Дамблдор (джен)

— Позови Ариану.

Отмахнувшись, я произнес что-то невразумительное, откинулся в кресле и снова погрузился в свои мысли. На коленях лежала раскрытая книга, но я некоторое время не интересовался ею.

Вот что будет, когда мне купят палочку?

Я все смогу. Абсолютно. Вот прямо, что пожелаю…

— Позови Ариану, Альбус.

Мама подошла сзади и принялась расчесывать мои волосы мокрой расческой. Я решил, что лучше не спорить, хотя ощущение было не из приятных. Я отчаянно хотел, чтобы она прекратила.

— Будет тебе, Кендра, — дружелюбно вмешался папа, глядя поверх газеты. — Там маггловские ребята пришли. Пусть дочка с ними пообщается.

Мама нахмурилась.

— Это-то меня и беспокоит.

— Мерлин с тобой, — папа опустил газету и поправил очки, сползшие на кончик носа. — Ничего они ей не сделают. Это всего лишь дети.

Он незаметно подмигнул мне.

Папа всегда относился к магглам терпимо, и нисколько не огорчался, когда над его праздничной бордовой мантией посмеивались соседи. Скорее наоборот, их реакция изрядно веселила его. По-моему, это и впрямь смешно. Я украдкой улыбнулся, вспоминая то, как мама пыталась «держать лицо» на Рождество. А вот папа любил говорить, что, если работа у него серьезная, значит, он может позабавить всех в выходные.

Тем временем мама взмахнула волшебной палочкой: тарелки вырвались из буфета и, покружившись над столом, заняли положенные места. С кухни повеяло пряностями и свежей выпечкой. Я уткнулся в книгу в надежде, что мама не станет мне докучать своими просьбами.

Так, сосредоточимся. Осталось прочесть всего пару страниц. Я решил проштудировать «Историю военного искусства гоблинов» до того, как поступлю на первый курс, чтобы в школе не терять время на изучение учебников и больше практиковаться в заклинаниях. Жажда заполучить палочку и как можно скорее научиться ее использовать подстегивала меня, я уже выписал для себя заклинания, которыми хотел овладеть в первую очередь. Конечно, беспалочковая магия приносила немало веселья, особенно когда я заставлял вещи Аберфорта летать по комнате, а он прыгал за ними, как игрок в квиддич, заметивший снитч. Я упорно продолжал пробовать использовать какие-то сподручные предметы, чтобы направлять магию и наконец-то освоить какие-то заклинания. Но получалось из рук вон плохо. Папа иногда разрешал мне пробовать простейшие чары с его палочкой. Мы уходили в дальний конец сада, и он рассказывал мне, как правильно нужно взмахнуть, как нацелиться и какие слова произнести. Заклинание левитации у меня получилось сразу, но это было неудивительно. Как сказал мне папа, самая распространенная магическая способность детей — заставлять предметы подниматься в воздух. Трансфигурация куда сложнее. Прутики под ногами с первого раза не поддались. И вот, когда пара из них заострилась и утончилась на концах, и я подумал было, что при следующей попытке они все-таки превратятся в иголки, нас застукала мама.

Я с упорством вчитывался в перечисление войн с гоблинами, стараясь запомнить даты. В какой-то момент описание столкновений и смен властей так захватили меня, что я залпом проглатывал страницу за страницей, гадая, что же будет дальше…

— Позови Ариану, тебе говорят! — я вздрогнул и непонимающе посмотрел на маму. — Альбус!

Когда мои мысли вернулись из семнадцатого века в настоящее, я кинул исподлобья разгневанный взгляд в сторону родителей. Папа безмятежно читал газету, мама по-прежнему стояла у стола.

Резко захлопнув книгу, я, поколебавшись — жалко обращаться так с книгами — кинул ее на мягкое сиденье. Пусть видят, что отвлекли меня!

Намеренно громко протопав к двери, я услышал напоследок голос мамы:

— А потом и Аба пригласи. Не дозовешься вас.

— Ладно.

Внутри все кипело. Нашли мальчика на побегушках. И чего маме взбрело, чтобы именно я искал Ариану? Как будто маме самой настолько лень выйти из дома. Нет, я точно знаю: она из принципа меня достает, чтобы показать, что она в доме хозяйка, и мы обязаны беспрекословно ее слушаться. А не подчиняемся, так значит мы неблагодарные мальчишки.

Куда Ариана запропастилась?

Сад тонул в приятной, исцеляющей от жары тени. Сперва я звал Ариану, но затем, осознав, что это бесполезно, потрудился пойти вглубь сада. Побродив между деревьев, я повернул за дом. Где ее носит, в самом деле? В душу прокралось беспокойство. Почему она так долго не отзывается, не бежит навстречу мне, восторженно лепеча милую чепуху?

Над головой низко висело небо. Палящее солнце слепило глаза, я прищурился, оглядывая двор. Пустые качели болтались туда-сюда, как маятник. Мое внимание привлекла группа людей, копошащихся чуть в стороне, около изгороди.

Что… что они делают? Я никак не мог разобрать из-за яркого света.

Фигуры двигались быстро и хаотично, и понять, что происходит, было невозможно, они представляли словно бы одно большое и неприятное, как мне показалось, существо. Темное и злое. Несколько человек, судя по росту, мои ровесники. Я кожей ощутил, что где-то там сестра и двинулся вперед.

Мерзкий, совсем невеселый смех. Почти издевательский. Они насмехаются над Арианой?

И тут я увидел…

Живот скрутило в узел, а руки задергались мелкой дрожью.

Гадко.

Ариана была красная от страха и стыда. Слезы лились из ее глаз. Они, я не различал лиц этих мальчиков, держали ее за руки и за ноги, не давая вырваться, закричать, оказать сопротивление.

Мозг находился в ступоре, отказывался признавать то, что было передо мной. Потрясенный и растерянный, я прирос к месту, на котором стоял.

Бежать за папой, скорее! Он разберется, он выручит из беды!

Тело пошатнуло к дому, но ноги не давали уйти. Я проковылял три шага и остановился. Всхлипнув, я вжал голову в плечи.

Но как же она? Не бросать же здесь!

Нет, остановить их! Остановить!

Беспомощно взмахнув руками, я подбежал ближе, не зная, что делать дальше.

— Признавайся, давай же, — повторял самый высокий из них, заламывая Ариане руки. — Признавайся, сволочь! А если я сделаю вот так, — толчок, Ариана сморщилась. — Хорошо, хорошо…

Я не мог больше смотреть на это.

— Говори, — он схватил ее за волосы, едва не выдирая их. — Не молчи!

Новый толчок, Ариана взвизгнула.

— Отойдите от нее! Сейчас же! — не выдержал я, чувствуя ее боль, я смотрел в их лица, в их тупые лица, блестевшие на солнце, безразличные ко всему, и во мне росла злоба, с каждой секундой я говорил все громче, надрывая голос, но не мог остановиться. — Убирайтесь отсюда, вон! Вон! Немедленно! Подонки!

Я с силой толкнул одного из них, он отлетел к ограде, но сам я тут же получил удар под ребра.

Мерзкий запах их пота проникал в ноздри, вызывая рвотные позывы. В глазах мельтешило. Кто-то попытался отпихнуть меня. Я неловко схватил одного них за жилет и со всего размаху ударил его по лицу, он ответил, я попытался ногой отпихнуть того, кто крепче всех держал Ариану, но меня обхватили за талию и повалили.

И вот оно вспыхнуло во мне. Спонтанная вспышка магии отбросила их от меня. Я неуклюже встал на ноги и поднял руки. Сосредоточиться. Я смогу…

— Улепетываем! Живо! Сэм, оставь ты эту тварь!

Испугались. «Они меня испугались», — с облегчением подумал я.

В тот же миг Ариану грубо швырнули на землю, я даже не сумел подхватить ее, потому что меня пнули поддых, и я согнулся вдвое. Обессиленная Ариана дернула ножкой и, свернувшись в комок, осталась лежать на пыльной земле.

Громкой рев за моей спиной:

— Круцио!

Один из мальчишек повалился на землю рядом с Арианой, вопя от боли.

— Что за чертовщина? — бормотали его дружки. — Уходим отсюда! Ка-а-раул!

Удаляющийся топот.

Я упал на колени рядом с Арианой. Перед глазами внезапно встали слезы, жгучие, мешающие мне четко видеть ее лицо. Неподвижная, она была похожа на куклу, выброшенную на мусорку. Только струйка крови, стекавшая по ее щуплой ножке, говорила о том, что она человек.

Как быть дальше? А папа, а мама, что им теперь делать?

— Ар-р… Ариана, — я хотел обнять ее, но в голове вдруг возникла страшная мысль: «А что, если она умерла?»

Я подполз на коленях ближе к Ариане.

Заботливые ловкие руки отстранили меня.

Мама.

Вакуум, в котором я находился до этого, прорвало, и оттуда, из мира настоящего, подтверждающего, что все происходит в реальности, я услышал голос и отчаянные рыдания мамы. Но я еще воспринимал окружающее с трудом, в голове продолжало стучать одно: «Ариана... Что делать?... Ариана...», выметая все остальное, вызывая судороги в теле, встряхивая мое сознание до такой степени, что я ничего не мог сообразить, не был способен создать хотя бы одну связную мысль.

Единственное, в чем я был уверен: я очутился в каком-то огромном, неведомом мире, в котором не было безопасности, не существовало места, способного стать убежищем. Остались только солнце, безжалостно освещавшее маму с Арианой на руках, только густой воздух, не дававший самого важного — способности дышать.

Ариана была почти без сознания. Сперва я гладил маму по плечу, но она будто не чувствовала этого, затем я потянулся к Ариане, чтобы обнять, но мне снова помешали. Отец оказался рядом, чуть не отталкивая меня, и, обхватив хрупкое тело, он с силой сжал его.

— В дом...

— Да, Кендра... Конечно.

Перекатывая фразу на языке, я растерянно повторил про себя: «Да, Кендра... Конечно».

Они говорят так буднично…

— Извините… Я не смог, простите… — я посмотрел на родителей, но меня не слышали.

Я продолжал лепетать свое «простите», как будто оно могло что-то изменить, а Ариану тем временем бережно поднял отец. Я двинулся следом, не отставая ни на шаг. Его широкая спина и огромный рост чудились мне силой, за которой можно спрятаться. И ничего не страшно. Нет, с папой не столь страшно. Я не осознавал толком, куда мы идем и зачем. Но надо было оставаться с ними — это яснее ясного.

Перед глазами все время, что мы шли, висела, покачиваясь, нога Арианы в красном сандале и белом носке. Это зрелище приводило меня в ужас. А что если она уже?.. Я не набрался смелости спросить.

Невероятно, это происходит не с нами, это страшный сон. Я скоро проснусь и ничего этого нет.

Отец двигался быстро, а я семенил сразу за ним. Рядом была мама, которая поглаживала Ариану по голове. Давясь рыданиями, она повторяла, как заклинание:

— Хорошо, все будет хорошо. Все будет...

Зачем «будет»? Нужно, чтобы сейчас было хорошо.

И как мы теперь станем жить? Неужели как прежде?

Неужто сегодня мы будем ужинать также, как вчера, как неделю, как месяц назад?

Три скрипучие ступеньки. Собственный дом казался мне незнакомым и безобразным местом: светлое деревянное крыльцо, белоснежная скатерть, сервант, огромные шкафы... На секунду мне померещилось, что один из них вот-вот завалится на меня и придавит своим весом. Я едва не поскользнулся на сверкающем паркете.

Вцепившись в дверной косяк, я смотрел на то, как отец положил Ариану на кушетку. Хотелось реветь во весь голос, но я сдерживал себя и проглатывал вспышки боли.

Все пройдет, сейчас они ее вылечат, и она забудет. И я все забуду, и папа с мамой. И ничего этого как будто не было.

— Что случилось?

Аберфорт осторожно тронул меня за плечо. Я почти не удивился брату.

— Альбус, скажи мне, что происходит? — он, не моргая, смотрел на Ариану и родителей. — Что с ней? Что случилось?

Перед глазами всплыла яркая и до боли четкая картинка: мучительный стыд родной мне Арианы, и руки, которые трогали ее, выворачивали суставы, пинали ногами, измывались, как только могли. В ушах до сих пор стоял их смех.

Аберфорт продолжал упорно дергать меня.

Закусив губу, я мотал головой и старался не встречаться с ним глазами. Отчего-то мне было совестно перед ним, хотелось, чтобы он прекратил этот допрос. Лучше бы он не обращал на меня никакого внимания.

Да и как я могу говорить? Он серьезно не понимает? И зачем ему понадобилось знать все?

— Скажи что-нибудь! Что ты молчишь? Что за дурацкая привычка все время молчать!

— Отвяжись, — сдавленно пробормотал я, подбирая губы, чтобы не разреветься, как полная размазня.

Аберфорт, надувшись, посмотрел на меня с такой злостью, что я зажмурился, лишь бы не видеть брата, искаженное лицо отца, и почти бездыханную Ариану, лишь бы не слышать мамины причитания: «Воды, сюда… вот так… укрой ее пледом…»

Как же Аберфорту повезло, что он ничего не понимает.

* * *

— Хватит тут торчать, — сказала мама гнусавым голосом и выпроводила нас из гостиной. Я все пытался заглянуть в ее лицо, чтобы понять, что она не сердится на меня, но она глядела куда-то поверх наших голов. — Идите в свои комнаты. Не мешайтесь.

Мы молча подчинились, но к себе не ушли.

Аб молчал, я тоже.

Через приоткрытую дверь я видел только лицо Арианы, походившее на маску. Обхватив колени руками, она неподвижно сидела, смотря перед собой, и никак не реагировала на вопросы, которые ей задавала мама.

Отец ходил из стороны в сторону, я слышал гулкие шаги за дверью.

Бесконечное томительное ожидание.

— Кендра, — я поежился от непривычно возбужденного, походившего на скрежет, голоса. — Я отомщю. Я убью их, Кендра, — я чуть не подпрыгнул на месте, когда он неожиданно взорвался: — Кто они?! Дети Смита, да? Там были дети Смита? Отвечай мне! Чудовища! Нелюди! Я убью, клянусь тебе, я убью их! Они расплатятся за то, что родились! Они ответят за все!

Я вжался в стену.

Он кричал еще, мама не издавала не звука. Или может я просто не мог разобрать ее ответов за диким ревом и бранью? Мне хотелось сбежать, куда-нибудь, где я не услышу этих криков. Я закрыл уши руками.

Он говорил, что убьет? Он серьезно сделает это?

— И его, и его я убью, он вырастил этих уродов! И он умрет, Кендра, ты слышишь?! Закон против нас, даже не пробуй спорить… Они не смели прикасаться к нашей дочери!

Мама жалостливо вскрикнула.

— Да-да, тут все против нас! Я должен сделать это сам, иначе они будут и дальше творить беззаконье! Я отомщу! О проклятые магглы, их стоило извести совсем! Вот что значит свобода! Вот что она значит!

Аберфорт сидел в сантиметре от меня, его волосы были взлохмачены. Он с расширенными от ужаса глазами уставился на дверь.

— Как я мог быть таким слепым! Дочка, прости меня! — он плакал и кричал, снова, и снова, не останавливаясь, а я видел только Ариану. Щеки на ее бледном личике горели нездоровым румянцем, а губы тряслись, но она не произносила ни слова.

Он пугает ее. «Папа пугает ее!» — пронеслось в моей голове.

Это не мой отец. Нет-нет, это какой-то другой человек орет. Но точно не мой отец.

Стены давили на меня, я бы с удовольствием вышел на улицу, но я чувствовал, что мне определенно попадет за это, и потому не двигался.

Временами мама склонялась над ней и целовала в лоб, что-то говорила, пыталась расшевелить. Но ее попытки были тщетны.

Папа сошел с ума. Иного объяснения нет. Он ведь добрый и хороший, он всегда водил нас в Косой переулок, гулял с нами во дворе, показывал свое волшебство.

А этот человек чужой.

Пусть папа снова станет собой, пусть Ариана засмеется и скажет, что у нее уже все прошло.

Через некоторое время отец стих, но продолжал ходить прямо за дверью, воя, как раненая собака. Я напрягся всем телом: а что, если он в любую минуту совсем озвереет?

Мы с Аберфортом вскочили и попятились назад, когда дверь распахнулась настежь. Я задрожал, подумав, что сейчас он будет орать на нас или вообще… ударит.

Решительно, но, все еще продолжая дрожать, я выступил чуть вперед, ожидая наказания.

Отец смотрел каким-то странным взглядом, будто не ожидал увидеть нас здесь.

— Я не знал, папа, — не своим голосом начал я, адресуя слова своим коленям. — Я не хотел, чтобы с Арианой случилось… это.

И я совсем не ожидал, что он подхватит меня и стиснет в своих объятиях.

Сильный, справедливый, самый честный. Мне стало совестно за свои мысли. Как мог я думать, что он ударит кого-то из нас?

Одно мгновение, и он отпустил меня.

Затем также крепко обнял Аберфорта.

Поднялся и бросился, сломя голову, из комнаты. Назад в сад. В согнутой руке его была зажата палочка.

Куда он убегает? И почему так быстро, ничего не объясняя?

Прежде чем он скрылся за поворотом, я неотрывно вглядывался в его очертания. Стараясь запечатлеть их в памяти. Мне казалось, это важно.

Я чувствовал, что он оставляет нас. Не подумав, не рассудив. Бросает меня, Аба, маму, Ариану.

Он обязан быть с нами, а он сбегает. И все ради какой-то мести.

Разве она важнее нас?

Июнь 1899-го года.

По земле ползли длинные тени. Замок тонул в последних, ускользающих с каждой секундой, лучах.

Порой мне кажется, что есть только одно место на Земле, где есть солнце.

Хогвартс.

Здесь чувствуешь себя ничтожным перед временем. Замок стоял и будет стоять, а я исчезну также незаметно, как и появился.

Сумасшедшее ощущение собственной всеобъемлющей, жаждущей вырваться на волю, силы, и странная, стискивающая ее в объятия, тоска.

До конца жизни я не променяю Хогвартс на другой дом.

— Альбус, вот ты где!

Этого следовало ожидать.

Улыбнувшись, я обернулся.

По тропинке, вилявшей вдоль берега озера, ко мне спешил Элфиас.

— Я вызвался тебя отыскать, — радостно сообщил он. — В такую даль забрался, еле нашел.

Кивнув ему, я снова обратился к Хогвартсу.

— Подумать только, это наш последний вечер. Ты наверняка тоже об этом задумывался?

— О да, — сдавленным от волнения голосом ответил Элфиас.

Скосив глаза, я увидел, что он неотрывно смотрит на Хогвартс, пылающий в предзакатных лучах.

— Всему приходит конец, — воодушевленно произнес он.

— У меня подобные мысли вызывают грусть.

— А ты посмотри с другой стороны. Нас ждут открытия, Альбус. Тебя в первую очередь, конечно. Но и для меня это возможность впитывать знания, находясь поблизости от творцов истории. Понимаешь? Это наш шанс. Нельзя же запирать себя в клетке на всю оставшуюся жизнь.

Я с интересом поглядел в его лицо, горевшее энтузиазмом. Что мне импонировало в Элфиасе, так это неистощимый оптимизм. Хотя немного забавляла его безграничная вера в отдельных людей и полное отрицание своих способностей. Знаю, многие считали его олухом, а он был всего лишь чересчур наивен. Так горячо спорил со всеми, кто не разделял его мнение. А клеветники тем и пользовались. За это качество я его больше всего и любил: Элфиасу наплевать, что думали о нем, главное, чтобы о тех, кто ему дорог, ничего дурного не говорили. Мое самолюбие подпитывал тот факт, что такой человек восхищается мной.

— Хм-м-м, — я прокашлялся, скрывая смущение, — творцы истории… Ну ты махнул, — лукаво протянул я.

Он взмахнул рукой, собираясь возразить.

— И довольно об этом, — предупредил я и постарался быстрей сменить тему. — Присоединимся к празднующим. Там поди уже веселятся?

— В кабинете Бинса, — хмыкнул Элфиас.

— Рискованно. А впрочем, к ночи учителям станет все равно.

— Тогда вперед? — засиял он.

— Вперед, — эхом отозвался я.

Глубоко вдохнув теплый воздух, я задержался на несколько секунд и оглядел Хогвартс напоследок. В душе зародилось легкое волнение. Но оно быстро сменилось решительностью.

Да. Только так. Только вперед.

* * *

Потолок был украшен светящимися шарами, вокруг которых порхали крошечные феи.

Парты сдвинуты к стене. Небольшой оркестр наигрывал неряшливую бренчащую мелодию, гармонию которой предавали только флейты и мандолина. Колдун в манишке поверх мантии задорно завывал, аккомпанируя им.

Народу было не очень много, поскольку вечеринку устраивали выпускники, притом без участия преподавателей. В подобных гулянках была своя прелесть.

Около одного из столов я заметил Горация, жующего что-то со скучающей миной. Я подкрался к нему сзади.

— Так, так, так... Какими судьбами?

Он поперхнулся и недовольно на меня уставился.

— Обязательно так пугать?

К столу с напитками и угощениями подошла Амелия, и Гораций, намеренно от меня отвернувшись, воскликнул:

— Амелия, добрый вечер!

— И тебе привет, — скептически оглядев его нескладную фигуру, она приподняла бровь.

Смерив Горация насмешливым взглядом, я помедлил несколько секунд.

Значит, избегаем ответа. Что ж, придется потешить его, неизвестно, когда еще подвернется случай.

— Скажи мне, дружище: неужели на выпускной вечер кто-то пригласил пятикурсника?

— Мне ни к чему приглашения, — буркнул Гораций.

— Откуда мне знать, — любезно заметил я. — Возможно ли, что ты попал сюда незаконно?

Гораций сложил руки за спиной, расправил плечи и, покачиваясь с пяток на носки, надменно произнес:

— Это ни в какие рамки. Я, к твоему сведению, все тут и организовал. Да если б не я, сидели бы вы в накрахмаленных воротниках в Большом зале и слушали витиеватые речи директора.

Разумеется, я был в курсе, что этот пройдоха Слагхорн как обычно подсуетился. Держу пари, он еще деньги взял со старшекурсников за то, что учителя об этой вечеринке не узнают.

Приятно было доставить другу удовольствие рассказать о том, какой он отличный организатор и стратег. Да меня самого изрядно веселило то, как его распирало от собственной важности.

Зазвучала дребезжащая мелодия, больше напоминающая скрип колес, чем собственно музыку.

— Это что еще, — пробормотал под нос Гораций и поспешил разбираться с музыкантами: — Эй, мы так не договаривались!

— Ты это специально? — небрежно поинтересовалась Амелия, кивнув на Горация.

— Допустим, что да, — пожал я плечами.

— Странный он, — глотнув из своего стакана, резюмировала Амелия.

Студенты все прибывали и прибывали. Становилось шумно и тесно.

Амелия продолжала стоять рядом, поправляя свободной рукой короткую стрижку.

Откусив изрядный кусок пирога, я прожевал его и потом только спросил, как бы в продолжение разговора:

— Потому что оказался на Слизерине?

— Да.

— Поверь, в нем есть необходимые качества.

— Тебе, конечно, лучше знать, — она скупо улыбнулась и нырнула в толпу.

Наверное, не хотела столкнуться с Горацием, который как раз возвратился.

— Недотрога Боунс ушла, я смотрю, — пробухтел он.

— Все из-за тебя, — подхватил я, — ты крайне подозрительный субъект.

— Не расстраивайся, — изображая сочувствие, этот негодяй протянул мне какую-то сладость в яркой упаковке. — Держи, специально для тебя припас. Новинка, эксклюзив в своем роде, их только начали выпускать. Драже всевозможных вкусов «Берти Боттс».

— Пожалуй, это поможет, — сказал я, кладя сладость на язык.

К несчастью, эта фраза была единственной членораздельной на ближайший час.

* * *

Промывая горло холодной водой над раковиной в туалете, я вспоминал ошеломленные лица своих сокурсников в тот момент, когда из моего горла полилось содержимое желудка. Настолько сильного рвотного рефлекса я не ожидал.

Скрипнула дверь.

Пришлось оторваться от своего занятия и поднять голову.

Гораций поцокал языком:

— Как поживаешь?

Он еще и ухмыляется.

— Я удивлен твоему приходу, честное слово, — ответил я, протирая тыльной стороной ладони рот. — Еще несколько минут назад ты изо всех сил притворялся, что незнаком со мной.

— Да кто в школе тебя не знает, — парировал Гораций. — Большинство, конечно, считает тебя первооткрывателем и тому подобное, но я среди тех немногих, кто догадался, что ты редкостный балбес.

— Верное замечание, — округлил глаза я, глядя в свое отражение в треснувшем зеркале.

За моей спиной Гораций бережно разглаживал невидимые складки своей роскошной мантии.

— Ты получил книгу? — понизив голос, поинтересовался я.

Он смерил меня пристальным взглядом и медленно кивнул.

— И как тебе?

Прищурившись, я внимательно за ним наблюдал через зеркало. Мне было очень важно знать, пришлась ли она ему по душе. Чтобы достать этот фолиант, я угробил кучу времени.

— Весьма и весьма. Не хуже той, что я дарил тебе на Рождество, — учтиво склонил голову он и словно бы невзначай обронил: — В запрещенной литературе есть своя изюминка, что и говорить.

— Она вроде и не запрещена, — я еще раз прополоскал рот и сплюнул в раковину. От холодной воды горло саднило. — Так просто... редкая.

— Ага, — резво отозвался Гораций.

Наступило натянутое молчание.

В книгах по Темной магии было изрядное количество заклинаний, поражающих своей жестокостью. Какую же извращенную фантазию нужно иметь, чтобы придумать подобное. Но в тоже время в них было нечто, заставляющее задержать на себе внимание мысль: как подчинять самому себе темную сторону, безусловно присутствующую в каждом человеке, все пороки и недостатки, такие как злость, мстительность, зависть. Иными словами, там заключалась информация о том, как укрощать свой нрав, делать его не слабостью, а силой.

Искоса кинув взгляд на Горация, я догадался, что он напряженно думает о том же. На его лбу пролегла крохотная складка.

А почему бы и нет? Почему бы не использовать все качества, данные нам природой, в свою пользу?

Отлично понимаю, почему временами сам разговор о написанном в этих изданиях дается нам нелегко. Там приводятся не только зверские способы убийств, но, что гораздо значимей, то, как человек может уничтожить свой внутренний мир. Не понимаю, правда, кому это могло понадобится, но в текстах подробно описаны сложнейшие обряды по расчленению и осквернению души.

Заставляло же бороться с отвращением ко всему этому другое: магический потенциал, который использует темный волшебник во столько раз превосходит все воображаемое нами, что волей-неволей хочешь понять, откуда берется эта энергия. Как заставить эти пружины работать?

Достать бы легендарные трактаты Слизерина, о которых на его факультете ходили легенды, мы сразу поняли бы, откуда подобные силы берутся. О, Слизерин был непревзойденным знатоком в изучении нашего мира!

Больше Гораций ничего не сказал, только хмыкнул несколько раз, как будто прочитав мои мысли и соглашаясь с ними.

— Ну что, к делу? — спросил я. — Где она?

— Ты на ней стоишь.

Легко подпрыгнув несколько раз, я понял, что гранитная плита под моими ногами шатается.

Я достал палочку и отлеветировал плиту. Мне открылся неглубокий тайник. Присвистнув, я присел на корточки, рассматривая свернутый пергамент с разорванной сургучной печатью.

Входная дверь скрипнула, и на пороге появилась студентка-рейвенкловка. Явно с младших курсов.

Мы уставились на нее, она на нас.

— Мы тут ремонт делаем, — торжественно возвестил я.

На несколько секунд повисла гробовая тишина. Потом, явно озадаченная, рейвенкловка закрыла дверь.

Гораций кинул несколько защищающих заклинаний ей вслед, чтобы нас больше не потревожили.

— Она проклята?

— Нет, кто-то до нас, видимо, уже постарался и, если что-то и было, снял, — отозвался Гораций, опускаясь рудом со мной. — Орала только как резаная.

— Так это ты разворачивал ее?

— Да.

