Назгул страны Рун (гет)

Над пенисто-серыми гребнями беспокойных волн носится властный и порывистый ветер, с тучей брызгов разбивая их о каменистый берег. Небо с утра затянуто облаками, с неприятным скрипом на крыше причала раскачивается флюгер, и Эрэндис суеверно отмечает: не иначе, как сам Манвэ, будто вняв язвительным замечаниям Тхурингветиль, спустился с высот сокрытого в небесах замка, дабы своими глазами узреть наречение имени кораблю — первому построенному после войны, родоначальнику обновленного флота, равного которому еще не знали во всем Средиземье. В ясную погоду с этой стороны залива можно разглядеть Калмидон — маяк, возведенный Тар-Алдарионом на острове Тол-Уйнен, — но сегодня горизонт тает в желтоватом тревожном тумане, поднимающемся из самых глубин беснующегося моря, и принцесса поспешно отводит взгляд, когда в мареве ей чудятся не то языки пламени с поднимающими ввысь клубьями дыма, не то оскалившиеся звериные морды.

Мастер Нарронд относится к категории людей, чей возраст невозможно определить по почти что не меняющейся внешности — и хотя для тела его время будто остановилось, сознание движется вперед семимильными шагами. Временами Эрэндис кажется, что даже король не всегда успевает за ходом мысли кораблестроителя, страстно увлеченного своим делом, о каждом судне говорящего, как о собственном ребенке.

— Алькарондас станет жемчужиной вашего флота, государь, — возбужденно сверкая глазами, рассказывает он о своем детище. — Корабль построен из специально подобранной древесины, обит железом, чтобы сокрушать даже ледяные барьеры, каждая мачта проверена и обладает идеальной прочностью! Вы можете не бояться ни течений, ни штиля, ни рифов и подводных скал! А обратите внимание на великолепную резьбу на штевнях, на золотые фигуры на мачтах, указывающие направление ветра, на роспись и барельефы на бортах судна! Оно полностью оправдывает данное ему имя — Морская Твердыня! Как прекрасна будет флотилия, состоящая из таких кораблей! Нуменорэ сможет властвовать над морями так же, как властвует над сушей!

— Восхитительная работа, Нарронд, — Ар-Фаразон искренне впечатлен и откровенно любуется возвышающимся перед ними монстром из золота и железа. — Вы не забыли и о королевском троне. По красоте он превосходит даже тот, что украшает зал приемов во дворце Арменелоса.

— Вы настоящее сокровище, Нарронд, — добавляет Ар-Зимрафель, обычно довольно равнодушная к предметам роскоши, но не скрывающая своего преклонения перед прогрессом. — Истинная удача, что династии удалось заполучить вас к себе на службу. Ведь ваш отец, если мне не изменяет память, не принадлежит к уроженцам нашей земли?

— Мой покойный батюшка, да найдет его душа свой путь среди других миров, родом из окрестностей Виньялондэ, — слегка смутившись, подтверждает Нарронд. — Однако это не помешало ему всей душой быть преданным государю и служить ему и империи верой и правдой. Да, он всегда называл Нуменорэ империей, ибо считал, что необязательно мечом и огнем подчинять себе новые земли, чтобы властвовать над ними. Нуменорэ несет народам свет и просвещение, а на крыльях моих кораблей мы сможем подняться над самыми небесами! Да, это не шутки, — добавляет он, заметив снисходительную улыбку на лице Ар-Фаразона. — Новая вершина, что я собираюсь покорить, — это летающие корабли. И я благодарен лорду Элендуру, который помог мне поверить в то, что мои мечты — не бред старого безумца!

Эрэндис бросает молниеносный взгляд на короля — сердится ли тот, скользит ли тень недовольства по его лицу при упоминании Элендура? — но не может сказать ничего определенного. Ар-Фаразон лишь вопросительно изгибает бровь, ожидая объяснений, зато лорд Аланор хмурится — вот кто с уверенностью заявит, что неблагонадежным и импульсивным юнцам не стоит и приближаться к королевской верфи.

