Хроника капитана Себрастиана (джен)

— Эй вы там, вы ужинать идете, или я сегодня наемся до отвала? — в каюту заглянул широко улыбающийся Мбици.

Нэд осторожно поставил чашку на стол, поднял глаза на капитана и, дождавшись кивка, ускакал на камбуз.

— А ты? Или я должен сделать книксен и голосом белого хлыща из сегодняшней забегаловки спросить, не желает ли знаменитый капитан откушать с нами?

— А я сегодня не жадный, — фыркнул капитан. — Так что можешь лопать за двоих.

Мбици кивнул и скрылся. Себрастиан, поворчав, поднялся, чтобы закрыть дверь, которую этот иппопотам, разумеется, оставил нараспашку. Постоял, размышляя, не стоит ли вообще ее запереть, но решил, что это уже перебор, и отошел к столу. Чай успел давно остыть, но Себрастиан не считал это большой проблемой. Он даже успел снова устроиться с чашкой за столом, когда дверь каюты распахнулась от резкого пинка.

— Это что еще за выкрутасы! — рявкнул с порога Гореб. — По какому это поводу ты вдруг решил устроить голодовку?!

Себрастиан мысленно порадовался, что не успел сделать глоток.

— Я решил — что?..

— То есть, Мбици опять сгустил краски, и ты не заявлял ему, что в ближайшие пару дней намерен поститься и медитировать?

— А я-то гадал, с чего это вдруг по тавернам гуляют страшилки с моим участием, — вздохнул капитан. — Нет, можешь с чистой совестью выдать этому помелу еще пару дежурств по камбузу. Но сегодня я действительно не пойду на ужин. И скажи матросам, что все свободны. Я сам постою на вахте.

— Учти, — прищурился боцман, — Если ночью я проснусь от того, что ты чем-нибудь гремишь на камбузе, предки мне в свидетели, я не посмотрю, что ты у нас капитан, — он многозначительно щелкнул хвостом.

— Ладно, я пошуршу чем-нибудь в трюме, — хихикнул Себрастиан. Гореб усмехнулся в ответ и вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.

Удивительно, но получив неожиданный вечер свободы, на этот раз матросы не рванули по тавернам, как предположил было капитан. Так что Себрастиан полулежал на канатных бухтах у грот-мачты и, прикрыв глаза, с улыбкой прислушивался к тому, как собравшиеся на баке[1] зебры горланят песни. Время от времени в стройный хор врывался счастливый голосок юнги, который либо знал некоторые из песен, либо очень старался подхватить хотя бы припев. Себрастиан улыбался — особых проблем со слухом или голосом у юнги не было, но звучало это все равно… своеобразно. Хотя не плохо. Обычно заводилой был Мбици, но сегодня он с частью команды расположился в кубрике и, судя по доносившимся звукам, затеял игру то ли в кости, то ли в карты. Так что запевал Гореб, и, положа копыто на сердце, Себрастиан был этому только рад — меньше пошлостей будет в «репертуаре». Не то чтобы он их не одобрял в принципе, но сегодня вечером это было бы немного не под настроение.

Прохладный ветер, налетавший порывами, постепенно заставил всех перебраться с палубы в кубрик, а Себрастиан, потянувшись, набросил плащ. Жаль, что на его излюбленном месте для размышлений — на марсовой площадке — сейчас было слишком светло из-за горевшего на мачте топового огня. Впрочем, здесь, у грота, тоже можно было вспомнить вахту, которая в свое время заставила Себрастиана так резко и сильно отклониться от намеченного жизненного курса…

* * *

…Величавая бригантина вошла в гавань Махико под чутким надзором лоцмана. Спланирован порт был откровенно странно, и поэтому, несмотря на довольно широкий входной фарватер, пробираться к дальним причалам было сложно, а уж выбираться оттуда — еще хуже. Иные суда без буксира и не выходили. Но, несмотря на странности порта, сам город нравился очень многим. В частности, полосатому матросу бригантины, который сейчас помог убрать большую часть парусов и теперь следил за подготовкой к швартовке. Сегодня, правда, он не сразу сможет пробежаться по этим ярким улицам, потому что стоял первую вахту на стоянке, но предполагалось, что раньше, чем на следующий вечер, они не уйдут из Махико, и времени будет предостаточно. А потом — долгий переход в Копытонгаген и окончание навигации этого года. Большой ремонт, подождать, пока отгремят шторма, — и снова в путь, в море. Море… Себрастиан улыбнулся. Всегда такое разное, переменчивое — и такое неуловимо знакомое всякий раз, когда ставишь паруса.

И этот город… Живой, разноцветный, шумный у моря, и белоснежный, чопорный и изящный где-то там, на холме. Себрастиан иногда доходил до этих странных, одинаковых особнячков богатых горожан, но единственным интересным местом там оказался парк. И то только потому, что было очень забавно валяться на подстриженной траве и ловить на себе осуждающие взгляды донельзя правильных обитателей квартала, которые медленно и чинно ходили по дорожкам и одергивали жеребят, чтобы они ни в коем случае не брали дурной пример с нахально улыбающейся зебры. Главное — вовремя прекратить и смешаться с пестрой толпой «нижнего города» до того, как кто-нибудь особенно правильный приведет стражу. Нижний, пестрый город, пропахший морем, рыбой и пряностями, настолько сильно отличался от белого, даже скорее, выбеленного квартала с правильными чертами, что иногда казалось, что это два разных города. Жители иной раз только подтверждали это — потоки пони из разных частей города смешивались очень редко. Иной раз можно было повеселиться, резко ворвавшись поперек движения толпы и смешать, сбить с толку жителей Махико, одинаково чопорных в своей бедности и богатстве; а иногда — страшно было даже подумать о том, чтобы нарушить это негласное правило. Он не мог этого объяснить, просто чувствовал, когда такие выходки неуместны.

