Дамблдор (джен)

Не с нами. Не со мной. Не снова. Не может быть.

Лестница, круто взбиравшаяся вверх, мама с совершенно белой кожей, волосы, рассыпавшиеся по ступеням.

Оглушающее безмолвие подавляло разум, окутывая меня безумием самых страшных ночных кошмаров.

Все забилось, затрепетало в предсмертных судорогах.

Смазанное лицо мамы. Рваная боль.

Рухнуло.

И опрокинулось.

В хаотично кружащихся предметах я не понимал, как дышать. Все с места сдвинулось.

Нащупав рукой стену, я прислонился к ней, но оторвать взгляда от тела не мог. Не приближусь ни на шаг ближе.

От вспышки отчаяния я зажмурился.

Слова Аберфорта рикошетом отскакивали от стен.

«Она не хотела».

И эхом отдавались в голове.

«Это вышло случайно, я думаю».

В глазах потемнело, я прижал кулак ко лбу, чтобы побороть приступ исступленного бешенства.

«Уверен, что она не нарочно».

Возвращайся. Срочно.

Сорвав с шеи мерзкую бабочку, я расстегнул пару пуговиц рубашки, чтобы почувствовать себя свободней. Не помогало.

Громя тишину, совсем рядом зазвучал голос Аберфорта:

— Она не хотела, понимаешь ты, не хотела… — как молитву горячо говорил мне Аберфорт. — Надо придумать, что сказать.

Я судорожно дернулся и увидел Аберфорта во всей, поражающей воображение, четкости, так, как будто никогда его не видел. Он стоял в тени коридора, по-прежнему мертвенно-бледный с трясущимися руками. Только глаза блестели. Он что-то мне говорил…

— Я скажу, что видел, как она споткнулась и упала, что не смог ничего сделать. Нет, постой, лучше ты все расскажешь. Я же не совершеннолетний, я не в счет.

Как может он сейчас рассуждать?

— Тебе выпить дать?

Как мне Ариану осуждать, такую невинную…

— Перенесем ее в гостиную? Или лучше не трогать, как думаешь?

Аберфорт тронул меня за плечо.

Я с отвращение скинул его руку.

Бессмыслица. Пустоголовая болтовня.

Пусть он замолчит, пусть подавится своими словами.

Не снова. Не с нами.

Впрочем, в его лепете было больше смысла, чем мне казалось. Я постепенно брал себя в руки.

Я снова мог говорить.

— Такие сильные вспышки магии могут отследить, — сказал я наконец обезличенным бесцветным голосом.

— Да-да, Альбус, о том я…

Прервав жестом его речеизлияние, я твердо произнес:

— Нужно самим вызвать целителей, так будет меньше подозрений.

— И что ты будешь делать? — внезапно зло спросил Аберфорт. — Отдашь ее в Мунго?

— Что ты несешь, — жестко ответил я, вкладывая в эти слова все презрение, на которое был способен. — Отведи ее наверх и посиди с ней в комнате.

Аберфорт замялся.

Внезапная догадка отрезвила меня. Мама лежала на лестнице. Просить Ариану и Аберфорта пройти по этой лестнице, привычно круто взбиравшейся вверх, все равно что заставить их пройтись по маме, по ее телу.

— Я имел в виду: погуляй с ней на улице. Погода, конечно, не самая хорошая, но иного выхода нет.

Смерть мамы принесет Ариане позор.

Я повернулся к Аберфорту спиной, ловя себя на том, что вряд ли смогу когда либо встретиться взглядом с Арианой. Я желал выдумать правду, в которой она не хотела причинить зла ни в каком своем состоянии.

Вздор.

* * *

Время будто застыло, и я увязал в нем все сильнее.

Подошел к шкафу. Распахнул хлипкие дверцы. Письма, старая лампа, перья, какая-то посуда.

Все не то.

Где успокоительные зелья и лекарства Арианы?

Они сейчас жизненно необходимы нам. Я пошарил руками по полкам со всяким хламом, переворачивая там все вверх дном.

Аберфорт за моей спиной глухо застонал. Я не стал оборачиваться.

Обнаружив пыльные флаконы в одном из нижних ящиков, я схватил их и быстро подошел к Абу.

Стараясь не смотреть на Ариану, я оглядел поникшие плачи брата, его беспомощные подрагивающие губы. И, к счастью, испытал жалость, а не ту свирепую жестокость, которой от себя ждал.

— Выпей, — охрипшим голосом сказал я и протянул флаконы, которые нашел.

Очнувшись от своих грез, Ариана спокойно оглядела кухню, когда она заметила меня, ее губы тронула полуулыбка. Я содрогнулся.

На меня снова накатила темнота, утягивая за собой туда, где все тайное становится явным, туда, где правда и ложь, добро и зло, оправдание и честность не имеют границ. Бездна эта поглотила отца, а теперь и маму. И со всеми нами это когда-нибудь случится.

Ариана не хотела убивать. Но смертельную боль причинить хотела? Хотела?

