Boy Who Lived (гет)

На следующее утро медик переправил его в спальню должным образом. Точнее, это была медиведьма, Пенелопа Джиллан, отметившая, что хотя Гарри поправляется хорошо, до конца недели она будет навещать его каждое утро. В эти дни Гарри в основном спал, а когда не спал, то с неотрывным вниманием наблюдал за Томми — тот отказывался уходить от его постели, впадая в безудержную истерику всякий раз, когда мать пыталась унести его из комнаты, — и обменивался с Меропой многозначительными молчаливыми взглядами. Она даже не подозревала раньше, что можно так замечательно флиртовать, обходясь без слов, одной лишь мимикой.

Прежде чем пойти на поправку, внешний вид Гарри сначала ухудшился; краснота на коже превратилась в отвратительные желтые и пурпурные пятна, которые потом медленно выцветали. На третий день началась лихорадка, и хотя целительница говорила, что этого следовало ожидать, Меропа страшно беспокоилась, укутывала больного несколькими слоями одеял, и тайком целовала его влажный лоб, пока он спал. Однажды это легкое прикосновение разбудило его, и он втянул ее в настоящий поцелуй, прежде чем она успела сбежать. В другой раз, читая Тому, она случайно уснула, сидя у Гарри на кровати, и проснулась в его крепких объятиях. Его зеленые глаза внимательно смотрели на нее, а сын дремал у нее на коленях. На шестой день боли перестали мучать Гарри, он начал вставать и потихоньку передвигаться по дому. На седьмой день синяки, наконец, стали исчезать, а Гарри с Меропой долго и нежно целовались у камина.

Слишком скоро, увы, ему пришлось вернуться к прежнему расписанию, — к расписанию, которое так предательски имитировало рабочий день нормального человека, при том, что ничего нормального в нем не было. Маленький Томас был безутешен, и Меропа ничего не могла с ним поделать, — он успокаивался лишь сам, наплакавшись до изнеможения.

* * *

Потянулись новые месяцы. Томас продолжал развиваться удивительно быстро, он был живым, радостным, и очень умным ребенком; трудно было поверить, что ему еще нет и года. Отношения Гарри с Меропой медленно и незаметно доросли до того, что она машинально целовала его, провожая, и когда он возвращался домой — иногда измученным, но чаще всего в полном порядке. Первым делом она целовала его по утрам, когда он еще готовил завтрак; когда он уходил в Министерство, его губы все еще пахли кофе; по вечерам она целовала его в холле, прежде чем они расходились по спальням. Иногда они довольно страстно обнимались, — на кухне, в прихожей, в гостиной под музыку из радио, — и, приходя в себя, видели друг у друга взъерошенные волосы и сбитую одежду, горящие щеки и отскочившие пуговицы. А еще он научил ее «эскимосскому поцелую», — смешному и нежному обычаю тереться друг о друга носами.

Летняя жара сменилась осенней прохладой, и Хэллоуин оказался не так плох, как рассказывал Гарри, — он был гораздо страшней. Десять дней Гарри провел в больнице Св. Мунго, четыре из них в коме, и еще две недели приходил в себя дома. Эти десять дней были кошмаром: поскольку Меропа не была его родственницей, ее не пускали к нему, и сознание того, что он страдает, а она ничего не может с этим поделать, было мучительным. Они с Томми остро переживали его отсутствие и с большим облегчением встретили его возвращение домой, хоть он был еще очень болен. И, обрадованный, Томас в этот день сделал свои первые шаги.

Зимнее солнцестояние тоже прошло не лучшим образом, но далеко не так ужасно, как канун Дня Всех Святых; лишь немногим хуже его дня рождения. Поэтому Рождество праздновалось главным образом ради Тома, хотя особых подарков он не получил, потому что его день рождения был всего через неделю, да и в возрасте одного года он не слишком-то нуждался в игрушках, особенно таких, которые не могли бы его чему-то научить, — а он уже говорил вполне свободно, законченными предложениями, и выражал вполне связные мысли.

Тридцать первое декабря, однако, принесло с собой не только первый день рождения Тома. Поздней ночью стрелки часов приближались к полуночи, и Гарри с Меропой, обнявшись, сидели рядом на диване и потягивали шампанское.

— С Новым Годом, Меропа, — сказал Гарри. — Мы с тобой теперь знакомы ровно год.

Она улыбнулась ему и слегка коснулась высоким бокалом его бокала.

— Это был лучший год в моей жизни. Давай выпьем за то, чтобы следующий год был не хуже?

