Прощание. Пятеро (джен)

Воспитатель четвёртой молча, отстранённо наблюдал за агонией Дома.

Кутерьма последних дней всё-таки заканчивалась, и Ральф делал то, что от него зависело: провожал детей, оформлял всякие бумаги, общался с родителями, с полицией, давал какие-то показания, разговаривал с коллегами…

Растерянные представители закона мотались по этажам, выслушивая врачей и воспитателей, откровенно желая избавиться от непонятного и жутковатого дела. Впавших в летаргический сон воспитанников временно оставили в отдельной комнате, куда обещали прийти светила местной медицины, дабы всесторонне изучить «феномен» (это слово Ральф слышал столь часто, что оно набило оскомину). Было тоскливо смотреть и на потерянные лица коллег, выслушивать их жалобы и истерики. Чего стоило только нытьё Акулы, который однажды сказал ему: «Тебя прямо ничем не проймёшь, железный ты, что ли? Признайся: наверняка уже нашёл где устроиться?» Потом обычно начинались жалобы на здоровье и на судьбу. Гомер ушёл сразу после выпуска, Ральф даже не поинтересовался куда. Шериф к вечеру обычно уже плавал в алкогольных парах, настойчиво приглашая Ральфа составить ему компанию, и иногда Ральф это делал. Оставшиеся воспитанники из второй относились ко всему с пониманием. Ящер лежал в больнице с сердечным приступом, и навестивший его вместе с Шерифом Ральф не мог отделаться от мысли, что тот просто не хочет возвращаться обратно, хотя о симуляции речь, конечно, не шла. Душечка демонстрировала стойкость, скорбно поглядывая на коллег и не к месту вспоминая о двухкомнатной квартире в Наружности. Почему-то именно в присутствии Ральфа, который игнорировал, однако, всякие намёки.

Неприятная история приключилась с четырьмя воспитанниками, двумя из шестой, одним из третьей и одним из четвёртой группы. Ральф с удивлением узнал о некоей фирме «Аделаида», которая носила модное в нынешнее время звание «дизайнерской» и бралась помочь в устройстве выпускников Дома. Почему выбрали именно этих четверых, было загадкой, и Ральф заинтересовался таким удивительным гуманизмом и выборочной филантропией. Посланники фирмы выглядели как обычные коммивояжеры: один попроще, другой — посолидней, но что-то нервировало воспитателя четвёртой. Акула кричал, чтобы Ральф избавлялся от своей паранойи и не видел в каждом человеке афериста, а, наоборот, радовался за воспитанников. Похоже, директора тоже одолевали сомнения, но он старательно гнал их от себя.

Ральф всё-таки навёл справки и выяснил, что небольшая фирмочка под таким названием действительно существует, но её хозяин ни сном ни духом не ведал о том, что предоставляет жильё и работу детям-сиротам и инвалидам. Сотрудникам «фирмы» было отказано. Однако, как оказалось, детей (только троих) попытались тайно вывести, похитителей остановили буквально на выходе, но задержать не смогли. Телефоны не отвечали, «дизайнеры» скрылись, все связи были оборваны. Один из молчащих телефонов неожиданно оказался знакомым полиции, за ним скрывалась давно разыскиваемая сутенёрская контора. Но было, конечно, уже поздно.

Куда делся четвёртый, тихий воспитанник по кличке Македонский, никто не знал. Ральф попытался узнать у Сфинкса, но тот односложно ответил, что всё хорошо и беспокоиться не нужно. И Ральф решил не расспрашивать больше. Тем более, уже началось всё то, от чего пошла кругом голова не только у него…

Один раз из-за общей неразберихи, которая царила в Доме, воспитателю даже пришлось ночевать в четвёртой. Большинство из этой стаи и из третьей ушли насовсем, как теперь понимал Ральф. Загруженность делами не позволяла много уделять внимания, например, Эрику Циммерману. Отец его, крупный мужчина с добрым, простоватым лицом, был мало похож на смазливого темноглазого Курильщика, который, очевидно, был копией погибшей в автокатастрофе матери. Циммерман-старший оказался очень неплохим человеком, даже привязался к Сфинксу, помогал ему, за что Ральф был бесконечно благодарен.

