Назгул страны Рун (гет)

Путешественники покидают Виньялондэ задолго до рассвета, предвосхищая выход из гавани грузовых судов, и Эрэндис долго вглядывается в клубящуюся над водами порта туманную дымку, будто надеясь разглядеть среди пустынных доков и подпирающих небеса корабельных мачт одинокий силуэт призрачного капитана. Лорд Ангмар исполняет обещанное — незадолго до отплытия они все же встречаются с Фадом, и на какое-то мгновение радость, с которой брат бросается к Тхурингветиль, отзывается в сердце принцессы болезненным уколом: время не повернуть вспять, и, невзирая на любые ее усилия, юноша продолжит считать своей настоящей семьей тех, с кем его пути никогда не пересеклись бы, продолжи он привычный кочевой образ жизни среди родного клана и займи даже место отца. Эрэндис торопливо отводит взгляд от ранящей сцены: в разворачивающемся спектакле ей полагается исключительно роль молчаливой благодетельницы. Майэ, несомненно, чувствует ее смятение, касаясь ее руки в неуловимом жесте поддержки.

— Фад не понимает, — юноша упрямо закусывает губу, всем своим видом выражая нетерпение, — почему он не может поехать вместе с госпожой? Фад не глупец, он не станет подниматься на корабль, он найдет хорошего скакуна и будет в Умбаре лишь немногим позже!

— Все ты прекрасно понимаешь, — Тхурингветиль рассеянно проводит кончиками пальцев по его руке. — Умбар сейчас кишит нуменорцами, а ты, мой друг, стал слишком узнаваем. Еще хуже, если ты привлечешь внимание Лангона. Все наши усилия пойдут прахом. Допустим, ты совсем не думаешь обо мне, так представь, что скажет Владыка, когда ты предстанешь перед его троном раньше назначенного срока, так бездумно пренебрегая шансом на вторую жизнь, что был тебе дарован исключительно милостью Майрона.

— Госпожа совсем не верит в Фада, — обиженно отзывается тот. — Фад быстр, как сокол, и неуловим, как ветер. В тюрьме говорили всякое о том, что сейчас творится на юге. Фад не станет, подобно крысе, прятаться в лорганском храме, покуда госпоже угрожает опасность!

— От кого же ты думаешь меня защищать? — насмешливо интересуется Тхурингветиль. — От профессиональных убийц на службе у короля Нуменорэ? От придворных отравителей правителя Харадвейта или его звездочетов? От мстителей-одиночек, воюющих с нуменорской армией в Мордоре и узревших в моих действиях предательство всех наших идеалов? От албаи? С таким-то количеством врагов я была бы беспросветно глупа, если бы надеялась спастись благодаря превосходству в силе. Своей героической смертью, мальчик, ты мне никак не поможешь. Покушение на Палландо должно было научить тебя тому, что противник наш хитер и очень опасен.

— Госпожа ведь знает, что Фад не справился, — юноша сжимает кулаки, бледнея от ярости, и сердце Эрэндис на миг замирает, а затем стучит с удвоенной силой — именно этого признания она одновременно боялась и ждала. — Фад опозорил род своего отца. Позволил украсть свой арбалет. Позволил вору попытаться свершить за него месть. Оставил госпожу без охраны. Из-за Фада она оказалась в темнице. Если бы господин Майрон судил только по справедливости, он приказал бы своему военачальнику утопить меня в Великом Море!

— Значит, арбалет у тебя украли? — оживленно переспрашивает до сих пор хранившая молчание Эрэндис. — Отчего же ты не признался в этом лорду Аланору?

— Лорд Аланор не приходил допрашивать Фада, — угрюмо отвечает брат. — Приходили другие. Спрашивали, хотел ли Фад убить синего мага. Фад сказал правду. Сказал, что хотел, но не успел. Кто-то его опередил. Спрашивали, раскаивается ли Фад в своих намерениях. Фад ответил, что если выйдет из тюрьмы, снова возьмет арбалет и пойдет убивать мага. Сказал, не сможет убить сам, значит, завещает сыну, если дева моря Рун пошлет ему свое благословение и одарит новой семьей.