Пряча глаза, я выскочил за дверь. Захлопнул ее и прислонился спиной.

Мне вдруг стало невыносимо горько находиться в этом доме: безмолвные стены, все глухое, тупое, свидетельствующее, что смерть останется тут навечно.

* * *

Разум воспринимал происходящее несколько заторможено, но на удивление четко. Почти до боли в глазах.

Мертвенная бледность маминого лица, пыль, висевшая в воздухе, приближающаяся гроза за окном, солнце то появляющееся, то скрывающееся за облаком и темные тучи на горизонте. И мы, запертые в этих стенах.

На улице темнело с каждой минутой. Деревья согнулись под порывами ветра, и хлынул дождь.

От звука капель, барабанящих по крыше, внезапно стало лучше. Мне захотелось распахнуть окна, чтобы вода проникла сюда, принося с собой свежесть. Я перестал чувствовать себя отрешенным и неживым. Замерев посреди комнаты, я самозабвенно отдался созерцанию разраставшейся бури.

Мама лежала в гробу, ее профиль вырисовывался на фоне пепельного неба. Я сделал шаг к ней, но остановился и повернулся обратно.

Туда-сюда. Как прежде шататься из угла в угол, подальше друг от друга.

Настойчивый стук. Ветви ивы бились об стекло.

В прихожей Ариана и Аберфорт стояли у маленького оконца и смотрели на то, как по земле текли потоки воды, смывая мелкий мусор с травы. Ариана прилипла к стеклу и глядела на стихию так пристально, словно никогда раньше не видела подобного.

Я встал рядом с ними.

Серость и беспросветная стена дождя.

Сквозь неразличимые невооруженным взглядом щели в оконной раме свистел вихрь.

Вместе мы смотрели на косые струи воды сквозь запотевшее стекло.

В моей чугунной голове со звоном отдавались воспоминания недалекого прошлого. Мама пытается заплести волосы сестры, но та вырывается и кричит… Мама заворачивает в красивую обертку подарок Ариане на день рождения… Мама готовит ужин, она считает, что ее никто не видит и потому не скрывает своих слез. Взмахивает палочкой и бекон нарезается сам собой, а она следит за процессом, прикусив губу, и в глазах ее стоят слезы.

А потом всплыло одно смутное, едва уловимое за весом прошлого, но безусловно очень счастливое видение. Совершенно из другой жизни. Светящиеся гирлянды, нарядная елка в желудях и нетающих снежинках. Сочельник. Мы всей семьей собираемся в Косой переулок, отец накинул зимнюю мантию и ждет, пока мы с Абом успокоимся и перестанем бегать друг за другом, а сам распевает рождественские гимны. Мама натягивает на Ариану нарядное пальто. Мы улыбаемся и смеемся, и копошимся, и нет заботы труднее, чем приготовить друг другу подарки.

Однако все воспоминания осквернены, потому что итог был заранее известен.

Где мечется теперь мамина неприкаянная душа? В каком мире пытается найти покой и не находит?

Погода унималась, теперь с козырька над крыльцом громко падала капля за каплей, отмеряя время.

Аб как будто очнулся, он погладил сестру по волосам и спросил сдавленным голосом:

— К себе в комнату пойдешь?

Он делал вид, что не замечает меня и моего внимания, но я знал: все это было так непривычно для нас, что лучше делать вид словно ничего и нет.

— А Альбус с нами?

С удивлением я заметил за собой смущение от ее незамысловатого вопроса и почувствовал себя остро лишним. Я постарался изобразить улыбку, но вышло жалкая гримаса.

— Нет, милая, — неровно произнес я, — иди с Абом. А я пока…

По стеклу змеилась одинокая струйка воды. Я рассеяно проследил за ней.

В голове был кавардак. Честно говоря, я не представлял какую отговорку придумать, в голове всплыло все сегодняшнее утро. Дож, ворчащий на бармена, карикатурная журналистка, Берти Хиггс, беспечно прожигающий время.

— Я заберу свои вещи из гостиницы, — Аберфорт прищурился, но ничего не сказал. — Я мигом, только туда и обратно.

На улице стоял пробирающей до костей холод. Накинув на себя Импервиус и Согревающие чары, я побрел к точке аппарации. В лужах, как в стекле, отражалась яркая зелень и бледное небо и плавали рано опавшие яблоки. Мокрая трава колыхалась, листва подрагивала. Они что-то шептали мне, только я не мог расшифровать их послания.

* * *

В Дырявом котле, видимо, из-за внезапно сменившейся погоды было не протолкнуться. Помещение насквозь пропахло густым табачным дымом и сладким запахом сливочного пива.

Первым делом я посмотрел на барную стойку, Элфиаса там не было. Пока мне везет. Сталкиваться с ним страшно не хотелось. Я не знал, как объяснить, что теперь о поездке в Грецию не может быть и речи.

Пробившись к лестнице, я стал быстро подниматься по ней.

И вот: длинный коридор с дверьми-близнецами по обеим сторонам.

