Живые и мертвые (гет)

— Скажу вам по секрету, — говорит начальник Гермионы, перегибаясь через стол и понижая голос, — у меня стоял выбор между вами и Дэвисом. Но вы выиграли, мисс Грейнджер. — Он делает паузу, и Гермиона позволяет себе выдохнуть, и старается взять себя в руки и стереть с лица эту сияющую улыбку, которая, она чувствует, растянула её губы от уха до уха. — Но вы выиграли. Ваши результаты за последний год поразительны. Вы всегда придерживались высоких стандартов, но ваши проекты в последнее время просто выше всяких похвал. Впечатляет. — Он кивает в сторону двери, чуть морщась. — Я был бы благодарен, если бы вы пригласили после себя Дэвиса.

Гермиона старательно изображает скромность.

— Конечно, сэр.

Она закрывает за собой дверь и бросает взгляд на часы. До времени, когда можно будет отправляться домой, остается пять минут, и в кои-то веки она уйдёт с работы вовремя.

Следующей мыслью становится: надо рассказать Снейпу.

"Нет".

Она останавливается и замирает, держа руки над бисерной сумочкой, и яростно смотрит в никуда. Нет, не Снейпу. Надо рассказать Рону. Надо поскорее вернуться домой и поделиться новостями с Роном.

Кажется, радость исчезает, словно просачивается через подошвы её туфель, оставляя за собой мерзкие лужи, пока она идёт по коридору к каминам Атриума. Просто Снейп помогал ей, думает она, и из-за этого она сначала подумала о нём, а не о Роне. Это из-за всех тех часов, когда они вместе продирались сквозь дебри её проектов, избавляясь от лишних слов, параграфов, а однажды и целых шести страниц. Вот и всё.

Она кивает, и кидает щепотку порошка в один из громадных каминов.

Дома Рон прижимает к себе Хьюго и слушает Розу, которая, не замолкая, рассказывает о своем дне. Гермиона взмахом палочки избавляется от пепла, который принесла с собой через камин, и протягивает руки, когда Роза замечает её и восклицает: "Мамочка пришла!"

— Уф, — говорит Гермиона, ловя дочь и прижимая её к груди. Она прячет лицо в рыжих кудряшках Розы, вдыхая кисловатый запах маленького ребёнка, который давно не мылся. — Привет, милая.

— Привет, мамочка, — шепотом отвечает Роза, улыбаясь, как всегда во время их вечернего приветствия.

Гермиона улыбается, берёт девочку на руки и смотрит на Рона.

— Как прошёл твой день? — спрашивает он, поднося поближе Хьюго, чтобы она могла поцеловать и его.

— Хорошо, — говорит она, и чувствует, как сердце снова переполняет восторг. — Очень хорошо, если честно.

— Да?

— Ага, — улыбается она. — Ты сейчас говоришь с новым начальником отдела по регуляции и контролю за магическими существами!

— Да? — снова говорит Рон. — Здорово. Впрочем, давно уже пора.

Его реакция кажется Гермионе какой-то неестественной.

— Я бы всё равно не стала начальником раньше, чем Калдифф ушёл бы на пенсию, — чуть резче, чем следовало, отвечает она.

Рон приподнимает брови. Если бы он не держал сейчас Хьюго, он бы наверняка сделал вид, что пытается защититься от нее, прикрываясь руками. Она помнит, что в школьные годы он часто делал вид, что поддаётся ей, поднимая руки вверх. Он бы наверняка постарался придать лицу смирное выражение, но в глазах его ей всегда виделась одна и та же мысль. "Она немного не в себе, не так ли?"

А может, так оно и есть.

— Уф, — говорит она, усаживая Розу на бедро. — Просто... в общем, я не была уверена, что получу это место, поэтому очень обрадовалась.

Рон глядит на неё, качая головой.

— Конечно, ты его получила, — говорит он. — Ты же Гермиона. Ты наш гений.

Он так мил, что где-то в глубине груди Гермионе становится больно. Рон считает, что её повысили из-за одной её гениальности. Рон и понятия не имеет, как много она работала несколько лет подряд. И сколько ей помогали, особенно в последнее время, чтобы она получила долгожданное повышение. Это такая большая часть её жизни — наибольшая из тех, что не имеют отношения к Розе и Хьюго — а он о ней ничего не знает. И виновата в этом она сама, хотя, впрочем, может и он в чём-то тоже виноват. И Гермиона приглаживает кудряшки Розы и старается улыбнуться Рону, потому что, в конце концов, он ведь уверен, что только что сказал ей комплимент.

* * *

Северус замечает, что то и дело вспоминает самые странные факты о своем теле. У него была россыпь крошечных коричневых веснушек на левом боку в области рёбер. И шелковистые белые полоски на внешней стороне бёдер, появившиеся из-за резкого скачка роста лет в пятнадцать. Частенько по утрам он замечал в уголках глаз засохшие корочки. Велик шанс, что ногти на его ногах не были подстрижены в момент смерти. Впрочем, этого он уже не может сказать наверняка.

Время от времени его достают компании учеников, но Северус предпочитает не рисковать и не разыгрывает их слишком часто. Вместо этого он прячется, сливается с обоями, когда они бросаются в окна камнями. Или, реже, неуверенно подбираются к самой хижине, вздрагивая всем телом каждый раз, когда под ногами скрипят половицы. Они почти не смотрят на книги, разложенные по всему полу, и, кажется, не замечают, что на них нет пыли. И в кои-то веки Северус радуется относительной тупости среднестатистического ученика. Однажды он, смутившись, видит, как в хижину входит парочка подростков. Испуганно оглядываясь, они вдруг прижимаются друг к другу и глотают нервные смешки друг друга, сцепившись руками и губами покрепче дьявольских силков и расположившись на мантии мальчишки, расстеленной на полу. Северус следит за ними, поджав губы, и старается не замечать, как зависть буквально искрится там, где когда-то раньше были его внутренности. Но когда рука мальчишки лезет под юбку девочки, Северус вдруг понимает, что, возможно, не стоит им позволять заходить так далеко. Он не хочет, чтобы толпы одержимых гормонами учеников вдруг решили, что в Воющей хижине можно неплохо провести время наедине друг с другом, поэтому пролетает прямо сквозь парочку, лежащую на полу. Он задерживается в них ровно настолько, чтобы они испытали ощутимый дискомфорт, а затем взмывает вверх сквозь потолок. Снизу раздается визг девчонки и выкрик мальчика: "Что за чертовщина тут происходит?"

Северус осторожно просачивается вниз и зависает у самого потолка, слившись с потрескавшейся штукатуркой. Ученики, спотыкаясь и путаясь в одежде, поднимаются с пола. Мальчишка хватается за пальто, девчонка одёргивает юбку, стреляя глазами по всей комнате. Её взгляд скользит по Северусу, не замечая.

— Может, тут и правда живут призраки, — дрожа, произносит она.

— Наверное, — мальчик хватает её за запястье. — Пойдем-ка отсюда.