— Взгляните на этот чертеж, — Нарронд с энтузиазмом шуршит бумагами. — Вдохновившись рассказами лорда Элендура о богатых захоронениях, что ему довелось обнаружить в земле Рун, я набросал этот рисунок, взяв за основу истерлингские погребальные корабли. Вам ведь известно, что эта традиция восходит к временам Великого Врага? Ныне прежние обычаи забываются, но в гробницах знатных вастаков, бежавших с севера, можно найти редкой красоты суда, на которых их души должны были совершить свое последнее и величайшее плавание.

— Элендур рассказывал мне о своих находках, — кивает король. — Но, сказать по правде, я не предполагал, что эти корабли имели хотя бы самую слабую способность к настоящим полетам. В противном случае, войны с вастаками стали бы для наших предков настоящим проклятием.

— Цивилизация истерлингов Первой эпохи погибла прежде, чем они успели довести до ума свои изобретения, — неожиданно вмешивается внимательно прислушавающийся к разговору Лангон. — Однако мастер Нарронд не ошибся в своих догадках. Летающие корабли — задача сложная, но вполне достижимая. Властелин Ангбанда использовал эту идею в интересах своего воинства, и, разумеется, нельзя забывать о летающем корабле Эарендила Морехода, вашего благородного предка.

— Это верно, — тут же оживляется Ар-Зимрафель. — При помощи этого корабля был сражен Анкалагон Черный, что своими крыльями, если верить легендам, застилал небосвод. Однако можем ли мы надеяться, что нашим кораблестроителям удастся достичь хотя бы малой толики такого мастерства?

— Я строил корабли всю свою жизнь, ваше величество, — смиренно склоняет голову Нарронд. — Я обучался этому искусству у своего отца, а тот — у моего деда. В своей работе я использовал секреты людей, эльфов и гномов, но уже долгие годы не мог отделаться от мысли о том, что мне скучно. Море стало главной любовью моей жизни, но со временем и этого становится недостаточно. Если еще остался вызов, способный зажечь огонь в моей душе, так это — небо.

Ар-Фаразон посмеивается, качая головой, но неожиданно дает свое согласие.

— Продолжайте свои исследования, мастер Нарронд. Я не испытал радости, узнав о варварском поступке лорда Элендура, но нельзя отрицать, война заставляет нас совершат деяния, которыми в мирное время мы бы отнюдь не гордились. Полагаю, лорд Лангон будет рад предложить вам свою помощь, коль скоро он так хорошо осведомлен о культуре истерлингов былых времен.

— Но погребальные корабли не были предназначены для войны, — не выдерживает Эрэндис. Мастер, с вопиющей бесцеремонностью посягающий на память ее предков, с каждой минутой нравится ей все меньше и меньше. — Истерлинги почитали их за сакральный объект, а не средство для достижения целей в этом мире! Использовать их идею для укрепления своей власти — это все равно что… допустим, поселиться в древнем храме или украшать себя золотом, предназначенным в жертву. Возможно, старые традиции и забыты, но если вам удастся построить такие машины, племена и кланы Востока восстанут против власти государя, и их не остановит самое разрушительное наше оружие.

Эрэндис готова к любой реакции: возмущению, насмешке, гневу короля, которому она осмелилась возразить публично, — но поддержка приходит с совершенно неожиданной стороны.

— Боюсь, ваше величество, я вынужден согласиться с точкой зрения принцессы, — вкрадчиво произносит Лангон. — Если даже предположить, что изыскания мастера Нарронда приведут его к успеху, государству корабли принесут больше бед, чем пользы. Не случайно Саурон никогда не использовал эту технологию, невзирая на преимущество, которое она давала. Он, конечно, величайший лжец, но на одном обмане невозможно построить идеологию, которая позволит увлечь за собой людей.