После откровений брата Эрэндис отчетливо хочется схватиться за голову и застонать — неудивительно, что государь и слышать не хочет о его возможном помиловании и освобождении; Тхурингветиль, судя по ее раздраженному виду, с ней полностью солидарна, но свои эмоции выражает куда более красноречиво — и принцесса машинально отмечает, что сила пощечины майэ значительно превосходит то, что можно ожидать от хрупкой на вид аданет. Фад, впрочем, не выдает свою обиду ни словом, ни взглядом — Эрэндис с детства запомнилось это выражение молчаливой покорности, что принимали все без исключения дети их клана, стоило бабушке хоть на мгновение принять недовольный вид.

— Я должна была тысячу раз подумать, прежде чем связаться с кем-то из вашего народца, — голос майэ сейчас напоминает шипение потревоженной змеи. — Глупость, бесконечная эгоистичная глупость, не видите ничего за пределами своего уязвленного самолюбия, и время вас нисколько не меняет! Как будто один и тот же жалкий человек раз за разом умирает и перерождается в новом поколении!

— Фад, тебе не следовало так открыто объявлять о своих намерениях, — обеспокоенно покосившись на спутницу, Эрэндис пытается смягчить ее резкую отповедь. — Ты знал, на какой риск идешь, отправляясь в чужую страну, и не должен был позволять себе таких ошибок. Ты должен пообещать мне, что прекратишь упорствовать и стремиться к неосуществимому. Только на таких условиях я согласна отпустить тебя в Кханд.

— Вы можете отправить Фада обратно в тюрьму, если сомневаетесь, — неприятно осклабился брат, глядя ей прямо в глаза. — А вот запрещать Фаду умереть, чтобы отомстить за его народ, не имеете права. Вы не посланница Владыки.

— Но что ты докажешь этой глупой и бессмысленной смертью! — Эрэндис не может удержаться от того, чтобы повысить голос. — Тебе повезет, если в Нуменоре обратят внимание на смерть еще одного сумасшедшего вастака! Палландо живуч, как кошка, не уверена, что обычное оружие вообще способно нанести ему какой-либо ущерб!

— Да простит мне ее высочество это замечание, — осторожно прерывает ее Тхурингветиль, — однако вы рискуете потратить всю ночь на убеждения, но так и остаться неуслышанной. Нравится это Фаду или нет, но Майрон не привык к тому, чтобы его дары столь дерзко и самонадеянно отвергали. Последний, кто позволил себе нечто подобное, окончил свои дни весьма печально… и болезненно, хоть и остался воспет в балладах своего народа. Фаду, впрочем, посмертная слава не грозит, ведь он, если мне не изменяет память, последний представитель своего клана?

— Госпожа знает, что должен сделать Фад, чтобы лорд Майрон освободил его от обета? — исподлобья взглянул на нее юноша. — Госпожа для этого хочет, чтобы Фад вернулся домой?

По задумчивой ухмылке Тхурингветиль ни за что не определить, о чем она думает, но пока та неторопливо отвечает Фаду, Эрэндис по необъяснимой причине охватывает ледяная дрожь.

— Забавно, но сейчас мне кажется, что история в очередной раз повторяется… точнее, движется по спирали, ведь в одну реку не войти дважды, — тихо отзывается майэ. — Когда-то передо мной стояла женщина, исключительно умная и проницательная молодая женщина, и умоляла освободить от связывавшего ее с Мордором обязательства, дабы распорядиться отпущенным ей сроком жизни по своему усмотрению. Я ответила ей, что наша сделка будет расторгнута после того, как она приведет нам на службу своих сыновей. Разумеется, тогда она находилась на грани отчаяния и даже помыслить не могла о том, чтобы заключить брак и, уж тем более, обзавестись потомством.

— И что же? — рискует поинтересоваться Фад, когда молчание майэ становится почти невыносимым. — Что она решила?

— Она честно попыталась выполнить поставленные перед ней условия, — отвечает Тхурингветиль. — Больше я ее никогда не видела. Знаю, что она умерла, считая себя абсолютно счастливым человеком. Довольно редкое состояние души для эдайн — если, конечно, речь идет о чем-то подлинном, а не о самообмане. Еще при ее жизни один из сыновей по собственной воле присягнул на верность Майрону. А о своей мести она, став матерью, забыла. Продолжение рода стало для нее важнее мелочных обид прошлого.

