Дамы семьи Поттер (гет)

Примечания:

Напоминаю, что происходит в основной временной линии ))

Утро понедельника. Сириус, Поликсена и Иппи готовятся к конференции, пока Панси собирается с мыслями, чтобы озадачить тетю еще больше, сообщив ей о василиске в подземельях Хога.

После этой главы я беру перерыв до конца ноября — нужно сосредоточиться на реале. Тем не менее я буду следить за счетчиком ожидающих, и если он наберется раньше, есть шанс, что это ускорит появление следующей части.

— Кельн? Какой еще Кельн? — Сириус почувствовал, что у него непроизвольно вытягивается лицо. — Это вообще где?

Кельн, Кельн… что он знал об этом городе? Вроде бы Германия — или Австрия? Нет, все-таки Германия. Родина одеколона — «кельнской воды», как наставляла маменька, пшикаясь своей свербящей в носу отравой… ну вот, пожалуй, и все. Еще смутно припоминался собор, самый высокий в Европе… или самый старый? Самый большой?..

В любом случае, ни собор, ни одеколон, ни что угодно немецкое не очень-то годились для его плана. Где долгие прогулки вдоль Сены, когда звезды отражаются в темной воде, а головы сами клонятся друг к другу за случайным, но отнюдь не невинным поцелуем?

Где хрусткие круассаны с теплой сердцевиной, которые можно принести в постель, — а потом в этой постели и остаться?

Где сказочные виды, где искусство и история за каждым поворотом, в каждом камне брусчатки?

В конце концов, где особый парижский воздух, от которого сладко кружится голова, а жизнь кажется удивительно простой и приятной штукой?

О Германии в целом и Кельне в частности Сири знал с гулькин нос, но что-то подсказывало: ни романтичной атмосферы, ни умопомрачительной кухни там можно не ждать. Сауркраут, робко поскреблось изнутри полузабытое слово. Квашеная, мать ее, капуста. И этот, как его… братвурст, он же колбаска для гриля. Еще пиво и соленые крендельки. Море темного, горького пива с пеной, которым удобно отмечать победу любимой команды, но которое бесполезно при общении с дамой…

Он на секунду представил, как торжественно ведет Поликсену в паб — пропустить по кружечке пива и закусить крендельком, — и у него заныли все зубы разом. Вообще-то у Сири имелся план. Отличный такой, бронебойный план — и между прочим, подробный! Он даже раздобыл карту Парижа и все-превсе расписал в лучших традициях зануды Реджи: куда они с Поликсеной пойдут и что будут там делать, что он скажет и что она может ответить…

Сириус как-то смирился с необходимостью планов во взрослой жизни, но то, что эти выстраданные планы могут пойти коту под хвост, стало неприятным сюрпризом. Столько времени и сил, столько приятных фантазий — и что теперь? Нате вам с кисточкой, дракклов Кельн!

— А с Парижем-то что не так? — спросил он, истово надеясь, что прозвучало не слишком жалобно.

— Да французы вконец охамели, — сообщил Сметвик, раздувая ноздри и воинственно постукивая карандашом по столу. — Взяли и усложнили аккредитацию иностранных колдомедиков, так что делегации других стран объявили Парижу бойкот. Хорошо, что немецкие коллеги подсуетились и предложили альтернативу.

Проклятые немцы, везде поспели! Ну вот почему, почему молчали итальянцы?! Сириуса вполне устроила бы Венеция с ее каналами, гондолами и прочими чувственными соблазнами. Или те же испанцы — что им, сложно было вовремя открыть рот? Апельсины и коррида, а еще жаркие вечера под южными звездами… Опять же, нормальное вино, а не пиво.

— Ну ладно, Кельн так Кельн, Мерлин с вами, — сдался он, остро чувствуя на себе насмешливый взгляд Поликсены.

Сегодня они нарушили традицию и явились с визитом в Мунго — в преддверии конференции Сметвик зашивался и не мог надолго оставить пост. Сириуса неприятно удивило то, как легко супруга ориентировалась в этом муравейнике — было заметно, что она частенько заглядывала к доброму доктору в гости. Сам Сметвик тоже не порадовал: несмотря на усталость, тот был гладко выбрит, остер на язык и по-прежнему возмутительно хорош собой. И кушеточка в углу Сири ну очень не понравилась — слишком уж удобная, в самый раз для крепкого сна после дежурства, да не в гордом одиночестве, а в кое-чьей дружеской компании…

— И что теперь? — спросил Сириус, пытаясь улыбаться как можно естественнее, хотя скулы так и сводило. — Нужен новый портключ?

— Мунго позаботится, — отмахнулся друг его супруги и пристально взглянул на Сири. — Ты вообще как поживаешь, мой звездный пациент? Вижу, скачешь козликом — это хорошо, это прекрасно. Все-таки правильно сделали, что задокументировали твое состояние до начала лечения. Коллеги подняли бы на смех: по тебе и не скажешь, что видал Азкабан изнутри.

— Все в полном порядке, — со сдержанной радостью подтвердил Сириус.

Вообще-то все было не в порядке, а просто-напросто изумительно, причем по всем фронтам. Особенно по сравнению с воскресеньем — накануне Сири, пришибленный откровениями старого друга, долго сидел в библиотеке прямо на полу, нянчил бутылку фирменной кричеровской сангрии, курил стащенные у жены сигареты и как заведенный перекапывал собственную память, придирчиво рассматривал ускользнувшие дни, сочные и сладкие, как янтарное яблоко, пытаясь найти в них ту самую червоточину, о которой так распинался Ремус.

В пабе Сири не врал: он действительно помнил все совсем иначе, намного проще, чем Люпин. Четверо друзей: весь из себя положительный умник; крутой парень и мечта всех девчонок; подающий надежды ловец и любимчик учителей… и в придачу к ним Питер.

На Пите Сириуса клинило, и он снова и снова прикладывался к бутылке и тер, тер, тер свой многострадальный лоб, словно пытался хорошенько промассировать мозги прямо через черепную коробку. Петтигрю был как острый шип, впившийся в подошву ботинка, он никак не укладывался в мозаику их дружбы, торчал лишним углом.

Как они вообще умудрились сблизиться? Сири честно пытался вспомнить, но никак не выходило. Просто с какого-то момента полный и застенчивый мальчишка стал постоянно мелькать поблизости, а затем и слишком близко. Тогда удивленный Сириус пару раз на него рявкнул, а затем наткнулся на взгляд Джейми — тот умел передать свою волю без слов, — и Сири тут же остыл, словно попал под ледяной дождь. Имелось у Джеймса такое удивительное свойство — остужать горячую голову друга, направлять его неуемную энергию в нужное русло…

Ремус сказал бы, что так берут пса за ошейник или стреляют из лука в цель. Сири не хотел соглашаться и вслух ни за что не согласился бы, но наедине с собой было можно — и он стискивал зубы, не позволяя себе тихонько заскулить от жалости к глупому синеглазому мальчишке, положившему сердце на ладонь и протянувшему его другому человеку: бери, мой новый друг, бери и делай со мной, что хочешь…

Сириус курил и вспоминал. В Азкабане он старался не рвать себе душу — дементоры такое обожали, а Сири скорее разбил бы голову об стену, чем принялся потчевать их любимым лакомством. Но одиноким вечером воскресенья сидевшему в темной библиотеке Сириусу больше некуда было отступать, и он пытался вспомнить мальчишку, на которого обращал преступно мало внимания в школе, тихого и сладкоголосого, безобидного и мягкого, как подушка, — вспомнить и по возможности понять.