— Ты большой молодец.

— Чего уж там, — в голосе Горация проскользнули самодовольные нотки.

Вытащив пергамент, я развернул его на полу.

С первого взгляда лист был пуст, хотя и не отличался чистотой.

Другого я не ожидал.

Вынув из кармана свои записи, сложенные вдвое, я попробовал первую фразу на парселтанге.

Ничего не произошло.

— Ты уверен, что правильно произносишь? — отчего-то шепотом спросил Гораций.

— Признаться, это несколько сложнее гоббледука.

Я сосредоточился.

Попробовал еще раз.

Опять не то.

Проблема была в том, что я слышал шипящие звуки, вырывавшиеся из моего рта. А такого не должно происходить. С живыми змеями у меня получалось, я уже подумал было вызвать змею Серпенсортией, когда мой взгляд невольно упал на печать. На ней была изображена свернувшаяся кольцами змея.

Гипнотизируя взглядом эту картинку, я подался вперед. Глаза были напряжены так, что змея, казалось, вибрировала, и из моего рта вырвалось:

— Открой мне свой секрет.

На пергаменте стали проступать очертания карты.

Это было невероятно. Затаив дыхание, я рассматривал еле видные тонкие линии. В некоторых местах чернила становились водянистыми, но различить чертеж было возможно.

Карта подземелий Хогвартса — то, что я искал очень давно. Гораций, к моему недоумению, был куда менее заинтересован.

— Смотри, — указал я, — судя по всему, это и есть Тайная комната.

— Понимаешь, в чем загвоздка, — сварливо протянул Гораций. — Здесь не показано, как она соединена со школой. Если она вообще с ней связана.

— Едва ли эти подземелья строили для того, чтобы в них нельзя было попасть. Гляди, — я ткнул пальцем, — по очертаниям — это восточная стена Хогвартса.

Я подумал, что Гораций отчасти мог быть прав. Скорее всего Тайная комната не связана с замком проходом, иначе за много веков его бы давно нашли. Ну или нашли, но никому не сказали и поспешили забаррикадировать. Никаких высотных отметок на плане не было, поэтому было непонятно — на какой глубине эти подземелья находятся.

Было бы забавно, если бы кто-то уже прорыл туда ход и спрятал в каком-нибудь неожиданном месте. Например, под школьным крыльцом. Или в этом туалете.

Я едва не разразился гомерическим хохотом.

Какое неуважение.

Слизерину бы это не пришлось по душе.

— Ты ведь не полезешь туда, а? — с опаской спросил Гораций. — И вообще, Альбус, с твоей стороны свинство заставлять меня ввязываться в это.

— И как бы я туда пролез? Мы не знаем, как туда попасть. Разве что рыть землю.

— Не отвечай вопросом на вопрос!

Я фыркнул.

— Забери ее, как будешь уезжать. Я опасаюсь хранить такую ценную вещь в своей спальне.

— Пока оставим ее здесь, — сказал я, возвращая плиту на место. — Не смею больше задерживать.

— Если что понадобится...

— Обязательно напишу тебе, Гораций, — сказал я, проверяя устойчивость плиты.

На мгновение послышался гул празднующих, хлопнула входная дверь. Гораций ушел.

Действительно, пора возвращаться на праздник, решил я, борясь с оцепенением.

В мутном, с разводами, стекле за моей физиономией отражались стены туалета, уложенные плиткой.

Я вышел вслед за Горацием.

В коридоре уже были зажжены факелы.

Здесь так пусто.

И слишком тихо.

Будто я один в целом замке. И весь мир сосредоточился во мне… Или наоборот, я растворился в нем. Меня уже нет.

Поверить не могу, что совсем скоро закончатся беспечные проказы, которые мы еще можем себе позволить. А затем все разъедемся по разным уголкам и вот такого вот единения больше не будет. Разумеется, мы будем поддерживать связь, но неизвестно — кто останется другом, а кто — нет, и сможем ли мы без задних мыслей еще раз собраться вместе.

Порой меня одолевало желание остаться здесь навсегда. Может быть, в качестве преподавателя. Знаю, глупо: наблюдать со стороны за тем, как дети вырастают и становятся сильными магами — не моя стезя. Через месяц-другой, наверное, наскучит.

Очевидно, желание остаться в детстве посещает каждого. Не надо с ним бороться, лучше оберегать его всеми силами, но ни в коем случае не подчиняться. Все-таки вернуться в детство неосуществимо.

Это как желание быть самим собой.

Знаешь, что невозможно, но все равно надеешься.

* * *

Мама заснула. Я некоторое время смотрел на нее, а потом взял плед с кресла и укрыл. Нежно поцеловал в висок. Я бы не позволил себе показной заботы, будь ее сон не настолько крепким. А так… почему бы и нет?

Все окна были распахнуты, с улицы веяло свежестью.

Пристроившись на подоконнике, я прислонил голову к оконной раме. Бескрайнее небо, усыпанное звездами, расстилалось высоко над головой и поражало своей глубиной.

Живоглот, мурлыкая, стал ластиться ко мне.

Люблю этого хулигана, пусть он больше гонял мышей с места на место, чем ловил их на самом деле, но что-то должно быть в этом доме по-настоящему живое.

Пребывание в Годриковой Лощине всегда жутко выматывало. А потому я старался как можно меньше проводить времени дома. Вроде бы и скучаю, когда их нет рядом, а приезжаешь сюда, так сразу хочется оказаться подальше, за сотню миль, только бы не видеть потерянного лица Арианы и обреченности в мамином взгляде. И Аберфорт смотрит осуждающе, словно я могу что-то изменить, но отказываюсь исключительно из вредности.

Все-таки хорошо, что мы съехали из старого дома. Там я не смог бы и минуты вынести.

В моей спальне до сих пор хранились обрезки газет, которые мама когда-то давно, в прошлой жизни, рвала в клочья, лишь бы мы с Аберфортом не видели их. И все они твердили о том, что наш отец — убийца.

Перед глазами пронеслись смутные воспоминания. Толпа людей с колдокамерами. Два мага, склонившиеся над мамой. Мы с Аберфортом умоляем Ариану сидеть тише и не выглядывать из кладовки. И заголовки, заголовки, заголовки…

Темное небо переливалось всеми оттенками синего. Ненадолго отвлекшись, я бездумно всматривался в него.

А я могу. Действительно могу изменить многое.

Нужно только понять, как сделать это правильно. Как сделать так, чтобы Ариане не приходилось скрываться, как сделать так, чтобы волшебникам не нужно было прятаться от простых людей и страдать от их неосведомленности. Они должны знать, что мы существуем, и уважать наш мир, так же как мы уважаем их.

Если постараться, если действительно захотеть, то можно преобразить мир.

Живоглот так упорно стремился засунуть хвост мне в нос, что мне пришлось направить палочку на комод с фарфоровыми статуэтками. Фарфоровый дракон и мантикора спрыгнули на ковер. Нагнувшись, я поймал их одной рукой и поставил перед Живоглотом.

Подперев кулаком щеку, я стал наблюдать за удивительнейшим процессом — битвой кота с драконом и мантикорой.

Но мыслями я был очень далеко.

Одному мне не справиться, конечно. Общество так устроено, что чуда может и через несколько столетий не произойти. Может, этого никогда не случится. Но чем больше будет людей, способных верить в утопию, тем лучше.

Я могу продвигать эти идеи, известность делает свое дело. Тогда к моим словам начнут прислушиваться. Не все сразу получится, но я готов к тому, что труд будет долгим и упорным. А главное, я уверен, что получу от него удовольствие. В конце концов, маги увидят — сколько в нас возможностей, сколько черт, возводящих нас в высокий статус. Статус двигателей человеческого прогресса. Нет смысла скрывать это, нужно делиться с магглами, позволить им понять, что людям есть куда расти. И волшебникам, и простецам. Всем без разбору.

Мантикора пыталась оттащить Живоглота за хвост.

От головокружительных перспектив сердце учащенно билось в груди. Последние лет триста магические науки почти не развиваются, того существенного скачка в развитии, который случился в семнадцатом веке, просто так не дождаться. Не потому ли, что чем дольше мы скрываемся, тем сильнее магглы притесняют нас?

Зачем тонуть в рутине, ждать, когда что-то изменится? Нужно стремиться взять все под контроль.

В магии скрывается не только мистика и оккультизм. Если отбросить все это, то можно увидеть скелет: моральные законы, связывающие человека с человеком. И человека с природой. Природа, давшая нам силу, ограничивает наши возможности, когда мы пытаемся ее поработить. Почти тотемное поклонение магии необходимо, чтобы прочувствовать естественные связи в каждом совершенном акте волшебства. Но затем нужно постараться действовать с ней на равных…

Дьявол.

Опять я прихожу к этому противоречию. Познание магии через чувство. Не через разум.

Но я знаю, знаю, что разум должен стоять выше!

Должно быть, это возмездие высших сил, толкавших меня на отцовский путь. Око за око, зуб за зуб. Преступление, которое он совершил, навсегда останется в моей крови.

Снова стихия, безудержные порывы пытаются заставить меня отказаться от последовательного взгляда на мир. В котором правят рассудок и здравый смысл, а не эмоции.

Совсем рядом что-то внезапно разбилось. Подпрыгнув на месте, я посмотрел на пол. Там валялись останки дракона.

Видимо, разъярившийся Живоглот махнул лапой. Иногда мне кажется, что Аберфорт прав, этого криволапого кота стоит вернуть в магазин, из которого мы его взяли пару месяцев назад.

Я оглянулся на маму.

Она дышала спокойно и размеренно.

Прошептав «Репаро», я возвратил фарфоровые статуэтки на место.

Угрызения совести, что надолго оставляю маму и Ариану, снова начали меня терзать.

Мама, должно быть, принимает мою поездку за побег. Тем более я приехал в Годрикову Лощину всего на неделю, а остальное время решил провести в Дырявом котле, вместе с Элфиасом. Матери я сказал, что буду покупать все необходимое в поездку, выберу подарок для Николаса Фламеля, закажу новую дорожную мантию (старая уже износилась), встречусь с людьми, которые предоставили мне грант на поездку. Ей этого ответа оказалось достаточно. Мама вообще редко донимала меня подобными мелочами. Естественно, ей не было все равно, думаю, она считала, что я достаточно самостоятелен, чтобы решать свою судьбу.

В какой-то мере мое решение пожить до отъезда в гостинице действительно было стремлением избежать скучного времяпровождения дома. В Косом переулке куда интересней. Там я буду себя чувствовать в своей тарелке.

А близящееся путешествие, сама мысль о нем заставляла меня парить.

Шевеля листья деревьев, легкое дуновение бросило мне в лицо теплый вечерний воздух.

Все плохое навсегда осталось в прошлом. Со мной настоящее.

И в нем есть свобода.

* * *

Прощание вышло довольно сдержанным. Мама выглядела очень усталой, а Аберфорт уныло приподнял уголки губ, изобразив улыбку, и пожелал удачной поездки. С Арианой я поговорил отдельно в ее комнате. Впрочем, разговором это можно было назвать с натяжкой. Она едва ли поняла, что я уезжаю.

Несмотря на то, что последний вечер в родном доме со стороны, возможно, выглядел не особенно волнительным, я испытал странное чувство. Словно уезжаю насовсем.

Если быть честным до конца, весьма вероятно, я обоснуюсь где-нибудь за границей. Там, где люди покажутся мне наиболее подготовленными к преобразованиям в магическом порядке.

Так определенно будет лучше для меня, но матери и Аберфорту я не сообщал о своих планах. И не представляю, как заговорить об этом. Может, за время моего отсутствия они привыкнут жить одни и никаких обид ни у кого не останется.

"Не хочу об этом думать", — одернул я себя, затягивая на шее шелковый галстук.

— Давай разделаемся с этим поскорее, — скучающе протянул Элфиас.

В отличие от Дожа, во мне еще оставалось тщеславие. И временами надо было его подкармливать.

— Право же, приличия требуют, чтобы мы ответили.

— Проклятый бармен проболтался, что мы здесь остановились... — пригрозил Элфиас пространству перед собой.

— Дырявый котел — место людное, нас заметили бы так или иначе, — рассудительно заметил я. — Утешь себя тем, что завтра мы будем в Греции.

— Репортер — абсолютная невежа, — сморщившись, сообщил Элфиас.

— В таком случае, посмеемся над ней.

На моих губах заиграла плутовская улыбка. Я склонил голову набок, рассматривая свою мантию в зеркале.

«Сражение проиграно, юноша», — нравоучительно изрекло зеркало хриплым голосом.

— Позвольте возразить, — отозвался я, извлекая из кармана палочку.

Галстук превратился в пеструю бабочку довольно внушительных размеров.

Вдвоем с Элфиасом мы спустились вниз по узкой деревянной лестнице.

Приглушенный свет, сверкающие своей чистотой столы, негромкие разговоры, волшебники, не стеснявшиеся одеваться в нашу, традиционную одежду — мантии. Между столами прохаживалась Розалинда, молодая жена бармена Тома, за которой волочился каждый третий посетитель. Из-за чего то и дело возникали конфликты.

Сам Том с повязкой на рукаве приветственно взмахнул рукой. Я ответил тем же.

— Вон она, — шепнул мне Элфиас.

Мой взор устремился в указанном направлении. За одним из столов сидела репортер с абсурдно высоко убранными волосами и наматывала на палец цепочку от монокля.

Я поморщился. И зачем изданию, которое она представляет, статья с моими примитивными рассуждениями о межвидовых превращениях? Неужели моя колдография на развороте способна поднять им рейтинг?

Возле стойки бара кто-то окликнул меня.

— Да это же Дамблдор! Эй, Альбус!

Берти Хиггс.

Рэйвенкловец, окончивший Хогвартс в прошлом году. Многословный, любящий пустить пыль в глаза, не карьерист, но добился бы всего, так как нужных знакомств у него было навалом. Только это пока что ему было ни к чему, он в свое удовольствие просаживал приличное наследство, оставленное родителями. Мы довольно плотно общались первое время после того, как он покинул школу, даже оба состояли в числе тех представителей «золотой молодежи», кого приглашали на заседания Визенгамота. Ради развлечения Берти периодически занимался изучением древних рун и даже иногда расшифровывал ранее неизвестные науке символы, но своими открытиями делился только с друзьями. Короче, тратил талант попусту.

— Здравствуй, — поманив за собой Дожа, я подошел ближе.

Берти скользнул равнодушным взглядом по Элфиасу. Он его недолюбливал. И это было взаимно, Элфиас скрестил руки на груди, становясь рядом со мной.

— Смотрю, и ты теперь вольная пташка, а? — он намеренно игнорировал моего спутника, так что я только утвердительно кивнул, не удостаивая его ответа. — Пойдемте-ка со мной. Там у кафе в Косом переулке ждет Диллонсби, — Берти выудил из кармана часы и усердно потер лоб. — Он наверняка притащил с собой Белби. Отвратительный грубый тип, к тому же себе на уме. В час три предложения вытянешь с грехом пополам. Не понимаю, зачем он только из своей лаборатории выбирается. Но что поделать, мы его потерпим, не правда ли? Ради такой встречи-то.

— Да погоди, — я прервал его речеизлияние, — у меня тут дело запланировано.

Он огорченно стукнул кулаком по стойке бара.

— Но как закончим, непременно к вам присоединимся, — добавил я с лукавой ухмылкой.

— Не пугай так, я подумал — и ты подался в затворники! Вот и отлично. Встретимся там.

И тут я ощутил, как в мое левое плечо врезалось что-то большое и мягкое. Я не удержался от восклицания.

Наша почтовая сова!

Тут же стало тревожно, а грудь сдавило недоброе предчувствие.

Если мне написали из дома, то едва ли для того, чтобы узнать, как я поживаю.

Не мешкая, я принялся отвязывать с совиной лапы пергамент. Он был страшно скомкан, будто у человека его наматывавшего сильно тряслись руки. Этот факт только усилил мое волнение.

— Вы позволите? — оторвавшись от своего занятия, обратился я к Берти и Элфиасу.

— Разумеется, — сказал Элфиас.

Берти небрежно кивнул, потягивая огневиски.

Разделавшись с веревкой, я с нетерпением развернул пергамент.

Кровь отхлынула от лица. Я выронил клочок бумаги и, прежде чем повернуться и выйти, несколько секунд завороженно таращился на то, как он кружился в воздухе. Когда он коснулся дощатого пола, я смог еще раз прочесть два слова, криво нацарапанные рукой Аберфорта:

«Возвращайся. Срочно».

Не с нами. Не со мной. Не снова. Не может быть.

Лестница, круто взбиравшаяся вверх, мама с совершенно белой кожей, волосы, рассыпавшиеся по ступеням.

Оглушающее безмолвие подавляло разум, окутывая меня безумием самых страшных ночных кошмаров.

Все забилось, затрепетало в предсмертных судорогах.

Смазанное лицо мамы. Рваная боль.

Рухнуло.

И опрокинулось.

В хаотично кружащихся предметах я не понимал, как дышать. Все с места сдвинулось.

Нащупав рукой стену, я прислонился к ней, но оторвать взгляда от тела не мог. Не приближусь ни на шаг ближе.

От вспышки отчаяния я зажмурился.

Слова Аберфорта рикошетом отскакивали от стен.

«Она не хотела».

И эхом отдавались в голове.

«Это вышло случайно, я думаю».

В глазах потемнело, я прижал кулак ко лбу, чтобы побороть приступ исступленного бешенства.

«Уверен, что она не нарочно».

Возвращайся. Срочно.

Сорвав с шеи мерзкую бабочку, я расстегнул пару пуговиц рубашки, чтобы почувствовать себя свободней. Не помогало.

Громя тишину, совсем рядом зазвучал голос Аберфорта:

— Она не хотела, понимаешь ты, не хотела… — как молитву горячо говорил мне Аберфорт. — Надо придумать, что сказать.

Я судорожно дернулся и увидел Аберфорта во всей, поражающей воображение, четкости, так, как будто никогда его не видел. Он стоял в тени коридора, по-прежнему мертвенно-бледный с трясущимися руками. Только глаза блестели. Он что-то мне говорил…

— Я скажу, что видел, как она споткнулась и упала, что не смог ничего сделать. Нет, постой, лучше ты все расскажешь. Я же не совершеннолетний, я не в счет.

Как может он сейчас рассуждать?

— Тебе выпить дать?

Как мне Ариану осуждать, такую невинную…

— Перенесем ее в гостиную? Или лучше не трогать, как думаешь?

Аберфорт тронул меня за плечо.

Я с отвращение скинул его руку.

Бессмыслица. Пустоголовая болтовня.

Пусть он замолчит, пусть подавится своими словами.

Не снова. Не с нами.

Впрочем, в его лепете было больше смысла, чем мне казалось. Я постепенно брал себя в руки.

Я снова мог говорить.

— Такие сильные вспышки магии могут отследить, — сказал я наконец обезличенным бесцветным голосом.

— Да-да, Альбус, о том я…

Прервав жестом его речеизлияние, я твердо произнес:

— Нужно самим вызвать целителей, так будет меньше подозрений.

— И что ты будешь делать? — внезапно зло спросил Аберфорт. — Отдашь ее в Мунго?

— Что ты несешь, — жестко ответил я, вкладывая в эти слова все презрение, на которое был способен. — Отведи ее наверх и посиди с ней в комнате.

Аберфорт замялся.

Внезапная догадка отрезвила меня. Мама лежала на лестнице. Просить Ариану и Аберфорта пройти по этой лестнице, привычно круто взбиравшейся вверх, все равно что заставить их пройтись по маме, по ее телу.

— Я имел в виду: погуляй с ней на улице. Погода, конечно, не самая хорошая, но иного выхода нет.

Смерть мамы принесет Ариане позор.

Я повернулся к Аберфорту спиной, ловя себя на том, что вряд ли смогу когда либо встретиться взглядом с Арианой. Я желал выдумать правду, в которой она не хотела причинить зла ни в каком своем состоянии.

Вздор.

* * *

Время будто застыло, и я увязал в нем все сильнее.

Подошел к шкафу. Распахнул хлипкие дверцы. Письма, старая лампа, перья, какая-то посуда.

Все не то.

Где успокоительные зелья и лекарства Арианы?

Они сейчас жизненно необходимы нам. Я пошарил руками по полкам со всяким хламом, переворачивая там все вверх дном.

Аберфорт за моей спиной глухо застонал. Я не стал оборачиваться.

Обнаружив пыльные флаконы в одном из нижних ящиков, я схватил их и быстро подошел к Абу.

Стараясь не смотреть на Ариану, я оглядел поникшие плачи брата, его беспомощные подрагивающие губы. И, к счастью, испытал жалость, а не ту свирепую жестокость, которой от себя ждал.

— Выпей, — охрипшим голосом сказал я и протянул флаконы, которые нашел.

Очнувшись от своих грез, Ариана спокойно оглядела кухню, когда она заметила меня, ее губы тронула полуулыбка. Я содрогнулся.

На меня снова накатила темнота, утягивая за собой туда, где все тайное становится явным, туда, где правда и ложь, добро и зло, оправдание и честность не имеют границ. Бездна эта поглотила отца, а теперь и маму. И со всеми нами это когда-нибудь случится.

Ариана не хотела убивать. Но смертельную боль причинить хотела? Хотела?

Пряча глаза, я выскочил за дверь. Захлопнул ее и прислонился спиной.

Мне вдруг стало невыносимо горько находиться в этом доме: безмолвные стены, все глухое, тупое, свидетельствующее, что смерть останется тут навечно.

* * *

Разум воспринимал происходящее несколько заторможено, но на удивление четко. Почти до боли в глазах.

Мертвенная бледность маминого лица, пыль, висевшая в воздухе, приближающаяся гроза за окном, солнце то появляющееся, то скрывающееся за облаком и темные тучи на горизонте. И мы, запертые в этих стенах.

На улице темнело с каждой минутой. Деревья согнулись под порывами ветра, и хлынул дождь.

От звука капель, барабанящих по крыше, внезапно стало лучше. Мне захотелось распахнуть окна, чтобы вода проникла сюда, принося с собой свежесть. Я перестал чувствовать себя отрешенным и неживым. Замерев посреди комнаты, я самозабвенно отдался созерцанию разраставшейся бури.

Мама лежала в гробу, ее профиль вырисовывался на фоне пепельного неба. Я сделал шаг к ней, но остановился и повернулся обратно.

Туда-сюда. Как прежде шататься из угла в угол, подальше друг от друга.

Настойчивый стук. Ветви ивы бились об стекло.

В прихожей Ариана и Аберфорт стояли у маленького оконца и смотрели на то, как по земле текли потоки воды, смывая мелкий мусор с травы. Ариана прилипла к стеклу и глядела на стихию так пристально, словно никогда раньше не видела подобного.

Я встал рядом с ними.

Серость и беспросветная стена дождя.

Сквозь неразличимые невооруженным взглядом щели в оконной раме свистел вихрь.

Вместе мы смотрели на косые струи воды сквозь запотевшее стекло.

В моей чугунной голове со звоном отдавались воспоминания недалекого прошлого. Мама пытается заплести волосы сестры, но та вырывается и кричит… Мама заворачивает в красивую обертку подарок Ариане на день рождения… Мама готовит ужин, она считает, что ее никто не видит и потому не скрывает своих слез. Взмахивает палочкой и бекон нарезается сам собой, а она следит за процессом, прикусив губу, и в глазах ее стоят слезы.

А потом всплыло одно смутное, едва уловимое за весом прошлого, но безусловно очень счастливое видение. Совершенно из другой жизни. Светящиеся гирлянды, нарядная елка в желудях и нетающих снежинках. Сочельник. Мы всей семьей собираемся в Косой переулок, отец накинул зимнюю мантию и ждет, пока мы с Абом успокоимся и перестанем бегать друг за другом, а сам распевает рождественские гимны. Мама натягивает на Ариану нарядное пальто. Мы улыбаемся и смеемся, и копошимся, и нет заботы труднее, чем приготовить друг другу подарки.

Однако все воспоминания осквернены, потому что итог был заранее известен.

Где мечется теперь мамина неприкаянная душа? В каком мире пытается найти покой и не находит?

Погода унималась, теперь с козырька над крыльцом громко падала капля за каплей, отмеряя время.

Аб как будто очнулся, он погладил сестру по волосам и спросил сдавленным голосом:

— К себе в комнату пойдешь?

Он делал вид, что не замечает меня и моего внимания, но я знал: все это было так непривычно для нас, что лучше делать вид словно ничего и нет.

— А Альбус с нами?

С удивлением я заметил за собой смущение от ее незамысловатого вопроса и почувствовал себя остро лишним. Я постарался изобразить улыбку, но вышло жалкая гримаса.

— Нет, милая, — неровно произнес я, — иди с Абом. А я пока…

По стеклу змеилась одинокая струйка воды. Я рассеяно проследил за ней.

В голове был кавардак. Честно говоря, я не представлял какую отговорку придумать, в голове всплыло все сегодняшнее утро. Дож, ворчащий на бармена, карикатурная журналистка, Берти Хиггс, беспечно прожигающий время.

— Я заберу свои вещи из гостиницы, — Аберфорт прищурился, но ничего не сказал. — Я мигом, только туда и обратно.

На улице стоял пробирающей до костей холод. Накинув на себя Импервиус и Согревающие чары, я побрел к точке аппарации. В лужах, как в стекле, отражалась яркая зелень и бледное небо и плавали рано опавшие яблоки. Мокрая трава колыхалась, листва подрагивала. Они что-то шептали мне, только я не мог расшифровать их послания.

* * *

В Дырявом котле, видимо, из-за внезапно сменившейся погоды было не протолкнуться. Помещение насквозь пропахло густым табачным дымом и сладким запахом сливочного пива.

Первым делом я посмотрел на барную стойку, Элфиаса там не было. Пока мне везет. Сталкиваться с ним страшно не хотелось. Я не знал, как объяснить, что теперь о поездке в Грецию не может быть и речи.

Пробившись к лестнице, я стал быстро подниматься по ней.

И вот: длинный коридор с дверьми-близнецами по обеим сторонам.

Очутившись в своем номере, я хотел было сразу покидать раскиданные вещи в чемодан и уйти, как почувствовал свинцовую тяжесть в ногах. Похоже, возвращение отняло у меня последние силы. Я опустился на плетеный стул и прислушался к звукам, доносившимся отовсюду.

Стук в дверь.

Ответить я не смог.

Простодушное лицо друга.

— Ты вернулся! Разрешишь войти?

Я кивнул. Чтобы оттянуть неприятный момент, я поднялся и принялся кидать вещи в чемодан, потом плюнул и, достав из кармана палочку, взмахнул ей, мои пожитки легли на свои места. Элфиас молчал, поглядывая на меня.

— Послушай, — пряча от него глаза, глухо начал я: — Я не смогу с тобой поехать сегодня. Да и завтра не смогу. Я остаюсь в Англии, Элфиас.

Приоткрыв рот, Элфиас вовсю недоверчиво пялился на меня.

— Ты, верно, шутишь?

Я покачал головой, без объяснения было не обойтись.

— У меня умерла мать. Надо похоронить ее. А потом… не знаю, что будет. Наверное, что-то должно быть.

Я сказал это больше для себя. Но знал, что это все сплошной самообман. Я-то точно знаю, что будет.

Замерев, Элфиас смотрел на меня с состраданием. Я выдавил грустную улыбку и проговорил, опередив его заботливые и утешающие вопросы:

— Все в порядке.

А сам подумал: «Ничего себе в порядке. Хуже не бывает».

* * *

Зажечь свет казалось кощунством. Комната тонула в полумраке. Аккуратная стопка чистых пергаментов вырисовывалась на фоне темнеющего неба, на стеклянной чернильнице мерцали блики.

Забравшись с ногами в глубокое мягкое кресло, я смотрел в пространство перед собой.

Полное опустошение.

Тихие шаги за дверью. Войдет ли он? Мне отчего-то казалось, что он не решится, но дверь отворилась.

Я не обернулся. Я знал, что на пороге стоит Аберфорт.

— Я видел Дожа, — без предисловий сказал он, закрывая за собой дверь.

— Я тоже его видел.

