Природоохранная зона (джен)

2013 год, пятое марта

Начавшийся вчера дождь шёл весь сегодняшний день, то ослабевая до мороси, то усиливаясь до ливня. На стекле входной двери собралось множество капель. Они копились, сливались в капли побольше и — уступая земному притяжению — стекали вниз; а на их месте сразу же возникали новые.

У входа в магазин образовались большие лужи. Сейчас сквозь них, помогая себе палочкой, пробиралась Ирина Павловна — машина соседка по лестничной клетке.

«Молоко, батон и корм для Мурки», — уверенно подумала Маша.

Ирина Павловна не обманула её ожиданий: преодолела лужи, поднялась по скользким от дождя ступенькам, зашла внутрь и направилась к витринам с молочной продукцией. От её калош на плитке оставались серые разводы.

— Ступеньки скользкие, — негромко сказала Маша Алинке, раскладывающей журналы на стойке перед кассой. — Упадёт ведь кто-нибудь…

— Пусть падают, — хмуро откликнулась Алинка. В начале рабочего дня у неё всегда было паршивое настроение. — Меньше народу — больше кислороду…

Поймала укоризненный взгляд Маши и резонно добавила:

— Ну а мы-то что сделаем?..

Через двадцать минут, уверенно перепрыгивая лужи, заглянул Илья Алексеевич — немного намокший за те несколько метров, которые он вынужден был преодолеть от парковки до магазина. Поскользнулся на ступеньках, но устоял: в отличие от мудрой Ирины Павловны, у него не было галош с нескользящим покрытием, а были обычные мужские ботинки.

Купил синий «Винстон» с грозной надписью «Курение убивает», улыбнулся Маше и направился обратно под дождь, к своей тёмно-синей иномарке с шашечками местного такси. Илья Алексеевич был хорошим человеком: Маша знала это точно, потому что в её выпускном классе он ещё работал учителем математики и был любимцем всей параллели. А потом уволился и устроился таксистом — наверное, так было проще и денежнее.

Маша всё ещё немного смущалась, когда приходилось его рассчитывать. Она слишком хорошо помнила его строгим и собранным возле доски, а не улыбающимся — с той стороны прилавка. Временами Маша думала, что Илья Алексеевич должен был остаться в её памяти отличным учителем, в которого она, тогдашняя школьница, не могла не влюбиться; и уж точно не должен был сейчас покупать у неё сигареты, потому что курить вредно. Илья Алексеевич, прекрасно это понимая, сам когда-то отбирал сигареты у старшеклассников.

…Потом она вспоминала, что ни реальность вообще, ни Илья Алексеевич в частности ничего ей не должны.

Три с лишним года назад, когда на дворе стояла осень две тысячи девятого — но ещё не поздняя, ржавая и слякотная, а жёлтая и немного дождливая — Маша задержалась после звонка, ожидая, пока последний ученик покинет класс. А потом подошла к учительскому столу и, нервно теребя густую косу, сказала:

— Вы ведь знаете, что все те слухи, ну… Про то, что вы мне нравитесь… Правда?

Илья Алексеевич был одет не в разноцветный примятый свитер и джинсы, как сегодня, а в серый костюм с белой рубашкой; вдобавок его волосы были аккуратно уложены. Вопрос Маши застал его в тот момент, когда он записывал что-то в классный журнал.

Он поднял голову и внимательно посмотрел на неё; потом отложил журнал и деловым движением сцепил руки в замок.

Сама же Маша внимательно разглядывала линолеум: во-первых, было очень стыдно, а во-вторых, Алинка сказала, что так она выглядит красивее, потому что видны её длинные черные ресницы, которыми, для лучшего эффекта, необходимо медленно взмахивать. Так что Маша этим взглядом убивала разом двух зайцев, как выразилась бы Машина бабушка, если бы была в курсе этой затеи.

Алинка, как верная подруга, предложила ей всю свою косметичку; но Маша, перенервничавшая и чуть не заехавшая себе в глаз кисточкой от туши, отказалась от груды блестящих помад, гелей для губ, пудры и румян — и теперь осталась наедине с линолеумом, тушью и Ильёй Алексеевичем.

— Маша, — негромко сказал Илья Алексеевич, и все прочие мысли вылетели у неё из головы. — Вы, безусловно, замечательная девушка…

Он всегда обращался к ученикам на «вы», словно в старых фильмах.