Они с Джейми действительно над ним подшучивали. Тогда это казалось нормальным, но после разговора с Ремусом в Сири что-то сдвинулось. Если бы кто-то осмелился повторить такое с Гарри, он точно явился бы в Хог и поколотил шутников отцовской тростью с набалдашником. Все вообще виделось в другом свете, стоило представить на месте Питера собственного крестника — и Сири пил сангрию, не чувствуя вкуса, пил и скрипел зубами от стыда, усталости и глухой тоски.

За Питера некому было заступиться — Сири наконец припомнил, что тот жил с одной матерью-магглой. Некому было прийти в школу и строгим голосом потребовать обидчиков сюда, а потом отчитать их, стоящих навытяжку, стреляющих дерзкими глазами и пихающих друг друга под ребра. Сириус неохотно признавал, что Ремус был прав: Питер и правда мог примкнуть к ним с Джейми, чтобы стать своим, а значит, неприкосновенным. Он полагал, что Петтигрю поторопился — с возрастом они и так бы перебесились. Тогда, на первых курсах Хога, Сири не мог поверить в то, что наконец удалось вырваться из-под удушающего крыла маменьки, и от вседозволенности у него рвало крышу…

Вот только от чего рвало крышу у Джейми? И, даже хуже, рвало ли вообще? Сири вспоминал — и едва ли мог припомнить, когда сам проявлял инициативу. Обычно Джейми указывал другу на цель — и Сири с готовностью бросался в бой, радуясь собственной силе и лихости, а еще своей полезности новому другу… но он почти никогда не выбирал, кого задирать — Снейп не в счет. В остальное время за Сириуса думал Джейми — умный и обаятельный, стратегически одаренный Джейми, который никогда и ничего не забывал, даже если услышал это вполуха…

К середине бутылки Сири сумел проглотить очередную неприятную пилюлю: Джейми знал, не мог не знать, что за Петтигрю никто не заступится. Знал — и все равно указал на него Сириусу…

Было странно понимать, что из всей четверки самым недалеким оказался не кто иной, как блистательный Блэк. Не теоретик Ремус, напрочь лишенный житейской смекалки, и не бесталанный Питер, а именно он, непревзойденный Сириус. На уроках Петтигрю не хватал звезд с неба, но он все-таки нашел способ улучшить себе жизнь, а Сири понял его стратегию только тогда, когда другой человек разложил ему все по полочкам…

Питер действительно был умен, хоть и не показывал свой ум — пора было отдать врагу должное. Тогда, давным-давно, он занял единственную доступную ему нишу: всегда идти на полшага позади, всегда говорить тихо и как бы робко, словно стесняясь своих идей… Сири стучал кулаком по полу и рычал сквозь зубы, вспоминая эти идеи — через пару дней те всегда всплывали снова, но озвучивал их уже Джейми, уверенно и безапелляционно.

Так кто и кем крутил в их компании — и уж не хвост ли собакой?

И кто на самом деле решил сделать Хранителем Питера? Кто предложил стать анимагами еще до совершеннолетия — прекрасно зная, что эта затея может вогнать их в гроб? Был ли это Джейми, как Сириус до сих пор верил… или все-таки тот, кто предпочитал держаться в тени и говорить чужими устами?

Сири ушел из библиотеки далеко за полночь. Вынес пустую бутылку, испарил сигаретные окурки и долго проветривал комнату, высунувшись в распахнутое окно по пояс и жадно вдыхая весенний воздух. Отчаяние и стыд переродились в надежду — теперь Сири куда лучше понимал своего врага. Брезгливая, недоуменная жалость к Питеру сменилась предвкушением, почти восхищением — Сириус и правда не любил схватки со слабыми.

Утром он проснулся полным сил и планов на будущее. Море казалось по колено, а горы — по пояс. Теперь на его стороне был Люпин, а Ремус умел втираться в доверие и идти по следу. Вдвоем они обязательно разыщут Питера, не могут не разыскать!

Все действительно налаживалось, и даже постыдный бунт нижних чинов — и тот прекратился, так что с недавних пор Сири был как новенький. Очень жаль, что интимные подвиги придется отложить в долгий ящик: раньше он искренне верил, что путь к сердцу женщины лежит через постель, но теперь понимал, что женщина женщине рознь.

Конкретно с Поликсеной ни в коем случае нельзя было торопить события. Нужно было дождаться ее собственной инициативы, сколько бы времени это ни заняло, так что Сириус терпеливо ждал — а что еще оставалось? Это игра вдолгую, напоминал он себе, когда искушение становилось почти невыносимым: например, когда дверь в спальню жены оставалась приоткрыта или когда прядь каштановых волос так и молила заправить ее за ухо. Этот невинный жест мог легко перерасти в поцелуй, а там и до постели недалеко — да что толку, если наутро все будет как раньше, а то и хуже?

Одно Сири знал точно: стоит дать слабину и взять дело в свои руки, как он привык — и о славном совместном будущем можно будет забыть. Так стоит ли одна ночь, какой бы сладкой она ни была, тысяч других ночей? Ответ был однозначен, потому он изо всех сил пытался не гнать коней. Соблазн был велик, особенно в последнее время, но Сириус мужественно с ним боролся и очень гордился своими успехами.

А может, и хорошо, что это будет скучный Кельн, а не Париж, неожиданно подумал он. Меньше шансов дать маху. Так что да: пиво. И сауркраут. Но уж точно не братвурст — чтобы не было и намека на перчинку.

С недавних пор они с Поликсеной старательно играли по правилам, и Сири был даже рад такому повороту: уж в чем-чем, а в обходе всяческих правил он был признанным мастером. Ему всегда было слишком скучно бунтовать просто так, бессмысленно и беспощадно — для этого не требовалось быть семи пядей во лбу. Куда интереснее было вывернуть правило наизнанку, найти в нем брешь, серую зону — а затем воспользоваться находкой, формально оставаясь в рамках дозволенного. Высший пилотаж, которому Сири научился еще в детстве: делать то, что хочешь, не давая повода для санкций, — и потому, в отличие от Паркинсон, нынче он чувствовал себя как рыба в воде.

Подумать только, что в самом начале он едва не сорвался! На нежданном романтическом ужине, затеянном Кричером, Сириус был близок к тому, чтобы рвать и метать: мало того, что у верного домовика съехала крыша, так еще и новая полоса препятствий! Он почти дал волю языку, но все-таки сдержался — и не напрасно. Позже Сири вспоминал тот поворотный момент с неприятным холодком: становиться в позу легко и приятно, особенно если имеется привычка… вот только Поликсена не была его всепрощающей маменькой и скандал с ней мог перечеркнуть все предшествующие успехи.

