, почти приязнью. — Моя любовь и моя слабость, обоюдоострый меч ментальных наук — может искалечить, а может и спасти. Как лекарство становится ядом, так и здесь критичны доза и вектор применения… Так что же, вы подозреваете самоналожение? Не стесняйтесь, здесь как в Мунго, секреты неуместны.

— Подозреваю, — криво усмехнулся Северус, борясь с желанием снова сжать подлокотники кресла: это нехитрое действие помогало расслабиться и разговориться, но его раздражал сам факт неспособности взять страх под контроль без подобных уловок. — Правда, меня удивляет, что вы начали именно с этого. Часто видите такую клиническую картину? Не думал, что многие решаются на что-то столь радикальное.

— Ну как же, — Эрнест хитро улыбнулся и заговорщически наклонился вперед. — Это смотря что забывать. У большинства людей есть неприятные воспоминания, жизнь прожить — не поле перейти. Кто-то не может отпустить первую любовь, другого третировали родичи или однокурсники… Кстати, о школе — летом прошлого года мне предлагали место в Хогвартсе. Мы могли бы быть коллегами, представляете?

— Почему отказались? — спросил Северус, пытаясь сосредоточиться на разговоре и отстраниться от неприятных мыслей, но привычка не давала закрыть на них глаза.

Что он мог желать забыть? Что такого страшного могло засесть в памяти ядовитым шипом, увязнуть настолько глубоко и крепко, отравляя каждую минуту каждого дня, что тогдашнему Северусу не осталось ничего другого, кроме как прибегнуть к крайним мерам? На ум сама собой приходила злосчастная дуэль, но что-то не складывалось — Северус плохо понимал себя прежнего, парня, шагавшего по чужим головам как по красной ковровой дорожке, но точно не назвал бы его хрупким и уязвимым. Мог ли он ошибаться? Колосс на глиняных ногах — штука нередкая… Кто знает, может, тогдашнему Снейпу действительно хватило одного случайного удара судьбы, чтобы тут же расколоться и осыпаться черепками…

— Ну какой из меня профессор? В Хоге слишком скучно, не мой калибр, — Эрнест вытянул губы трубочкой — точно так же, как делал его дядюшка, расхваливая клюкву в сахаре. — Я, знаете ли, вольная птица и жажду приключений, новых горизонтов и поклонения туземных красавиц. Променять все это великолепие на золотую клетку?

— Мисс Скитер знает о туземных красавицах? — поддел Северус, и Эрнест погрустнел. Это выходило у него очень выразительно, и Северус вполне мог представить Слагхорна-младшего на театральных подмостках — после книг и песен это казалось естественным развитием карьеры.

— Мисс Скитер следит за моим моральным обликом аки ястреб, — пожаловался Эрнест, сведя брови домиком. — Ну вот что за женщина? И сам не ам, и другим не дам… Гм… Возвращаясь к нашим баранам — раз вы подозреваете личное вмешательство, значит, владеете легиллименцией. И кто вы у нас будете? Традиционалист или классик?

— Простите? — переспросил Северус. Эти термины ему почти ничего не сказали — впрочем, звучали они как синонимы.

— К какой школе легиллименции принадлежите? — уточнил Эрнест, откидываясь в кресле и складывая руки на животе до боли знакомым жестом. Правда, у Горация он смотрелся более естественно, но было очевидно: Слагхорн-младший любит дядю и во всем ему подражает. — Не знаете? Самоучка, правда?

Северус нехотя кивнул, и Эрнест удрученно покачал головой.

— Ваш случай достоин отдельного разговора. Мне всегда было интересно, что заставляет людей играть с огнем и пытаться сжечь себе мозги. Как-то раз я даже начинал диссертацию на эту тему, но быстро сдулся… Ну что же, тогда ставлю на то, что вы классик: традиционалистов нынче днем с огнем не сыщешь, в учебниках о восточной школе легиллименции не пишут со времен Гриндевальда, хотя еще в начале века китайские и арабские практики были на пике популярности. Их вытеснил подход, ныне именуемый классическим, хотя тогда его звали новаторским — всего за каких-то пару десятков лет он стал основным методом легиллименции в западном мире.

Эрнест пожевал губами, собираясь с мыслями, и продолжил как по писаному:

— Я обучен обеим схемам, но в моей работе восточная пригождается куда больше. Она, знаете ли, менее инвазивная, хоть и занимает куда больше времени и требует соответствующего антуража: всякие снотворные травки и песенки… зачарованные шкатулочки, опять же, у меня тоже такая имеется. Традиционалисты сперва вводят в транс, а потом неспешно работают с сознанием по принципу свитка — раскручивают, изучают и при желании вносят коррективы… Очень тонкая и долгая работа, но результаты говорят сами за себя.

Северус поразился тому, что тема сумела его увлечь — история магии никогда не была его сильной стороной, однако Эрнеста хотелось слушать, словно в нем самом было что-то от зачарованной шкатулки.

— У классиков совсем другой подход, — продолжил Слагхорн, крутя большими пальцами рук. — Он заточен на практичность и эффективность: легиллимент входит в сознание как нож в масло, не теряя времени на подготовку объекта. Чем-то напоминает работу трансфигуратора — когда у вас под рукой нет нужного предмета и нет времени его добыть… Неудивительно, что он стал пользоваться такой широкой популярностью — наш век не терпит промедления. Еще классики любят ментальные сейфы — по их мнению очень удобная штука. Я считаю это изобретение извращенным кощунством, но у меня в этом вопросе профессиональная деформация: ничто не утомляет так, как попытка подобрать ключ к закрытому сейфу.

— Я классик, — подумав, определился Северус, и Эрнест довольно потер руки.

— Вот и отлично! Работать с классиками восточными методами — одно удовольствие, вы перед ними почти безоружны, и нам это очень на руку. Теперь минутка бюрократии: я принесу Обет, обсудим пару важных деталей — и перейдем наконец к делу. Мне уже не терпится заглянуть в ваше сознание — это должно быть крайне занятно…

Транс был необычным состоянием, похожим на бред во время тяжелой лихорадки — необычным и смутно знакомым, а еще отвратительно липким, словно мурлыкавшая на повторе мелодия обволакивала, залепляла уши, рот и нос, связывала по рукам и ногам.

В одно мгновение ему казалось, что он парит на облаке легче пуха, но стоило сосредоточиться на этом облаке, как мозг клинило, и Северус на мгновение проваливался куда-то вглубь себя, в довременную хтоническую бездну без намека на свет и звук, — а затем снова выныривал, жадно глотая несуществующий воздух, и оказывался на вершине высочайшего из пиков, на острие солнечного луча.

Северус пытался зацепиться хоть за что-то: за текстуру, цвет или мысль, — но всякий раз фокус соскальзывал, словно неумело накинутое лассо с обмазанного маслом столба. Обычно он не спешил отчаиваться, но эта унизительная беспомощность подвела его опасно близко к краю. Северус привык к тому, что рано или поздно у него все получалось. Очевидное бессилие раздражало, будило внутри не рассуждающую слепую ярость, и он рвался из невидимых пут, но этим только затягивал узлы все сильнее…

Хуже этого было то, что он никак не мог уловить, где именно находился Эрнест. Они заранее договорились, что Северус не будет сопротивляться, но это было до транса, а сейчас рефлекторно тянуло защититься — вот только не выходило, потому что никак не удавалось вычислить чужое присутствие. Все указывало на то, что Слагхорна-младшего в его сознании не было… как прикажете защищаться от того, чего нет?

Это походило на сон, когда пытаешься запомнить стих или сложить простые числа — и это дается колоссальным усилием воли, но результат развеивается уже через пару мгновений, уходит, как песок сквозь пальцы. Северус возводил окклюментивные стены и зеркальные коридоры, но они обращались в прах, и он стискивал зубы и продолжал упрямо бороться с невидимым противником…

Когда эта пытка наконец закончилась, и по внутреннему счету Северус потратил столетия на то, чтобы сфокусировать взгляд и снова начать узнавать предметы, Эрнест не стал спешить с диагнозом. Вместо этого обливиатор смотрел на него с таким зачарованным интересом, словно приобщился ко всем тайнам мироздания разом.

— Что там? — звуки отказывались складываться в слова, но у Северуса все равно получилось, и это достижение вызвало волну унизительной радости.

— Головоломка, — мечтательно отозвался Слагхорн, мерцая глазами. — Лабиринт Минотавра. Мона Лиза Обливиэйта. А хотите, я напишу диссертацию по вам? Будете моей второй музой, Рите придется подвинуться на пьедестале.

Северус промолчал. Вместо этого он сгорбился, упер локти в колени и и устало потер лоб и глаза обеими руками, едва ощущая их как собственные. Сказать по правде, он предпочел бы обливиатора без настолько ярко выраженного литературного таланта.

— Вы не романтик, мистер Снейп, а жаль: нам было бы куда проще сработаться, — Эрнест вздохнул и пожал плечами. — Так и быть, убавлю пафос — исключительно из уважения к вам. Видите ли, коллега, ваш мозг — это причудливый сплав различных ментальных практик. Химера. В свое время на этом минном поле порезвились сразу несколько легиллиментов — и не побоюсь этого слова, мастеров экстра-класса, с выдумкой и огоньком. Ставлю следующий гонорар на то, что ваш обливиэйт наложен приверженцем традиционной, восточной школы — слишком тонкая и кропотливая работа по подмене воспоминаний, сшито просто на загляденье, ни единого лишнего стежка. И настоящую память я тоже нашел, стирать ее не стали — видимо, побоялись вас искалечить. Запечатано на совесть и открыть с наскока не выходит — впрочем, некоторые воспоминания и так нашли лазейку. Без метафор все-таки не обойтись: представьте наглухо закрытую комнату. Так вот, спрятанная память проникает наружу через замочную скважину, струится сперва по капле, затем тоненьким ручейком…

Он помолчал и задумчиво покрутил большими пальцами рук, сомкнутых на животе.

— Вы совершенно напрасно умолчали о главном — вам ведь не просто стерли воспоминания, их заменили. Посчитали неважным? Очень зря, потому что разница кардинальная. Вы боитесь, что это был самообливиэйт, — так вот, спешу вас разуверить.

— Вы уверены, что это не моих рук дело? — нахмурился Северус, не спеша радоваться новостям: надежда коварна и вероломна, нельзя доверяться ей без оглядки. — Я точно знаю, что самообливиэйт возможен.

— Возможен, возможен, — отмахнулся Эрнест. — Но только не в вашем случае. Я тоже читал книжечку Риддла, она у меня, знаете ли, вместо настольного справочника.

Он усмехнулся и сконфуженно потер кончик носа.

— Мда, вот так живешь-живешь, а потом случайно узнаешь, что учился по учебнику Лорда Волдеморта… Эти крестражи, к которым вы так яростно старались меня не подпустить, — это что-то, связанное с ним? Не беспокойтесь, Обет не даст мне обсудить новости с Ритой — придется завести очередной секрет от любимой женщины…

То, что Слагхорн сумел добраться до его тайн, Северуса отнюдь не порадовало — он даже не заметил, когда Эрнест проскользнул в тот пласт сознания. Невольно подумалось, что его снова подвела гордыня талантливого самоучки — Северусу было немного равных в классической легиллименции, но малознакомый восточный подход, о котором он раньше и не слышал, умудрился уложить его на лопатки.

— Не лезьте в это, — с нажимом предупредил Северус, выпрямляясь в кресле, и Эрнест кивнул — впервые за их разговор совершенно серьезно.

— В дела воскрешения Темного Лорда? — округлил глаза он. — Мерлин с вами, я и не собирался! Малфой и Паркинсон желают исправить ошибки юности — ну вот и славно, эта задача им как раз по плечу, в отличие от меня, скромного, но удивительно талантливого слуги Каллиопы⁽³⁾… Если что я и сделаю, так это разорюсь на домик в Испании, подальше от эпицентра событий — я давно собирался обзавестись имуществом за Барьером. Хотя скажу честно: надеюсь, что у вас выйдет дать Волдеморту окорот — я, знаете ли, предпочитаю любить, а не воевать.

— Так что там с самообливиэйтом? — напомнил Северус, пытаясь не выдать, насколько сильно его волнует этот вопрос. Судя по сочувственному взгляду Эрнеста, получалось так себе — после времени, проведенного в чужом сознании, Слагхорн был настроен на клиента как брат-близнец.

— Человек действительно может наложить на себя простой обливиэйт, — пояснил он. — В лоб, без особых затей. Берете — и стираете, лучше всего что-то мелкое, до часа. Вот только у вас исчезли не часы, а годы, Северус! Вы не против, если я стану звать вас по имени? Отныне я с вами близко знаком: все-таки легиллименция — очень интимное взаимодействие…

Помедлив, Северус кивнул, и Эрнест заглянул ему в глаза снизу вверх, словно действительно изо всех сил пытался убедить в своей правоте.

— Послушайте, никто не способен заменить себе годы жизни, тем более так, чтобы не помнить сам факт замены. Чтобы это сделать, нужно находиться в сознании и понимать, что вы делаете, — а значит, вы непременно будете помнить о том, что и как заменили. Это как заметать собственные следы на песке — вы идете спиной вперед и заметаете их за собой, но каждый последующий шаг создает новый след… Я готов допустить, что вам помог кто-то со стороны — допустим, как я, под Обет. Вот только какой в этом смысл? Cui bono⁽⁴⁾, как говорится? После обливиэйта вы стали душой компании и жизнь резко пошла в гору?

Северус сжал зубы и медленно покачал головой, а внимательно наблюдавший за ним Эрнест развел руками:

— Ну вот видите… Более того, я ведь видел: вам нынешнему не по душе прежняя, наведенная личность. Нужно было совсем ненавидеть себя изначального, чтобы так над собой поиздеваться. Как у вас с ненавистью к себе?

Северус пока не определился с тем, чем считать давнишний запой после дуэли, но он подозревал, что чем-то очень близким. Нарушить самый важный зарок, данный в далеком детстве, и пойти по стопам папаши Тобиаса — для него это была крайняя степень деградации… мог ли он сделать еще один шаг по направлению к пропасти?

— Впрочем, есть и другое «но», — обстоятельно продолжил Эрнест, до боли напоминая своего дядю — тот читал лекции схожим тоном. — То, что с вами сотворили, — очень нетипичная работа. Не похоже на обычные заказы. Будь это просто обливиэйт, я бы еще засомневался, но вы ведь сами думали об этом, я видел: замена воспоминаний дается далеко не каждому. Даже я, пожалуй, не взялся бы… Так что речь идет об очень сильном легиллименте — и именно легиллименте, как мы с вами, а не рядовом обливиаторе.

— И в чем разница? — прокаркал Северус. Он был готов поверить в то, что Эрнест прав и обливиэйт не был делом его собственных рук, но это оказалось неожиданно сложной задачей. Так дикий зверь замирает на пороге открытой клетки, не решаясь его переступить и рвануть на волю.

— Любой школьник с палочкой может стереть память, — ответил Слагхорн. К его чести, он не позволил себе ни капли снисхождения к чужому незнанию. — Профессиональный обливиатор может сделать это так, что человек ничего не заметит, и он же может снять наложенный обливиэйт — если тот вышел не слишком заковыристым. Беда в том, что обливиаторы — виртуозы одного заклинания. А вот вылепить личность почти с нуля, встроить подложные воспоминания в настоящие так, чтобы мозг не заметил нестыковок… этот человек обладал гибкостью мышления и широким кругозором. Поверьте специалисту: вы ищете именно легиллимента, и крайне толкового.

— Я мог бы кого-то нанять, — упрямо предположил Северус, заранее догадываясь, каким будет ответ.

— Мастера такого класса не работают за деньги, — усмехнулся Эрнест самым краешком губ. — Чтобы их соблазнить, сумма должна быть поистине впечатляющей — а мы оба знаем, что в двадцать лет золотые горы вам только снились.

Это было крайне необычным опытом — понимать, что человек напротив, буквально пару часов назад бывший полным незнакомцем, успел изучить его настолько хорошо. Экстренное знакомство — оно немного объясняло странности Эрнеста, колеблющегося между экстраверсией и интроверсией подобно стрелке метронома.

Слагхорн тем временем сверился со своими записями. Нахмурился и вздохнул, снова забарабанил пальцами по столу.

— Впрочем, обливиэйт — это полбеды. Видите ли, я отыскал следы и другого вмешательства. Кто-то из классиков установил вам ментальные сейфы — ну или блоки. Их называют и так, и так, но лично я предпочитаю первое название, оно нагляднее. Так вот, часть ваших сейфов осталась в неприкосновенности: взломать их не сумели, и это хорошие новости для хранящихся там секретов… Однако ключи к ним утеряны — вероятно, затерты последовавшим обливиэйтом. Так бывает, когда автор заклинания не знает, что и где искать, и бьет по площадям. Жестоко, но действенно.

Ментальные сейфы, ну надо же… для полного счастья не хватало только этого. Северус помнил главу из учебника Риддла, посвященную этой практике, так ярко, словно читал ее накануне. Спрячь что-то важное, оставив себе ключ-подсказку, — и позже, когда опасность минует, верни свое в целости и неприкосновенности. Можно спрятать воспоминание целиком — а можно отделить эмоции от фактов и спрятать одну часть в сейф, оставив другую на виду, полностью меняя этим суть произошедшего… Очень в духе Лорда — если человеческая натура мешает мыслить трезво, спрячь ее подальше, чтобы не мешала жить и захватывать мир. Оставь себе скупое перечисление событий, вычтя из уравнения тоску и боль, страх и отчаяние. Результат — память, подобная скупым хроникам: был здесь и там, делал то и это… Внутренний мир робота, а не живого и нормального человека.

Мог ли Северус пойти на такое на фоне дуэли, искалечившей Каролину? Он мог полагать это временной мерой, средством снова встать на ноги…

— Это означает, что автор обливиэйта достиг цели только частично, — обстоятельно продолжил Эрнест. — С помощью подложных воспоминаний он создал вам новую личность, но эта личность не выдерживала никакой критики, она была плоской, как картонка. Если задумка состояла в том, чтобы понимать ваш новый образ мыслей и облегчить последующий контроль над вами, то автора ждал неприятный сюрприз.

Северус потер переносицу, пытаясь собрать разрозненные кусочки мозаики воедино, но понимание все равно от него ускользало. Словно кто-то исполинский встряхнул калейдоскоп, и начала складываться новая картинка — начала, но еще не сложилась.

— Однако самое интересное даже не это, — задумчиво сказал Эрнест, глядя куда-то вверх, где на потолке красовалась люстра с витражным плафоном: замысловатое переплетение тюльпанов и павлинов. — Кто бы ни создавал сейфы, я различаю две разных руки, хотя почерк очень похож. Возможно, близкие друзья, обучавшиеся легиллименции вместе, или учитель и ученик… Видите ли, почерк похож — но не одинаков. Сейфы «учителя» вскрыты и выпотрошены до донышка, а вот сейфы «ученика»… Такое чувство, что они прохудились: что бы там ни скрывалось, оно просачивается в сознание, и чем дальше, тем больше. Ну а вы, Северус, находитесь в самом эпицентре синтеза, сращивания спрятанного и оставленного на виду. Словно в воронке, в глазу бури. Что вы делаете с собой на досуге? Во время транса вы каким-то чудом сумели утаить свои эксперименты, но это никуда не годится. Признавайтесь немедленно, ну же.

— Ничего такого я не делаю. Просто просматриваю чужие воспоминания, законом это не воспрещается, — сквозь зубы признал Северус.

— Ага, вот оно что, — глубокомысленно заметил Эрнест и потер подбородок большим пальцем. — Значит, сами того не понимая, взламываете сейфы снаружи, прокладывая к ним новые нейронные связи. Или нет, не так… раз за разом окатываете их кислотой, пока стенки не истончатся. Ну что же, не знаю, сколько времени на это уйдет — месяцы или годы, — но рано или поздно у вас получится. Уже получается. Правда, у этого метода есть цена — с каждым чужим воспоминанием вы создаете себе новую память. Когда разблокируете спрятанное, результат может оказаться непредсказуемым. Не боитесь сойти с ума?