— …и, я уверен, найдёте себе достойного спутника жизни…

«Вот и всё», — подумала Маша и, не найдя смелости посмотреть на учителя, отвела взгляд в окно. Пара жёлтых листьев сорвались с ветки и спланировали на железный уличный подоконник.

— …Но я никак не могу ответить вам взаимностью.

— Почему? — вырвалось у Маши прежде, чем она успела опомниться, расстроиться и банально сбежать. Получилось какое-то детское, обиженное «почему».

— Потому что я ваш учитель, — спокойно ответил Илья Алексеевич, кажется, совсем не разозлившись на вопрос. — Потому что вам только шестнадцать. Я понимаю, что скоро перестану быть вашим учителем, а вы станете совершеннолетней, но…

Он немного замешкался, подбирая слова.

— …Подростковая влюблённость в учителей, она… Это не взрослая любовь к другому человеку, понимаете?

— Нет, — призналась Маша и заставила себя посмотреть прямо на него. — Совершенно не понимаю…

— Мы находимся в неравных условиях, — почти незаметно улыбнулся он, и от этой улыбки у Маши сжалось сердце. — Вы знаете меня только как учителя; в классе я вынужден соблюдать определённые правила поведения, которые делают из меня авторитетную, пожалуй, даже отеческую фигуру… Да вы и сами всё поймёте, когда повзрослеете. Но сейчас, простите, мой ответ «нет».

— Каким правилам мы с вами ни следуем, — тихо возразила Маша, мысленно удивляясь, что до сих пор не разревелась, — вы, пусть и на работе, это ведь всё равно вы!.. Может быть, на работе вы даже больше являетесь собой, чем где-то ещё…

Илья Алексеевич тихо хмыкнул, явно не сообразив сразу, о чём она.

— …Помните, как вы говорили нам в начале года, что вам нравится быть учителем? Что вы считаете это своим призванием?

— Говорил, — согласился Илья Алексеевич. — Когда мы обсуждали профориентацию.

— Бабушка считает, что человек раскрывается именно тогда, когда занят любимым делом. Они так с дедушкой и познакомились. Дедушка комбайнером в их колхозе был. Бабушка говорила, что как увидела его на планёрке — сразу влюбилась…

— Тем не менее, они оба были взрослыми людьми.

Он поднял руку, прерывая дальнейшие возражения:

— Я понимаю, что вы сейчас скажете. Что Гайдар командовал полком в те же шестнадцать; что в шестнадцать и сейчас по закону можно добиться эмансипации и поэтому вы уже совсем не ребёнок. Но, простите, Маша, вы всё ещё слишком молоды, и тем опаснее для вас переступать через деловые отношения…

«Интересно, кто такой Гайдар», — мельком подумала Маша. Детские воспоминания подсунули какого-то упитанного мужчину из новостных передач. Он ли когда-то командовал полком?.. Впрочем, Маша тут же забыла о неведомом Гайдаре, спохватившись, что у неё остался ещё один вопрос:

— А если мы встретимся в другом времени и месте? Через несколько лет, когда все эти правила не будут иметь значения?

— Мне не хочется, чтобы вы жили в ожидании этого маловероятного события, — просто ответил Илья Алексеевич, и Маша поняла, что это тоже не сработало. — Как я понимаю, вы на следующий год поступаете в университет. Там у вас будет много новых впечатлений, друзей… У меня тоже жизнь не стоит на месте. Мне, конечно, приятно, что вы считаете меня достойным человеком, но, пожалуйста, давайте закончим на моем отказе. Иное будет нечестно по отношению к вам, да и, надо сказать, ко мне тоже.

Маша смахнула выступившие слёзы — не с целью разжалобить, а просто потому, что разговор уже закончился и слёзы тоже были ни к чему — посмотрела на руку и поняла, что случайно размазала тушь.

«Дурацкая тушь, — подумала она, кивая учителю и поворачиваясь, чтобы уйти. — Дурацкая Алинка со своими дурацкими идеями…»

— Маша! — окликнул её Илья Алексеевич, и Маша остановилась в недоумении. — Не переживайте вы так. Всё будет хорошо, вот увидите.

…Минут через двадцать на лавочку возле школьного стадиона подсела Алинка, как обычно жующая клубничную жвачку, и, глядя на заплаканную Машу, уточнила:

— Совсем никак?

— Нет, — коротко ответила Маша и посмотрела на небо, с которого по-прежнему планировали наземь жёлтые листья. — Совсем.