Тогда, в пылу спора, Сириус угадал единственно верную манеру поведения случайно. И уже наутро осознал мозгами то, что накануне уловил интуицией: предложение Паркинсон играло ему на руку. Вообще вся затея супруги была огромным прогрессом по сравнению с прежним положением вещей. Еще недавно Сири был пятым колесом в жизни собственной жены, а теперь становился важнейшим участником ее планов. Тем более приятным было то, что эти планы предполагали постоянный контакт и тесное сотрудничество — лучшей почвы для сближения и придумать нельзя.

Если Сириус все сделает правильно, Поликсена будет благодарна, правда? Он заслужит ее доверие — а как известно, это основа удачного брака. Оптимист в нем уже предвкушал, как фиктивный брак мало-помалу превратится в настоящий. Циник делал акцент на другом, но тоже немаловажном. Тогда, на «романтическом» ужине, Сири едва не брякнул вслух то, что крутилось на уме: человек не может вечно находиться на взводе, а потому Поликсена устанет. Выдохнется и осознает, что нужно сменить подход и принять окончательное решение, — и если к этому моменту она привыкнет, что Сириус всегда приходит на помощь… если примет, что из них вышла отличная команда… если узнает его как человека — и этот человек ей понравится…

По сути, Сири нужно было просто находиться рядом и вести себя достойно — и он без ложной скромности полагал, что задача ему по плечу.

Составить правила? Не вопрос, на него можно положиться. Ужин у крестного Поликсены? Сириус припомнит уроки маменьки и не ударит в грязь лицом. Поездка на конференцию, где за ними будут неотрывно наблюдать журналисты, великосветские сплетники и прочие стервятники всех мастей? Дайте две! Сири будет настоящим паинькой, он сделает все по высшему разряду, а после, вдали от чужих глаз, предупредительно подаст жене бокал вина и разомнет уставшие плечи… ну или, скажем, ножки…

В общем, посмотрит по обстоятельствам, вот.

Терпение и труд все перетрут — так наставлял когда-то отец, озабоченный горячим темпераментом наследника и его склонностью полагаться на авось. В ответ Сириус нарочно не прикасался к учебникам, а потом сдавал экзамены на голом вдохновении. В общем, делал все, чтобы доказать: можете засунуть свое терпение в задницу послушным маменькиным сыночкам, а мне и так сойдет.

И что теперь? Спешите видеть: сидит и умильно виляет хвостом, воплощая собой ненавистное прежде качество. И строит планы — через пень-колоду, но ведь строит же! С каждым разом у Сири получалось все лучше и лучше, так что отец снова оказался прав, «три-ноль» в пользу Ориона Блэка.

— Ну раз тебе уже хорошо, — с подозрительным энтузиазмом подхватил Сметвик, — то сейчас станет еще лучше. Ступай-ка ты, друг мой Блэк, на физиотерапию: по коридору прямо и налево, третий кабинет.

— А вы… — Сири открыл было рот, чтобы возмутиться, но тут же его закрыл. Ревность — штука естественная и очень человеческая, но лучше трепаться о ней поменьше, тем более при потенциальном сопернике. Никто не любит доморощенных отелло — кроме, разве что, Нарси, но кузина всегда была на своей волне. — Ну ладно, физиотерапия так физиотерапия. Тебе виднее.

Он кинул быстрый взгляд на Поликсену: оценила ли готовность к сотрудничеству? — и порадовался, заметив намек на улыбку в уголках губ. Ну вот, что и следовало доказать. Сириус признавал, что плохо знает любимую женщину, но не спешил отчаиваться: мотивации у него было хоть отбавляй. Свободного времени тоже, а с некоторых пор еще и сил, и возможностей — короче, тех самых полезных ресурсов, которых конкурентам позарез не хватало…

Хорошо смеется тот, кто смеется последним, подбодрил себя Сири и, подмигнув жене на прощание, покинул кабинет. Уже снаружи поколебался, но подслушивать все-таки не стал: во-первых, у него тоже имелась гордость, а во-вторых, опасное это дело — не ровен час можно что-нибудь и услышать.

* * *

Как только за Блэком закрылась дверь, подруга прикрыла глаза и неуловимым движением растеклась в кресле. Гиппократ недовольно хмыкнул: по косвенным признакам он предполагал, что дело между супругами пошло на лад, но видимо, поспешил с выводами. А жаль, Поликсена хоть зажила бы по-человечески… Сколько можно куковать в одиночестве?

— Ну вот что тебе не так, душа моя? — спросил Гиппократ, складывая руки на животе, и она неловко пожала плечами.

Знакомый жест, в переводе значивший: «есть крайне веская причина, но тебе я ее не скажу — и не потому, что не доверяю, а потому, что имеется другая крайне веская причина». За годы дружбы Иппи настолько поднаторел в невеселых улыбках, красноречивых жестах и взглядах со значением, что мог выпустить целый толковый словарь. Полезная была бы штука: он давно понял, что Поликсену нужно не столько слушать, сколько наблюдать вживую — порой ее действия были куда честнее слов.

— И все-таки, — настоял Иппи, и подруга подняла на него глаза и недоуменно вскинула брови: они редко заговаривали о личной жизни. — Что тебе в нем не подходит? Сириус твоего круга и склада характера, так что вам будет о чем поговорить. Наши нимфы от него млеют, даже после Азкабана, да и не вредный он — ну как я, к примеру… Кроме того, не совсем дурак. Отличная тихая гавань — после вечных штормов самое то. Что еще нужно для счастья?

Поликсена фыркнула себе под нос и усмехнулась с заметным скепсисом. В переводе это значило: «раз тебе нужна тихая гавань, бери — и сам на нем женись».

— Сколько можно жить прошлым? — помолчав, вкрадчиво спросил Иппи, и подруга едва заметно вздрогнула и подобралась. Растерянно прищурилась, словно не ожидала атаки именно с этого фланга, и Гиппократ пожалел о своем решении, но быстро взял себя в руки. Так уж сложилось, что лечение сопряжено с болью, а колдомедикам на роду написано эту боль причинять.

Они ступили на тонкий лед, но Иппи устал притворяться слепоглухонемым. Когда из года в год красивая женщина перебивается случайными связями, старательно избегая даже намека на эмоциональную глубину, любому дураку станет ясно: тут зарыта не собака, а целый дракон. И дело не в помолвке, что бы ни твердила подруга: Блэк получил билет в один конец, а в условиях Азкабана ранняя смерть была просто вопросом времени. В такой ситуации ждать чуда бесполезно и глупо…

И все-таки чего-то она ждала. Зачем-то поставила жизнь на паузу, даже не пытаясь найти себе пару. Настолько любила жениха? Прежде это объяснение было еще куда ни шло, но только не сейчас: Поликсена очевиднейшим образом держала Сириуса на расстоянии вытянутой руки. Тех, по кому убивались добрый десяток лет, встречают совсем иначе.