— Не надейтесь, что это произойдет с Фадом, — упрямо отзывается Фад. — Однажды Фад все равно уничтожит этого мага и сотрет с лица земли все, что с ним связано. Завтра или через десятки лет, или даже в день последней битвы, но кровь моего рода будет отомщена.

— Ты услышал мое единственное условие, — качает головой Тхурингветиль. — Хотя бы к этому отнесись с уважением, если смеешь отказывать самой принцессе Нуменорэ.

Эрэндис закрывает глаза, но фигурка брата, склонившегося перед своей госпожой, будто каленым железом выжжена у нее на сетчатке — не выбросить из головы, не стереть из памяти, как ни старайся. Она тянется за спелым яблоком на расписном глиняном блюде и едва заметно морщится от несмолкающего крика чаек, всю дорогу кружащих над палубой.

— Не понимаю, почему лорд Аланор солгал мне, — тихо произносит она. — Ведь я просила его провести допрос собственнолично. Я знаю, он бы понял, что Фад все это говорит по юношеской глупости… он бы нашел способ оправдать его без этого унизительного побега. И невинные люди бы не пострадали…

— Вы так безоговорочно доверяете Аланору? — внимательно смотрит на нее Тхурингветиль. — Не забывайте, при дворе каждый печется, в первую очередь, о своих личных интересах. Аланору куда спокойнее видеть меня рядом с Майроном, в темницах, но уж никак не здесь, не с вами.

— И ради этого он готов позволить настоящему убийце разгуливать на свободе? — возмущенно вскидывается Эрэндис. — Рискуя благополучием династии? Никогда не поверю!

— Для того, чтобы устранить настоящего убийцу, вовсе не обязательно устраивать над ним показательный суд, — усмехается майэ. — Аланор отвечает за безопасность короля. Вот и обеспечивает ее всеми доступными способами.

— Даже невзирая на то, что вы не виноваты в покушении? — Эрэндис неприятно даже задумываться о подобном, не то что произносить вслух. Тхурингветиль возводит взгляд, посмеиваясь над ее наивностью.

— Не виновата в покушении — так уж в чем-то другом наверняка виновата, — подмигивает она. — Если вы хотите заниматься политикой, вам следует научиться мыслить не столь буквально. Как знать, возможно, я еще поблагодарю Аланора, да и вашего короля, за это решение.

— За то, что они без суда позволили бросить вас в темницу? — недоверчиво переспрашивает Эрэндис, и теперь майэ уже не сдерживает заливистого смеха.

— Мы ведь не знаем, какие цели преследовал злоумышленник. Это для Фада господин Палландо — кровный враг, а его смерть — дело чести. Кто-то другой, не сумев достать одного из высокопоставленных гостей Ар-Фаразона, без колебаний мог бы переключить свое внимание на кого-то менее защищенного. А я, как ни крути, иностранный посол, магией не пользуюсь, с охраной по дворцу не хожу… Выбор очевиден.

— Не надо так шутить, — Эрэндис опасливо ежится, словно даже за сотни километров от дворца они все еще не в безопасности. — Не представляю, как вы можете говорить об этом так спокойно.

— Смерть учит иначе смотреть на жизнь, — пожимает плечами майэ. — А я видела этот мир задолго до того, как он обрел цель и форму. Думаю, Аланор прекрасно понимает, насколько иначе я ощущаю течение времени… насколько вообще такое способен понять человек.

