Остров – это я (гет)

* * *

— Причешись, — Джинни сердито приглаживает рукой волосы Гарри и чувствует, как он вздрагивает от прикосновения.

В библиотеке холодно, и два свитера не спасают пальцы от прохладного воздуха. Джинни плотнее заматывает шарф и дыханием согревает розоватые ладони. Ей обязательно нужно выяснить, сколько времени придется помешивать зелье при варке. Одни варятся неделю, другие — месяц, а Питер терпеть не может ждать. Нет, не так: Питер не умеет ждать.

— Я думал, тебе нравится, — Гарри, оглядевшись, садится рядом и смотрит на нее с интересом. От него пахнет тыквенным соком и чесноком, который домовые эльфы настойчиво кладут в мясо — наверняка по совету мадам Помфри.

Колени не дрожат.

— Мне в десять нравилось, — Джинни водит пальцем по глянцевой странице с описанием нужного ингредиента. Драккл подери это зелье! Не проще оборотного… — А сейчас это нелепо выглядит, как будто ты только что с метлы слез.

Гарри наклоняется ближе, и ей приходится заложить пальцем страницу, чтобы он не разглядел ингредиенты. Расскажет Гермионе — та, разумеется, решит проверить — это вызовет ненужные вопросы…

Джинни возвращает справочник на полку и бросает взгляд на свое отражение в стеллаже. Круглое лицо, совсем простое, ничем не примечательное, волосы, с трудом приглаженные, и курносый нос. Только такие и нужны острову — красавицам там не место. Впрочем, Питер утверждает, что для него она самая милая девушка, которую он встречал. Лесть или ложь? Но ведь Питер не умеет лгать…

Расписавшись в журнале мадам Пинс, Джинни выходит в полутемную галерею, где гуляет сквозняк. Гарри идет следом, засунув руки в карманы мантии. Он явно хочет что-то сказать, но не решается. Может, завтрашний матч перенесли? Или у него проблемы с Роном?

Джинни резко оборачивается и скрещивает руки на груди, полностью копируя жест Питера. Она понимает, что устала от зимы, от замка, от пряток, от поиска, от глаз Гарри — преследующих и совершенно незнакомых, и неприятно теплых.

Ей нравятся холодные изумруды.

Ей нравится горячая влажность острова и пьянящий запах цветущих лиан.

Ей нравится та волна огня, что поднимается в груди, когда Питер случайно касается ее пальцами или задевает плечом.

Ей нравится то темное, растущее и пугающее чувство вседозволенности, которое она испытывает, стоит ей встать на черную землю острова, вытоптанную мальчишками у костра.

Ей — пятнадцать.

— Что это? — Гарри протягивает руку и вытаскивает из ее волос длинную сосновую иголку. — Такие сосны только на юге растут.

— Я в теплицах была, — Джинни натянуто улыбается, пытаясь выглядеть убедительно и понимая, что постоянная надоевшая ложь ядом разъедает ее изнутри. — Мадам Стебль новые деревья выращивает.

Гарри пожимает плечами и бросает иголку на каменные плиты пола, где ее унесет сквозняк или миссис Норрис. Джинни невольно улыбается, вспоминая, как они с Питером лежали на нагретом песке под соснами и придумывали имена проплывающим облакам. А потом — потом Питер вдруг приподнялся на локте и взглянул в ее лицо с россыпью веснушек. Сердце перестало биться, и губы пересохли, а внизу живота стало горячо и сладостно. И Джинни прикрыла глаза, умирая от ожидания поцелуя, но Питер ушел, подарив ее губы ветру. Она слышала его легкие шаги на песке и резкий всплеск воды.

Гарри снова взъерошивает волосы и, переступив с ноги на ногу, глухо произносит, вырывая ее из воспоминаний:

— Будешь моей девушкой?

Колени не дрожат.

Джинни стоит неподвижно несколько мгновений, разглядывая его напряженное, до ужаса знакомое лицо, заглядывая в его теплые просящие глаза — и оглушительно звонко смеется. Это — некрасиво. Это — жестоко. Но Джинни не может удержать смех, словно он не принадлежит ей самой, словно это смех Питера и всех мальчишек разом. Смех острова.

— Заметил, да? — интересуется она торжествующе, и в карих глазах горит победный огонь. Гарри, такой интересный когда-то, окутанный тайной, герой ее детства, давно перестал ее волновать. Росток чувств к нему едва взошел — и тут же завял, заслоненный Тенью и Питером.

— Что? — Гарри сейчас выглядит более обескураженным, чем в то давнее мгновение, когда Кубок выплюнул его имя.

— Меня, — чеканит Джинни, дерзко вздернув нос вверх. Она расскажет Питеру — и тот будет смеяться еще звонче ее самой. — Меня. Целых шесть лет понадобилось. И один поворот не туда с именем «Чжоу». Причешись, ты выглядишь глупо.

Оставив Гарри, лихорадочно приглаживаюшего волосы, за спиной, Джинни вспоминает, что сегодня у Питера тяжелый день. Индейцы давно пытаются напасть на лагерь, но опасаются Тени. Раз Питер отослал ее на несколько дней за информацией о мальчишках, которых хотел взять в Неверленд, индейцы могут прийти в любой момент.