— Не язви, Альбус, — голос Аба был равнодушным, но я знал, что он расстроен. — Так что тут делает Дож?

Отвратительная привычка Аберфорта вытягивать из меня ответы, когда он и так их знал, в любой другой ситуации вывела бы меня из себя.

— Я пригласил, — устало отозвался я.

Элфиас предложил мне остаться, поддержать, а я согласился без колебаний. Я надеялся, что так мне будет легче, но в глубине души подозревал, насколько присутствие постороннего человека в доме осложнит мои отношения с Аберфортом. Но, в конце концов, мне тоже нужна была хотя бы видимая поддержка. Я догадывался, что тем самым только пытаюсь удержать то, что не способен. Но ничего не мог с собой поделать.

Скрипнула половица, прогнулся матрас под весом Аберфорта. Он сел на мою кровать. Мне все еще не хватало мужества посмотреть на него. Я жаждал одиночества, и одновременно боялся его. Я внезапно понял, что не вынесу, если Аб теперь уйдет.

Однако он не собирался этого делать.

Некоторое время мы не говорили.

Желание избегнуть определенности свидетельствует о деликатности. А именно ее подчас не доставало Аберфорту. Иногда важнее недосказать, чем сказать. Все самое главное не передаваемо.

Для меня всегда было важно искать какие-то другие способы выразить самое ценное, глубокое, личное. Претворять метафоры в жизнь? Дать пожизненный обет молчания, чтобы не запятнать то, что на самом деле меня волнует?

Аберфорт, естественно, мыслил иначе. Тишина его тяготила. А может, мое общество.

— После похорон, когда все закончится… — начал он тихо. — Словом, уезжай с Дожем. Я справлюсь один.

Я ничуть не удивился его словам. В некотором роде я их ждал.

Приправленные сарказмом мысли наскакивали одна на другую.

Какой предупредительный мальчик, хочет избавить меня от тяжелой ноши. И он в самом деле так считает. Только я знаю, что вся его добродетель — хитрость, обернутая простой. Хочет выглядеть правильнее, честнее или даже не хочет, чтобы ему причиняли боль.

Жаждет возвышаться надо всеми в своем гордом самоотречении. Впрочем, не делаю ли я того же? Не наслаждаюсь ли своей совестью?

— А как же твое образование? — спросил я ровно.

— Плевать на него.

— Тебе, может, и плевать. А мне нет.

— Всем так будет лучше.

— Ничего подобного, — отрезал я. — И что ты планируешь делать? Хорош воспитатель без палочки. Как ты справишься с Арианой, если что-то случится?

— Ты… — прохрипел Аб.

Я резко повернул к нему голову, так резко, что больно хрустнула шея, и посмотрел с вызовом.

Вены на шее Аба вздулись. Он словно захлебнулся словами. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Он не выдержал и ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь, чтобы не нарушать мертвую тишину.

Сведя кончики пальцев воедино, я уставился в окно. Но я не видел там ничего.

В ватной тишине слышно было жужжание мух. Пахло сырой землей.

Белый надгробный камень. Прямоугольник взрытой земли. Было что-то странное в том, как это надгробие вставало в ряд со всеми остальными. Словно объединяя их всех вместе против нас, еще живущих.

Служитель давно взмахнул палочкой, и земля засыпала гроб, а мы все стояли на месте. Я совсем рядом, почти касаясь носком ботинка могилы, в полушаге от меня — Элфиас. Аберфорт с Арианой — поодаль.

На площади перед церковью пела нищая своим немелодичным каркающим голосом. Небо висело над нами, серое и беспросветное, словно натянутое полотно, не двигаясь.

— Идемте, — произнес я, однако не сделал и попытки сдвинуться.

Прошло время. Ничего не изменилось.

Зачем мы там стояли?

— Ариана замерзла.

Он врал. Ему просто надоело. К Ариане это не имело никакого отношения.

— Идем, — махнул я рукой.

Ссутулившись и засунув руки в карманы, я повернулся к узкой калитке. Было ощущение, что я иду один.

Мне всегда казалось, что у смерти есть цель. Какая цель у этой?

* * *

Элфиас был мне другом, но не тем, который понимал бы меня без слов. Такого человека рядом со мной никогда не было.

С его отъездом я буду надолго оторван от волшебного мира. Между Годриковой лощиной и всей остальной моей жизнью всегда была невидимая, но непробиваемая стена.

За стенкой, в бывшей маминой спальне, Элфиас собирал чемоданы.

Значит, скоро какая-то часть моей жизни уйдет на покой и начнется что-то новое. Я усмехнулся. «Новое», но отдававшее привычным отчаянием.

На столе, в круге света от ночника лежала груда писем.

Кто эти люди, которые прислали мне их? Я смотрел на имена, на адреса и ничего не понимал. Разорвал один конверт, пробежал его глазами. Фальшивые излияния, вычурные фразы, почерпнутые из романов, от тех, кто меня не знал. Я раскладывал их в разном порядке на столе, пытаясь выловить хоть какой-то смысл, когда в дверь постучали.

— Ты позволишь войти?

Я кивнул, разрывая следующее письмо. Пристальный взгляд Элфиаса заставил меня вздрогнуть и опустить руки. Он смутился и стал разглядывать мою комнату. Он был здесь впервые.

— Мне пора ехать, Альбус, — вздохнул Элфиас. — Вещи стоят внизу.

— Я сейчас спущусь, — я старался, чтобы голос звучал ровно и спокойно. Но по лицу вдруг пробежала дрожь. Надеюсь, Элфиас не заметил.

— Хорошо.

— Мне нужно закончить здесь, — я повел головой в сторону писем с соболезнованиями. — Потом приду.

Он оставался на месте.

Неужели и он пытается подыскать слова? Я не вынесу от него фальши. Впрочем, все люди одинаковы. А как прекрасно мы жили бы, если отменить все правила этикета, любезности, накручивание эмоций, когда сами ничего не ощущаем и говорим ненужные слова, лишь бы не выдать себя. И я на месте Элфиаса поведу себя так, потому что я часть всего этого притворства, потому что я вырос в этом. Я также среди всех этих условностей и обязан им подчиняться.

— Я жду тебя внизу, — добавил он, закрывая дверь. — Извини.

Я смял письма и швырнул их через всю комнату в мусорную корзину, которая издала чавкающие звуки.

Уж не за свою ли теперешнюю удачливость просит прощения Элфиас?

* * *

Прошедший дождь и ветер, бросавшийся в лицо с неистовой силой, заставлял меня восхищаться тонкими черными ветвями, гнувшимися в сторону, и трепещущей мятно-зеленой листвой. Я не мог надышаться воздухом, в котором эти деревья, и эта листва, и это темное небо, словно сиявшее изнутри, и чуть желтая полоса на горизонте.

В душе царила живительная тревога. Просвет среди туч.

Как хотелось броситься в эту высоту, укрыться в ее чистоте и неравнодушии.

— Я ждал, что ты уедешь с ним, — я до такой степени отдался своим ощущениям, что не заметил, как подошел Аберфорт. Ветер свистел в ушах и подымал волосы дыбом, улыбка не успела сойти с моего лица, когда я автоматически переспросил:

— Что ты говоришь?

Но смысл его слов дошел почти сразу, я отвел глаза, так не хотелось терять связь с настоящим миром.

И снова движение сквозь необъятную пустоту вокруг тебя и в тебе самом. Тревога. Жизнь.

— Ты пожалеешь, — прорвался сквозь мое бестелесное существование голос Аберфорта.

Я хмыкнул.

Возможно.

Но я останусь.

* * *

Зачерпнув ложкой овсянку, я украдкой поглядел на Аберфорта.

Странно, что я замечаю столько мелочей, по идее так не должно быть. Я должен быть уничтожен, слеп. Но мое существование по-прежнему такое же уныло-размеренное. Меня мучает то, что… я недостаточно страдаю. Может, потому что мама значила для меня куда меньше, чем в детстве?

— Ты льешь сок в тарелку, — заметил Аберфорт, сидевший по правую руку от меня.

Спохватившись, я поставил графин на стол и размешал ложкой кашу.

Рассеян, только и всего. Неужто Батильда Бегшот, которая все утро рыдала на нашей кухне, когда пришла навестить маму, испытывала больше чувств, чем я? Была привязана сильнее? Я устало потер бровь. Тоска и смертельная глухота. А голова болела так, словно я не спал. Впрочем, я и не спал.

После завтрака я бродил по участку, среди деревьев. Подальше от дома, чтобы меня нельзя было увидеть из окна.

На удивление, мыслей почти не было. Они все крутились вокруг одного, приводя в ступор. Я злился на свою несообразительность. Впервые я столкнулся с чем-то реальным один на один. Больше некому было меня прикрыть, скорее я должен был стать защитником. И это куда менее захватывающе, чем звучит. Я чувствовал, как ко мне подбирается что-то мерзкое, склизкое, оттолкнувшее бы любого, кто заглянет в мою душу, и вместе с тем естественное. От этого мне было плохо физически, едва ли не до тошноты.

Я делал глубокие вздохи, чтобы успокоиться, как услышал звук хрустнувшей под чьей-то ногой ветки. Я огляделся. Аберфорта рядом не было, но в конце тропинки, там, где была запасная калитка, я увидел девочку. Худая и нескладная, она переминалась с ноги на ногу и с опаской таращилась на меня. Заинтересованный, я раздвинул листву, мешавшую мне как следует ее разглядеть. Она испуганно дернулась уходить.

— Подожди, — негромко окликнул я, рассмеявшись. Вот чудная.

Она остановилась и пристально на меня посмотрела.

— Что делаешь в таком странном месте? Ошиблась адресом?

Девочка тихо что-то пробормотала себе под нос и застенчиво покраснела.

— Здесь живут Дамблдоры, — пояснил я. — Скажи, чей дом ты ищешь, я покажу дорогу.

— Мне нужна Ариана, — ясные голубые глаза, слегка навыкате, встретились с моими.

— Ты пришла к моей сестре? — озадаченно переспросил я.

Девочка кивнула.

«Интересно, давно ли она сюда ходит? И главное — маггл или из магической семьи? По ребенку так трудно определить».

— Так ты, получается, дружишь с ней? — для меня это было слишком невероятно. — А Аберфорт знает, что ты приходишь?

— Нет, — девочка сама была не рада, что заговорила со мной. Похоже, я задавал слишком подозрительные вопросы.

— Почему я раньше тебя не видел?

Из-за раскалывающейся пополам головы, я был готов допустить, что у меня галлюцинации. Девочка повернулась уходить.

— Стой! — снова окликнул я. Теперь я почувствовал себя диким идиотом. Она не обернулась, поэтому я открыл калитку и в два шага нагнал ее. — Ариана не может сейчас выйти, она приболела. Приходи через несколько дней, если хочешь. И, к слову, твои родители знают, что ты здесь?

— Нет, — зашептала девочка, содрогнувшись. Она схватила мою руку и с силой сжала. — Не говорите им, прошу вас. Пожалуйста, они очень сердятся, когда я общаюсь с нашими.

Волшебница. И как я сразу не подумал… На наш дом были наложены магглоотталкивающие чары.

— Хорошо, не буду, — я постарался улыбнуться ей, чтобы показать: мне можно доверять. Девочка была таким милым существом, ужасно робким и как будто забитым. Она вызвала неосознанную жалость одним своим видом и испуганным шепотом. — Как тебя зовут?

— Арабелла, — прошептала девочка, отпуская мою руку и исчезая в аллее, заросшей Трепетливыми кустиками.

* * *

Заклятием невидимого расширения я увеличил кладовку и устроил там небольшую лабораторию. Я сварил большой котел зелья Сна без сновидений и маленький котелок умиротворяющего бальзама. На первое время этого должно было хватить. Слегка увлекшись, я с час побаловался с пропорциями ингредиентов Эйфорийного раствора. И теперь смотрел на переливающееся желтым и оранжевым варево. Надо будет потом подсунуть его Аберфорту, посмотреть, какого эффекта я достиг.

Насквозь пропахший корнем валерианы и настойкой полыни, я вышел из своей импровизированной лаборатории. Все то время, что я варил зелья, в голову лезли мысли о девочке, так внезапно появившейся в жизни Арианы. У меня имелись смутные догадки о том, почему Ариана скрывала от Аберфорта свою дружбу с этой девочкой, да и вообще сам факт своего общения с кем-то вне этого дома. Все, что мне удалось выяснить — это то, что девочку звали Арабелла Фигг, ей было десять лет, и ее семья жила в двух кварталах от нас.

Я не понимал, каким образом Ариана могла с ней познакомиться, если она редко выходила гулять. И то, чаще всего на закате. Дневной свет она с трудом выносила.

Годрикова лощина отходила ко сну, люди прятались по домам, смеркалось, загорались лампы в гостиных. Мне казалось, что только в нашем доме все отмерло, застыло, холод забвения кружил по этажам.

По потолку ползли неясные тени, я хотел было повернуть к своей комнате, но увидел, что из спальни Арианы шла узкая полоса ярко-желтого света.

Донесся задорный смех, совсем детский.

Меня словно парализовало. Я завороженно глядел в просвет приоткрытой двери. Стараясь остаться незамеченным, я замер в полуметре от входа в комнату и весь превратился в слух.

— Ты поняла? — послышался голос Аберфорта, звучавший с почти такой же детской наивностью и восторгом.

Аберфорт закружил Ариану, крепко прижимая к себе. Внутри что-то дрогнуло, я был не в силах отвести взгляд…

Лицо загорелось от стыда, такого жгучего, стыда не за кого-то в отдельности, а за всех. И за себя в том числе. За свои несуразные чувства сейчас. Если Аберфорт заметит, он поймет, он будет меня презирать или жалеть. Не знаю, что хуже. Этого мне не вынести, только не сейчас.

Я чужой. Всему этому. Я казался бы странным рядом с ними.

Возможно, Аберфорт отчасти прав, воспитание не сводится к глупому размахиванию палочкой. Все, что я могу сделать, это обеспечить комфорт, не более. А он останется для нее настоящей семьей.

Я осознал до конца, почему Ариана не рассказывала Аберфорту об этой девочке, Арабелле. Аберфорт боялся людей куда больше, чем она. И она опасалась разрушить то, что было между ними.

А я для Арианы вовсе никто. Посторонний.

Я не с ними. Я один. Эту правду я знаю с самого начала. Мне всегда было…

Нет, так лучше. Я мог бы войти к ним в комнату, попытаться быть с ними, но я не хочу ничего менять, потому что это естественно. Так сложнее, больней, может быть, невыносимей, но, тем не менее, правильней.

Только все это ложь. Пустые рассуждения.

На самом деле внутри только одно.

Чувство застарелого заплесневелого одиночества.

Мне никогда не понять, откуда Аберфорт берет силы, чтобы раз за разом преодолевать воспоминания о том, что произошло семь лет назад. Неужели он может не замечать их отпечаток, так явственно проступающий иногда в Ариане?

И захочу ли я когда-нибудь не идти вперед, а вместе с ними ковылять? И довольствоваться, как они, половинчатым, ущербным счастьем?

Оглушенный, я медленно вернулся в свою комнату, запер дверь и повалился ничком на кровать.

Вдоль длинного ряда столов стояли стулья для посетителей. Некоторые заняты такими же соискателями, как я. Над столами в воздухе висели светящиеся номера.

— Пройдите к столу номер семнадцать.

Стараясь не помять свое прошение, я побрел по узкому проходу. Стучали печатные машинки, шуршали бумаги. Шла нудная и монотонная работа.

За одним из столов я увидел Амелию Боунс. Амелия сидела как раз под табличкой с номером семнадцать.

— Присаживайтесь, — сказала она, не поднимая головы, как только я остановился перед ней.

Я молча сел на стул. Она меня попросту не замечала.

— Ваше полное имя, — безразличным голосом произнесла Амелия, сверяясь с какими-то листками.

— Альбус Персиваль Вулфрик Брайан Дамблдор, — манерно проговорил я.

Она начала выводить в каком-то списке: «Альбус Персиваль Ву…»

— Альбус, — на меня смотрели два расширившихся от удивления глаза.

— К твоим услугам, — приветствовал я ее. — Не знал, что ты тут работаешь.

— Других возможностей у меня не было, — она вымученно улыбнулась, — Вот что действительно удивительно, так это видеть тебя здесь. Пришел устраиваться на работу?

— Именно, — весело ответил я.

Я положил перед ней резюме и свое прошение.

Она нерешительно притянула их к себе и пробежала глазами.

— Знаешь, это так скучно… Целый день, с утра до вечера, посетители-посетители. Сидишь, одни глазом в этот список, другим в этот и записываешь имена.

— Представляю.

— Выслужусь. Годик потерплю, дольше я здесь не задержусь, да и тебе не советую, — она снова заглянула в предоставленную мной информацию. — Так, попробуем что-нибудь подобрать тебе. Преимущественно на дому? Ага. Ты же понимаешь, что в таком случае жалованье будет небольшим?

Я пожал плечами.

Амелия открыла толстый фолиант и пролистнула пару страниц.

— Есть места при отделе Международного бюро магического законодательства, — она лукаво улыбнулась. — Тебе это как раз подойдет.

— Согласен.

— Хорошо, отправляйся к Тиберию Огдену. Уровень пятый.

Амелия поставила печать на моем прошении и подшила его в увесистую папку, лежавшую рядом.

С четверть часа мы дружно костерили министерских работников, а потом я отправился разыскивать Огдена.

Его кабинет располагался вдали от шумных министерских отделов. В тишине гулко отдавались мои шаги, пока я расхаживал туда-сюда в ожидании Огдена.

И вот он показался в конце коридора, и не один, а в обществе сияющего как именинник мистера Тофти. Я сразу узнал его. Совсем недавно он принимал у меня ЖАБА по Защите.

— А, Альбус Дамблдор! Приветствую! — Тофти первым подскочил ко мне и энергично затряс руку.

— Здравствуйте, — без особого энтузиазма отозвался я.

— Ну-с, Тиберий, вот это тебе помощника прислали! — Тофти разглядывал меня сквозь пенсне с отеческим поощрением. — Молодой человек умеет речи толкать, присутствовал на вашем выступлении в Каире в прошлом году, слышал… Пора и крючкотворством заняться, верно подмечено?

Спокойно, Альбус, Убери улыбку с лица, а то подумают, что ты действительно хочешь здесь работать.

— Возможно.

Покровительственный тон Тофти был не очень приятен, у меня давно выработалась острая антипатия к людям, пользующимся чье-либо протекцией. Так что лучше было не давать ему повода.

Натянуто улыбнувшись, я посмотрел на Огдена.

Огден был высоким мужчиной средних лет с суровым, будто обветренным в долгих путешествиях лицом. Короткая стрижка открывала торчащие уши.

Пристально оглядев меня с ног до головы, Огден пригласил нас обоих к себе.

Кабинет был обставлен по-спартански: ничего лишнего, говорящего о пристрастиях владельца. Кресло темного дерева, обитое драконьей кожей, два стула с прямыми спинками для посетителей, полки за письменным столом заставлены «Полным собранием сводов законов магической Британии», чуть ниже хорошо знакомые мне тома в красном переплете «Кодекса Элфрика Нетерпеливого».

К моему удивлению, в кресле за столом сидел ребенок. Мальчик лет семи стрелял из рогатки в порхавшие под потолком служебные записки.

— Хорошо, что в нашем департаменте перестали использовать сов, — сказал на это Огден. — Ну-ка, Боб, освободи мне место.

Мальчик спрыгнул с кресла.

— Мой племянник — Боб Огден, — указал Огден на мальчика.

Тофти забрал у Огдена какие-то пергаменты, потрепал по голове мальчика и вышел.

— Я, разумеется, слышал о вас, мистер Дамблдор, от моего коллеги мистера Тофти, — Огден жестом пригласил меня сесть. — Сам я наукой мало интересуюсь, знаете ли, — он снисходительно поглядел на меня. — Насколько я понимаю, вы примерно ориентируетесь в процедурах принятия законов?

— Да, — сказал я, предчувствуя разговор, наполненный тошнотворной серьезностью.

Пока Огден распинался передо мной о своих соображениях насчет моего выступления в Каире, его племянник затеял очаровательную игру: пулялся бумажными комочками в макушку дядюшки.

От души наслаждаясь происходящим, я изобразил вежливое внимание.

* * *

Ужин проходил бесшумно. Словно в столовой выключили звук.

Ариана грызла кончик косички вместо пудинга, над которым я, между прочим, колдовал целый час.

Я словно впервые ее видел. Кажется, до этого момента я не смог бы ответить, какого цвета у Арианы глаза, какой нос, есть ли веснушки. Я всегда смотрел и не видел.

Мне с трудом удалось оторвать от нее взгляд и перевести к своей тарелке.

Встречаться с Аберфортом глазами тоже было невозможно.

— Чего это ты язык проглотил сегодня?

— Ничего, — хрипло ответил я, голосовые связки одеревенели от постоянного молчания.

Вот опять. Я не лезу к нему в душу, так, может, стоит расслабиться и отстать от меня? Так нет же, шпионит, кидает исподтишка подозрительные взгляды.

Аберфорт покончил с обедом и понес посуду на кухню. Мне нужно было переговорить с Арианой, но при Аберфорте некоторые темы лучше не затрагивать. Я счел, что не стоит подвергать его характер такому испытанию, тем более с утра пораньше.

Ощущая неловкость, я обратился к Ариане:

— Слушай, — я заговорчески понизил голос, — я тут на днях встретил твою подругу.

— Ты познакомился с Арабеллой? — насупившись, спросила Ариана.

— С ней самой. Может… не знаю, ты хочешь пригласить ее к нам?

— Арабелла тоже не любит магию, — отвернувшись, сказала Ариана.

Озадаченный, я повертел в руках вилку.

— Не вижу препятствий, которые мешали бы нам с ней общаться.

Ариана никак не отреагировала, поэтому я тоже поднялся из-за стола, но ударился о металлическую ножку и, охнув, запрыгал на одной ноге.

Ариана, наблюдая,как я скачу по гостиной, сказала:

— А ты смешной.

Я принялся размахивать руками, как мельницами, изображая, что вот-вот упаду, пока и в самом деле не споткнулся. Закусив губу, Ариана пыталась не улыбаться.

А наложить какие-нибудь охлаждающие чары не помешает. Боль несусветная.

Сидя на полу, я извлек палочку и произнес нужное заклинание. Поднялся и собирался было начать убирать со стола, как заметил, что Ариана смотрит на меня не так, как прежде. Ее лицо стало пепельно-серым и угрюмым.

Совсем забыл.

Поспешно спрятав палочку, я обезоруживающе поднял руки. Я чувствовал уколы совести, глядя, как у Арианы появляется знакомое мне взрослое выражение на лице, а ее худые жилистые руки подергиваются. Ариана склонила голову и впилась руками в краешек стола.

— Зачем ты это сделал? — тихо спросила она.

— Прости меня, я не нарочно, — я осторожно приблизился к ней.

Ариана шумно выдохнула, костяшки ее пальцев побелели.

— Ты не хотел, а я так не могу… Мне плохо, — Ариана нервно мяла скатерть.

— Тебе не будет плохо, если ты постараешься…

— Будет, я знаю, что будет, — ее страшно затрясло, и она вскочила, с отчаянием глядя на меня. — Я не хочу! Не хочу!

Она встряхивала руки, будто пыталась скинуть что-то с них.

— Мне страшно! Я не хочу! — мотала она головой. — Я не буду!

Взяв ее за локоть, я попытался унять начинавшуюся истерику, но она завопила:

— Отойдите от меня все! Не трогайте меня! Я не хочу!

Сглотнув, я все же сделал аккуратный шаг к ней:

— Слушай, попытайся успокоиться, и все будет в порядке, я тебе обещаю.

— Я не верю! Не надо! Не хочу! — она беспокойно забегала, в растерянности я ходил за ней, но не решался подойти близко.

В столовую ворвался белый, как смерть, Аберфорт. Наверное, он услышал крики.

Ариана, метавшаяся до этого на месте, бросилась в угол, безотчетно пытаясь вжаться в него. Она закрыла руками голову, и сквозь рыдания я слышал ее протяжные стоны:

— Я не могу! Я же не хочу, почему так происходит…

Подскочив к ней, Аберфорт отнял ее руки от головы и заставил посмотреть на себя.

— Все будет хо-ро-шо. Слышишь меня? Сейчас пройдет. Всегда проходит, — твердо произнес он.

Ариана попыталась вырваться, лицо ее перекосилось, но Аберфорт крепко обхватил ее и поднял на ноги.

Ариана беззвучно билась несколько секунд, а потом затихла. Только тихо поскуливала.

— Что ты сделал? — спросил меня через ее плечо Аберфорт.

— Ничего.

Сказав это, я понял, что меня самого нервно трясет, кажется, вот-вот разорвет на части. Во мне поднялось дикое желание разбить что-нибудь.

Я выскочил на улицу, лягнув по дороге стул.

И принялся мерить шагами пространство перед входом в дом.

Ариана не в силах это вынести? А я что, могу?

И неужели я слабее Аберфорта? Мне не хватает духу даже смотреть на нее, не то что уж… А мама… может, так она и умерла? Не смогла подобрать нужные слова?

Меня обуревало такое чувство безысходности, смешанное с желанием разнести тут все, что я задыхался.

Я не слышал, как подошел Аберфорт.

— Так что произошло?

— Палочка. Я использовал ее, — сердце колотилось как бешеное. — Я забыл, что нельзя.

— Ах, ты забыл! Кто бы мог подумать! — ощетинился Аберфорт и внезапно перешел на дикий крик, обращаясь к кому-то за моей спиной: — А тебе что тут нужно, карга старая?! Убирайся вон! Вон! Пошла отсюда!

Аберфорт поднял с земли горсть козьего навоза и что было сил швырнул ее в кого-то за забором. Я быстро обернулся. Нас жадно пожирала глазами незнакомая женщина, пригнувшись, она припустила прочь.

— Кто это? — удивился я.

— Энид Смик, вечно тут шныряет! — выплюнул рассвирепевший Аберфорт, вытирая руку о штанину. — Надеюсь, в следующий раз попаду в твою морду, дрянь этакая!

Видимо, весь запал Аберфорта ушел на эту мерзкую женщину, сующую нос не в свое дело, потому что, не сказав мне больше ни слова, он потопал в дом.

«Проклятье! Проклятье!» — молча, в страхе быть услышанным, вопил я, расхаживая между маминых бегоний и каждую секунду порываясь что-то сделать. Меня по-прежнему колотило, как в лихорадке.

Я и забыл, как плохо тут может быть.

* * *

Почему Ариана боится своей силы? Когда она могла бы понять, что волшебство может защитить ее от любого нападающего. И то, что с ней произошло, никогда не повторится.

Мне не хотелось обо всем этом думать, но как я ни старался, не получалось.

В открытое окно врывался запах лета. На столе передо мной лежало начатое письмо. Единственное, что мне удалось из себя выдавить — это приветствие. А что еще было писать Элфиасу?

«Мне сегодня вспомнилось, как на первом курсе мы с тобой сунулись в Запретный лес и нас чуть не затоптали кентавры?»

К слову, хороший был день. Блаженно потянувшись, я закинул руки за голову.

Едва ли у Элфиаса найдется время предаваться ностальгии.

Должно быть, он сейчас в Олимпии, где в Священной роще в полночь раз в год загорается Губрайтов огонь. Согласно традиции, если прикоснуться к вечному огню хотя бы мизинцем, не испытывая при этом страха, то получишь силу вызывать этот огонь заклинанием. Оно не поддается тем, кто с огнем не контактировал. Если я сейчас произнесу нужные слова, то ничего не произойдет, как бы я не старался.

Но если бояться, то огонь прожарит мясо до кости. Поэтому смельчаков находится немного.

Это удивительное событие — слияние человека с тем, что его превосходит. Совместное творчество человека и природы всегда пленяло меня, а с Губрайтовым огнем есть куда разбежаться: сущность, которая призвана вечно одновременно возникать и самоуничтожаться. Как можно не хотеть приобщиться к этому? Ведь даже человек конечен, он может уничтожить себя, но разве возможно себя создать из ничего? Почему настолько древняя магия могущественнее всего современного волшебства? Ответ на этот вопрос неизвестен, похоже, никому. Разве что Фламелю, хотелось бы мне вытянуть из него хоть малую толику его знаний о прошлом.