Дело в том, что сам он малодушно избегал частых встреч и разговоров со Сфинксом. После того как однажды увидел, как тот, похудевший за эти несколько дней, внимательно смотрит на пустую стену, трогает штукатурку… Страшная жалость сжала горло, Ральф не выдержал, подошёл и тронул его за плечо, в ответ получив взгляд далеко ушедшего в себя, не очень здравого человека. Ральф начал быстро говорить, уже не помнил что, успокаивая, какой-то бред, даже пошутил один раз. Сфинкс машинально кивал, криво улыбался, бледное, осунувшееся лицо оттаивало, и странное полубезумное выражение, так испугавшее Ральфа, постепенно уходило из его глаз…

От отца Эрика Ральф знал, что Сфинкс почти не ест и спит в одежде, но тот оптимистично заявлял, что «всё это пройдёт» и «просто у парня сейчас сложный период». Ральф написал и заставил Сфинкса подтвердить заявку на новые протезы, хотя воспитатель не был до конца уверен, что в том сомнамбулическом состоянии, в котором Сфинкс часто находился, он вспомнит об этом на следующий день. Но Циммерман-старший заверил, что непременно напомнит.

Сам же Р Первый мучительно размышлял о будущей перемене в своей жизни.

Хотя нет, почти всё в этой фразе было неправдой. Ральф нисколько не размышлял (для этого и не было много времени), тем более — мучительно. Себе он мог не лгать: когда слова слетели с губ Слепого и прошло первое изумление, он понял, что согласится. Сразу. Ральф не боялся Наружности, просто не хотел там быть — там, где его ничего не ждало, где он вольно или невольно за это время оборвал все связи. Но даже не это было главным… Он подсознательно ждал чего-то такого — от Дома, без которого уже не мыслил жизни.

Письмо лежало в кармане рубашки. Оно было написано шрифтом Брайля, сухо и деловито, как самая настоящая инструкция. Что Ральфу нужно взять с собой, куда прийти, когда и даже во сколько. Куда он попадёт потом и что должен делать. Только в конце автор послания вдруг смягчился и накорябал ещё пару строк. Так оно и выглядело: будто вначале шло надиктованное кем-то, а потом Слепой решил добавить от себя лично. И подпись, как будто в Доме кто-то ещё, кроме него, писал Брайлем. Ральф усмехнулся. Когда-то очень давно это показал маленькому Слепому Лось, уча общаться и доверять свои мысли бумаге. С тех пор привычка подписываться, даже в тетрадях, иногда всплывала у вожака, к месту и не к месту.

Ральф потушил сигарету, бросил окурок в пепельницу и посмотрел на часы. Время идти.

Как он там сказал? «Когда закончите свои дела здесь»…

Не очень много вещей, и всё уже собрано.

Он помнил, как, уединившись наконец в кабинете, медлил открывать конверт, представив, что там будет написано что-то вроде «взять с собой бритву…», и поморщился. Ничего такого в письме не было. Не то чтобы Ральф очень боялся это сделать, просто перспектива копировать Крыс покоробила бы его. Стервятник, например, в этом случае предпочёл бы отравиться. Стервятник… Воспитатель неожиданно вспомнил его слёзы в Ночь Сказок, а потом странно счастливое лицо среди удручённых и невесёлых. Ральф вздохнул. Как бы ни было, он надеялся, что там, где Рекс сейчас, ему хорошо. Разве он не заслужил этого?..

Прощальный взгляд на стены, и кабинет закрыт.

Пора. Ральф поднимается, держась за перила скрипучей, рассохшейся от старости лестницы Дома, на чердак, оставляет за собой поздний летний вечер, и нет дрожи в его руках.

«Вы поймёте то, что хотели понять, и будете там, где хотели бы быть. Или нет. Решать вам.

Правда, я уверен: вы не испугаетесь.

Слепой»