* * *

Загляни в хижину кто-нибудь, обладающий хоть крупицей разума, думает Северус несколько лет спустя, он никогда бы не поверил, что в хижине никто не живёт. Он осматривается, подмечая перемены, что привнесла Грейнджер за прошедшие годы. Книги теперь расставлены на нескольких старых полках. И зачарованы так, чтобы слетать оттуда, отплывать на некоторое расстояние, опускаться на пол и открываться, когда он произносит название. Но то, чтобы зачаровать их должным образом, ушло немало времени. Северус чувствовал себя бесполезным, глядя на усилия Грейнджер, на её сосредоточенно нахмуренный лоб, и ему было стыдно за прошлого себя. Когда она была его ученицей, он и правда не позволял себе замечать её способности или признавать, как усердно она готова была трудиться.

По стенам она развесила подсвечники и зачаровала свечи так, чтобы они загорались каждый вечер, когда начинало смеркаться. Теперь Северус мог читать даже после захода солнца. Свечи освещают небольшой уголок с креслом, укрытым растянутой накидкой, которое однажды Грейнджер притащила в своей невероятной сумочке. Когда Северус сделал едкое замечание о том, насколько будет для него полезен подобный предмет, она лишь мрачно ответила: "Знаете ли, некоторые из нас тут стареют. Как бы мне ни нравилось сидеть на полу, с годами моя спина начала жаловаться на подобное обращение".

Северус только тогда замечает легкие изменения во внешности Грейнджер, произошедшие с того дня, когда она впервые увидела его. Овал ее лица стал немного мягче. В волосах белеют первые седые прядки. Ему вдруг становится интересно, какие из изменений связаны с ее возрастом, а какие оказались преждевременными, вызванными войной и необходимостью слишком рано повзрослеть.

До этого он измерял время глобально, годами, не соотнося его ход с ее еженедельными визитами. Он замечал, как изменяются ее дети, как на каждой фотографии, что приносит ему Грейнджер, они выглядят все взрослее. Роза теперь — сплошные ноги и острые коленки, истинная Уизли, долговязая и рыжеволосая. Впрочем, волосы у нее немного вьются, как у матери. Хьюго — круглее, мягче, и по-прежнему похож на Грейнджер в миниатюре. У него темные волосы и карие глаза, и глубокая ямочка на подбородке, которая заметна даже под по-прежнему по-детски округлыми щечками. Он не может точно назвать их возраст, или возраст Грейнджер. Ему вдруг становится интересно, через сколько лет она догонит его по годам и по опыту. Через сколько лет она его превзойдет.

* * *

Однажды Гермиона уходит из дома еще до рассвета, оставив на столе записку для сладко посапывающего в кровати Рона. Ей вдруг хочется побыстрее отнести Снейпу последний выпуск "Зельевара". Сегодня суббота, и впервые за много лет она позволила себе прийти к Снейпу на выходных. Она аппарирует к нашумевшей новой хлебной лавке в Хогсмите и покупает там пирожные, которые хочет принести домой к завтраку — иногда можно ведь не думать о кариесе? Она наверняка успеет вернуться задолго до того, как проснутся дети и Рон.

Снейп читает при свете свечей, когда она заходит в хижину. В темноте особенно заметна его непринадлежность к миру живых — Гермиона давно уже не задумывалась об этом, но сейчас замечает это с особой ясностью. Она медлит у порога, глядя на него, на длинные пальцы, парящие над книгой, следя за строчками текста, на ярко-черные волосы, падающие на плечи и скрывающие под собой жуткую рану на шее, на его спину, навеки застывшую в позе давнего ученого. Закончив параграф, Снейп поворачивается и глядит на Гермиону через плечо. Она улыбается. Конечно же, он знал, что она пришла.

— Чему обязан? — спрашивает он, выпрямляясь. Будь у него тело, думает Гермиона, он бы сейчас принялся разминать плечи и крутить головой, чтобы снять напряжение в мышцах шеи.

Она открывает рот, закрывает и открывает снова. Ответ получается правдивым, без прикрас, хотя, начиная отвечать, она не собиралась быть настолько честной.

— Вчера вечером мы с Роном поругались, — говорит она, нервно крутя пальцами. Вообще-то они редко говорят о Роне, вернее, она редко рассказывает ему о своих отношениях с Роном. — Розе пора в школу, и я подумала — ведь в Салеме сильная школа магических искусств, намного лучше, чем все, что может предложить Хогвартс или любая другая школа на континенте. Роза очень талантлива. Но Рон... Он даже представить не может, что она, или кто-то еще из семьи, уедет настолько далеко.

Снейп презрительно хмыкает, но молчит. Гермиона качает головой.

— Он не... То есть, мне кажется, это из-за Фреда, но, по-моему, Рон и сам не понимает, почему он так разозлился на мое предложение. После войны его семья старается держаться вместе. Даже Чарли вернулся в Англию. Думаю, в глубине души он боится отпускать ее так далеко от себя, но я воспринимаю ситуацию совсем иначе, ведь мои родители не были волшебниками. У магов есть портключи и аппарация, и... В конце концов, большую часть года мы все равно не будем видеть Розу, в какую школу она бы ни пошла, а волшебные средства перемещения стирают границы между странами и континентами. Но Рон так не считает.

— М-м-м, — произносит Снейп. — Итак, вы поругались, и что потом? Вам захотелось заглянуть ко мне с утра пораньше?

— Мы скорее нашипели друг на друга под одеялом, только бы детишки не слышали наших споров, — вымученно улыбается Гермиона. — Но... в общем, так оно и есть. — Она пожимает плечами. Она давно забросила привычку объясняться — хоть перед Снейпом, хоть перед собственной совестью, почему ей так уютно здесь, в этой старой хижине.

Снейп бросает на нее быстрый взгляд, сухо поджав губы. Гермиона моргает; у неё такое чувство, словно он точно знает, о чём она думает и что чувствует. Словно ему не нужны слова, чтобы понять, что творится у неё на душе.

* * *

Грейнджер вдруг напрягается.

— Что такое? — спрашивает Северус.

— Мы всегда будем спорить об одном и том же, — быстро говорит она, и Северусу не надо уточнять, что говорит она о себе и Уизли. — Снова и снова. Всю оставшуюся... всю оставшуюся жизнь. — Она опускается на пол, позабыв о кресле, подтягивает колени к груди и обнимает руками лодыжки. Опустив подбородок на колени, она скрывает лицо за копной волос, падающих по обе стороны от лица. Северус не видит её глаз. Он зависает в воздухе напротив неё, молчит и ждёт, что она скажет дальше.

Она вдруг издает какой-то хлюпающий звук, нечто среднее между смехом и всхлипом.

— Он ведь не обижает меня и не требует ничего невозможного. Я даже не знаю, почему я... И ведь он действительно меня любит, и он хороший отец. Правда, замечательный отец. Но я так устаю от всего этого. А теперь дети повзрослели, и могут уже понимать, когда мы ссоримся, и теперь я устаю ещё больше. И порой... порой мне приходится держать всё в себе, понимаете? Потому что я не хочу, чтобы они слышали нашу ругань.

Северус невольно хмыкает, и Грейнджер поднимает на него взгляд. Её глаза распахиваются чуть шире, и Северусу интересно, что она может разглядеть на его лице. Ее глаза сухи и усталы. Он отводит взгляд, и следит за танцем пылинок в лучах света, и где-то на уровне инстинктов вспоминает вымученное отчаяние, которое испытывал в детстве, когда спорили родители, когда слышал крики матери и удары по столу отцовского кулака. Вспоминает, как сам забивался в угол и поджимал колени к груди, обхватив себя за локти, трясясь и выжидая, пока они закончат, и глубоко внутри себя понимая, что эта неправильность и сломанность их семьи — его вина.