— Иштар, я никогда прежде не задавала вам этот вопрос, — осторожно интересуется Эрэндис. — Тогда… до сотворения мира — вы ведь не сразу стали майэ Владыки? Насколько я понимаю из эльфийских хроник, у него вообще не было своих майар. Лорд Майрон… он перешел на его сторону… эльфы называли это предательством…

— Разумеется, только эльфам судить о том, что известно им лишь из чужих воспоминаний, — морщится Тхурингветиль. — Предательство — слишком человеческое слово, когда речь идет о космологических процессах. Отвечая на ваш вопрос, принцесса, я не была сотворена ни Мелькором, ни для того, чтобы поступить на службу к Мелькору. На заре времен… у меня была госпожа. Одна из бесчисленных не названных по имени айнур, слишком могущественных для того, чтобы спуститься в Арду, растрачивая свои силы на слабую, непостоянную материю. В замысле Эру им была отведена иная, менее заметная, но куда более сложная роль. Мелькор тоже входил в их число, если говорить начистоту. Именно поэтому Эру не приветствовал его намерение придать своим идеям материальное воплощение. Только не в масштабах Арды. Мелькор предпочел сделать собственный выбор, и это стоило ему больших потерь и огромной боли. Я знаю это, потому что сама прошла через подобное, выбрав не следовать за своей госпожой. Я многое потеряла, но многое и привнесла в этот мир.

— Эта валиэ, о которой вы говорите, — спрашивает Эрэндис, — чему же она покровительствовала, чего нет сегодня в Средиземье? И есть ли человеческие слова, позволяющие говорить о таком?

— Моя госпожа воплощала собой магию, — улыбается Тхурингветиль. — Магию куда более сложную и опасную, чем в состоянии представить ваше ограниченное условностями воображение. Если бы госпожа пошла по пути Мелькора, и люди, и эльфы, и даже воплощенные майар обладали бы совсем иными возможностями. Не уверена, что Арда в состоянии такое выдержать, если даже эксперименты Мелькора то и дело приводили к всевозможным катаклизмам. Может быть, в других, иначе задуманных и реализованных мирах, далеко отсюда… Так или иначе, именно я сделала возможным перевоплощения и превращения. Мелькор мастерски владеет иллюзиями, и значительная доля искусства моей госпожи подвластна и ему, как величайшему среди айнур, но именно майар наделены силой принести дары своих покровителей существам, стоящим на более низкой ступени. Магия вампиров и оборотней, а также чародеев, способных на короткий или долгий срок изменять свое лицо — это мой незначительный вклад в мироздание. Вот вам, собственно, и ответ, почему меня так ценил мой повелитель.

“Леди Иштар лжет. Ложь составляет самую ее природу и, убедительности ради, всегда основана на правде”, набатом звучит в ушах принцессы каркающий голос Палландо. И все же, сейчас Эрэндис необходимо слышать эту ложь, каких бы чудовищных масштабов она не достигала: хотя бы ради хрупкой иллюзии безопасности для Фада, пусть путь, на который ступает брат, кроется в сгущающейся над их головами тьме.

— Вы верите ему? — хрипло спрашивает она. — Верите, что Фад прислушается к вашей просьбе и не станет совершать глупостей?

— Ангмар, конечно, безответственный мерзавец, но за ним он присмотрит, — отзывается Тхурингветиль. — Существуют клятвы, которые не принято нарушать даже среди тех, чье слово не стоит ломаного гроша. В жизни каждого должно оставаться нечто незыблемое. Кроме того, Фад слишком похож на свою бабушку. Из него получится достойный вождь.

— Вы знали нашу бабушку? — Эрэндис резко вскидывает на нее взгляд. — Откуда, бабушка ведь никогда не разлучалась с семьей!

— А вы до сих пор не догадались, кем была та женщина, чью историю я поведала Фаду? — лукаво смотрит на нее Тхурингветиль. — Я знала о вашей бабушке, пожалуй, больше, чем любой из ее многочисленной родни. Майрон всегда возлагал большие надежды на Рун, и никого из потомков Хамула из виду я не теряла. Эдайн далеких земель верят, что в высших мирах у каждого народа есть свой покровитель. Можете так расценивать мое покровительство истерлингам, мне нравится находить в своих действиях свидетельства божественной миссии.

— Что привело к вам бабушку? — Эрэндис изо всех сил вцепляется в руку собеседницы. — Что, во имя всего святого, могло связывать ее с Мордором?

— Я не вправе разглашать чужие тайны, пусть даже те, кому они принадлежат, уже и не с нами, — Тхурингветиль мягко высвобождает рукав из ее похолодевших пальцев. — Вашу бабушку и ее семью некогда разделяли серьезные разногласия. Разногласия такого характера, что однажды они стали представлять собой нешуточную угрозу ее независимости и даже жизни. Будучи женщиной умной, она нашла способ выкупить свою свободу — это сделало одного из ее сыновей одним из самых влиятельных жрецов, а вас — принцессой Нуменора. Никогда нельзя знать, куда заведет выбор.

