Карлсон, который любил Басё (гет)

Утром Шапокляк казалось, что вся вчерашняя прогулка ей просто приснилась. Ну если и не приснилась, то случилась когда-то очень давно, в прошлой жизни и явно не с ней. Вставать не хотелось, поэтому она позволила себе поваляться подольше. Наверное, можно было вообще провести ведь день в кровати, но Лариска бы ей этого не позволила. Она забралась на подушку и тоненько засвистела.

Пришлось вставать, тащиться в ванную, а потом на кухню. Потихоньку приходя в себя, Шапокляк думала, что даже если Карлсон больше не появится в её жизни, это будут очень приятные воспоминания о мужчине в самом расцвете сил. Она тихонечко засмеялась. Он признался, что ему сорок пять, и для неё он был почти мальчишкой.

Гул за окном навязчиво тянул своё «у-у-у-у» где-то совсем рядом. Даже в воскресенье у кого-то строительные или ремонтные работы. Хотя если люди работали всю неделю, когда же им было заниматься всеми этими штуками? Спасибо, хоть не включили перфоратор в шесть утра.

Однако гул всё приближался. Мерный такой, похожий на звук работающей грузовой машины.

Через пару секунд она услышала чёткий стук в окно.

Отдёрнула занавески и не поверила своим глазам: в люльке подъёмника, в которых обычно велись монтажные работы, стоял Карлсон с огромным букетом, квадратной картонной коробкой и тортом. Его голубые глаза были такого же небесного цвета, как эта люлька, а улыбкой можно было сегодня замещать солнце, настолько она была светлой и лучезарной.

Шапокляк открыла раму, чувствуя, что у неё дрожат руки.

— Пусть тыщу булочек несут

На день рожденья к нам.

А мы с тобой устроим тут:

Исса, Бусон, Сайто, Басё,

Для вас звучат, мадам, — с большим чувством продекламировал Карлсон, выбираясь со всей своей поклажей из люльки.

— Между прочим, не мадам, а мадемуазель, — на автомате сказала оторопевшая Шапокляк.

Карлсон вручил ей букет, поставил на стол коробку и торт, потом свесился через подоконник и помахал водителю, давая сигнал, что можно отъезжать.

Когда окно было закрыто, он обнял Шапокляк и легонько поцеловал.

— Это ты сам сочинил? — спросила она, чувствуя, что дрожат не только руки, но и голос.

— Но ведь я же ещё и талантливый, — ответил он и принялся хлопотать с чайником.

Коробка оказалась полной эскимо.

Шапокляк распихала его в морозилку, но всё равно осталось ещё несколько штук.

Пришлось бежать к соседям и угощать их принудительно-добровольно.

Потом они пили чай с вчерашними плюшками и сегодняшним тортом.

— Я такая счастливая, — сказала она, подперев щёку рукой и глядя, как Карлсон уплетает взбитые сливки.

— Потому что у тебя есть целый огромный торт? — хитро прищурился он.

— Поверь мне, Карлсон, не в пирогах счастье, — вздохнула она.

Он даже перестал жевать.

— Ты что? А в чём ещё?

И получилось у него это так по-детски и так по-настоящему, что она рассмеялась.

А он, наоборот, посерьёзнел и спросил сурово:

— Что ж ты меня обманула?

— В чём? — растерялась она.

— Ты вчера сказала, что тебе сегодня исполняется сорок девять!

— Ну да…

— Враки!

— А сколько?

— Выглядишь на двадцать три…

Он полез в карман и достал маленькую коробочку, которую она сразу узнала.

— Бабушкина брошь! Но как ты смог её забрать?

— Я всего лишь намекнул Филле, что знаю одного медиума, который может изгнать привидение за определённое вознаграждение.

А потом он загорланил во всё горло песню, а она ему подпевала. Про волшебника в голубом вертолёте, который прилетел, чтобы поздравить с днём рождения и подарил пятьсот эскимо.

Они дурачились как дети, и, наверное, соседи подумали, что у них какое-то массовое гулянье, но Шапокляк думала, что раз в сорок девять лет можно и пошуметь. В конце концов, у неё сегодня был самый лучший день рождения.

Они перебрались в комнату и включили телевизор. Лариска посидела на плече у Шапокляк, в кармане рубашки Карлсона и отправилась на свою лежанку, где её ждал Чебурашка. Видимо, он ей чем-то приглянулся, потому что она утащила его в своё гнездо и спрятала в укромный уголок. Карлсон прислонился спиной к стене и обнял Шапокляк со спины, обхватив всю, от острого носика до торчащих, как у девочки, коленок.

— Ты можешь ответить мне на один вопрос? — спросил он, наклонившись к самому её уху.

— Это зависит от того, что ты хочешь узнать… — слабым голосом отозвалась она.

— На простой вопрос всегда можно ответить «да» или «нет», по-моему, это не трудно, — возразил он.

— Представь себе, трудно. Я сейчас задам тебе простой вопрос, и ты сам в этом убедишься.

— Какой?

Шапокляк выбралась из его объятий и повернулась к нему лицом. Его глаза были близко-близко, а в них мерцали озорные искорки.

— Ты перестал пить коньяк по утрам? — серьёзно спросила она и расхохоталась, когда он повалил её на диван. — Прости, я сейчас от смеха лопну, — виновато сказала она. — И мне надо в туалет.

Через минуту она вернулась и озадаченно сказала, что перегорела лампочка.

— Там такое неудобное крепление на стене, — растерянно пояснила Шапокляк. — Я всё время с ним мучаюсь.

Карлсон тут же подскочил, принёс с кухни табурет и принялся снимать крышку упрямого настенного плафона.

На всю операцию по смене лампочки у него ушло не более трёх минут.

— О, проснись, проснись!

Стань товарищем моим,

Спящий мотылёк! — пафосно изрёк он, подняв руку, потерял равновесие и свалился с табурета.

В крохотной туалетной комнате, совмещённой с ванной, сложно было развернуться и одному человеку. Карлсон занял собой весь проход. Шапокляк пришлось чуть ли не лечь на него сверху, чтобы убедиться, что он не пострадал.

Он застонал и сказал слабым голосом:

— Ты должна стать мне родной матерью.

— Вот как? Матерью?

Он хитро прищурился и быстро притянул её к себе для поцелуя.

— А по-моему, ты не болен.

— Болен.

— Не-а!

— Какая ты злыдня! Что ж, я и заболеть не могу, как все люди?

— А ты хочешь заболеть?

Он кое-как сел и посмотрел на неё со всей серьёзностью.

— Я уже заболел. Тобой. Давай я лягу в постель, а ты сядешь рядом и спросишь, как я себя чувствую… А я тебе скажу, что я самый больной человек в мире… и мне больше ничего не надо, кроме… может быть, одного маленького поцелуя и… ещё полпорции добавки.

А потом он увлёк её не в мимолётный поцелуй, а в самый настоящий, который длится, может, пару мгновений, а может, целую вечность.

Она подумала, что это не очень романтично — впервые по-настоящему поцеловаться в туалете, — и засмеялась.

Они перебрались обратно в комнату, где было гораздо удобнее, и Карлсон, спустя какое-то время, признался между поцелуями:

— Случилось чудо.

— У тебя упала температура?

— Поднялась…

Потом они долгое время не тратили время на разговоры, а Лариска спокойно дремала на своей лежанке, укрывшись ушами Чебурашки.

Встрепенулась она, когда Карлсон, обнимая счастливую именинницу, прошептал:

— Пойдём погуляем по крышам?