Нарронд обиженно и непокорно поджимает губы, но не решается спорить с посланником харадского владыки. Ар-Фаразон некоторое время раздумывает, однако не отменяет своего приказа.

— Построить корабли не означает использовать их, — отзывается он, не сводя тяжелого взгляда с Эрэндис. — Мне не по душе мысль о том, что нуменорцам неизвестны секреты строительного мастерства, которыми в совершенстве владели дикие племена севера. Если Нарронд обладает необходимыми знаниями для того, чтобы разгадать этот секрет, я хочу, чтобы он сделал это в кратчайшие сроки. И всякий, кто может оказать ему помощь, но уклоняется от этого, будто замышляет против династии и государства.

Эрэндис чувствует себя подавленной, когда ей, следом за королевской четой и подданными, приходится подняться на палубу. Алькарондас — конструкция столь тяжелая и монументальная, что удары волн о борт совершенно не ощутимы; удивительно, как корабль вообще держится на воде. Что и говорить, король — единственный, кто достоин владеть такой роскошью. Эрэндис невольно любуется отлитыми из драгоценных металлов дельфинами, словно изнутри светящимися неведомыми чудовищами и хищными черными цветками, расписанными золотой краской. Невозможно вообразить, что Нарронд замыслил это великолепие в одиночку, — только высшая сила могла вложить в его голову подобный план.

— Он сказал, что увидел его во сне, — лорд Лангон оказывается рядом неслышно, словно кошка, подкравшаяся к зазевавшейся птице. — Флагман под золотыми парусами во главе отплывающей армады. С тех пор он денно и нощно трудился, желая преподнести его в дар государю после его триумфального возвращения. Когда я окажусь в Хараде, я скажу моему повелителю, что война со свободными людьми Запада Мордором безнадежно проиграна.

— Сомневаюсь, что вашего повелителя, — последнее слово Эрэндис выделяет ядовитой интонацией, — порадуют такие новости. Меня удивила ваша речь перед государем. Человеку непосвященному может показаться, будто, вопреки вашим заверениям, вы отчасти разделяете взгляды Саурона.

Ар-Фаразон официально представляет их друг другу, прежде чем кареты отправляются в сторону Роменны, и у Эрэндис так и не выходит составить о посланнике Харада определенное впечатление. Внешность майар, что она встречала до сих пор, врезается в память подобно вспышке молнии: невозможно перепутать с другими пронзительно-темные глаза Саурона, ярко-рыжие, отливающие на солнце красным кудри леди Иштар, даже почтенная старость Алатара и Палландо делает синих магов фигурами весьма примечательными. Лангон же, кажется, и вовсе лишен всяких предрассудков касательно облика: он не стремится понравиться или расположить к себе, его нисколько не смущают тусклые, небрежно схваченные черной лентой волосы; отдаленно он напоминает одного из минхириатрим, успевшего порядком ассимилироваться, впрочем, в силу отсутствия каких-либо запоминающихся особенностей лица, его можно было принять за представителя любого из народов, проживающих к западу от Андуина.

Голос Лангона — под стать его бесцветному обличию: сейчас, когда он беседует не с Тхурингветиль, майя ни к чему проявлять лишние эмоции, если, конечно, он вообще способен их испытывать.

— Вы еще слишком мало живете на свете, Эрэндис, иначе знали бы, как часто превосходно уживаются вместе подлость и талант. Взять семью того же мастера Нарронда. Не случайно он заговорил о верности. Если вы встречаете сторонника империи родом из Виньялондэ, почти наверняка можно сказать, что его предки были близки к Ангмару. Об этом не принято вспоминать, иначе, как вы выразились, человек непосвященный может подумать, что его визави разделяет и другие взгляды Ангмара. В частности, о том, кто должен стоять во главе этой империи.

— Вы верите, что он сможет построить летающие корабли? — тихо спрашивает Эрэндис. — Но зачем они королю? Ведь не для того же, чтобы гнили в водах Роменны, где их великолепие смогут оценить единицы.