Но Себрастиан все равно любил этот город, каким бы странным он ни казался, любил лабиринты его улиц и контрасты. Возможно, за то, что они оба были полосатыми. Это не был ни первый его иноземный порт, ни самый большой из виденных, он просто почему-то был совершенно особенный. Махико всегда преподносил путнику сюрпризы, даже когда он ходил давно выученными маршрутами, например, на рынок. Несколько раз Себрастиан натыкался на новые магазинчики, которых не замечал в прошлые визиты, иногда сворачивал в тупики, кончавшиеся потрясающими мозаичными стенами, бывало, что и ходил кругами, хотя был уверен, что шел правильной дорогой. Сегодня Махико не капризничал и не играл с ним, просто давал насладиться прогулкой перед долгим межсезоньем. Но за ремонтом бригантины время пролетит совершенно незаметно, а после — снова позовет море. А Копытонгаген тоже очень приветливый город, там будет легко зимовать.

— Итак, вечером мы отправляемся в Зебрику! — радостно объявил капитан утром следующего дня.

Себрастиан, ожидавший совсем не этих слов, вздрогнул и резко поднял голову.

— Зебрику?.. — нахмурился он.

— Да. Последний адресат буквально вчера прислал мне письмо и сообщил, что неотложные дела задержали его в Зебрастане, и потому не были бы мы столь любезны забросить его груз туда… Себрастиан, странно видеть тебя столь хмурым, мне казалось, подобная новость должна бы тебя порадовать.

— Не передать словами как…

До отхода было еще восемь часов — свободное время сейчас, и потом вахта. Себрастиан вздохнул и подумал, что спокойно пройтись по улочкам Махико сегодня вряд ли удастся. Нужно было придумать, как сделать так, чтобы этот переход в Зебрику не состоялся. Встреча с родней, о которой едва ли не прямо заявил капитан, вопреки его ожиданиям, Себрастиана совершенно не вдохновляла. Осторожный расспрос капитана позволил узнать, что верфь в Зебрике он считает не хуже верфи в Копытонгагене, а фрегат «Донна Маргарита» уже пришел в доки. А это значит, что вместо спокойной тихой зимовки придется долгими вечерами отвечать на сотни и тысячи разных «почему» и «зачем». Не будь там этого корабля — еще можно было бы рискнуть и попробовать перезимовать в Зебрастане: он не был там уже пару лет и, глупо отрицать, успел порядком соскучиться по родным местам. Но «Донна Маргарита» на якоре, а если точнее — капитан «Донны Маргариты» в порту, сильно уменьшали привлекательность этой затеи. Более того, сводили ее к нулю. В свое время любимая бабуля, она же — капитан самого известного пиратского фрегата на морях, «скромно» названного в честь нее, весьма четко заявила, что в ранге ниже капитанского Себрастиану дома лучше бы не появляться.

Из очевидных глупостей, которые приходили на ум, было: сжечь лоцию ко всем грифонам, подложить под компас небольшой топорик, а еще лучше — пробить этим топориком дыру где-нибудь в трюме, чуть повыше ватерлинии. Разумеется, все эти «планы» никоим образом не подходили для претворения в жизнь. Отговаривать капитана было бесполезно, да и груз надо было доставить. На то, что бы совершить что-нибудь настолько эпичное, чтобы его высадили на берег, времени тоже не было, да и обитаемый порт тоже не был похож на скалистый остров, куда можно было бы высадить зачинщика бунта на корабле. И потом, портить себе практически безупречную характеристику из-за дурацкой смены планов? По меньшей мере, несерьезно. По этой же причине нельзя было просто взять и сбежать с вахты. Но хотелось — невероятно.

Себрастиан стоял на корме, задумчиво глядя куда-то вдаль. Он любил эту бригантину, знал ее едва ли хуже капитана и всерьез планировал сменить ее разве что на собственный корабль. Огромная, вытянутая, как стрела, с высоченными мачтами и белыми, хоть и нещадно потрепанными ветрами и штормами, парусами. Себрастиан мог пройти по ней с закрытыми глазами — и ни разу никого и ничего не сбить, настолько хорошо он мог прочувствовать эту бригантину, могучую, чуткую, невероятно послушную рулевому. И сейчас… сейчас полосатый матрос совершенно не представлял, как он сможет заставить себя дойти до Зебрики, пусть и на этом верном, знакомом корабле. Мерно звенела рында, а идей все не было.

Вечером, так и не придумав, как можно без ущерба для корабля и команды отложить переход в Зебрику, Себрастиан подошел к двери капитанской каюты и, помедлив мгновение, решительно постучал. Дождавшись разрешения, он вошел и плотно закрыл дверь за собой.

— В чем дело, полосатый? — рассеянно спросил капитан. Он перебирал морские карты, изредка сверяясь с какими-то своими записями в журнале. Внезапно поверх пестрой лоции опустился лист с неровным, явно написанным в спешке текстом. Копыто, прижимавшее его к столу, не позволяло смахнуть странную записку куда-нибудь на край и вернуться к столь странным образом прерванным делам.