Алинка вынула жвачку изо рта и привычным движением прилепила её к низу лавки; потом открыла блестящую лакированную сумочку и, тихо матерясь, начала искать в ней что-то. Наконец, вытащила упаковку влажных салфеток и протянула Маше.

Маша подумала, что упаковка совершенно не заслуживает таких выражений, но молча приняла помощь. В конце концов, если Алинке спокойнее живётся с руганью, яркой помадой и клубничными жвачками — то и пускай.

— Странно… — заметила Алинка, рассматривая, как Маша стирает с лица размазавшуюся тушь. — Вроде не женат. Хотя, может, есть кто, это же так просто не выяснишь… А может, он вообще не по этой части…

Алинка чему-то развеселилась.

—...Прикинь сюжет: молодой и перспективный учитель, вынужденный скрывать…

Осеклась, повнимательнее взглянула на расстроенную Машу и коротко сказала:

— Прости.

Маша пожала плечами. Некоторое время они молчали, окружённые этой жёлтой осенью. Они обе чувствовали, что этот год — особенный. Вскоре, за порогом выпускных экзаменов, наступит взрослая жизнь.

— А ты чем занималась? — спросила Маша, немного успокоившись.

— С Вовой болтала, — откликнулась подруга и показала рукой на окна школьной столовой. — Он думает к выпускному туда на козырёк залезть. И написать оранжевой краской: «Прощай, школа! 11 Б, 2010 год». Как тебе?

— Твой любимый цвет, — усмехнулась Маша. — Это ведь не совпадение?

— Не-а, — довольно призналась Алинка. — Я настояла, даже пообещала краску раздобыть…

Сильный порыв ветра сорвал несколько листьев, и те разлетелись жёлтыми пятнами прямо над их головами.

* * *

Таксист давно уехал; за входной дверью по-прежнему шёл дождь. Вчера Маша вернулась домой бегом, положила размокшую книгу на батарею, а сама залезла в горячий душ. Но если книжные страницы быстро высохли, сама Маша поняла, что заболевает.

С каждым часом нового дня она чувствовала себя всё хуже. Разговаривала с покупателями, послушно взвешивала фрукты и овощи, отсчитывала сдачу, и за всем этим ей казалось, что стрелки часов не движутся вовсе, словно примёрзли к циферблату — так же, как мёрзла сейчас сама Маша.

В пять вечера дождь хлынул с удвоенной силой. Маша облокотилась на прилавок, пытаясь справиться с внезапным головокружением, и, не в силах больше терпеть, крикнула:

— Алин!

«Чего у неё не отнять… — не к месту подумала Маша, пока Алинка быстрым шагом приближалась к ней, — так это волшебной способности всегда хорошо выглядеть…»

Даже синий магазинный фартук сидел на Алинке словно сшитый по заказу; подчёркивая её большие голубые глаза и оттеняя светлые кудрявые волосы. Неудивительно, что подруге вечно приходилось отбиваться от желающих познакомиться.

Она приблизилась и решительно приложила ладонь ко лбу Маши, заставив ойкнуть. Какой-то мужчина скользнул по ним взглядом и вернулся к изучению колбасной витрины.

— Уходи домой, — словно сквозь вату сказала подруга и решительно встряхнула кудряшками. — Если станет хуже, позвони обязательно. А я тут…

Алинка на мгновение отвела взгляд в сторону.

— …сама разберусь, в общем.

Посмотрела на скептически настроенную Машу, усмехнулась и добавила:

— Шоколадку мне потом подаришь за труды. Иди уже.

Было очень нечестно оставлять Алинку одну разбираться с вечерним наплывом покупателей; но толку от Маши сейчас всё равно не было. Поэтому она просто сказала спасибо — которое оказалось неожиданно трудно выговорить, оторвалась наконец от прилавка и нырнула в подсобку — скидывать фартук и надевать ветровку.

* * *

Так Маша и оказалась дома раньше положенного.

Квартира мало изменилась со времён её детства. Разве что потускнели обои, а возле вешалки теперь постоянно стоял рюкзак, в который складывалось всё необходимое для похода в Лес.

Маша переоделась в домашнее, распустила волосы, заварила себе сладковатый порошок от простуды и гриппа, а потом залезла на диван с ногами и завернулась в плед.

За балконным окном было холодно, мокро и начинало темнеть. Лес постепенно сливался с наступающей чернотой, становясь почти неразличимым — словно ворсинки в шерсти у Чёрного Коня.

Маша нерешительно — будто за ней мог кто-то подсмотреть — открыла ноутбук и нажала на страничку недочитанного вчера фанфика.