— Каков прогноз? — спросил Северус, когда понял, что Слагхорн снова ушел в свои мысли. — Что мне сделать, чтобы этот кошмар закончился?

— Сперва нужно снять обливиэйт — если удастся, это само по себе победа, — ответил Эрнест, быстро чиркая что-то карандашом. — Более того, есть шанс, что когда мы избавимся от заклинания, то найдем затертые ключи к сейфам и наконец откроем их нормальным путем, а не ломая вам мозг еще больше.

Он поднял голову и сказал как-то очень проникновенно:

— Я буду с вами честен, Северус. Я хотел бы взмахнуть палочкой, как фея в сказках, превратить вас обратно из лягушки в принца и отпустить с миром… но мы ведь взрослые люди. Нужно будет заходить с разных сторон — что-то да сработает. Кто бы ни накладывал обливиэйт, это очень талантливый и опытный человек, но на любой хитрый замок найдется отмычка.

— И сколько лет это займет? — горько уточнил Северус.

— Всяко меньше, чем если вы продолжите ставить опыты на себе, — покачал головой Эрнест, откладывая карандаш и садясь прямее. — В этом деле спешка неуместна.

Очень жаль — потому что Северус и правда спешил. Он жаждал жить и действовать, а не таскать на себе вериги, опасаясь сделать неверный шаг и подвести близких людей. Пообещать им что-то — а затем не сдержать слово, став совсем другим человеком. Сколько времени уйдет на лечение? Годы или десятилетия? Сколько лет ему будет, когда Северус наконец вернет изначальные память и личность?

Такими темпами Поликсена успеет стать не только матерью семейства, но и бабушкой. Почтенной матроной с узлом седых волос и властным взглядом… он осекся, вдруг осознав с удивительной ясностью, что ему совершенно все равно — Северус будет любить ее любой. Вспомнилось, как подруга говорила тогда, целую вечность назад: если тебе нравятся яблони, какая разница, что их запорошил снег?

— Чужие воспоминания отныне будете просматривать при мне, хватит с нас самодеятельности, — тем временем постановил Эрнест. — Судя по нынешней картине, они одновременно истончают стенки ваших сейфов и будят спрятанные обливиэйтом воспоминания — отличное двойное действие, нам это очень на руку. Уверен, в конце лабиринта мы отыщем сокровище — мне уже не терпится узнать, что такое экстраординарное там хранится. Или вместо клада у нас тюрьма, а? То есть, клетка для вашей прежней личности? Очень, очень любопытно… Знаете что? Я написал бы об этом случае не диссертацию, а сразу книгу, но вы ведь откажетесь, я и так знаю…

— Я хотел бы просматривать воспоминания без компании, как делал прежде, — отрезал Северус.

Эрнест пожевал губу и взглянул на него с плохо скрываемой досадой. Подумал пару минут.

— Вы изобрели чудесные костыли, — кисло сказал он. — И лихо наловчились ими пользоваться. Я понимаю ход мысли: беспомощность для вас невыносима, — однако тот момент давно прошел. Теперь вы чемпион по бегу на костылях — и нужно постепенно от них отвыкать.

Эрнест хмыкнул и продолжил с заметным сочувствием:

— Вы очень ревностно относитесь к этим воспоминаниям — признайтесь хотя бы себе, что дело не только в желании снять обливиэйт, но и в личности донора. Это способ почувствовать, что вы рядом хотя бы так, — но это ведь тоже суррогат. Не беспокойтесь, я не уловил ее имени и не увидел лица, но все остальное мне ясно как божий день. Северус, что из вас за джентльмен в самом деле? Ваша дама сердца — живая женщина из плоти и крови, а вы заменяете настоящее общение воспоминаниями.

— Она живая замужняя женщина, — нехотя поправил Северус, отводя глаза в сторону — туда, где шелковый журавль раз за разом взмахивал крыльями, на долю секунды разминаясь с когтями подкравшегося тигра. Притворяться было бесполезно. Ему следовало догадаться, что Эрнест заметит его чувства — их невозможно было пропустить, они горели ярче любого маяка.

— И что? Разве для вас ее брак имеет значение? — удивился Слагхорн, снова привлекая его внимание. Затем подумал, словно сверялся с внутренним компасом, и покачал головой. — Знаете, Северус, из вас вышел очень непредсказуемый человек. Казалось бы, я видел вашу личность как на ладони, прошел все известное прошлое нога в ногу с вами, однако сюрпризы продолжаются… Пожалуй, вас проще убить, чем понять. Интересно, почему ваш таинственный легиллимент поступил иначе: обливиэйт был слишком рисковой ставкой. К тому же… знаете, несколько раз вы почти скинули транс. Это большая редкость — обычно человека сложно ввести в это состояние, но удержать в нем легче легкого, но с вами дело обстоит иначе. Вы рветесь на волю до последнего, бессознательно и отчаянно. Уверен: для моего предшественника ваше свободолюбие тоже стало неприятным сюрпризом.

— И тем не менее он добился своего, — наконец признал Северус, смиряясь с этой неприятной истиной. Кто бы то ни был, он нашел у упрямого и самоуверенного мальчишки слабое место, подкрался к нему, как тот самый тигр под прикрытием бамбуковых зарослей, и одним ударом лапы положил конец всему, что могло бы случиться, останься Северус Снейп прежним. Зачем это понадобилось? Почему его и в самом деле не убили? То, что с ним сотворили, и так было своего рода смертью, так зачем нужно было изощряться и тратить время и силы, да еще и без полной уверенности в результате?

— Он частично добился своего, — настойчиво поправил Эрнест. — Ну же, Северус, выше нос! Откуда эти упаднические настроения, в самом деле?

Слагхорн помолчал и добавил странным тоном, словно ступая на тонкий лед:

— Знаете, порой я ревновал к вам дядюшку — старику нравилось хвастаться любимым учеником, он так гордился вашими успехами… Теперь, познакомившись с вами лично, я наконец понимаю Горация. У вас есть харизма, Северус, и, видимо, мое семейство к ней особенно восприимчиво… Я помогу вам, чем только сумею. Проявите терпение, доверьтесь специалисту и увидите: результаты не заставят себя ждать.

* * *

Услышав заказ Люпина, Сириус только хмыкнул и покачал головой: приятно знать, что хоть что-то в этом мире осталось неизменным.

— Не фыркай, — строго предупредил Ремус, встряхивая салфетку и укладывая ее себе на колени. — Ну люблю я сладкое, что тут такого смешного?

— Да ничего, — вскинул руки Сириус, сдерживая неприлично счастливую ухмылку.

Ему было по-настоящему, беззаветно хорошо, причем как физически, так и морально: пасхальные каникулы прошли на ура, Поликсена начала оттаивать, да к тому же близилась поездка в Париж, на которую у Сири были не просто виды, а самые настоящие планы. Лед тронулся и на дружеском фронте: после напряженной переписки Люпин наконец перестал воротить морду и созрел для новой личной встречи.

В любимом пабе их молодости было непривычно тихо, темно и безлюдно — основная публика «Пророка» подтягивалась ближе к вечеру. На кирпичных стенах полуподвала по-прежнему висели снимки с автографами рок-звезд, невысокая сцена пустовала, и татуированный бармен скучал за стойкой, от нечего делать смешивая себе коктейль. Из колонок доносилась приглушенная музыка, что-то старое и смутно знакомое — подпеть как положено Сири не смог бы, но все равно старательно мурлыкал похожий мотив.

Все это вместе взятое туманило мозги со страшной силой и заставляло сердце нестись вскачь: Сириусу казалось, что что за окном не весна девяносто третьего, а лето семьдесят девятого, канун свадьбы Джейми, и что дорогие ему люди живы и сам он тоже прежний…

— Просто удивляюсь, что ты влезаешь в двери, — продолжил балагурить Сириус. — Толстый оборотень, вот так фокус! Добыча подохнет со смеху, даже гоняться не надо!

Он ожидал, что приятель поддержит шутку, как делал это раньше, но Ремус лишь тяжело вздохнул и наклонился к нему через стол — серьезный, как комиссия на ЖАБА.

— Я не говорил этого тогда, но скажу сейчас: друг из тебя вышел паршивый, — буднично сказал он, и эти слова ударили под ложечку, выбили дыхание из груди. Люпин отклонился назад и принялся разглаживать салфетку на коленях с таким тщанием, словно его пригласили на прием к королеве, а не на посиделки в маггловском пабе, подальше от любопытных глаз общественности. — По крайней мере, для всех, кроме Джейми, хотя даже для него сомнительно: хороший друг не должен потакать любому капризу… Я ведь знаю, чего ты от меня ждешь — того же, что и в школе: что я охотно посмеюсь над собой, паршивым недооборотнем, которому милее яблочный пирог, чем стейк с кровью. Так вот, знай: эти времена давно прошли, я не собираюсь вилять перед тобой хвостом.

— Я никогда не считал тебя недооборотнем, — проворчал Сириус, но Люпин только отмахнулся, и это неподдельное, будничное недоверие задело пуще злых слов. — Да что с тобой в самом деле? Это такого ты обо мне мнения? Вспоминай давай, умник: мы же дружили! Я — Бродяга, ты — Лунатик, и вместе нас звали грозой Хога… мы были не разлей вода, я считал тебя названным братом!

— Ну допустим, братом ты считал не меня, а Джейми, — отрезал Ремус и отвернулся — принялся расточать вежливые улыбки официантке. Когда девушка ушла, оставив на столе их заказ, он продолжил с такой усталостью, словно Сириус пытал его круцио, а не напоминал о веселых школьных годах: — Признайся честно хотя бы раз: тебе нужен был только он один, твой свет в окошке, а мы с Петтигрю просто шли в довесок. Не втемяшь себе Поттер, что ему нужна свита, вы бы дружили вдвоем и горя не знали.

— Неправда! — вскипел Сириус, сжимая кулаки. Он почти вскочил с места, настолько вопиющим было это заявление. Оно будило внутри того парня, которого Сири, казалось, навсегда похоронил в азкабанских застенках — верного, упрямого и вспыльчивого, а еще до слез недальновидного, — и ему нынешнему стоило немалых усилий не давать волю своим порывам. — Я уважал тебя, слышишь? Ты всегда был самым умным из нас, самым правильным, самым высокоморальным. На тебя единственного действовали проповеди декана, я же помню. Просто…

— Просто что? — провокационно спросил Рем и улыбнулся этой своей улыбочкой, которую Сириус всегда недолюбливал, потому что знал: приятель прячет за ней чувство собственного превосходства. Он полагает, что просчитал все ходы собеседника и мысленно поставил мат, пока тот пялился на доску перед первым ходом.

— Просто ты напоминал мне Реджи, — сквозь зубы процедил Сири, усилием воли расслабляя напряженные плечи и разжимая кулаки. Стейк, на который он так облизывался еще буквально пять минут назад, теперь вонял тухлятиной, и Сириус резким жестом отодвинул тарелку в сторону. — Я чувствовал себя дураком на фоне брата — и на твоем тоже, ясно?

И на фоне Снейпа, мелькнула тоскливая мысль. Особенно на фоне Снейпа. Откуда же вы беретесь, такие умные, дальновидные и проницательные? Кто и как растит вас, способных обернуть ситуацию любой степени паршивости в свою пользу: сделать правильный выбор и не набить шишек себе и окружающим? Как вы это делаете, по какому тайному учебнику вас этому учат?

— Ясно, — Ремус кивнул так просто, словно даже не понял, насколько сильно Сири пришлось переломить себя, чтобы произнести это вслух. — Мне ясно, что ты по-прежнему живешь в параллельной реальности. Прими это наконец: мы помним прошлое совершенно по-разному. Ты помнишь четверку закадычных друзей, готовых вместе хоть в огонь, хоть в воду.

Эти слова вдребезги расколотили хрупкие иллюзии Сири и лавиной обрушили на него все то, что удалось ненадолго забыть. Лихое веселье схлынуло, и внезапно он почувствовал себя старым и уставшим, побитым жизнью псом. Одна радость, что в его случае пословица дала сбой⁽⁵⁾: Сири наконец припомнил новые трюки, которым успел выучиться после выхода на волю.

— А что помнишь ты? — помолчав, спросил он и напрягся в ожидании ответа.

— А я… — вздохнул Ремус и зачем-то взглянул на свои ладони, словно там был написан ответ. — А я помню, как Джейми подошел ко мне после Трансфигурации в начале второго курса и поставил перед фактом: отныне мы, дескать, дружим. И ушел, чуть ли не насвистывая, абсолютно уверенный в моем согласии, а я еще пару дней пытался понять, что это было — потому что прежде мы не обменялись и парой слов, хоть и жили в одной комнате. Я до сих пор не знаю, чем приглянулся Поттеру. Вот все понимаю: зачем ему нужен был ты и зачем — Питер, а о себе так ничего и не понял. И ты тоже не знаешь, правда?

Он даже не стал дожидаться кивка и продолжил:

— Потому что соль в том, что Джейми Поттер не делился настоящими мотивами ни с кем, даже с тобой. Впрочем, ты и спрашивать не стал бы, тебе хватало, чтобы Джеймс просто сказал: «это свой». Тогда ты принял меня в стаю беспрекословно, без тени сомнения, потому что так велел хозяин…

— Еще одно слово — и я за себя не ручаюсь, — процедил Сириус. Ну сколько можно это терпеть, в самом деле? Ремус нес совершеннейшую чушь, отборный бред, которого постыдились бы самые отбитые на голову пациенты Мунго, и Мародеры в кривом зеркале его воображения представали извращенной тенью самих себя. Слушать это было почти физически больно.

Люпин снова тяжело вздохнул и откинулся на спинку стула, взглянул на приятеля с отстраненным интересом.

— Знаешь, чего я никогда не мог понять? — спокойно спросил он. — За что ты так любил Джеймса? Почему соглашался с любым его решением, с любой идеей, даже самой идиотской? Не помню ни единого раза, чтобы ты ему отказал — и вовсе не потому, что не мог. Ты просто не хотел. Тебе было все равно, что делать и на кого охотиться — лишь бы Поттер был рядом.

— Он был моим лучшим другом, — помолчав, произнес Сириус и сам удивился тому, как жалко это прозвучало, но Ремус не стал смеяться — только покивал как-то особенно понимающе. — Моей семьей, единственным человеком, который ничего от меня не хотел и не ждал, принимал любым — именно меня, Сири, а не наследника Блэка. Чем я мог отплатить? Разве что своей верностью. Я же знаю, что думали в Хоге: «зачем Блэк позволяет собой командовать?» Так вот, знай: мне было в радость дать другу то, чего ему не хватало. Джейми мечтал выбиться в лидеры, а мне было не жаль уступить первенство. Нет ничего зазорного в том, чтобы подчиниться тому, кому доверяешь как самому себе.

— Примерно так я и думал, — согласился Ремус, задумчиво ковыряя пирог вилкой и по своей старой привычке смешивая яблочную начинку с подтаявшим мороженым. — Он сыграл на тебе, как по нотам, и с тех пор мог не бояться ни критики, ни конкуренции. Джейми Поттер правил бал, а ты во всем его поддерживал… ты считаешь меня самым умным из Мародеров, но недооцениваешь своего лучшего друга. В умении читать людей и находить им применение Поттеру не было равных. Кто-кто, а Джеймс правильно выбрал профессию — ему было самое место в допросной, а то и среди невыразимцев.

— И тем не менее он просчитался в самом важном, — горько вымолвил Сири, пропуская яд Люпина мимо ушей. Правда, глухое удивление никуда не делось: откуда в его друге столько желчи, когда она успела накопиться? К удивлению примешивалось тоскливое смирение, от которого хотелось выть: видимо, Ремус прав — из Сириуса вышел никудышный друг. Он проморгал предательство одного приятеля, позволил второму погибнуть во цвете лет и неведомо когда подвел третьего, дал ему отравиться собственным ядом. Упустил момент, когда в добром и принципиальном, застенчивом и миролюбивом старосте Люпине пустила корни жгучая обида…

— Питер, — тем временем кивнул Ремус. — Питер Петтигрю, самая большая ошибка Джейми и наш друг, о котором мы ничего не знаем.

— И это тоже неправда, — вздохнул Сириус, и Ремус нехорошо улыбнулся.

— Да ну? Назови имена его родителей. Не знаешь? Ну ладно, из какого он города?.. Кем хотел стать после школы? Где проводил лето? Какого цвета у мышонка Пита были глаза, а, Сири?

Он почти кричал, его тихий и спокойный друг, и Сириус с болью понимал, что Люпин прав — по-настоящему Бродяга не знал Хвоста. Он и Лунатика толком не знал, как показала жизнь…

Что вообще он помнил о Питере? То, как редко тот открывал рот — но уж когда открывал, его слова неизменно попадали в цель, проникали Джейми прямо в мозг и зажигали в нем опасный огонек. То, каким Петтигрю был медленным и неуклюжим на фоне оборотня Люпина и несравненных Поттера и Блэка — как всегда плелся позади, как выбивался из дыхания после ночных эскапад и как мастерски увиливал от драк. То, что Пит учился на твердые четверки — в то время как Джейми и Ремус хвастались заслуженными пятерками с плюсом, а сам Сири бравировал двойками, зная, что мог бы сдавать все на «отлично», если бы приложил хоть малейшее усилие.

Еще он помнил, что Питер всегда был невысоким, а курса до шестого — еще и толстым, похожим на уютную пуховую подушку. Что у него были смешные складки на подбородке, за которые друзья его порой щипали — в шутку, разумеется. Что Пит всегда чем-то запихивался, двигал челюстями, как жвачное животное, и этим вызывал у Сири неподдельное раздражение — ну кому понравится постоянное чавканье над ухом? Он помнил, что у Петтигрю были большие и очень печальные глаза, словно у святого на иконе — вот только какого цвета? И смех Хвоста Сири помнил, дробный и мелкий, бусинками катившийся по полу смех, которым Питер неизменно поддерживал шутки Джейми, даже самые неудачные — Сириус порой слышал его в лихорадочных грезах в Азкабане, путаясь в приграничной полосе между явью и сном.

Волосы у Питера вроде бы были светлые, но тусклые, словно припорошенные пеплом — или ранней сединой… и какого цвета, в конце концов, у его друга были глаза? У человека, которого Сириус считал названным братом (младшим, неуклюжим и слегка придурочным, но безусловно братом), с которым был не разлей вода долгие годы, с которым сидел на уроках и спал в одной спальне, сражался бок о бок против врагов их безбашенной юности — какого цвета, дракллы подери, они были?!

— А что о нем знаешь ты? — спросил Сири, наконец признавая свое сокрушительное поражение, и Рем запнулся, как конь на полном скаку, и нахмурился.

— Почти ничего, — сухо сказал он, отводя взгляд. — Только то, что Питер хотел работать в Мунго — причем почему-то именно медбратом, а не колдомедиком. Может, боялся ответственности…

И добавил без малейшего сомнения, даже не пытаясь себя обелить:

— Видишь ли, я тоже его презирал, точь-в-точь как вы с Джеймсом. Мы немного сблизились только после того, как Поттеры отказали мне от дома, — и я тебе скажу, он был далеко не дурак. Видишь ли, Пит безошибочно нашел у Джейми слабое место — впрочем, не он один…

— Какое? — спросил Сириус почти против воли, потому что не был уверен, что на самом деле хочет знать ответ. Не был уверен, что готов принять мир, в котором их крепкая дружба была просто фантомом, выдуманным одиноким синеглазым мальчиком, чтобы жизнь не казалась такой унылой.

— Джейми был падок на лесть, — печально сказал Ремус, наконец отправляя в рот кусочек истерзанного пирога. — Он вечно искал подтверждение своей компетентности, ты разве не замечал? От тебя получить валидацию было невозможно, ты был совершенно уверен в себе и просто не понимал намеки, а Питер пел ему осанну круглые сутки и притом без единого повторения. Талант, видишь ли… Петтигрю умел пользоваться словами, просто никто не трудился к нему прислушиваться — кроме Джеймса.