— Взгляд короля устремлен в будущее, — пожимает плечами Лангон. — Военная мощь Нуменорэ подавит мысль народов о восстании в зародыше. Что они смогут противопоставить кораблям, прародитель которых некогда смог добраться до самого Амана?

Слова Лангона отзываются в душе у принцессы обжигающим уколом — вспышка неожиданного озарения трансформируется в безудержную радость, и она с трудом сдерживает улыбку. Майя бы, несомненно, был весьма раздосадован, узнай он, какое неожиданное применение найдется ненароком подброшенной им идее.

— Ты понимаешь, что это означает, Аллас? — взволнованно говорит Эрэндис, когда принимает у себя стражника днем позже и, не в силах усидеть на месте, расхаживает по комнате из угла в угол. — Корабли, которые могут доплыть до Валинора! Легкая дорога к бессмертию, о котором мечтали Тар-Атанамир, Ар-Адунакор, многие другие славные короли прошлого и, как я слышала, даже лорд Гимильхад.

— Но как это поможет отменить приказ короля и освободить Фада? — не понимает Аллас. — Не к валар же за помощью вы поплывете!

— Познания валар о будущем мне бы не повредили, но мой план намного проще, — качает головой принцесса. — Его величество вдохновлен идеей этого глупца Нарронда, но только до тех пор, пока лишь он один пожинает плоды его успеха. Если бы государь и в самом деле поверил, что кто-то рассчитывает использовать корабли для того, чтобы восстановить утраченную связь с Западом, а возможно и повторить подвиг Эарендила, он бы разгневался не только на мастера, что замышляет их создание, но и на того, кто за его спиной сговаривается с эльдар.

Аллас выглядит озадаченным и, в то же время, заинтересованным: в отличие от их предыдущих идей, в этой проглядываются определенные очертания, что делает возможной ее реализацию.

— Лорд Амандил ведь питает большую любовь к морским приключениям, — произносит он и, дождавшись одобрительного кивка принцессы, продолжает: — Там, где король заподозрит одно предательство, подозрения начнут множиться, как грибы после дождя. Но как вы рассчитываете связать лорда Амандила с этим кораблестроителем из Роменны?

— О, я не намерена предпринимать ничего, — Эрэндис холодно улыбается. — Почти ничего. Король сам распорядился поддерживать мастера Нарронда и не препятствовать его исследованиям. А нам поможет Исилиэль, сама того не подозревая.

— Но почему вы считаете, что король так легко в это поверит? с сомнением осведомляется Аллас. — Лорд Амандил не похож на авантюриста или искателя бессмертия. Я бы скорее решил, что его несправедливо оговорили.

Эрэндис отвечает не сразу. Аллас попадает в точку: после разговора с Сауроном она и сама долго об этом думает.

— Поверит, — наконец, отвечает она. — Король захочет в это поверить, потому что отражение этих устремлений обнаружит, если заглянет в свое сердце. Мы только поможем озвучить то, что его величество и без нас желает услышать.

На лице Алласа все еще читается затаенное сомнение, поэтому Эрэндис продолжает:

— Знаешь, в этом дворце долго жила память о лорде Гимильхаде, отце государя. Это был непростой человек… и особенно невыносимым его характер сделался в последние годы жизни. Он умирал от неизлечимой болезни, очень мучительной. Страдал сам и, надо отдать ему должное, сделал все, чтобы окружающие страдали не меньше. Его величество тогда не был даже наследным принцем, он состоял при дворе короля Тар-Палантира, почти неотлучно находился в городе, и все ожидали, что он позаботится об умирающем отце. Каждый час, каждая секунда этого безумия навсегда отпечаталась в его памяти. А лорд Гимильхад… он очень боялся умирать, точнее, боялся того посмертия, что может его ожидать. И хотя всю жизнь он был неверующим человеком, болезнь заставила его испытывать страх, — ее губ касается кривая усмешка. — Государь говорил мне, что страх может стать великой силой, и это, наверно, единственное из его наставлений, которому я не верю.