— Это неплохая привычка, — говорит он осипшим голосом. Краем глаза Северус замечает, как она выпрямляется и склоняет голову набок, чтобы получше видеть его лицо. Она открывает рот, но он повышает голос, не давая ей ответить.

— И всё же, — говорит он, ловя её взгляд, — вряд ли будет хорошо, если они возьмут с вас пример, и привыкнут молчать вместо того, чтобы обсудить важные вопросы с близкими людьми.

Глаза Грейнджер подозрительно блестят. Она отворачивается.

— Я знаю.

Северус кивает. Он до сих пор иногда представляет, что у него есть тело, и что что-то внутри этого тела сжимается в узлы от тревоги и обречённости. Он сам не привык делиться личными воспоминаниями. А вопрос, который рвется у него с языка, кажется ему слишком дерзким. Вряд ли у него есть право знать на него ответ.

— Я... я правда его люблю, — скороговоркой произносит Грейнджер, и Северус не сводит с неё глаз. Неужели она стала легилиментом? Возможно ли применить легилименцию к призраку? Её щеки покраснели от смущения, но во взгляде — вызов и решимость. — Правда. Просто... Это... Это так не похоже на то, чего я ожидала. Мы так много прошли вместе, он и я, ну и Гарри, конечно, и вряд ли я когда-нибудь его разлюблю, или перестану о нём заботиться, или мне станет безразлично, где он и что с ним. Но сейчас... Это совсем не то... — Она делает глубокий вдох, и фантомные лёгкие Северуса переполняет боль. — Наверное, между нами нет того, что должно быть между хорошими мужем и женой.

Северус не знает, что ответить; его рот открывается и закрывается несколько раз, но он не издает ни звука, и отводит взгляд в сторону. Он, конечно, понимает, что ощущать подобное уже не может, и все же ему кажется, что воздух вокруг них становится горячим и плотным. Тогда он набирается храбрости и снова смотрит на нее. Грейнджер села поудобнее, прислонившись спиной к стене, и с выражением легкого смущения разглядывает кончики своих туфель.

* * *

Роза уезжает учиться в Хогвартс. Вскоре вслед за ней отправляется Хьюго, и в доме становится очень тихо. По утрам Рон целует Гермиону в щеку, одной рукой хватает кружку с кофе, другой — кусок тоста, и рассеянно смотрит, как она мечется из комнаты в комнату, по пути подбирая разбросанные вещи. Теперь он работает тренером — готовит небольшую, не особо перспективную команду из Абердина. Он агрессивно-жизнерадостен и показательно-сдержан, несмотря на недавнее повышение по службе у Гарри, который теперь стал вторым по важности человеком в отделе магического правопорядка. Гермионе нравятся изменения в его характере по сравнению со школьными днями. Раньше, когда Гарри купался в лучах славы, а сам Рон оставался в тени, он непрестанно ныл и жаловался на все подряд.

В письмах из школы дети пишут о сочинениях и экзаменах, друзьях и квиддиче. Ни одного слова о монстрах, что бродят по канализационным трубам, или троллях, выпущенных на свободу в туалете, и с каждым беззаботным посланием Гермиона позволяет себе чуть расслабиться. Она старательно не вспоминает, что в её собственных письмах родителям тоже не было ни слова о подобных вещах.

Она зачитывает письма вслух для Рона, и порой взгляды их пересекаются, и они вместе веселятся над историями Хьюго и понимающе улыбаются привычке Розы всё драматизировать. В такие моменты Гермиона чувствует себя почти довольной.

* * *

Конечно, когда Роза оканчивает школу, в Норе устраивают вечеринку. В тот вечер Рон напивается сильнее, чем Гермионе доводилось видеть в последние несколько лет. Ближе к ночи она аппарирует с ним домой, чтобы он проспался, и оставляет Хьюго с Гарри и Джинни. Немало усилий уходит на то, чтобы убедить Рона сменить вечерний костюм на пижаму, и когда он наконец засыпает, Гермиона сворачивается калачиком на своей половине кровати и долго смотрит на его спящее лицо. Во сне он храпит, непривлекательно распахнув расслабленный рот. И волосы слишком отросли, думает она, глядя, как рыжие пряди вьются возле его ушей. Правда, они и близко не так длинны, как у Снейпа, и от этой мысли она принимается часто-часто моргать. Она надавливает подушечками пальцев на губы и прикрывает глаза.

Тело Рона знакомо Гермионе почти как свое собственное: знакома россыпь веснушек на спине у лопаток, похожая на созвездие, и мягкий живот, и высокие своды стоп. Она знает, чем пахнет его дыхание вечером, когда он целует её перед сном (мятной пастой, которой она пользуется с самого детства), и как оно пахнет по утрам (кисло-сладко, словно гниющие овощи). Ей знакомы его ровные пальцы и изгиб ягодиц, и волосы на его теле, которые с возрастом словно стали мягче, больше напоминая мягкий пушок. Они уже не ярко-рыжие, как раньше, а словно выцветшие на солнце.

Она никогда, никогда не познает тело Снейпа так, как знает тело Рона. Эта мысль — понимание — оказывается куда больнее, чем следовало, и, боже, она вообще не должна была это понимать, это должно оставаться для неё фактом — очевидным, скупым будничным фактом. Она замужняя женщина, у неё есть дети, и её не должно удивлять, что она никогда не узнает тело другого мужчины настолько же хорошо, как знает тело мужа. И тогда она сильнее давит пальцами на губы, заглушая истерический смешок. Но в душе поселяется смутное предчувствие, что бестелесность Снейпа разрушает её брак именно потому, что ей не суждено познать его как мужчину. Она с трудом сглатывает, переворачивается на другой бок — осторожно, чтобы не потревожить Рона, и пытается уснуть.

Под закрытыми ресницами проплывают образы Снейпа — такого, каким она помнит его при жизни: кожа да кости, и бледное лицо, и пряди чёрных волос. Ей вдруг становится интересно, была ли кожа на его груди бледнее кожи на лице; росли ли у него на руках, ногах или животе тёмные волоски. Она опускает ладонь на свой живот — мягкий, и кожа на нём изгибается дюжинами новых способов в последнее время; проводит рукой вверх, обхватывает одну грудь, легко отмеченную серебристыми полосками и уже не такую полную, как когда-то. Рон ни слова не говорил об изменениях, которые время и рождение детей принесли её телу, и Гермионе вдруг становится интересно, что подумал бы Снейп, если бы увидел её такой.

Она лежит всё так же, без сна и без отдыха, несколькими часами позже, когда вдруг решает, что прогулка, возможно, сможет успокоить её мысли.

* * *

Северус несколько часов подряд смотрит на небо, проводя невидимые глазу линии между звёздами. Некоторые созвездия он смутно помнит после уроков астрономии; некоторые выдумывает сам, или думает, что выдумывает. В школьные дни он уделял незаслуженно мало времени изучению звёзд, предпочитая тратить умственные силы на иные темы, казавшиеся тогда действительно интересными. А потом, когда Альбус... в общем, весь тот ужасный год на директорской должности он обходил Астрономическую башню стороной, не находя в себе сил видеть хлипкие поручни и бесконечную тёмную пустоту за ними.