— Неправда, — уже в который раз горько вымолвил Сириус. — Мы взяли Пита под свое крыло не потому, что он нас восхвалял, а потому что просто по-человечески его пожалели. Потому что Сохатый был добрым малым и настоящим лидером, а Хвост был ведомым, ему требовались защита и твердая рука.

Ремус покачал головой.

— Ты действительно в это веришь, ну надо же, — задумчиво произнес он и, поколебавшись, отчеканил: — Сири, твой лучший друг искал себе человека, который будет подпирать его самооценку. Кого-то, на чьем фоне он будет особо выгодно смотреться. Так девчонки выбирают некрасивых подружек — на твоем фоне блистать никак не выходило. Неужели ты правда этого не понимал? В конце концов, точно по такому же принципу Джеймс выбрал себе невесту — к твоему сведению, Лили быстро его раскусила и нашла к жениху правильный подход.

— Ну хоть Эванс не трогай, а? — взмолился Сириус. — Можешь вывалять в грязи меня и даже Сохатого, но имей совесть и оставь в покое хотя бы ее. Послушай, Лили любила Джейми. По-настоящему любила, понимаешь? Замуж за него вышла, родила ему сына…

— И умерла с ним в один день, — печально покивал Ремус — и хорошо, что в его голосе не прозвучало ни капли насмешки, иначе Сириус точно бы ему врезал, и плевать на последствия. — Прямо как в сказке, все правильно… Можешь не верить, но я хорошо относился к Лили. Однако из песни слов не выкинешь: она любила прекрасного принца — удачливого ловца, умного и образованного собеседника, галантного кавалера и наследника состоятельной семьи. А живого человека за этим красивым фасадом она совсем не любила, Сири. Настоящего Джеймса Лили просто терпела, изо всех сил пытаясь перевоспитать и переиначить, вылепить из него приличного человека — в своем, маггловском понимании. Маленький крестовый поход хорошей девочки… мы были в чем-то похожи и я сочувствовал этой затее, но не одобрял ее подоплеку: зачем выбирать в мужья того, кого хочется перелицевать с головы до ног? Или, и того хуже, незнакомца, о котором знаешь только то, что хочешь знать?

— И зачем? — поинтересовался Сириус сквозь зубы, потому что новое откровение Ремуса подозрительно походило на правду — на ту самую правду, от которой он старательно отмахивался, потому что не меньше Лили верил в сказки со счастливым концом.

— Можно подумать, я в курсе, — вздохнул Люпин и ткнул вилкой в шарик мороженого с таким раздражением, словно представлял на его месте чей-то глаз. — Это ты мне скажи: судя по твоим письмам, ты бодро шагаешь в похожем направлении. А я, видимо, дурак и не понимаю, зачем гоняться за собственным хвостом. Иногда нужно признать, что людям не по пути, и отпустить друг друга с миром — и чем раньше, тем лучше.

Они снова замолчали. В этом дурацком разговоре вообще было слишком много пауз, но Сири был им даже рад — потому что слова раз за разом заставали его врасплох.

— Я уже ничего не понимаю, — снова припомнив все сказанное, простонал он, борясь с желанием схватиться за голову. — Зачем вы с нами дружили, если мы настолько вам не нравились?

Ремус вскинул брови и взглянул на него так, словно у Сири выросла вторая голова.

— Кто не с нами, тот против нас? — процитировал он, словно намекая, и перекривил: — Ну же, вспоминай давай: Джейми очень любил шутить, а ты во всем ему потакал. Мало кто мог противостоять вам двоим: мозги и характер Поттера плюс твоя пробивная сила… Меня вы трогали редко, словно чуяли что-то, а вот Питу доставалось по полной — пока он не нашел способ подлизаться.

— И все? — спросил Сириус просто чтобы поставить в этом вопросе точку и потом… что он станет делать потом? — Ты дружил с нами исключительно ради этого? Чтобы мы тебя не доставали?

— Да нет, — криво усмехнулся бывший приятель и отложил крепко зажатую в кулаке вилку. — Со временем я привык и вошел во вкус. Дружба с Джеймсом, некоронованным королем Гриффиндора, давала власть и чувство превосходства. В глубине души мне это нравилось. Нравилось, что ко мне прислушиваются, что передо мной заискивают, просят замолвить словечко перед великолепными Поттером и Блэком. К тому же, я верил, что смогу сдерживать порывы Джейми, — и часто получалось. Ну а когда он вычислил мой пушистый секрет…

Ремус помолчал и продолжил жестко и безапелляционно:

— Сперва я испугался до трясущихся поджилок. Потом, когда вы решили стать анимагами, ужасно растрогался — я ведь действительно к вам привязался. К тому же, Поттер определился с основным противником и выбрал Северуса… я не одобрял его развлечения со слабыми, но к Снейпу это не относилось, и я отступился: схватки вчетвером на одного — не повод для гордости, но по крайней мере, этот один был способен дать сдачи… Сейчас я думаю, что нам очень повезло: Северус держал нас в тонусе и не давал окончательно оскотиниться. Знаешь, Сири, у нас ведь подрастает смена — два брата-акробата с приятелем, — вот только у них нет достойного противника, а потому близнецы Уизли не видят берегов даже в подзорную трубу. Печальное зрелище. Во взрослой жизни им придется несладко.

И тут он, да что ж это такое, с горькой иронией подумал Сириус. Никуда от носатого не деться, Снейп словно тень, следует шаг в шаг — и ладно бы просто следовал, но он частенько опережает… И даже некогда близкий друг говорит с нескрываемым уважением именно о нем, а не о Сири.

— Возвращаясь к нашей дружбе, ее основа была стара как мир: мы оказались накрепко повязаны тайной и обрели общего врага, — буднично продолжил Люпин, отхлебывая из чашки — что он там заказал, какао с тремя ложками сахара, совсем как раньше? — Ну и… тогда я ведь правда верил, что ничем не отличаюсь от вас. Гордился тем, что со мной дружат, что меня выбрали, что я кому-то нужен… Я закрывал глаза на все и до последнего не задавал неудобных вопросов — пока не понял, что вы со мной наигрались. Что дружба кончилась — если вообще когда-то была.

Он снова принялся рассматривать свои ладони, и Сириусу захотелось перевалиться через стол и заглянуть тоже, увидеть там ответ и наконец понять хоть что-нибудь во всей этой неразберихе.

— Тогда, во время войны, ты ведь назначил меня в предатели, — тихо сказал Ремус, и Сири отвел глаза. — Когда родился Гарри и Поттеры перестали приглашать меня в гости, ты не только не заступился — ты сделал все, чтобы так оставалось впредь. Почему, Сири? Почему ты заподозрил именно меня? Ты говоришь, что уважал мой ум и мои принципы — так почему ты решил, что я способен на предательство?

Сириус готов был заплатить полновесным золотом, лишь бы Люпин не прекращал говорить, лишь бы не наступала пауза для ответа — но она все же наступила, и над столом повисло тяжелое молчание. Ремус самым очевидным образом не собирался облегчать ему задачу — он просто молчал и ждал, и в глазах друга Сириус читал ответ. Люпин его все-таки обыграл, поставил мат и имел полное право улыбаться своей снисходительной улыбочкой — но он не улыбался. Он терпеливо ждал, и наконец Сири сказал правду:

— Ты был умным и принципиальным оборотнем. Темной тварью. Я хотел бы сказать, что твоя ликантропия не важна, но это будет неправдой.

Ремус кивнул, словно действительно заранее знал, что услышит, и Сириус продолжил:

— Ты думаешь, что все про меня понял, но поставь себя на мое место. Что еще мне оставалось думать? Я точно знал, что не предавал сам, ну а Петтигрю… он был слабым звеном, самым неуклюжим и бесталанным из нас. Как бы мышонок Пит, который только и делал, что жевал печенье и заглядывал Джейми в рот, снюхался со страшными Пожирателями? Он писался от одного их упоминания.

Люпин молчал, но теперь хмурился, и Сири продолжил, в глубине души даже радуясь тому, что можно поговорить начистоту:

— И был ты. Умный, последовательный и методичный, молчаливый и замкнутый. Тихий омут, полный чертей. Я действительно тебя уважал, хочешь верь, хочешь нет — и именно поэтому подозревал. У тебя хватило бы и мозгов, и характера, к тому же, имелся мотив — как раз тогда тебя заслали к оборотням в попытке их перевербовать, но что если вышло наоборот? Волки — звери стайные, и ты мог поддаться соблазну и обрести новую стаю среди своих. Я ошибся и страшно за это поплатился.

Ремус дернул уголком рта и тяжело проронил:

— Я до сих пор жалею, что не предал вас. По крайней мере, было бы не так обидно.

А затем почти без паузы добавил:

— Знаешь, почему Питер постоянно ел? Голод тут ни при чем и жадность тоже. Он заедал стресс, Сири. Я начал подозревать это, когда мы с ним сблизились, но окончательно понял уже сейчас, когда узнал, кто привел Волдеморта в дом Поттеров на самом деле. Петтигрю боялся и ненавидел вас настолько сильно, что уничтожал собственное тело, до поры до времени пытаясь удержать эти чувства в узде. Правда, на шестом курсе прекратил — думаю, именно тогда он начал искать выходы на Пожирателей. Придумал, как именно сможет отомстить.

— За что? — почти простонал Сири. — Ну что такого ужасного Джейми сделал, чтобы заслужить смерть?

— А ты не помнишь? — удивился Люпин и снова свел вместе русые брови. — Впрочем, что это я… конечно, не помнишь. Для тебя все забавы Поттера были веселой игрой: чем бы дитя не тешилось… Ватноножное на переменах, конфундус на контрольной, петрификус на всю ночь⁽⁶⁾? Ничего из ряда вон выходящего — но это продолжалось изо дня в день, подтачивало Питера, как капли точат камень. Я думаю, он слегка тронулся — еще в начале, до того, как сумел втереться к Джеймсу в доверие.

Он подытожил совсем мягко, глядя куда-то сквозь Сириуса и деликатно постукивая ложечкой по ободку чашки:

— Знаешь, у магглов есть дети, которые терпят, терпят и снова терпят — а потом в один прекрасный день приносят в школу ружье? Так вот, Сири, это и есть наш «друг» Питер Петтигрю. Он ничего не забыл и ничего не простил.

— Раз он так ненавидел Джейми, почему не заявил это прямо, в лицо? — спросил Сириус, из последних сил цепляясь за соломинки. Было бы так просто верить в то, что тогда, давным-давно, Хвоста вынудили: шантажировали, надавили на живое, запугали… возможно, взяли в заложники кого-то из родных, чьих имен Сири не мог отыскать в своей памяти, как бы ни старался. Понимание того, что Питер сам пошел к Пожирателям и предложил им помощь добровольно, не укладывалось в голове. — Почему он не постоял за себя, а предпочел ударить в спину?

— Постоял за себя — против двух лучших боевых магов Гриффиндора? — скривился Ремус, откладывая ложечку и зачем-то заглядывая в опустевшую чашку.

— Ну примкнул бы к кому-нибудь, — повысил голос распаленный Сириус. — К тому же Снейпу!

— Так Северус его и принял, — насмешливо покивал Люпин. — Снейп всегда был одиночкой. Нет, если с кем он и стал бы сражаться плечо к плечу, так это со своей подругой… как она, кстати, поживает, твоя жена?

Сири стиснул зубы и отвел взгляд. Когда это звучало вот так, в одном предложении…

— Прекрасно, — проворчал он. — Мы ищем общий язык и скоро его найдем.

Ремус помолчал, а потом вдруг посоветовал:

— Выбрал бы ты другую, Сири, тебе же лучше будет. Сам ведь понимаешь, — и без перехода, не дав ни возразить, ни объясниться, вернулся к прежней теме: — Впрочем, Снейп никогда не подвел бы подружек под удар. Особенно Каро — вот уж кто точно был не боец.

Каролина Стивенсон… Сири помнил ее из рук вон плохо, американка всегда держалась в тени и предпочитала помалкивать — впрочем, он и так следил взглядом за совсем другой девушкой и, если и замечал Стивенсон, то краем глаза, как привычную компаньонку невесты… Когда он вышел на свободу и немного пришел в себя, осмотрелся по сторонам, заново узнавая людей из прошлого, то даже не удивился отсутствию Каролины в жизни жены: минуло десять лет, и далеко не каждая дружба проходит проверку временем. Стивенсон могла уехать из страны, выйти замуж, завести детей и с головой окунуться в семейный быт. Они c Поликсеной могли потерять связь или совместные интересы… в общем, стать совсем другими людьми, незнакомцами — как стал для него тот же Ремус Люпин.

Чего Сири точно не ожидал, так это узнать, что Каролина Стивенсон умерла — сколько ей было, двадцать шесть? Двадцать семь? Он принял то, что во время войны многие знакомые погибли или пропали без вести, как та же Марлин, но смерть в мирное время почему-то стояла особняком. В мирное время надо жить и радоваться жизни, а не оставлять маленькую девочку сиротой…

Наверное, Сириуса не должно было удивить, что племянница Поликсены и подруга Гарри приходилась тихоне Стивенсон родной дочерью, но он все равно удивился. Логически в этом не было ничего странного, но Сири все равно похмыкал про себя: его высокомерный шурин, идеальный наследник, а затем и глава семьи Паркинсон, оказался человеком из плоти и крови, раз женился на бесприданнице.

Панси училась на одном курсе с Гарри, а значит, была ровесницей крестника, но свадьба ее родителей прошла мимо Сириуса: тогда ему было не до того, чтобы изучать страницы светской хроники. В далеком семьдесят девятом он был занят тем, что отчаянно пытался убежать от себя и от собственных соблазнов, а потому специально не следил за жизнью Поликсены и ее семейства — с глаз долой, из сердца вон, так ведь говорится?

Тогда Сириус справлялся как умел: самозабвенно кутил, сражался и ухлестывал за юбками, наутро не помня ни имен, ни лиц, просыпался в незнакомых местах и топил сомнения в виски — в общем, изо всех сил пытался убедить себя в том, что сделал правильный выбор и что такая суматошная жизнь ему по нраву. Потом, на свадьбе Джейми и Лили, случился скандал с маменькой, и Сири окончательно перестал быть наследником — отныне не только по духу, но и по букве закона. Перестал быть женихом Поликсены, пускай и блудным, чисто номинальным, и следить за жизнью бывшей невесты (между прочим, без пяти минут жены Регулуса!) стало не то чтобы нежелательно — совершенно бесполезно и даже вредно.

Впрочем, вскоре выяснилось, что семьдесят девятый припас для Блэков целый мешок сюрпризов. Осенью того проклятого года исчез Реджи, к которому еще накануне Сири безумно ревновал, зимой не стало отца, а мать заперлась на Гриммо 12 — ну а сам он окончательно перестал понимать, что к чему. Так что Паркинсон мог жениться хоть на нунду — в мире Сири Блэка, сузившегося до поисков пропавшего брата, попыток выцарапать маменьку из ее убежища, стычек с Пожирателями и всепоглощающей вины, не оставалось места для чужого счастья.

Тем не менее сейчас, спустя добрый десяток лет, ему было чисто по-человечески жаль, что это счастье долго не продлилось. Прежний Сири обязательно ляпнул бы Паркинсонам что-то сочувственное, причем из самых лучших побуждений, но он нынешний начинал понимать, что есть темы, которые не следует поднимать без подготовки. Не зная броду не лезь в воду: Поликсена ни словом не упоминала подругу, и Сири подозревал, что ей могло быть просто-напросто больно вспоминать о Каролине — Сириус прекрасно понимал жену, потому что и сам скрипел зубами при одной только мысли о Джейми…

— Помоги мне, Рем, — собравшись с силами и заткнув подвякивавшую гордость, попросил он, и Люпин недоуменно нахмурился. — Помоги мне отыскать Питера и отомстить.

Ремус не спешил соглашаться, и Сири вдруг отчетливо понял, что это конец: если сейчас друг откажется от мести, если пожмет плечами и умоет руки, то порвется последняя ниточка, которая их еще связывает.

— Каким бы ни был Джейми в школе… — хрипло и с нажимом продолжил Сириус, наклоняясь через стол и ловя взгляд Ремуса. — Каким бы ты его ни помнил и что бы Сохатый ни делал, он не заслуживал умереть так рано. Послушай, ему ведь было чуть за двадцать, он только начинал жить! С возрастом люди меняются, они умнеют и раскаиваются в ошибках. Джейми тоже мог измениться, мог стать совсем другим — как стали мы с тобой. Ну же, Рем…

— Горбатого могила исправит. Мы никогда не узнаем этого наверняка, — тихо сказал Люпин, глядя куда-то в сторону, на снимки рок-звезд на стенах, и Сири подхватил его мысль:

— Не узнаем, конечно, — потому что Петтигрю отнял у Джейми этот шанс. Он вынес приговор заносчивому и недальновидному мальчишке, но мальчишки теряют дурь и вырастают в хороших друзей и любящих отцов — ну а Джейми уже никогда не вырастет. Он никогда не поймет, что был не прав. Никогда не станет настоящим собой.

Люпин молчал, и Сири отстранился, стиснул зубы и упрямо зашел с другой стороны:

— Если тебе наплевать на Сохатого, подумай хотя бы о Лили. Ты говоришь, что хорошо к ней относился — так разве она заслужила раннюю смерть? А Гарри? Из-за самосуда Питера он вырос сиротой. Чем насолил Хвосту годовалый ребенок?

— О себе ничего не скажешь? — помолчав, спросил Ремус, и Сири помотал головой. Люпин вздохнул и наконец встретил его взгляд. — И как только у тебя это выходит? Никогда не понимал. Я пришел сюда, настроенный рубить правду-матку и под конец сжечь все мосты, а по итогу слушаю тебя развесив уши и не могу отказать. Мерлин с тобой, я помогу найти Питера — не ради Джейми и его загубленного потенциала, но ради Лили и Гарри. Петтигрю перешел черту и стал вровень со своим обидчиком, когда вовлек в месть невиновных. Если он жив, мы его разыщем — и сдадим в аврорат.

— Никакого аврората, — просто сказал Сириус, и Ремус поколебался, а потом медленно кивнул.

Примечания:

PayPal, чтобы скрасить мои суровые будни: ossaya.art@gmail.com

Карта для тех же целей: 2200700436248404

Эрнест: https://ibb.co/MV083H8

У меня ООС, но в целом он основан на канонных цитатах о поведении Джеймса в школе, например (все взято из англоязычной Поттер-вики). Дальше цитаты и мое краткое резюме.

— At some time at school, he and Sirius used an illegal hex (perhaps Engorgio Skullus) on Bertram Aubrey which caused his head to grow twice its original size. It is unknown what motivated the duo to hex him, though it rewarded them a double detention — Джеймс и Сириус раздули голову другому студенту.

— For the vast majority of his time at school, James was somewhat an obnoxious youth with a love of showing off and exceptional self-confidence that bordered on arrogance. He also enjoyed hexing Slytherin students, especially Severus Snape, merely for the fact that he could — Джеймс выделывался и заколдовывал слизеринцев "просто потому, что мог".

— Lily was finally willing to go out with James, after he smoothed out and stopped hexing people for the fun of it (though she was unaware he still hexed Snape) — Лили согласилась встречаться с Джеймсом, когда он перестал заколдовывать других по приколу (хотя втайне от нее он продолжал заколдовывать Снейпа).

1) Мой Гилдерой старше канонного

Вернуться к тексту

2) фр. libertin — развратник

Вернуться к тексту

3) Муза эпической поэзии

Вернуться к тексту

4) лат. Кому это выгодно?

Вернуться к тексту

5) англ. You can't teach an old dog new tricks — старого пса новым трюкам не научишь

Вернуться к тексту

6) Развитие канонных идей: "He occasionally bullied and jinxed other students just for fun", "walking down corridors and hexing anyone who annoys you just because you can"

Вернуться к тексту

Примечания:

Напоминаю, что вообще происходит 😁

Продолжается долгое, но богатое на события воскресенье. Пока Северус блуждает в лабиринтах памяти на приеме у Эрнеста Слагхорна, а Сири узнает изнанку своего прошлого из уст Люпина, Панси и Лаванда проникли в Тайную комнату без ведома друзей.