— Что это еще?.. — капитан поднял голову и наткнулся на твердый пронзительный взгляд темно-синих глаз.

— Рапорт, капитан. Прошу позволить остаться в Махико. На зимовку.

— На зимовку, м? — единорог откинулся чуть назад и прищурился. — А если за время ремонта в Зебрике я найду кого-нибудь столь же полосатого на вакантную судовую роль?

— Значит… — голос зебры дрогнул, но Себрастиан быстро справился с эмоциями, — таково будет ваше решение, и я смогу только смириться и принять его, капитан.

— Объяснить поподробнее, я так понимаю, ты не хочешь?

— Если вы настаиваете, — размеренный ритм этих слов ясно показывал, что матрос очень не хотел бы вдаваться в глубинные причины подобного демарша.

— Ты ведь вроде не сбегал из дома? — потребовать прямого ответа капитан не решился, но обязан был хотя бы попытаться выяснить, что привело Себрастиана к такому внезапному решению зимовать в Махико.

— Нет.

— И родные тебя любят, ждут и всегда рады видеть?

— Да.

— Но ты не хочешь туда идти?

— Нет.

— Но тебя же там любят и ждут! — не удержался от возгласа удивления капитан.

— Очень, — одно слово, брошенное сквозь зубы, дало понять, что дальнейшие расспросы не только бессмысленны, но и, вероятно, опасны.

Капитан смерил Себрастиана долгим взглядом и, не задавая больше вопросов, подписал рапорт. Тот постоял, переводя взгляд с капитана на лист бумаги, резко цокнул копытами и, улыбнувшись, вышел из каюты, тоже не сказав ни слова. С матросами, стоявшими на вахте, он едва ли попрощался кивком головы, боясь, что они, в отличие от капитана, просто так не отпустят его. Вот разве что вахтенному офицеру он шепнул пару слов — всё же не хотелось создавать впечатление, будто бы он сбежал в самоволку с подвахты, еще и перед самым отходом. Он уходил петлявшими портовыми улочками, не оглядываясь, быстрым шагом, почти бегом, потому что точно знал — стоит ему обернуться — и он не сможет заставить себя остаться здесь, в порту. Впрочем, он все равно проводил их взглядом, выбравшись на одну из смотровых площадок на набережной. Бригантина поднимала паруса, отсвечивавшие золотистым светом в лучах заката. Солнце, клонившееся к горизонту, предвещало прекрасный ясный день на завтра, но Себрастиан едва ли обратил на это внимания. Сгорбившись, он сидел на набережной, чувствуя себя невероятно одиноким. Вместе с кораблем уходила огромная часть его души, и, похоже, он совершенно неверно оценил степень пустоты, который этот отход оставил где-то там, внутри, у сердца.

— Это ненадолго, — тихо, но твердо шепнул Себрастиан, для верности мотнув головой: обычно это помогало привести в порядок мысли. — Мы еще встретимся, обязательно.

То, что жалование простого матроса на бригантине с довольно большой командой не позволит ему спокойно и просто прожить в Махико весь период ремонта, Себрастиан понял практически сразу. И идея ждать новой навигации в городе единорогов показалась еще глупее, чем была тогда, когда он второпях дописывал рапорт, боясь упустить порыв решимости. В городе, где даже дворники махали метлами, удерживая инструмент магией и посвистывая, мало кому мог бы понадобиться простой пони, пусть и полосатый, пусть и немного шаман. Деньги таяли даже при жесточайшей экономии, а найти работу не получалось. Себрастиан сидел на пристани, задумчиво пересчитывая монетки в кошельке, хотя он и так прекрасно знал, что их осталось десять. Пять монет на то, чтобы отправить письмо, и еще пять — на ужин. Вероятно, последний, потому что гордость не позволит ему написать донне, насколько на самом деле у него все плохо. Гордости у него вообще было куда больше, чем денег, и поэтому он голодал уже третий день. Вчера он дошел до рынка, но так и не смог заставить себя стянуть с прилавка хоть что-нибудь съедобное. Можно было, конечно, попробовать жевать траву, но в нижнем городе ее просто не было — настолько плотно стояли домишки, а в парке белого города ее стригли так часто, что на вкус это не слишком бы отличалось от пыли пестрых кварталов. Ситуация вообще была донельзя идиотской, и приличного выхода видно не было. Неприличных было целых три: наняться к какому-нибудь богатею полосатым клоуном, прибиться к банде полосатых же «гадателей», что означало бы участвовать в балаганах и, будем откровенны, приворовывать, или написать бабуле откровенное письмо. Себрастиан как раз прикидывал, что безопаснее — попасться банде жуликов или донне, когда кто-то воскликнул у него за спиной звонким голосом:

— Вот это да! Я еще ни разу не видела таких клевых полосок! А ты кто?

Зебра обернулся и встретился взглядом с маленькой единорожкой. Она была помладше него, голубого цвета, с яркими медовыми глазами и гривой странного, непонятного, неестественного цвета, определить который Себрастиан так и не смог. Это было что-то то ли розовое, то ли персиковое, на солнце — вообще выглядело рыжим… и все это было уложено в какую-то замысловатую прическу с кучей хвостиков, локонов и косичек. В глазах зарябило.

— Ты кто? — повторила свой вопрос любопытная кобылка.

— Я злой и страшный шаман зебр, — произнес Себрастиан. — Так что кыш отсюда, мелочь.