Теперь же, прищурившись, он смотрит вверх и осознаёт, что хотел бы получше понимать то, что видит над собой. Теперь космос кажется куда более интересным, ведь на его изучение у Северуса времени всего ничего — целая вечность. Наверное, стоит попросить Грейнджер, чтобы она принесла ему книг по астрономии.

В тот же момент, словно призванная мыслями Северуса, Грейнджер вдруг появляется в нескольких шагах от него.

— Привет, — говорит она, заправляя за уши выбившуюся прядку. Она выглядит странно. И избегает смотреть ему в глаза.

— Привет, — говорит он. Ему становится любопытно, что она забыла тут в столь непривычный час. Впрочем, глядя, как она смущённо мнётся с ноги на ногу, он понимает, что это уже не столь и интересно — главное, не случилось ли чего-то непоправимого. Он указывает на землю рядом с собой. — Не хотите присоединиться?

Она одаривает его слабой благодарной улыбкой. Опускается на траву, опираясь на ладони, и, откинув назад голову, всматривается в небо. Северус некоторое время смотрит на неё, обводя взглядом выразительный подбородок и длинную шею, а потом заставляет себя снова перевести взгляд на звёзды над ними.

* * *

— У Розы сегодня был выпускной, — говорит Гермиона, разбивая тишину, повисшую между ними.

Снейп бросает в её сторону быстрый взгляд.

— Неужели?

— Да. — Она делает вдох, вбирая в себя нежный глинистый аромат пропёченной солнцем весенней земли. — Так странно. Кажется, всего минуту назад я носила её на руках.

— М-м-м...

Гермиона перевернулась, и лежит теперь на спине, копируя позу Снейпа, парящего так близко к земле, как может. Трава под её ладошками влажна от росы, воздух приятно холодит лицо. Ощущения божественные. Она не была на открытом воздухе в этот час уже бог знает столько лет. Она смотрит на Снейпа и гадает, чувствует ли он сейчас то же, что она. Все это время она спрашивала его с величайшей осторожностью — он ведь такой замкнутый, и многое, что ей так хочется понять, кажется вмешательством в его личное пространство. Но сейчас, в мире, заключённом в нескольких часах между полночью и рассветом, она набирается храбрости.

— Вы можете чувствовать? Ощущать, как раньше? — спрашивает она. Она чувствует странную лёгкость, которая совершенно не вяжется со временем на часах и росой, насквозь промочившей мантию. И хмурой компанией в виде призрака. Она испытывает настоящий интеллектуальный восторг, такой сильный, что, забыв о возрасте и приличиях, переворачивается в траве на живот, чтобы лучше видеть Снейпа. Он почти не шевелится, и его резко-темные волосы рассыпались прямо над землёй, а руки скрещены на животе. Гермиона болтает ногами в воздухе, словно исполняя ребячливый танец при свете звёзд.

Кажется, Снейп ещё сильнее напрягается.

— Не сказал бы, — говорит он. Он расцепляет руки и пробегает пальцами одной руки сквозь траву сбоку от себя. Они проходят насквозь, словно тонкие острия травинок — иллюзия. — Есть некое... осознание вещей. Возможно, это образная память. Наверное, я помню то, как всё должно ощущаться. Чем-то напоминает боли в фантомной конечности.

Она вздёргивает брови в ответ на невысказанную иронию: он ведь призрак, и материальный мир вокруг него стал для него именно фантомом.

— А что насчет чувств? Эмоций? — не подумав, продолжает она. — Вы... чувствуете? Так же, как при жизни?

Снейп взмахивает ладонью, которая скользила сквозь траву, описывая расширяющиеся круги. Еще один круг, и он коснулся бы её — но он снова сцепляет руки на животе.

— Да, — кратко говорит он.

* * *

Однажды Северус думает о Лили — по-настоящему думает, не просто позволяет её образу скользить под закрытыми веками. В его голове вертятся настоящие долгие осознанные мысли — в первый раз за, наверное, годы. Её образ в его голове размыт и нечёток, словно старое-старое воспоминание. Чем, осознаёт он, она теперь для него и стала.

Даже теперь, зная, что её сын жив и здоров, и что сам он сделал не так много ошибок, как опасался, Северус совсем не хочет её видеть. Если честно, не только её, а вообще всех тех, кто может ждать его там: Альбуса, родителей, чёртовых мародеров, долбанного Тёмного Лорда. И он почти уверен, что ни один из них не обрадуется встрече с ним. Что бы эта "встреча" ни означала в том месте, где все оказываются после смерти. Северусу не верится, что это будут маггловские райские кущи, где все рады друг другу, и парят над облаками аки птицы небесные. И всё же он уверен, что все, кто ушёл — там, так или иначе; и это, думает он, основная причина, по которой он остался здесь, и не улетел на своем самолёте.

Выпускной дочери Грейнджер потряс Северуса больше, чем он готов был признать. С рождения девочки прошло больше времени, чем он заметил; всё меньше остается времени на то, чтобы провести его с Грейнджер. Грейнджер, чей образ в его памяти точен и молниеносен, и настолько инстинктивен, насколько это вообще возможно в эти дни. Грейнджер, со своей сияющей улыбкой, быстрым умом и невероятной радостью, которую, кажется, у неё вызывает его присутствие. Он не может оставаться здесь навсегда. Не может.

* * *

— Помнится, вы говорили, что много читали о... — Снейп делает неопределённый жест рукой, обводя свой полупрозрачный силуэт, — призраках. — Он выплёвывает это слово, словно оно отдает чем-то мерзким, хотя, конечно, Гермиона уже знает, что даже если бы у слов были вкусы, Снейп не мог бы их чувствовать.

— Да, — говорит она, и наклоняется, чтобы взглянуть ему в лицо. Он, можно сказать, меряет шагами комнату — мечется туда и обратно от стенки до стенки.

— В своем исследовании сталкивались ли вы когда-нибудь с упоминанием, что призрак может... передумать?

— Передумать?

Он раздражённо взмахивает руками.

— Отправиться дальше, покинуть это... место.

— О. — Уши Гермионы вдруг наполняет странный гул, а сердце начинает с тревожащей скоростью биться о грудную клетку. — О, я... я не знаю. Вряд ли. Но я... Я ещё раз проверю.

Снейп кивает, глядя в никуда сквозь полуприкрытые веки.

— Я был бы благодарен, — говорит он, и Гермионе кажется, что её сейчас стошнит.

* * *

Она так и не находит историй о призраках, которые смогли передумать, и со стыдом Гермиона осознает, что радуется, когда в каждой книге, что она просматривает в библиотеке, она не находит ни единого упоминания о подобном. Её сердце сжимается словно от боли, когда она представляет, что должен чувствовать сейчас Снейп; ей больно от того, что их... дружбы... не хватает ему для счастья. Конечно, не хватает, думает она. Нет, конечно — как вообще такое возможно? Пара книг, немного музыки, её визиты в свободное время: что из этого могло бы компенсировать ему то, чего он лишился? Тела, например? Или собеседника, которого он мог бы выбрать по собственному желанию.