Саундтрек к части Рона: https://www.youtube.com/watch?v=JjmMUy49mV8

Панси изначально знала, что экспедиция в Тайную комнату Салазара — авантюра чистой воды, но разговор с Гарри накануне позволил ей понадеяться, что друг прав: стоит попасть в подземелье, как она обязательно поймет, что искать — как-то да различит крестраж, безошибочно выделит его среди других вещей. Уловит смутный зов на грани слышимости или ощутит при мимолетном прикосновении уютное тепло, как от нагретого солнцем камня…

Этой наивной надежды не хватило и на полчаса поисков, и наконец Панси с отчаянием осознала: миссия позорно провалена. Прежде она опасалась, что по обыкновению проклятых предметов крестраж будет звать ее, играть с подсознанием в прятки, увлекать, искушать и запугивать — а теперь понимала: равнодушное молчание было куда худшей перспективой.

Правда заключалась в том, что она понятия не имела, как отличить крестраж от любого другого предмета.

Одно было хорошо — ни змеиные ворота, ни тоннели после них, ни сама Комната так и не преподнесли ни единого неприятного сюрприза: под ногами не разверзся пол, из стен не вылетели отравленные дротики, и за все это время они не увидели ровным счетом ничего пугающего. Лаванда была разочарована, но Панси не разделяла чувств приятельницы. Она испытывала огромное облегчение и щепотку сожаления: опасность оказалась надуманной, можно было не переживать за мальчишек и со спокойным сердцем благословить их на приключения…

И тогда Гарри, а вовсе не Панси, стоял бы в замешательстве, скрестив руки на груди и снова, в который раз, осматривая Комнату от пола до потолка. Нет уж, раз она все-таки сюда притащилась, нужно не ныть, а довести дело до конца.

— Жаль, что не взяли с собой бутерброды, был бы у нас пикник, — вздохнула Лаванда, и Панси покачала головой: от волнения ее желудок словно превратился в камень. Она то и дело сглатывала вязкую и горькую слюну и мечтала только об одном: скорее бы все это закончилось. Скорее бы вернуться по своим следам, попетлять по тоннелям, открыть змеиные ворота, подняться по светящейся лестнице и очутиться в мире живых, полном света и голосов, в мире, где ждут Гарри и Драко… они ведь наверняка заметили отсутствие девочек, но вряд ли успели встревожиться — Панси любила поваляться в постели… Она рассчитывала, что друзья хватятся их после обеда, а до него оставалась уйма времени — вот только это никак не облегчало поиски, потому что загвоздка была совсем в другом.

— Что именно ты ищешь? — наконец спросила Лаванда, и Панси слабо удивилась тому, что этот вопрос прозвучал только сейчас: она уже успела понять, что о крестражах Драко умолчал. Не хотел вываливать все за один раз? Побоялся, что новая подруга проявит завидное благоразумие и даст заднюю? — У нас здесь столько трофеев, но ты явно ищешь что-то определенное. Что это?

Тяня с ответом, Панси снова скользнула взглядом по Комнате: мраморные плиты в малахитовую зелень, тяжелые подсвечники с неоплывшими свечами и держатели для заколдованных факелов, гобелен на одной из стен: на фоне безымянных холмов шла вечная битва льва и короля змей. Они то сплетались единым клубком, то снова расходились в стороны; лев беззвучно рычал и припадал к земле перед прыжком, а василиск воинственно топорщил гребень и свечой взвивался вверх. Нижний край гобелена увивала золоченая лента с девизом: «Latet anguis in herba». Панси немного понимала латынь, но тут спасовала — единственным знакомым словом было herba, «трава»…

Лаванду Комната разочаровала: приятельница пару раз прошлась по периметру, бдительно заглянула под гобелен и наугад простучала стены, а затем принялась с азартом рыться в единственном сундуке в углу — но там не сыскалось ни утраченных для мира фолиантов, ни легендарных сокровищ. Панси тоже ожидала совсем другого: арок и мозаик, утонченной роскоши, как в Малфой-мэноре, — но если на что Комната и походила, то на пещерные города в Каппадокии, о которых она когда-то читала. Панси готовилась к сырому холоду, как в пещере, но на деле не пахло ни влажностью, ни пылью, и это сбивало с толку.

Даже тишина — и та была неприятной, оглушительной, и когда ее разрывал случайный шорох или далекий стук капель, Панси едва не вздрагивала. Даже удивительно высокий для подземелья потолок-купол — и тот давил на нее, заставляя двигаться все быстрее. Умом Панси понимала, что Комната существовала уже тысячу лет и можно было не бояться внезапного обвала, — и тем не менее все внутри кричало, что им здесь не место и что время утекает сквозь пальцы. Раньше Панси не замечала за собой боязни закрытых пространств — наоборот, она любила спрятаться от мира под одеялом, когда бывало совсем невмоготу. Возможно, ее пугали именно подземелья? Панси ни на минуту не удавалось забыть, что над ними — тонны земли и камня и что воздух поступает неясно откуда и с каждой минутой его словно становится все меньше и меньше…

Она перевела взгляд на исполинский барельеф Салазара на противоположной стене и тут же отвела глаза: правильные черты предка портило подозрительное самодовольство. При виде такого выражения тянуло достать палочку, и Панси то и дело оглядывалась через плечо — ей казалось, что барельеф неотступно следит за ними взглядом. Чему так радовался Слизерин, создавая странный автопортрет, на что собирался взирать с улыбкой, полной злорадного торжества? И почему именно на барельефе ему отказал хороший вкус — учитывая то, что в остальном Комната была обставлена хоть и дорого, но без помпезности? Судя по легенде, предок надеялся, что его схрон разыщет заклятый друг Годрик — разыщет и найдет там что именно? Уж точно не сокровища — не считать же ими добычу Лаванды, пару сотен галлеонов из сундука!

Сама собой приходила на ум вторая гипотеза — наличие в Тайной древнего чудовища, — но она тоже не подтвердилась: из-за скудности обстановки в Комнате все было как на ладони. Это должно было успокоить Панси, но удивительным образом тревожило еще больше.

Ей не удавалось облечь свои чувства в слова, но все это вместе взятое было странным. Вся Комната была странной: она явно не служила ни кабинетом, ни уютной норой, где удобно зализать раны и побыть в одиночестве — и уж точно не была сокровищницей или личной библиотекой. Кресло у одной из стен, стол у другой, сундук с коваными углами — и огромный барельеф во всю стену, лицом к двери, к которому Панси то и дело возвращалась взглядом… Мужчина с победной улыбкой и суженными, злыми глазами — для полноты образа не хватало только попранного трупа врага у ног. Зачем Слизерин потратил время и силы, создавая это место, и зачем Гонты так усердно охраняли его тайну, если не ради наследства предка и не из страха перед чудовищем?

Панси снова повернулась к самой странной части обстановки — столу с ножками-грифонами. На столешнице красовалось чеканное серебряное блюдо с разрезанным гранатом, лежал небрежно брошенный нож в брызгах липкого сока и стоял кубок с овальными, мутными зелеными камнями. Когда они только переступили порог, то непроизвольно попятились: создавалось полное впечатление, что хозяин покоев вышел буквально на минутку и вот-вот вернется, застав незваных гостей врасплох. Гранат выглядел свежим, сорванным буквально накануне, его алые зернышки, похожие на капли крови, почти лопались от сока, а вино в кубке не выдохлось и не испарилось…

Получившийся натюрморт был красив жуткой, неестественной красотой — потому что Панси не могла отделаться от мысли о том, что гранат лежит в Комнате минимум полстолетия. Или даже больше? Который из Гонтов принес его сюда и оставил на столе едва надкушенным — Лорд или один из его предков? А что если сам Салазар? От этой мысли тянуло одновременно попятиться — и, наоборот, прикоснуться к зернышкам, ощутить пальцами их спелость и мягкость, а затем отправить в рот одно за другим…

Могло ли быть крестражем блюдо? Или нож, кубок? Что если нужно забрать все подряд и разобраться уже наверху, спокойно и без спешки?

Или, напротив, лучше ничего здесь не трогать? Как назло, на ум приходили все проклятия и ловушки, о которых Панси читала даже мельком — а на свою беду она была человеком начитанным… Проклятые предметы не берут голыми руками, к тому же история с палочкой Олливандера была еще слишком свежа в памяти — раньше Панси и не подозревала, насколько глубокой окажется нанесенная стариком рана. Надо было признать честно: она ужасно подготовилась. Ей следовало разжиться перчатками из драконьей кожи, а еще выучить хоть парочку диагностических заклинаний — как это наверняка сделал Драко. Возможно, стоит повторить попытку: подготовиться лучше и вернуться через недельку? Или вовсе отпустить мальчишек одних — ведь уже понятно, что за исключением крестража Комната не опасна?

Ну или сразу нанять отряд ликвидаторов проклятий, безжалостно отчитала Панси саму себя. Зачем ты только полезла в эти подземелья, если трусишь в самый важный момент? У тебя есть цель, а игра стоит свеч, так в чем же дело? Или ты хочешь, чтобы через неделю перед тем же выбором встал Гарри? Кому-то ведь придется решиться на этот шаг и вынести добычу из чертогов Салазара — и если не тебе, то кому? Кого из близких ты готова подвести под удар, чтобы не рисковать самой? Снова используешь Венди втемную? Или попросишь о помощи тетю и декана — словно то, что они взрослые, позволяет их не беречь?

Мысль о Поликсене придала ей смелости. Что сделала бы она? Ну уж точно не стояла бы столбом, гипнотизируя тарелку с фруктами!

Панси стиснула зубы, прищурилась и все-таки потянулась к гранату, коснулась его кончиками пальцев. Замерла, прислушиваясь к себе, и через несколько томительных секунд тихо выдохнула: ничего не случилось. Уже совсем осмелев, Панси наконец взяла гранат в руки и поднесла его к лицу, принюхалась. Тот пах летом и характерной вяжущей горечью, но совершенно точно не гнилью или плесенью. Это только больше настораживало — на краю сознания мелькнул отголосок воспоминания, но она не успела ухватить мысль за хвост.

— И все-таки, что мы ищем? — напряженно повторила Лаванда, и Панси помедлила, прежде чем положить гранат обратно и повернуться к приятельнице. Та смотрела настороженно и выжидательно, и Панси мысленно отчитала Драко: по уговору именно Малфой должен был объяснить Венди подоплеку событий. Она поискала нужные слова, но предсказуемо их не нашла: не существовало правильного способа сообщить о возможном возрождении Лорда и грядущей гражданской войне.

Потому Панси пошла ва-банк и сделала то, чего обычно избегала — рассказала правду, в кои-то веки не темня и не пытаясь сгладить углы. К чести Лаванды та не упала в обморок и не ринулась прочь сломя голову — но ее лицо неуловимо ожесточилось, а уголок губ исказился в горькой усмешке.

— Я присяду, — сказала она и села в деревянное кресло с резной спинкой, как у трона. Панси с упавшим сердцем заметила, как рука приятельницы скользнула в правый карман — туда, где пряталась палочка. — Драко тоже все знает, правда? Поэтому он так рвался в Тайную — за этим вашим крестражем?

Это было не совсем так — куда больше Малфоя манило очарование загадки и обещание славы, — но Панси не стала цепляться к мелочам и просто молча кивнула. Лаванда на мгновение отвела глаза, но тут же снова взглянула на нее из-под ресниц.

— Вы ищете крестраж, чтобы возродить Неназываемого, не так ли? — ровным голосом спросила она. — А я… зачем вам я? Для торжественного жертвоприношения? А что, очень удобно — никто не знает, куда и с кем я пошла, никто и костей не найдет… Мерлин, ну какая же я дура!

— Действительно дура, — обиженно отозвалась Панси и скрестила руки на груди — специально показывая, что не собирается тянуться за палочкой сама. — Вообще-то мы ищем крестраж, чтобы его уничтожить. Нет, все-таки вы с Малфоем — одного поля ягоды, у обоих фантазия затмевает логику… Не могу поверить, что у тебя тройки по Трансфигурации!

Лаванда помолчала, изучая ее прищуренным взглядом, а потом все-таки расслабилась и нервно рассмеялась, обхватила себя руками, как на морозе.

— Бабуля говорит, от Малфоев нужно держаться подальше, — с непонятной иронией сказала она. — И я начинаю думать, что она права. Как вас угораздило в это ввязаться?..

Венди оглянулась по сторонам так, словно только сейчас поняла, где они находятся, и добавила, понизив голос:

— Мерлин, что мы вообще здесь забыли?

— Ты поздно спохватилась, — заметила Панси, опираясь ладонями и поясницей о стол, и Лаванда упрямо покачала головой.

— Я серьезно: почему мы сюда притащились? Почему этот крестраж ищут школьники, а не взрослые маги — тот же Снейп, к примеру, он вроде бы дружен с Малфоями? И что делать, если мы все-таки его найдем? На месте вашего злыдня я бы обвешала его заклинаниями, как рождественскую елку — гирляндами.

— Мы здесь, потому что сюда рвались наши друзья, — устало напомнила Панси, потирая лоб. Удивительно, но вслух эта идея звучала куда менее логично, чем про себя. — Если бы Гарри уступил и взял меня с собой, все пошло бы совсем иначе — но он упрямее гиппогрифа, так что пришлось действовать на опережение…

Лаванда снова покачала головой и взглянула на нее с особенной снисходительной жалостью, обычно припасенной для Гермионы, — и под этим взглядом Панси, вообще-то не склонная краснеть, почувствовала, как располыхались уши. Ну разумеется, с раздражением подумала она. Слезливый романчик не прошел для Браун даром — теперь ей повсюду мерещится романтическая интрига.

— Так сдала бы его Снейпу, — с нажимом сказала Венди. — И Малфоя тоже — я же знаю, кто накручивает Поттеру хвост. Подумаешь, обидятся! Это уже не игры в смелых первооткрывателей, а дело крайней важности!

Она провела руками по вискам и вверх, как-то обреченно прикрывая глаза — словно не могла поверить в то, какими безголовыми оказались ее новые приятели. Панси молчала, давая ей время прийти в себя — новости и правда были ошеломляющими.

— Знаешь, я считала себя главной авантюристкой в нашей команде, но ты меня уделала, — наконец со смешком сказала Лаванда, поднимая на Панси глаза. — Всегда знала, что в тихом омуте водятся самые опасные черти. Как он хоть выглядит, этот крестраж?

— Понятия не имею, — честно призналась Панси и к своему удивлению почувствовала, как к ней возвращается надежда. — Мы даже не уверены, что он действительно тут хранится.

— Ясно, приключенческие романы ты не читала, — подытожила Венди, а затем хлопнула себя по коленям и решительно встала из кресла. — А еще надо мной смеялась — а ведь там готовая инструкция к действию! Ну ничего, возьму тебя под свое шефство.

— Спасибо, мой командир, — со смешком ответила Панси, прикладывая ладонь к сердцу, хотя на самом деле хотелось плакать от облегчения. Она и сама не замечала, как сильно ее тяготило вынужденное вероломство. — Послушай, есть еще кое-что…

Лаванда тяжело вздохнула и взглянула искоса, с усталым смирением.

— Смертельное проклятие? — предположила она, сдувая с лица светлую прядь, выбившуюся из прически. — Древняя и всеми забытая болезнь, только и ждущая своего часа?

— Почти, — повинилась Панси. Признаваться в том, что она привела подругу в потенциальное логово чудовища, было стыдно, и Панси поколебалась, но не успела продолжить мысль. Лаванда тоже насторожилась и приложила палец к губам — за дверью раздался вкрадчивый шорох, а затем и скрип.

Там явно кто-то был.

* * *

Гарри забеспокоился еще утром, когда Панси и Лаванда так и не вышли к завтраку. Часам к десяти его смутная тревога оформилась в конкретное подозрение. Ну а когда и на обеде девочки не появились, у Гарри не осталось ни тени сомнения: Панси отправилась в Тайную комнату и зачем-то прихватила с собой Браун — видимо, для моральной поддержки.

— Да ну, глупости говоришь, — отмахнулся Малфой и продолжил с неподражаемой небрежностью разрезать бифштекс. Со стороны он выглядел как иллюстрация к статье по этикету из «Ведьмополитена»: спина прямая, движения быстрые и точные. Бенефис назывался «цивилизованный человек в толпе грубых варваров» и случался пару раз в неделю, когда на Драко находил приступ вредности. — Послушай, для такого Панси слишком осторожна. Лаванда — та могла бы сунуться в Тайную одна, но сама Браун войти не сумеет и Панси не убедит. Спорим, они устроили девичник в спальне? Так что обедай спокойно и не забивай себе голову — нам еще в библиотеку, и голова тебе нужна пустая, больше знаний поместится.

Гарри упрямо передернул плечами, не спеша притрагиваться к еде: доводы друга звучали логично, но он чуял подвох и привык доверять интуиции. В одном Драко был прав: Панси действительно была осторожна и предпочитала идти в обход там, где не выходило добиться своего напрямую. Осторожна — и на удивление коварна: при мысли о разговоре накануне у Гарри перехватило дыхание от обиды и ослепительной злости на самого себя.

Ему следовало догадаться, что Панси не станет просто так переплетать с ним пальцы, как тогда, на танцполе, — это ведь была Панси, которая не любила чужих прикосновений, Панси, которая была слишком практичной и рациональной для всяких телячьих нежностей… Да, Гарри следовало догадаться, но он не догадался — не захотел догадываться. Вместо этого развесил уши, позволил себе понадеяться не пойми на что и выложил все как на духу. Размяк, расплылся, как пластилин на солнце, от мимолетного прикосновения — безобидного, невинного и, конечно же, ничего не значащего…

От мысли о том, каким болваном он должен был казаться со стороны, пока сидел и млел от случайной ласки, стало совсем уж тошно и обжигающе стыдно. Гарри покатал желваки, резким жестом отодвинул пустую тарелку и решительно встал из-за стола.

— Я чего-то не знаю? — насторожился Драко, наконец отвлекаясь от обеда. Друг поколебался, а затем отложил приборы и тоже встал. Соображал Малфой просто на загляденье — ему хватило всего пары секунд, чтобы сделать правильный вывод. В воскресный день народу на обеде было немного, но друг все равно наложил «заглушку» и продолжил: — И откуда же Панси известно о наших планах, раз она рванула в Тайную на опережение?

— Я ей сказал, — сквозь зубы признался Гарри, отводя глаза. — Не спрашивай.

— Не буду, — пожал плечами Драко и за ремень подхватил сумку со скамьи. — Зачем спрашивать, если все и так ясно… Что, Поттер, прямо как в книжках про разведчиков, да? Так их и ловили, между прочим. Одна улыбка — и ты перевербован, тушите свечи.

— Это же Панси, — кисло напомнил Гарри, потирая шрам. — Мы вообще-то дружим. Я думал, что могу ей доверять.

Драко поступил мудро и не стал его добивать, но Гарри справлялся с этой задачей самостоятельно. Доверять, да… самым обидным было то, что если бы ситуация повторилась, Гарри повел бы себя точно так же. Он не мог таиться от Панси — если лишить доверия их с Драко, что вообще останется? Более того, Гарри понимал мотивацию подруги — на ее месте он поступил бы точно так же. Правда, чтобы выведать информацию, ему пришлось бы изобрести что-то другое, потому что Панси не растаяла бы от одного прикосновения — так, как с готовностью растаял он сам…

Пока они быстрым шагом шли к женскому туалету, Гарри пытался распалить себя и разозлиться на подругу за обман — но раз за разом терпел поражение. Как можно злиться на то, что о тебе беспокоятся, что за тебя боятся? Это казалось Гарри черной неблагодарностью. Раньше он злился на родителей, закрывших его собой и тем самым осиротивших, но чем старше Гарри становился, тем лучше их понимал. Какими бы ни были Джеймс и Лили и что бы их ни связывало, они действительно любили своего сына — и даже когда делали ошибки, эти ошибки были продиктованы любовью…

Стоило им войти в туалет и закрыть дверь изнутри заклинанием, как Драко метнулся к нужному умывальнику, внимательно его осмотрел и удрученно зацокал языком:

— Ладно, ты был прав, а я проспорил. Они действительно тут проходили — видишь, волосинок не хватает?