Каждый год в Олимпию съезжаются чародеи, сатиры, дриады, циклопы, гарпии, сирены. Да и волшебный народ со всего мира стекается туда: вампиры, вейлы, лепреконы, я слышал, иногда и гоблины, приходят посмотреть на статую Зевса, скрытую от магглов, а потом начинается праздник, который длится всю ночь под открытым небом.

Замечтавшись, я лег на кровать и скоро уснул.

* * *

Повернувшись на бок, я сладко зевнул, но сквозь приоткрытые веки увидел такое, что меня чуть удар не хватил.

Надо мной стояла фигура в белых развевающихся одеждах.

Секунду спустя я понял, что это Ариана.

Она в упор глядела на меня, и когда заметила, что я проснулся, не пошевелилась. Я резко сел на постели, в первобытном ужасе позабыв, что она не способна ничего мне сделать. Или может?

Ангельская гримаса исказила ее черты.

— Ты боишься меня, Альбус?

— Не делай так больше, — попросил я, мысленно призывая себя к спокойствию.

Ариана посмотрела на меня своими ничего не выражающими пустыми глазами, и меня прошиб холодный пот.

— Иди к себе, пожалуйста.

Ариана покорно кивнула, но на полпути обернулась. На губах ее была умиротворяющая улыбка.

И я понял, что смертельно боюсь Ариану. Не припадков, а вот такого вот отрешенного состояния. У кротости самая толстая шкура, и где-то глубоко внутри Арианы живет ненависть ко всему волшебному, пускай даже она и любит нас. Я страшусь ее, но вместе с тем мне ее жаль. Трудно вообразить, какая это мука — жить с диким зверем внутри, который боится, который нападает, который может разорвать на части.

Но понимает ли это Ариана?

Я не хочу знать.

Огден просматривал мой отчет, когда в дверь постучали.

Не дожидаясь разрешения деловито вошла дородная женщина с длинными распущенными волосами. Если память меня не подводила, это была Миллисента Багнолд. Когда проходили встречи представителей британской молодежи в Визенгамоте, в числе которых был и я, нас поверхностно знакомили с главами Департаментов. Меня она к этому времени, скорее всего, забыла.

— Миллисента! — воскликнул Огден.

— Тиберий, я…

Багнолд осеклась на полуслове и строго посмотрела на меня. Заметив это, Огден представил меня:

— Мой новый помощник, мистер Альбус Дамблдор. Альбус, знакомьтесь Миллисента Багнолд — глава Департамента международного магического сотрудничества.

— Полагаю, мне стоит оставить вас на время, — деликатно произнес я, поднимаясь из кресла.

— Что вы, прошу вас, не стоит беспокоиться, — подчеркнуто вежливо, но буравя меня внимательным взглядом сказала Багнолд.— Мы вовсе не подозреваем, что вас подослал Департамент магического правопорядка.

— Миллисента шутит, Альбус.

— То-то и мне так показалось, — ровно произнес я.

Миллисента с добрых десять секунд разглядывала меня, в какой-то момент мне показалось, что она сейчас раскричится. Но вместо этого она расхохоталась.

— Вы очаровательны!

Мне претила ее фамильярность, но я не подал виду. Огден, одобрительно посмеиваясь, пригласил Багнолд сесть.

— Может, забудем на время о межведомственной грызне? — предложил Огден.

Я тоже опустился обратно, по возможности стараясь делать вид, что меня абсолютно не интересует их разговор.

— Спенсер-Мун полон веры в вас и делает все, чтобы утверждение вашей кандидатуры в Совете прошло как по маслу, — добавил Огден, будто заранее зная, зачем пожаловала Багнолд.

— Каков расклад сил?

— Наши ключевые союзники Орпингтон, Толстоватый и Скримджер, они переманят колеблющихся.

— Значит, шантаж?

— Я служитель правосудия, такие слова мне неизвестны, — произнес Огден, кладя на стол руку с двумя загнутыми пальцами, и заметил как бы между делом: — Не для ваших ушей этот разговор, Альбус. Но советую быть внимательным.

Видимо, цена одного голоса стоила три тысячи галеонов.

— Орпингтон ушла в отставку больше сорока лет назад, — протянула Багнолд. — Не думаю, что на нее можно всерьез полагаться.

— Зря недооцениваешь. У нее такая крепкая хватка, что насилу ноги унесешь. А поддержка старшего поколения никогда не помешает. Десять старейшин — шутка ли. Как ты их перетянешь на свою сторону?

— К тому же у нас с ней философские разногласия о том, что представляет из себя закон, — снова возразила Багнолд.

— Речь о гобблинских инвестициях?

Багнолд снова расхохоталась.

Невольно слушая эту беседу о путях и средствах меня пронизывало отвращение. Конечно, у меня было некоторое представление, чем живет Министерство и те, кто издают законы, по которым мы живем. Но люди тратят силы и время плетя козни, вместо того, чтобы что-то поменять.

Миром правят магглы, а мы скрываемся как крысы, выдумываем законы, которые помогут нам оставаться в заискивающих поклонах перед магглами.

А мой отец садится в тюрьму, потому что таковы наши законы, потому что никто не ответил бы за содеянное. Тварей, насиловавших Ариану, отпустили бы гулять на воле.

Меня обуревала подступавшая к горлу ярость, которая была невдомек этим министерским крысам.

Изменит что-то, вернет все на места только война.

Багнолд как-то особенно громко и натужно кашлянула. Я вздрогнул.

Соседнее кресло пустовало. За ней уже захлопнулась дверь.

У Огдена вид был сердитый. Я пропустил существенную часть беседы, и это скорее всего было правильно.

— Вы очень сильный волшебник, Альбус, — постукивая костяшками по столешнице произнес Огден. — Но держите себя в руках в конце концов.

— П-простите? — я решил, что ослышался.

— У меня даже волосы дыбом встали, — он приглаживал волосы на затылке.

Уставившись на полированную столешницу, я глубоко вздохнул, ограждая себя непробиваемой стеной, пряча свои мысли.

* * *

— Отлевитируй, попробуй, хоть попробуй, — громко сказала женщина.

Я не удивился. Из-за жары Годрикова лощина опустела, большинство магглов разъехалось, было много неприкрытого колдовства.

Девочка помотала головой. Я пригляделся. Это действительно та малышка, Арабелла, которую в начале июля я видел у нас.

— Давай, нужно попытаться. Тебе уже десять лет. Скоро к нам приезжают Перкинсы, у них ребята твоего возраста, поиграла бы с ними. А ты до сих пор…

— Не хочу! — отрезала Арабелла, отступая от матери.

— Никакого от тебя толку! Что за ребенок! — очень зло сказала мать, отвернувшись от девочки, и ушла в дом, хлопнув дверью так, словно ей было нанесено сильнейшее оскорбление.

Арабелла топнула ногой, скрестила руки и разревелась.

Я продолжил путь домой, но неведомая сила заставила меня обернуться. Арабелла стояла, вцепившись в прутья ограды, как упрятанный в клетку зверек, и смотрела на меня.

* * *

Я был тут. Кажется, я впервые по-настоящему понял, что значит быть находиться здесь.

Смысл этого дома не в попытке сбежать от того, что произошло. Суть в Ариане — это ее мир, ее территория, все, что она видит и знает.

Качели взлетали высоко-высоко. Ариана не издавала ни звука.

Что за бесстрашие, что за самоубийственная отрешенность. Наступи конец света, Ариана и не подумала бы оторваться от созерцания неба. Она гипнотизировала меня, ничто другое не было мне теперь так интересно, как она. Но сумбур в ее голове, загадка, другая логика по-прежнему заставляли меня отступать на шаг.

Неужели меня тянуло к ней из-за ее темноты?

Я знал, что в ней есть то другое. Самое живое, самое полноценное, что есть в жизни. И страстно-робкое желание узнать, что прячется по ту сторону, где отсутствует логика, заставляло меня неотрывно следить за каждым ее движением.

* * *

С моим Эйфорийным раствором, в сущности, получилось довольно забавно. Мне удалось незаметно подлить его Аберфорту, и я, исключительно удовольствия ради, наблюдал на днях, как он срывает шляпы с прохожих магглов.

В остальном меня одолевала невыносимая скука.

Пламя ревело в камине. Под потрескивание горевших сучьев я неслышно подошел к Ариане.

— Ты читаешь «Историю Хогвартса»?

Изумление мое было велико, мама писала мне, что в прошлом году в обучении Арианы произошли серьезные сдвиги. Раньше Ариане с трудом удавалось складывать буквы в слова, несмотря на то, что ей уже стукнуло четырнадцать. Аберфорт мог часами слушать, как она повторяет одну и ту же фразу, но это зрелище было настолько тоскливым, что я старался держаться от него подальше.

— Нет, — произнесла Ариана. — Я смотрю картинки.

Наверное, она хочет выглядеть со стороны так, как будто читает.

Я опустился в кресло напротив нее. Ариана положила книгу на колени и продолжала смотреть на меня немигающим взглядом.

На столике между нами лежали маленькие деревянные плашки, на которых был выгравирован алфавит. Из них было сложены слова «олух», «толстяк» и «лишний».

— Это я сделала, — ответила Ариана на мой незаданный вопрос.

— А почему именно эти слова?

— Они помогают справиться со страхом.

— Как?

— Если выскажешь вслух то, что боишься услышать, кажется, что твой страх разделяют и другие.

Какая милая незатейливая чепуха.

— Но при чем тут «толстяк»? — я скептически оглядел худое лицо Арианы.

— Я спросила Аберфорта, как обзываются другие дети, я же ни с кем не знакома, — серьезно ответила Ариана.

Пожалуй, это самое безобидное оскорбление, которое есть в словаре у Аберфорта. Спасибо и на этом.

— А ты хотела бы познакомиться с другими детьми? — спросил я, не уверенный, так ли уж хочу услышать ответ.

— Они в Хогвартсе, верно? — Ариана кивнула на свою «Историю Хогвартса».

— Да, — и, помедлив, добавил: — Стало быть, ты и в Хогвартсе хочешь учиться?

— Хочу.

Это ее «хочу» прозвучало настолько упрямо и с вызовом, что я был в замешательстве.

Мы помолчали немного. По моему телу струилось тепло, никак не связанное с огнем, полыхающим за каминной решеткой.

— Только… — осторожно начала Ариана.

— М-м? — подбодрил ее я.

— Другие дети… Они не будут меня дразнить? Арабелла говорит, я не такая, как все.

— Задиры везде бывают, на них можно не обращать внимания.

— За-ди-ра, — задумчиво произнесла Ариана, складывая это слово из плашек.

Странно было говорить с ней так, будто все это может сбыться.

Я никогда не задумывался о том, что она может желать вырваться из этого дома не меньше, чем я. Захочет узнать что-то вне его.

Нечаянный порыв, который отозвался во мне с нелепыми мечтами Арианы, умертвил голос рассудка.

Ариане уже четырнадцать, она могла бы гулять с подругами и переживать первую влюбленность, но вместо этого она едва складывает слова из букв.

Она никогда не пойдет в Хогвартс.

Я ничего не могу ей дать, ничего сделать с этим.

Наш мир не дает ей шанса.

* * *

Аберфорт отправился доить коз, а я, как неприкаянный, бесцельно скитался по дому. В последнее время у меня появилась эта скверная привычка.

В гостиной стояла тишина, но я чувствовал в ней что-то еще. Какую-то вибрацию.

На полу валялась раскрытая «История Хогвартса».

Все мысли вымело из головы, когда я заметил Ариану, сжавшуюся в комок за креслом.

— Не подходи! — выкрикнула она, подняв ко мне измученное лицо.

И страницы книги стали перелистываться с бешеной скоростью.

Бежать за Аберфортом или попытаться самому?

Мне внезапно захотелось сделать это самостоятельно, без чье-либо помощи, только я и Ариана. Я сделал осторожный шаг к ней.

— Ариана, послушай…

Кресло подпрыгнуло, и, кувыркаясь полетело в стену, я едва успел увернуться.

А существуют ли универсальные слова? У Аберфорта, может, и найдутся.

Ариану стало нервно колотить, будто она была готова взорваться.

Медленно опустившись перед ней на колени, я не нашел ничего лучшего, чем сказать правду:

— Мне тоже страшно, представляешь?

Поддаться. Быть на ее стороне. Не пытаться быть храбрецом.

— Нет, не хочу. Нет, — как мантру повторяла Ариана.

— Я тоже, — тихо сказал я и протянул ей руку. — Отдай мне то, что тебя так гложет.

— Оно плохое, — со стоном сопротивлялась Ариана, но я различил в ее голосе затаенную надежду.

— Отдай его мне, — повторил я, чуть придвигаясь к ней.

Она с минуту смотрела мне в глаза, у меня мелькнула мысль заглянуть в ее сознание. Но зачем? Я и так все знаю.

И Ариана коснулась меня своей маленькой ладонью, будто вкладывая нечто невидимое в руку. И я почувствовал его вес. Занес руку и притворился, что кидаю куда-то вдаль.

Ариана обмякла, готовая потерять сознание, в ее глазах стояли слезы. Приступ прошел. Я притянул ее к себе и крепко обнял. По коже побежали мурашки, ее страх будто и правда передался мне.

Я закрыл глаза.

Я не знаю тебя, потому что всегда избегал твоего общества.

Даже не знаю, понимаешь ли ты меня сейчас.

Не могу чувствовать к тебе ничего кроме жалости…

Ведь необъятное чувство в груди — это жалость?

* * *

Угольно черная ночь спустилась на Годрикову лощину. В окно заглядывала луна.

Невероятная апатия держалась целый день, а к вечеру становилась невыносимой. Я сидел в кресле, бездумно созерцая пространство перед собой.

Куранты на больших напольных часах пробили двенадцать раз.

— Зря ты это затеял, Альбус, — это было произнесено как всегда в спину.

— О чем ты? — спросил я, качая в руках чашку с горячим чаем.

— Ариана привяжется к тебе, а ты снова сбежишь.

— Ты невыносим, — я попытался оборвать разговор, пока он еще не начался. Чего-то подобного я постоянно ожидал. — Считаешь, ты лучше меня знаешь?

— Тут ты попал в точку. Я понимаю, что ты делаешь. Сближаешься с ней, хочешь перетянуть ее на свою сторону, в эту свою… реальность.

— Выучил новое слово? — устало подхватил я. — Похвально.

— Она не такая, как все. Особенная, — тембр его голоса изменился, я вслушивался в незнакомого мне Аберфорта. — Когда до тебя дойдет?

— Ты надоел, — обернувшись к нему, сказал я и выдвинул стул ногой. — Хочешь нормально все обсудить? Садись.

— Обычные увертки и ни слова правды? — спросил Аберфорт и, обойдя меня, сел за другим концом стола.

Я со стуком поставил чашку на стол.

— Поверь, в отношении тебя я лучше буду держать правду при себе, — ухитряясь сохранять приветливый тон, уклончиво произнес я, но внутри поднималась злоба, смешанная со страхом.

— Я не оставлю Ариану вместе с тобой, чтоб ты знал.

Это звучало, как что-то окончательно решенное.

— Советую тебе выбросить это из головы. Могу ошибаться, но мне казалось, единственный совершеннолетний здесь я. Так что предоставь решать, что вам делать, мне.

— «Помалкивай, Аберфорт, ты все равно глупее меня». Так, выходит?

По моему лицу пробежала болезненная гримаса.

— Что улыбаешься?

— Радуюсь, что ты так быстро усвоил суть, — ответил я.

— Почему ты считаешь, что можешь решать за меня?

— Ты страшно удивишься, но я хочу, чтобы у тебя было нормальное будущее, а не вот это, — я бесцельно повел рукой.

Аберфорт начинал раздуваться от злости. Некоторое время он молчал, подбирая слова. Я ждал.

— Тебе неизвестно, что такое ответственность! — выпалил Аберфорт, вскакивая на ноги.

— Это мне-то? — я наоборот откинулся на спинку стула. — Я здесь, а не в Греции, если ты заметил.

— Вот именно!

— Ответственность — способность сделать что-то против воли, если это действительно нужно, — отчеканил я, повышая голос. — Так как ты этого не понимаешь, мне тебя жаль.

Аберфорт снова умолк.

Пытается предстать передо мной человеком, способным принимать взвешенные решения. В любой другой ситуации я бы посмеялся над этим, но сейчас его поведение вызывало во мне раздражение и толику расстройства.

Правда ли? Мне казалось, я давным-давно разочаровался в Аберфорте.

— Ты делаешь это для себя, чтобы совесть очистить. Но нам это не нужно, пойми наконец, — глухо выдавил Аберфорт.

Вдруг почувствовав себя задетым, я тем не менее ровно произнес:

— Мне известно одно — ты не можешь обеспечить Ариане элементарный комфорт, до тех пор, пока не получишь диплом об образовании и не устроишься на работу. Ты о чем-нибудь из этого задумывался? Вижу, что нет.

— Я не такой карьерист, как ты. Мне не нужна красивая жизнь, хотя куда тебе это понять? Нет, мне со стороны многое видно моим маленьким умишком. Даже больше скажу: ты ненавидишь людей! Всех и каждого!

Неужто я так выгляжу со стороны?

— Ты бросил маму! И поступишь так с Арианой! — яростно продолжал Аберфорт.

Его голос эхом отдался в голове. Вот, значит, как?

— А, так мы обо мне разговариваем? — я резко скрестил руки на груди, вперившись в него взглядом. — Я полагал, о вашем с Арианой будущем.

— Ты хоть раз задумывался о нас? Сидишь себе в своей комнате, обложившись наградными листами! Ты дальше своего носа не видишь!

Но я предпочел не услышать его слов. Семь лет ненависти к брату взяли вверх:

— Слышу это от человека, у которого напрочь отсутствует фантазия! Почему нельзя понять, что нельзя просто плыть по течению, куда вынесет… Помечтай хоть раз о чем-то таком, что выходит за рамки повседневного! Ты…Ты ведешь себя как семидесятилетний старик!

— Замечательно! Вот и договорились — мы никогда не поймем друг друга!

— Блестяще! — вскинулся я. — Разговор окончен!

Но бурый от крика Аберфорт не желал закрывать рот:

— Ты не хочешь быть тут — вот в чем проблема! Это каторга, в которую ты сам себя отправил! Могу тебя от нее избавить, катись в свою Грецию!

— А разве кто-то хочет быть тут? — вскинулся я. — Разве ты хочешь? А Ариана?

— Где ей быть, если не тут? — взревел Аберфорт. — Со мной!

— Только о себе и думаешь! Пошевели мозгами, Ариана хотела бы быть с мамой! — я не отводил глаз от лица Аберфорта и внезапно уловил, сколько надрыва в моей собственном голосе и что сам я оказался на ногах. — Знаешь, что? Ты верно говоришь, я все время вру! Мне на тебя плевать! Делай, что душа пожелает! Я умываю руки!

Не собираюсь больше это терпеть.

— Тогда почему ты еще здесь? — истошно завопил Аберфорт. — Убирайся из нашего дома! Ты все равно бросишь нас! Ты такой же, как отец!

Рука с палочкой сама взлетела в воздух. Швырнув в него заклинание, — Аберфорт полетел спиной назад, с грохотом врезавшись в часы, маятник ударил в набат, — я в два шага пересек расстояние до двери и выскочил в ночь.

А я и ухожу! Смеет выгонять меня!

Отца нет всю его жизнь, он даже не помнит его так, как я, как он смеет сравнивать меня с ним? Нас давно ничего не связывает. Абсолютно!

Вернусь — кину это ему в лицо! Отвечу. Вздумал учить меня? Считает, что видит меня насквозь? Я тоже много чего не упомянул о нем! Я резко остановился и потряс кулаком с зажатой в нем палочкой.

Нет. Решил уходить, значит, ухожу. Без его указа обойдусь!

Да если бы не я, Аберфорт давно бы сдох с голоду! И утащил бы Ариану в свое безумие! Маленький, глупый мальчишка!

Я чувствовал невероятное облегчение и отчаянное желание оказаться за тысячу миль отсюда, от этого проклятого дома, от Аберфорта.

Не видя ничего перед собой, я добежал до антиаппарационного барьера.

Отдавшись привычному чувству предельного сжатия, шагнул в ничто. Легкие сперло на мгновение, и я снова вдохнул прохладный ночной воздух.

Хогвартс.

Ажурные ворота.

Невесомо коснувшись металлических завитков, я попытался мысленно пересечь расстояние, отделявшее меня от Хогвартса, пройтись по менявшим направление лестницам, заговорить с портретами, подняться на Астрономическую башню. Но я не мог всего этого сделать, поэтому вцепился в ворота. Повис на них, как распятый, выискивая очертания замка во мраке.

Сердце громко стучало в тишине. Мне захотелось разбить его вдребезги, чтобы улеглось дрожащее волнение.

Что Аберфорт хотел всем этим сказать?

Что я не нужен, что я здесь лишний?

Мне прекрасно это известно.

Я попытался презрительно фыркнуть, но из горла вырвался странный хлюпающий звук.

Зачем он заставляет меня переживать заново то, что я хочу забыть? Зачем он изводит меня? Я не могу изменить того, что сделал отец!

Крепче вцепившись в ворота, я подавил яростное рычание. Все, о чем я молчал, стало ядовитым и отравляло меня там.

Не вернусь к ним. Пускай Аберфорт расплачивается за свою глупость.

Поеду к Элфиасу, лишь бы подальше от Аберфорта. Пустого, ограниченного, отрицающего все, что не укладывается в его мировоззрение.

Только Греция больше не манила меня. Как и любое другое место.

Ариана будто привязала меня к себе невидимыми путами и не отпускала. Без меня она погибнет. А она единственная, кто не виноват ни в чем.

Позволить ей утащить меня за собой? Отдаться светлому, но бесцельному существованию?

Перед мысленным взором возник образ Арианы, свернувшейся в комок возле кресла. И во мне появилось несмелое желание оказаться рядом с ней.

Но я остался стоять на месте, хватаясь за холодный металл, чтобы оставалась иллюзия, что я в самом деле могу уйти. Только в своем воображении я больше не был один.

* * *

В камине дотлевали угли. В красной полутьме вырисовывался неясный силуэт мебели. Я щелкнул пальцами, зажегся свет в газовых лампах.

Слишком ярко.

Я плавно опустил руку — свет уменьшил свою интенсивность.

На софе, сливаясь с ней, сидел Аберфорт. Как будто поджидал меня.

— Я тебя не заметил, — сказал я.

— Где ты был?

— Нигде.

— И все-таки.

— Не притворяйся, что тебя это волнует.

Пол был усыпан осколками, я посмотрел на раскуроченные часы. Можно было произнести «Репаро», но я не захотел. Вместо этого прошелся по крошащемуся под ногами стеклу.

На столе я заметил лист бумаги с надписью «Альбусу». Взяв в руки записку, я рассеяно заглянул в нее, не вникая в смысл написанного.

— Пришло, пока тебя не было, — сказал Аберфорт и почти сразу за этим: — Прости меня.

Сам не знает, за что просит прощения.

Но нам предстояло жить под одной крышей, поэтому я тоже произнес это пустое:

— И ты прости меня.

Аберфорт неуверенно пошел к выходу, но на пороге остановился.

— Альбус?

Меня так тошнило от всего происходящего, что я даже не взглянул на него.

— Что?

— Я рад, что ты вернулся, — сказал он.

Но я ему не поверил.

По инерции перечитал записку:

«Дорогой Альбус! Приглашаю вас завтра на ужин. У меня гостит племянник Геллерт, ваш ровесник. Думаю, его общество доставит вам удовольствие.

Искренне ваша, Батильда Бэгшот».

Но тут мой взгляд скользнул мимо письма и наткнулся на плашки, лежавшие на столе.

Меня поглотила невероятная бесконечная нежность к Ариане.

Из плашек было собрано слово «Альбус».

Я никогда прежде не бывал в гостях у Батильды Бэгшот.

Когда начал писать эссе, разоблачающие преступления против гоблинов, и их опубликовали в одной газетенке местного значения, я вовсе не ожидал, что они будут замечены. «Пророк» мои заметки, подкрепленные фактами и анализом, сразу переслал обратно. Оно и понятно: никому не нужны рассуждения на взрывную тему, тем более от школьника. Волшебники сильно ошибаются, когда не стараются перетянуть на свою сторону гоблинов. В конце концов, именно они заправляют нашими деньгами, так что не мешало бы жить с ними в мире и не терпеть убытки от часто вспыхивающих конфликтов.

На мои небольшие исследования обратила внимание только Батильда. Не знаю, с чего ей вообще пришло в голову открыть ту газету. Позже она написала мне личное письмо, в котором поинтересовалась направлением моих работ и попросила переслать пару незаконченных статей. С тех пор между нами завязалась переписка.

Батильда познакомилась с мамой, и, несмотря на все обстоятельства, их действительно вполне можно было назвать подругами.

При всем этом приглашения в гости я удостоился впервые и не совсем понимал, как мне держать себя с ней. В письмах мы общались довольно открыто, глаза в глаза такое редко удается.

Подождав, пока мимо проедет экипаж, поднявший облако пыли, я ступил на тротуар.

Дом оказался по-старчески уютным и напоминал нутро морской раковины. Мягкие ковры заглушали звуки, а закрытые окна — шум улицы.

— А вот и вы, Альбус, — поприветствовала меня Батильда, на ходу скидывая шаль. — Не тушуйтесь, мой дом — ваш дом.

Я и без того довольно бесцеремонно вошел в гостиную вместо того, чтобы ожидать ее в прихожей.

— Я очень рада, что вы откликнулись на мое приглашение. Вы сейчас, должно быть, по горло в заботах.

— Нет, мне, пожалуй, будет полезно развеяться.

— Понимаете, мой племянник Геллерт недавно был отчислен из Дурмстранга, — торопливо объясняла Батильда, отправляя мановением волшебной палочки тарелки из буфета на стол. — Скажу вам по секрету, мне ужасно не хочется, чтобы он скучал в компании старухи.

Ощутив острое желание уйти под каким-нибудь благовидным предлогом, я, однако, помог Батильде отлевитировать на стол чашки и вилки. И возблагодарил небо за то, что у меня есть Ариана, которой требуется уход, и Батильда не станет возражать, если я уйду пораньше.

Батильда призвала меня, чтобы я развлек ее нерадивого родственника? Да что может быть общего у меня с уникумом, которого выгнали из школы? Мне казалось, Батильда была выше подобного сводничества.

— Геллерт, знакомься, это Альбус Дамблдор, он отужинает вместе с нами.

Едва взглянув на племянника Батильды, я пожал ему руку и сел за стол.

А ведь я мог быть сейчас за тысячу миль отсюда: искать себя, пытаться испробовать все, прежде чем нащупать свой путь!

Помешивая ложкой луковый суп, я думал о том, что несколько заблуждаюсь. Как ни странно, именно теперь, в сложившихся обстоятельствах, я с определенностью знаю, чего я хочу, но не могу сделать ни шагу в этом направлении, связанный по рукам и ногам именно теми, для кого и стараюсь что-то предпринять.

Вот уж поистине ирония судьбы.

— Альбус, вы по-прежнему выписываете иностранные газеты? — спросила Батильда, раскладывая по тарелкам картофель. — Что пишет пресса о конфликте Швейцарии с Международной конфедерацией магов?

— Конфедерация якобы считает, что Швейцарию следует держать на коленях, и один из способов этого добиться — лишить магическое население избирательного права. Смею надеяться, никто из швейцарцев в здравом смысле не делает таких же выводов.

— Я решительно не понимаю, зачем Конфедерации эта маленькая страна, — произнес Геллерт, орудуя вилкой и ножом. — Ясное дело…

— Начни страны свободно покидать международный союз — и всего того, что выстрадано нашими предками, не станет в одночасье, — отозвался я, накладывая себе картофеля.

— Вопрос престижа, Геллерт, — веско произнесла Батильда.

— Кроме того, экономические интересы никто не отменял, — сдержанно высказался я, отправляя в рот очередную порцию бифштекса. — Конфедерация ни за что не захочет лишиться денег, которые приносят комиссионные от сделок со Швейцарией.