Ответ напрашивался сам собой: она избегала по-настоящему близких отношений вовсе не из верности Блэку. Просто в ее прошлом случился кто-то другой, кто-то, зацепивший за живое, но по какой-то причине тоже недоступный… Раньше Иппи обходил этот вопрос стороной, все надеялся, что время затянет рану, — но видимо, сперва ее нужно вычистить.

— Столько лет прошло, а ты все маешься, — мягко продолжил он. — На твои страдания больно смотреть — и это мне, заслуженному колдомедику! Судьба дает шанс начать все с чистого листа — так используй его с толком. Хватит балансировать между двумя стульями: выбери один и устройся с комфортом.

— Не могу, — помолчав, глухо сказала Поликсена, сжимая поручни кресла очень крепко, до белых костяшек. Гиппократ поймал себя на искреннем удивлении: не ожидал, что подруга не только поддержит скользкую тему, но и ответит без уверток. — Честно пыталась, но не могу.

Она помолчала еще, а затем привычно взъерошилась — и странным образом расслабилась, словно отступила на безопасную территорию:

— Так что хоть ты не толкай меня к Сириусу! И так из каждого утюга слышу, какой он весь прекрасный и как мне жутко повезло. Мне с ним, может, и повезло, а вот ему со мной — точно нет. Сири заслуживает кого-то, кто станет любить его всем сердцем, а не жалкими остатками. Вот ты хочешь быть для Линды номером два?

И, заметив колебание Иппи, кивнула с горькой насмешкой и развела руками:

— Ну вот, что и требовалось доказать. Никто не хочет, кроме самых отчаявшихся — ну и правильно, это дело жутко неблагодарное.

— Может, не станем гадать и спросим самого Блэка? — намекнул Иппи, и Поликсена смешалась и отвела взгляд. — Вдруг он не против рискнуть? При должном усердии второй номер может обскакать первого, а Сириус только и ждет отмашки. Дала бы человеку шанс, а?

— Сам ему давай, раз такой щедрый, — тихо, но твердо отрезала Поликсена. Впрочем, глаз на него так и не подняла — уперлась локтями в колени и обхватила щеки ладонями с согнутыми пальцами, отчего казалось, что она вот-вот вцепится ногтями себе в лицо. — И вообще, знаю я эти шансы. Сперва думаешь: все под контролем, просто пальцем воду попробуешь… а когда спохватываешься, уж и земли не видно.

Поликсена помолчала, пристально глядя куда-то в окно, поверх плеча Гиппократа.

— Я дура, Иппи, — наконец тяжело вздохнула подруга, выпрямилась и перевела на него усталый взгляд. — Была бы умная, ухватилась бы за Сири руками и ногами… А я честная дура и не хочу обещать несбыточное. Видишь ли, в чем беда: то, что я способна дать, Блэку до лампочки… Знаешь, сначала я думала: ну на кой ляд я ему сдалась? Сам он меня не выбирал, его поставили перед фактом. Да что там, Сири сбежал из дома, лишь бы не жениться! Я ждала, что он встанет на ноги — и сразу разъедемся, заживем каждый своей жизнью. Редкое дело: ночами не спала, продумала все до мельчайших деталей! И что?.. Только зря мозги напрягала.

— И почему нельзя разъехаться сейчас? — уточнил Иппи, и подруга отмахнулась так красноречиво, что стало кристально ясно: а вот нельзя, и дело не только в несогласии Блэка.

Впрочем, он и так догадывался о причинах: Поликсена боялась потерять право опеки над мальчишкой Поттеров. Все-таки прикипела — и от этого Гиппократ испытывал и досаду, и горькую нежность. Конечно, со стороны Блэк казался человеком понимающим, но чужая душа — потемки. Кто поручится, что если Поликсена однозначно его отвергнет, Сириус проявит благородство и позволит ей дальше участвовать в жизни мальчика?

— Потом, раз этот вариант накрылся медным тазом, я понадеялась, что мы сможем… — Поликсена запнулась и даже слегка потупилась — вещь для нее небывалая. — Ну, дружить? Звучит смешно, но могло ведь сработать! Сколько семей так живут — и ничего, а дружить я умею прекрасно, наловчилась. Но теперь ясно: Сири и этого мало…

Поликсена помолчала и наконец вымолвила с таким усилием, словно слова жгли ей губы:

— Я смотрю на него, Иппи, а вижу себя. Очень гармоничный брак: мордредовы оптимисты, да еще и напропалую врем, только успевай записывать. Его все устраивает? Как бы не так! На самом деле Сири жаждет любви, причем не абы какой — глубокой и настоящей. И полноценную семью, а не ширму. Сейчас вспоминаю и диву даюсь: он же всегда это говорил! Еще в Хоге, причем прямым текстом… Как Блэк сумел обвести меня вокруг пальца?

И в самом деле, как? — с печальной иронией подумал Гиппократ. Если упрямо игнорировать неприятную правду, поверишь еще и не в то.

— У Сириуса не самые плохие желания, — осторожно заметил он вслух. — Разве ты не хочешь того же?

Поликсена дернула уголком рта, словно друг с размаху наступил на больную мозоль.

— А вот не хочу. Меня все устраивает как есть. И мне не нужен еще один близкий человек, тем более сейчас.

Она едва заметно вдохнула и выдохнула, а затем признала с невеселой усмешкой:

— Знаешь, как нас учили? Можно строить семью с одним, при этом любить другого, а спать вообще с третьим. Нежелательно, но можно, лишь бы никто не возражал. В теории все гладко, но на практике есть загвоздка: без любви у меня выходит только «спать» — и то не всегда. Сколько можно обжигаться? Я уже знаю, как все будет — и расклад мне заранее не нравится. Рано или поздно я обязательно привяжусь к Блэку — и что дальше? А дальше встану перед очередным невозможным выбором, потому что Сири — та еще собака на сене… Так что нет, Иппи. Честное слово, нам нельзя сближаться — так всем будет лучше.

Гиппократ прищурился, изучая жесткую складку, притаившуюся в уголке губ Поликсены. Все ясно: он поспешил с диагнозом — старая рана по-прежнему кровоточила. Ну надо же, после стольких лет…

— К тому же, вам что, совсем его не жаль? — с затаенной грустью спросила подруга, поднимая на Иппи глаза. — Сириус будет надеяться на полную взаимность, он будет честно меня любить, а я стану — что? Снисходить к нему? Вечно сравнивать с другим — и не в его пользу? Поверь мне на слово: крошки с чужого стола — так себе приз. Сири заслуживает большего, вот только он же не сдастся. Упрямый, как табун гиппогрифов… Всегда таким был.

Поликсена неуловимо усмехнулась и покачала головой:

— Так что, доктор Сметвик, твоя глупая подружка попала как кур в ощип. Разводиться нельзя, разъезжаться тоже. Брак по дружбе ему не подходит, как бы Сириус ни уверял… ну а большая и страстная любовь — это не ко мне.

Она помолчала и добавила с таким ожесточением, словно забивала последний гвоздь в собственный гроб:

— И близкие не нашли лучшего момента, чтобы подталкивать меня к Блэку. Я даже разозлиться не могу, я же вижу: они и правда желают мне добра, точь-в-точь как ты.