— Вот еще! — обиделась «мелочь». — Этот порт такой же мой, как и твой, так что если тебе что-то не нравится — можешь отчаливать на все зюйд-весты, выход воон там!

«Злой и страшный шаман» оторопело уставился на голубое чудо — настолько противоречил ее внешний вид сказанному только что.

— Так и чего ты тут забыл, о стра-ашный шаман? — прищурившись, ехидно спросила у него единорожка, не дождавшись словесной реакции на свой ответ.

— Утопиться хочу, — в тон ей ответил Себрастиан.

— А у тебя не получится, — «обрадовала» его кобылка. — Тут так мелко, что даже папа отпускает меня здесь в море одну, без присмотра. Пошли, покажу, где надо топиться, раз уж ты, как видно, не местный и ни разу не ходил на Смертоубийственный утёс.

— Какой-какой утес?..

— Смертоубийственный. Это я его так называю. Там такие волны, и так глубоко — чума! Учти — ляпнешь кому хоть слово, что видел, как я плаваю там без взрослых — я сама тебя утоплю прямо тут, в этом вонючем лягушатнике, усек? А если меня из-за этого папа накажет, то я… я… я вообще не знаю, что тогда с тобой сделаю, понял?!

Первый шок прошел, и Себрастиан присмотрелся внимательнее к своей необычной собеседнице. Неожиданная догадка посетила его — боится! Эта единорожка до дрожи его боится, и при этом — ей жуть как любопытно. Он рассмеялся.

— Эй, ты надо мной, что ли?! — кажется, она обиделась, но Себрастиан ничего не мог с собой поделать. Сквозь смех он покачал головой. — То же мне, великий и ужасный нашелся… А я вот тебя не боюсь ни капельки! — догадка подтвердилась.

— А что, должна бояться? — переведя дух, спросил он.

— Папа говорит, что если я буду говорить с полосатыми пони… то есть, с зебрами, то меня загипнотизируют, уведут и нарисуют полоски на шкуре. А мне не пойдут полоски, я уже примеряла. А ты меня можешь загипнотизировать? — вдруг спросила она.

— Могу.

— Ух ты! А загипнотизируй меня, а?

Себрастиан посмотрел в распахнутые глаза медового цвета, в которых читалась жажда нового опыта, и расхохотался. Он представил себе, как серьезно и вдумчиво повелевает единорожке топать домой, и картинка чопорно марширующей нахалки встала перед глазами, как наяву.

— Ну опять ты все испортил! — она топнула копытом, вызвав новый приступ смеха. — Ладно уж, пойдем, покажу, где Смертоубийственный утес. Может, хоть там у тебя получится меня загипнотизировать, и я сделаю на верфи что-нибудь настолько клевое, что у меня появится хорошая кьютимарка, и начальник возьмет меня в бригаду… Надоело, что он считает, будто я прихожу туда, чтобы в игрушки играть.

Себрастиан навострил уши, но лезть с расспросами пока что не стал. Спешить было нельзя — можно было спугнуть неожиданный шанс. Впрочем, поблагодарить судьбу за столь своевременное и, возможно, удачное знакомство, пожалуй, нужно. А заодно и подумать, как бы осторожно пройти на верфь вместе с ней. Это было первое место, куда Себрастиан попробовал сунуться, но попасть туда не удалось. Полноватый единорог с черно-рыжей, уже местами седеющей гривой не дал сказать ни слова. Он так орал, что его, наверное, было слышно аж в белом городе. Себрастиан поморщился — слава прожигателей жизни из пестрых кварталов, как видно, сформировала прочный образ зебр в глазах всех, кто жил хотя бы чуточку богаче. Звон в ушах стоял потом еще целый час… Зато после такого отпора кусок не полез бы в горло, и получилось очень славно сэкономить на ужине. Себрастиан нервно хихикнул — все мысли после трехдневной голодовки крутились вокруг еды.

Единорожка за время пути к этому странному утесу немного успокоилась, видимо, решив, что раз никто ее не загипнотизировал сразу, то теперь — это тем более никому не нужно. Она много болтала, рассказывала о себе, о своей семье, о верфи и о городе в целом. Себрастиан был ей даже благодарен — непрерываемая трескотня отвлекала от мрачных мыслей. К тому моменту, как они выбрались на скалистый берег и устроились на одном из огромных валунов с плоской вершиной, он знал, что ее зовут Мистфлауэр, что ее отец — начальник верфи Махико, и это был тот самый единорог, который наорал на Себрастиана почти месяц назад. И во взглядах на этого самого Ярда Рича они с Мист совпали почти полностью. Она тоже во многом не соглашалась с отцом, и, в отличие от своей старшей сестры, Мэйфлауэр, не стеснялась это время от времени высказывать. Как оказалось, Ярду удалось первому перебраться в белый город, и он очень боялся потерять это положение в достойном, с его точки зрения, обществе. Себрастиан в чем-то понимал и его тоже, хотя и считал, что начальник верфи идет какой-то очень извилистой тропой. А уж идею выдать «принцессу Мисти» за наследника кого-нибудь из старой аристократии Махико, которая стала просто идеей-фикс у седеющего единорога, не мог принять ни Себрастиан, ни сама потенциальная «невеста».