К моему изумлению, Геллерт громко фыркнул:

— Не такой уж большой доход приносит Швейцария Конфедерации. За последние десять лет — едва ли не меньше, чем Британия за прошлый год.

— Нельзя объективно сравнить настолько разные страны, — с педантским спокойствием тянул я. — Если учесть, каков банковский оборот в этой маленькой стране, она грозит стать финансовым гигантом и не хочет, чтобы из нее вытягивали крупные суммы, когда это произойдет. Именно это и определяет ее политику.

— Да, и гоблины который раз своего не упустят, — пожал плечами Геллерт.

— Прошу, не надо впутывать гоблинов в дела волшебников. Никогда ни один гоблин не мог надавить на волшебное сообщество, — резко сказала Батильда, едва не подавившись тыквенным соком.

Однако твердолобый Геллерт не унимался:

— Ну да, маги будут конфликтовать между собой, а гоблины -дальше сидеть и считать деньги. Будто их доход не зависит от того, состоит ли Швейцария в Конфедерации.

— По-твоему, открытый конфликт с гоблинами лучше существующего нейтралитета? Швейцарские маги сами по себе не так глупы, — сказал я, обратившись напрямик к Геллерту. — Только вот дело в том, что законодательное собрание Швейцарии слишком слабо и в конце концов сдастся Конфедерации.

— Слабо, потому что подчиняется гоблинам? — едко заметил Геллерт.

— Нет, слишком слабо для того, чтобы пойти против Конфедерации.

— Что суть одно и то же, — саркастически добавил Геллерт.

— Отнюдь. Заключив союз с гоблинами, они бы доказали свою силу. Отделение от Конфедерации на несколько дней и вправду покажется глотком свободы, народ будет полон энтузиазма. Но как их Министерство сможет самостоятельно управлять государством, когда за последние сорок лет все его важные решения были санкционированы Конфедерацией — мне непонятно. Чтобы добиться независимости на самом деле, начинать нужно с малого.

Впрочем, я допускал, что это слишком сложные сентенции для человека, не окончившего школу.

— А могли бы и с гоблинами посоперничать за господство над капиталом, раз замахнулись на Конфедерацию, — неожиданно для меня произнес Геллерт.

— Боюсь, все и правда идет к отделению от Конфедерации, — вздохнула Батильда. — Такого большого скандала не было вот уже лет сто.

— Вы преувеличиваете, тетушка, — мягко произнес Геллерт.

— Вот увидишь, Геллерт, твоя тетя не будет зря сотрясать воздух.

Батильда отлевитировала тарелки в раковину и достала вино.

— Но я склонен не согласиться с тобой, — обратившись ко мне, произнес Геллерт, пока Батильда разливала вино. Я насторожился. — Законодательное собрание Швейцарии отчаянно сопротивлялось поправкам в законы о международном магическом сотрудничестве, почему ты, если позволишь так к тебе обращаться, считаешь его слабым?

Отбросив любезность, я сказал напрямик:

— Сколько бы они ни сопротивлялись, они заведомо слабее. При рассмотрении законов они станут опираться на мнение большинства, которое в Швейцарии на данный момент состоит из мелких торговцев. Развивающиеся банкиры пока не догадались, что им необходимо лоббирование в правительстве и Законодательном собрании. И лучше Законодательному собранию принять поправки, которые все равно навяжет Конфедерация, чем ждать военного вмешательства и лишения избирательного права. Как верно подметила мисс Бэгшот, Конфедерация не допустит потери репутации. И уж лучше не затягивать этот тягостный процесс и не усугублять ситуацию, когда можно выйти из всего этого победителем и остаться при своих деньгах. Подумаешь, потеряют ненадолго формальную независимость — все сполна окупится. Важно понимать, что многие из поправок так и останутся на бумаге.

— А если они покинут Конфедерацию, это наконец-то укажет путь и Лихтенштейну, и всем другим странам, пытавшимся вырваться из союза, — бодро сказал Геллерт. — Никому не будет дела до мнения Конфедерации, и она развалится.

Его тон невольно поднял мне настроение.

Ну так, может, без Конфедерации будет лучше? Что если в Средневековье магам жилось свободнее? Когда не существовало понятия "интеграция"?

— Долой Конфедерацию! — улыбнувшись, я поднял свой бокал.

— К черту Конфедерацию! — пропел Геллерт, осушая свой.

— Вот за такие речи вас и выгнали из школы, дорогой мой, — покачала головой Батильда, подливая вино Геллерту. Я обернулся к Батильде. Хоть и говорила она сварливо, но вид у нее был заговорщический.

— За кое-что похлеще, тетушка.

Когда стемнело, мы с Геллертом перебрались на террасу, чтобы выкурить сигары.

— Если отбросить бахвальство перед твоей тетей, что ты на самом деле думаешь? — спросил я немного погодя, стараясь, чтобы тон мой не был прокурорским. — Ты осознаешь, что современные государства уже не способны существовать поодиночке?

— Любопытно, понимают ли это государства, которые так рьяно стремятся сбросить оковы Конфедерации?

— Ну… — я смахнул пепел и снова затянулся. — Так или иначе, они объединятся в союзы, которые почти наверняка будут…

— …Военными, — подхватил Геллерт.

— Вот именно. Все держится на возвышенной мысли об освобождении, и никто не хочет думать, что будет дальше. Если жители объединятся, если правительство, видя это, решится выйти из состава Конфедерации, если начнется война, если они втянут в это и другие страны, то смогут ли они потом научиться жить в мире? Они сейчас этого не умеют, а когда наступит далекое мифическое «потом» — неизвестно. Почему не сделать притворный шаг назад, чтобы выиграть куда больше? — я поймал себя на мысли, что слишком увлекся, и замолчал.

— Ты слишком близко принимаешь это к сердцу, — не без иронии произнес Геллерт.

— Это лучше, чем оставаться равнодушным ко всему.

— Ты говоришь обо мне? Ошибаешься, мне хочется верить, что надвигается нечто серьезное, а не очередная буря в стакане.

— Люди испокон веков жаждали свободы, — хмыкнул я. — Иногда они и вправду что-то совершали.

— Ты говоришь "они", как будто отделяя себя от остальных.

— Отчасти. Хорошо. Чем мы отличаемся от наших предшественников? Разве мы не лелеем свободу, как наивысшее достижение для человека?

— Кто спорит? Но человек никогда не знал, что делать со своей свободой, мучился ею, — сказал Геллерт отрешенным тоном.

— И в конце концов, возлагал ее к чьим-нибудь ногам, моля, чтобы решения принимали за него, — задумчиво произнес я.

— А ты хочешь быть на коленях или принимать дар?

Несколько секунд я вглядывался в него. Не кажется ли мне, что в этом человеке куда больше проницательности, что он не просто веселый болтун, с которыми можно перекинуться парой-тройкой острот? Я невесомо скользнул в его сознание. Каменная стена, о которую хлещет прибой. Следующий образ размыт: трибуны, толпа людей, а в центре Геллерт, произносящий речь.

Меня пнули в бок с приказом убираться. Метафорически, конечно. Ставить щиты Геллерт не умел. Пару раз моргнув, я откинулся на спинку стула с будничным выражением лица. Я уже давно приучил себя к манерам в духе «как ни в чем не бывало», когда попадался.

— Не очень любезно лезть в голову, когда находишься в гостях, — нахмурился Геллерт.

— Вежливый человек сделал бы вид, что не заметил, — обезоруживающе разведя руки в стороны, ответил я.

Геллерт говорил нейтрально, но я понял, что ему пришлось не по душе, что я побывал в его мечте. Я не видел ничего дурного в том, чтобы воображать себя вождем, оратором, человеком, которого слушает толпа, поэтому постарался обратить все в шутку, благо в этом он меня поддержал.

— Знаешь, я ожидал большего высокомерия от человека с таким количеством наград, — внезапно произнес Геллерт.

— Тебе знакомы мои работы? — подтрунивая над ним, я многозначительно закивал.

— Нет, любовался колдографиями кубков, которые тебе вручали. До чтения дело так и не дошло. Не люблю позерства, знаешь ли.

— Презирать позерство — само по себе все равно, что встать в позу.

— А я и эту позу презираю, — не задумываясь, ответил Геллерт.

— Ты слишком легко признаешься, пустая бравада. Но закроем эту тему. Так чем ты занимаешься? Или планируешь заняться?

— Поеду в Оберстдорф, — Геллерт осклабился,— буду раздавать либеральные листовки.

— О, я думаю, ты отправишься туда, чтобы примкнуть к какому-нибудь крупному журналу и писать статейки прогрессивистского толка, я бы даже сказал, «левые», — я стряхнул пепел и картинно задумался. — Сперва, разумеется, над тобой будут насмехаться, но через некоторое время твоя колонка войдет в моду среди салонных завсегдатаев, этаких эксцентриков, ты их наверняка знаешь, которые внезапно начнут цитировать тебя перед почтенными матронами. Все это они сделают, чтобы добавить к своему образу «неординарной личности» оттенок политической, даже революционной, романтики. Тебя начнут приглашать на званые вечера. Ты незаметно станешь одним из них, а затем также незаметно начнешь писать крупные статьи для передовых газет, но держа ухо востро, то есть и для тех, и для других. В конце твоей карьеры ты будешь держать богатый дом где-нибудь в Дрездене и, несомненно, гордиться собой.

— Ты весьма красочно все расписал. Мне остается только сказать «браво».

Я благодарно склонил голову.

— Только хотелось бы добавить драматизма концовке, — пустился сочинять Геллерт. — Пускай я на склоне лет, вспомнив заветы юности, вступлю в заговор с целью свержения правительства…

— Заговор совершенно пустяковый, который тут же раскроют… — внес я свою ремарку.

— Вот именно, но для меня имеющий большую ценность.

— И сгинешь ты в тюрьме в ореоле мученичества и осознания собственного величия. Какая трагедия!

— Да, неплохо. Я бы предпочел, чтобы так и случилось.

Он не чужд самоиронии.

Мизансцена не совсем удалась, так как Геллерт начал подыгрывать мне, и я решил сменить тему.

На кофейном столике между нами лежала книга, я взял ее в руки, прочитал заглавие и хмыкнул:

— «Арбатель». Полезное чтение для начинающего клоуна.

— Читал?

— Естественно. Особенно мне пришелся по душе пассаж о духах стихий. Какие они все непостоянные и переменчивые, и…

— Ладно-ладно, я понял.

Я небрежно кинул книгу на столик:

— Эта литература написана магглорожденным и уже давно утекла в маггловский мир, где они пытаются разгадать смысл странных знаков. На что она тебе?

— Там открыто говорится о том, что способность выполнять магические ритуалы будет дарована только человеку, который «появился из чрева матери, чтобы творить магию», а для всех остальных ритуалы бесполезны, — ожесточенно произнес Геллерт, но, заметив свою оплошность, смягчился: — Книга полна неизбитых афоризмов, вот и пользуюсь.

Он вдруг очень внимательно посмотрел на меня. Я спокойно выдержал взгляд, выпуская облачко дыма.

— Ты не жалуешь магглов? — спросил он напряженно. Я быстро просчитал, где оступился, и понял, что и сам был неосторожен в выражениях.

Прямолинейность Геллерта меня слегка разочаровала.

— Не больше, чем они сами себя.

Вместо ответа Геллерт промолчал.

Этот человек непрост. Ему лень играть словами, что само по себе неплохо, но я решил избегать прямых ответов, оставлять себе поле для маневра.

В последнем свете увядающего дня мое внимание привлек металлический блеск. Я уставился на символ Даров смерти, болтавшийся на цепочке Геллерта.

— Дары смерти? — я не смог сдержать удивления.

— Да, немногие знают об этом знаке, — Геллерт довольно улыбнулся. — Ты тоже участвуешь в Поиске?

— Само собой.

В каком-то смысле Геллерт меня забавлял. Мне захотелось его испытать.

— Певереллы были очень жадными до секретов, — сказал я. — Я вполне допускаю, что они унесли их в могилу в прямом смысле этого слова.

— Мне тоже приходила в голову подобная мысль, — Геллерт выглядел взволнованным.

— Так, значит, ты полагаешь?…

Геллерт резко дернулся в мою сторону. Мне показалось, что у него возникло желание вскочить и мерить шагами террасу. А возможно, такое желание возникло у меня.

— Именно! Почему бы и нет, верно?! — бессвязно бормотал он. — Потому-то я и приехал первым делом сюда!

— Только не говори об этом своей тетушке, — предупредил я.

Однако сам я уже вскочил из кресла.

— Есть только один способ проверить нашу теорию, — разминая затекшие ноги, сказал я. — Идем?

Он вытянулся в струнку.

— Ты ведь не всерьез?

— Очень даже всерьез, — азартно ответил я.

— Лихо ты меня подловил, — обронил Геллерт, потирая щеку с наигранно удрученным видом.

Призрачный полумрак окутывал землю и тихо подкрадывался со спины, пока мы шли к церкви.

Ночное кладбище показалось мне очаровательнейшим местом. Как раз выглянула луна, и белый свет заливал покосившиеся камни.

Нужное надгробие нашлось без труда, хотя его и несколько других по соседству соединяла плотная пелена паутины.

Бесцеремонно отодвинув Геллерта в сторону, я спросил:

— Как думаешь, она глубокая?

Вдвоем мы подняли несколько пластов земли, и вскоре рядом образовалась куча, засыпавшая несколько соседних надгробий. Яма получилась глубокой, почти в человеческий рост, когда мы заметили гранитную крышку гробницы. Неспроста его тело укрыли именно так! Во мне взвилась лихорадочная смесь восторга и отвращения, и я спрыгнул вниз. А одновременно со мной и Геллерт.

Воздух стал влажным, я вдыхал могильное тепло, исходящее от клочка земли, который долгие годы удобрялся трупом. Запах раздирал ноздри и не шел ни в никакое сравнение с запахами бальзамированных трупов, которые я лицезрел в Египте. Я поглядел на Геллерта и увидел жадное сомнение, которое, должно быть, отражалось и на моем лице.

Внезапно протрезвев, я произнес с вызовом:

— Вряд ли есть смысл стоять и дышать зловонными испарениями.

И взмахом палочки расколол гранитную плиту.

Геллерт отлевитировал осколки. Я сел на край и посветил внутрь.

— Черт, сколько костей было у этого Игнотуса, — прокомментировал Геллерт.

Мы немного покопались в костях, которые рассыпались, не вынося даже легкого прикосновения. Когда мы обшаривали углы, Геллерт высказал то, что само вертелось на языке:

— Глупая была затея.

— Ну не я проделал сотни миль, чтобы попасть сюда.

Геллерт издал какой-то неопределенный звук.

Еще с минуту я рылся в могиле, передвигая палочкой останки и извивающихся червей, а потом прислонился к гладкой стенке вырытой нами ямы. Наблюдая бессмысленные попытки Геллерта, который никак не желал сдаться, я подумал, что все это похоже на сон. Все мои друзья побрезговали бы раскопать могилу, не то что уж рыться в ней, и тут я встречаю человека, ничуть не задумавшегося о моральных предрассудках и согласившегося пойти со мной. Было в этом что-то мистическое. Он совсем не походил на меня, но у меня было стойкое ощущение, что я впервые встретил человека, под которого мне не придется подстраиваться. Он был не очень сильным волшебником, у меня был верный глаз на такие вещи, но что-то неординарное в нем было. Поэтому мне было интересно с ним.

Вздохнув, Геллерт привел плиту в порядок. В абсолютном молчании мы выбрались из ямы и принялись возвращать землю на место, постепенно ее утрамбовывая, чтобы могила казалась нетронутой.

На другом конце кладбища я заметил трепыхающийся огонек и впервые разорвал тишину:

— Пойдем, а то придут магглы и обвинят нас в… в…

— Колдовстве? — предположил Геллерт.

И все напряжение сегодняшнего вечера спало. Смех прорывался против моей воли, и в диком припадке я повалился на землю, попутно стукнувшись затылком. Где-то рядом хохотал Геллерт.

Приятное опьяняющее безумие, в котором я был не один. И в этом апофеозе глупости я валялся на земле, а надо мной, как пьяное, шаталось звездное небо.

Отсмеявшись, я и Геллерт покинули кладбище.

Темы иссякли, и ощущение братского единения медленно угасало.

— Ты знаешь, как моя тетя тебя называет? — спросил Геллерт и, не дожидаясь ответа, сразу выпалил: — Мой любимый плут.

На повороте дороги я остановился и сказал:

— Передай мисс Бэгшот, что наименование я принимаю.

Мы пожали друг другу руки, и я с облегчением повернул к своему дому.

Наконец-то, спустя столько недель, я снова чувствовал себя самим собой. Наверное, стоит этого Геллерта Гриндевальда поблагодарить. Я не знал, встретимся ли мы еще, но, несомненно, его живой характер пробудил во мне прежние силы и мечты, от которых я едва не отрекся.

Я только и делал, что упивался собственным несчастьем и растерянностью.

Да, с Арианой и Аберфортом нелегко, но они всегда будут под моим крылом, и мне предстоит научиться жить с этой ответственностью. В конце концов, нельзя запирать себя в четырех стенах. Ариана увидит мир и Хогвартс. Непременно, ведь она так мечтает о нем.

В гостиной горел свет. Я вошел, насвистывая арию из волшебной оперы русалок.

Аберфорт, казалось, ждал моего возвращения. Меня накрыла волна расположения к брату. И все-таки он нуждается в моей поддержке, хотя и слишком горд, чтобы это признать.

— Как прошел ужин? — спросил Аберфорт.

— Да, знаешь… — протянул я, в паузе чмокнув Ариану в макушку. — Очень даже неплохо.

Закончилось все раскапыванием трупов, а в целом выдался приятный вечер.

* * *

Погода снова переменилась. От резкого ветра, стремительно гнавшего по небу темные тучи, постукивали рамы и слабо завывало в трубе.

Аберфорт и Ариана выгоняли коз. Меня радовало, что Ариана уже почти не боялась появляться на улице днем. Я около часа сидел перед раскрытой книгой и наблюдал за ними. Только сейчас я по-настоящему почувствовал, в каком ступоре находился мой мозг последние пару месяцев.

О том, чтобы пригласить Геллерта в гости, не могло быть и речи. И тем не менее, мне отчего-то хотелось показать ему, почему я сижу здесь, а не путешествую, как большинство моих ровесников. Меня беспокоило то, что я предстал перед этим малознакомым человеком не совсем тем, кем являлся на самом деле. Должно быть, я показался ему нерешительным, способным только на мелкие проделки и громкие заумные рассуждения в чужих гостиных. Мне хотелось показать ему письма Фламеля ко мне, дать понять, что я не оторван от мира.

По прошествии двух дней я не раз вспоминал о странноватом племяннике Батильды и раз за разом утверждался во мнении, что способ, каким он покинул школу, а именно — посредством скандала, хотя подробностей я и не знал, был не случайностью, а спланированной акцией. Могло ли быть, что не лишенный интеллекта человек сделал это нарочно, чтобы оставить о себе память в школе?

Мне было любопытно вытянуть из Геллерта правду, однако, как я уже выяснил, это нельзя сделать при помощи легилименции. Но я любил трудные задачи.

Тем более, мне все равно нечем было заняться.

За окном благоухала акация. Смешиваясь с приторным ароматом высохшей травы, запах проникал в мою спальню. Она находилась на теневой стороне дома, и жара здесь переносилась легче.

Утром заходила старая подруга матери, которую я даже не помнил, и испортила мне все настроение. Пустилась рассказывать по безмерной своей неделикатности про родителей. Про то, что мать просила у нее в долг. О том, что и отца помнит хорошо, что «вечно с колтуном на голове ходил, вот как братец ваш, Аберфорт».

В моей памяти отец остался не таким. Ухоженным, аккуратистом, настоящим джентельменом. И вообще, я всегда полагал, что пошел в него, и теперь неприятно было выслушивать плоды воображения старухи. Еле удалось выпроводить ее из дома, пока она не успела увидеть Ариану.

Устроившись в кресле, я взломал старомодную сургутную печать, которой пользовался Фламель. Его письма часто перехватывали, несмотря на то, что он давно ушел с политического поля. Что пытались найти в них? Формулу Философского камня?

«Дорогой Альбус!

Еще раз спасибо за письмо, которое в те дни очень меня порадовало. Из-за болезни моей супруги мы вынуждены были вернуться во Францию, как вы знаете, и я был надолго оторван от дорогих моему сердцу студентов. Мозг мой начинал окостеневать перед тем, как вы решились мне написать. И как радостно, что мы завязали эту переписку.

Продолжая нашу беседу: исследование всем известного Г. Фивански, на которое вы ссылаетесь, лежит теперь передо мною. Примечательно, что вы обратились к автору, углубившемуся в художественную сторону рассуждений, а не фактологическую.

И здесь, на мой взгляд, большая загвоздка. Прежде всего, я совершенно не понимаю, в какой мере бытие и ничто — в фиванском смысле — должны быть различны. И очень хорошо понимаю то, что Фивански выдает за парадокс, а именно, что бытие и ничто идентичны. Ведь Фивански определяет — примечательное начало! — бытие всецело негативно: неопределенное непосредственное. Но характеризовать этими словами и ничто недальновидно с его стороны. Как из этого вообще что-либо может "стать", если вдобавок тезис о различии бытия и ничто совершенно неясен, — я не понимаю. Он уходит от конкретики, разделяя при этом два термина. «Так в чем отличие?» — так и хочется воскликнуть. Если именно сей терминологический пародокс прельщает вас в работах Фивански, то это печалит меня, мой друг. Не должна юность подходить к понятию бытия с такой безысходностью… Сей путь гибельно повлияет на всех, кто по нему пойдет.

Ни в коему случае не пытаюсь загнать вас в рамки, всего лишь указываю на то, что вы начинаете мыслить в карикатурных формах. Эта абсурдистская игра забавна и в известной мере прельщает и меня. Но угроза принять этот способ мышления на веру слишком велика. Это тупик не для души, а для ума. И мне не хочется терять вашу светлую голову.

Начинаешь действительно любить работы Авраама фон Вормса, являющие полную противоположность работам Фивански. Когда эта книга только вышла в пятнадцатом веке, я был еще

не подготовлен умом и душою для нее. А последний век перечитываю непрестанно. Что и вам советую.

Теперь у меня есть к вам просьба. Я рассказывал вам — насколько я вообще умею "рассказывать" — о здешнем Академическом объединении, которое сродни прежним студенческим обществам и научные вечера которого я временами курирую. Я предложил им почитать вашу "Идею университета". Нам нужно с десяток экземпляров. Вот я и хочу спросить, получаете ли вы от издателя книги для такой цели по авторской цене. Кажется, кто-то говорил, что издатели больше не идут на подобные льготы. Если же это возможно, я хотел бы заодно воспользоваться льготой на экземпляр вашей "Психологии мировоззрений магглов и магов", который Академическое объединение хотело бы приобрести для своей библиотеки.

Из Берлина ни звука. Возможно, на рождественские каникулы я заскочу в Вену, а оттуда в Лондон. Жду новостей, которыми вы обещали поделиться еще несколько писем назад.

Моя жена еще не вполне поправилась.

Сердечный привет от вашего нестареющего друга Николаса Фламеля».

Моему воображению живо представился вечер в компании Фламеля: Венская опера, роскошная шелковая мантия. Нет, лучше не опера, а что-то камерное, квартет, к примеру, в закрытом салоне. Приятная компания.

А вместо этого я вынужден проводить свои вечера здесь.

Даже от своих опытов в зельях и Трансфигурации я отказался, и вот уже несколько писем подряд не делился ими с Фламелем. Что, наверняка, было им подмечено, но тактично не упоминалось. Разговор в основном крутился вокруг другого. По чести сказать, Фламель давно предостерегал от попыток объять необъятное и советовал сосредоточиться на чем-то одном. Но мне было тяжело сидеть за одной книгой, поэтому брался за несколько одновременно.

В последние же дни я чувствовал постоянное расстройство от бесцельных однообразных вечеров.

Чтобы притупить уныние, захотелось взяться за перо:

«Дорогой Фламель!

Благодарю за письмо. Надеюсь, ваши лекции идут с подъемом, с откликом аудитории. Мне ваши семинары по философии Фивански и фон Вормса принесли в том году много радости. В то же время я рад, что подошел к этим вещам лишь сейчас, по прошествии времени. Понимаю я их теперь совершенно по-новому.

Ваши замечания о художественном, если не абстрактном, смысле понятий бытия и ничто крайне полезны. Выдвигают вперед мысль о их происхождении. Иными словами, что было раньше курица или яйцо? Я пытаюсь понять, что следует подразумевать под «становлением человека». Фивански начинает со становления, которое эксплицирует себя в себе самом, и тогда бытие выступает в качестве условия возможности начала диалектического мышления. В становлении в снятом виде заключены бытие и ничто. Их можно формально найти в становлении, но это вовсе не означает обратного: что бытие и ничто конституируют становление. И это одно из важнейших заключений, к которому я пришел: не бытие или ничто формируют человека, а он — их. Отсюда и возникают противоречия в мыслимом содержании нашего мышления. Отсюда, именно отсюда вырастает противоречивая фигура человека, положение которого в мире, смысл которого сам человек и пытается понять.

Дальше двинуться не могу, "дыра", которая имеется здесь в диалектическом движении, наиболее фундаментальна, ведь она доказывает мне, что Фивански с самого начала категориально не совладал с жизнью—существованием—процессом и тому подобным. Т. е. он не видел, что совокупность традиционных категорий логики вещей и мира принципиально недостаточна и что необходимо радикальнее спрашивать не только о становлении и движении, свершении и истории, но и о самом бытии. Совершенно неясно, является ли бытие — которое Фивански называет "абстрактным" — вообще абстрактным в смысле высшего рода, что принципиально невозможно, или оно в какой-то мере есть нечто формально-предметное. В последнем случае непонятно, как это формальное бытие должно определять себя относительно конкретных категорий. Мне кажется, оно не есть ни род, ни формально общее, но нечто, для чего сам Фивански не имеет никакой возможности характеристики и о чем он даже не спрашивает.

И если мы не можем знать и вероятно не узнаем, насколько существенной частью ничто является человеческое бытие, можем ли мы утверждать, где дом человека, где его место?

Боюсь скатиться в дальнейшую патетику, потому оставлю вопрос висеть в воздухе. Возможно, он и должен быть на этом месте с начала и до конца.

Свободное время у меня отныне в избытке, поэтому хочу поделиться с вами некоторыми обстоятельствами моей последней поездки заграницу прошлым летом.

Перед возвращением в Англию, пришлось ненадолго задержаться в Геттингеме. Там мне обещали предоставить еще больший объем для моего текста "Психологии мировоззрений магглов и магов", и я теперь подумываю о более подробном изложении. В нынешнем состоянии это не дотягивает до полноценной книги, скорее буклета. Раскрывать тему я планирую, но пока только условно. Цепляясь за предоставленную возможность, так сказать.

Но в Геттингене я не достиг главного: не сошелся характером с редакторами. Поэтому прилагаю свою копию рукописи с этой совой.

Однако моя поездка не прошла даром. Виделся с Мартином Даггером, это было на ужине у профессора Карла Гуссера, куда несколько студентов по обмену из Хогвартса, в том числе ваш покорный слуга, были приглашены. За столом Мартин сказал слегка сердитым тоном: «Это безобразие, что существует столько профессоров философии магии — во всей Европе следовало бы оставить двух или трех». «Кого же?» — спросил я. Ответа не последовало.

По всей видимости, он нарциссично включил себя в это множество, тогда как вы выброшены из него логикой новых обстоятельств, к преподавательской деятельности и философии никакого отношения не имеющих. (Здесь еще раз пожелаю скорейшего выздоровления вашей супруге, надеюсь, Философский камень принесет свою пользу).

Сам ужин был не то чтобы лишен интереса. Я получил рекомендации для поступления в Афинский международный институт от заведующего кафедрой международных отношений и дипломатии. Как известно, оттуда дорога прямиком в Международную конфедерацию магов. Склонности мои лежат в этом направлении, но институтская закостенелость не внушает доверия. Для того, чтобы выжить среди профессоров и богатых студентов придется вступить в жестокую подковерную игру, а я пока еще слишком щепетилен в некоторых вопросах.