Гиппократ смущенно почесал переносицу. Наверное, хороший друг испытал бы угрызения совести, но конкретно доктору Сметвику это не грозило. Послушать пациентов — так их и пальцем нельзя тронуть… Зато потом в очередь выстраиваются — благодарят за своевременное вмешательство.

— Ну вот что нужно сделать, чтобы доброжелатели от меня отвязались? — угрюмо спросила подруга, глядя ему прямо в глаза. — Выстроить в очередь и вывернуть перед каждым душу, как сейчас перед тобой? А может, сразу зрительский абонемент в мою спальню?

— Чего хочет Сириус — это я понял, а чего хочешь ты сама? — тихо спросил Иппи, возвращаясь к прежней теме, и Поликсена замерла, словно этот простой вопрос никогда не приходил ей в голову.

— Я? — с горьким удивлением переспросила она. — То, чего хочу я, невозможно.

И почти без паузы вернулась к прежним шуточкам:

— И вообще, знаешь что? Я много об этом думала и решила: во всем виноват Дамблдор! Пойду поплачусь ему, пускай сам распутывает. Лично я умываю руки — в этой паутине чем больше дергаешься, тем хуже становится.

— Причем тут Альбус? — удивился Гиппократ, а потом вдруг понял: вспомнил безумные теории Малфоя. В этот раз Люциус превзошел сам себя: таинственное лекарство, способное возвращать память и восстанавливать структуры мозга, стало бы новым философским камнем — и именно поэтому не существовало в природе. Реабилитация Сириуса была заслугой Иппи, и только — и его немало раздражали чужие сомнения.

— Слушай, ну так нельзя, — укорил Гиппократ, строго поглядывая на Поликсену, и в ответ она иронично вскинула левую бровь. Он частенько замечал этот жест — чужой изначально, но переиначенный под себя настолько давно, что успел глубоко пустить корни и стать своим. Иногда Иппи подмывало спросить, кто умудрился произвести на нее настолько сильное впечатление, причем так рано.

Еще один секрет, о котором Гиппократу Сметвику не положено знать, сколько бы лет они ни дружили… Тот же самый или другой? И сколько их вообще? Он надеялся, что в жизни Поликсены был хоть один человек, безраздельно допущенный за завесу тайны, хоть кто-то, кому она доверяла безраздельно. Молча держать весь мир на плечах очень одиноко — и Иппи не желал ей такой судьбы, хоть и догадывался, что поздно спохватился.

— Во всем-то у тебя Дамблдор виноват, — продолжил он. — Оставь уже старика в покое — Альбус, конечно, тот еще живчик, но уж точно не средоточие мирового зла, каким вы его рисуете.

— Старика, скажешь тоже, — проворчала Поликсена, поглядывая на него со снисходительной насмешкой. — Ну-ну, всем бы так стареть: тут и тебе власть над Визенгамотом, и личное королевство в Шотландии… Это не считая свитка с титулами и именного вкладыша в шоколадных лягушках. Не жирно ли будет?

— Вкладыш-то чем провинился? — тяжело вздохнул Гиппократ, и подруга придвинулась ближе, поставила локти на стол и чуть наклонила голову вперед.

— А может, мне завидно! — усмехнулась Поликсена. — Тоже хочу там покрасоваться, да все места заняты. Молодым положено давать дорогу, а Паук не спешит — уселся в центре паутины и потирает лапки. Выжидает, видимо — вот только зачем? Тебе самому не любопытно, почему он не спешит на заслуженный покой?

— Диппет тоже не спешил: в Хоге слишком удобно греть кости. Душа моя, ты предвзята, — настойчиво и раздельно повторил Иппи, тыкая в ее сторону карандашом, словно рапирой. — Это ненаучно. Ну вот в кого ты такая упрямая — в Блэков, что ли? Бьюсь-бьюсь, а методы рационального мышления никак не привью.

— Может, это не я предвзята, — парировала Поликсена, снова отодвигаясь, — а ты. Иппи, признайся честно: Орден Феникса тронул твое черствое сердце? Ну знаешь, пламенные речи, идеалы добра и света, пироги Мелинды Уизли…

— Ну вот чья бы корова мычала, — поддел он, откидываясь на спинку кресла, и подруга слегка поморщилась. Гиппократ спрятал усмешку: в такие моменты она всегда выглядела презабавно, словно воспитанная кошка, которой подсунули мандарин. — Да нет, боевая моя, мимо: к тому моменту я был слишком стреляным воробьем, чтобы на это повестись. Это вам, вчерашним выпускникам, поголовно не повезло: кого манила тайна, кого слава, кого пироги…

А кого, как догадывался Иппи, привели за ручку и привязали долгом: уж слишком нехорошие у Поликсены были шрамы. Он никогда не спрашивал, а она никогда не подтверждала, но для себя Гиппократ давно все понял. Понял — и совсем не одобрил.

За подобные фокусы Паркинсону стоило прописать хороший такой клистир, литров на пять, — но увы, момент был навеки упущен, не эксгумировать же его… Гиппократ до сих помнил, как впервые проводил осмотр и скрипел зубами, чтобы по привычке не разораться прямо в смотровой: не хотелось спугнуть Поликсену. Тогда Иппи напоминал себе магозоолога, приручавшего детеныша нунду — пятнистого такого, с прижатыми ушами, глядевшего исподлобья и норовившего в любой момент дать деру…

Но даже хуже, чем на предплечьях, был другой шрам — тот, который их и познакомил. Гиппократ до сих пор помнил все так живо, будто это случилось вчера: вечер, мигающие лампы на потолке, пустой коридор и белая как мел девчонка под дверью чужой палаты, потерянная и кажущаяся совсем юной. Тогда его внимание привлек именно взгляд — невидящий и совершенно больной, — и только во вторую очередь Иппи заметил неловко прижатый к боку локоть. Самолечение, спасавшее Поликсену прежде, подвело в самый неудачный момент, а просить о помощи она не умела — да и поныне не научилась…

Слово за слово Гиппократ составил общую картину: стычка двух молодых и талантливых закончилась трагедией, знакомая история. Обострения у этой эпидемии случались по весне, когда играли гормоны, но летом тоже бывало: наступала пора свадеб и запоздалых признаний. Впрочем, обычно в Мунго доставляли самих спорщиков, а не случайного свидетеля — Иппи знал, кто лежал в той самой палате и каким был диагноз…

Так и повелось: Поликсена исправно навещала подругу, поднимая той настроение и боевой дух, а потом Гиппократ спасал ее саму. Не смог пройти мимо, всегда был жалостливым… Вытаскивая боевую девицу Паркинсон из бочага вины, Гиппократ все лучше понимал ее — и постепенно привязался. Просто по-человечески, без подспудных мотивов — так тоже бывает, что бы ни твердили циники. Поликсена задела в нем какую-то струнку, воплотила в себе потерянное поколение той войны — вчерашняя школьница, которую бросили в бой, а жить так и не научили. Для меча умение жить — штука совершенно лишняя, вредная даже, она только портит ковку и притупляет острие…