А потом Мистфлауэр нырнула. Не сказать, чтобы она хорошо держалась на воде, поэтому она осторожничала и все же держалась близко к безопасному выходу из воды, но она все равно плавала, изредка поглядывая на Себрастиана. Тот не рискнул нырять в незнакомом месте и, осторожно пробуя каменистое дно, зашел в воду. У утеса и правда довольно быстро кончалось мелководье, но от этого место становилось только еще более привлекательным. Почему-то ему никогда в голову не приходила идея прогуляться куда-то за городскую черту: когда бригантина приходила в порт хватало развлечений и в самом Махико, а теперь… теперь было не до поиска милых укромных мест. Впрочем, можно попробовать исследовать местные скалы, вдруг найдется пещера, в которой можно было бы перезимовать. Это решит хотя бы проблему крыши над головой, а вопрос поиска еды… можно попробовать рыбачить. Это, правда, никогда не было его сильной стороной, но как раз будет шикарная возможность для практики. Себрастиан не был уверен, найдется ли в его сумке что-нибудь, из чего можно сделать крючок, но это уже решаемая проблема. Он фыркнул — нельзя же было настолько зацикливаться на поиске работы, чтобы совершенно не продумывать другие варианты выживания. Да, хорошо, что он не стал писать бабуле, она бы за такое легкомыслие точно по головке бы не погладила. Точнее, сначала она бы просто долго и громко смеялась, а потом… потом она бы написала такую поэму, что ведущие издательства передрались бы за такое чудо мысли, слога и сарказма. Если бы, конечно, смогли расшифровать послание.

Себрастиан осторожно выбрался на торчащий из воды камень. Это место должно потрясающе смотреться в шторм — брызги разлетающейся пены на фоне грозового неба, какая красота. Если удастся решить насущные проблемы, обязательно нужно будет выбраться на этот диковатый берег в непогоду. Но сейчас море было спокойным и шептало что-то ласковое и успокаивающее, и все проблемы наконец-то стали совсем неважными. Можно было бы попробовать помедитировать, он не делал этого уже очень давно, практически с самого прихода в Махико, но Мисти уже выбралась на берег и нетерпеливо махала ему с утеса. Себрастиан улыбнулся — настолько забавно она выглядела теперь, когда вся ее вычурная прическа промокла насквозь. Хотя, такой вид гораздо лучше подходил к ее характеру, по крайней мере, насколько он успел узнать ее. Он спрыгнул с камня, нарочно подняв тучу брызг и, весело отфыркиваясь, поплыл к берегу.

Она успела бесцеремонно расстелить на камнях его плащ и теперь возилась со своими сумками, доставая морковный салат, яблочный сок и что-то еще. Себрастиан смутился, потому что он точно знал, что ничего добавить на этот спонтанный пикник он не сможет кроме того самого плаща, который послужил пледом. Но Мистфлауэр, кажется, мало волновали такие мелочи. Куда больше ее заботило то, что новый знакомый так неторопливо вылезал из воды. Она села на край плаща так, как будто не двое жеребят устроили пикник на голых камнях, а королевский двор собрался на жутко официальный прием, и только нетерпеливое пофыркивание выдавало ее желание прикончить эти нехитрые припасы. Но этикет, который она соблюдала неукоснительно, едва ли задумываясь об этом, не позволял «дочери благородного семейства» приступить к еде, не дождавшись нового знакомого.

— Это ужасно неприлично — заставлять леди ждать за почти накрытым столом! — она капризно надула губки, когда он отряхнулся и тоже устроился на плаще. На секунду Себрастиан даже поверил в искренность интонаций — ровно до тех пор, пока она не хихикнула, не удержавшись в образе холодной светской дамы.

— И верно, где мои манеры? — повинился он, подыгрывая ей. — Но, возможно, гостю из-за моря простят его невольный промах?

Теперь настала очередь Мистфлауэр изумленно хлопать глазами. Себрастиан мысленно усмехнулся: один-один. Кажется, она тоже не могла ожидать подобных слов от самой обычной на вид зебры.

— А ты еще прикольнее, чем кажешься! — наконец произнесла Мисти. — Эй! Погоди, ты ведь так и не представился! Это потому, что считается, что маги и шаманы могут навредить, если узнают чье-то имя? Мне папа говорил, что с этим надо быть осторожнее, но у нас в Махико мало сильных магов, поэтому я вечно забываю про это…

— Нет, — усмехнулся «маг и шаман». — Если бы хватало только имени, никто в мире не мог бы чувствовать себя в безопасности.

— Я так и думала, — вздернула нос единорожка. — Тогда почему ты не назвал свое имя?..

— Ты так тараторила, что я его чуть не забыл, — он все-таки не удержался и показал ей язык. — Себрастиан. Меня зовут Себрастиан.

— Не слишком-то это похоже на зебриканское имя… — Два-один. Себрастиан мысленно покатывался со смеху.

— Ну не всем же быть какими-нибудь там Хатари или Укуфара . Должен же во всей Зебрике быть хоть кто-то с нормальным именем, — подколол он Мист.

— Я просто боялась, что не смогу выговорить или вовсе не запомню, — кажется, на этот раз она все-таки надулась всерьез.

— Угу, донна Марго тоже считает, что у моряка должно было простое имя, — ворчливо произнес Себрастиан. — Или хотя бы такое, чтобы его можно было упростить.

— Кто это — донна Марго? — Мистфлауэр не могла не спросить.

