По ту сторону галеры (гет)

Как холодно… И как жестко… И какая тревожная мелодия…

Мальвина открыла глаза. Она лежала в какой-то комнате, все стены которой были сплошь заполнены узкими полками со стоящими на них куклами. Они возвышались стройными рядами аж до потолка — все эти роскошные красавицы в шляпках и без, в летних платьях с оборками и зимних шубках с муфтами, в бальных туфельках, зимних ботинках, на пуантах и даже на коньках… Брюнетки, шатенки, рыжие, блондинки… Одни держали в руках сумочки, другие — зонтики, третьи — букеты цветов из шелка или воска, четвертые — веера…

Заглядевшись на эту разряженную огромную толпу, Мальвина, у которой поначалу глаза разбежались от разнообразных нарядов, обратила внимание на то, что куклы эти — какие-то странные. Они совершенно точно не были обычными бездушными куклами — красивыми неживыми предметами, с которыми играли человеческие девочки и которых держали в своих будуарах дамы. Но и на представителей расы живых кукол — таких, как Мальвина и ее товарищи по театру, они тоже не походили. И дело было даже не в одежде. Их глаза… И их молчание… Было такое ощущение, что им запретили говорить, а им хочется кричать, во все горло кричать о том, как им плохо в кукольном облике… И тут ее пронзила догадка: неужели это люди? Мальвина слышала о подобном, но всегда считала, что это всего лишь сказки. Ее фарфоровое сердце затрепетало от страха.

Только сейчас она наконец пришла в себя настолько, что решила убрать со лба прядь голубых волос, мешающую нормально видеть. Она смахнула волосы правой рукой, отметив при этом, что левая вообще отказывается повиноваться. Мальвина попробовала подняться, но не смогла: у нее свободно двигалась только правая рука, а тело было плотно зафиксировано — попросту говоря, чем-то туго привязано к жесткому ложу.

Судорожно ощупав себя, она оказалась на грани обморока от страха, обнаружив, что лежит абсолютно обнаженная, а левая рука у нее отсутствует. При этом ей совсем не было больно, но от этого было только страшнее. Из-за того, что боли не было, получалось так, словно она так и была создана — с одной рукой. А вдруг потом вместо одной руки у нее станет десять? И это опять-таки будет естественно, а ей опять же ничуточки не будет больно… Мальвине вспомнилось странное выражение «потерять себя», которое она однажды слышала от Папы Карло. Кажется, она наконец поняла, что это значит. Это и есть то самое, что ей сейчас грозит! Из нее преспокойно сделают что угодно, а она бессильна сопротивляться!

Она в ужасе завертела головой по сторонам, пытаясь разглядеть что-либо помимо полок с куклами, и увидела справа от себя верхнюю часть резного деревянного шкафа со стеклянными дверцами, в каких люди обычно держат своих кукол и прочие игрушки. Но за дверцами этого шкафа виднелось совсем другое — целая коллекция пугающих инструментов: пилящих, режущих, колющих, сверлящих… Одни из них она видела у Папы Карло, другие — у кукольного доктора, к которому иногда наведывалась подновить оттенок прически или тон лица, а однажды — даже подкрутить коленный шарнир (ох и больно же это, когда тебе колено подкручивают!). Но были здесь и такие инструменты, которых она не видала никогда в жизни. Если бы она могла испугаться еще больше, она бы испугалась. Но дальше было уже просто некуда — она и так замерла от страха, без мыслей и почти без чувств.

Чтобы не смотреть на жуткий шкаф, Мальвина перевела взгляд на большое яркое пятно рядом с ним. Это оказалась шарманка — такая же, как у Папы Карло, только иначе раскрашенная. Шарманка! Музыка! Здесь же звучала музыка! Куда же она подевалась, почему смолкла? Навязчивая такая мелодия, тоскливая и сладостная одновременно… Но лучше уж этот печальный скрип, чем тяжелое, каменное молчание сотен заколдованных кукол.