Вечер обещал быть неплохим. Несомненно, к ночи она разболеется во всю силу и ещё несколько дней проваляется в паршивом состоянии; потом, толком не долечившись, вернётся на работу, где будет общаться с покупателями и таскать тяжелые коробки.

Но всё это будет потом.

В самый драматичный момент, когда главный герой расстался с любимым человеком, намереваясь больше никогда-никогда его не увидеть, квартирную тишину вдруг прорезала трель дверного звонка. Это было странно. В гости приходила только Алинка, но сейчас она по горло должна быть занята магазинными делами.

Нахмурившись, Маша выбралась из тёплого пледа, нашарила тапочки, накинула поверх домашних штанов и майки тёплую клетчатую рубашку — и осторожно подошла к двери.

С любопытством заглянула в глазок, удивилась ещё сильнее и широко распахнула дверь.

И сказала нерешительно:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, Маша, — как всегда спокойно ответил Илья Алексеевич.

В руках он держал пакет с апельсинами и алую розу, но гораздо больше Машу поразила его одежда: классические брюки и рубашка, похожие на те, что он носил в школе. Таксист, заходивший в магазин по утрам, предпочитал мятые свитера в холода и разноцветные футболки — летом.

Из-за коротких футболок на его загорелой правой руке летом становилась видна плотная сеть белых шрамов. Откуда они, Маша не знала.

— Это вам, — тем временем продолжил он. — Вы не возражаете, если я зайду?

Маша глубоко вздохнула, резко выдохнула и постаралась взять себя в руки, каким бы невероятным ни казалось происходящее:

— Спасибо большое!.. Хотите чаю? С апельсинами?

Взяла гостинцы и торопливо отошла от двери, давая гостю возможность пройти. Илья Алексеевич захлопнул за собой дверь и принялся расшнуровывать ботинки. Куртки или пальто на нём не было: видимо, оставил в машине.

— А вам идут распущенные волосы, — неожиданно заметил он, бросая взгляд на молчащую Машу, которая ненадолго растеряла все слова. — Правда, непривычно видеть вас с такой причёской.

Маша опять пробормотала «спасибо», отложила гостинцы и вручила Илье Алексеевичу видавшие виды тапочки. По телевизору говорили, что предлагать хорошо одетым гостям тапочки — моветон; но телевизор телевизором, а полы холодные.

Пока закипала вода, а Маша чистила апельсины, Илья Алексеевич устроился на предложенном диванчике и с любопытством осматривал кухню.

Через пять минут Маша поставила на стол заварочный чайник с кружками и села на стул напротив.

— Спасибо за чай, — улыбнулся Илья Алексеевич. — Должен сказать, у вас довольно уютно.

— Мне тоже нравится, — призналась Маша, решив поддержать заданную гостем тему: после почти трёх лет молчания сложно было сразу сказать что-то важное. — Я тут ничего не меняла в последние годы, разве что кран, когда потёк… Можно, конечно, было бы накопить денег и затеять ремонт, но меня и так всё устраивает. Зачем?..

— Незачем, — легко согласился гость. — В жизни полно вещей более интересных, чем обои другого цвета.

Маша вдруг подумала, что, если выключить свет и вновь зажечь конфорки, они с Ильёй Алексеевичем окажутся в обстановке её ненаписанного рассказа. Но зачем кому-то делать такую глупость? Нет, свет должен выключиться сам — например, из-за аварии на подстанции. И за отсутствием свечей герои включат плиту.

— А что вы считаете интересным? — полюбопытствовала Маша, отвлекаясь от литературных замыслов. Где-то в солнечном сплетении разлилось тепло: сидишь с кем-то очень важным и болтаешь о всякой всячине

Илья Алексеевич улыбнулся:

— Буду банален. Путешествия. Книги. Разговоры с хорошими людьми. Когда говоришь взахлёб и даже не замечаешь, чем оклеены стены.

— А Алинка говорит, — возразила Маша, подвигаясь на стуле чуть ближе к столу и, следовательно, к Илье Алексеевичу, — что плакать в "Мерседесе" удобнее, чем на скамейке…

— Не хочу ронять в ваших глазах авторитет Алины, — весело парировал Илья Алексеевич, наблюдая за Машиными манёврами со стулом. — Но мне кажется, когда плачешь по-настоящему… Не обращаешь внимания на такие мелочи, как окружающий мир.

Они оба замолчали: беседуя о чепухе, вдруг притронулись к чему-то серьёзному и не решились продолжить.