— Моя бабуля, — почему-то ответить было легко. А еще за разговором легче было «не замечать» разложенную на плаще еду. Мистфлауэр, правда, тоже не спешила приступать к обеду, жадно вслушиваясь в объяснения собеседника, которого ей наконец-то удалось разговорить. — Ее, конечно, зовут не совсем так, но она уверена, что это имя гораздо удобнее. Особенно в моменты абордажа. Бедные матросы ее команды, как только она не сокращала их имена…

— А твое? Твое она тоже упрощала?

— Хм, дай вспомнить, — Себрастиан состроил задумчивую морду. — Да, пожалуй, если «полосатый кретин» можно назвать сокращением.

Он скосил глаза на Мистфлауэр, ожидая ее реакции. Увы, упрочить лидерство в их негласном соревновании на этот раз не удалось.

— Ты мне врешь, — заявила она недовольно.

— Не совсем. Я всего лишь недоговариваю.

— Дай угадаю, дай угадаю! Она называла тебя «Расти», правда же?

— Иногда. Хотя, по-моему, куда чаще она называла меня Вампу. Это что-то вроде балбеса.

Она весело рассмеялась и, кажется, совершенно не поверила рассказу о суровости донны.

— Мэй тоже постоянно твердит о том, что я — неотесанная деревенщина. А должна быть — настоящей леди. Иногда так и зовет Простушкой. Она, правда, считает, что это звучит очень обидно, а мне как-то… на-пле-вать! — она произнесла последнее слово с какой-то странной торжествующей информацией, как будто бы употребление подобных слов давало ей возможность выразить все то, что приходилось тщательно сдерживать. Было интересно наблюдать, как настоящая Мистфлауэр то прорывается в каких-то мелких деталях, то вновь стыдливо прячется за маской «благородной леди». Она еще не понимала, как следует держать себя с новым знакомым, и осторожно испытывала, в какой степени ему можно было бы довериться.

Легкий ветер донес до Себрастиана запах печеных яблок, которые Мист еще не успела выложить, но они определенно были там, в сумке. Кажется, такой соблазн на третий день голодовки — это уже чересчур…

— Ой! Прости, пожалуйста, я совсем заболталась. Ты любишь яблоки?.. Что вообще обычно едят зебры?

«После двух дней голода? Всё подряд».

— Спасибо, я не голоден.

Мистфлауэр прищурилась.

— Растик… я сейчас ведь по-настоящему обижусь.

— На что? — Себрастиан старательно похлопал глазами.

— За дуру меня держишь, да?! Ладно… значит так, о великий шаман. Я сейчас отвернусь и сосчитаю до десяти. А когда я повернусь — яблок тут уже не будет, ясно? И мне на-пле-вать, какую зебриканскую магию ты для этого будешь использовать, но надеюсь, что это получится лучше, чем гипноз. Иначе — пеняй на себя!

— Но…

— И никаких отговорок! Один!

Он усмехнулся и потянулся за яблоком. Мистфлауэр довольно фыркнула и перестала считать где-то на семи.

— Давно бы так. Я, правда, не рассчитывала на двоих, со мной на верфи никто не хочет обедать, поэтому я теперь беру только на себя. Но слава Нэнни Грей, она обычно кладет мне много всяких вкусностей. Но вообще-то я даже готовлю себе сама, а то папа не очень одобряет, что я хожу в порт, так что лучше, когда об этом знает… поменьше народу.

— Кто такая Нэнни Грей? — нужно было поддержать эту странную «светскую беседу», но приличных вопросов в голову не приходило.

— Это наша с Мэй гувернантка. Она просто золото, хотя сама вся совсем серебряная. Не знаю, что это значит, так мама про нее говорит. В любом случае, она в меня верит и даже помогает сбегать из дома, если отец пытается меня запереть. Но ты не подумай, папа вовсе не совсем такой тиран, каким иногда старается казаться! — поспешно добавила она. — Просто у него есть свой собственный план, и он расстраивается, когда что-то выходит из-под его контроля. Но он так забавно злится, что я ничего не могу с собой поделать, правда! Ну и да, иногда его планы не совпадают с моими. А Нэнни Грей говорит — нельзя всю жизнь зависеть от чужих ожиданий.

Себрастиан вздрогнул, но промолчал. Мистфлауэр, увлеченная рассказом, ничего не заметила.

— …От моего папы, например, тоже никто не ждал, что он сможет стать начальником верфи. Наши предки были очень бедными, но мой дедушка много работал, и папу тоже всегда заставлял. Вот, теперь мы живем в белом городе. Папа всё так же много работает, но он любит нас, честно, и очень хочет самого лучшего. Жалко только, что он очень упрямый. Например, он начал водить Мэй в контору и показывать дела. Но Мэй не хочет работать на верфи, она не любит корабли. Она хочет блистать на балах и раутах. Знаешь, какая она всегда стильная! И такая… дама! И еще — она жуткая домоседка, любит сидеть у окна и часами вышивать какой-нибудь листик миллионами оттенков, брр. У меня бы уже просто задница расплющилась! — она осеклась и взглянула на Себрастиана исподлобья.

— Я б тоже подох со скуки, — с легкой усмешкой произнес он.

Она рассмеялась, расслабившись. Болтать с понимающим собеседником всегда легко. Особенно под печеные яблоки, да еще и сидя на живописном утесе, на самом краю, слушая, как внизу под тобой перешептываются волны. И смотреть вдаль, на горизонт и на море. Совсем скоро оно из сизого станет почти черным: сезон штормов уже совсем близко. Себрастиан никогда раньше не пережидал этот период в Махико, но новый опыт — это же всегда полезно. А если успеть хотя бы немного обжить пещеру, возможно, зимовка даже будет не очень трудной. Но до того, как сюда прилетят жестокие холодные ветра, есть еще неделя, а быть может, даже две. Все наладится.