— Я непременно постараюсь сделать его лучше, — сказал Гарри. Он прикусил губу с несвойственной ему нервозностью и выудил что-то из-под декоративной подушки. — Наверное, есть… наверняка есть более формальный способ это сделать, но я, гм, я не очень-то люблю формальности, и я знаю, ты тоже не любишь, поэтому…

Она не перебивала, лишь подтолкнув его подбородок пальцами, чтобы он посмотрел ей в глаза.

— Гарри?

Его яркие глаза были широко открыты и в круглом ободке оправы очков казались очень большими.

— Меропа, я не смогу подарить тебе другого ребенка, Отдел Тайн… ну, это само собой разумеется, что я не должен делать этого. А если бы случилось чудо, и они позволили бы мне родного ребенка, то уж, несомненно, постарались бы наложить на него свои лапы. Но… я все равно хочу жениться на тебе.

Он поднял руку, и в его пальцах Меропа увидела простое золотое кольцо. Она беззвучно ахнула, прикрыв пальцами губы, и ее роговые очки съехали на кончик носа.

— Ты выйдешь за меня?

Слов не требовалось, и она просто поцеловала его.

Часы с кукушкой прочирикали полночь. Диктор по радио поздравил своих коллег и слушателей. Забытые бокалы с шампанским выпали у них из рук, — на ковре здесь останется пятно, которое на долгие годы станет им милым, греющим сердце напоминанием.

* * *

У него не было семьи или друзей, которых он хотел бы пригласить на свадьбу, и у нее тоже. Никому из них не нравилась мысль о пышной, торжественной церемонии с кружевами и морем цветов, поэтому они решили сделать все как можно проще. Он выбрал бежевый костюм, а она — светлое кремовое платье, и перед мировым судьей они обменялись клятвами, а миссис Тейкер и Пенелопа Джиллан были свидетелями. Они поженились 22 января 1928 года, и по окончании церемонии Меропа и Томас Марволо из Гонтов официально стали Поттерами.

Их домашняя жизнь не слишком изменилась в тот день; жаркого медового месяца не было, и Меропа по-прежнему ночевала своей спальне, хотя они с Гарри чаще спали вместе, чем порознь. Все же, другой человек в твоей постели — не то, к чему привыкаешь мгновенно, а в те времена мужчина и женщина, спящие вместе, в глазах общества были откровенным скандалом. Но время шло, их поцелуи становились более смелыми и свободными, прикосновения — более игривыми, а ласки — более интимными, и, в общем, Меропа быстро и счастливо рассталась с неловким и застенчивым образом мыслей «современной женщины» начала двадцатого века.

Томас продолжал расти, неизменно восприимчивый ко всему новому, постоянно готовый учиться. Его игрушки-конструкторы* не могли постоянно удерживать внимание ребенка, и в вечерние занятия Меропы с репетитором стали понемногу включать и его: он учил цифры, алфавит, геометрические фигуры, и занимался с книжкой, показывающей животных со всех концов земли, как волшебных, так и обыденных. Он учился, конечно, не так быстро, как первоклассник начальной школы, но для своего возраста — просто блестяще, и к двадцати месяцам мог уже бегло читать простейшие детские книжки. Он заполнял листы бумаги абсолютно неразборчивыми каракулями, — должно было пройти еще несколько лет, прежде чем он выработает нужную координацию движений, неважно, насколько он был умен сейчас, — но Меропа обожала их и бережно сохраняла, как будто это были произведения искусства, достойные самого Моне.

* * *

Летом следующего года они отважились выбраться в соседний городок, чтобы устроить пикник. За пределы «Падубовой Рощи» они выходили лишь изредка, и не очень хорошо знали своих соседей по Мидлтону, хотя их лица были, в основном, знакомы местным жителям.

Расстелив одеяло в парке и разобрав корзинку с едой, они закусывали, болтая с другими родителями, которые восхищались «взрослой» речью Томаса и хвалили его. Том чувствовал себя неловко среди других детей и немножко побаивался, но они быстро определили, что он не метит в короли детской площадки, и радостно включили его в свои игры. Но почти столь же быстро они почувствовали его «странность» и постепенно выдавили его из своей компании, так что ему пришлось самостоятельно искать себе развлечений.

Заметив вдруг, что сына нигде не видно, Гарри с Меропой ненадолго запаниковали, но Меропа быстро нашла его: он наклонился возле дерева, тихо шипя. Подбежав, она услышала:

— Оставь меня в покое, глупый человек!