Гермиона обязательно рассказала бы Северусу, если бы что-нибудь нашла. И тогда... Тогда он ушёл бы, и мысль о том, что ей придётся продолжать жить без него, ходить на работу, писать детям письма, читать по вечерам, или вязать бесформенные шарфы и варежки, пока Рон смотрит свой дурацкий телевизор, вдруг кажется невыносимой. Но она, действительно, ничего не находит; о призраках, живших веками в определённых местах, а потом вдруг ушедших, нет ни одной достоверной истории. Вернее, нигде не указано, что они действительно ушли, а не просто решили однажды прекратить общаться с миром живых. Один учёный, посвятивший всю жизнь изучению призраков, предположил, что мёртвые должны просто "отпустить", что бы, чёрт побери, это ни означало, когда они почувствуют, что действительно готовы. Гермиона только это и может сказать Снейпу, и его разочарование, кажется, можно потрогать руками.

* * *

Смерть Рональда Уизли скоропостижна. Однажды Грейнджер появляется возле хижины, и Северус мгновенно понимает, что случилось что-то непоправимое; она выглядит осунувшейся, глаза её сухи, но вокруг них залегли тяжёлые тени. Упал с метлы, едва успевает сказать она, а потом приходят слёзы. Удар бладжером в грудь во время тренировки, падение с метлы, и всё настолько быстро, что никто из игроков не успел отреагировать вовремя.

— Да это и не спасло бы его, — выдыхает она. — Целители сказали, что он погиб от удара мячом. — Она вытирает лицо ладонями, и кольца на пальцах тускло поблёскивают в лучах солнца. — Он был таким молодым. Постарше вас, конечно, когда вы... И всё же... — Она зажмуривается, и плечи её дрожат.

Северус тянет к ней руку, потом беспомощно роняет, чувствуя себя беспомощным и бесполезным перед лицом её горя. Она пришла к нему, а он даже не может обнять её. Он чувствует боль — или думает, что чувствует — каждой молекулой своего несуществующего тела. Словно его вдруг поразил грипп. Желание коснуться её никогда ещё не было столь сильным.

— Мне очень, очень жаль, — говорит он. Пресные, бесполезные, глупые слова. Но это всё, что он может ей предложить.

* * *

Жизнь без Рона — лишь попытки приспособиться к новому существованию. Особенно трудно в первые год-два — Гермиона лишь себе признается, что вина куда сильнее, чем она могла бы предполагать. Дом тих и до стерильности чист. Дети приезжают чуть чаще обычного, обычно появляются без предупреждения с сумками, полной заказанной в ресторане еды. Гарри и Джинни тоже приглашают к себе чуть чаще; Гарри выглядит постаревшим лет на десять. Он перенес гибель друга тяжелее, чем остальные.

Гермиона чувствует себя обёрнутой в кокон из тумана. Словно нечто невидимое помогает ей не думать слишком много. "Что ты теперь будешь делать?" — спрашивают её, но ответа она не знает. Если бы Рон не погиб, думает она, они бы продолжили жить по-старому до самой пенсии, а потом тратили бы дни на бесцельные брожения по дому в старости, и доводили друг друга до сумасшествия ещё пару-тройку десятков лет. План, конечно, не впечатляет, да и не план это вообще — если честно, если бы Гермиона уделила подобным мыслям побольше времени, она бы нашла подобную перспективу не особо привлекательной. Но она хотя бы не была бы одна.

* * *

— Вы бы хотели и дальше преподавать, будь у вас возможность? — однажды спрашивает Грейнджер будто бы между прочим. Северус отрывается от книги, которую только что читал; она сидит, свернувшись калачиком в своем кресле, держа книжку на коленях. После смерти мужа она приходит к нему всё чаще. Северус и представить не мог, что будет однажды благодарен Уизли.

— Вас интересует, хотел бы я продолжать вести уроки, если бы умер в Хогвартсе, как Биннс? — сухо интересуется Северус.

— Ну... если бы вообще не умерли, — говорит Грейнджер и тут же добавляет. — Хотя, наверное, тогда бы вы в мою сторону даже не посмотрели, поэтому... — Она останавливает себя и краснеет. — Вы только не думайте, что я рада вашей смерти, — добавляет она быстро, — просто...

Северус смеётся, и смеётся до тех пор, пока лёгкие, которых у него давно нет, не начинают гудеть от недостатка воздуха.

— Вы смешны, — говорит он наконец, но улыбается при этом, и в награду получает ответную улыбку от Грейнджер. — И да, — говорит он, — вряд ли бы вы сами пришли ко мне, будь я до сих пор жив.

Она склоняет голову, скромно улыбаясь, молчаливо соглашаясь с его словами. Северусу вдруг кажется, что в комнате стало тепло.

— И нет, — добавляет он, — я бы не хотел продолжать учить ни при каких обстоятельствах. Боги, Грейнджер, вы же были моей ученицей. Вы не хуже меня знаете, как сильно я ненавидел это занятие.

— Чем бы вы тогда хотели заняться?

Он пожимает плечами.

— Зельями, так или иначе. Никогда не задумывался об этом, если честно.

— М-м-м, — она закрывает книгу, вложив указательный палец между страниц.

— А почему вы спрашиваете?

— Просто... Я достигла верха своей карьеры. Вообще-то, это случилось уже давно, просто я... чего-то ждала, наверное. Это не... Знаете, вы были правы тогда, когда говорили, что я зря трачу время в Министерстве. Потому что на каждый хороший закон, который я представляю Визенгамоту, находится идиот, который умудряется отбросить права магических существ лет на двести назад. Я сделала всё, что могла, чтобы изменить свой отдел так, чтобы он работал ради прав других существ, а не против них, но результатов я так и не увидела, и даже не... Если честно, я не признавалась в этом даже себе самой.

Северус проглатывает свое "Я же говорил вам". С трудом.

Грейнджер вздыхает.

— Просто... Я верила, что смогу сделать столько добрых дел. Но это оказалось не так — не совсем, по крайней мере. Все мои проекты запросто отменят те, кто придёт после меня. И даже те проекты, что стали законами — они ведь не так уж и важны в глобальной перспективе. Мы до сих пор не признали земельные права кентавров. Гномы объявлены агрессивным видом, боги, просто потому, что они не коренные жители Англии! — она издает безрадостный смешок. — А ещё говорили, что я самая умная ведьма своего времени, — добавляет она себе под нос.

Возмущение вспыхивает в нём словно смертоносные плоды паслёна.

— Ну так сделайте с этим что-нибудь! — срывается он. — Вы живы, здоровы, у вас быстрый ум и не так уж много обязанностей. Вы представляете, что мог бы сделать я, будь я на вашем месте?

Грейнджер смотрит на него, испуганная, и на щеках вспыхивают алые пятна, словно его слова бьют её как пощечина. Она сначала кивает, а потом быстро мотает головой.

И уходит.

* * *

— Мне не нужна новая карьера, — объявляет Гермиона на следующий раз. День выдался прохладным, и она поглубже кутается в накидку, теснее прижимая к себе её края — защищаясь от непогоды и от его нападок, наверное. Снейп окидывает её быстрым взглядом со своего излюбленного места у окна; кажется, он следил за стаей стервятников, круживших в небе в нескольких милях отсюда.