Гарри удивленно вскинул брови, и Драко тут же взвился:

— Ну да, я не знаю сигнальных заклинаний! Можно подумать, ты знаешь! Это сложная штука, ее не каждый взрослый осилит.

Гарри примирительно выставил ладони вперед, и Малфой фыркнул, скрестил руки на груди и отвернулся, но атаку продолжать не стал. Вместо этого он помялся, потер висок и тихо признался:

— Волнуюсь я, понятно? И зачем я настаивал на этой проклятой Комнате?

Гарри подступил ближе, сжал его плечо в знак поддержки и сосредоточился — парселтанг, Панси дававшийся легко как дыхание, у него самого шел ни шатко ни валко. Наконец умывальник поддался уговорам и сдвинулся, открывая проход. Драко окинул тоннель цепким взглядом, немного подумал, пожал плечами и отступил назад, доставая палочку.

— Что будешь делать? — заинтересовался Гарри.

— Трансфигурирую нам лестницу, — напряженным тоном отозвался Драко. — Все, молчи и не мешай, это сложный и творческий процесс.

Гарри немного понаблюдал за тем, как каменный желоб идет рябью, словно озерные воды под легким ветерком, а затем вздыбливается аккуратными ступеньками. Малфою ставили высший балл не за красивые глаза и громкую фамилию — Гарри сдулся бы уже на первой ступеньке… ну ладно, может, на второй — если бы разозлился и как следует закусил удила.

Он в который раз задумался над тем, в чем хорош сам — и правда, в чем же? Гарри прилично летал — но Драко был ему достойным конкурентом, и у них частенько случалась ничья. Поликсена хвалила боевые качества и навыки воспитанника — но в силу обстоятельств тот же Малфой превосходил его на голову. Панси была неоспоримо лучше в парселтанге, Лонгботтом слыл авторитетом в гербологии, Грейнджер блистала на всех теоретических предметах без исключения, а кузина Панси, Луна, делала успехи в чарах… Порой Гарри казалось, что у всех вокруг был какой-то талант, даже у младшего Уизли: чужая и вредная, дышавшая на ладан палочка, в руках Гарри прикидывавшаяся простой деревяшкой, у Рона выдавала приличные результаты и позволяла не только сносно учиться, но и сражаться на дуэли…

Итог был неутешителен: у всех, в кого ни ткни, имелись особые способности, выделявшие их из безликой толпы, — у всех, кроме главного героя магической Британии… Один только Том не сомневался в его скрытых талантах — и Гарри криво усмехнулся, оценив иронию.

— Некрасиво, — наконец наморщил нос Драко, критически осматривая дело своих рук. — Но и так сойдет. Я иду первым.

Он шагнул на лестницу, на одну долгую секунду застыл, прислушиваясь к себе, а потом резво припустил вниз, подсвечивая себе люмосом и опасно перепрыгивая через ступеньку. Гарри в последний раз оглянулся назад, подобрался и поспешил следом.

* * *

Быть рыцарем Годрика Рону неожиданно понравилось — и дело было даже не в том, что старшие парни стали здороваться с ним теплее, Вуд наконец запомнил его имя, а близнецы показали, как попасть на кухню и выйти в Хогсмид тайными ходами, известными только посвященным. Главным было совсем другое — отныне у него был повод не стесняться своих увлечений. Раз уж сам Основатель не гнушался простых рыцарских радостей, то и сыну семьи Уизли было не зазорно следовать по его стопам, а потому Рон блаженствовал, впервые в жизни позволяя фантазии нестись вскачь.

Сэр Рональд Пламенный — каково! Отличное и звучное имя, вполне достойное хроник — если бы они по-прежнему велись. Младшие сыновья испокон веков выбирали поле брани — и Рон чувствовал, что, родись он хоть немного раньше, всего-то лет на тысячу, это была бы его судьба. Все сходилось: у Рона имелись верная палочка, твердая рука, острый глаз и горячее сердце. А еще у этого сердца была самая настоящая Прекрасная Дама — девочка-сказка, воздушная и славная, как лунный лучик, как ветерок над речкой в конце жаркого дня.

Служение Даме — то самое, зовущееся умным словом «куртуазность», — было прекрасным выходом, потому что в последнее время Рону становилось все тяжелее общаться с Луной просто так, по-дружески. Он все чаще и чаще ловил себя на том, что теряет нить разговора — потому что волосы Луны как-то по-особенному блестели на солнце или потому что пахла Луна весенними цветами и чем-то еще, очень вкусным и приятным, что заставляло его сглатывать слюну и отводить глаза, костеря себя на все корки.

Будь на ее месте любая другая девчонка, та же Грейнджер или Патил, к примеру, — и Рон не стал бы мяться и жевать сопли. Решительности ему было не занимать, и он прекрасно знал, как поступил бы: сказал бы прямо и твердо, что без этой самой девчонки ему жизнь не жизнь, и что он с удовольствием пригласит ее на Астрономическую башню или куда там таскаются парочки… Вот только при мысли, что такое можно заявить Луне, что-то внутри переворачивалось и обрывалось — что-то загадочное и хрупкое, о наличии чего Рон прежде и не подозревал.

Он хорошо знал все свои недостатки — родные и однокурсники не уставали перечислять их раз за разом. Грубый мужлан, неотесанная дубина, косолапый медведь, вредный и злопамятный садовый гном… Троечник, пошляк и задира, лишенный лоска и такта; необразованный и скучный болван, простой как два кната; мещанин и обыватель, способный думать только о квиддиче да о том, как бы половчее набить брюхо. Когда-то давно Рон думал, что он вырастет и все изменится, но он рос и рос, и снова рос, а мнение окружающих оставалось прежним.

Даже то, что его чудесная огненная «Саламандра» окончательно привыкла к руке нового хозяина и с ней колдовалось легко и непринужденно — так легко, как никогда прежде, — ничего не меняло по сути. Что наколдует дурак, заполучи он заветную Бузинную палочку? Ананасовый компот с картинки в книжке, который почему-то засел в памяти и не давал Рону покоя?

Луна была достойна намного большего. Жизни с кем-то, таким же возвышенным и светлым, как она сама — с кем-то, кто знал бы все кельтские легенды наперечет, с кем-то, кто мог бы показать на карте Эритрею — Луна мечтала отправиться туда после выпуска, чтобы поглядеть на нунду. С кем-то, кто не оскорбил бы ее неловким словом и заметил бы, что она расстроена, — сразу и без подсказок. И сумел бы поднять Луне настроение и вызвать на ее губах улыбку, а не стоять столбом и мычать избитые слова утешения…

С кем-то, кто смотрелся бы рядом с ней уместно и правильно — такой же красивый до боли, чистый и звонкий, почти неземной. Луне нужен был кто-то ей под стать, князь сидов, а не рыжий тролль с руками-лопатами, долговязый, нескладный и веснушчатый. Рон тайком ходил на берег озера и долго рассматривал свое отражение в темной воде, а потом с ожесточением разбивал его галькой — когда по отражению шла рябь, оно становилось чуть более сносным. Раньше он гордился тем, что был одним из самых высоких и сильных на курсе, но теперь это не радовало — на фоне его широких плечей и внушительных кулаков Луна смотрелась еще более утонченной, словно подснежник на фоне каменной глыбы. Странно и неуместно смотрелась — и Рону казалось, что все вокруг замечают их несхожесть и смеются над глупым Уизли, замахнувшимся не по чину.

Луна была достойна не просто большего, а самого лучшего. Например, стать леди Малфой — Драко был вредным засранцем, но он умел говорить на умные темы, есть сложносочиненные блюда и даже немного мурлыкать по-французски. И раз уж по нему сохла половина курса, он был объективно красивым — Рон в упор не понимал, что в нем такого особенного, но умел признать очевидное. Еще у Малфоя имелись деньжата на любые экспедиции — хоть в Эритрею, хоть в Колумбию, хоть за пингвинами в далекую Антарктиду. И уж точно Драко сумел бы по достоинству оценить добычу супруги — правильно назвать ее вид, ареал и привычки, отчего на лице Луны появилась бы чудесная улыбка… та самая улыбка, от которой у глупого и бедного, бесперспективного Рона Уизли пересыхало во рту.

Еще полгода назад Рон дал бы в нос любому, кто вздумал бы хвалить Малфоя, — но случилось чудо и с ним приключилась Луна, умевшая видеть в людях добро. У Драко тоже имелись недостатки: он бывал злым и ядовитым, жестоким и беспринципным, — но главное достоинство перевешивало. Малфой был всецело предан своим близким: ради них он мог свернуть горы, а Луне нужен был кто-то, способный открыть для нее любые двери и заслонить собой от невзгод — кто-то, с кем было бы не страшно и с кем жизнь напоминала бы веселое приключение, сказку со счастливым концом.

И если бы Драко не разглядел Луну — а люди бывают слепы себе же во вред, — то ей подошел бы Седрик Диггори, добрый и понимающий Седрик, любимец всех без исключения. Диггори жили не то чтобы богато, но их дом был полной чашей, и свекром Луны был бы добряк и гурман мистер Амос, а свекровью — миссис Бетани, настоящая леди, любившая вышивать скатерти и кормить птичек в своем ухоженном садике. В доме семьи Диггори Луне было бы тепло, уютно и интересно, ей было бы с кем поговорить — и отец подруги тоже жил бы рядом…

А подленькую мыслишку о том, что до «Норы» мистеру Лавгуду даже ближе, ну просто рукой подать, Рон беспощадно выкорчевывал — от этой дурацкой надежды было только больнее. Луна не прижилась бы в «Норе», как не прижился бы экзотический цветок на грядке с помидорами. И о собственной квартирке где-нибудь в Четверном переулке мечтать было бесполезно — на аренду требовались деньги, и немалые, а Рон понятия не имел, чем займется уже через пять лет. Станет ликвидатором проклятий, как Билл? Он был уже не маленький и хорошо понимал риски профессии — и не хотел, чтобы Луна плакала, когда однажды Рон не вернется домой. Может, стоило уехать к Чарли, чтобы разводить драконов? Вот только все драконоводы как на подбор были холостыми и рисковыми парнями, привычными к суровым условиям: они ютились в лесной избушке без особых удобств и выбирались в цивилизацию раз в несколько недель…

Живи они в прежние, блестящие времена — и Рон отправился бы в Крестовый поход против сарацинов. Он встал бы на одно колено, прося свою даму благословить его на подвиги, и принял бы из ее рук голубую ленту, чтобы повязать на верное копье. И на щите изобразил бы луну — в честь ее тезки, — и имя прекрасной Луны Лавгуд гремело бы от моря до моря… а потом Рон вернулся бы домой и сложил к ее ногам неисчислимые сокровища, а она не удостоила бы их и взглядом — потому что смотрела бы только на своего рыцаря…

Но сарацины были давно усмирены, а их сокровища — разграблены, и в нынешнем скучном мире сэру Рональду Пламенному было нечего ловить.

С некоторых пор он думал об этом почти каждый день — и нынче, плетясь за Луной на Астрономическую башню, устало гонял мысли по кругу. Смотрел себе под ноги, едва их переставляя, привычно считал бесконечные, одинаковые ступеньки — и думал, думал, думал непривычно много и упорно. Думал — и не находил выхода из западни безденежья. Обречь на это Луну? Нет, ни за что на свете. Уж лучше стать ее тенью, быть рядом, ни на что не претендуя — как и положено порядочному рыцарю в рамках этой самой проклятой куртуазности…

На площадке Луна остановилась и, стоя к нему спиной, запрокинула голову и раскинула руки в стороны, словно пыталась обнять весь мир — или взлететь. Затем обернулась и взглянула на Рона как-то непривычно — лукаво и искоса.

— А помнишь, я рассказывала о богине Морриган?

Рон и в самом деле помнил — он старательно повторял рассказы подруги про себя и даже записывал, чтобы в следующий раз не ударить в грязь лицом… но у нее всегда находилась другая тема, новая история, и ему так и не удавалось блеснуть знаниями.

— Я думаю, что разгадала ее секрет, — заговорщически шепнула Луна, подаваясь вперед, а Рон с тоской подумал, что никогда не найдет нужных слов, чтобы высказать все, что жгло его как огнем, — косноязычный и бесхитростный сэр Рональд, родившийся во времена, ценившие красноречие куда больше удальства.

— И что за секрет? — мрачно спросил он, приваливаясь к стене и засовывая руки в карманы — руки, слишком большие для его тела, с мозолистыми и жесткими ладонями, совсем не подходящими для тонких манипуляций с пером. В последнее время он немного стыдился всего сразу — и рук, и роста, и происхождения…

Луна то ли не заметила ворчливой угрюмости приятеля, то ли не подала виду — иногда Рону казалось, что она и правда видит его совсем другим, не таким, каким он видел себя сам. Кем-то добрее и умнее, жизнерадостнее и надежнее — конечно, не князем сидов, но и не грубым, неотесанным троллем… и то хлеб.

— Все говорят, что анимагами очень сложно стать, — продолжила Луна, медленно и плавно крутясь вокруг своей оси и ведя руками по воздуху, гладя его, будто кошку. — А еще — что нужно быть выдающимся трансфигуратором… С Трансфигурацией у меня не очень, но я долго думала, много читала и, кажется, нашла другой путь. Главное — это желание. Оно должно быть ярким, как звезда, должно лететь в цель подобно стреле. Желание больше жизни, понимаешь? Пан или пропал.

— Желание — это хорошо, — невпопад отозвался Рон и затих, спрятал глаза, злясь на самого себя и на свой длинный язык. Что он понимал в анимагии? Что знал о богине Морриган? Даже желания его — и те были приземленными… Куда, ну вот куда он лезет — со своим свиным рылом да в калашный ряд?

— Закрой глаза, — внезапно попросила Луна, и Рон застыл от неожиданности, а потом крепко зажмурился, одновременно надеясь — и не смея надеяться. Нет, никакого поцелуя не будет, даже в щеку, можно и не мечтать… но все же… Рон тренировался на тыльной стороне руки — просто так, из интереса, и вроде бы получалось… Он на всякий случай облизнул пересохшие губы и крепко сжал кулаки в карманах.

— Готово, открывай!

Голос Луны звучал дальше и был полон живой и искрящейся радости, почти упоения. Рон открыл глаза — и первые пару секунд не мог понять, куда подевалась его дама, буквально только что стоявшая рядом, на расстоянии вытянутой руки… а потом наконец увидел ее — и понял все разом.

Говорили, многоликая богиня Морриган оборачивалась разными зверями в зависимости от нужды — и прежде всего вороном…

— Слезай, — севшим голосом попросил Рон, медленно отлипая от стены и очень стараясь не делать резких движений — он знал, что Луна ему доверяет, но тело может отпрянуть, а нога — оступиться даже от малейшего ветерка. — Давай ко мне. Пожалуйста.

— Не бойся, — светло улыбнулась Луна и переступила по широкому парапету башни легко и непринужденно, даже чуть пританцовывая, а Рон почувствовал, как внутри все окаменело. — Вот увидишь — я сумею взлететь! Мама говорила, нужно слушать интуицию — все важные открытия идут изнутри… И я ведь говорила, помнишь, еще в библиотеке? Я — Луна Лавгуд, будущий ворон. Не переживай, у меня точно получится!

— Ну конечно, получится, — через силу улыбнулся Рон и сделал осторожный шаг вперед, протягивая к ней левую руку — правой он пытался нащупать и вытащить палочку, но пальцы одеревенели и рукоять «Саламандры» предательски цеплялась за карман. — Давай только попробуем пониже, ладно? Хотя бы на первом этаже.

— Пониже будет совсем не то, — покачала головой Луна и привстала на цыпочки, перегибаясь через зубец и с интересом глядя вниз — туда, где на головокружительном расстоянии от них темнела невидная Рону земля. — Пойми: чтобы все сработало, нужен выплеск адреналина. Иначе тело струсит, и я не взлечу.

Ты и так не взлетишь! — хотел закричать Рон. Ты не взлетишь, потому что ты человек, а не птица и не древняя богиня! Ты — человек, и я тоже самый обычный человек, и я не успею подбежать вовремя, а Левиоса не работает на людях — или работает? Мордред бы побрал твою мать с ее сумасшедшими экспериментами и отца с его дурацкими баснями!..

Луна взглянула на него еще раз и широко улыбнулась. Затем отвернулась, глубоко вдохнула и сразу же сделала шаг вперед — вниз! — а Рон все-таки метнулся к парапету, бестолково взмахивая руками и уже зная, что не успеет схватить ее даже за полу мантии…

И действительно не успел.

Он не дотянулся до Луны, а его палочка так и осталась в кармане, и тем не менее подруга не рухнула вниз — вместо этого она парила в воздухе в метре от парапета, счастливо и заливисто смеясь. Со стороны это выглядело по-настоящему волшебно, но Рон не мог отвлечься и полюбоваться всласть — потому что руки Луны так и не стали крыльями.

Она и правда летела, вот только не за счет анимагии. Сама мысль об этом была дикой, но Рону настойчиво мерещилось, что дело именно в нем, в его воле, непонятно как удерживавшей Луну в воздухе… Он наугад взмахнул рукой — и подруга плавно подплыла ближе. Ступила на парапет и, покачавшись на нем туда-сюда, спрыгнула на пол и подбежала к Рону. Кинулась ему на шею, поднявшись на цыпочки, и вовлекла приятеля в странный вальс — легкая, как осенний листок на ветру.

— У меня не получилось, — выдохнула Луна между двумя ударами сердца, — зато получилось у тебя! Как ты это сделал?

— Это не я, — убежденно сказал Рон, а затем все-таки поддался порыву, подхватил ее за талию и поднял в воздух, закружил, совершенно не чувствуя веса подруги. — У тебя случился выброс, так бывает от страха.

Она прекратила смеяться и взглянула на него очень строго — точнее, строго для Луны, потому что на тонких губах продолжала играть улыбка, а серые глаза искрились неподдельной радостью.

— Глупости говоришь, — серьезно сказала она и небольно стукнула Рона в плечо. Он бережно опустил ее на землю, и Луна продолжила с греющей душу уверенностью: — Нет, это точно был ты. Выходит, эта часть теории верна: нужно очень сильное желание!

— Пожалуйста, больше никогда так не делай, — невпопад взмолился Рон. Только сейчас он почувствовал, как сильно за нее испугался: разом закололся свитер на вспотевшей спине, запоздало взмокли ладони, а ноги стали тяжелыми и непослушными.

Луна всерьез задумалась и отвела глаза. Рон молчал — отчасти боялся сбить ее с мысли, а отчасти просто тихо радовался тому, что случилось чудо, непостижимое и невероятное, и теперь они стоят и разговаривают о какой-то ерунде, а вовсе не…

— Ну ладно, — наконец решительно сказала подруга и снова улыбнулась краешком губ. — Обещаю: больше никаких экспериментов на себе.

— Вот и отлично! — обрадовался Рон и украдкой смахнул со лба бисеринки пота. Почему-то от страха он всегда потел и в последнее время очень этого смущался. — Пойдем теперь вниз, а?

— Пойдем, — покладисто согласилась Луна и вдруг взяла его под руку — сама! — Только ты все равно подумай, как так вышло. Это была беспалочковая и невербальная магия, причем заклинание неизвестное… ты же не произносил формулу про себя?

Рон готов был обсуждать что угодно, даже свои несуществующие способности, потому что его наконец накрыло волной сладкого облегчения. Потому он послушно кивал и уточнял, подробно описывал свои ощущения и отвечал на с виду несвязные вопросы — в общем, в кои-то веки дал волю языку, не переживая о том, как будет выглядеть со стороны. За разговором Рон и не заметил, как они очутились у входа в гостиную Когтеврана — и облегчение внезапно сменилось приступом удушающей паники. Кто знает, что Луна учудит дальше? Какой безумный опыт придет ей в голову завтра — или уже сегодня вечером, когда Рона рядом не будет?