К слову, Гуссер меня разочаровывает, выдает такие тривиальности, что жалость берет. Люди больше не следуют за ним. Впрочем, рано или поздно появится новый Гуссер. Людям нужны авторитеты, ложные они или нет.

Вы, Николас, — сила значимая, и не содержанием философского мировоззрения, но владением инструментом беспредметного рассуждения, о чем бы то ни было. Порой в потоке речи вам удается сокровенным образом затронуть нерв философствования. Моему сухому рассудку, и, вероятно, такой же душе, если бы к ней было применимо это слово, никогда не будет это дано. Приходится довольствоваться тем, что имею. Мне неоткуда выудить то удивительное ощущение одновременного единства и разобщенности мира. Я проживаю отдельные события, и мне хочется видеть в них часть истории, частицу великого, Провидение. Благодарю небо, что вы не упрекаете меня в бесшабашности, с этаким кивком в сторону юности. Что ж… В ответ могу сказать, что ценю вас не за жизненный опыт, а за незнание, в котором вы не страшитесь признаться. По сравнению с вами я иногда кажусь себе сорокалетним, измученным обыденностью, человеком, тщетно старающимся придать красок потускневшему отражению в зеркале. Потому я кидаюсь туда, «где меня скорее всего перемолотят жернова власти», используя ваше выражение. Оно застряло у меня в голове и теперь его оттуда не выбить.

Возможно, вам покажется, что я веду к тому, что пресыщен нашей перепиской. Нет, меня всего лишь очередной раз огорчает ваше нежелание говорить о войне, о судьбе чего-то большего, чем мы.

Недостойно было играть так словами, когда вы знаете, что я не настолько глух к самому себе. Весь мир в нас — вот моя догма, о ней не забываю. Пункт, в котором мы сошлись, и путеводная звезда от которой стоит строить все свои умозаключения. И тем не менее меня тянет в другую сторону, вот, в чем стоит повиниться.

Ощущение подлинного существования теперь почти не посещает меня, как бывало раньше. Я вышколил свой разум до того, что в каждом незначительном событии ищу цепочку случайностей, способную перевернуть все во мне. Почти жалею, что не пережил достаточно сильных эмоций, чтобы увериться в правдивости своего представления о мире. Ко всему, что мы обсуждали ранее, я пришел умом, не сердцем, и это тревожит меня. Быть может, беспокойство — только признак истинности открывшихся мне горизонтов? Вряд ли вы сможете помочь мне в этом, как мы не раз обсуждали, каждое «я» хранит в себе свою собственную истину, и никто другой не может на нее посягнуть.

Но речь моя становится нестройной и скачет от одного к другому. Поэтому умолкаю и шлю пожелания здоровья.

Искренне ваш, Альбус Дамблдор».

Среди вороха бумаг нашлось одно из первых писем к Фламелю. Я познакомился с ним в его краткий визит в Лондон с лекциями два года назад и сразу стал постоянным гостем на званых обедах.

Первое письмо я так и не отправил, и хранил как напоминание о поворотном моменте, о первом человеке, которому решился довериться, кто принял меня на равных, несмотря на сотни лет разницы в возрасте: «Глубокоуважаемый г-н профессор! Только сейчас, когда обременительные доклады остались позади, я наконец решился написать. Вечер у вас очень меня порадовал, главное, у меня было "чувство", что мы работаем над оживлением философии, исходя, по сути, из одних и тех же предпосылок. В Лондоне мне обещали предоставить еще больший объем для моего доклада по результатам ваших семинаров, и я теперь подумываю о более подробном изложении.

Благодарю вас за сердечный прием и кланяюсь, преданный вам,

Альбус Дамблдор».

Была половина двенадцатого, зной начал проникать в комнату, даже вспотела ладонь. Я потянулся за палочкой, чтобы зашторить окна и скрыться в приятной тени.

В это мгновение на подоконник порхнула неясыть.

На клочке бумаги, принесенным ею, было всего несколько фраз:

«Альбус! Ты бы выбрал наследие Антиоха или Кадма?

Геллерт».

Ухмыльнувшись, я набросал ответ на оборотной стороне:

«Сказка была о Трех братьях, а не об одном.

И чтобы выбрал ты?

Альбус».

А в качестве скромного баловства я превратил букву «А» в треугольник, а внутрь пририсовал круг и вертикальную засечку.

* * *

Невыносимая скука, казалось, закончилась. Пару дней я получал и отправлял десятки, если не сотни, записок в дом Батильды. Не спеша наносить им визит, я однако же все больше узнавал о Геллерте, пару раз он затрагивал тему своего ухода из Дурмстранга, поверхностно, будто проверяя воду.

Думаю, для этого изначально он и завел разговор, что-то не давало ему покоя и поделиться ему было не с кем.

Один раз я поделился с ним отрывком из письма Фламеля, пытаясь щеголнуть знакомством. Но случайная цитата Фламеля о существующей институтской системе зацепила Геллерта, и в ответ я получил пространную записку, заканчивающуюся словами: «Если бы я создавал партию, свою программу я бы начал писать с преобразования институтов и школ».

«Будь я на твоем месте, — немедленно откликнулся я, — ввел бы тоталитарный режим в школах».

* * *

— Мне нужно дождаться брата, я не могу оставить Ариану одну в доме, — пояснил я Геллерту, когда он явился пригласить меня к обеду.

Геллерт сел на шаткий стул у входа:

— Хорошо, подождем вместе. «Элементаль»? — Геллерт кивнул на обложку книги, лежавшей на подоконнике.

— Это мой брат читает.

Это было ложью. Не знаю, почему с языка сорвалось именно это. При первом взгляде на Аберфорта можно понять, что он не в курсе, как открывать книги.

Вошел Аберфорт, весь вспотевший и провонявший козами.

На приветствие Геллерта Аберфорт что-то буркнул, и мне захотелось дать ему подзатыльник.

В доме Батильды царили полумрак и прохлада. Мне пришлось не по душе, что Геллерт бесцеремонно явился в мой дом, но по пути раздражение сошло на нет. Тем более не хотелось расстраивать Батильду детскими ссорами с ее племянником. За неимением лучших приятелей в Годриковой впадине приходилось довольствоваться этим.

— Так ты извинишь меня, что я вломился в твой дом без приглашения? — спросил Геллерт, предлагая мне снять шляпу.

Мне достаточно было того, что у него хватило ума извиниться и тем самым сгладить ситуацию.

Поэтому я сразу сменил тему:

— Так чем ты занимаешь тут целыми днями? Не скучно в нашей Годриковой впадине?

— Пока ко мне приходит свежая литература, нет.

— Что читаешь? — спросил я, наливая себе воды из графина, после прогулки по тридцатиградусной жаре ужасно хотелось пить.

— Вчера, к примеру, закончил «Трактат практической магии» Папюса.

— И как тебе?

— Отлично написано, расстраивает только, что автор связался с магглами.

— Здраво мыслить ему это не мешает, — заметил я. — А я зачитываю до дыр трактаты Агриппы.

— Серьезно? Я не видел их с тех пор, как меня вышвырнули из школы.

Наступила неловкая пауза.

— Да, брось, спрашивай, — беззлобно прервал тишину Геллерт.

— Только если ты настаиваешь, — не без сарказма произнес я. — Почему тебя исключили из школы?

— Я применял Темную магию, — легко и просто ответил Геллерт.

— Это, кажется, не возбраняется.

— Об этом узнали учителя.

— Надо было скрываться лучше, — хмыкнул я.

— Я использовал по-настоящему темное заклинание. И хотя студентам оно не повредило, директор пришел в ярость.

От меня не ускользнуло то, как он старается приуменьшить свою вину. Впрочем, кто я такой, чтобы кого-то осуждать? Сам не раз прибегал к Темной магии. Правда, не пробовал ее на других людях. Только на Слагхорне, но тот и сам был не против.

Однако я проникся к Геллерту дружескими чувствами. То ли из-за того, что тот и не пытается притвориться якобы чувствует вину за содеянное. То ли потому что он увидел во мне человека, не ограниченного рамками морали. Мне самому хотелось быть таким. Льстило, что фокус удался.

— Можно было бы поработать с памятью свидетелей, — предложил, наконец, я.

— А ты, смотрю, специалист в этом.

— О, да, пожалуй, иногда я слишком осмотрителен.

— Всегда любопытно было: а как в Хогвартсе относятся к Темным искусствам?

— Оно осуждается, так же как и везде. По слухам, которые до меня доходили, в Дурмстранге темные заклинания используют более двух третей студентов. Поэтому ты удивляешь меня рассказом о том, что тебя за это исключили. Или, было бы грубо с моей стороны, но тем не менее: ты что-то не договариваешь?

— Все было примерно так: один преподаватель приводил меня своей недальновидностью в бешенство. То и дело повторял, что магглы раздавят волшебников своим колличеством, как только узнают о нас. Однажды я ответил, что на нашей стороне Темная магия, и если только они посмеют сунуться к нам, им придется не сладко, — неловко объснил Геллерт. — А преподаватель вещал с заносчивым видом, что Темная магия всего лишь искусство и никакой практической ценности не имеет. Пришлось показать ему в чем сила. И восприняли мой поступок не то чтобы приветливо.

— Надо было убить его. Тогда бы никто не осудил.

Он выругался, а я рассмеялся.

* * *

Солнце медленно поднималось над горизонтом. За домом Батильды был пустырь, открывавший вид на восход. Плетеные кресла были развернуты к этому живописному зрелищу.

Алкоголь и оживленная беседа согревали в предрассветной прохладе.

В клубах сигарного дыма рассерженное лицо Геллерта покраснело.

— Согласись, это возможно! — выпучив глаза, выкрикнул Геллерт. — С твоим пессимизмом впору лезть в петлю!

— Радикалы и либералы никогда, слышишь, никогда не объединятся!— я стукнул кулаком по столу, опрокинув пару бутылок. — Не будет из этого толка! Ты запираешь овец и волков в один загон! Что ты хочешь получить?

— Ладно, давай остынем. Ты в курсе, как с тобой трудно разговаривать? Ты споришь и делаешь выводы, не дослушав меня. Конечно, они снова начнут конфликтовать, но далеко не сразу. Брожения в любой политической силе неизбежны. Но только вдумайся, сколько голосов получат радикалы в Визенгамоте, если пойдут на небольшие формальные уступки.

— Не может быть в политике уступок. Союзы, основанные на фальшивых обещаниях, умирают так же быстро, как рождаются.

— Хорошо, допустим радикалы действительно выполнят требования либералов. Что если они не солгут!

— И получим все тех же радикалов и либералов.

— Ошибаешься, не это, а силу, помноженную надвое.

— Нет, изменится число сторонников, но не суть. Нет-нет-нет, в политике ты всегда лжешь! Чтобы ты не делал! И все кругом знают правила игры, поэтому невозможно скормить пустые обещания тем, кто будет ждать подвоха. А если они его и примут, то ради того, чтобы разрушить этим союзом противника. Если ты этого не понимаешь, ничем помочь не могу, — я ткнул огарком в его сторону. — Что я по-твоему просто так в Министерстве служу? Со зрением и слухом проблем нет, вижу все, что происходит. Не берись рассуждать о том, чего не понимаешь, мой тебе совет. Без здравого прагматизма в нашем мире даже романтиком быть нельзя, только наивным…обывателем.

Последнее слово ожидаемо задело его за живое.

— Клянусь, я вот настолько близок к тому, чтобы вызвать тебя к барьеру.

— Вызов не останется без ответа, не сомневайся, — фыркнул я, заглядывая в горлышко бутылки и пытаясь вытряхнуть из нее последние янтарные капли. — Но прежде чем одолеть тебя, я бы хотел сперва взорвать Министерство. А потом купил бы бутылку виски и выпил за упокой души. Только невозможно это… Думаешь я не хочу, чтобы все изменилось так радикально, как только возможно? Да знаешь ли ты, что стало с моим отцом, когда он поступил по справедливости… Словом, я хочу сказать, мы живем в XIX веке и человечество встало уже на те рельсы, с которых не свернуть.

— Только посмотри на себя: ты оперируешь понятиями магглов, даже в метафорах. Рельсы — это их путь, не наш.

— И все же я не предлагаю капитулировать, мы еще повоюем, — пожал плечами я.

Откупорив вино, я наполнил наши стаканы и откинулся в кресле наблюдая, как золотой серп расчерчивает темное небо и мир заполняется яркими красками.

После скотча вино на вкус стало кислым, и было отставлено в сторону.

Приунывший Геллерт, заставлял с помощью чар левитации кувыркаться в воздухе пустую бутылку.

— Ладно, допустим разрушишь все, — сказал я. — На их место придут точно такие же люди и отстроят схожую политическую систему.

— Но это сделают мои люди.

— И как долго они таковыми останутся? Пройдет время и среди стада овец родится новый революционер. Другой Геллерт Гриндевальд.

— Нет, такого как я больше не будет.

— Ну уж с тем, что систему можно поменять только изнутри, ты спорить не станешь?

— Этому ты себя и посвятишь? Система проглотит тебя и выплюнет косточки. Любитель предрекать? Так вот я тебе предскажу, что сделайся хоть министром и председателем всего и вся, ты ничего не изменишь.

— А, дешевую риторику в ход пустил, — отмахнулся я.

— Твое уныние мне надоело! — разгорячился Геллерт и опустошил залпом стакан. — Ты говоришь о едином мире магов и магглов, но ничего действенного не предлагаешь. Как ты нас объединишь? Как заставишь магглов подчиняться нам? Сила — единственное, что имеет значение.

— Не передергивай. Впрочем, здравые предложения в твоих словах тоже есть, — я почесал затылок. — Но ты берешься за них не с того конца. Полагаю, начать надо с магглов. Открыться им.

— Разве убедишь их словом, а не демонстрацией силы?

— Вполне возможно, — я важно кивнул.

— Объявишь на весь мир? И как ты себе это представляешь?

— Да вот так. Смотри-ка.

Встав, я перемахнул через балюстраду и угодил прямо в крапиву.

У стены стояла стремянка, по которой можно было взобраться на крышу пристройки, а оттуда на домовую. Несмотря на хмельную голову, я ловко вскарабкался наверх и пошел, рискуя свалиться, по коньковой балке. А оттуда вскарабкался по черепице на самый верх.

Люди отсюда казались карликами: спешившая куда-то служанка, задрала голову и замедлила шаг, мальчишка-газетчик кружил на месте на своем велосипеде. Внизу, где еще лежали длинные тени, сонные прохожие шли, надвинув на лоб шляпы и кепки.

Я раскинул в стороны руки, купаясь в первых солнечных лучах.

— Слушайте меня, люди, я торжественно объявляю: я волшебник! — заорал я во всю силу легкий, прорезая своим голосом рассветную тишину, — Да, да, мы существуем!

С дороги донеслась брань от проезжавшего мимо извозчика.

— Сэр, за это вас в лягушку превращу! — сложив руки воронкой, крикнул я в ответ.

Внизу покатывался со смеху Геллерт, спрыгнувший с террасы поглядеть, что я вытворяю.

— Это ничего не доказывает! Тебя на костре сожгут! Или в больницу отправят! — раздалось снизу. — Я тебя сам сейчас подожгу, если не признаешь, что не прав!

К Геллерту уже спешила Батильда в халате и сеточке для волос, разбуженная, видимо, нашими воплями.

* * *

Наступил мой день рождения.

Наверху в спальне лежала груда подарков. И совы продолжали прилетать.

Добрая улыбка Арианы радовала. Давно я не замечал в ней столько чистоты и невинности.

А ведь она грозила вырасти в невиданную красавицу. Детская угловатость сменялась грацией, и в такое приятное утро, можно было любоваться светом, играющим в ее волосах.

В ней появилась мечтательность, и тихая задумчивость шла ее лицу.

Были ли в ее голове связные мысли? Жива ли она разумом или только чувствами?

Как бы мне хотелось, чтобы это было так.

Вот оно мое праздничное желание: чтобы Ариана навсегда осталась существом, которое сейчас предстает передо мной.

Она улыбнулась, поймав мой взгляд, словно прочитала мысли.

А может, она и правда обладала легилименцией на инстинктивном уровне. Я не знал.

Оставалось только ей восхититься.

Все предвещало хороший день. Друзья устроили мне ужин с игрой в фанты в нашем любимом баре в Лондоне. Я был не прочь поцеловать всех симпатичных торговок в Кривом переулке и заставил булочника погоняться за собой.

Чуть позже в общем разговоре незаметно всплыло имя Геллерта, и я незамедлительно решил разузнать побольше. Не мешало иметь всю возможную информацию. Сам Геллерт обещал присоединиться к пирующим ближе к вечеру.

— История для Дурмстранга вышла шумная, — сказал Берти Хиггс. — Неужели ты не слышал? Ах да, верно, был весь в домашних делах. Этот студент наложил темное заклятие на профессора, а потом отказался его снимать. Насколько знаю, профессор скончался несколько недель назад.

— Вот как? Любопытно.

— Ты с ним знаком? Откуда?

— Да, поселился в Годриковой впадине. Пить он умеет.

Берти, рассмеявшись, похлопал меня по плечу.

А я задумался: интересно, Геллерт знает о последствиях своего поступка? Несложные подсчеты произведенные в уме подсказали, что он уже находился в Британии на момент смерти профессора. Если его известили, понятно, почему он держит это в тайне. Уязвленное самолюбие не позволит признать, что он не смог снять собственное заклятие. Лучше не трогать эту тему. К тому же мы всегда имеем нравственное превосходство над теми, чья жизнь нам известна.

Запах в баре стоял отменный. Винные пары смешивались с запахом жареной утки. От одного запаха можно было опьянеть.

— Где вы достали столько вина? — осведомился я у Берти.

Он подозвал к себе какого-то малого, с едва пробивавшимся пушком на подбородке, одетого в ярко-синюю мантию. Всклоченные волосы и блуждающий взгляд выдавали в нем человека с неопределившимися жизненными целями.

— Майкл к твоим услугам! — представил его Берти.

— Кто поставляет вам вино? — спросил я. — Неужели бармен Том? У него порой и двух лишних бутылок не допросишься. Особенно если нечем платить. Так это он?

— И да, и нет, — ответил Майкл.

— Как так?

— Он, правда, поставляет его, но не в курсе, что имеет эту честь.

— Поясните. Мне очень любопытно, признаюсь вам.

— Нет ничего проще. Этому фокусу меня обучил отец, когда я еще был мал. Иногда, чтобы скрасить досуг он промышлял этим благородным ремеслом.

— Поставками вина вы имеете ввиду?

— Внимай каждому слову, — посоветовал Берти.

— Отец мой имел редкий дар, — вещал мой новоявленный знакомый, имя которого я завтра забуду. — А именно: находить бесхозные вещи. Это могли быть туфли, забытые кем-то возле дверей. И в тот же миг, как отец их обнаруживал, туфли весело отплясывали в его сторону. Порой он смотрел на несчастные бутылки вина, пылившиеся в погребе, и в тот же вечер он освобождал их из заключения: через маленькое окошко в цокольном этаже бутылки выплывали и цепочкой выстраивались снаружи.

— Прекрасно! — восхитился Берти.

— Весь фокус в том, чтобы аккуратно тянуть за ниточку, а не сдергивать с места. Плавно и неспешно — вот секрет мастерства.

— Славное дело, — одобрил я. — И чем же кончил ваш отважный отец?

— Судьба его печальна, сэр. Немногие сходились с ним во мнении в его философии забытых вещей. Однажды, занимаясь этим достойным делом, он был пойман барменом и отправлен в Азкабан, где и скончался.

Берти хохотал, держась за живот. Меня же веселое настроение покинуло.

Двухмесячное заточение в Годриковой впадине сделало свое дело: мои приятели стали казаться мне глупыми мальчишками, которым ничего в жизни не нужно. Веселье, которое я испытывал утром, казалось мне надрывным и притворным.

— Господа, а не заняться ли нам готовкой? — вскричал Алан Ригсби и направил свою палочку на горшки с едой, стоявшие за стойкой бара. Огонь под ними поочередно вспыхивал, крышка начинала подпрыгивать, но когда бармен кидался, чтобы потушить, загорался огонь под другим горшком.

Ребята начали поддразнивать бармена, перегибаясь через стойку и указывая на новый горшок:

— Горит, скорее!

— Нет же, здесь! Полыхает! Караул!

Все покатывались со смеху, а мне сделалось совсем тоскливо. Я не присоединился к общему веселью, и тут мне на глаза попался Геллерт, который тоже стоял в стороне и улыбался для приличия.

Геллерт перехватил мой взгляд и кивнул на дверь.

Никто не заметил, как мы вышли на улицу.

— Пожалуй, пойду домой, — сказал я, хотя не пробило еще и двух часов. — Меня ждет отчет для начальства.

— Мне прислали индийский чай. Весьма необычный, с секретным ингредиентом.

— Вроде того, от которого бывают галлюцинации?

— А ты как думаешь?

Из бара донесся шум. Мы оба обернулись. Кажется, бармен поджег чью-то мантию.

— Рядом с ними ты не кажешься таким блестящим, — подтрунил надо мной Геллерт.

— А давай организуем свой клуб по интересам, — внезапно сказал я. — Где люди смогут обсудить волнующие их вопросы.

— Какого толка?

— Социального, политического, да хоть о философии рассуждать.

Мы побрели по улице. Новая идея была глотком свежего воздуха.

— Только вообрази, — я широко жестикулировал. — Мы будем говорить о всем, что умалчивается. Мы разрешим высказаться каждому, кто пожелает. Можно начать… — я замахал руками, призывая новую идею, — …с уже существующего общества и переделать под себя. Понял? Чтобы не начинать с нуля и не тратить время на аренду помещения, придем туда, заставим себя слушать, убедим людей, что нужно и должно говорить о политике.

Геллерт нахмурился, скрестил руки на груди, делая вид, что думает. Но я-то знал, что он сам в восторге от моего плана.

— Идет, — важно кивнул он. — Только дай слово, что мы не назовемся «Друзья магглов».

— Нет, мы назовемся «Группа действия».

— Неплохо звучит.

— Так ты говоришь, волшебный чай? — напомнил я, и мы аппарировали к дому Батильды.

Батильда вязала шарф, сидя в гостиной. Я поцеловал ей руку и попросил разрешения задержаться.

— Какой галантный кавалер, поучился бы у него, Геллерт.

Но Геллерт явно не слушал тетушку.

— Когда я только приехал и умирал тут со скуки, тетушка советовала мне вступить в литературный кружок в Хогсмиде. Помните, тетушка?

— Литературный кружок! — не дав ей ответить, подхватил я. — То, что нужно!

Однако пыл мой пошел на спад:

— Но там собираются в основном школьники, наши ровесники.

Да, надо начинать немедля. Путь будет долгим. А найти язык с ровесникам будет проще. И все-таки для меня это казалось шагом назад. Может, как-то задействовать свои германские знакомства? Там общественная жизнь куда более оживленная нежели чем в Британии.

— Да, — начал я рассуждать вслух, — школьники это хорошо. Необходимо. Но куда надежнее университеты.

— В Британии он всего один.

— Как ни прискорбно, в Британии нет ничего. Нет настоящих политических группировок, способных противостоять Министерству.

— А если взяться за школу Аврората? Сторонники, обученные боевой магии нам не помешают.

— Дельная мысль, — я поднял палец вверх. — У меня к тому же есть знакомые, поступающие туда. Осталось уговорить их сходить с нами в литературный кружок. Поверь мне, некоторых непросто будет на это уговорить. К тому же если сказать им, что мы стоим за отмену Статута о секретности, то многие просто рассмеются нам в лицо.

— Отмену Статута? Для начала это нужно обсудить хотя бы со мной. А простых людей нужно к этому подвести. В лоб говорить такие вещи нелепо.

— Разумеется. Просто утрирую. К тому же, — я лукаво ухмыльнулся, — совсем недавно ты клеймил меня прожженым скептиком.

— Вот видишь, ты уже слабо веришь в свою собственную идею.

— Работа в Министерстве сильно отрезвила меня. И уж не обвиняешь ли ты меня в трусости?

— Нисколько. Твое предположение оскорбительно.

— Что ж я не хотел тебя задевать, — между делом повинился я. — Но тем не менее, если мы хотим чтобы наш кружок перерос в нечто большее, мы должны сразу создать обстановку особенную. Может, пригласить на одно из собраний члена Визенгамота?

— А ты их много знаешь?

— К сожалению, не на короткой ноге. Заманить их можно под видом встречи с электоратом.

— И там разнести их в пух и прах, — глаза Геллерта кровожадно вспыхнули.

— Мне нравится твой настрой, — пожурил его я.

Спохватившись, что мы не одни, я поглядел на смятые подушки. Батильда ушла. Ну что я за невежа, совсем о ней забыл.

Геллерт плюхнулся в кресло, покинутое тетей.

— А если на этом все и закончится?

— Ты имеешь ввиду, что разорвав в клочья члена Визенгамота, мы не выйдем сухими из воды? Не думал, что ты боишься отсидеть пару недель в тюрьме за свои убеждения.

— Я не об этом, — скривился Геллерт. — Прослышав о том, что мы устроили, никто из Визенгамота к нам больше не явится.

— Да и не надо. Позовем несколько репортеров и в их присутствии зададим неудобные вопросы.

— Но что потом? Нам нужен ни один кружок, необходимы неподконтрольные Министерству группы, усиленно распространяющие наши идеи.

— А по-моему, все должно быть сконцентрировано в одном месте. Мысли масштабнее. Огромная сила, которая накапливалась годами, способна устроить взрыв. Ладно, обсудим нашу программу. Полагаю, сразу начинать с призыва «Отменить Статут» неразумно. Можно пойти от противного: «Долой произвол магглов».

— Да! — подхватил Геллерт так внезапно, что я подпрыгнул. — Нужно очернить магглов в глазах людей. Созвать всех ненавистников под свое крыло, чтобы им было где высказаться.

— Балаган устраивать, пожалуй, не стоит, — снисходительно произнес я. — Нельзя допустить, чтобы нас уничтожили при первом публичном диспуте. Горячие головы, конечно, нужны, но только чтобы подогреть остальных.

— Тогда выработаем основную линию наших рассуждений и проработаем слабые места. Наши предложения должны быть прямыми.

— Логичными, — кивнул я.

— И простыми в понимании.

— Это зависит от тех, на кого будет ориентирована наша программа. Если мы начнем с литературного кружка и студентов, то слишком примитивной она априори не может быть. А там уже трансформируем ее в упрощенную версию, с лозунгами…

— И большими плакатами, — закончил за меня Геллерт. — Проклятье! У меня одного не хватило бы терпения выжидать, присматриваться, разрабатывать все это.

— А ко мне вряд ли бы пришло…

Я не знал, как это объяснить словами. Но я спал всю свою жизнь, питался грезами и никогда не мыслил всерьез. Решимость у меня была, но она тускнела, когда доходило до дела.

Оказывается, мне не хватало соратника.

— …вдохновение, — наконец, закончил я свою мысль.

— Посулим сперва деньги, потом славу, и все сложится, — резюмировал Геллерт.

Хотя он шутил, но в голову мне пришла мысль, что экономическая подоплека сможет стать весомым аргументом.

Мы принялись строить планы, параллельно разоряя буфет Батильды.

Геллерт притащил огромную карту магического мира, украденную им у одного коллекционера.

— Я как-то проводил исследование, — начал рассказывать Геллрт, нависнув над картой. — Подсчитывал, насколько уменьшилась численность магического населения Европы по сравнению прошлым веком. Не все источники можно считать точными. Но получилось что-то вроде этого.

Он постучал палочкой по карте. Красные точки, обозначающие колличество волшебников, в городах уменьшились и превратились в песчинки. Зато черные, отмечающие магглов, росли на глазах. И вскоре в некоторых районах поглотили красные.

— Весьма показательно, — восхитился я. — Эту вещь обязательно нужно представить на всеобщее обозрение.

Стряхнув глазурь, которой Геллерт заляпал карту, я обозначил города Британии, которые стоит посетить в первую очередь.