— Ладно, — говорит он.

— Но вы были правы. — Она делает шаг к нему, и смотрит, как тусклые лучи солнца пронизывают насквозь его силуэт. — Мне... повезло. Прошу прощения за вспышку жалости к самой себе. — Она скорее смущена, чем сожалеет; подобное поведение ей не свойственно — не было, по крайней мере, до сих пор. Слова Снейпа не давали ей спать всю ночь; она думала о своём положении с его точки зрения, и краснела от стыда. Рона больше нет, да — но она-то по-прежнему здесь, и, правда, какое отношение имел Рон к её работе? От этой мысли она снова чувствует себя виноватой, но запрещает себе думать об этом, потому что, чёрт возьми, так оно и есть на самом деле. Она любила Рона, и Рон её любил, но что он терпеть не мог — так это её привычку с головой уходить в работу.

Поэтому да; она всё ещё здесь, и она ведьма, и наверняка задержится на этом свете ещё на несколько десятков лет. И, наверное, с возрастом приходит мудрость, потому что она осознаёт, что больше не хочет учиться под чьим-то надзором; она не ощущает в себе потребности доказывать свою ценность через отметки и похвалы от учителей. Она знает возможности своего разума. Этого ей достаточно.

Снейп отмахивается от её извинений, выглядя при этом смущённым.

— Не берите в голову. Это пустяки, — говорит он.

— Нет, не пустяки, — Гермиона замечает вдруг, что выкручивает себе пальцы и заставляет себя расцепить руки. — Я правда хочу учиться чему-то новому, исследовать, загружать мозги новыми задачами. И, вспоминая ваши вчерашние слова.... В общем, мне бы хотелось заняться чем-то интересным, и вы говорили, что... — Она передёргивает плечами, бросает взгляд на Снейпа и видит, что он следит за ней, не сводя глаз. Он пытается сглотнуть — хотя что? Наверное, это привычка, оставшаяся с тех дней, когда он ещё был жив. Как интересно.

Она мысленно встряхивается. Соберись, Гермиона.

— Мне следовало... То есть, я знала, что книг и пластинок такому, как вы, будет мало, — говорит она, но Снейп перебивает её прежде, чем она успевает сказать хоть слово.

— Что вы... Грейнджер, вы хоть понимаете, что значили для меня все эти вещи? — хрипло говорит он. — Я бы сошел с ума — окончательно и бесповоротно — если бы не они. Я был... Я чувствовал свои мозги, словно я сам начинаю... распадаться, исчезать... Вы даже представить себе не можете, что сделали для меня, поэтому даже не пытайтесь принизить свою помощь. Вы сделали для меня больше, чем кто-либо другой... — Он закрывает глаза и открывает их снова. — Намного больше, чем я заслужил.

— Неправда! — возмущается она. — Нет! — она нетерпеливо взмахивает ладонью, не давая ему ответить. — Да и вообще, я не об этом. Мне просто захотелось чем-нибудь заниматься — интересным, в свободное время. И я подумала... — Она бросает косой взгляд на Снейпа. — Может, вам бы тоже хотелось заниматься этим со мной?

— Хотел бы я... — Что-о?

— Заняться исследованиями. Может, даже написать пару статей. Я хочу сделать это прежде всего для себя, пока мой мозг ещё хоть на что-то годится. Но если вдруг мы найдем что-то полезное, я бы хотела попробовать опубликовать наши труды. Я хочу, чтобы всё, что я буду делать теперь, принесло реальную пользу.

Снейп хмурится — наверное, скорее от растерянности, а не чего-то иного.

— Исследования в какой именно области?

— Понятия не имею, — широко улыбается она, хлопая в ладоши. — Да какой угодно! Даже зелья, если вам так хочется — я бы взяла на себя практические мелочи, а вы бы работали над теорией...

Гермиона замолкает, когда замечает выражение лица Северуса. Его рот приоткрыт, а сам он смотрит на неё с чем-то, странно похожим на потрясение.

— Что-то не так? — неуверенно спрашивает она.

Он медленно качает головой.

— Нет, — так же неуверенно отвечает он. — Просто я... я поражён и... польщён, что вы готовы взять меня к себе в компанию. — Он отводит взгляд в сторону, чувствуя себя неуверенно. Гермиона пытается подбодрить его улыбкой.

— А кого ещё? — говорит она.

* * *

Северусу кажется, что время летит с немыслимой скоростью. Грейнджер теперь чаще бывает в хижине, чем где-либо ещё, когда не работает в Министерстве. Она сидит, скрестив по-турецки ноги, посреди комнаты на полу, обложенная книгами и пергаментами. Северус вдруг с особой ясностью вспоминает её в школьные годы, склонившуюся над партой в его классе, с волосами, торчащими во все стороны из-за паров зелий, с наморщенным лбом, крошашую, помешивающую, и трижды перепроверяющую каждый пункт своих конспектов. Волосы её почти совсем седы — и этот факт непрестанно поражает Северуса, когда бы он ни замечал это, но энергия и задор остались прежними, и в ней осталось что-то совершенно девчоночье — в том, как она пожевывает кончик пера, сосредоточенно хмурясь в раздумьях. За её спиной у стены расположилась их самодельная лаборатория: флаконы, котлы, и даже палочка для помешивания зелий из чистого стекла, которую она подарила Северусу на Рождество ("Впрочем, это так же для меня, как и для вас", — заявила она тогда с нагловатой улыбкой, пробегая подушечками пальцев по округлой поверхности палочки. Собственные пальцы Снейпа едва не зачесались при виде этого, ощущение прохладного стекла в его руках впечаталось в его память слишком глубоко).

— Может, поищем что-то, вызывающее не такую сильную реакцию как яйца пеплозмея? — спрашивает она. — Например, куриное яйцо тоже содержит белок, который необходим для... но нет, оно не магическое, глупо, конечно.

Краешки губ Северуса выгибаются вверх, и он искоса смотрит на неё. На это ушло некоторое время, но теперь он давно уже смирился с её привычкой размышлять вслух, не обращаясь ни к кому в частности.

* * *

Когда приходит первое письмо с одобрением их статьи об экспериментах с трансфигурацией зелий, Гермиона едва может держать себя в руках. Она аппарирует в хижину прежде, чем сова, что доставила ей письмо, успевает улететь. И лишь потом, замечая весёлое недоумение на лице Снейпа, понимает, что, наверное, ей следовало одеться поприличнее. Покраснев от восторга и смущения, она поплотнее запахивает халат одной рукой, а другой протягивает ему письмо, разворачивая листок так, чтобы он мог прочитать его сам.

— Они согласились! — восклицает она раньше, чем он успевает прочитать первые две строчки. — Нашу статью опубликуют, вы видели, редактор назвал её "уникальным и инновационным подходом"?

— Да, определённо, — говорит Снейп, скользя глазами по письму. Его губы растягиваются в то, что можно смело назвать широкой улыбкой.

Гермиона чувствует, как её собственная улыбка тускнеет.

— Лучше бы опубликовать статью под двумя именами, моим и вашим, — говорит она. Она протягивает руку, словно собираясь дотронуться до его предплечья, и вздрагивает, когда пальцы проходят насквозь. — Я бы хотела, чтобы вы ещё раз подумали и, может, позволили мне...