Иппи прекрасно осознавал, что со стороны их дружба выглядит странно. Двусмысленно, скажем прямо: взрослый женатый мужик, давно разменявший четвертый десяток, и девчонка на пятнадцать лет младше; заслуженный профессионал и благородная девица на выданье. Что их могло объединять, недоумевали в Мунго, кроме пошлого и чисто физического? Медиведьмы шептались и хихикали в кулачок, Линда дулась и ужинала одна, а Шафик пригласил на беседу тет-а-тет: морально-этические стандарты и клятва Гиппократа; честь профессии и репутация учреждения; седина в голову и бес в ребро…

Сметвик покивал и поулыбался, но не отступился: лечение было его призванием, и иногда оно выходило за рамки костеростов и эпискеев. Иногда достаточно было вовремя сказать: ты не виновата, — и увидеть, как взгляд напротив проясняется. Тоже спасение, если на то пошло. Профилактика для всяких глупостей вроде петель под потолком и неумелых обливиэйтов…

В нужный срок мисс Стивенсон отправили домой, хоть так и не вылечили, — считай, расписались в собственном бессилии. Иппи был готов к тому, что со временем общение с Поликсеной сойдет на нет: он успел дать ей все необходимое, помог отступить от края пропасти. Однако она смогла удивить Гиппократа и продолжала удивлять по сей день. Поликсена вообще умела ценить добро и платила сторицей, даже если объект привязанности совершенно того не стоил…

Так она наотрез отказалась назвать имя своего визави и по-прежнему нерушимо держала слово. Проще говоря, покрывала мерзавца, хотя тот едва не свел ее в могилу. Очень жаль: сам Гиппократ полагал, что этому выдумщику место или в Азкабане, или в рядах невыразимцев — ранившее Поликсену проклятие оказалось авторским и очень злым, с нехорошим подвыподвертом. Куда злее авады, та хотя бы убивала быстро и чисто, а эта дрянь раз за разом вскрывала едва затянувшуюся рану, рвала сосуды, как ветхое тряпье… Под конец лечения Гиппократ настолько пропитался бадьяном, что запах мерещился еще с неделю.

За темными гениями нужен глаз да глаз, с тормозами у них плохо, а потому долгое время Иппи ожидал увидеть на вызове знакомый почерк. Впрочем, зря нервничал — затейник так и не развернулся в полную силу. Одумался? Вовремя взяли на поводок? Или и вовсе втихую устранили, представив, сколько проблем тот принесет в будущем?..

В одном юному таланту повезло: повстречайся он Иппи, не помогла бы ни клятва колдомедика, ни заступничество Поликсены. Вместо этого Гиппократ выполнил бы пару операций без анестезии — с головой в заднице особо не поколдуешь…

— Нет, дело не в моих политических пристрастиях, — вслух продолжил он, — просто, в отличие от тебя, я трезво оцениваю возможности Альбуса. Деду хорошо за сотню, ты только вдумайся! Он застал еще правление королевы Виктории. Ум там твердый, не спорю, и память тоже не сбоит — но это пока. Быстрее тела у магов стареет душа: становится скучно, пресно и одиноко, а там и психосоматика подтягивается…

Поликсена молчала, но глядела с таким нескрываемым скепсисом, что у Иппи зачесались руки дать вредной девчонке подзатыльник — легонький, чисто символический.

— Вот тебе мой профессиональный диагноз: Дамблдора спасает одна лишь наука, — припечатал он. — Так что хватит разводить конспирологию на пустом месте: человек наконец-то угомонился, осел в школе и носа оттуда не кажет. Радоваться надо: все лучше, чем воспитывать Темных Лордов — сколько на его счету, уже двое?.. В общем, пока Альбус ведет себя смирно и не ищет нового протеже, сам я к нему не полезу — ну а он к моим пациентам не лезет уже давненько. Говорю тебе: иссяк порох в пороховницах, а ты по-прежнему вешаешь на него всех собак.

— А раньше что, лез? — подобралась Поликсена, и Иппи небрежно кивнул, не понимая, откуда взялась ее внезапная хищная настороженность. — И к кому именно?

— Послушай, ну какая в самом деле разница, это было Мерлин знает когда…

Он отмахнулся, но затем преодолел некий внутренний барьер и все-таки вспомнил то, что назойливо крутилось на грани сознания. Не может быть, конечно, полный бред… но что если… что если все-таки может?

— Да твою Моргану-мать через пень и корыто!

— Maman не трожь, она тут точно ни при чем, — Поликсена усмехнулась краешком рта, но ее глаза сделались холодными и очень внимательными. Знакомый взгляд — словно через прицел; она так и не научилась его скрывать, хоть Иппи весь изнамекался. — Ну же, не томи душу. Что там была за история?

Он помолчал, а потом забарабанил по столу пальцами, с трудом припоминая детали того полного событий года. Когда это произошло впервые — сразу в ноябре? Или все-таки позже?.. Нет, дело точно было в ноябре, причем в первых числах. Иппи тогда приятно удивился: ну надо же, целый лидер сопротивления — и вдруг лично явился к пострадавшим бойцам…

— К Лонгботтомам он лез, к кому же еще, — наконец процедил Гиппократ сквозь зубы, невидяще глядя сквозь подругу, — вспоминать об этом случае по-прежнему было неприятно.

Не справился, не вытянул: Фрэнк как лежал овощем, так и лежит, а у Алисы всей динамики за десять лет — бродить по палате да собирать конфетные фантики. Порой Иппи заглядывал к ним просто так, посидеть за компанию — в глубине души надеялся на какое-то озарение, на внезапный прорыв… Дурак, конечно: Лонгботтомам было все равно, а Линда потом расстраивалась, твердила, что на супруге лица нет и что нельзя принимать работу так близко к сердцу…

Вслух он продолжил:

— Альбус объявился сразу после госпитализации и выклянчил приватную консультацию — я думал, после победы сердечко шалит, ну или простата прижала, в его возрасте немудрено… Не тут-то было: говорит, есть у меня чудо-средство, да такое могущественное, что просто песня. Сейчас мы с тобой, друг Сметвик, напоим Фрэнка и Алису, они тут же протрут глазки — и зашагают домой на радость сынишке.

— Что, так и сказал? — фыркнула Поликсена, и Гиппократ погрозил ей пальцем.

— Молчи, женщина, не отвлекай. Ну я, разумеется, встал на дыбы: что за средство, откуда взялось и почему мир колдомедицины о нем ни слухом ни духом? Альбус все вилял — ну знаешь, как он умеет? Излучал светлую грусть, мерцал глазами, звал меня мальчиком, наглаживал бороду, словно кошку, бубенчиками этими дурацкими звенел… полчаса на него убил — никуда не продвинулся. Посмотрел я на васильковый балахон да на бубенцы в бороде и решил, что светоч наш того… — Иппи покрутил рукой в воздухе, подбирая удачный термин, — фантазирует. Еще не деменция, но уже близко, за углом буквально. В общем, поблагодарил его за вклад в колдомедицину и пошел обратно к пациентам, в мир твердых фактов.

— И все?