— А ты… — он замялся, не зная, что делать дальше. Ну вот что тут скажешь: идем к нам в гостиную, я уложу тебя спать на диванчике у камина? А может, девочки потеснятся? В конце концов, Панси приходится Луне кузиной… — Послушай, я…

Подруга склонила голову к плечу и пару секунд пристально смотрела ему куда-то между глаз, а потом просияла и мелко закивала.

— Ну что ты, не переживай! Я же обещала: больше никаких экспериментов! — и добавила с хитрым прищуром: — На себе.

— Ай, да на мне можешь экспериментировать вволю, хоть каждый день, — отмахнулся Рон. Он и правда готов был стать лабораторной крысой — лишь бы сегодняшний ужас больше никогда не повторялся. — Я того… выносливый. Правда, ты все равно ничего не добьешься — говорю же, на башне это был не я.

— И не я тоже, — фыркнула Луна. — И уж точно не мозгошмыги, они были слишком заняты.

Она помолчала, глядя куда-то в сторону, где переливалось радужными цветами узкое витражное окно. Рон замер, уже зная эту привычку — Луна сосредотачивалась, чтобы как можно лучше и точнее донести до собеседника нужную мысль. В такие моменты подруга отказывалась от своего привычного стиля и становилась совсем другой — но Рону нравились все ее стороны, все до единой.

— Ты боишься в это поверить, но это правда был ты, — медленно и веско промолвила Луна, снова ловя его взгляд. — Ты думаешь, что знаешь о себе все — но откуда взялась эта уверенность? Мы были на башне вдвоем, и я точно не колдовала. Будь на твоем месте кто угодно другой, и ты не стал бы сомневаться, так в чем же дело?

— Из меня вышел плохой волшебник, — сквозь зубы признался Рон, сжимая кулаки и пряча глаза в пол.

Они редко говорили об оценках, Луне такие мелочи были не интересны, и Рон этому втайне радовался: раньше его не волновала успеваемость, но в последнее время изменилось и это. В последнее время изменилось вообще все.

Вслух он продолжил, быстро и горячо, желая закрыть эту тему как можно скорее:

— Я перебиваюсь с двоек на тройки, понимаешь? А если поставят четверку — устраиваю праздник с плюй-камнями и сливочным пивом. Единственная радость, что повезло с палочкой — она словно колдует за меня…

Он поймал себя на том, что гладит рукоять «Саламандры» кончиками пальцев. На башне Рон так и не успел вытащить палочку — более того, на долгий миг он напрочь забыл о ее существовании…

— А спорим, «Саламандра» тебе больше не нужна? — Луна неожиданно протянула ему руку и с вызовом задрала подбородок. — Ну же, спорим?

Рон закатил глаза, подумал немного, но затем все-таки коснулся тонкой и холодной ладони — очень осторожно, словно хрустальной.

— И на что спор? — подозрительно уточнил он, и Луна пожала плечами — слишком быстро, чтобы ее равнодушие было правдой.

— Если я права и отныне ты можешь колдовать без палочки, то ты больше никогда не станешь себя обзывать.

— И вовсе я себя не обзываю! — возмутился Рон, и Луна удрученно покачала головой.

— Обзываешь, конечно, — вздохнула она так тяжело, словно ее это ранило. — Только в мыслях, чтобы другие не слышали. Не отрицай, я же вижу… Так что это мое условие, ты согласен?

— Ну ладно. А если окажусь прав я, то ты… — Рон начал было говорить, но тут же прикусил язык — то, чего по-настоящему хотелось, нельзя было просить даже в рамках пари, тем более при гарантированном выигрыше. Воздушная фея и каменный тролль — это была бы всем парам пара, пол-Хога сдохло бы со смеху…

Потому вслух Рон сказал:

— Ну а если прав я, то ты больше никогда не станешь ставить на себе опыты.

— Я и так не стану, — Луна неуловимо улыбнулась и качнулась на носках туфель. — Проси что-нибудь другое.

Она подняла брови и заглянула ему в глаза, словно намекая, но Рон, хоть и помялся пару минут, так и не придумал ничего толковее, и Луна разочарованно вздохнула и отвела взгляд.

— Если пари выиграешь ты, я приглашу тебя на все каникулы, — подумав, предложила она. — Пойдет?

— А то! — Рон так обрадовался, что даже руки потер. — А проверять как будем?

— Я положусь на твое честное слово, — серьезно сказала Луна, прежде чем скрыться за дверью с гербом Когтеврана. — Уверена: ты сам мне все расскажешь, когда наконец поверишь в себя.

* * *

Когда дверь приоткрылась, словно от порыва ветра, но в проходе так никто и не показался, Панси поняла: таинственный гость тоже додумался до дезиллюминационного. Она порадовалась тому, что встала спиной к стене и заранее достала палочку, — любой шорох мог выдать ее с головой. Невербальные заклинания, помимо Люмоса и Акцио, у Панси получались через раз, и сперва ей показалось, что произошла осечка, но дверь так и не закрылась — петрификус достиг цели.

Теперь следовало сменить позицию, и Панси мягко сдвинулась влево. На полушаге ноги внезапно подкосились, и она осела на пол, больно ударившись коленями, — кто-то другой коварно расстрелял Комнату веером ватноножных. Панси невербально сняла заклинание и возвела хлипенький щит, но подниматься на ноги не стала — вместо этого сосредоточилась на обманчиво безобидной тишине и пустоте впереди. Сражаться с невидимым противником было жутко и неудобно — мозг верил мирной картинке и то и дело норовил отвлечься на посторонние мысли.

Наконец Панси послышался шорох слева, и она навела палочку на подозрительный угол, но атаковать не успела — нечто ощутимо толкнуло ее в солнечное сплетение, и Комната раздвоилась и поплыла перед глазами. Панси только и сумела, что крепче стиснуть палочку — будто это могло помочь! — а затем провалилась куда-то вглубь себя, в теплую и уютную тьму…

Пробуждение далось ей большим трудом — Панси долго пыталась взять в толк, где верх и где низ, потому что перед глазами почему-то оказались не пол и не стены, а потолок-купол. Вдалеке звучали голоса: звонкое, недовольное сопрано Лаванды и хлесткие отповеди Драко, похожие на удар кнутом, — а затылку было неожиданно мягко, так мягко, как не бывает, если оставаться на каменных плитах. Она перекатила голову влево и наткнулась взглядом на подбородок Гарри в вышине — друг молчал, внимательно слушая перепалку Малфоя и Браун, и по его лицу бродили тени от свечей, делая Гарри странно взрослым и незнакомым.

Плед, растерянно подумала Панси. Трансфигурированный плед под спиной — явно дело рук Драко, чтобы друзья не сидели на холодном полу. Плед, а на пледе — Гарри, а у Гарри на коленях…

Надо было срочно встать или хотя бы показать, что она пришла в себя, но вместо этого Панси снова закрыла глаза. Ей не хотелось оправдываться и просить прощения за обман. Лежать на чужих коленях было куда приятнее — особенно если забыть о том, что так любили проводить время парочки… Альтернатива пришла на ум сама: Панси пала в битве, и теперь ее лечат. При такой постановке вопроса неловкость исчезала без следа.

— …самое главное! — ворвался в сознание голос Лаванды, и Панси наконец прислушалась к перепалке. — Нормальные люди начинают именно с этого! Так и так, дорогая подруга, я собираюсь в Тайную комнату не потому, что шило в одном месте, а потому, что грядет гражданская война, и я увяз по самую маковку!

— И зачем дорогой подруге это знать? — парировал Драко. Панси по-прежнему их не видела, но голоса доносились справа, от двери. Она могла поклясться, что Малфой стоит с прямой спиной, высоко поднятым подбородком и скрещенными на груди руками, а Лаванда пышет гневом, и ее волосы окончательно выбились из хвоста. — Будто мало мне Гарри и Панси — не хватало еще тебя втянуть… Впрочем, зря старался: ты прекрасно втянулась сама. Повторяю вопрос: Браун, ну вот что ты забыла в Тайной комнате?

— Не знала, что это частная вечеринка, — сладким голосом протянула Лаванда. — Малфой, если ты не заметил, мы здесь оба за компанию, чтобы змееустам было не так скучно. Меня позвала с собой Панси, и я согласилась, так в чем проблема? Следовало получить твое разрешение?

— А что, могла бы и получить, — сквозь зубы процедил Драко, и Панси вдруг поняла, что он страшно злится. — Я бы отказал — и сейчас сидел бы в библиотеке, как и собирался. И экспедиция в Тайную была бы организована как подобает, не то что ваша попытка самоубийства!

— Ну так и сидел бы спокойно, — фыркнула Венди. — Разве тебя звали на помощь?

К удивлению Панси Драко промолчал — зато Лаванда ожидала подобной реакции, потому что продолжила с непонятной ноткой в голосе:

— Снова за старое, да? Везде одни опасности, и без Драко Малфоя не обойтись: то прекрасные принцы, то смелые подвиги… И как я только выжила без твоего пригляда?

— Сам поражаюсь, — проворчал Драко, и Панси воочию представила, как он смущенно потирает висок. — За тобой нужен глаз да глаз — то всякие проходимцы толпами, то другие глупости. Хоть бери и обвешивай колокольчиками, чтобы слышать беду издалека… Поттер, не зевай: спящая красавица давно очнулась. Она слишком тихо дышит.

— Знаю, — негромко ответил Гарри, и Панси навострила уши, не спеша открывать глаза. Малфой не стал вмешиваться в разговор друзей — он выплеснул еще не все запасы яда. Браун тоже не спешила сдаваться, и их спор закипел с новой силой, но Панси не стала снова к нему прислушиваться. — Не обращай внимания — ты же знаешь, какой он бывает, когда нервничает… Ему еще и от Венди досталось — Браун врезала риктусемпрой, причем с перепугу пробила мудреный щит, и теперь могучий боевой маг Малфой бесится. Так-то Драко сам чуть в обморок не рухнул, когда понял, что вырубил именно тебя. Он и эннервейт наложил, и коленки подлечил, и плед трансфигурировал, и водички наколдовал — правда, ее я выпил сам, пока ждал твоего пробуждения. Ты же не против?

— Ни капли, — улыбнулась Панси.

— И как, вы нашли крестраж? — продолжил Гарри тем же тихим, умиротворенным тоном — словно они были не в Тайной Комнате, а на Гриммо 12, где за окном падал снег, жарко пылал камин и было так хорошо сидеть рядом, бок о бок…

— Я не уверена, — так же тихо отозвалась Панси. — Думала вынести все, что выйдет, и разобраться уже наверху, с привлечением взрослых.

— Поликсена нас убьет, — хмыкнул Гарри и зашевелился, отчего Панси неожиданно остро ощутила, что по-прежнему лежит у него на коленях. Она открыла глаза и начала приподниматься, но друг положил ладонь ей на лоб и осторожно надавил. Панси не стала сопротивляться и опустила голову обратно — с неизвестным противником мальчишки не церемонились, и после ступефая в полную силу не хотелось снова подниматься на ноги. — Отдохни, у Малфоя тяжелая рука… знаешь, я ведь чуть его не убил, когда увидел тебя на полу… Так что ты отдыхай, а пока отдыхаешь, запоминай: в Тайной вы не были, мы с Драко сунулись туда одни.

— Очень благородно, — покивала Панси, нарочно глядя в потолок — смотреть на Гарри снизу вверх почему-то было неловко. — Вот только тетя расколет нас в два счета… Впрочем, какая разница? Мы проверили схрон, недоступный взрослым, — и я считаю, нас должны благодарить, а не отчитывать.

Гарри вздохнул и все-таки убрал ладонь с ее лба, напоследок случайно, невесомо проведя по волосам.

— Я понимаю, почему ты так поступила, — тяжело сказал он, и Панси приятно удивилась — она ожидала конфликта, как у Драко и Лаванды. Внутри разлилось приятное тепло: было очень хорошо никому и ничего не доказывать.

Гарри помолчал и сменил тему, спросил деловито:

— Какие предметы выносим?

— Гранат, блюдо, кубок, — подумав, перечислила Панси. — В общем, все, что на столе.

Друг не ответил, и она все-таки скосила на него глаза. Гарри смотрел в сторону, на сундук, с таким напряженным вниманием, словно в нем притаилось Чудовище Слизерина.

— А там что? — глухо спросил он, и Панси нахмурилась.

— Галлеоны разных лет чеканки. Думаешь, надо захватить и их тоже?

Гарри пожал плечами и наконец с заметным усилием оторвал взгляд от сундука.

— Вынесем все, что сможем, — резюмировал он. — Не хочу возвращаться, мне тут не понравилось. Я… мне кажется, я что-то помню, только очень смутно: будто бы шел сюда и был полон предвкушения, но потом произошла накладка в планах, и я очень расстроился и еще долго зализывал раны… то есть, не я, а…

— Ты — не он, — мягко напомнила Панси. Она подозревала, что придется напоминать об этом Гарри всю жизнь, но вопреки ожиданиям, эта необходимость ее не тяготила. — И что же так расстроило Тома?

— Не помню, — поколебавшись, пожал плечами Гарри. — Все как в тумане. Будто смотришь на калейдоскоп в каплях воды — цепляешься краем глаза то за одно, то за другое, и при этом все смазанное, зыбкое… А чаще и не видишь толком, просто чувствуешь… Тому очень нравилась Тайная, она манила обещанием власти — ну а реальность больно дала по носу. Так ему и надо, я считаю.

— Я думала, мне будет здесь хорошо, — помолчав, поделилась Панси. — Но я никак не могу избавиться от тревоги. Словно кто-то смотрит мне в затылок и уже наводит палочку.

Гарри красноречиво оглянулся через плечо на барельеф Салазара, и Панси поморщилась.

— Все-таки ваш предок — странный тип, — проворчал друг, снова поворачиваясь к ней. — Эта его улыбочка… Начинаю понимать Годрика — Драко даже в худшие дни не бывает таким вредным.

Панси улыбнулась и все-таки села. Гарри помедлил пару мгновений, а затем поднялся с пола и протянул ей ладонь, помогая встать на ноги.

— Ну что, пакуем добычу и идем наверх? — нарочито бодро спросила она, забирая у друга руку. Несмотря на то, что Панси не раскаивалась, за обман накануне по-прежнему было стыдно. — А потом весь день будем отдыхать, мы заслужили: сперва долгий обед, за ним прогулка, а вечером можем обсудить впечатления…

Гарри молчал, и она перевела на него взгляд. Друг выглядел встревоженным, и Панси снова нахмурилась, наколдовала Темпус и долгих пару секунд не могла поверить своим глазам: неведомым образом экспедиция затянулась за полдень. Стало понятно, почему мальчишки спохватились — она рассчитывала вернуться намного раньше.

— Больше я в подземелья ни ногой, — вздохнув, резюмировала Панси. — Слизеринские не в счет — там все совсем иначе…

— И в чем разница? — заинтересовался Гарри.

— Там уютно, — с щемящей ностальгией протянула Панси. — Тихо и спокойно, и никто не бьется подушками посреди гостиной. Еще есть панорамное окно, оно выходит прямо в Черное озеро, и можно наблюдать за рыбками и тритонами. Иногда заглядывает Кальмар, но это редкость, обычно он держится на глубине…

— Здорово, — неискренне отозвался Гарри, отводя глаза, и Панси улыбнулась.

— Мы с Драко ни о чем не жалеем, — напомнила она. — Честное слизеринское.

Какой бы неуютной ни была Тайная, после нее в тоннеле оказалось неожиданно темно, сыро и неприятно. Панси запнулась на пороге, и Гарри обошел ее сбоку и ступил в тоннель первым. Повернулся обратно, на ходу зажигая люмос и протягивая ей руку. Панси немедленно пожалела, что Гонты не удосужились повесить зачарованные факелы и здесь: свет люмоса делал темноту вокруг еще более густой и неприветливой.

— Панс, ты идешь или остаешься?

Она машинально кивнула, приняла ладонь Гарри и все-таки шагнула через порог.

— Давайте дойдем по тоннелю до конца, — предложил Малфой, когда Тайная закрылась за ним и Лавандой. — Ну же, соглашайтесь: мне нужна моральная компенсация за ущерб. Меня коварно лишили подвига!

— А если там лабиринт? — устало спросила Панси. Она собиралась забрать у Гарри ладонь, но передумала: пол был неровным, а свет — тусклым, а так можно было не бояться оступиться. — Ладно, Мордред с тобой, пойдем. Но только до первой развилки — на ней сразу поворачиваем обратно.

Драко просиял ярче люмоса, круто развернулся на пятках и рванул вперед. Лаванда поспешила за ним, а Панси и Гарри замкнули процессию. Долго идти не пришлось — уже через пару минут Драко остановился как вкопанный, а Лаванда пискнула, врезавшись в его спину.

— Развилка, да? — с притворным сочувствием предположила Панси и не глядя повернула назад. — Ну что, я предупреждала. Теперь идем обратно.

Ответа не последовало, и она удивленно обернулась через плечо: Драко присел на корточки и пристально рассматривал что-то у своих ног. Стоявшая рядом с ним Лаванда напряженно всматривалась в темноту тоннеля впереди — между прочим, прямого тоннеля без малейшего намека на развилку.

Панси подошла ближе и тоже пригляделась. На полу лежала груда сваленных вместе сетей — желтовато-белых, почти прозрачных, с большими ромбическими ячейками, похожими на соты гигантских пчел. Панси всматривалась в эти сети, крутя их в голове и так, и эдак, но никак не могла понять их предназначение. Ну не рыбу же ловить — здесь, в глухом подземелье?

— Что это? — напряженным тоном спросил Гарри из-за ее плеча, и Драко коснулся сетей кончиками пальцев. Едва дотронувшись, он отдернул руку, как от огня, подумал пару секунд и поднял на друзей глаза.

— В это трудно поверить, но перед нами змеиная шкура, — медленно и тихо сказал он.

— Не может быть, — покачала головой Панси. Она подошла еще ближе, наклонилась и тоже поворошила странную находку, отозвавшуюся неприятным сухим шелестом — не то листья в ноябре, не то гадючья трещотка на грани слышимости… Внезапно в мозгу что-то щелкнуло, и сети перестали быть сетями, а стали тем, чем и были на самом деле — шкурой исполинской змеи, сброшенной неведомо когда. Панси отшатнулась, сделала неловкий шаг назад и наткнулась прямо на Гарри, а друг приобнял ее за плечи, удерживая на ногах. Она взглянула на Драко и увидела, что Малфой, задумчиво прищурившись, глядит куда-то в потолок — наверняка вспоминает бестиарии, а там…

Они догадались одновременно.

— Король змей, — прошептала Панси, и Драко кивнул, вставая с корточек и зачем-то отряхивая колени. На зависть друзьям выглядел Малфой совершенно невозмутимым.

— Василиск, — сухо подтвердил он. — Точь-в-точь как на том гобелене.

Битва вышитых зверей встала перед глазами Панси так ярко, словно она снова стояла в Тайной. Схватка льва и исполинского змея, и подпись на латыни внизу… что-то о траве. Высокая трава — за ней так легко пропустить неслышную и стремительную опасность…

— Берегись змеи в траве, — непослушными губами промолвила она и вздрогнула — ей почудился далекий шорох. — Так Чудовище все-таки существует…

— Я бы очень хотел возразить, но не могу, — кисло отозвался Драко, кивая на змеиную шкуру. Он как-то незаметно обогнул молчавшую и хлопавшую глазами Лаванду, оттеснил ее влево, а сам встал справа и достал палочку наизготовку. Панси отстранилась от Гарри, обернулась к нему и увидела, что друг тоже не стал медлить — палочка в его руке была нацелена на тоннель, откуда они пришли. — Итак, моя жажда подвигов официально удовлетворена. Идем на выход и больше никуда не сворачиваем.

Когда они проходили мимо двери в Тайную комнату, Панси поежилась — снова припомнила гобелен. Что это все-таки было — насмешка над врагом, чтобы Годрик догадался о подарочке перед самой гибелью, или подсказка другу, от которой Салазар не сумел удержаться даже после размолвки?