— Нет, — обрывает он, не поднимая глаз от пергамента.

* * *

— На днях мне показалось, что я видела родителей, — неожиданно говорит Грейнджер. День стоит серый, и накрапывает мелкий дождик, и капли барабанят по крыше. Они оба увлечены чтением, но Северус замечает, что Грейнджер сидит с отрешённым выражением на лице и даже не думает переворачивать страницы.

— Да? — осторожно говорит он. В последние годы она почти не говорила о родителях; Северус порой гадал, а прекращала ли она их поиски хотя бы на день.

— Ага. — Она закрывает книжку. Кажется, она пытается улыбнуться, но лишь часто-часто моргает. — Я шла по рынку на площади Пиккадилли, там иногда можно найти магические артефакты по смешной цене, маглы выкидывают такое, потому что считают бесполезным хламом. Передо мной оказалась пара. Они остановились у ларька с выпечкой. Сначала... Сначала я заметила пальто на мужчине. Оно было совсем как у моего папы, он носил точно такое же много лет подряд. Зелёное. Мама купила его ему на день рождения. Кажется, она тогда ещё сказала, что оно подойдет к цвету его глаз. — Она всхлипывает и опускает взгляд на колени. — А потом женщина склонилась над витриной, выбирая булку, и ее волосы... — Она вдруг замирает на полуслове и закрывает глаза. — У нее были волосы моей матери. Причёска, и цвет... И, глядя на её профиль, я была уверена, что нашла её. На каких-то несколько секунд. Но все же была.

Северус не знает, что сказать. Он не сводит с неё глаз, и она вытирает щеки тыльной стороной ладоней.

— Я почти побежала к ним. Сердце билось как сумасшедшее — мне на минуту показалось, что меня сейчас прихватит сердечный приступ. А потом они обернулись, и я увидела их лица. Они совсем не были похожи на моих маму и папу. Ни капли, понимаете? Это было словно... Словно я попала под парализующее заклинание. Я не могла сдвинуться с места, просто стояла посреди улицы и смотрела, как они проходят мимо меня. А самое главное — дома я...

Она замолкает надолго, и Северус не выдерживает:

— А дома вы что?

Грейнджер смотрит на него.

— У меня в коридоре висит зеркало. Оно подвешено к крючкам для верхней одежды, шляп и... всяких других вещей. Войдя в дом, я стала разматывать шарф и заметила в зеркале своё отражение. Меня вдруг словно током ударило — та пара, что я встретила на рынке, им было не больше сорока пяти. Они на десятки лет моложе меня. Я была... — Она с мольбой смотрит на него. — Боги, я подумала, что это мои родители, но самое смешное, что они запросто могли бы быть моими детьми. — Помолчав, она добавляет. — Стыдно признаться, но я не осознавала до этого момента, что даже если они пережили войну, и я просто не смогла их тогда найти, даже если они прожили остаток своих жизней как Венделл и Моника... Они наверняка давным-давно уже умерли.

— Мне жаль, — говорит Северус, и ненавидит себя за свою предсказуемую беспомощность. Он придвигается ближе, желая коснуться её и понимая, что не может.

Грейнджер не сводит с него глаз. Теперь она почти всегда убирает волосы назад; они стали реже на висках, но от этого ему лишь проще смотреть ей в глаза. То, что от неё осталось, медленно тает; её кожа становится все бледней и суше, похожей на старый пергамент, а тело сгибается книзу, позвоночник наконец поддаётся силе тяжести, грузу множества лет, проведённых над книгами и черновиками. Волосы уже не хранят тёмной седины её среднего возраста — они снежно-белые теперь, и Северус, глядя на них, невольно вспоминает одуванчики, опушившиеся, готовые отпустить на волю свои семена. Но глаза — глаза её остались прежними. Они всё так же темны и остры, и будь у Северуса дыхание, которое могло бы сбиться, оно сбилось бы сейчас от силы её взгляда. Она подается вперёд, совсем немного, почти касаясь его своей щекой; он не может почувствовать прикосновения, но слышит её резкий вдох, когда она касается его, и видит, как вздрагивают её узкие плечи. А потом она поворачивается. Он ни в чем сейчас не уверен, но она так близка к нему, а он не может ничего почувствовать, чёрт побери. И никогда в своей жизни он не желал ничего так сильно, как возможности прямо сейчас вернуть себе умение ощущать. Она поворачивается, и легко касается своими губами его призрачных губ.

* * *

Однажды весной умирает Джинни. Лили забирает к себе в Суррей Гарри, чья память давно уже ненадежна. В следующую зиму Гермиона почти не удивляется, когда сова приносит новости о кончине ее друга, потому что Гарри казался совершенно потерянным без Джинни, тревожным, похожим на ребёнка. Она долго стоит, глядя в окно, не замечая ничего перед собой. А письмо бессильно свисает из её руки.

На следующий день она рассказывает Снейпу о смерти Гарри. Она почти не спала ночью, пытаясь понять, не будет ли милосердней сохранить это в тайне от него. Но, думает она, у него есть право знать, и она не сводит с него глаз, рассказывая тяжёлые вести, и видит его поражённый взгляд, и напряжённую линию рта. Весь вечер он непривычно тих. Она не знает, о чём он думает.

* * *

Несмотря на явное нежелание Грейнджер, Северус настаивает, чтобы они занялись исследованием заклинаний по изменению памяти. Этот проект занимает их на несколько лет, и в результате они выпускают две статьи, опубликованные в "Лондонском вестнике чар". Их работа начинается как чисто теоретическое изыскание, но со временем даже Гермиона вынуждена признать, что самая обоснованная гипотеза ничего не значит без практического подтверждения. Северус странно горд в тот день, когда она говорит ему, что арендовала лабораторию в магическом отделении Лондонского университета, где есть дорогой и безумно редкий омут памяти. Он с новыми силами вгрызается в книги; он знает, что Грейнджер до последнего дня будет мучиться над вопросом, могла бы она восстановить воспоминания родителей или нет, и Северус понимает, что очень хочет помочь ей успокоить своих призраков, так сказать.

Грейнджер скрупулёзно записывает всё, что им удается отыскать, хотя с течением времени она всё чаще засыпает прямо над пергаментом. Порой она проваливается в полудрёму прямо во время разговора с Северусом. К тому времени, когда публикуют их вторую работу, Северус понимает, что та станет их последним проектом.

* * *

Однажды утром Гермиона просыпается и собирается заняться обычными делами — умыться, одеться, позавтракать тостом с вареньем и выпить пару чашек чая, а потом аппарировать в хижину к Снейпу, и вдруг понимает, что у неё нет на это сил. Ей приходится присесть на стул у кровати после того, как она надела брюки и блузку. Натянуть носки уже не хватает энергии. Ей кажется, что она задремала на пару минут, но солнце оказывается заметно выше над горизонтом, когда она смотрит в окно в следующий раз. С некоторым усилием она надевает носки и обувает туфли, и справляется с почти невозможной задачей — спуском по лестнице, но вынуждена снова отдохнуть внизу. Мысли о еде, или даже чае, кажутся лишними; она думает, опускаясь на скамейку у двери, что, наверное, ей просто надо отдохнуть ещё пару минут.