— К слову об Алине, — сказал Илья Алексеевич через несколько секунд, вспоминая про чай. — Понадобилось мне снова заскочить к вам в магазин, захожу и вижу её в одиночестве. Она там зашивается, честно говоря…

Маша мысленно пообещала себе купить Алинке самую большую и вкусную шоколадку из тех, что найдёт. Может, даже целый пакет шоколадных конфет.

— …не удержался и спросил: куда же вы делись? А Алина отвечает — заболела, температура поднялась. Я решил, что… — Илья Алексеевич на секунду запнулся. — Витамины вам не помешают.

Маша рассмеялась:

— Значит, вы пришли, чтобы принести витамины?

— Не совсем, — честно признался Илья Алексеевич, рассматривая свой чай. Помимо нарезанного апельсина, придавшего чаю оранжевый окрас, Маша добавила туда зелёные листики мяты. — Просто захотелось вас увидеть.

Поднял голову и вновь улыбнулся. И продолжил после небольшой паузы, уже серьёзным тоном:

— Но если вы против, не смею навязываться.

Маша задумчиво покачала головой. Из множества возникших вопросов она выбрала один, показавшийся самым важным. Она уже не раз размышляла об этом, рассматривая закрывающуюся за Ильей Алексеевичем магазинную дверь.

— Илья Алексеевич… А вы вообще как?

Он пожал плечами:

— Живу. Таксую, как вы могли заметить. Меньше ответственности, больше денег…

И немного смутившись — наверное, из-за упоминания денег, скомканно закончил:

— В общем, жить можно. А вы?

— А у меня график два через два и полмесяца выходных, — шутливо заявила Маша.

Илья Алексеевич внимательно посмотрел на неё и сказал:

— Можете называть меня просто Илья.

Маша недоверчиво хмыкнула, но кивнула:

— Хорошо.

Они помолчали ещё немного, пытаясь вновь приспособиться друг к другу. Над их головами мерным жёлтым светом горела люстра, отражаясь в старом лакированном столе. Мир, казалось, сжался до пределов одной-единственной кухни.

— Так значит, вы решили уйти из школы? — зачем-то переспросила Маша. «А говорили, призвание», — хотела добавить она, но не решилась: слишком нетактичным показалось продолжение.

— Жизнь так сложилась, — негромко заметил Илья, откидываясь на спинку дивана. — А как у вас?.. Хотя, честно говоря, Алина мне уже всё про вас разболтала.

— Жизнь — странная штука, — заметила Маша и сама смутилась от того, какой напыщенно-философской получилась фраза.

— В таких случаях обычно отвечают «жизнь — это жизнь»…

Маша тихо рассмеялась в ответ и внезапно поняла, что неловкость и напряжение окончательно отступили. Долила себе чаю и заметила:

— Я в магазине волосы всегда в хвост собираю, чтобы не мешались. А когда в школе училась, бабушка настаивала, чтобы косу плела. Вот вам и непривычно.

— Понятно, — хмыкнул Илья. — Вам действительно очень идёт.

Потом они заговорили о мерзкой, слякотной погоде, из-за которой Маша и заболела; затем — о новом кандидате на «Евровидение», который появился как чёрт из табакерки и уже несколько дней был у всех на слуху. Следом разговор перешёл на хобби, и Маша, покраснев, призналась, что полюбила читать фанфики.

— Почему вы этого так смущаетесь? — удивился Илья. — Вот не поверите, мой отец тоже писал фанфики. По советской фантастике. Правда, интернета тогда не было, поэтому он, конечно, ручкой на бумаге писал…

Маша изумлённо посмотрела на гостя. Ей почему-то казалось, что учитель, пусть и бывший, обязательно будет ругать такое несерьёзное увлечение.

— Просто они читаются легче, — зачем-то попыталась оправдаться она, хотя нужды в этом не было. — Их авторы похожи на меня. Конечно, мне не все тексты нравятся. Некоторые из них такие мерзкие и унылые, хуже супергеройских фильмов…

Илья непонимающе нахмурился, и Маша спохватилась, что он ничего не знает о её нелюбви к городскому кинотеатру.

— …но некоторые так хорошо написаны. И неважно, что в тексте летают драконы или звездолёты, главное — мне легко понять автора. Он ходит в те же магазины, оплачивает те же счета по коммуналке, смотрит те же новости… Поэтому таких текстов я не боюсь.

— А каких боитесь? — с любопытством уточнил Илья.