— Да если бы, — вздохнул Гиппократ, снова поражаясь собственной слепоте. Нет, ну надо же было так оплошать… все ведь буквально под носом — но Иппи настолько увлекся перспективами, что закрыл глаза на неудобные совпадения. А еще гордился: это другие падки на славу; это другие мыслят ненаучно… — Второй раз Дамблдор появился где-то через неделю. С порога принялся за свое, но я сказал прямо: или рецепт и пробный образец на стол, или приемные часы с восьми до десяти, приходить с готовыми анализами. Альбус уперся, что рецепт он мне не скажет; ну и я тоже уперся. Сказал, что требую нормальное исследование и стороннюю рецензию — у нас же не средневековье, чтобы глотать бурду на одном честном слове.

— Почему Дамблдор увиливал? — нахмурилась Поликсена. — Боялся, что украдешь авторство?

— Все куда занятнее, — посулил Иппи и старательно передразнил: — «Мальчик мой, не в тех руках это средство может натворить много бед». Понимаешь, там вместо мозга моральный компас, случай клинический. Мы с ним пободались еще чуток и дободались до того, что я предложил описать процесс лечения. Ну любопытно мне было, понимаешь?

— И что нужно делать? — Поликсена настолько заинтересовалась, что вся вытянулась в струнку, словно гончая, почуявшая зайца.

Нетипичная картина… неужто переживает за Блэка? Вопреки всему Иппи продолжал надеяться на счастливый финал: муж Поликсене достался с выбрыками, но парнем он был неплохим и на супругу поглядывал с большим интересом… Очень жаль, что сегодняшний разговор дал понять: кто бы ни остался в прошлом подруги, этот проклятый некто по-прежнему маячил за ее плечом, не давая о себе забыть.

Впрочем, хоть Блэк и не послужил причиной болезни, на роль лекарства он вполне годился, как бы Поликсена ни упиралась. На двух стульях вечно не усидишь, а когда все вокруг толкает к одному из них, тут спасует любое упрямство. Они уже женаты, и энтузиазма у Сириуса хоть отбавляй, он готов выкладываться по полной. К тому же, Иппи уловил главное, так и оставшееся не произнесенным: как бы Поликсена ни юлила, Блэк ей все-таки не чужой и на самом деле все куда сложнее, чем подруга готова признать; отсюда и упрямое нежелание сближаться, и забота о чувствах Сириуса. Так что шанс есть, осталось лишь набраться смелости, наконец попрощаться с прошлым и сделать шаг навстречу супругу — а там все пойдет как по маслу. И может, Иппи еще станет крестным… Он полагал, что из Блэка выйдет по-настоящему хороший отец. Шторм — это по-настоящему красиво и очень увлекательно, но с возрастом начинаешь ценить покой.

— Как-как видит… Как в бульварных романичках, — вернувшись к теме разговора, буркнул он — даже пересказывать этот бред было неловко. — И как только язык повернулся, а ведь еще именитый ученый! Видишь ли, душа моя, Альбус желал вливать таинственный декокт в моих пациентов лично, в одиночку, в закрытой палате и без ведома прочих колдомедиков и мадам Августы. Пришел-облагодетельствовал-ушел, прямо как Цезарь. Не удивлюсь, если планировались маска и плащик в оборочках, для пущей театральности.

Поликсена закрыла лицо ладонями, и ее плечи беззвучно затряслись.

— Она еще смеется! — напоказ возмутился Иппи, хотя в глубине души тянуло присоединиться: Поликсена редко смеялась по-настоящему, но когда чудо все-таки случалось, выходило заразительно. — Между прочим, подсудное дело! Кроме того, даже если эта дрянь работала, побочные эффекты — штука непредсказуемая, а я клятву давал и по сей день в нее верю, особенно в «не навреди».

Гиппократ помолчал, собираясь с мыслями, и подытожил:

— В общем, после такого бенефиса подозрения в деменции только укрепились. Я даже предложил Альбусу остаться на пару деньков — провериться и прокапаться, — однако он отказался и отбыл в Хогвартс. И очень зря — толковое обследование еще никому не помешало…

— И что, пропал с концами? — наконец убрав ладони от лица, засомневалась Поликсена — и правильно сделала.

— Да нет, — кисло признал Иппи и покрутил в руках карандаш, мечтая засунуть его Дамблдору в анатомически неподходящее место. — Был еще третий акт, самый короткий и драматичный. Альбус появился под Рождество — я хорошо это помню, потому что он поймал меня буквально перед камином, чем благодушия не прибавил. Страшным шепотом заявил, что клинические исследования не нужны: дескать, он уже испытал чудо-средство, и все прошло как по маслу. Честно скажу, я не знал, что делать: вести под ручку в закрытое крыло или срочно вызывать авроров… Испытал он, понимаешь ли. В школе. На ком, интересно знать?

— Спорим, что на самом себе? — с изумительной небрежностью пожала плечами Поликсена. — Ты знаешь мое отношение к директору, но тут даже я спасую. Он же из породы сумрачных гениев, им только дай на себе поэкспериментировать. Я на таких насмотрелась…

Она вдруг запнулась и отвела взгляд, а потом почти сразу же снова взглянула прямо и сделала то, от чего у Гиппократа тянуло под ложечкой: попыталась широко улыбнуться, будто это хоть кого-то обманывало.

— Мне очень жаль, — тихо промолвил Иппи, и Поликсена замешкалась, словно сперва не поняла, о чем он, а потом коротко кивнула. Вся Британия знала о судьбе Пандоры — уж больно страшным оказался результат. Министерство даже выпустило серию буклетов по технике безопасности, а Гиппократ еще и лично видел дочку Лавгудов — понадобилась интенсивная терапия, чтобы девочка стала почти прежней.

Он знал о трениях между сестрами Паркинсон, но был уверен: Поликсена не желала Пандоре зла. Иппи всегда поражало, что недолюбленный ребенок, третий лишний в этом недружном семействе, умудрился не ожесточиться, а вырасти в человека, способного любить отчаянно и верно. И тем сильнее было недоумение: что, ну что могло пойти не так? Этот подлец предпочел другую, погиб, навсегда покинул страну? И если не то, не другое и не третье, то где можно прохлаждаться больше десяти лет — ну не в Азкабане же, в самом деле?..

Найти бы его и провести принудительную гастроскопию, размечтался Иппи. И клистир тоже не помешает — для пущего вразумления.

— Тогда я тоже решил, что Альбус экспериментировал над собой, — с некоторым усилием вернулся он к прежней теме, — но ты же понимаешь, уверенности это не прибавило. Клиническое исследование с одним-единственным участником, да еще и не слепое и не рандомизированное… фестралам на смех. Не удивительно, что они с Тонксом спелись, — это ведь он поил Сириуса? Тед тоже вечно тащит из-за Барьера новые антибиотики и норовит их кому-нибудь прописать. При этом резистентность и аллергические реакции побоку — любопытно ему, видишь ли, муд… гм, м-матушкиному экспериментатору.

— В общем, Дамблдору ты отказал, — подытожила Поликсена, и Иппи кивнул и грозно постучал карандашом по столу.