Дыхание застряло у нее в горле, когда она узнала язык, известный ей с рождения. Змея, которую сын по незнанию растревожил, раздражалась с каждой секундой все больше. Не теряя времени, она подхватила Тома на руки.

— Томми, нельзя!

Ребенок сразу же разревелся. Змея, которая оказалась обыкновенной медянкой, а вовсе не гадюкой, как она сначала подумала, еще больше разозлилась от его плача.

— Убирайтесь прочь! — прошипела она.

— Прости за беспокойство, — прошипела в ответ Меропа. Змеиные слова слетели с ее языка с легкостью, более естественные, чем дыхание, но принесли с собой тяжелые воспоминания. Она боролась со жжением в глазах, стараясь не заплакать, пока пыталась успокоить Тома, который расстраивался тем больше, чем дальше она уносила его от дерева и от змеи.

— Неет! Змейка! Я хочу поговорить со змейкой, мама! — рыдал он. Его лицо сморщилось и покраснело.

Она погладила вцепившегося в нее ребенка по спине.

— Извини, малыш.

— Не-е-е-т…

Услышав плач сына, Гарри быстро подбежал к ним с Меропой. Он ласково погладил Тома по голове и потрепал его темные волосы.

— Что случилось? — спросил он.

— Он донимал медянку, и она разозлилась. А я подумала, что это гадюка.

Гарри понимающе, но немного угрюмо кивнул и поцеловал их обоих, сказав Меропе идти к машине, пока он сбегает и соберет вещи.

«Фаэтон» уже давно заменили на «Мерседес Бенц СС Эрдман», — по крайней мере, так его назвал Гарри. Шикарный автомобиль, но ни Гарри, ни Меропа его не любили: он плохо подходил для детей, и Том, неловко пристроившись у нее на коленях, тер покрасневшие глаза, едва не задыхаясь от волнения. Гарри подошел через несколько минут и уложил вещи. Том все еще хныкал, и она, утешительно воркуя, носовым платком вытерла его щеки и подбородок, — но он продолжал плакать большую часть дороги к дому, и в конце концов заснул у нее на коленях.

— Мне кажется, нам пора бы завести какого-нибудь питомца, — сказал Гарри, когда Меропа уложила спящего ребенка в кроватку.

Она взглянула на него, отбросив упавшую на глаза прядь волос, и тихо спросила:

— Змею?

К ее облегчению, Гарри отрицательно покачал головой.

— Нет. Змеи, когда питаются, убивают добычу, а я не хочу, чтобы Томми это видел, тем более, в таком возрасте. Это… — он замолчал, покусывая губы, и Меропа непонятным образом почувствовала, что это как-то связано с тем, кем может вырасти ее сын. Она ободряюще положила руку на плечо мужа и была вознаграждена его улыбкой.

— На самом деле я думаю о каком-нибудь попугае, — признался Гарри. — Они самые разумные среди птиц. Томми сможет научить его разговаривать и решать задачки. Они могли бы в некотором роде учиться вместе. Вот, правда, это будет, как будто у нас два младенца, кусающихся, и все такое, только один из них будет в перьях и дюжину дюймов ростом.

Ее накрашенные губы расплылись в улыбке и она хихикнула.

— Это будет просто замечательно, Гарри. По-моему, Томми нужен какой-то постоянный друг, кто-то одного с ним возраста, с кем он мог бы общаться. Видит Мерлин, мой брат плохо ко мне относился, и твой двоюродный брат, я знаю, тоже плохо ладил с тобой… Но для Томми…

— Я знаю, — сказал он, крепко сжав ее руку, и она не смогла удержаться от поцелуя.

Проснувшись, Томми долго дулся и хмурился (родители ждали этого заранее), не понимая, зачем его вдруг утащили от красивой змейки. Перспектива получить питомца существенно улучшила его настроение, но угрюмость не сразу покинула детскую мордашку, и привычное доброе расположение духа вернулось к нему лишь после того, как Меропа отчасти исполнила обещание, прогулявшись с ним в Косой переулок, где они посетили «Заколдованный зверинец». И пусть они ушли, так и не купив никакого животного, Меропа вернулась домой гораздо более осведомленной, чем когда она входила в магазин.