— Мы можем исходить из того, что из-за соседства с магглами наше общество сильно разобщено. Это будет отправным пунктом. Из него будем развивать нашу линию дальше. Нашей культуры больше нет, магглы разделили нас.

— Значит, нужно придумать благовидный повод, чтобы собрать вместе магов, — сделал вывод Геллерт.

— Да, придется их чем-то зацепить. Наша концепция должна состоять из твердой породы. Ты выходил когда-нибудь на трибуну, чтобы выступать на публике? Одна заминка, малейший пробел или вопрос, на который я не смогу ответить, и дело наше проиграно в самом зародыше.

— Позволь выразить негодование, — возмутился Геллерт. — Почему это ты будешь выступать от нас?

На мгновение я смутился. Перекладывать такое важное дело на кого-то я не хотел, выступать за нас обоих должен я. Нельзя было позволять ему думать, что в этом вопросе мы прийдем к компромиссу. В то же время нужно создать видимость равноправного сотрудничества.

— Акцент не внушит доверия к твоей персоне, если на то пошло. И я никогда не слышал, как ты выступаешь, в то время как мои возможности известны, — сказал я твердо, но решил сгладить ситуацию шуткой. — Вдруг у тебя боязнь публики?

— У меня?! — притворно оскорбился Геллерт.

— Сделай-ка серьезное лицо.

Геллерт окаменел.

— Тебя нельзя выпускать к людям, — вынес я свой вердикт.

Ответом мне был гогот.

— Не смейся так громко, разбудишь свою тетю, — предупредил я.

— Не проснется она, я подлил в ее чай сонного зелья. Что? Почему у тебя сделалось такое лицо?

— Я иногда экспериментирую на людях… — сознался я. — В общем, в той чашке уже было эйфорийное зелье.

Геллерт открыл рот и подавился фразой:

— Безоара нет.

— Спокойно, только спокойно. Напиши состав, который ты использовал.

Геллерт, вооружившись карандашом, набросал формулу на развороте первой попавшейся книги.

— Превосходно, все в порядке, настой календулы и лаванды, который я добавил для аромата, нейтрализует действие от твоей валерианы.

— Но я использовал не валериану, а действовал по египесткому рецепту на основе мака.

— Это ничего не меняет, — ответил я.

— Ты уверен? — усомнился Геллерт. — Я не такой специалист по зельям, чтобы утверждать это.

— Будь спокоен.

Странно, но ситуация была до того нелепой, что мне стало весело.

Геллерт заваривал свой галлюциногенный чай.

— Ты знаешь, из чего он состоит? — спросил я, вдыхая его запах.

— Понятия не имею, — хмыкнул Геллерт. — Но я убедился, что это не сушенный помет пикси, если не доверяешь.

— Ладно, тем интереснее эффект. Ну и вечер выдался... Хороши бы мы были, — протянул я. — Если бы случайно угробили твою тетю.

— Да, проблем бы нажили немало.

— Чудовищная ошибка… — хлебнув обжигающего чаю, произнес я.

Вот оно. Я хлопнул себя по лбу.

— Геллерт, я нашел!

— Что?

— «Статут — ошибка, которую мы исправим», — начертил я в воздухе, развалился в кресле и выжидательно поглядел на Геллерта. — Вот наш лозунг. Каково?

С секунду он шевелил губами.

— Великолепно! Корень проблем в ошибочной сути Статута.

— Нет, не так, — перебил я. — В неверной интерпретации. В использовании не для нашей защиты, а якобы чтобы защищать их.

— Тебе кто-нибудь говорил, что ты гений?

То ли меня распирало от идей, то ли после выпитого чая. Я отвесил поклон.

— Испробуем еще один новый лозунг, — Геллерт запрыгнул на стол и воздел руки к потолку. — «Свободная магия»!

— "Магия для каждого?" Нет. Что-то другое… «Англия — страна волшебников!»

— «Мир принадлежит нам!» — Геллерт подпрыгнул на столе.

Поддержать его, стукнув ладонью по столу, я был просто обязан.

Геллерт спустился вниз и уселся на столе, свесив ноги.

— Здорово, но одних лозунгов мало. Есть идеи, где нам взять как можно больше сторонников? — замечтался я.

— У тебя полно знакомств в этой части Англии.

— А еще можем написать кому-то из твоих приятелей в Болгарии.

— Меня там скорее недолюбливают, — замялся Геллерт.

— Все до единого? Не преувеличивай. Да тебе и не любовь их нужна.

После мнимого праздника в мою честь, было приятно потянуться в кресле, расслабиться, вести неспешную беседу с Геллертом.

— Как думаешь возможно стать в современном мире великим? Достичь значимости, сравнимой с нашими предками? — Геллерт, как видно, тоже впал в меланхоличную задумчивость. — Мне иногда кажется, что темп жизни так изменился для всего человечества, что нет ничего… незыблемого. Все будет забыто и стерто временем.

Под человечеством он, разумеется, подразумевал волшебное сообщество.

— Мне кажется, нам не хватает современного эпоса, — отозвался я из глубин своего кресла. — Вспомни старые истории о героях и непобежденных палочках. Как ты знаешь, сказка о Трех братьях выросла из куда более древних историй, изобилующих сотнями героев. Их имена старались увековечить. Все это вкрапления одной большой истории. Но какое удивительное полотно. Вот чего тебе не хватает. Ощущения, что мы часть одного большого целого, его продолжение. А не больной умирающий отросток.

— Состоя в переписке с видными магами и философами, разве ты не чувствуешь их значимости? — спросил Геллерт.

Это заставило всерьез задуматься. Вся переписка с Фламелем теряла связь с реальностью при ближайшем рассмотрении.

— Нет, они будто стоят надо всеми.

— И ты думаешь им нет ни до чего дела?

— Не сказал бы. Но они увязли в своем мире. Реформы университетов — вот, что их волнует по-настоящему.

— Но ведь это и есть первый шаг к переменам во всем мире. Впрочем, история не часто идет по проторенной тропинке. И здесь, все может быть не столь очевидно.

— Браво. До чего еще ты додумался?

В меня полетело что-то тяжелое. Щелчок пальцами заставил это превратиться в бумажный самолетик.

— Наш режим заточен на сохранение существующих порядков и ни на что большее, — я принялся расхаживать по гостиной и рассуждал вслух. — Мы не способны развиваться. Будем считать это основным вектором наших рассуждений. Отталкиваясь от него, постепенно приведем к идее отмены Статута.

— Хорошо, исходим из тезиса «Наше нынешнее положение не дает развиваться». Тогда мы должны предложить решения. Первое: изменить возрастной состав Визенгамота.

— Тем более, — кивнул я. — Предпосылки к этому уже имеются. Недаром при Визенгамоте пару лет назад собирали комиссию из представителей молодежи.

— Точно! Посулим им власть. Да, даже магглолюбцев можно увлечь идеей, что власть волшебников пойдет на пользу всем.

— За этим должны стоять расчеты, прогнозы. Пустыми словами мы не вдохновим никого. Особенно тех, у кого на плечах своя голова, а не только романтические идеи.

— Вдохновляться следует недостижимым, а иначе в чем суть? — пожал плечами Геллерт.

— Твоя правда. Только не говори об этом нашим слушателям. Они сразу разбегутся.

— Ты зря не веришь в воображение обыкновенных людей. Ты сам возносишься над ними, как делают философы. Если нарисовать перед магами картину новой, светлой жизни, так ярко, как только мы сможем, — они пойдут за нами. Обнищание волшебного мира и ими ощущается, только они не могут сформулировать суть проблемы. А мы покажем им новую реальность. В мельчайших, бытовых подробностях. Так, чтобы они утонули в нашей утопии.

— Останется только предупредить, что прольется кровь многих и многих из них, — помрачнев, твердо произнес я.

Не стоит с самого начала обманывать себя. Я всегда это знал, но отчетливое осознание пришло только теперь, когда я нашел первого человека. Осталось найти еще многих союзников. Но самый первый и понимание между нами важны больше остального.

— Никто не застрахован от жертв, — безмятежно, пожалуй, даже слишком, отозвался Геллерт.

— Хорошо, что мы в этом сходимся. Могу для наглядности убить тебя на этом самом месте, — сбавил я градус серьезности.

— Тебе придется долго объяснять, что я умер именно за свободу магов. А не за то, что виски осталось всего полбутылки.

Геллерт откупорил последние запасы Батильды и наполнил наши стаканы.

— И если нам когда-нибудь предстоит умереть за правое дело, то стоит выпить за это заранее, — он отсалютовал мне стаканом.

— «Герой, герой, пал ты… Но будущее за тобой», — процитировал я слова всем известной баллады.

— Да будет так!

В этой дыре не с кем было поговорить. Мне нравилось, что мы с Геллертом начали говорить без обиняков. Надежда, что с этим человеком мы действительно можем сделать многое, теплилась во мне. Геллерт не глуп, только слишком романтичен в некоторых вопросах. Но он удобный соратник.

— Мне предложили заработать легкие деньги, — сообщил мне Геллерт, покачиваясь на стуле.

— Каким образом?

— Спиритический сеанс у магглов. Подвигать пару-тройку предметов на их глазах. Платят хорошо. Только я отказался.

Красуется своей принципиальностью.

— Благодари, что тебя не просили доставать кроликов из шляпы. Чем, скажи на милость, тебя не устроила эта работа? — широко зевнув, поинтересовался я.

— Она бесчестит звание волшебника.

— Предположим, перед тобой стоит выбор: на одной чаше весов обязанность показать фокусы толпе магглов и тем самым спасти всех волшебников на Земле. На другой: ты отказываешь, и гибнут все волшебники. Разом. Взрываются.

— Я бы взорвал всех волшебников.

— Но ты мог бы их спасти, если бы отступился от принципов!

— Какой толк в том, что они будут спасены настолько унизительным образом?

— Значит, ты не готов отдать жизнь ради дела.

— Только не так.

— А как? — осведомился я. — Только сразившись с врагом, как Годрик Гриффиндор?

Я изобразил, как он тычет палочкой в противника.

— Или перехитрив всех, как Слизерин.

В гостиной появилась Батильда. Я посмотрел в окно, оказалось, уже светало.

— Тетушка, хвала Мерлину, вы проснулись!

— Могло ведь быть иначе, — вырвалось у меня. Геллерт отвернулся, наверное, чтобы скрыть смех.

— Прошу прощения? — учтиво улыбнулась мне Батильда.

— Альбус шутит, — заверил ее Геллерт.

Взмахом палочки были раздвинуты шторы, и в комнату полился утренний свет, обнажив неприглядно заваленный всяким хламом стол, помятый галстук Геллерта и грязные стаканы.

— Бог мой, вы просидели здесь всю ночь?

— Да мы же только… — пытался оправдать Геллерт.

— Никаких отговорок, — безапелляционно произнесла Батильда. — Накрывайте завтрак на террасе.

— Между прочим, дорогая тетя, мы обсуждали, как покорим мир, — затягивая галстук, объявил Геллерт.

— Мы разговаривали о смерти, Геллерт.

Геллерт выразительно посмотрел на меня, а я склонил голову набок:

— А что? Это суть одно и то же.

— Казуистика! Обман! Ты не относишься к делу серьезно!

— Так покажи мне пример. Может сразу «герой, герой» и дело с концом?

Геллерт расхохотался, а потом назидательно поднял палец:

— Мы потом скажем, что жертва в современной философии необходима.

При чем тут философия? А впрочем, ладно. Расслабленность и бесонная ночь приводили меня в умиротворенное состояние. В такие минуты я мог болтать о чем угодно, самое забавное, что иногда мы с Геллертом даже понимали, о чем говорим.

— Да, да, все верно, самоубийство из чувства долга.

— Но только при благородных обстоятельствах и во благо дела.

— Как бы не опозориться, — развел руками я.

— Так, все, хватит. Вам необходим свежий воздух, друзья мои, — Батильда подтолкнула Геллерта к выходу. — Немедленно.

— Ну и предприятие мы с тобой затеяли, Альбус, — сказал Геллерт, явно не собиравшийся помогать тете. — А что как к нам заявятся авроры?

— С чего бы им это делать?

— Несанкционированные политические сборища. Не принять ли нам сразу меры?

Батильда установила колдокамеру.

— Что за черт! Не проглотят же нас министерские!

— Скажешь им это и сразу загремишь в Аврорат.

— Я не поддамся.

— Тут я должен выказать тебе уважение: я всегда за драку, в любой ситуации, — важно кивнул Геллерт. — Ну а пустят они в тебя смертельное проклятие?

— Ба! Оно пролетит мимо.

Батильда тем временем вынула из моих рук тарелку и заставила встать перед камерой.

— Натравят на тебя дракона?

— Дракон подавится пламенем!

Батильда подтащила Геллерта ко мне.

— Отправят на тебя сотню авроров!

— У меня сотня друзей, способных с ними справиться. К слову, твой чай совсем не действует.

— Решено. Тетушка, мы отправляемся путешествовать по миру, — провозгласил Геллерт. — Будем пропагандировать свои идеи и собирать сторонников.

— Говоря «по миру», он имеет в виду по Портсмуту, — удалось ввернуть мне.

— Мы арендуем свой собственный поезд. Будем путешествовать с комфортом и шиком.

— Под этим он подразумевает полеты на метле.

— Вы меня убиваете, любезный друг! — воскликнул Геллерт.

Батильда подошла поправить галстук Геллерту.

— Признаться, я фраппирована вашим поведением, юноши, — сказала Батильда, прячась за колдокамерой. — Минуту терпения.

Мы оба подавились смехом, и в эту же самую секунду яркая вспышка запечатлела этот момент навсегда. И вместе с ней во мне разгорелось тепло семейного очага. То, чего я не ощущал с детства, и чего не было в моем собственном доме. Уверенность в собственном будущем, крепкое плечо, поддержка.

На секунду мне показалось, что мы с Геллертом и родились братьями. А та другая жизнь — просто ошибка. Я даже не хотел о ней вспоминать.

* * *

Я вернулся домой днем, и с порога уловил злобное бормотание Аберфорта.

Однако только успел с облегчением закрыть дверь своей комнаты, как увидел Ариану, сидящую на моей кровати.

Никуда мне от них не деться.

Впрочем, неразговорчивость Арианы была кстати.

На коленях у нее лежали теплые шерстяные носки.

Ариана протянула мне носки, я в ответ покачал головой:

— Не по погоде, не находишь?

Мои слова никак на ней не отразились.

Ариана покинула комнату все с тем же безмятежным лицом.

Присев на кровать, я машинально переложил носки.

Такие мягкие. Связанные ее руками…

Подарок мне.

Я до того сконфузился, что не нашел в себе мужества догнать ее и поблагодарить.

Насколько легче бы стала моя жизнь, если бы Арианы не существовало. Я все время чувствовал, как она привязывает меня цепями к месту. Даже когда ее не было рядом, я ощущал проклятую ответственность за нее, так что не мог свободно вздохнуть. Не зря Геллерт называет меня пессимистом. Ариана превращает меня в безвольное существо.

И все-таки младшая сестра будет обузой, куда бы я не отправился.

О Мерлин, как я хочу остаться один. Распоряжаться своей судьбой, быть вольной птицей. В этом доме я как в тюрьме, скованный обыденностью, рутинными делами, окруженный заурядными людьми.

Подарок Арианы притягивал к себе взгляд. Мне захотелось выкинуть носки подальше. Беспокоило неприятное чувство.

Вины ли? Не знаю.

Для успокоения я решил написать Геллерту, чтобы еще раз ощутить свою причастность к чему-то значимому. Хотя бы к иллюзии, что нам удастся организовать свою политическую единицу, и что Ариана не станет помехой на моем пути.

Меня влечет власть над магглами, способы усмирить их, заставить уважать нас и наши законы. Но Ариана по сути своей маггл. Если она совершит еще одну ошибку, способную унести жизнь, то я не смогу ее защитить…

Во всех своих рассуждениях я опираюсь на личную месть, Геллерт же предлагал самую верную концепцию.

Сова летала туда-сюда:

«Геллерт!

Твой тезис о том, что правление волшебников пойдет на пользу самим магглам, на мой взгляд, является решающим. Действительно, нам дана огромная власть, и, действительно, власть эта дает нам право на господство, но она же налагает и огромную ответственность по отношению к тем, над кем мы будем властвовать. Это необходимо особо подчеркнуть, здесь краеугольный камень всех наших построений. В этом будет наш главный аргумент в спорах с противниками — а противники у нас, безусловно, появятся. Мы возьмем в свои руки власть ради высшего блага, а отсюда следует, что в случае сопротивления мы должны применять силу только лишь в пределах самого необходимого и не больше. (Тут и была главная твоя ошибка в Дурмстранге! Но это и к лучшему, ведь если бы тебя не исключили, мы бы с тобой не встретились.)

Альбус».

«Альбус!

Я тешил себя мыслью, что ты со мной согласишься, при всем твоем скептическом отношении к магглам. Подход предложенный мной рациональнее в аспекте привлечения новых сторонников. Мы сможем сделать наше движение массовым, а не элитарным.

Геллерт».

«Геллерт!

Первым пунктом на повестке наших собраний должен встать вопрос о том, как скоро открыть перед магглами наше существование. Чем скорее они узнают, что находятся под нашим покровительством, и одновременно под строгим надзором, тем быстрее уяснят правила игры».

«Альбус!

Не стоит быть слишком мягкими в этом отношении. Ты верно рассуждаешь. И основываясь на принципе кнута и пряника, нужно будет отправить маггловских бандитов в наши тюрьмы. Для них это будет страшнее смертной казни, которую практикуют магглы. Это принесет пользу маггловскому сообществу и укрепит наш авторитет.

Будущий Министр, Геллерт».

Министр? Я рассмеялся вслух. Это мы еще посмотрим.

* * *

— Хорошо. Первым делом двинемся в Кардифф. Единственный университет магии в Англии находится там. Логично начать оттуда, — подвел Геллерт итог многочасовых обсуждений.

Мы сидели над записями и набросками в моей гостиной. Аберфорт давно уложил Ариану спать наверху. И теперь раздраженно громыхал посудой на кухне.

— Заинтересовать тех, кто только что поступил в университет мечты, будет нелегко, — воспротивился я. — Тем более за нашими плечами пока не стоит каких-то реальных действий. Еще вчера мы хотели начать с Лондона и его литературного кружка. Но быстро отмели эту идею, так как столичных людей заинтересовать невозможно. Лучше начинать с окраин. Оттуда, где все так плохо, что они ухватятся за любую идею. Убедить студентов, ни в чем не нуждающихся, куда труднее. До них те проблемы, которые мы поднимаем, слишком далеки. Они не поверят нам.

— Главное — не правота, а веские доводы, — не соглашался Геллерт. — И мы сможем повести их за собой. Сыграть на чувствах наших ровесников куда проще, всегда можно надавить на чувство долга перед обществом, которое в людях старшего поколения притупилось.

— Даже мы не можем прийти к компромиссу. А в разношерстный кружок никто вступать не захочет, все будут сторониться друг друга. И вместо того, чтобы сплотить, мы их только разъединим, — я свел ладони под подбородком. — Впрочем, если мы сумеем удержать дискуссии в рамках приличий…

— Вот именно, — подхватил Геллерт. — Противоречий нельзя избежать, с ними нужно примириться.

Он меня обманул. Ловко.

— Что ж, по рукам, — подытожил я. — В середине сентября отправляемся в Кардифф. До тех пор успеем закончить «Отказ от Статута» и распечатать его буклетами.

— Ты говорил, твой знакомый может сделать это бесплатно? — спросил Геллерт.

С кухни раздался ужасный грохот. Что на этот раз с Аберфортом?

Только успел это подумать, как в гостиной появился он сам.

Геллерт взмахом палочки разжег камин. Аберфорт мрачно уставился на него.

— Твой брат не любит огонь? — спросил Геллерт.

— Боится, наверное, подпалить волосы в носу, — с издевкой отозвался я.

Аберфорт побагровел, но с места не сдвинулся.

Убрался бы он подальше, с глаз моих долой.

— Имей совесть уважать тех, в чьем доме находишься, — пробасил Аберфорт внезапно.

Теперь хлопот не оберешься. Геллерт, похоже, тоже завелся:

— Для начала: этот дом принадлежит твоему брату, а не тебе. Если ты хочешь что-то мне сказать, то милости прошу.

Разнимать их у меня не было никакого желания, и эта ситуация вызывала досаду.

— Ты, — обратился я к брату, — ступай к себе.

— А если не уйду, что ты мне сделаешь? — огрызнулся Аберфорт. — Я давно хочу поговорить с вами обоими.

— Какой счастливый случай тебе представился, — Геллерт встал лицом к лицу с Аберфортом. — Я, кажется, тебе чем-то не нравлюсь? Имей храбрость сказать напрямик.

— Геллерт, сядь, — рявкнул я. — Не подначивай его.

Геллерт послушался.

— Не нравишься, — клокоча от гнева, признал Аберфорт. — С меня довольно ваших раглагольствований, Альбус. Вы маленько увлеклись, строя планы по захвату мира. Мне не важно: сажайте магглов на кол, на кострах сжигайте. Мне дела нет. Но совершайте это здесь, Альбус, — теперь он обращался ко мне. — Вы не можете тащить Ариану за собой. Ей нужна забота и уход. Она должна быть здесь, в нашем доме.

Чувствуя, что разговор принимает интимный характер, я отрезал:

— Мы поговорим об этом наедине.

— Хватит, сопляк, — перебил меня Геллерт, он уже стоял прямо возле Аба и ткнул ему в грудь пальцем. От этого жеста я потерял дар речи. — Мы с твоим братом занимаемся серьезными вещами, а ты не вмешивайся в разговор взрослых. Вашу полоумную сестру не придется прятать, если мы осуществим задуманное. Ты что, в нее влюбился, что так печешься?

Аб смертельно побледнел и выхватил палочку. Поразившись своему открытию, я смотрел на него во все глаза, параллельно отметив, что и Геллерт выхватил свое оружие.

— Довольно.

Мой голос был спокоен. Я стоял между ними и физически ощущал свою волю, окутавшую всех нас коконом. Она вибрировала согласно биению моего сердца. Неистовая сила струилась во мне и обдавала жаром Аба и Геллерта, порабощая их. Они оба опустили свои палочки, в глазах Геллерта промелькнул испуг, но быстро сменился озорным ожесточением.

— Да ты и впрямь влюблен! Пальцем в небо! Зато как точно! — его взгляд скакал от меня к Абу и обратно. — Увалень вроде тебя только на такое и способен!

Неужели, правда?

Аб не выдержал:

— Импедимента!

— Круцио, — я слышал, как было произнесено заклинание, видел, как Аб согнулся пополам, но на мгновение не смог поверить.

Подонок.

Шар силы, обволакивающий все вокруг меня, сжался до ничтожных размеров.

Выставленный мной щит отбросил Геллерта на спину. Ударить моего младшего брата. Тварь.

В безудержной ярости я послал вдогонку еще одно заклятие:

— Рази меня, ничтожество!

Геллерту удалось почти чудом отразить его.

Но сам я почему-то получил сильный толчок в бок и отлетел к камину.

Аберфорт.

— Без тебя разберусь, Альбус!

Из неудобной позы, в которой оказался, я кинул заклятие, способное снести обоих с ног.

Я не позволю им. Не позволю.

Посланную мной Импидименту Геллерт отразил и ответил тем же.

Аб обрушился градом заклятий на Геллерта и меня.

— Ой, да, брось… — орудуя палочкой, подначивал Геллерт. — Альбусу охота покрасоваться. Ему на тебя наплевать.

Эти слова почему-то задели за живое.

— Аб, не слушай его!

Геллерт споткнулся об опрокинутый стул, и я воспользовался случаем, чтобы пробить его защиту. Но вмешался Аб.

Он поразительно силен.

Запыхавшись, я хотел отстранить Аба, чтобы он не мешался под ногами, но Аб попытался обезоружить меня. Да что с ним такое?

Краем глаза я видел, что Геллерт поднялся, но кто-то снес Геллерта с ног с невиданной мощью. Я обернулся.

Ариана с искаженным лицом протягивала в его сторону руку.

Он пустил в нее заклинание.

Красная пелена застлала мне глаза, я заорал:

— Не тронь их!

Мое заклятие срикошетило, а Аба и Геллерта столкнулись в воздухе и рассыпались на несколько мелких. Мы выставили щиты.

Взгляд Арианы увлек меня за собой: всего мгновение беззвучной мольбы полоснуло по сердцу. Тлеющий ужас в глазах потух, и она упала. Сняв щит, я подбежал, стукнулся коленями об пол и потряс ее за плечо:

— Ты в порядке? Ариана? Аб, воды!

— Что с ней? — Аб сразу очутился возле меня.

— Обморок.

Наверное...

У нее такое хрупкое здоровье. Обмягшие мышцы под моими пальцами вызывали тревогу.

— Она ударилась головой, — очень тихо прошептал Аб, и от этого шепота меня бросило в дрожь.

Маленькое беззащитное тельце трогательно изогнулась на полу.

Неприятный холодок одиночества, безвозвратного и способного опустошить, пробежал по спине. Я свободен.

Воды!!!

Из ее приоткрытого рта вытекла слюна и лужицей растеклась по паркету. Шокированный, я отпрянул, руки, придерживавшие головку, отпустили ее, и Ариана со смачным звуком стукнулась о паркет. Аб сердито шикнул на меня:

— Аккуратней, идиот, — он устроил Ариану на коленях. — Вот так...

— Не т-трогай, — внезапно сказал я.

Его прикосновения к ней вызывали отторжение.

Громкий хлопок. Что-то лопнуло, оставив шум в ушах.

Язык мертво ворочался внутри, но страшнее было другое — я не мог больше думать.

Накатила дурнота. Тошнотворное чувство слабости.

— Ты виноват… Ты во всем виноват… — он прижимал ее к себе, издавая причмокивающие звуки.

Он понял, дошло до меня.

В спальню. Или нет, лучше на кухню. Посижу там, подальше от сосущего воздух чужого дыхания. И чавканья. И лопающейся слюны.

И елозанья тела по полу. И копошения Аберфорта.

Клянусь тебе, Альбус, ты спятишь, если не возьмешь себя в руки.

Чувство на краю сознания… оно принуждает меня прыгнуть, куда-то сорваться вниз и пуститься в безумный, неуправляемый пляс.

Ничто не помешает Ариане сгинуть, истереться из памяти или вознестись ввысь.

А мне заткнуть разум за пояс.

Влюбленность Аба не сделала Ариану особенной.

Только моя отрешенность.

Все обо мне.

Я нашел, обнаружил связь.

Секунда.

А вдруг то новое, не познанное, и есть истинное, цельное?

Как заевшую пластинку в грамофоне я слышал свой голос. Он лепетал «не я». Резко, отчаянно, весело, игриво, тягуче, на всякий манер.

Аберфорт сказал «ты во всем виноват». Кого он имел ввиду? Себя, меня или… Геллерта?

Как я мог о нем забыть.

Тот хлопок. Дверь. Именно тогда Геллерт ушел. Почти сразу. Он струсил.

По телу бежали судороги, легкие, безболезненные, но крайне неприятные.

Ариана мертва.

Кожа иссушится и треснет. Проступит гной. Липкая грязь.

Стена под цветастыми кухонными обоями вздувалась, и там проступали трещины. Какая-то неведомая всепоглощащющая болезнь завладевала миром. И как-то это я раньше не замечал.

Усилием воли я вырвал себя из этой иллюзии.

Моей фантазии ли? Может, так оно по-настоящему. Все кругом изжеванно и выплюнуто, а мы ищем в этом красоту. Наши оболочки лопаются друг за другом, а под ними раскорябано самими нами?

Может быть, оттого мне дурно?

Наугад взмахнул палочкой. Ничего. Хлипкая связь.

Мир отвратителен, а смерть больше всего.

Иду. Куда?

К Геллерту.

А зачем? Аберфорт фыркнул бы, если бы узнал, что я о чем-то не имею понятия.

Дорога до дома Батильды была пустынной, соседние дома спали. Я отчего-то ожидал, что и дом Батильды будет покоиться во сне.