Она просыпается от стука двери. Пришел Хьюго с продуктами. Кажется, он испугался, когда увидел её у дверей, хотя, наверное, ещё больше испугана сама Гермиона, когда понимает, что на дворе уже ранний вечер, время, когда он и Роза обычно по очереди приходят проверить, как у неё дела. Как так получилось? — отрешённо размышляет она, и, едва шевеля губами, шепчет успокаивающее: "Я в порядке, милый, просто немного устала сегодня". И, не слыша ответа сына, понимает, что сознание снова покидает её.

* * *

С возрастом Гермиона не раз размышляла о собственной смертности, и всё же не может не удивиться, когда понимает, что умирает. Ей кажется, что мысль эта должна тревожить её куда больше, чем тревожит на самом деле, но она так сильно устала, и, кажется, всё в ней уже готово к неизбежному концу. Когда бы она ни проснулась, возле неё дежурят либо Хьюго, либо Роза, а то и оба сразу. Какие же они милые, думает она с рассеянной нежностью. Но в основном сознание возвращается и уходит волнами, словно Снейп, парящий из комнаты в комнату по заброшенной хижине.

В какой-то момент между сном и явью она вдруг вспоминает о Снейпе, и видит его лицо перед собой так ясно, словно он здесь, рядом. Вздрогнув, она открывает глаза, и понимает, что тянется вперёд дрожащими пальцами.

* * *

— Я приду к вам, — говорит она ему незадолго до этого. С тех пор прошло не больше нескольких недель.

— Не глупите, — говорит он. — Как вы объясните это детям?

— Попрошу приходить в гости, когда умру.

Он широко распахивает испуганные глаза, и она чувствует, как под грудью шевелится что-то сладостно-горькое.

— Вы не посмеете, — говорит он, но голос его неубедительно дрожит на последнем слоге.

* * *

— Роза, — зовет Гермиона, открывая глаза, и ищет взглядом дочь, которая смотрит на неё. Яркие волосы Розы потускнели с годами, и Гермиона думает, что она стала очень похожа на Молли. Роза наклоняется ближе.

— Что такое, мама? — говорит она.

— Я должна тебе кое-что рассказать, — произносит Гермиона. На то, чтобы сформулировать слова, уходит куда больше времени, чем следует, но усилия того стоят, потому что она уверена — наступил момент, когда она больше не может хранить молчание.

* * *

Северус видит, как от Хогсмита по холму идёт женщина. Нагнув голову от ветра, она прячет руки в карманы мешковатого коричневого кардигана, который частенько надевала Грейнджер. Прошло, понимает он, больше недели с тех пор, как Грейнджер была здесь в последний раз. И Северус знал, чёрт, ведь знал же, что её отсутствие — а она не отсутствовала так долго с того дня, как умер Уизли — могло означать только одно. И всё же известие поражает так сильно, что он почти чувствует, как грудь прокалывает насквозь, и эта почти физическая сила его реакции удивляет его едва ли не больше всего остального. Потому что эта женщина, которая чуть выше Грейнджер, совершенно определённо идёт к нему. И её бы здесь не было, если бы Грейнджер могла прийти сама.

— Профессор Снейп? — зовет она, открывая дверь хижины. Её глаза находят его в тенях, где он и не пытается спрятаться. Будь он жив, он бы трясся сейчас как осиновый листок.

— Она умерла? — спрашивает он прежде, чем храбрость окончательно покидает его.

Она почти не похожа на мать, но эта женщина, Роза, наверняка обладает той же быстротой ума, поскольку не тратит лишнего времени на ненужные приветствия. И хотя глаза её влажны, отвечает она ясно.

— Да. Мне так жаль.

Северус отводит взгляд, и смотрит на книжные полки, что поставила тут Грейнджер, на иллюстрацию с ингредиентами для зелий, висящую в рамке на стене, на аккуратно вычищенные и починенные занавески. Вскоре пыль вернётся с новой силой, думает он. Проходит некоторое время, в течение которого Северус выдерживает пристальный взгляд дочери Грейнджер, и мысленно желает, чтобы она ушла. Потом она говорит:

— Мама никому больше не рассказала. И я не буду рассказывать, если вы сами того не пожелаете. Она просто хотела, чтобы вы это знали. Она рассказала мне о чарах, которые применяла тут. — Она ненадолго замолкает. — Я буду рада поддерживать их для вас, и приносить вам книги, как делала это она. Если, конечно, вы сами этого хотите.

— Спасибо, — отвечает Северус; его голос кажется ему незнакомым, словно доносится откуда-то издалека. — С вашей стороны это очень мило.

— Она ушла спокойно, — говорит она. — Всё случилось очень тихо.

Звук, раздающийся из горла Северуса, заставил бы его покраснеть ещё несколько недель назад.

— Я могу ещё что-нибудь сделать? — наконец спрашивает Роза, и Северус заставляет себя посмотреть на неё. Выражение на её лице так похоже на выражение её матери — жгучее любопытство, смешанное с сочувствием — что ему снова приходится отвести взгляд.

— Нет, — говорит он и добавляет, — спасибо.

— Пожалуйста, — отвечает она, и в голосе её слышна неуверенность. Но она поворачивается, собираясь уходить. — Я скоро вернусь.

Она уходит, и Северус предпринимает бесполезные попытки найти облегчение в слезах. Ему вдруг становится интересно, что именно рассказала Грейнджер своей дочери о нём. О них.

Наконец он просачивается сквозь стену, неспособный вынести вида комнат, так напоминающих о ней. Он закрывает глаза и чувствует себя так, словно подвешен на потрёпанном временем страховочном тросе, который запросто может оборваться в любой момент. А потом, на восхитительное мгновение, он не чувствует абсолютно ничего.

* * *

Северус приходит в себя уже ночью, когда звезды сияют в бесконечном лиловом небе. Он чувствует себя пустым и очень спокойным. Звёзды напоминают ему о мантиях Дамблдора, и он думает, что можно было бы усмехнуться, если бы не странная тяжесть, которая, кажется, легла ему на плечи, пока он был... где-то там. Он не может и пальцем пошевелить. И отчего-то это его почти не пугает.

Где-то там ведь есть Дамблдор. И мама Северуса, и его дедушка и бабушка, и школьные мучители, и человек, который сделал из себя Лорда Волдеморта. И ещё там есть Лили, и мысль, когда-то наполнявшая Северуса страхом, больше не тревожит его ни капли.

И Грейнджер. Грейнджер тоже там. Это знание успокаивает, пусть он до сих пор не знает, где именно находится это загадочное "там". Причина, по которой он так долго оставался здесь, вдруг становится ясной как на ладони. И он думает, что это так похоже на Грейнджер, упускать нечто столь очевидное, несмотря на всю свою гениальность.

Северус пытается сделать вдох, и в первый раз со дня смерти его грудь на самом деле расширяется, а лёгкие наполняются воздухом. На кратчайшее из мгновений это чувство заставляет его ощутить себя до невозможности живым, и это так неожиданно, что он невольно распахивает глаза. Всё, что он видит впереди — это небо, стремительно приближающееся к нему.

Он делает выдох, и понимает, что наконец-то может отпустить.