Они наконец остановились на золотом жако*. Этот подвид африканского попугая был неизвестен в обычном мире, хотя и не был по-настоящему волшебным животным. Их разводили для красоты, поэтому их перья и были золотистыми, а не серыми, и они были заметно умнее обычных, легче приспосабливались к жизни в новых условиях, и не были так склонны выщипывать себе перья от волнения. Поэтому Гарри с Меропой отказались от птенца и приобрели птицу, которой уже было несколько месяцев от роду.

Томас был в восторге от этого нового прибавления в семье, неловкого комочка золотистого пуха. Поскольку комнат у них было больше, чем достаточно, он получил свою собственную отдельную спальню, и Томас несколько часов возбужденно рассказывал Меропе и Гарри о том, какие растения он поставит там, и где именно, какие игрушки, безделушки, кольца и насесты он хочет для этой комнаты. Разумеется, многие его «предложения» были отвергнуты, ведь попугаю не нужны были игрушечные машинки или человеческая кровать, — но они пришли к соглашению, которое удовлетворило мальчика.

Том назвал птицу Мидасом и они долгие часы проводили вместе; так сильно его могли увлечь лишь только «истории». Вообще-то, он часто читал Мидасу вслух, а еще взял за правило в присутствии попугая проговаривать все, что собирался сделать. Однако слова не развлекают попугаев так же хорошо, как маленьких мальчиков, и Гарри позаботился о том, чтобы Томас не меньше времени играл с Мидасом, который особенно полюбил приносить теннисный мячик и находить спрятанные яркие помпоны. Импровизированные игры в чаепитие стали у них на удивление обычным делом, хотя Гарри или Меропе приходилось следить за тем, чтобы птицу в конце концов все-таки правильно покормили.

Мидас постепенно достиг возраста, сравнимого с «ужасным двухлетним возрастом» человеческих детей, который и сам Томас еще не вполне перерос, и пальцы мальчика, так же, как и пальцы Гарри, сильно пострадали от его укусов. Меропа же осталась невредимой, поразив их глубоким пониманием настроения птицы. Беспокойство Мидаса вырастало из страха и чувства уязвимости, а не от стремления к независимости, как было у Томаса. Она рассказала, что многие змеи вели себя подобным образом, когда она еще жила с Марволо и Морфином, и в результате от них «избавлялись», часто очень жестоко.

Когда его привязанность к Мидасу несколько поумерилась от постоянных щипков, Том начал искать новых развлечений, оставив попугая на попечение матери. Несколько дней он провел, листая книги и осторожно пробуя новые занятия, и наконец, услышав как-то вечером по радио «Maple Leaf Rag»*, выбрал фортепиано. Он нырнул в уроки с головой, как будто давным-давно уже этим занимался. Учительница, мисс Виола Киз, называла его гением, и Меропа краснела от гордости. Гарри гордился тоже, но его гордость за приемного сына всегда сопровождалась крохотной долей беспокойства, от которого он никак не мог до конца избавиться.

А Мидас часто усаживался на пианино, щелкая клювом и стрекоча, как будто подпевая.

* * *

Хотя Мидлтон был от них в часе езды на машине, Томас начал посещать начальную школу сразу же, как только достиг нужного возраста. Родители знали, что ему важно общаться со сверстниками, а необходимость увеличить немного дистанцию между ребенком и взрослыми стала очевидной после нескольких истерик, которые разгорались, стоило Гарри или Меропе ненадолго оставить его одного.

Учителям тоже пришлось помучиться, когда он расстраивался подобным образом. Но, за исключением беспокойства от разлуки с близкими, Том преуспевал и демонстрировал замечательные результаты по всем предметам. Вскоре директор назначил специальное расписание, по которому мальчик посещал английский язык и литературу с пятым классом, математику с четвертым, естествознание со вторым и историю с третьим классом.

Как и можно было ожидать, завести друзей оказалось Томасу непросто. Некоторые дети завидовали его смышлености, другие просто считали его слишком странным, но, неожиданно, магия не стала проблемой: выбросы случайного волшебства были слабыми и случалось нечасто, а учителя считали его рассказы о волшебных животных признаком творческих способностей, и, может быть, видели в нем будущего исследователя мифологии или археолога. Но он никогда не приглашал домой никаких друзей, а на переменах и на обеде всегда был один. Учителя, восхищаясь его успехами, не замечали отсутствия у него навыков общения, не замечали, как его отталкивают от качелей, или что его выбирают в футбольную команду лишь последним. Меропа тоже не замечала таких вещей, потому что не училась в школе сама и не испытала на себе насмешки школьников, тем более жестокие от того, что они были, в сущности, безобидны.