Единорожка и зебра лежали на расстеленном плаще и смотрели, как в гавань входила каравелла. Их было много в порту, и, вероятно, многие из них будут ремонтироваться на верфи. Мистфлуэр мечтательно прикрыла глаза.

— Я очень люблю корабли… Я обожаю корабли! Хотя я жутко боюсь на них плавать…

— Ходить, — машинально поправил моряк. — На кораблях — ходят по морю.

— Ходить, — согласилась она. — А ты настоящий, всамделишний моряк? А почему тогда ты сидишь в нашем скучном порту?

«Потому что я — настоящий, всамделишный тукан…»

— Потому что скоро сезон штормов. И потом… я люблю Махико, — подумав, ответил Себрастиан.

— Снова «недоговариваешь», да? Ну как с тобой можно болтать, если ты так секретничаешь! Я же обижусь. Я должна обидеться, потому что пообещала, помнишь? Поэтому — даже не пытайся со мной помириться, мне на-пле-вать! Не трогай меня минут пять… нет, это слишком долго… ладно, считай, что я уже очень долго на тебя обижаюсь. А ты куришь трубку?

— Нет, почему?.. — он растерялся от столько быстрой смены настроения и темы.

— Все моряки курят трубки! — заявила Мистфлауэр. Себрастиан вздохнул — кажется, в ее глазах его медленно закапывало куда-то в самую глубокую впадину на дне моря. — Но я тебя понимаю, это ужасно невкусно. И еще потом папа орал. И даже Нэнни заставила меня вымыть рот с мылом!

Себрастиан вгрызся в яблоко, надеясь, что его комментариев никто не ждет. Но Мисти умолкла, и пауза затягивалась.

— Бабуля курит трубку. Но я все равно не люблю этот жуткий запах. Особенно в каюте ее фрегата, мне кажется, он въелся прямо в доски…

— Шип Рейт говорит, что это успокаивает нервы и очень круто выглядит, — протянула Мистфлауэр. — Но Мэй тоже не любит, когда он курит при ней. А я — просто не люблю Шип Рейта, он придурок и вообще мерзкий типчик. Он подлизывается к папе и ухлестывает за Мэйфлауэр.

Она задумчиво достала из сумки хлеб и надломила его.

— Ты уверена? — остановил ее Себрастиан.

— Ну конечно, мы с Нэнни успели испечь только одну лепешку сегодня, — недоуменно отозвалась она.

— Нет, ты… не поняла. Ты точно уверена, что хочешь преломить хлеб с шаманом зебр? Тем более… приготовленный почти что самостоятельно.

— Это тоже какой-то обряд? — она навострила ушки и подвинулась поближе.

— У нас… не принято так делать просто так. Так делают, если кто-то чужой приходит в племя. Не скажу точнее, я как-то не интересовался этим. А мальчишки таким образом просто принимают новичка в свой круг.

— Это же здорово! Конечно, я хочу… как ты сказал? Преломить с тобой хлеб, — она решительно разломила лепешку и протянула ему половинку. — А что делать дальше?

— Ну, обычно тот, кто принес хлеб, первым начинает есть.

Мистфлауэр удивленно посмотрела на Себрастиана, но послушно откусила кусочек. Судя по недоуменной мордочке, она ждала чего-то… особенно. Зебра усмехнулся, и тоже попробовал хлеб.

На секунду мир померк перед глазами, а потом, когда зрение вернулось вновь, Себрастиан ощутил, что что-то изменилось. Практически неуловимое, и сейчас он не мог сказать точно, как именно, но словно кто-то во тьме разбил мир на части, смешал и собрал заново, перепутав местами несколько кусочков мозаики.

— Говоришь, это вы с Нэнни его пекли совсем сами?..

— Да, я даже сама вынимала, хотя обычно Нэнни Грей не пускает меня к горячей печке. Но на магию она согласилась.

— У твоей магии… забавный привкус.

Она смутилась и, отвернувшись, принялась рыться в сумке. На голубых щеках играл легкий розовый румянец, примерно в тон отдельных прядок в ее гриве. Себрастиан не рассматривал Мистфлауэр пристально, но почему-то всё равно замечал малейшие детали, на которые не обратил бы внимания еще несколько минут назад. Кажется, он не шутил, когда предупреждал о возможных последствиях от «ритуала». Это было… неожиданно. Почему-то раньше такого не бывало. Себрастиан вздохнул: вот говорила же бабуля, и не раз, что не стоит ввязываться в ритуалы, не осознавая до конца их последствий, да еще и безо всякой предосторожности.

Они болтали о чем-то еще, но разговор почти не клеился. Мистфлауэр тоже прислушивалась к себе и, по правде говоря, Себрастиану очень хотелось спросить ее, чувствует ли она хоть какие-то перемены, но он не решался. Это было бы очень грубо — так скоро требовать ответа на столь личный, практически интимный вопрос. Обычно шаманы зебр дают возможность новичку самому принять новые ощущения, и только потом, при необходимости, мягко корректируют их. Но в каких случаях, почему и как это делается, он не знал. Кажется, спать вместо медитации на уроках донны было плохим решением…

— А они у тебя разноцветные… — вдруг задумчиво произнесла Мистфлауэр и продолжила, поймав его вопросительный взгляд. — Полоски. Твои полоски, оказывается, двух цветов.