— Как же он это провернул? — вслух подумала она, и шедший позади Драко сказал:

— Для тысячи лет шкура слишком свежая. Ставлю на то, что змей был жив еще в этом веке. Видимо, Лорд и вправду добрался до Тайной и разбудил василиска, а потом как-то… усыпил, что ли?

— У него ничего не вышло, — отозвался Гарри, шедший справа от Панси, и она бросила на него встревоженный взгляд: голос у друга был странный, глухой и монотонный, словно он спал наяву. Панси поколебалась и снова взяла его за руку. Ладонь Гарри была безвольной и холодной, но через несколько долгих секунд пальцы все-таки сжались — крепко, почти до боли, словно Гарри уносило стремительным потоком, а он изо всех сил пытался удержаться у берега. — Теперь я понимаю: Том полагал, что станет повелевать василиском, но тот не слушался. Потому он так и расстроился: рассчитывал применить наследство предка, а стал просто очередным хранителем…

— Точно!

Панси остановилась на полушаге: внезапно все, совершенно все, связанное с Тайной Комнатой, обрело смысл. Она почувствовала себя так, как, должно быть, чувствовали себя первооткрыватели прошлого: Колумб, наконец достигший странных берегов, или Гамп, открывший законы трансфигурации…

— Годрик почуял ловушку и не стал искать тайник Салазара, — быстро, почти захлебываясь словами, принялась объяснять она замершим вокруг друзьям. — Зато его нашли Гонты, прямые потомки Слизерина. Нашли — и поняли, что в наследство им достался… что там есть у магглов? Танк? Нет, нужно что-то опаснее…

— Ядерная боеголовка, — с полуусмешкой предложил Гарри, и Панси благодарно кивнула.

— Да, именно так! Уничтожить василиска сами они не сумели, подчинить его тоже не вышло, а делиться тайной с другими магами Гонты побоялись — мало ли, вдруг кому-то повезло бы больше? Это был пат. Страшное оружие, которым нельзя воспользоваться — но и бросить его, забыть навсегда тоже страшно… а еще обидно — вот же она, власть, только руку протяни…

— Он давным-давно должен был сдохнуть, — ожесточенно отрубил Драко. Лицо друга было искажено неподдельным страданием. — По всем законам физики и логики василиск должен быть мертв! Да что это за место такое, что я постоянно остаюсь в дураках?!

Панси задумалась, и новый кусочек мозаики тут же блеснул красочным бочком и встал на место удивительно легко.

— Чары Стазиса, — тихо и уверенно сказала она и добавила: — Это заклинание, способное оставить все так, как было в момент наложения. Обычно под ним оставляют предметы или места — например, нашу виллу… Я никогда не слышала, чтобы Стазис был на живом существе, но почему бы и нет? Потому-то гранат и остался цел — все это время Гонты подновляли заклинание! Он как канарейка в шахте — наглядное доказательство действия заклинания.

— А последним его подновил Том, — подытожил Гарри. — Вот только… разве мы смогли бы войти в Тайную, если бы Стазис действовал?

— Нет, — покачала головой Панси — и осеклась, только сейчас осознав, что это значит. — Последнее подновление было слишком давно, и Стазис спал… он всегда выдыхается. Но гранат не засох — значит, заклинание было активно еще совсем недавно… И василиск может пробудиться в любой момент.

— А вот теперь точно идем на выход, — скомандовала молчавшая все это время Лаванда. Она забрала ладонь у Драко — Панси только сейчас заметила, что они тоже непонятно когда взялись за руки, — обогнула всю компанию и стремительно зашагала вперед.

* * *

Сперва Альбус даже не понял, что случилось.

Слишком расслабился: сидел себе в удобном кресле у камина, пил остывший чай с конфетками вместо обеда и листал новую монографию по трансфигурации, то и дело поправляя съезжавшие на кончик носа очки… И когда в дальнем углу закрутилась и тихонько зажжужжала маленькая юла на подставке, Альбус не заметил сигнал. Понадобился клекот разбуженного феникса, чтобы Дамблдор наконец обратил на него внимание — но даже тогда он постыдно долго вспоминал, о чем предупреждает сигнальное заклинание, наложенное пятьдесят лет назад и молчавшее все эти годы⁽¹⁾.

Еще дольше Альбус искал Карту в недрах стола — ту самую, принадлежавшую директорам Хогвартса и экспроприированную пройдохой Найджелусом Блэком при выходе на пенсию⁽²⁾. Альбус до сих пор помнил, как Сириус принес ее в день выпуска. «Мне она больше без надобности, — пожал плечами мальчик, даже не думая скрывать, что тайком пользовался Картой все годы учебы. — Хогу хогово, я так считаю. Все на благо альма-матер, профессор».

Альбус редко пользовался артефактом — он ценил чужую приватность, к тому же, действительно интересные места вроде личных покоев профессуры на нем не отображались, — а теперь жалел, что не оставил его на самом видном месте. Карта никак не попадалась под руку, и Альбус рылся в столе, с отчаянием считая утекавшие секунды. Незаметно для него в ящиках скопились горы всякого добра: старые курсовые работы учеников, насмешливые открытки Помоны, подарки от коллектива и просто приятные мелочи вроде красивого листочка или ракушки с затейливым узором…

Зато когда Карта наконец была разостлана на столе, его опасения подтвердились даже слишком быстро. Женская уборная на втором этаже пустовала — но затем в ней один за другим возникли имена, начертанные безликим, чрезмерно ровным и красивым почерком. «Драко Малфой», «Персефона Паркинсон» и, вот уж неожиданность, «Лаванда Браун»…

Альбус прикрыл глаза дрожащей рукой. На этом следовало закончить. Свернуть Карту — пока не поздно, пока еще можно было притвориться, что ничего не изменилось… но он не мог себе этого позволить. Альбус ждал — и когда снова открыл глаза и нехотя взглянул на пергамент, то ни капли не удивился увиденному.

Четвертым именем было «Гарри Поттер».

Альбус бережно свернул Карту и отложил ее на край стола. Зачем-то открыл ящик и снова его закрыл. Встал из кресла и тут же сел обратно. Вопреки привычке мысли роились, как вспугнутые пчелы, без плана и цели. Тайная Комната снова открыта — а ведь доступна она только змееустам… Вот и встала на место строка, которую прежде Альбус никак не мог применить к Гарри Поттеру: «и сладок змея яд»...

Мальчик очень рано начал — куда раньше Тома, добравшегося до наследства Слизерина только на старших курсах. По всему выходило, что Третий Волк, погибель Альбуса Дамблдора, был зубастее предшественников… Видимо, не следует выдвигать кандидатуру Сириуса, каким бы элегантным ни был этот ход, — не хватало своими руками преподнести Гарри власть на золотом блюде. Кстати, как в его компанию затесалась Лаванда Браун?..

И что теперь делать?

У этого нежданного и нежеланного открытия было столько последствий, что кружилась голова и щемило сердце. Нужно было все записать и хорошенько осмыслить. Альбус потянулся к письменному прибору, но тут же посадил на лист бумаги жирную кляксу и отложил перо, сгорбился в кресле. Он хотел неопровержимых доказательств своей правоты — и теперь получил их с лихвой. В прошлый раз его подозрения были основаны на характере, таланте и поразительном сходстве биографий — но по сути они оставались домыслами, в отличие от нынешнего положения дел. Чего еще ждать — пока Гарри создаст эскиз собственной Метки? Пока начнет вербовать однокашников, как это делали Геллерт и Том — если еще не начал, чему свидетельством сопровождавшая его свита?

Альбус тяжело сглотнул — в горле стоял комок. Он ведь жалел, что не положил конец Второму Волку намного раньше, когда еще мог с ним совладать — и вот судьба дает новый шанс… Жизнь одного человека всегда важнее жизней сотен и тем более тысяч — даже если этот человек еще совсем ребенок… Нужно было связаться с Аластором, организовать срочную встречу и покаяться в преступном промедлении, но друг давно не выходил на связь. Альбус каждый день проверял тайный канал связи и начинал беспокоиться — у Грюма и раньше случались приступы затворничества, но никогда прежде они не затягивались так надолго.

Мог ли Третий Волк или те, кто стоял за его спиной, опередить охотника и поменяться с ним местами?

Нет, Гарри не мог, возразил себе Альбус, стискивая подлокотники кресла с такой силой, что заныли суставы пальцев. Никак не мог, ему ведь всего двенадцать. Помилуй Мерлин, двенадцать! Разве можно воевать с детьми? Даже зная, какие беды мальчик принесет миру, когда возмужает — если возмужает, — разве можно выносить ему приговор заранее?

И не просто кому-то, а Гарри Поттеру — ребенку, которому магическая Британия обязана по сей день? Сыну Джеймса и Лили — таких молодых и таких талантливых, павших как едва расцветшие цветы под взмахом косы? Крестнику другого мальчика, отчаянного и верного, без раздумий возвратившего достояние Школы на положенное место — потому что этот мальчик истово верил в справедливость?

Трижды Альбус Дамблдор ошибался, трижды позволял милосердию взять верх — и только один раз из этих трех милосердие действительно оправдало себя… Он закрыл лицо руками, чувствуя, как трепещет вспугнутое сердце, словно птица в силке. Окончить жизненный путь презренным детоубийцей — разве этого Альбус хотел? Разве о таком наследии он мечтал?

Впрочем, разве его желания и мечты могут быть важнее общего блага?

Следовало взять себя в руки и привести в порядок дела: выбрать преемников на многочисленные посты, определиться с кандидатом на выборах (Кингсли или Кристофер?) и все-таки встретиться со старым другом. Заглянуть в единственный жестокий глаз, который Альбус помнил совсем другим, полным лихого удальства и веры в лучшее, в ту самую неуловимую справедливость. Вытерпеть циничную полуусмешку злых губ и попросить об услуге, которую Аластор так щедро предложил в их последнюю встречу…

Мальчики вырастают слишком быстро, а новой гражданской войны магическая Британия не вынесет — особенно войны, развязанной очередным полукровкой. «Одной породы с тобой будут они», так сказала проклятая Даниэла на заре века и оказалась права. Сколько еще потрясений нужно, чтобы чистокровные волшебники сделали выводы — неправильные и опасные, но с виду такие логичные? И что они предпримут, до каких мерзостей опустятся, чтобы в будущем не дать полукровкам и магглокровным магам ни единого шанса подняться с колен?

Геллерт должен был разорвать Альбусу сердце, Том — душу, а Гарри — приблизить конец его долгой жизни, но нынче сердце Альбуса болело точно так же, как в первый раз, а душа рвалась на части точно так же, как во второй. За что ему выпало страшное наказание: вскармливать кровожадных волчат собственными руками, неизбежно привязываясь к ним в процессе, к таким смешным и длиннолапым, — даже к Тому, уж на что тот был ершистым и непокорным?

Если бы речь шла только о нем самом, Альбус сдался бы без раздумий. Сам шагнул бы с башни, сам утопился бы в Черном озере — лишь бы этой жертвы хватило, чтобы утолить жажду крови… но как показал опыт, его Волкам всегда было мало. Добрый пастырь не оставляет овец на растерзание зверю — и разве может оставить британских волшебников Альбус Дамблдор?

Примечания:

PayPal, чтобы скрасить мои суровые будни: ossaya.art@gmail.com

Карта для тех же целей: 2200700436248404

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

1) Мне не заходит тема с сигналками на все случаи жизни. Потому у меня сигналки — редкая и сложная штука, плюс сигнал привязан к предмету, а не к человеку. Так что Панси, тоже открывавшей Тайную, банально повезло, а Гарри — нет.

Вернуться к тексту

2) Я не сомневаюсь в таланте Мародеров (в конце концов, они стали анимагами еще в школе) и нисколько его не умаляю, но конкретно Карта всегда цепляла меня своей крайней имбовостью.

Вернуться к тексту

Примечания:

Напоминаю, что происходит ))

Четверка друзей побывала в Тайной комнате, Луна поставила рискованный эксперимент, а Северус вернулся в Хог после первого сеанса с мастером-обливиатором. Разговор Севера и Поликсены произошел ночью с пятницы на субботу; ужин у Ренара — субботним вечером; а поход в Тайную — утром и днем воскресенья. Сейчас идет вечер воскресенья.

Дисклеймер: в мире Гарри Поттера волшебники становятся совершеннолетними в 17 лет (канонный факт). В воспоминании Северуса ему самому, а также Эвану Розье и Барти Краучу уже исполнилось 17 и они являются совершеннолетними. Они также старше универсального возраста согласия на сайте (16 лет), потому метку Underage не ставлю.

Рон смотрел на свечу.

Свеча стояла на полу в простом бронзовом подсвечнике. Она бросала бесовские тени на темные стены ниши и от этого сумерки вокруг только сильнее сгущались, плавно перетекая в ночь, — до отбоя оставалась всего четверть часа. Свеча была толстой и длинной, с потеками воска — те походили на перевернутую корону, оплавленную драконьим пламенем. И горела она ровным и уютным желтовато-оранжевым светом — прямо скажем, издевательски ровным… Рон прищурился, а затем широко открыл глаза, посылая мысленный приказ в ее сторону, но пламя даже не подумало шелохнуться.

Он вздохнул и отвернулся. Нарочито небрежно пожал плечами и поднял подбородок повыше — хоть и был в коридоре один. Ну вот, что и требовалось доказать — тушить свечи взглядом Рон не умеет. Точно так же, как не умеет летать без метлы, ходить сквозь стены и превращать камни в золото — этот навык он опробовал самым первым.

Рон не стал бы даже пытаться, если бы не дурацкое пари. Луна так просила, так настаивала, так верила в его таинственные таланты, что он сдался и битый вечер ставил над собой опыты — все как один провальные.

Хорошо хоть хватило мозгов уйти из гостиной. После долгих поисков по-настоящему укромный уголок сыскался в дальнем коридоре возле потрепанного гобелена с русалкой и затянутого паутиной окна, за которым было уже совсем темно. Русалка мужественно плескалась среди каменных глыб фьорда и ежилась от холода — судя по тяжелым тучам и стаям буревестников, погода стояла так себе. Тем не менее даже она пару раз покосилась на Рона, но быстро потеряла интерес — поняла, что зрелищ не предвидится.

Рон представил, как пошло бы дело, останься он среди людей, и скривился. Близнецы наверняка подняли бы его на смех — даже то, что теперь он стал рыцарем Годрика, равным среди равных, не повлияло на отношение Фреда и Джорджа к младшему брату. Малфой вскинул бы брови, с обидной жалостью глядя на потуги сокурсника, и даже молчаливый Лонгботтом оторвался бы от умных книжек и покачал бы головой: на факультете, как говорится, не без придурка…

Он резко втянул в себя воздух, зажмурился и шумно выдохнул, до боли сжимая кулаки и смиряя в груди то горячее и злое, что рвалось наружу — доказать, что Рон Уизли может еще и не то, что его рано списывать со счетов…

Когда он наконец открыл слезившиеся глаза — и вовсе он не плакал, у него просто аллергия на пыль! — то первым делом принялся их протирать. Все двоилось, и темень успела невесть когда накрыть коридор. Рон стукнул кулаком по каменной стене — от этого ничуть не полегчало, только пальцы заныли, — и вдруг замер как вкопанный. Обернулся к свече, присмотрелся и снова протер глаза.

Свеча больше не горела.

Рон почесал нос, подумал и снова зажег ее безотказной «Саламандрой». Спрятал палочку в карман, сосредоточился и махнул рукой. Свеча мигнула, словно в тяжелых раздумьях, а затем вдруг полыхнула ярким пламенем — и не жалкой искоркой, а настоящим огненным факелом, взвившимся до самого потолка. Рон отшатнулся, упал на задницу и, суча ногами, отполз к противоположной стене. Пламя сожрало воск и фитиль в два счета и за неимением подпитки исчезло, словно его и не было. Рон медленно встал и осторожно, едва ли не на цыпочках, подошел к нише. На полу и на потолке виднелись одинаковые круги копоти.

Галлюцинации, мелькнула тоскливая мысль. Неужели теперь настал его черед?

На редких семейных праздниках, где собирались все Уизли без исключения, поговаривали — тем самым громким шепотом, который любят использовать подвыпившие взрослые, — что брат папы, дядя Терциус, тоже видел всякое. Сначала с ним начали здороваться садовые гномы, затем куры якобы превратились в фениксов, а под конец дядя ушел из семьи и сделал себе времянку среди каменных кругов — так ему посоветовали маленькие синие водяные. Там он и умер — вроде бы умер, потому что тела так и не нашли. Когда Рон подрос настолько, чтобы понимать подоплеку, то решил, что все дело в огневиски — на праздниках также говорили, что дядя Терциус пил наравне со своими знакомцами водяными.

Однако что если все ошибались? Что если помешательство было наследственным? Рон поежился и присел на корточки возле пятна копоти, с нажимом провел по нему пальцем, оставляя длинный смазанный след, похожий на хвост черной кометы. Пятно выглядело и ощущалось как настоящее — но дядя Терциус тоже клялся, что его видения реальны, и злился, когда ему не верили!

Рон представил, как на уроках начинает ловить маленьких синих водяных — или что будет у него, пикси в квиддичной форме? — и до крови прикусил губу. Когда он думал о будущем, то было серым и унылым, но обыденным, а не полным безумных красок. Рон не желал ни окапываться в лесу, ни клеить коробочки в закрытом крыле Мунго — а значит, о случившемся следовало помалкивать. И больше никогда — точно никогда, совсем-совсем никогда! — не пробовать колдовать без палочки. Кто знает, вдруг дядя Терциус тоже экспериментировал, и как раз эти попытки и свели его с ума?

* * *

Северус подкинул дров в камин и пару минут стоял рядом, облокотившись на каминную полку и пристально глядя во взметнувшееся пламя, но оно так и не полыхнуло зеленым. Ничего удивительного, вечер воскресенья — время для семьи: для долгого ужина с двумя блюдами и десертом, для разговоров о событиях прошедшей недели и планах на следующую, а потом и для традиционных развлечений в кругу близких. В такие вечера магглы смотрят вместе телевизор или играют в настольные игры… интересно, как убивают время чистокровные маги?

На ум приходило чтение, но с собственной литературой у волшебников было негусто. Эрнест нисколько не преувеличивал свою значимость — на полке бестселлеров в книжном магазине, куда Северус заглянул после сеанса, половина книг принадлежала перу или Гилдероя Локхарта, или Сайласа Шардстрома. Из интереса Северус даже раскошелился на томик «Неги в терновнике», но так и не продвинулся дальше второй главы и сдался, когда понял, что уже в который раз перечитывает один и тот же абзац.

Книга оказалась на удивление неплохой — особенно если не принимать злоключения целомудренной Анарьетты всерьез. Дело было в другом: Северус читал, а сам неотрывно думал о том, что поделывает Поликсена на Гриммо 12. Муштрует Кричера, как и положено хозяйке большого дома? Снова играет в карты с супругом?.. Или танцует с Сириусом при свечах под мурлыканье заколдованного патефона? По сравнению с этими вариантами чтение было наилучшим выходом, и Северус решил остановиться на нем — до тех пор, пока очередной откровенный разговор с подругой не разобьет вдребезги и эту иллюзию.

Почему бы и в самом деле им с Сириусом не читать? Тот же Реджи Блэк, несмотря на подчеркнутую чистокровность, не чурался забарьерной литературы, хоть и предпочитал книги авторства сквибов. До остальных произведений о волшебстве он снисходил исключительно под настроение, как до юмористических рассказов — и делал это в особой, неповторимо блэковской манере.

Северус хорошо помнил, как Регулус возвращался в подземелья после очередной ссоры с братом, мрачный как туча, грозящий вот-вот разразиться громом и молнией, и жестом подзывал приятелей: Эвана Розье и когтевранца Крауча, которого все считали почетным слизеринцем, так часто тот мелькал в зеленой гостиной. Эван подлетал к другу вихрем: волосы дыбом, галстук сбит вбок, улыбка во весь рот, — и окружал его типично эвановской заботой. Через минуту Реджи уже сидел в кресле у панорамного окна, глядел на рыбок, прихлебывал чай, ел свое любимое безе и слушал, как Эван читает вслух очередную книгу о магах. Читал Розье «с выражением» и с полной самоотдачей — в его понимании это значило изображать героев в лицах. Он старательно скакал на воображаемом коне, зорко вглядывался в невидимую линию горизонта и гнусаво провозглашал, что враг уже на подходе, но пока в его руке волшебный жезл, королевство может спать спокойно.