Но Гарри заметил, и его сердце полыхнуло острой болью. Он решил тем же вечером поговорить с сыном.

— Томми.

Том поднял голову от книжки, — он читал «Гекельберри Финна», — и сел поровнее на кровати; свет лампы окрашивал его лицо в золотистый цвет.

— Да, папа?

— Папа, папа! — эхом затрещал на насесте Мидас.

Гарри чуть улыбнулся, положив руку на притолоку.

— Не возражаешь, если я зайду?

— Заходи, конечно, — ответил мальчик.

Он повернулся, свесив длинные ноги с кровати, и заложил книгу закладкой. Хотя ему было всего восемь лет, можно было уже угадать, что он вырастет поразительно красивым мужчиной; впрочем, он уже был очень красивым ребенком, с чистой и светлой кожей, с естественным пробором в темных волосах; он вел себя и разговаривал как вполне состоявшийся взрослый. Но Гарри никогда не забывал, что как бы он ни был умен и уверен в себе, это все же был маленький мальчик.

Путешественник во времени присел рядом со своим сыном и пружины кровати протестующе скрежетнули. Гарри притянул Томаса к себе на колени и обнял его. Мальчик отстранился.

— Тебе приходится трудно в школе, — начал Гарри.

К чести Томаса, на его лице не отразилось ни крупицы удивления, он лишь слегка напрягся.

— Не знаю, о чем ты говоришь.

— В самом деле? Мне кажется, ты знаешь, Томми.

Мальчик отвел взгляд, упрямо отказываясь посмотреть в слишком понимающие глаза отца.

— Со школой все в порядке, папа. Математика у меня теперь уже с шестым классом, и…

— Наверное, я не совсем точно выразился, — прервал Гарри, не обращая внимания на нервный взгляд сына. — Мне кажется, у тебя трудности с детьми в школе.

Том секунду поколебался и, наконец, совершенно поник, ссутулившись и опустив глаза.

— Я… да, то есть… да.

Гарри вздохнул и снова обнял сына, положив подбородок ему на макушку.

— Извини, Томми.

— Они ненавидят меня. Не знаю, почему, — сказал мальчик, теребя пальцами шерстинки на свитере Гарри.

— Они просто не понимают тебя, Томми. Они даже не понимают, что ведут себя жестоко.

— Даже не жестоко. Ну, то есть, да, но не на самом деле. Они просто… просто…

— Не обращают внимания? — подсказал Гарри.

— Да, — тихо ответил Томас. — Они делают вид, как будто меня нет, если ничего не хотят от меня. А когда что-то хотят…

Гарри успокаивающе погладил его по голове.

— Маленькие дети часто бывают жестокими. Ты же знаешь, что я рос с тетей, дядей и с двоюродным братом?

— Да, конечно.

— Ну вот, когда я был в твоем возрасте, они тоже со мной плохо обращались. Они боялись моей магии, хотя Дадли даже не знал, что я колдун, пока не пришло письмо из Хогвартса. Но он дразнил меня в школе, и со своими друзьями гонялся за мной, и если они меня ловили, то могли побить. Они называли это «охота на Гарри».

— Но, папа, другие мальчики не гоняются за мной и не бьют!

— Как ты думаешь, от этого я чувствовал себя по-другому?

Том на мгновение задумался.

— Нет, — ответил он. — Просто тогда болит еще и снаружи, а не только внутри.

Они помолчали; Гарри чувствовал, что Томас набирается смелости сделать какое-то признание.

— Один мальчик из моего класса по математике, — начал он, — его зовут Адам, он говорит, что вы с мамой и я… что мы попадем в ад, потому что не ходим в церковь.

Вот оно что. Гарри почувствовал неприятный спазм в желудке. Он никогда раньше не обращал особого внимания на религию; в восьмидесятых и девяностых годах посещение местной церкви каждое воскресенье не было жестким требованием общества. Уже в 60-е годы эти требования ослабли, и не было ничего странного, если семья вообще не ходила в церковь; религия стала более личным, не столь первостепенным делом. Однако в 1930-е годы к ней нельзя было относиться так непринужденно, по крайней мере, не среди маглов, а Гарри не подумал о том, что отдавая сына в общую школу он сделает его жертвой этих предрассудков. Волшебники, как правило, не были слишком озабочены религией, — возможно, потому, что очень многие старые боги вовсе не были богами.

— И ты думаешь, это правда? — спросил Гарри.

— Ну… нет, не думаю.