Джинни останавливается у бойницы и тоскливо смотрит на мечущийся снег. Еще два года — и она сможет остаться на острове навсегда.

Сначала она хотела улетать и возвращаться, но потом поняла: только перечеркнув прошлое, можно начать жить по-своему.

Кому она нужна здесь? Гарри? Гарри бросит ее, как только Дамблдор попросит его об этом, или Гермиона, которая со всей своей дотошностью найдет для этого вескую причину.

Родителям? У них свои заботы и шестеро сыновей. Погорюют — и забудут. Прощальную записку, конечно же, она обязательно напишет.

Нужно жить с тем, кто без тебя погибнет, и не растрачивать жизнь на тех, кто справится и без тебя.

Питер — не справится. Он одинок, хотя и не хочет в этом признаваться, часто уходя на берег и играя на дудочке. Временами он кажется жестоким, наказывая за малейшее неповиновение или объясняя прибывшим ребятам порядки на острове, но за жестокостью проскальзывает пустота. Джинни отчаянно, до последней капли бунтующей крови верит: она заполнит эту пустоту. Она станет той, ради которой Питер будет улыбаться.

Для этого ей нужно спасти остров.

* * *

— У тебя загар, — Гермиона говорит это ровным голосом и будто невзначай, но Джинни замечает цепкость ее темно-карих глаз. — На улице зима два месяца уже, а у тебя загар, словно ты вчера с юга вернулась.

— Тебе кажется, — Джинни закрывается учебником по трансфигурации и досадливо хмурится. Занудство Гермионы скрипит на зубах, как песок во время бури. — Это просто неправильный свет.

Вернулась, да. С острова, где нет уроков и грязной посуды, поджатых морщинистых губ МакГонагалл и черных растрепанных волос. Где жар костра, теплые руки Питера, свобода полета и безумство танца.

Джинни потеряла шляпку — вот и все.

И не жалела.

Она знала, что когда-нибудь это должно случиться.

Просто в одно мгновение осознала, что летит с непокрытой головой и развевающимися на ветру волосами, а юное ненасытное солнце жадно ласкает бледную кожу. И вместо того, чтобы спрятаться, Джинни вызывающе задрала подбородок еще выше и закрыла глаза.

— Точно, загар, — Рон опирается ладонями о край стола и придирчиво рассматривает ее как экспонат в музее, где Джинни не бывает. — Откуда он взялся?

Джинни смотрит на брата насмешливо. Вот кто не продержался бы на острове и дня. Дома — мама, в школе — домовые эльфы, а потом наверняка будет Гермиона, если не найдет кого-нибудь более независимого. Охотиться? Готовить на костре без магии? Это не для Рона.

Питер в его сторону даже не взглянет.

— У всех есть секреты, — отвечает она неохотно и снова закрывается учебником. — И я свои раскрывать не хочу.

Рон что-то бормочет, размахивая руками, но Джинни не слушает и не замечает, как переглядываются Гарри и Гермиона. Ей все равно придется сделать выбор между островом и семьей — и остров в ней нуждается больше.

— Ты уже две недели в Хогсмид не ходишь, — Рон снова нависает над ней, заглядывая в учебник. — Дать тебе денег? Или ты на что-то копишь?

Джинни сердито опускает книгу. Ей нужны когти гриффона, а они стоят столько, сколько ее родители не могут ей дать на «пустяки». Поэтому она тайком помогает мадам Розмерте с уборкой, за что та платит ей несколько жалких сиклей в неделю. На кухню паба все равно никто из преподавателей не заглядывает.

И Джинни безумно хочется скорее обрадовать Питера, что меньше, чем через пару недель, они смогут начать варить зелье. Они оба шли к этому пять долгих лет: перебирали структуру песка в часах, изучали похожие заговоры, днями копались в книгах, которые Джинни таскала из библиотеки с помощью Тени — и вот, осталось выяснить последний необходимый ингредиент и приступить к самому процессу.

— Мне не нужны твои деньги, — Джини делает вид, что зевает и смотрит на старенькие наручные часы. Почти одиннадцать, и скоро за ней прилетит Тень. От предвкушения встречи у Джинни потеют ладони, и два свитера кажутся совершенно лишними. — Купи себе очередную ерунду. Ладно, я пойду спать. Всем спокойной ночи.

Рон провожает ее встревоженным взглядом, Гарри отворачивается, и только Гермиона провокационно пожимает плечами, но Джинни делает вид, что не замечает.

Ей не жаль брата.

Потому что брату не жаль ее.

Она не испытывает вины перед семьей.

Потому что семья не испытывает вины перед ней.

Родители вырастили ее — и это был их выбор. Но они никогда не спрашивают, чем она живет, кого любит, что ей нравится. Никогда не спрашивают, что она хочет.

Питер — спросил.

Родители никогда не объясняют, почему решили дать ей жизнь.

Питер — объяснил.

Родители всегда говорят, что она обязана им, и что для детей правильно быть обязанными родителям.

Питер — возразил.