— Созданных давно в прошлом, — виновато призналась Маша. — Всей классической литературы, например…

— Да не смущайтесь вы так, — попытался поддержать ее мужчина. — Я даже никогда не был учителем литературы… А по делу: может, и не нужно себя пересиливать? Раз вам сейчас это не близко.

Маша упрямо покачала головой:

— Нет, мне нужно сейчас.

— Вас кто-то заставляет?..

Маша хихикнула:

— Нет. Я просто… очень хочу написать собственный рассказ. Мне кажется, правильно сначала познакомиться с настоящей литературой. В смысле, с классической. Видимо, в ней есть что-то важное, чего не найдёшь в обычном фанфике. А я это упускаю…

Илья залпом допил остывший чай и весело заявил:

— Представьте ситуацию. Вы напишете рассказ. Хороший. Даже очень хороший. И потом его включат в школьную программу…

Маша смутилась окончательно.

— …и какой-нибудь школьник будет сидеть над домашним заданием, смотреть на обложку вашего рассказа и думать: «Какая нудятина! Как я не хочу это читать…»

— Не надо так обращаться с моим рассказом! — возмутилась Маша.

— А зачем вы так пытаетесь обращаться с чужими? — парировал Илья. — Кстати, если не секрет… Про что будет ваша история?

— Пока не знаю, — вздохнула Маша. Сравнение Ильи немного выбило её из колеи. — Я представляю себе только отдельные образы. За окнами сумерки. Двое людей заходят на кухню. И тут выключается свет. Они зажигают конфорки, чтобы осветить пространство и заодно сделать чай. И под голубые, с оранжевыми всполохами, огоньки плиты они беседуют о чём-то важном. Очень важном. Это глупо, но… У меня мурашки по телу бегут, когда я это представляю. И при этом я совершенно не понимаю, о чём они говорят.

— У меня возникла гипотеза, — задумчиво ответил Илья. — Вы не хотите прикладывать силы к изучению чужого творчества, потому что вам просто сейчас не до того. Вам очень хочется написать про что-то своё.

— Но про что?.. — непонимающе переспросила Маша.

— Об этом знаете только вы, — усмехнулся Илья и бросил взгляд на часы. — Простите, кажется, я вас совсем заговорил. А вы всё-таки болеете… Думаю, мне пора.

Маша проводила неожиданного гостя в коридор. Встретить у дверей, предложить тапочки, накормить и напоить чаем, проводить обратно к двери и душевно попрощаться — простая схема гостеприимства, крепко-накрепко выученная у бабушки. Немного замешкалась у вешалки, на секунду забыв, что Илья пришёл без верхней одежды, и ойкнула, увидев лежащую на коридорной лавке розу.

— Ох, я сейчас найду вазу и поставлю, — машинально сказала она, думая совсем о другом: о том, что они толком не разговаривали до этого вечера почти три года; о том, как она когда-то спросила его, что будет с ними — в другой жизни и с другими правилами; и о том, какая красивая алая роза, с большими, почти идеальной формы лепестками была куплена ей в подарок.

Маша вдруг засомневалась: а не надумала ли она себе лишнего? Может, роза куплена просто из вежливости?

— Продавщица предлагала белую или розовую, — заметил Илья, обуваясь. — Но мне очень понравилась именно эта.

Он хотел было сказать что-то ещё, но замешкался, заметив её ступор. Помолчал ещё несколько секунд и произнёс:

— Маша, вы всё поняли правильно. Скажите… Вы не будете против, если я на днях позвоню и приглашу вас, скажем, в ресторан?

Поскольку Маша всё ещё потрясённо молчала, он поспешно добавил:

— Не хочу торопить вас с ответом. Воля ваша.

— Н-нет, — выдавила из себя Маша. — Я не против… Только я никогда не была в ресторанах, — на всякий случай добавила она, поплотнее закутываясь в тёплую рубашку: действие порошка от простуды заканчивалось, и её опять начинало знобить.

— Тогда продиктуете мне ваш номер?

Маша назвала нужные цифры.

— Буду рад показать вам одно хорошее место, — улыбнулся Илья. — А сейчас, главное — выздоравливайте.

«Буду очень ждать звонка», — захотелось сказать Маше, но вместо этого она скованно попрощалась, закрыла дверь и через пару минут поставила на журнальный столик вазу с красивой алой розой. Тепличной — откуда в начале марта взяться розам? — и совершенно не похожей на дикие лесные цветы.