Эрэндис и сама не может объяснить, что сейчас заставляет ее откровенничать с Алласом — но в душе отчего-то живет непоколебимая уверенность: эта детская дружба не погибнет от ядовитых испарений, что, подобно болоту, источает атмосфера двора, если и есть кто, не способный на предательство, так это юноша, что сейчас стоит перед ней. И принцесса благодарна ему за тот глоток тепла и спокойствия, что он неосознанно дарит ей каждым своим появлением.

Замин находит Эрэндис в отрешенной задумчивости на балконе — летом обыкновение читать здесь, музицировать или просто размышлять входит в привычку, и с каждым годом все сложнее оказывается приспособиться к осени, когда проливные дожди заставляют их прятаться в душных дворцовых покоях. Заметив служанку, Эрэндис небрежно кивает в сторону огромной корзины с фруктами, что доставили несколько часов назад.

— Отдай это на кухню, пусть повара разберут для своих детей. И себе что-нибудь возьми, если любишь. Не хочу принимать ничего от этого человека. Он мне не нравится.

— Как же так, ваше высочество? — Замин с сожалением рассматривает корзину — ей уж точно не дарят таких подарков. — Будто вы не знаете нашу прислугу! Слухи тут же по дворцу разлетятся, не пройдет и часа, как лорду Лангону донесут, что вы пренебрегли его вниманием. Вам оно надо?

— Напомни на минутку, кому принадлежит дворец, в котором мы находимся, государю Ар-Фаразону, моему опекуну и наставнику, или лорду Лангону без рода и племени? — прищуривается Эрэндис. — Меня не обманут нарочитые попытки поддержать меня перед королем. Я не забываю о том, какую неблаговидную роль он в любой момент может сыграть в моей жизни.

— Фрукты я возьму, но никому не скажу, — упрямо возражает Замин. — Спрячу у себя, а вынесу, как только стемнеет. Ну что за ребячество! — она уже собирается оставить принцессу, как вдруг замечает что-то на кровати. — А что здесь делает этот плащ? Никогда не видела, чтобы вы его носили, прикажете отложить его вместе с другими вещами до осени?

— Оставь! — громче, чем требуется, обрывает ее Эрэндис, порывисто поднявшись с кресла. — Мне больше ничего не нужно, до утра ты можешь быть свободна. Я хочу пораньше лечь спать. Поездка на верфи меня измотала.

Эрэндис не кривит душой: в подаренном государю корабле ей видится нечто зловещее, с первого взгляда в душе вспыхивает неприязнь к мастеру Нарронду, а беседа с лордом Лангоном оставляет гадостное чувство, словно ее касается ледяное дыхание потусторонней и враждебно настроенной силы. Отчасти она понимает выбор Тхурингветиль: верно, Саурон подавляет своим присутствием и вызывает иррациональный, порой парализующий страх, но с таким же успехом можно бояться пламени или молнии, проявления стихий, искренних в своем неуправляемом безумии. Лангон же, в представлении принцессы, настолько подобен человеку, хитроумному, расчетливому и опасному, что это скорее роднит его с синими магами или, скорее даже, со старшим поколением нуменорской аристократии, сомнительным окружением, унаследованным Ар-Фаразоном от отца.

— Его величество гордится вашими разносторонними интересами, — замечает Лангон и, щурясь, устремляет взгляд к облакам, сквозь которые пробиваются пушистые от небесной пыли лучи света. — Девушку с вашей красотой, образованием, происхождением ждет великое будущее. Разумеется, при условии того, что ко всем перечисленным достоинствам прилагается мудрость.

Отметив про себя, что прожитые столетия так и не научили майя мастерству комплиментов, Эрэндис все же заинтересованно оборачивается:

— Его величество, несомненно, просил вас поговорить со мной о важности удачного замужества, я угадала? — смеется она. — В последнее время эта тема занимает мысли всего двора!