Он считает, что дети не могут быть обязаны своей жизнью другому человеку, потому что никто не спрашивал их, хотят ли они рождаться. Это было решением взрослых, которое иногда кажется им ошибочным, и всю вину они спихивают на детей. Грустят, если ребенок не становится тем, кем они хотят его видеть, выгоняют из дома, если он не соответствует их ожиданиям, разочаровываются, когда он не исполняет их мечты, потому что они слишком трусливы, чтобы исполнить их сами, и перестают его любить.

Родители убеждены, что лучше нее самой знают, что для нее хорошо, потому что они старше и мудрее.

Питер — разозлился.

Потому что дурак — это не возраст, а состояние. Можно подумать, Малфой вырастет и тут же станет мудрецом.

Вот почему Джинни отчаянно хочет спасти остров, который стал убежищем для всех, кто пострадал от взрослых. Остров — маленький клочок свободы, где все равны, где один уважает другого и поддерживает в борьбе за жизнь. Где нет предвзятости и разочарований. Ложных надежд и их осколков.

Только свобода. И она никак не связана с добром или злом.

Свобода — это способ жить.

* * *

Джинни бежит через пальмовый лес, на ходу скидывая ненужную одежду: мантию, джемпер, галстук — и оставляя блузку и юбку. Плевать. Остальное соберут мальчишки и принесут к шалашу — а ей до боли нужно взглянуть в лицо Питера.

Школьная форма его раздражает — как и любая другая. Он ненавидит условности.

Джинни бежит изо всех сил, взрывая ботинками песок — и выбегает к пылающему костру. Мальчишки не танцуют, а, сбившись в кучу, внимательно разглядывают разукрашенные лица друг друга.

Джинни спотыкается и едва не падает, заметив, что у многих мальчиков синяя боевая краска смешалась с алой кровью. У Дэвиса из плеча торчит стрела с ярким оперением, у Олафа неестественно выгнута лодыжка, а Луи держится за раненую руку.

— Где Питер? — кричит она во все горло, не переставая бежать и вдыхая запах горящих ветвей, пота и страха. — Питер!

— Я здесь, — он появляется перед ней так неожиданно, что она с силой врезается в него и повисает на руках. — Я здесь, Джин.

Ее губы предательски дрожат.

Они никогда так не дрожали, что бы ни случалось с Гарри.

— С тобой все хорошо? — она нежно берет его лицо в ладони. — Ты не ранен?

Питер улыбается, и в улыбке, и в яростно блестящих от прошедшего боя глазах сквозит знакомое превосходство и самодовольство. Питер не проигрывает — и это сводит Джинни с ума.

— Как ты думаешь? — уголок рта у него разбит, на лбу — шишка, и из носа тонкой струйкой течет кровь, которую он неспешно вытирает и размазывает по щекам. — Не бойся, я не умру, Джин. Все хорошо. Мальчишки залатают сами себя.

Она доверчиво улыбается, замирая в его объятиях, не в силах отвести взгляд от его лица. Питер молча привлекает ее к себе, сжимая ее клеткой рук, словно дикую птицу, и прикасается липкой щекой к ее щеке, размазывая кровь по бледной коже. Джинни не страшно. Она только сильнее приникает к нему, шумно вдыхая сладковатый металлический запах.

Голова кружится от осознания его необузданной силы, его дерзости, решительности и страстной веры в собственное превосходство.

Они долго стоят неподвижно, прислушиваясь к рваному дыханию друг друга.

Два разных человека с одной безумной мечтой об абсолютной свободе.

А потом Питер начинает двигаться — медленно и ритмично — и Джинни двигается в такт ему, вторя движениям. Еще никогда он не был так близок к ней… Их горячие пальцы переплетаются. И тела льнут друг к другу. Глаза — зеленые и карие — хищно блестят, и губы приоткрываются от жажды…

— Питер! Скорее, сюда, — пронзительный голос Джека с силой отталкивает их друг от друга. Они выглядят растерянными и застигнутыми врасплох. — Скорее!

Джинни выдыхает и бежит следом за мальчишками, за целым отрядом спин — высоких и низких, за бесконечным лесом плеч — широких и узких, за травой волос, окрашенных всеми цветами на свете от иссиня-черного до платинового.

Она не успевает спросить, что случилось: Питер исчезает в шалаше у самой кромки джунглей и тут же возвращается обратно.

Лицо его страшно — и мальчишки застывают на месте, боясь шевельнуться. Даже ветер стихает, и Тень мягко скользит подальше за деревья, притворяясь невидимой.

Джинни откидывает липнущие к лицу пряди волос и слышит только бешеные удары своего маленького сердца. Где-то высоко отчаянно кричит ибис.

— Джон умер, — едва слышно произносит Питер с такой яростной злобой и одновременно отрешенностью, что Джинни становится страшно. И вдруг он меняется в лице и вдыхает влажный воздух полной грудью. — Джон умер!

Он кричит так громко, что испуганные птицы взмывают в небо, а мальчишки падают на колени.

Напротив Питера остается стоять только Джинни, отчаянно сжимая ладони в кулаки.

За свободу остров собирает дань.