— Отказал и пригрозил известить мадам Лонгботтом, на том все и утихло. Уж не знаю, почему Альбус не зашел через нее изначально — возьми Августа все риски на себя, я бы сдался. Думаю, она вообще не пустила Дамблдора на порог — винила в трагедии с сыном и невесткой, все-таки те были его людьми. Тогда я решил, что Альбус тоже себя винит, отсюда и чудо-средство — порой горе и вина приобретают причудливые формы. Может, никакого лекарства и в помине не было…

— Оно есть, — вздохнула Поликсена, и Гиппократ, помедлив, кивнул. — Оно есть — и работает, как видно по Сири. Ты ведь не думаешь, что это совпадение? Не хочу преуменьшать твои заслуги, но пора признать: Люциус прав, здесь отовсюду торчат уши Дамблдора.

Как бы ни обидно было это признавать, но Поликсена была права. Когда она впервые упомянула теорию Малфоя, Иппи только посмеялся — впрочем, что-то царапнуло уже тогда, но он настолько увлекся, что наплевал на сомнения. Схема реабилитации Сметвика — каково! Он мог бы помочь людям, а заодно войти в учебники, оставить след в истории профессии… Его собственный колдомедицинский феномен.

Ничто человеческое Гиппократу было не чуждо — вот только понимать, что его сделали как мальчишку, сыграли на маленьких слабостях как по нотам, было очень неприятно. И кто — столетний сморчок, которого Сметвик давным-давно списал со счетов!

— Иппи, что это может быть? — задумчиво спросила Поликсена, и он только и смог, что развести руками.

— Да что хочешь. За стенами Хога — целый Запретный лес, где водится и растет все, что душеньке угодно. Это самое «все» потом можно смешать в любых пропорциях — и получить что-то новое и доселе неведомое. Еще в Хоге имеются теплицы, а при них толковый герболог; мадам Спраут может скрестить дикое и одомашненное и получить гибрид с неожиданными свойствами. Есть в Хоге и Черное озеро. Мало ли, вдруг наш эликсир — это слюна русала и чернила Кальмара в пропорции один к двум? Дамблдор, хоть и сдал после войны, но все еще числится гением — а я понятия не имею, как эти ребята мыслят. Это ты у нас специалист, прямо-таки видный эксперт.

— Да причудливо они мыслят, — повесила нос Поликсена. — Смотрят на предмет, который все видели тысячу раз, потом смотрят на другой рядышком и осознают, что их можно совместить и получить что-то третье. Словно добрый Мерлин в темечко чмокнул. Мы с тобой покрутим пальцем у виска и пойдем дальше по своим делам, а они — нет. Они упрутся рогом, забудут есть и спать, перестанут отзываться на собственное имя — но добьются своего… Мордред, мы в жизни не догадаемся, что Дамблдор там намутил.

— Говорю же: видный эксперт, — поддел Иппи, и Поликсена беззлобно отмахнулась и улыбнулась краешком губ. — Что с конференцией? Я уже не смогу с чистой совестью приписать себе успехи Блэка. Впрочем, отменять не хотелось бы — столько сил насмарку, да и перед коллегами неловко… Что скажешь, душа моя?

— Скажу, что надо ехать, — подумав, решительно заявила Поликсена. — Что будешь врать — ты уж сам придумай, но если есть шанс узнать рецепт из третьих рук, я в деле. Кстати, может, заодно надавишь на Тонкса?

— Надавить-то я надавлю, — пожал плечами Иппи. — Вот только вряд ли поможет: ставлю любимый стетоскоп на то, что Теду рецепт не доверили. Говорю же: он ухватится за любую возможность попробовать что-то новенькое, даже вслепую. Впрочем, попытка не пытка: вряд ли Альбус завязывал ему глаза, пускай хоть лекарственную форму опишет.

Они помолчали, и Поликсена уже собралась уходить, как Гиппократ спохватился:

— Постой-ка, а зачем нам вообще сдался рецепт? Не спорю, мне интересно, что Альбус там наворотил, но только теоретически — ставить опыты на Лонгботтомах я побоюсь.

Подруга взглянула на него очень странно. Затем подумала пару минут, теребя рукав незнакомым, нервным жестом. Криво усмехнулась, подняла глаза на Иппи, и он встревожился: даже во время разговора о личной жизни она не выглядела настолько уязвимой.

— И в самом деле, — глухо сказала Поликсена. — Рецепт нам не нужен, а может, и вовсе вреден… Мало ли какие там побочные эффекты, правда? Это штука непредсказуемая, сам говорил.

Гиппократ медленно кивнул, хотя не был уверен, с чем именно соглашается. Поликсена тоже кивнула своим мыслям и порывисто встала.

— Увидимся в Кельне. Линде мой пламенный привет.

Уже от двери подруга вдруг обернулась, словно что-то вспомнила, поколебалась и сказала очень странным тоном, даже страннее прежнего:

— Послушай, Иппи… Если Сириус вздумает расспрашивать тебя насчет фамильного топора, делай умное лицо и кивай, ладно?

— Какого еще топора? — тяжело вздохнул Гиппократ, и Поликсена закатила глаза и неопределенно покрутила рукой в воздухе.

— Ну я же не могу жить по-человечески, — кисло пояснила она. — Так что свадьба у меня была не как у нормальных людей, а по доверенности, и Сири свято уверен, что в роли жениха был ты. С фамильным топором Блэков под мышкой. Так вот, если подтвердишь, что все так и было, за мной должок.

Подруга улыбнулась на прощание и вышла, а Гиппократ посидел еще пару минут, глядя на закрытую дверь и раздумывая над ее последними словами.

Поликсена не обратилась к нему, но к кому тогда? Кто-то ведь должен был составить ей пару во время ритуала — кто-то, чье имя не следовало знать Сириусу Блэку. Гиппократу этот таинственный ассистент заранее не нравился — он вообще не питал добрых чувств к тем, кого Поликсена выгораживала любыми путями, не щадя времени и сил.

Еще один друг — для разнообразия тайный? Или кто-то намного ближе и дороже? Причем кто-то, явно знакомый супругу Поликсены — иначе с чего бы так тщательно скрывать его имя?

И что за нужда играть с Сириусом в прятки, если свадьба была исключительно бюрократической проволочкой? Блэк настолько ревнив, что сделает скидку только для выходившего его доктора? Или для ревности все-таки есть основания — например, если обмен кольцами был для Поликсены не пустой формальностью? По какому именно критерию подруга выбрала себе сообщника: обратилась к первому попавшемуся приятелю или к тому, кому безоговорочно доверяла?

Иппи сопел и стучал многострадальным карандашом по столу, тасовал имена и лица, как колоду игральных карт, но в итоге так ни к чему не пришел — а посему плюнул, достал из ящика стола стетоскоп и наконец отправился к пациентам, в благословенный мир твердых фактов.

Примечания:

PayPal, чтобы скрасить мои суровые будни: ossaya.art@gmail.com

Карта для тех же целей: 2200700436248404

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

Отдельный привет чату нашего канала — мы дождались бубенцов Альбуса :)