— Вы снова говорите загадками, леди Иштар, — с сожалением вздыхает Эрэндис. — И всякий раз, когда мне кажется, что я уже приблизилась к правильному ответу, меня снова отбрасывает назад.

— Вы себя недооцениваете, ваше высочество, — усмехается Тхурингветиль. — Ваша бабушка подавала большие надежды, но вы превосходите ее во всех отношениях, пусть пока и не научились этим пользоваться. Время это исправит, не сомневайтесь.

В Харадвейте принцесса и ее спутники снова сходят на берег, бросив якорь в одной из небольших, полузаброшенных гаваней. Путешествовать морем в южном направлении опасно — море кишит корсарами, и стража не желает вступать в бессмысленный бой, да еще и с такими ценными пассажирами на борту. Наслаждаясь растерянностью на лицах слуг, Эрэндис отказывается от привезенной из Роменны громоздкой кареты и с удовольствием скачет верхом наравне со своими спутниками.

Средиземье очаровывает принцессу с первого взгляда: впервые переживая опыт жизни за пределами Нуменора, она влюблена в каждое новое впечатление, каждого встреченного ими человека и с трудом сдерживает переполняющие ее эмоции. Палящее солнце Харадвейта молниеносно выжигает из памяти погружающийся в зимний сон Арменелос и будто наполняет светом изнутри — даже Тхурингветиль, чье здоровье на протяжении путешествия, признаться, беспокоило Эрэндис, выглядит куда свежее и жизнерадостнее. Ее ироничные диалоги с лордом Лангоном до поры веселят принцессу: она даже забывает, что перед ней непримиримые противники, а вовсе не старые-добрые друзья. Все расставляет по местам странный ужин в одной из придорожных таверн, где они решают остановиться на ночь.

Поначалу Эрэндис с удивлением смотрит на пышущую огнем в центре зала печь странной формы, из которой то и дело вылетают гаснущие на песчаном полу искры. Позднее она понимает, как необходим этот источник тепла в Харадвейте, ночами превращающемся в ледяную пустыню. Тхурингветиль, утомленная долгой дорогой, с видимым облегчением опускается на мягкие подушки и начинает болтать с хозяином на неизвестном принцессе наречии — ничего общего с переливающимся языком вастаков оно не имеет и по грубости могло бы сравниться с языком орков, хотя его Эрэндис слышала лишь в сильно смягченном произношении своих учителей.

К счастью, им удается избегать досаждающе любопытных взглядов — дело ли в магии или в умело подобранных Тхурингветиль восточных одеждах, но ужин проходит без происшествий или навязчивого интереса со стороны. Другие гости увлечены трапезой и неспешной беседой, майар почти не переговариваются между собой, будто выжидая чего-то — и развязка наступает неожиданно, когда старик-трактирщик, низко склонившись перед Лангоном, подает ему шелковый мешочек на подносе.

— Не припомните, когда мы играли в последний раз, леди Иштар? — нехорошо ухмыляется он, глядя майэ прямо в глаза. — Немало воды с тех пор утекло, не правда ли?

— Континенты не раз сошли с установленных мест, лорд Лангон, — в тон ему отвечает Тхурингветиль, и Эрэндис в очередной раз отмечает, насколько пренебрежительно может прозвучать подчеркнуто вежливое обращение в ее исполнении. — Боюсь, я подрастеряла навыки за прошедшие эпохи.

— Что это такое? — с любопытством подается вперед принцесса. — Кости? Какие-то особенные карты?

— Никогда не понимала этого пошлого пристрастия южан, — поджимает губы Тхурингветиль, одной рукой развязывая узелок на мешочке. — Вечерами напролет готовы убивать время за бессмысленными играми. Нет, здесь у нас кое-что поинтереснее, — она делает приглашающий взмах рукой, предоставляя Лангону право сделать первый ход.