Размышляя о том, отчего замолкла шарманка, Мальвина вдруг осознала, что смотрит на нее откуда-то сверху. Да и шкаф видит лишь наполовину — верхнюю его часть. Почему она находится так высоко? Разве она лежит не на диване? Хотя, если подумать, диван не может быть таким жестким. И таким холодным… И тут Мальвина поняла, что лежит на столе, на котором чинят кукол! Или, правильнее сказать, на верстаке? Примерно на таком, как в мастерской у Папы Карло. Вот только там она ничуточки не боялась и даже однажды уселась на тот верстак, болтая ногами, когда Папа Карло угощал их с Буратино виноградом. А здесь — совсем не то… Неизвестно, чья это мастерская. Ее тут уже искалечили — отняли руку. А могут и вовсе разобрать на части. И ее не станет. Совсем не станет. Вообще. От этой мысли ей стало дурно, и ряды кукол, которые пялились на нее отовсюду, словно зрители в театре, вдруг отгородились от нее черным занавесом. Мальвина потеряла сознание.

Снова эта тревожная мелодия… Откуда она берется? И куда девается? Мальвина боялась открыть глаза, чтобы шарманка не умолкла, как в прошлый раз. Но сейчас, кроме шарманки, звучал еще и чей-то голос. Тот самый, который позвал ее за собой на галеру Париса то ли сто, то ли двести лет назад… В общем, очень давно.

Рыжий гвардеец! Это он!

Мальвина распахнула глаза и в упор встретила взгляд сиреневых глаз. Гвардеец низко склонился над ней, нахмурив брови. Две рыжих пряди густых прямых волос свисали по сторонам его бледного лица. Мальвина смутилась было, осознав, что лежит перед ним совсем голая, но уже в следующую секунду ей стало не до такой ерунды. Рыжий выпрямился и понес что-то в угол комнаты — и Мальвина с ужасом увидела, что в руках он держал… ее правую ногу. А боли по-прежнему не было.

— Кто вы? — вскрикнула Мальвина. Точнее, слабо пискнула, хотя думала, что заорала на всю комнату. Тем не менее рыжий расслышал и обернулся, но прежде аккуратно, даже не наклонившись, водрузил куда-то ее ногу — та тихо звякнула фарфором о металл.

— Разрешите представиться, моя милая леди! Дорсель Кейнс, кукольник, — отозвался он, отвесив ей манерный поклон. При этом он взялся рукой за поля своего цилиндра, и теперь, когда он был без перчаток, Мальвина отчетливо увидела шарнирные сочленения его пальцев. Здесь, в собственных владениях, он уже не старался притворяться человеком.

«Кукольник? Скажите лучше, изувер! Да это чудовище даже хуже Карабаса!» — с ужасом подумала Мальвина. Она хотела спросить, чего ему от нее надо, но сумела только пропищать, обмирая от страха:

— Я… вы… зачем это всё?

— Зачем вы и я существуем на этом свете — вопрос, конечно, глубоко философский, — задумчиво протянул Кейнс. — Но вы, моя милая леди, вероятно, хотите узнать, с какой целью я пригласил вас сюда. Охотно отвечу! Я ценитель красоты и люблю доводить все красивое до совершенства. Вы прекрасны, но в моей власти сделать вас еще лучше. Великолепной. Уникальной. Бесподобной!

— И поэтому вы отрываете мне руки и ноги? — вскричала Мальвина, и голос ее сорвался.

— Но ведь вам же совсем не больно, да? — мягко ответил он. — Это верный знак, что мы с вами идем правильным путем… Посудите сами: ну что такое фарфор, даже самый красивый, если он хрупок? Совершенство должно быть не только прекрасным, но и неуязвимым.

— Что вы имеете в виду? — пролепетала Мальвина.

Вместо ответа Дорсель Кейнс снова замурлыкал песенку под шарманку:

Материалом будет сталь,

Будет сталь, будет сталь,

Материалом будет сталь,

Моя милая леди…

Шарманка, между прочим, играла сама по себе, и в другой ситуации это могло бы напугать до полусмерти. Но сейчас Мальвине было совсем не до этого. Она представила себя полностью стальной, как та уродливая Эйфелева башня, которая недавно украсила собой Париж — она видела это архитектурное страшилище на открытках. Поначалу даже стало смешно. Стальная кукла? Да где такое видано! Но потом подумалось — а почему бы и нет? Сталь так красиво блестит, и она действительно прочнее фарфора… Но как же быть с сердцем? Ее нежное фарфоровое сердце разобьется о металлические ребра! Или сердце тоже сделают стальным? Но такое сердце ей совсем не нужно…

И тут до нее окончательно дошло главное и самое ужасное: что бы с ней ни случилось, это с ней сделают помимо ее воли. Ее собственного мнения на сей счет никто даже не спросит. Ей стало очень жалко себя, и она тихо, беззвучно заплакала.