Минут через десять этот развеселый театр одного актера привлекал половину факультета: «змеи» занимали кресла и диванчики, сбивались в группки и смеялись то над пантомимой Эвана, то над едкими ремарками Регулуса. В начале шестого курса к ним стал присоединяться и Северус. Комментаторов стало двое, и из них вышел крепкий и слаженный дуэт, — хоть и всего на один короткий семестр.

Почему их хрупкая дружба так быстро сошла на нет? Северус не мог припомнить причину даже смутно, но теперь подозревал, что знает настоящий ответ: вернувшись на второй семестр шестого курса, он наконец примирился с подругами и снова стал проводить львиную долю времени именно с ними. Младший Блэк, видимо, принял это как должное — Северус не помнил ни ссор, ни попыток объясниться… Раньше это радовало, а сейчас печалило: почему-то было жаль несложившейся дружбы, словно что-то ценное мелькнуло краешком и тут же истаяло вдалеке. Кто знает — может, продолжи они общение после школы, и Розье не погиб бы, младший Блэк не пропал бы без вести, а Крауч не примкнул бы к Белле Лестрейндж, чтобы потом сгинуть в азкабанских застенках? Что если не хватило самой малости, чтобы все пошло по иному руслу, и этой малостью — песчинкой на весах, взмахом крыла бабочки, — было именно участие Северуса?

Он дернул уголком рта, подкинул в огонь еще одно поленце и уже начал отходить от камина, как очередное воспоминание вкрадчиво постучало в двери его сознания, а затем распахнуло их с ноги.

Северус доводит трансфигурационную формулу до конца и стискивает зубы — Розье падает рядом, задевая локтем чернильницу и создавая хаос одним своим присутствием. Он никогда не садится, как нормальный человек, — Эван именно что падает, словно его сбросили в класс с парашютом. Сосед по комнате напоминает оружие массового поражения, и каждый раз Север подсознательно ждет взрыва.

Розье ерзает и хмыкает, морщит нос и поглядывает искоса, словно оценивая объем работ. Он вечно находится в движении, и кажется, что у него не две руки, а гораздо больше, как у индийского божества, и каждая при этом занимается непотребством. Север с удовольствием приложил бы его инкарцеро и силенцио, а потом и чем покрепче, вот только нельзя. Может, позже — когда-нибудь после школы, чтобы не проведала Поликсена…

Он на секунду представляет, как Розье просто стоит, вытянув руки по швам, словно оловянный солдатик, — стоит и молчит. Этой сладкой картине не суждено сбыться, но людям свойственно мечтать…

— Так и быть, снизойду до тебя, но только ради Паркинсон. Будет за ней должок, — наконец фыркает Эван и небрежным щелчком накладывает «заглушку».

Позер, пустобрех и любитель дешевых загадок — уже за это ему полагается хорошая трепка, если бы не пара важных «но». Во-первых, в бою Розье преображается и становится по-настоящему опасным противником. С этим можно работать, но куда хуже другое: он дорог Поликсене, а значит неприкосновенен. Для нее Эван — во многом как Лили для самого Северуса, напоминание о годах до Хога, вот только Север не тоскует по тому времени так сильно, как она по детским играм в доме крестного. Поэтому он недолюбливает Эвана, но все же не настолько, чтобы записать во враги и этим причинить Поликсене боль.

Их вялое недовольство друг другом вполне взаимно. Оно началось на первом курсе, когда чистокровный наследник любезно просветил соседа о его перспективах в мире магии, а усугубилось в прошлом году, когда лучший друг Эвана решил, что их компании не хватает именно Северуса. Снейп и Розье — самые непохожие в мире люди, но их роднит одно дурацкое качество: оба проявляют чудеса терпения ради тех, кто им дорог…

К седьмому курсу у Северуса накопилась пара свитков претензий к Эвану, и очень жаль, что мир несправедлив и тот никогда не заплатит по счетам. Пожалуй, самая неприятная черта Розье — его неустанные попытки попробовать окружающих на прочность. Так, несмотря на «заглушку», сосед наклоняется почти к самому уху, нарушая личные границы, и Северус выжидательно поднимает бровь: ну давай, сделай еще шажок. Проверь, где заканчивается мое терпение. Дай — мне — повод.

Эван вскидывает руки вверх и отодвигается, весь воплощение оскорбленной невинности, но в глубине его глаз прячется ухмылка: снова прошел по грани и радуется. Все-таки он чертовски везуч, в отличие от самого Севера: в соседи ему достались сразу двое, чья морда просит если не сектумсемпры, то как минимум кирпича…

— Злой ты все-таки, — насмешливо сообщает Эван. — И вредный — страх! И что в тебе нашла Паркинсон? Ума не приложу.

Северу и самому хочется узнать ответ.

— Слушай меня внимательно, хтоническое ты чудовище, — продолжает Эван, недовольно кривя губы. Он всегда так делает, когда они общаются дольше нескольких минут, а между его бровей с заломом залегает беспокойная морщинка. Северус тревожит Розье, и он примерно догадывается, чем именно. — Ты наверняка забыл, потому что на простых смертных тебе наплевать, но у Барти недавно был день рождения. Семнадцать ему стукнуло, смекаешь? Важная дата.

— Еще одна загадка — и ты все-таки напросишься, — ровным голосом предупреждает Север, и Эван хмурится еще больше, но начинает говорить быстро и без намеков. Что и требовалось доказать: нужно просто правильно подобрать стимул.

— В общем, на выходных я веду его в «Сладкое яблоко». На самом деле очень приличное место, для праздника в самый раз. Буду делать из нашего мальчика настоящего мужчину.

Он утирает несуществующую слезу и выдерживает паузу. Северусу есть что сказать, но он молчит: Эван подставляется специально, у него все шуточки в таком духе. За шесть лет знакомства Север успел уяснить, что потакать Розье — все равно что прикармливать голубей: не успеешь оглянуться, как уже строишь птичник. Потому нужно идти от обратного: для Эвана нет хуже пытки, чем холодное молчание…

Эта тактика работает на ура, и через несколько секунд сосед продолжает с заметным разочарованием:

— Короче, ты приглашен, начинай готовиться к своему грехопадению. Книжки, что ли, полистай, а то перед девочками будет неловко.

— Какая поразительная щедрость. Хочешь сделать мужчину и из меня тоже? Одного Барти тебе недостаточно? — вкрадчиво спрашивает Север, и Розье фыркает и довольно хлопает его по плечу. — Ого, уже примеряешься? Давай не здесь, МакКошка не поймет — она женщина строгих нравов.

— А что, и сделаю! Я человек смелый и трудностей не боюсь, — уже откровенно ржет Эван, но все-таки отодвигается и даже прячет руки за спину. Один-ноль в пользу полукровных оборванцев. — Все просто: мне пообещали скидку, если приведу еще двоих. Так сказать, оптом, акция для самого обаятельного клиента: три тушки по цене одной. Так что я предлагаю не от большой любви, мне просто нужен третий, понял? Эйвери и так все умеет, а Реджи еще маленький, так что путем вычета остаешься ты. Поблагодаришь потом, а то захлебнешься ядом прямо перед уроком.

Север и правда вот-вот захлебнется, а потому от греха подальше прикусывает язык. Первый раз с профессионалкой — вполне в духе богатеньких мальчиков, и Северусу Снейпу никогда не светило попасть в их число, не зацепи он чем-то Реджи Блэка год назад. Их дружба продлилась всего семестр, но Север до сих пор получал дивиденды — правда, поход в бордель был самым необычным из них.

Возможно, стоило встать в позу и ответить гордым отказом, но он знал, что есть цели, ради которых можно и нужно идти на жертвы. Теория — это прекрасно и полезно, но секс — дело тонкое, в нем нужна практика, и хорошо бы с кем-то опытным. Не хотелось бы потом подвести ту, кто действительно дорог и важен… Воображение спешит нарисовать картины одна другой заманчивее, а потому Северус привычно обрывает мысль — не хватало размечтаться под пристальным взглядом Розье.

Если быть совсем честным, возвращается он к прежней теме, то какая разница с кем, если не с ней? Уж лучше так, чем изображать интерес к посторонней девице, не держа ту на расстоянии вытянутой руки, а специально накаляя страсти до предела… Он, может, и сволочь, но все же не законченный мерзавец.

Логика чистокровных, выгода на грани цинизма — Северус понимает ее с лету, но это не делает его своим и ни на йоту не приближает к заветной цели. Очень жаль.

— Почему не замутите с кем-то в Хоге? — проверяет он свою догадку.

Сосед вскидывает брови и смотрит со знакомым опасным весельем, а у Севера перехватывает дыхание. Они совсем не похожи, Эван и Поликсена, но есть пара вещей, которые оба вынесли из дома Розье, — и это выражение лица, хищное предвкушение, как раз из их числа.

Оно родом из того самого дома, который Северус знает по чужим рассказам и в котором ориентируется с закрытыми глазами: здесь качели, там колючие кусты малины и пруд… Из дома, в котором он никогда не был и, возможно, никогда не побывает, потому что полукровке без связей и гроша в кармане туда хода нет. Мир его подруг не спешит принимать Северуса в свои объятия, и он пока не знает, что с этим делать, — но придумает обязательно.

— Ты же вроде гений, а простых вещей не понимаешь. Перехвалила тебя Паркинсон, — сладким голосом укоряет Эван и напоказ загибает пальцы. — Ну смотри: гриффиндорки от нас шарахаются, когтевранки слишком умные, хаффлпаффок на всех не хватит. А к нашим на кривой козе не подъедешь, сам ведь знаешь: тут брат, там жених, здесь какой-нибудь друг детства… Многовато хлопот на ровном месте.

О да, Северус все знает. Он знает это даже слишком хорошо — и ему очень не нравится, что Эван в курсе его осведомленности. По-хорошему в прошлом году стоило держаться от Розье подальше, но с Севером приключился Регулус Блэк. Спокойный и целеустремленный, приятный в общении, настойчивый и по-своему обаятельный Реджи, который умудрился взять Северуса в оборот и скрасить самые тоскливые полгода в его жизни.

У младшего Блэка наверняка имелась шкурная выгода, у него не бывало иначе, но тогда Северу было не до анализа чужих мотивов. Все силы уходили на то, чтобы сопротивляться магниту, который тянул к себе каждую секунду каждого дня. Окклюменция помогала, но она была бессильна против беглого взгляда, который Северус чувствовал даже спиной, и слабого аромата духов, и снов, после которых он просыпался совсем разбитым…

— Ну хорошо, — наконец соглашается он. Бордель — и в самом деле неплохая идея, а для Эвана Розье так вообще прорыв на грани гениальности. Подобные просветления нужно поощрять. — А теперь изыди, я занят.

На его счастье, Каро и Поликсена где-то задержались, но они вот-вот придут. От мысли о том, что они застанут даже часть разговора, — а у Розье язык без костей, это известно всем, — внутри что-то леденеет, а потом лед начинает плавиться, и Северуса охватывает пламя. Невидимый постороннему глазу пожар перемалывает его кости в пепел, а Розье щурится и ухмыляется особенно понимающе.

— Ого, какие мы грозные, — умиляется он и напоследок посылает парфянскую стрелу — порцию отборного, фирменного бреда: — Молодчина, все бы так соглашались! А то некоторых упрашиваешь, объясняешь, что уроки поцелуев — штука полезная, а они только носом воротят… Поди пойми этих девчонок, да? Ну хоть для тебя побуду доброй феей.

Эван испаряется к себе за парту за пару секунд до колокола, — когда он хочет, то умеет двигаться быстро и почти бесшумно. При желании Северус мог бы прижучить Розье, раскурочить эту сумасшедшую голову до последнего винтика и узнать разгадки всех дурацких головоломок, но ему совсем не до того. У Севера остался всего лишь год, и он не собирается терять понапрасну ни единой минуты…

Он пришел в себя на кровати, не помня, как туда добрался: локти уперты в колени, виски плотно сжаты пальцами, как клещами, глаза закрыты, и сердце стучит как бешеное. Кости продолжал плавить жар давно отгоревшего костра, под веками плясали полузнакомые сцены, сменяясь до головокружения быстро, а в ушах звучали голоса умерших — или изменившихся до неузнаваемости. Воспоминание оказалось слишком долгим и ярким, почти осязаемым, но хуже было другое — Северус до смерти хотел в нем остаться. Он и раньше ловил себя на ностальгии, но еще никогда та не мешалась со всепоглощающей холодной яростью: найти того, кто сотворил с ним эту мерзость, найти немедленно, невзирая на поздний час! Найти — и…

Что именно?

Северус медленно выдохнул и открыл глаза. Зажал переносицу — та неприятно пульсировала болью. Ярость, мирно спавшая долгие годы, наконец проснулась и теперь молча щерила клыки, требовательно глядела на него из глубины души, как из сердцевины темной чащи. Зачем искать — если Северус и так почти уверен в том, по чьей вине он потерял годы жизни? Обливиэйт наложил мастер легиллименции восточного толка — человек степенный, склонный к медленному и обстоятельному колдовству. Очень сильный менталист, равный Северусу или даже превосходящий его, способный незаметно заменить настоящую память на ложную так, что реципиент годами не замечал подмены. Некто, заставший расцвет традиционной школы легиллименции — той самой, которая потеряла популярность давным-давно, вскоре после падения Гриндевальда…

Это мог быть Лорд — но Северус был почти уверен, что обливиэйт не был делом рук Риддла. Куда больше верилось, что тот создал ментальные сейфы в его памяти — и спрятал в них что? Да все, что не следовало знать Дамблдору! Расположение Ставки, состав Пожирателей, содержание конфиденциальных разговоров… Прежде чем отправить Северуса в вотчину своего противника, Лорд обезопасил шпиона как сумел — и не вина Риддла, что он недооценил старые и полузабытые практики легиллименции.

И если Том был «учителем», то выходило, что «учеником» был сам Северус. Он уже слышал от Поликсены, что находился у Лорда на особом счету — тот вполне мог огранить попавшийся под руку самородок, чтобы этим вызвать у нового протеже горячую благодарность и привязать его к себе еще крепче. Что прятал в сейфы Северус — тоску, горе и боль, переполнявшие его после дуэли?

Да какая разница? — кровожадно ощериваясь, проворчала ярость. Твой обидчик рядом, рукой подать — так ступай к нему прямо сейчас и расплатись по счетам сполна!

Нанести Альбусу визит легче легкого — по старческой привычке тот наверняка не спит. Сидит себе в спальном колпаке и читает или меряет шаркающими шагами пол и выговаривает безотказному фениксу. Он обрадуется нежданному собеседнику — Дамблдору нравится, когда к нему прислушиваются и просят совета, смягчая беседой муки бессонницы и отгоняя ночные тревоги. Он откроет младшему коллеге без тени сомнения. Затем они вместе выпьют чаю — Северус даже польстится на дурацкие фруктовые мармеладки, чтобы сделать шефу приятное, — а потом Альбус ответит на все его вопросы, на все без остатка.

Вот только что Северус станет делать потом? Возьмет Дамблдора под империо и велит снять с себя заклинание? Это никак не поможет делу — для обращения обливиэйта вспять требуются ясная голова и твердая рука.

Даст волю новообретенной ярости и расплатится с обидчиком по счетам? Как именно — выбросит директора в окно? Отравит припасенным ядом? Зарежет ножом для писем? Чтобы затем поплыть в Азкабан, так и не вспомнив себя до конца?

Или сотрет Альбусу память о ночном разговоре и вернется в подземелья, ощущая, как горечь правды отравляет его изнутри — правды бессмысленной и даже лишней, потому что Северусу мало получить подтверждение, ему мало узнать причины и мотивы, ему мало даже отомстить, если обливиэйт так и останется в неприкосновенности?

Он немного подумал, взвешивая все за и против, а затем решительно встал с кровати, подошел к столу и быстро набросал записку, не заботясь о форме и стиле. Слагхорн-младший все-таки сумел заполучить его доверие, и Северус собирался воспользоваться чужим расположением сполна. Зачем ждать следующих выходных, если он свободен по вечерам в будние дни? Хоть каждый вечер, если так будет нужно, и начать лучше всего уже завтра.

Он больше не собирался терять понапрасну ни единой минуты — но планировал действовать совсем иначе, чем раньше, с толком и расстановкой. Обливиэйт, который Северус ненавидел всей душой, все-таки научил его кое-чему полезному. Впрочем, благодарить Альбуса за науку — если заклинание наложил именно Дамблдор — он все же не станет: потому что девушка, похожая на закат над лесом, умерла, в то время как Северус не подозревал о ее существовании, пока не помнил ни ее имени, ни лица.

И это порождало очередной неприятный вопрос для Поликсены: почему за прошедшие годы ни она сама, ни Каролина не пытались навести с лучшим другом мосты? Почему обе так легко поверили в его внезапное безразличие? Северус чуял подвох, но не понимал, в чем он кроется. Поведение подруг было странным и нелогичным — и особенно это касалось Поликсены. Северус мог понять Каролину, сломленную последствиями злосчастной дуэли и ожиданием скорой смерти — если она выбрала Паркинсона, если решила, что хочет провести остаток жизни с ним, а соблазны только помешают, это было ее святое право.

Вот только почему примеру подруги последовала Поликсена? Из солидарности? Из обиды? Она винила Северуса в случившемся, слепо следовала воле брата или было что-то еще? И когда именно они перестали общаться — сразу после дуэли или несколько позже?

* * *

Лаванда проснулась от смутной тревоги. Какое-то время она барахталась в полудреме, пытаясь ухватить сон за хвост: упрямо жмурилась, куталась в одеяло и даже засунула голову под подушку, — но ничего не вышло, и она все-таки зевнула и открыла глаза. Стащила с уха подушку, прислушалась и вскинулась: кто-то из соседок тихо плакал. Так вот что ее разбудило!

Вместо того, чтобы стремглав кинуться на выручку, Лаванда подтянула колени к груди и обхватила их руками. У всех бывают моменты слабости, а когда живешь в школе-интернате, у всех на виду, только ночью и выходит опустить щиты. Она и сама, бывало, плакала по ночам — правда, делала это редко и почти незаметно… Венди представила, как кто-то ломится к ней под балдахин, когда она кусает подушку от горькой обиды, и поежилась. Ну уж нет, если сунуться с расспросами, попытка утешения точно не удастся.

Она посидела еще немного, слушая тишину, перемежаемую редкими всхлипами. Парвати? Вот уж вряд ли: Патил была эталоном оптимизма, и ничто на свете не могло спустить ее с небес на землю. Лаванда завидовала приятельнице — та порхала по жизни, как бабочка, с одного цветка на другой. У нее не приживалось ни одно хобби, и ни одно увлечение не длилось больше пары недель — кроме влюбленности в героя, конечно. Впрочем, даже из-за Поттера Парвати не стала бы рыдать — любые горести она лечила шопингом. За неимением доступа в Косой и Хогсмид подружка ограничивалась письмом папочке, а тот неизменно слал дочурке подарочки: перстень с бирюзой или красивую ленту для волос, — и плохое настроение снимало как рукой…

Может, плакала Гермиона? Лаванда скривилась и задумчиво пошевелила пальцами ног. В последнее время простая как двери Грейнджер усердно темнила, причем делала это настолько неумело, что только привлекала к себе внимание. Лаванда готова была поклясться, что дело в первых чувствах — вот только к кому? В Хоге было полным-полно мальчишек, но как-то так выходило, что почти все девчонки убивались по горстке избранных. На старших курсах это были квиддичные команды в полном составе, пара звезд-отличников вроде Хиллиарда и Берка, бравые дуэлянты, а у некоторых неразборчивых девиц — еще и близнецы Уизли с их безвкусными шуточками. Особняком стоял баловень судьбы Диггори: уж он-то был и красавцем, и умницей, и капитаном, и без пяти минут старостой факультета…