Лангон долго и вдумчиво изучает содержимое мешочка, пока, наконец, не извлекает оттуда выкрашенный в темно-фиолетовый цвет кусочек дерева с выжженными на нем непонятными знаками и не бросает его в центр низкого круглого стола, вокруг которого они расположились. Тхурингветиль прищуривается, присматриваясь к странному предмету повнимательнее, и придвигает к себе мешочек, что-то увлеченно в нем ища.

— Позвольте познакомить вас с правилами, ваше высочество, — понижает голос Лангон. — Начну издалека. Эа полнится весьма разнообразными версиями того, как протекал процесс творения. Эльдар и вся западная цивилизация, склонные к художественному восприятию мира и признающие тонкое, непознанное вмешательство высших сил, склонны полагать, что Творец создал Арду посредством песни, причем детям Илуватора доподлинно неизвестно, была ли то несоизмеримо сложная для восприятия смертных баллада, заклятие — или нечто принципиально отличное, именованное песней лишь за отсутствием подходящих слов. Другие культуры, как вам, несомненно, известно, сохранили собственные предания о том, что следует понимать под Айнулиндалэ. Так, с древних времен находились те, кто считал, будто Арда была буквально выжжена в ткани мироздания при помощи сорока четырех рун.

— Некогда старейшины народов востока получили знание о рунах, и существует поверье, будто любую историю, когда-либо случившуюся или лишь предначертанную в будущем, можно описать при помощи этих сорока четырех знаков, — подхватывает Тхурингветиль, останавливая свой выбор на символе, с точки зрения Эрэндис, напоминающим туго закрученную спираль. — Эта легенда настолько древняя, что давно уже утратила свое сакральное значение. Зато сохранилась игра — двое выбирают некую историю, что еще не получила логического завершения, и начинают рассказывать ее поочередно, воздерживаясь от слов. Выбирают они из тех рун, что содержатся в мешочке, ни разу не повторяясь. Если они все делают правильно, и боги на их стороне, история начинает рассказывать себя сама. Проигрывает тот, кто обрывает цепочку, не в силах подобрать верного хода. Рассказывают даже, что таким образом можно предсказать будущее. Я не слишком в это верю.

— Неправда, верите, — неожиданно жестко обрывает ее Лангон. — Разве не таким образом было предсказано создание Сильмариллов, что повлекло за собой падение Утумно и определило ход всей Первой Эпохи? И разве это не доказывает, что легенда о рунах много древнее самого рода человеческого?

— Вы ведь не полагаете всерьез, что Мелькор принимал решения, полагаясь на эту детскую забаву? — недоуменно вскидывает бровь Тхурингветиль. — У нас было слишком много свободного времени, а подобное развлечение может длиться годами, если подойти к нему творчески. Когда Светильники пали, никто и не помышлял о создании сосудов для высвободившегося света: Мелькор очень быстро установил, что в таком количестве он не пригоден для изменения материи и даже разрушить ее толком не может, лишь помогает ей раствориться в небытие, в тех измерениях, где до сих пор господствует лишь воля Эру. Если бы не решение одного безумного нолдо, предсказание, о котором вы до сих пор помните, осталось бы в моих глазах сущей бессмыслицей.

— Вы столько лет прожили среди вариагов и все еще верите в свободу воли, Иштар? — иронично ухмыляется Лангон. — Возможно, руны нас рассудят. Вы ведь уже поняли, что я обращаю свой взор к этой древней, как мир истории. Видите, ваше высочество? — он указывает растерянной Эрэндис на лежащие рядом руны. — Это Лхар Так, руна пророчества. Если всмотреться, она напоминает длань, бросающую кости. Я попытался бросить вызов леди Иштар, воскресив в ее памяти события, давно сгинувшие в густом тумане прошлого, но она, кажется, меня перехитрила, ловко переменив тему. У Лхар Так есть более общее толкование, обозначающее человека на перепутье. От его решения зависит, потечет ли судьба по одному руслу или по другому, и боги бросают жребий на его счет. Вторая руна, ответ леди Иштар, называется Аум А — бесконечное повторение одного и того же цикла, способное в конце концов привести к поставленной цели, — на его лбу отчетливо обозначаются морщины. — В таком случае, возможно, подойдет это… — Лангон выбирает третью руну, и Эрэндис готова поклясться, что черные символы как будто слегка приподнимаются над деревом, окутывая его зловещей дымкой едва уловимого сияния.