— Тогда отчего тебя так заботит, что говорит этот мальчик, Адам?

Том недовольно фыркнул.

— Вовсе нет! Не заботит… но…

— Но это все равно ранит, — закончил за него Гарри.

— Да… точно, — голос мальчика прервался и он тихонько заплакал в отчаянии. Гарри обнял его покрепче, прижав к своей груди.

— Люблю тебя! — выкрикнул Мидас со своего насеста. Гарри улыбнулся, и почувствовал, что Томас тихонько хихикает.

— Я тоже тебя люблю, Мидас, — пробормотал мальчик.

— И я люблю тебя, Томми, никогда не забывай об этом, — сказал Гарри. — Ты можешь поговорить со мной о чем угодно. Не обещаю, что непременно смогу помочь тебе, но я очень постараюсь. И вот еще что: я знаю, как нелегко иногда приходится в школе, поэтому если ты однажды проснешься и поймешь, что совсем-совсем не хочешь туда идти, то скажи тогда мне или маме, и можешь остаться дома. Хорошо?

Томас так крепко обнял отца, что спина Гарри под его пальцами заболела.

— Обещаешь?

— Да, — ответил Гарри. — По крайней мере, пока ты будешь справляться с домашними заданиями, но мне отчего-то кажется, что это не вызовет особых затруднений, — добавил он иронически.

Том кивнул и, расцепив объятия, вытер глаза.

— Спасибо, папа.

Гарри поцеловал его в макушку.

— А зачем, по-твоему, нужны отцы?

После этого дела у Тома пошли на лад, но он, конечно, стал оставаться дома гораздо чаще, чем раньше. С учетом того, насколько быстрее своих одноклассников он учился, не отстать от программы ему удавалось без труда. Возвращаясь домой через камин, Гарри обнимал сына и совершал сложные маневры вокруг Мидаса, чтобы поцеловать Меропу, прежде чем взяться за приготовление ужина.

*Конструкторы — автор называет конкретные марки, «Lincoln Logs» и «Tinker Toys». Если вам интересно, на что были похожи «игрушки Lego» сто лет назад, их описание есть в английской Википедии.

*Жако — серый африканский попугай (https://ru.wikipedia.org/wiki/Жако), наиболее умная из всех птиц. Есть искусственная мутация жако с желтыми перьями (летиносы), но в начале XX века таких еще не было.

*«Maple Leaf Rag» (Рэг кленового листа) — фортепианная пьеса Скотта Джоплина в стиле раннего рэгтайма. Можно послушать (https://commons.wikimedia.org/wiki/File:Maple_Leaf_RagQ.ogg), можно почитать статью в Википедии.

Примечания автора: автор заметил, что фикрайтеры, описывающие времена, когда жила Меропа, часто забывают, каковы были тогда общественные нормы. Жена и муж никогда не спали в одной постели (даже если у них была общая спальня), это было совершенно возмутительно. Жить вместе, как Гарри с Меропой, не будучи женатыми, было тем более неслыханно и абсолютно непристойно. Конечно, как дитя 80-х годов, Гарри привык к совершенно другой атмосфере, и всячески старался сделать Меропу более «современной» (автор подмигивает).

В Британии живут только три вида змей; единственным ядовитым видом являются гадюки (для взрослых они не очень опасны: за период с 1876 по 2005 год было зарегистрировано всего 14 смертельных случаев, последний из которых произошел в 1975 году, когда от укуса гадюки погиб пятилетний ребенок). Кроме того встречаются ужи (чаще всего, во влажных местах: в болотах и заводях) и обыкновенные медянки (Coronella austriaca); их меньше всего, они встречаются на юге острова и не ядовиты, но их окраска имитирует окраску гадюки, и их часто принимают за ядовитых змей.

Попугай Мидас назван в честь мифического царя из Греции, чье прикосновение обращало все в золото.

Автор не думает, что школьные (и дошкольные) успехи Тома нереальны. Автор полагает, что если бы ему предоставили возможность, он двигался бы семимильными шагами в начальной школе, хотя в начале двадцатого века школьные требования были выше, чем сейчас (и никаких калькуляторов!). Д. К. Роулинг называет Гермиону «почти гениальной», поэтому автор думает, что не будет чрезмерным считать, что Том — просто гениален. Возможно, вы удивитесь, отчего маленький Томас не ходил в ясли и/или в детский сад; это оттого, что в то время таких заведений не было. Они появились лишь спустя несколько десятилетий и стали обязательными для посещения еще позже.