— Ну да. А у тебя в гриве четыре оттенка.

— Это чтобы она была розанжевой.

— Прости?..

— Розанжевый. Это самый модный цвет сезона, потрясающая смесь розового с оранжевым. Мне повезло, у меня от природы розовая грива, нужно было просто немного подкрасить. Видел бы бедняжку Мэй! У нее грива — темно-темно синяя, почти черная. Она так мучается с окрашиванием.

— А зачем?..

— Нельзя же не следовать моде. В белом городе не поймут, если кто-то появится с гривой немодного оттенка. Это же моветон.

Он не нашелся, что ответить, и она тоже умолкла. Где-то в небе проплывали облака, а налетавший ветер шаловливо поигрывал гривой столь необычного цвета. От Мистфлауэр забавно пахло смесью духов, кухни и верфи — Себрастиан теперь мог совершенно четко различить сладкий тягучий запах ванили, уютные запахи карамели и хлеба и еще — резкие, но очень родные запахи лака и свежих стружек.

— Пойдем на верфь? — вдруг предложила она, поднявшись на ноги. — Я всех друзей вожу на верфь, но никому не нравится… Мне даже иногда бывало там одиноко. Точнее, нет, там всегда есть корабли, конечно же, но…

Себрастиан молча кивнул и помог ей собрать сумку.

Мистфлауэр скакала по набережной так, что Себрастиан еле поспевал за ней. При этом она умудрялась рассказывать про то, какой прекрасный фрегат сейчас стоит в ремонтном доке, какие чудесные мастера работают на верфи в Махико и как ей бы хотелось самой построить лодку. Она даже уже начала расчеты для чертежей. Себрастиан только слушал с улыбкой и удивлялся ее активности. Мистфлауэр резко затормозила у больших кованых ворот и, быстрым, практически неуловимым движением приведя растрепавшуюся прическу в идеальный порядок, толкнула одну из створок. На верфи было много рабочих, они что-то изредка кричали друг другу, кто-то левитировал доски, кто-то смолил борта. Было очень шумно, но это был привычный шум, он не резал уши, а окутывал и успокаивал. Себрастиан даже не заметил, как они с Мистфлауэр подхватили какой-то трос, и всё завертелось. Потом, ближе к вечеру она привела его к седеющему единорогу и поставила обоих перед фактом: Себрастиан теперь работает на верфи. Он даже не пытался возразить, зная, что это будет бесполезно. Бригадир не умел чувствовать настроение «мисси Мист» и попробовал спорить. Какой всё же холодной леди умела быть хрупкая голубая единорожка, если ей нужно было добиться своего! Себрастиан искренне восхитился и тону голоса, и подбору слов. Бригадиру просто ничего не оставалось, как смириться…

А потом была зимовка, и много кораблей в доках. А потом — пробитая фанерная яхточка и голубые щепки у пирса.

* * *

Тихое покашливание вырвало Себрастиана из воспоминаний. Золотые лучи рассвета полоснули по глазам, ослепили на мгновение.

— Я, так и быть, поверю в то, что ты медитировал, но скоро вскочит юнга, знаешь ли. И, хотя мне бы очень хотелось посмотреть на то, как бы ты оправдывался перед ним, не дело это — капитану спать на вахте. На которую он, к тому же, заступил добровольно, — Гореб усмехнулся в усы и раскурил трубку.

— Зато я ничем не гремел на камбузе, — Себрастиан потянулся и скатился с канатных бухт на палубу.

— Но я бы тебя всё равно бы выпорол. Для профилактики. Ладно уж, считай, что вахту я принял.

— Скоро прилив. Пойду разбужу парней, надо бы готовиться к отходу. И изменю курс — попробуем наверстать потерянную ночь. Думаю, если обогнуть архипелаг с запада, можно будет попасть в полосу ровного попутного ветра чуть быстрее, чем если мы пойдем по прежнему курсу. Как поставим паруса и выйдем из гавани, пойдем галфвиндом до самого мыса, а за мысом увалимся до бакштага.

— Как скажешь. После завтрака не забудь показать мне карту. Надеюсь, хотя бы завтрак ты бойкотировать не станешь?

— Эй! Я никогда не бойкотировал…

— Да! Капитан постился, чтобы у нас всех был только попутный ветер!

Определенно стоило бы проследить за тем, какие сказочки плетет Мбици на ночь… Себрастиан молча вздохнул и повернулся к бодрому юнге, который смотрел на него с искренним детским восторгом.

— Голозадый, ты чего вскочил в такую рань?..

— Мбици сказал, что сегодня он будет учить меня готовить, капитан! — радостно ответил Нэд.

— А сам этот матрас где?

— Дрыхнет, капитан!

— Именно дрыхнет или всё же спит? — с усмешкой переспросил Себрастиан.

Юнга замялся и не ответил.

— Эх ты, голозадый! Ничего, походишь с нами подольше, научишься отвечать на вопросы капитана чётко, громко и без запинки. Или, что еще лучше — не провоцировать их вовсе, — капитан взъерошил юнге длинную челку, окинул взглядом матросов, потихоньку собиравшихся на палубе, и улыбнулся, — По местам, матрасы полосатые! Ставить стаксель, ставить фок! Копытонгаген заждался нас.

[1] Носовая часть судна