— Лех Хун, — глаза Тхурингветиль увлеченно мерцают, когда она внимательно рассматривает руну. — Древние свитки. Символ тайного знания, — ее губы искривляются в ухмылке, призванной, скорее, замаскировать досаду. — Я не сомневалась, что вы зададите этот вопрос, Лангон. Тха Так, вы ведь и сами подозревали, каким будет мой ответ.

— Разве эта руна не повторяет первую? — спрашивает Эрэндис. — Символ — в точности такая же рука.

— Длань в этой игре означает пророчество, — рассеянно поясняет Тхурингветиль. — Название первой руны на общепринятое наречие переводится, как “момент пророчества”, мой же выбор — “дом пророчества”, иначе говоря, Храм. Прошедший посвящение в Храме может использовать длань на своем гербе, удостоившийся прямого откровения свыше окрашивает ее в белый цвет.

— Разве белый цвет не взывает к силам света? — удивляется принцесса, но майэ только поводит плечами.

— Вариаги и некоторые кланы вастаков отождествяляют его с трауром и смертью.

— Нгавт Анк Тун, — глаза Лангона нехорошо сверкают, и он, кажется, почти не задумывается над следующим ходом, молниеносно выбрасывая следующую руну. Тхурингветиль снова не выглядит удивленной — у нее давно заготовлен ответ.

— Танг Зел Тех. С вами стало скучно играть, лорд Лангон. Боюсь, что усну, не дождавшись окончания игры.

— А сейчас что происходит? — подает голос Эрэндис после того, как на стол ложатся еще несколько пар на первый взгляд идентичных рун с непроизносимыми названиями. Разъяснения берет на себя Лангон.

— Яд. Болезнь. Жертвоприношение. Воскрешение. Слияние. Письмо. Малый Храм. Волшебник. Снова жертва, на этот раз добровольная. Кажется, леди Иштар переживает некоторые затруднения?

— О чем здесь вообще идет речь? — Эрэндис чувствует, что окончательно запуталась. — О Дагор Дагорат? О Его возвращении? И… чья жертва?

— Того, чья судьба стоит на кону в этой игре, — тихо произносит Иштар. — Или той, у рун тысячи толкований. Энгма Хму Ло, — она вдруг выбрасывает на стол пустой кусочек дерева, и все руны на мгновение окутывает сияние, и теперь уже принцессе не удается списать этот эффект на отвратительное освещение таверны или неспокойный танец отзвуков свечей в драпировках на стенах.

— Что это такое? — немедленно спрашивает она Лангона. Майя выглядит неприятно изумленным, даже потрясенным, и смотрит на Тхурингветиль так, словно увидел ее впервые в жизни.

— Энгма Хму Ло — это последняя руна, — с торжествующей улыбкой отзывается та. — Ей полагается заканчивать игру. После нее новых ходов уже быть не может, лишь полное обновление. Конец истории.

— Но почему же? — хмурится Эрэндис — подспудно ей начинает казаться, будто произошло нечто плохое. — Разве не могу я сейчас взять любую следующую руну и… — она осекается, когда ее рука в мешочке нащупывает лишь пустоту. — Разве вы не говорили, что их должно быть сорок четыре?

— В этом и состоит магия рун, — произносит Тхурингветиль. — После закрывающей руны нет продолжения. Можно лишь собрать все руны в мешок и начать игру заново. Использовать Энгма Хму Ло можно только в одном случае.

— В каком же? — Эрэндис непроизвольно берет ее за руку, словно уже зная ответ.

— Когда цикл завершен, — отвечает за майэ мрачный, как ночь, Лангон. — Когда судьба уже записана на небесах и скреплена печатью, и приговор вот-вот свершится, — жестом он приказывает убрать руны. — Наши комнаты, должно быть уже готовы. Вам следует отдохнуть, ваше высочество. Путь до Вусты неблизкий, а сегодняшнее путешествие вас, должно быть, утомило.