С виду так и казалось. Но на первом этаже горел ночник.

Должно быть, там была комната Геллерта.

Этот ничтожный, стыдливо притаившийся за занавесками, огонек привел меня в бешенство. Руки затряслись в бессилии.

Он все это затеял ради шутки. Я сотру его с лица Земли немедля. Или мне не жить. А если не смогу колдовать, задушу его руками. Так чтобы видеть, как жизнь уходит из него. По-маггловски, так как ему отратительней всего.

Захлебываясь яростью, я вбежал на крыльцо. С размаху отпер дверь.

Свет маячил в конце коридора. Я пошел туда.

Геллерт бегал по маленькой комнатушке и скидывал вещи в чемодан, лежавший на кровати.

Он напуган. Он бежит, подумал я.

Решительность моя дрогнула, однако я поднял палочку. Я поступлю так, как хочу. Раз в жизни, но сделаю, что хочу.

Половица под моей ногой скрипнула, разрезав ночную тишину. Геллерт замер на месте и поднял на меня взгляд.

Он резко побледнел, увидев направленную на него палочку. Его валялась возле чемодана.

Заставить его поплатиться за мою ошибку. Невероятный соблазн. Убью его. Убью.

— Слушай, Альбус, не горячись, — он примирительно поднял руки. — Я тут не при чем.

Ярость клокотал во мне. Сейчас, нельзя медлить. Непозволительно его так отпускать. Но все-таки: за кого я мщу? За свое обманутое доверие или за Ариану?

Видя мои колебания, Геллерт опустил руки.

— Не обессудь, но я не хочу быть втянутым в эту историю.

От последнего слова меня покоробило. Магия мощным потоком заструилась от руки к палочке.

Он не чувствует своей вины, озарило меня. Боится, что я осуждаю его за бегство.

Боже мой, да он просто пустое место. Его смерть ничего не решит. Я опустил палочку с секундным облегчением. Не важно. Аберфорт прав.

Геллерт выдохнул и бросился к столу, перебирать бумаги под светом ночника.

Что, Альбус, захотел быть в собственных глазах благородным? С другими ты умело это проворачиваешь, но не с самим собой, верно? Хочешь смело убить его, а потом понести наказание? Тебе ведь так надо нести какой-то крест.

Так вот чего хотел отец… Заклеймить себя за чужие поступки. Героическое самоотречение ради всех несправедливостей мира. Но я поклялся себе, что никогда не поступлю как отец.

Не стану. Все кончено. Какое-то мгновение я упивался своим решением.

И тем не менее мне хотелось раздавить Геллерта за его безразличие, за то, что он не чувствовал вины...

— Ты умело п-пытался манипулировать мной, — заикаясь, сказал я. — Только вот мы слишком мало знакомы, чтобы т-ты мог понимать меня по-настоящему. Тебе к-конечно хочется так думать. П-попытка и правда была хорошей. Но ты не н-настолько искусный психолог, каким себя воображаешь. А вот я слишком много о тебе знаю. Чего ты хочешь, что пл-ланируешь, куда подашься. Не забывай об этом.

— Но и я знаю тебя! — послав мне кривую улыбку, отозвался он. — К тому же ты не представляешь, как глупо звучишь. У тебя зубы стучат, и руки трясутся.

О, он чувствовал, что я уже с ним ничего не сделаю. Но и слова могут уничтожить.

— А ты боишься м-меня. Даже сейчас, хоть и храбришься, — произнес я с холодным торжеством. — Т-теперь я вижу. Ты хотел воспользоваться м-моей силой, неужели ты думаешь, я не замечал? Я всего лишь тебе п-попустительствовал.

И бросил напоследок:

— Не забывай о том, что я п-приходил.

На какое-то мгновение мне даже казалось, что я чувствую торжество и уверенность в своих действиях. Хорошее, замечательное чувство. Почему я раньше его не ценил.

Я вышел из дома победителем, но каждый шаг уже давался с трудом.

Приступ опустошения лишил меня сил уже за оградой. Я бы не смог сейчас наколдовать и перо.

Обратно путь был тяжелейшим: меня словно притягивало к земле, ноги налились свинцом, все это казалось просто страшным сном усталого человека.

"Так оно и есть?" — спрашивал я себя.

"Нет. Нет? Не-е-е-е-т!" — смеялось и куражилось мое подсознание.

Несколько раз я пытался повернуть обратно и закончить начатое, но каждый раз останавливался. Удивительно, как все закрутилось, завертелось, время не текло, оно скакало вокруг меня, издевательски растягивая мгновения.

— Это ты во всем виноват, — сказал Аберфорт, когда я вернулся.

Голова Арианы по-прежнему покоилась на его коленях. Что если я вообще не уходил?

Не знаю. Может быть. Ничего не понимаю.

Никакой любви я к Ариане не питал, я пытался выжать из себя крупицы, но это удавалось только в минуты скуки. Но почему же теперь мне так плохо? Я стал подниматься наверх. Ноги подкосились, и я осел на ступени.

Взгляд Арианы. Он все не идет из головы. Она понимала, что происходит.

Может, она вообще всегда все понимала, но не могла выразить?

Нет, нельзя об этом думать. Лучше навсегда перестать это делать.

Спустя какое-то время, я оказался в своей комнате.

За окном светало. Сквозняк теребил письма, разложенные на столе. Под подушкой лежал подарок, связанный Арианой.

На первый взгляд ничего не изменилось.

Не понимаю.

Оставалось взять в руку перо и накарябать на клочке бумаги:

«Приезжай. Ариана умерла».

Священник бубнил слова молитвы. Мы стояли, окруженные плотными стенами тумана, подобравшегося даже к гробу, очертания которого с трудом различались.

Песок все сыпался, комья земли покрывали гроб.

Меня тоже следовало бы закопать.

— Это ты виноват!

Меня вдруг схватили за грудки и начали трясти. Вместо лица мутное пятно. Я открыл рот, чтобы как-то оправдаться, но не знал, что сказать.

Страшная, ослепляющая боль. И я полетел в разинувшую пасть бездну.

Когда я смог разлепить веки, то увидел перед самым носом траву и камни.

Грубый удар по лицу повалил меня на землю, догадался я. Занимательно. Похоже, я потерял сознание на несколько секунд. Мое лицо. Мерлин! Осталась ли на нем кожа или кулак Аберфорта (это же был он?) оставил вместо него кровавое месиво?

Корчась, я откатился почти к самой могиле.

— Я убью тебя, клянусь!

— Не надо пустых обещаний, — даже в этом состоянии, не понимая, где верх, где низ, стою я или лежу, моя привычка поддерживать беседу была неистребима.

— Прекратите! Аберфорт, сынок, пойдем! — воскликнула Батильда.

— Хватит… Успокойся, — говорил знакомый голос, и кто-то попытался помочь мне встать, но я воспротивился.

— Поверь, я в порядке, — отозвался я, вслепую рыская по земле на четвереньках.

Да нет, не может Элфиас быть здесь.

Морщась от боли, я ощупал лицо. Кровь. И нос похоже сломан.

Да что же это такое? Почему я не могу подняться? Аб словно душу из меня выбил, и теперь тело не оторвать от земли.

А еще стыдно. И почему-то постоянно слезы в глазах.

Неужели я так раскис?

Священник давно прекратил бесполезную молитву.

— Альбус!

Я поднял голову. И правда Дож.

— А, Элфиас. Давно приехал?

— Сегодня утром.

— А я тут… — проглотив ком в горле, я для вида еще немного пошарил руками в траве, а сам постарался незаметно вытереть нос рукавом, — …обронил кое-что. Вот ищу.

Элфиас помог мне подняться. Между могильных плит я различил удаляшихся Аберфорта и Батильду, обнимавшую его.

— Пойдем-ка, дружище, — хлопотал вокруг меня Элфиас. — Что с носом? Вот ведь... Помочь?

— Не надо, — отмахнулся я. Так красивей, — я никак не мог сосредоточить зрение на Элфиасе. — Я тут подумал, ты можешь научить Ариану летать на метле? Вот в чем я всегда отставал от тебя, так это в полетах. Покажешь ее свою святая святых — поле для квиддича. Здорово придумано, а?

Тут я понял, что несу околесицу. Надо было поспать, но страшно. Я боролся с усталостью изо всех сил. Нельзя терять контроль над собой.

Иногда вижу маму на обеденном столе. Не призраки. Так… Видения. Без эмоций. Они положили ее на стол. Места больше не было. Колдомедики.

Осекшись, я задумался: а так ли было? Или она лежала на диване? Сначала на лестнице, потом на диване. Тогда отчего же я вижу ее на столе? Холодную и окоченевшую.

Вдруг я отчетливо ощутил, как мне в спину дышит Элфиас. Я резко оборвал поток мыслей.

Надо прикинуться, что у меня все нормально. Если подумать, то даже притворяться не придется. У меня все, как было, никакой трагедии.

— И раз мы начали этот разговор позволь спросить, Элфиас, откуда ты здесь?

— Ты написал мне, разве не помнишь? — тихо произнес Элфиас.

— Да, собственно, что-то в этом роде… — кивнул я, хотя сей факт совершенно не отложился в моей памяти. И помолчав немного добавил: — Речь пойдет о моем новом проекте.

— П-проекте? Думаю, мне послышалось…

— Нет, все верно. Надо же, целый год не виделись... Весьма неожиданно. Пойдем в «Дырявый котел», заодно познакомлю тебя с Аластором.

— К-кем? — ошарашенно спросил Элфиас.

— Он светлая голова. Тебе понравится. Он с нами на одном курсе учился, только в Рэйвенкло. Помнишь, прямолинейный такой, еще все время грубил учителям? Да и любит по полчаса смеяться над собственной шуткой, а так как я исповедую ту же религию… Или это не он? Нет-нет, то Берти. К слову, ты не направишь меня при аппарации? Я нынче несколько рассеян…

Прервав себя на полуслове, я обернулся к могиле.

— Пойдем? — осторожно, словно у постели больного, поторопил меня Элфиас.

— Да, — сказал я, и туман проглотил мои слова и место, где покоилась Ариана.

* * *

— Фу ты ну ты! Кто тебе расквасил нос? — это были первые слова Аластора.

Бар оказался переполнен, и он, как и другие, толокся возле стойки.

— Сам виноват, — буркнул я, предупреждая возможность того, что Элфиас вмешается. Правда, он, кажется, и не думал.

— Элфиас Дож, — повел я рукой в сторону Элфиаса. — Элфиас, это Аластор Муди.

Пока они обменивались любезностями, я перегнулся через стойку, кинул пару монет и забрал из закромов сливочное пиво.

— А ну, стоять! — крикнул бармэн Том, не признав меня сразу. — А, это ты, Альбус… Забирай.

Мы втроем, я, Элфиас и Аластор, устроились за одним из столиков. Элфиас пытался перетянуть нас в угол, где было поспокойней. Мне же не хотелось отрываться от шумной толпы.

Мы выпили, не разговаривая. Аластор, конечно, не знал, что мы только что с похорон, ни о чем таком я и не думал ему сообщать. Мы повстречались два дня назад, и сразу пришлись друг другу по душе. В Хогвартсе же никогда не общались до этого дня.

Легко сходиться с людьми — это мой бич.

Сделав излишне большой глоток, я поперхнулся.

— Как твое путешествие? — откашлявшись, спросил я Элфиаса.

Надо вести себя как ни в чем не бывало. Тогда он перестанет так на меня смотреть.

— М-м-м, — он догадался, что вранья я не перенесу, поэтому чувствовал себя не в своей тарелке. — Знаешь, очень даже ничего.

— Да ну? А после Египта вы куда отправились?

— Я на Кипр. А Берти в Афины. А потом…

— Неужто в Олимпию? Шутишь, — ловко изображая заинтересованность, воскликнул я. — Он побывал на празднике Губрайтова огня?

— Наверное. Это же Берти, — растерянно произнес Элфиас. — Он эксцентричен.

— Вот тебе раз. Хм… И как тебе Кипр?

— Хороший…остров, — все так же скромно ответил Элфиас.

— Да ты будто о Тайной комнате рассказываешь, а не о путешествии заграницу, — усмехнулся Аластор.

Мне не хотелось дальше пытать Элфиаса, но его присутствие начало вызывать досаду.

Растормошим же этот сонный улей.

— А ты, Аластор? Как твое поступление в Главный аврорский центр?

Аластор коротко изложил все преимущества, но и трудности вступительных испытаний. Красок он вложил мало, поэтому речь заняла от силы минуту.

Наступила неприятная пауза.

Мне хотелось говорить, но достаточно смешной темы не находилось.

Аластор отлучился по нужде.

Когда он удалился, Элфиас наклонился ко мне.

— Не хочешь поговорить об… Ариане? — словно бы страшась произнести ее имя, промямлил Элфиас: — Ты любил ее…

— … Как любят котенка, — не встречаясь с ним глазами, я обернулся к стойке. — Бармен, три пинты сюда, будь добр!

Надо его отвлечь. Чтобы и не вздумал заводить душещипательных бесед.

Кружки с пивом стукнули о стол. Я жадно проглотил новую порцию.

Думать совсем не хотелось.

Было даже страшно пускать мысли в свою голову.

— Альбус, мне это не нравится, — Элфиас к своей кружке не притронулся.

Меня вдруг взяла злость.

— Хочешь сказать, я выражаю недостаточно почтения? Или неправильно скорблю?

— Не огрызайся, знаешь же, что я прав, — упрямо произнес он.

От его спокойствия у меня задрожали руки, и я спрятал их под стол. Нет, я не поддамся разрушительным разговорам. И бессмысленным, и жалким. Вот чего он от меня хочет, так это увидеть мои слабости!

— Прав. Да только по отношению к кому-нибудь другому, потому что я не скорблю вовсе, — скорчил рожу я. — Опа! Не ожидал услышать такой ответ? Я устал притворяться, мне наплевать на всех и вся. Кажется, пора принять это за истину и не сопротивляться.

— Хочешь меня задеть? Не получится, — невозмутимо сказал Элфиас. — То, что ты делаешь — насилие над собой.

— Разве только над своим организмом, — нетерпеливо отмахнулся я. — Бармэн! Еще пива!

— Когда одна жизнь заканчивается… — наставительным тоном забубнил Элфиас.

— Другая начинается. У жизни правило такое, она всегда продолжается.

Вернулся Аластор. Он принес новую порцию выпивки.

С каждой секундой мне становилось душно от давления, которое оказывал на меня Элфиас. Мало мне без него проблем.

А дома ждет Аберфорт.

Возвращаться в это проклятое место я не намерен, но с Абом надо что-то делать. Может, послать Элфиаса приглядеть за ним? Это был бы выход.

Встав, чтобы поздороваться с одним из своих знакомых, имя которого я не припомнил бы и в более трезвом виде, я вдруг осознал, что слегка пьян.

Что, пожалуй, к лучшему.

Настроение шло в гору.

Завсегдатаи бара устроили игру в карты. Я упорно проигрывал, будучи не в состоянии считать карты, анализировать, и не имея возможности воспользоваться легилименцией.

В какой-то момент Аластор попрощался. На следующий день у него был экзамен, и он намеревался выспаться.

Продув последние деньги, я решил, что и мне не мешало бы прилечь где-нибудь.

Или хотя бы проветрить голову.

Пол под ногами уже не казался таким устойчивым и надежным как раньше.

Споткнувшись о порог, я вывалился на улицу.

Магловская часть города дыхнула на меня конским потом и застарелым бельем.

— Да, в таком состоянии ты вряд ли сможешь аппарировать, — рядом, откуда ни возьмись, материализовался Элфиас.

— Силы благие, напугал меня до чертиков! Я думал, ты давно ушел.

Внезапно мой желудок сотворил весьма неприятный фокус, и я согнулся пополам прямо над ботинками Элфиаса.

— Не по-джентельментски вышло, — заключил я, манерно вытирая кончиком платка рот.

Моментально полегчало. Правда, пошатывать меньше не перестало.

Мимо проехал грузовой экипаж, погонщик стегал загнанную лошадь. Бедное животное и без того еле тащилось.

Как же так? За что несчастное животное заслужило каждодневные издевательства?

Ее глаза так и стояли передо мной, хотя повозка давно скрылась из виду. Мне стало так горько: невыносимо существовать в мире устроенном так. И больше всего на свете мне хотелось найти путь избавления для этого животного. И вместе с тем зарождалось неотвратимое отвращение к магглу, истязавшему невинное существо.

— А ты, знаешь, я вообще-то всегда ненавидел магглов.

— Альбус, уймись. Это уже чересчур.

— Любил или ненавидел? Угадай теперь! Где та грань между ложью и правдой, где? Разве поймешь! — я вырвался от Элфиаса, который отволок меня от дороги и оправил одежду. — Отстань от меня, прихвостень! Тебе самому-то не надоело таким быть? Не тошнит от собственной бесцветной персоны? В мыслях я о тебе всегда вежливо выражаюсь, благосклонно так, знаешь ли. Но нет-нет, да и мелькнет червоточина, — он недоуменно поглядел на меня, пришлось пояснить: — Что глуп ты и безволен. Это получается, я сам себе врал? Впрочем, обманывал себя я во многом… — я вспомнил о Гриндевальде, и обозлился: — Как выражается мой любезный брат, я только и рад помыкать другими, жду от каждого лопоухого дурачка поклонения, люблю быть блистательным. Властью наслаждаюсь, даже самой маленькой. Но ты куда отвратительней меня, как ты меня сносишь?

— Ты слишком пьян.

— Не так, как ты думаешь, — отрезал я.

— Полагаю, есть один способ быть пьяным. И завтра ты сильно пожалеешь о сказанном и явишься ко мне с извинениями.

— А если нет? Проглотишь это?

— Тебе не с кем будет ехать в путешествие, друзей много, а спутником смогу быть только я, так что приползешь ко мне в семь утра за прощением. И имей ввиду, я не приму засахаренные ананасы, как Гораций, — просвещал меня приободрившийся Элфиас. Он вытащил за цепочку часы и поглядел на них. — Время позднее, не проспи, а лучше вообще не ложись.

— Меня тошнит, — пожаловался я.

— В данном случае, это неплохо.

— Нет, тошнит от лжи, — я едва не взвыл, поглощенный этим чувством. — От лжи. От лжи. Никогда больше не буду лгать.

Я сел на обочине дороги, прямо на землю, спиной к нему. В горле стоял ком, меня разрывало на части при любой мысли об этой проклятой жизни… И зачем только Ариана родилась, чтобы видеть весь этот ужас… Хорошо, что она недолго прожила. Для нее все закончилось. Да, так лучше.

А Аберфорт меня, наверное, проклинает. Но и он избавился от бремени…

— Почему мы живем в ненависти? — спросил я у пространства, у пустынной темной улицы. — И это не сейчас началось, давно так уже… А перед тем, знаешь, почти помирились даже… Но так... Притворно скорее, чем по-настоящему.

Но ответил мне все-таки Элфиас.

— Все люди лицемерят в одном или в другом, может, нам так проще жить?

— Ничего банальней сказать не мог. Не всегда врать легче, но иногда по-другому люди не могут. А я, вот клянусь, больше никогда врать не буду. Буду молчать, если не захочу отвечать. И точка!..

Мне неожиданно стало легче, Элфиас одним своим присутствием как будто порвал путы, которыми я себя обмотал. Повеяло теплом.

Удалось сглотнуть и вернуть свой голос.

— А я, выходит, хороший друг, раз ты весь вечер готов был меня слушать, я бы на твоем месте не вынес всего этого. Лодыжка болит, я ее где-то подвернул. Это не ты случаем меня пнул?

— Спокойной ночи, Альбус, — в голосе Элфиаса звучало облегчение.

Раздался хлопок аппарации.

— Спокойной… — я обернулся, но Элфиаса уже и след простыл.

Поднявшись с земли, я побрел к ближайшему переулку.

Магия почти пропала. Теперь я осознавал это в полной мере.

Дело было не в расскардинированности движений или неспособности сосредоточиться. Ее не было внутри, я не ощущал покалывания на кончиках пальцев.

Вот эти самые руки, я поднял их перед глазами, всегда несли на себе вес силы. А сейчас… Я зачерпнул ладонью воздух. Ничего.

Резко раскинул руки в стороны, стукнув каблуком о каблук.

Исчезло чувство обладания пространством вокруг себя.

Магглы всегда так живут?

Взмахом палочки я вызвал Ночного рыцаря. С громким хлопком возник потрепанный дилижанс и подкатил ко мне.

Оглобли для лошадей голо торчали, указывая путь вперед. И хотя в них никогда никого не запрягали, выглядели они одиноко. Я снова подумал о том, как магглы издеваются над животными, почему-то к злости на них примешивалась собственная вина.

Дверь дилижанса распахнулась передо мной.

С первого раза не удалось попасть ногой на ступень, она подвернулась, и я плавно осел вниз.

— Наколдуйте нормальные ступеньки! — на мое требование появился кондуктор.

— Сам и наколдуй, умник.

Меня втянули за руки внутрь, я с упоением развалился на сиденье.

Началась бешеная езда. Дома и фонари сами собой отбегали в сторону при появлении Ночного рыцаря.

От аппарационных скачков меня вскоре снова начало тошнить.

— Годрикова впадина!

Я среагировал, не так быстро как хотелось бы, но в данном состоянии довольно прытко, и, расплатившись, соскочил на тротуар.

Почувствовать твердую опору под собой было приятно.

Идти пришлось долго, но наконец я вырулил туда, куда меня тянуло.

Родное кладбище приветливо пахло теплой землей. Я побрел между могил в надежде найти мамину.

Все это как в дурном сне, честное слово.

Не заметив поваленного надгробия, я больно ударился и, чертыхаясь, вдруг оказался на траве.

Так тому и быть. Буду лежать здесь.

В конце концов, я теперь свободный человек и волен делать, что вздумается.

Рядом шелестели ветви какого-то молоденького дерева, наверное, осины. Я поудобней устроился на могильной плите и свернулся в комок, убаюканный пением листвы и скрипом сухой коры.

Видимо, здесь недавно прошел легкий дождь. Земля подо мной была влажной.

Все время казалось, что грязь хлюпает под босыми женскими ножками. Такими же маленькими и изящными, как у Арианы. Лежа головой на плите, я постоянно вглядывался в узкие тропинки и шевелящиеся заросли. Никто не приходил.

Ни единого человека…

Глаза от усталости закрывались. Я с опаской проваливался в небытие, сил сопротивляться этому не было.

* * *

Солнечные лучи пробились через мой сон. Отекшие веки разлепить оказалось крайне трудно.

Первым, что я увидел, была бабочка, примостившаяся на моей руке. Она расправляла крылья.

Мигом проснувшись, я понял, что лежу на холодной земле и изрядно промок. Видимо, ночью снова моросило.

Обмотавшись сухой частью мантии, я встал.

Рассвет едва намечался за церковью. Зевая и ежась, я направился туда, и по пути с беззаветным наслаждением шлепал по лужам.

На местной паперти уже сидело несколько нищих, я решил присоединиться к ним, благоразумно спросив разрешения у приглянувшегося попрошайки. У него было довольно чистое для нищего лицо и густая черная борода с проседью, за которой светились темные прозорливые глаза. Руками он опирался на старенький посох.

— Эй ты! Куда расселся! — закричал вдруг другой нищий, лысый, тощий в висящей комом одежде. — Э, не, вы поглядите, он место Синего Билли занял!

Сдается, речь о моей скромной персоне.

Заспанный мозг не сразу среагировал на то, что он надвигался на меня, угрожающе размахивая карманным ножом. Вспыхнувшее на солнце лезвие ослепило, я запоздало начал вставать, и по привычке вынул волшебную палочку.

«Мой» нищий молча выставил свой посох, а нападавший на меня, споткнулся и полетел со ступеней вниз. Я вовремя успел увернуться.

— Не обращай на них внимания, парень, — он вытащил из-под своих лохмотьев полупустую бутылку, отвинтил крышку, понюхал, поморщился. — Они за монету мать родную продадут. Глотнешь?

Отказываться от этого предложения грех. Сердце после маленького приключения сбивалось с ритма.

— Недурно, — сказал я, смакуя горячительный напиток, название которого не мог определить. — Но у меня есть покрепче.

Сев рядом, я выудил из сложных переплетений одежды флягу с отменнейшим эльфийским огневиски.

— Вот, это другое дело, — нищий весьма обаятельно улыбнулся. — Так и следует завязывать разговор.

Этот напиток считался у нас чересчур крепким для магглов, но нищий и глазом не моргнул, вызвав тем самым невольное уважение.

Упавший попрошайка встал, отплевываясь, и начал поносить меня на чем свет стоит. Внимательно выслушав его, я отметил про себя, что некоторые из его умозаключений правдивы.

По всей видимости, старик с посохом внушал уважение к собратьям, и никто больше к нам не подошел. А тот, кто собирался напасть, так и ограничился словами.

Солнце вовсю вступало в свои права, занимался жаркий летний день. Я скинул мантию и разложил ее у ног, чтобы просохла.

— С вашего позволения я посижу тут немного?

— Да хоть целый день. Мне-то что, — грубовато, но по-доброму ответил мой новый приятель.

— Я Альбус.

— Джереми, — откашлявшись, представился он.

Я заметил, что именовать его стариком было опрометчиво. Приглядевшись, я сделал вывод, что ему около сорока.

Так мы и сидели.

Он не знал, что мы принадлежим разным мирам. И для меня границы как никогда стерлись. Всегдашнее ощущение, что каждый маггл как раскрытая, и не очень-то интересная, книга исчезло. Джереми такой же незнакомец, как и любой волшебник. Со своими тайнами, суждениями, пороками. И я просто не имею права быть к нему снисходительным.

К утренней службе паперть заполнилась людьми. Я не представлял себе, как их много в Годриковой впадине.

Пришли оборванные женщины, которые то и дело рявкали на сновавших туда-сюда мальчишек.

Нас с Джереми оттеснили в сторону. Но он, кажется, не унывал.

Одна дама, в сопровождении горничной, подавая монету Джереми, скользнула по мне взглядом. В свою очередь, я тоже приметил стройную фигуру, симпатичное личико, подумал было, что улыбка адресовывалась мне, и расправил плечи. Но оказалось, что моему неопрятному виду: дама протянула мне деньги.

Чтобы не обижать ее, я взял маггловские медяки. Но как только она удалилась, отдал их Джереми. Он принял их, пожав плечами. Наверное, сидение на паперти приучает брать деньги у кого угодно.

Мне безотчетно захотелось, чтобы Джереми хотя бы смутился.

Скользнув по соседу взглядом, я убедился в том, что он все в том же безмятежном настроении.

И я вволю ему позавидовал в этот момент.

Мимо катили экипажи и окатывали нас придорожной пылью, так что вскоре я стал неотличим от остальных нищих. Во всяком случае внешне.

Только лишь когда ночь начала вступать в свои права, а Джереми закинул котомку за спину, я задумался о том, что делать дальше.

Уже предполагая, что заночую тут, я начал устраиваться поудобней, как он сказал:

— Идем, что ли?

И я с благодарностью зацепился за эту новую возможность.

Мы пошли к кладбищу, и я почти решил, что больше не ступлю туда ни ногой, как мы свернули на темные окраины городка. Туда, где человек уступал природе и не смел ее трогать. Домики появлялись все реже, пока мы не пришли на заросшую пашню. Здесь в темноте горело множество огней.

«Дальше, какое, силы благие, дальше?» — думал я, пока мы пробирались среди странных неприветливых людей, сгрудившихся вокруг бивачных огней. Многие из них были такими же потерянными путниками, как и я.

Чтобы не делал, не останавливайся… Я это понял, когда ушел отец. Вынес для себя, как непреложное правило. Он выбежал, а я стоял на пороге и смотрел ему вслед, и все думалось, не как-то определенно, а я запомнил так по ощущениям, что тогда только было осознание, что вот отец кинул нас, а я тут остался, но «это ничего, это так бывает». Я же еще ничего тогда не знал, и мне показалось, что так оно… как-то правильней… А если ты пасуешь… Так это только тактическое отступление.

Все это правда. Но не до конца. Отец был по-своему прав.

Никогда не стоит забывать о лучшем способе выжить — бегстве.