Очутившись в своем номере, я хотел было сразу покидать раскиданные вещи в чемодан и уйти, как почувствовал свинцовую тяжесть в ногах. Похоже, возвращение отняло у меня последние силы. Я опустился на плетеный стул и прислушался к звукам, доносившимся отовсюду.

Стук в дверь.

Ответить я не смог.

Простодушное лицо друга.

— Ты вернулся! Разрешишь войти?

Я кивнул. Чтобы оттянуть неприятный момент, я поднялся и принялся кидать вещи в чемодан, потом плюнул и, достав из кармана палочку, взмахнул ей, мои пожитки легли на свои места. Элфиас молчал, поглядывая на меня.

— Послушай, — пряча от него глаза, глухо начал я: — Я не смогу с тобой поехать сегодня. Да и завтра не смогу. Я остаюсь в Англии, Элфиас.

Приоткрыв рот, Элфиас вовсю недоверчиво пялился на меня.

— Ты, верно, шутишь?

Я покачал головой, без объяснения было не обойтись.

— У меня умерла мать. Надо похоронить ее. А потом… не знаю, что будет. Наверное, что-то должно быть.

Я сказал это больше для себя. Но знал, что это все сплошной самообман. Я-то точно знаю, что будет.

Замерев, Элфиас смотрел на меня с состраданием. Я выдавил грустную улыбку и проговорил, опередив его заботливые и утешающие вопросы:

— Все в порядке.

А сам подумал: «Ничего себе в порядке. Хуже не бывает».

* * *

Зажечь свет казалось кощунством. Комната тонула в полумраке. Аккуратная стопка чистых пергаментов вырисовывалась на фоне темнеющего неба, на стеклянной чернильнице мерцали блики.

Забравшись с ногами в глубокое мягкое кресло, я смотрел в пространство перед собой.

Полное опустошение.

Тихие шаги за дверью. Войдет ли он? Мне отчего-то казалось, что он не решится, но дверь отворилась.

Я не обернулся. Я знал, что на пороге стоит Аберфорт.

— Я видел Дожа, — без предисловий сказал он, закрывая за собой дверь.

— Я тоже его видел.

— Не язви, Альбус, — голос Аба был равнодушным, но я знал, что он расстроен. — Так что тут делает Дож?

Отвратительная привычка Аберфорта вытягивать из меня ответы, когда он и так их знал, в любой другой ситуации вывела бы меня из себя.

— Я пригласил, — устало отозвался я.

Элфиас предложил мне остаться, поддержать, а я согласился без колебаний. Я надеялся, что так мне будет легче, но в глубине души подозревал, насколько присутствие постороннего человека в доме осложнит мои отношения с Аберфортом. Но, в конце концов, мне тоже нужна была хотя бы видимая поддержка. Я догадывался, что тем самым только пытаюсь удержать то, что не способен. Но ничего не мог с собой поделать.

Скрипнула половица, прогнулся матрас под весом Аберфорта. Он сел на мою кровать. Мне все еще не хватало мужества посмотреть на него. Я жаждал одиночества, и одновременно боялся его. Я внезапно понял, что не вынесу, если Аб теперь уйдет.

Однако он не собирался этого делать.

Некоторое время мы не говорили.

Желание избегнуть определенности свидетельствует о деликатности. А именно ее подчас не доставало Аберфорту. Иногда важнее недосказать, чем сказать. Все самое главное не передаваемо.

Для меня всегда было важно искать какие-то другие способы выразить самое ценное, глубокое, личное. Претворять метафоры в жизнь? Дать пожизненный обет молчания, чтобы не запятнать то, что на самом деле меня волнует?

Аберфорт, естественно, мыслил иначе. Тишина его тяготила. А может, мое общество.

— После похорон, когда все закончится… — начал он тихо. — Словом, уезжай с Дожем. Я справлюсь один.

Я ничуть не удивился его словам. В некотором роде я их ждал.

Приправленные сарказмом мысли наскакивали одна на другую.

Какой предупредительный мальчик, хочет избавить меня от тяжелой ноши. И он в самом деле так считает. Только я знаю, что вся его добродетель — хитрость, обернутая простой. Хочет выглядеть правильнее, честнее или даже не хочет, чтобы ему причиняли боль.

Жаждет возвышаться надо всеми в своем гордом самоотречении. Впрочем, не делаю ли я того же? Не наслаждаюсь ли своей совестью?

— А как же твое образование? — спросил я ровно.

— Плевать на него.

— Тебе, может, и плевать. А мне нет.

— Всем так будет лучше.

— Ничего подобного, — отрезал я. — И что ты планируешь делать? Хорош воспитатель без палочки. Как ты справишься с Арианой, если что-то случится?

— Ты… — прохрипел Аб.

Я резко повернул к нему голову, так резко, что больно хрустнула шея, и посмотрел с вызовом.

Вены на шее Аба вздулись. Он словно захлебнулся словами. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Он не выдержал и ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь, чтобы не нарушать мертвую тишину.

Сведя кончики пальцев воедино, я уставился в окно. Но я не видел там ничего.