Эрэндис готова поклясться, что усталость непосильной ношей навалилась на нее лишь после зловещей игры, но не смеет возражать — все участники ужина выглядят настолько отчужденными и погруженными в мир собственных предчувствий и воспоминаний, что излишние распросы кажутся принцессе вмешательством во что-то сокровенное и не предназначенное для обсуждения посторонними. Лишь два слова не перестают крутиться в ее памяти: яд и болезнь. Слишком сильны подозрения, что речь, в данном случае, с огромной вероятностью может идти о ней.

Сны принцессу посещают беспокойные и тревожные: ей представляется, будто прибыв в Вусту, официальную столицу Харадвейта, они видят сияющую на солнце золотую статую Ар-Фаразона, воздвигнутую на центральной городской площади. По правую руку от себя она видит леди Иштар; предпочитающая шелковые наряды тропической расцветки майэ на сей раз облечена в угольно-черный, на фоне которого ее волосы кажутся буквально объятыми огнем.

— До сих пор я слышала только о золотых памятниках, посвященных Владыке, — осторожно произносит принцесса, не узнавая собственный голос. — Государь говорил о том, что такие изваяния — насмешка над властью династии, и что их необходимо разрушать, а обычай сей предавать забвению.

— Я предупреждала, ваш государь совсем не тот, за кого себя выдает, — насмешливо обрывает ее Тхурингветиль. — Он желает сравниться с творцами этого мира. Все это было предсказано.

— Кем? — Эрэндис резко разворачивается к майэ, но красочная, пестрящая красками и ароматами Вуста вдруг словно растворяется в воздухе, и вместо нее из пустоты выступают ставшие почти привычными по ночным кошмарам очертания Барад Дура. — Кем предсказано?

Тхурингветиль также куда-то исчезает, и вместо ее мелодичного голоса принцесса слышит отрешенное ворчание старой оркской прислужницы в крепости.

— Ведьма еще совсем глупая. Ведьма не умеет читать руны, а они везде. В воде. В земле. В огне. В воздухе. В блеске металла клинков и в узорах, сотканных на песке. Все в мире говорит о конце времен. Люди вознесутся в своих глазах и падут ниже прежнего. Им будет недоставать почтения. Так уже было и повторится вновь.

Эрэндис со сдавленным криком садится на кровати, надеясь, что беспокойством своим не привлекла внимания соседей. Замин, что делит с ней комнату, лишь поворачивается на другой бок, глубже кутаясь в пушистое одеяло — много лет не покидавшая королевского дворца девушка боится лошадей, и путешествие становится для нее непростым испытанием. Неудивительно, что сейчас она настолько измучена. Эрэндис уже пришлось пообещать служанке, что в Вусте они ни за что не станут отказываться от кареты.

Принцесса нетвердым шагом подходит к окну, рассеянно любуясь жадно ловящим первые солнечные лучи городком с домами, фасады которых выложены золотисто-розовым камнем. Здесь, где каждый новый день представляется неповторимым приключением, жаль и даже совестно тратить время на такое бесполезное занятие, как сон. Эрэндис уже предвкушает, как сможет блеснуть в Вусте великолепными познаниями в восточных языках и истории, как прямо на глазах оживут столь занимавшие ее в Арменелосе уморительные истории Иштар о чудаковатом и превыше всего ценящем развлечения правителе Харадвейта и его коварных, вечно соперничающих между собой вельможах, — и как в один прекрасный день ей, возможно, доведется и самой править этими землями и окончательно влюбиться в свой народ, до сих пор знакомый лишь по лелеемым с детства воспоминаниям. Эрэндис даже самой себе не признается в том, что уже борется с предательским желанием сбежать от своих провожатых на восток и своими глазами увидеть то, о чем рассказывал ей Алатар.

В конце концов, не случайно она оказалась невольной свидетельницей этого странного хитросплетения рун. Предсказание недвусмысленно указало ей на храм — а единственный известный ей Храм до сих пор находился в окрестностях Лоргана.

Эрэндис обещает себе, что однажды и ее будут вспоминать с таким же предыханием, как королеву Зейру, — и возвращается в постель, лишь когда над горизонтом показывается медный диск восходящего солнца. Она крепко спит до самого полудня, и сны ее больше не беспокоят.