— Вы не сможете всю жизнь провести под опекой государя, — отвечает Лангон. — Хотите дружеский совет, моя госпожа? Уделите должное внимание устройству своей судьбы — по возможности, как можно дальше от Нуменора.

— С чего бы это? — хмурится Эрэндис. — Зачем мне бежать из страны, куда весь остальной мир мечтает попасть? В моих жилах течет истерлингская кровь, я никогда не скрывала, но вы всерьез считаете, что жизнь, о которой я почти ничего не помню, сделает меня счастливой?

Лангон неторопливо прогуливается вдоль почти бесконечной верхней палубы Алькарондаса, и принцессе кажется, что там, внизу, под их ногами, разворачивается не морская гладь, а сама бездна.

— Вы, моя госпожа, — медленно произносит он, — и сами еще не понимаете, как вам повезло в игре, где всем управляет лотерея. Что есть Нуменор, если не бесконечная игра случайностей?

— Что вы имеете в виду? — Эрэндис сводит брови на переносице. — Похоже на довольно бестактную попытку напомнить мне, что всем на свете я обязана моему благодетелю. Должна возразить на это тем, что все мы здесь находимся лишь по его милости.

— Вы неверно истолковали мои слова, ваше высочество, — церемонно склоняется перед ней Лангон. — И ошибаетесь, утверждая, будто правила игры устанавливает ваш король, или правитель страны, из которой прибыл я, или даже властелин Мордора. Эа подчиняется иным законам, бесконечно повторяя и воспроизводя себя согласно заданной мелодии. Ваши проповедники и ученые рассуждают о природе диссонанса, приводят примеры потрясающих воображение ужасов, не отдавая себе отчета в том, что его единственное проявление на уровне Арды — это случай. Случай привел вас во дворец. По воле иного случая девочку, похищенную у родителей, продали в рабство раньше, чем воинство короля Ар-Фаразона положило конец существованию невольничьего рынка. А возможно, лорд Аланор в тот день выбрал не вас, а одну из ваших подруг по несчастью. Не менее вероятно, что он и вовсе не отправился смотреть на рабов, а сражался плечом к плечу с государем. Или ваше ранение оказалось настолько серьезным, что вы не перенесли путешествие через океан. Дело могло и вовсе не дойти до освобождения — вас захватила эпидемия, вспыхнувшая в лагере, или задел удар орочьего ятагана где-то в пути. А еще вы могли долго и счастливо жить со своей семьей на просторах земли Востока.

— Наша жизнь состоит из таких мелких случайностей, — принцессе не по себе, и она хочет как можно скорее закончить этот странный разговор. — Главное — в том, что все это так и осталось несбывшимися сценариями разной степени вероятности.

— И снова неверно, — Лангон улыбается. — Впрочем, нельзя винить вас в неспособности видеть, ваше высочество. Немногие наделены подобным даром, и единицы из них смогли выдержать такую привилегию. Вам ведь известна история Хурина из дома Хадора?

— Покажите мне нуменорца, который бы ее не знал, — отзывается Эрэндис. — Если государь обсуждал с вами мои интересы, он, конечно, назвал историю одним из первых.

— В таком случае, вы знаете, как именно Повелитель Тьмы проклял Хурина, — констатирует Лангон и ухмыляется. — Надеюсь, принцесса простит, что в беседах в узком кругу ее верный слуга позволяет себе называть непосредственных участников событий по старой памяти.

Эрэндис подчеркнуто игнорирует его замечания и, прикрыв глаза, по памяти цитирует текст древней рукописи.

— Тень моих помыслов падет на них, куда бы ни направили они шаг, и ненависть моя станет преследовать их до самых границ мира, — она запинается, чувствуя, как горло будто стискивает невидимая рука. Бабушка никогда не рассказывает о семье Хурина, очевидно, полагая, что жизнеописание очередных захватчиков с Запада ничему не может научить ее детей и внуков, а может быть, попросту ничего не знает о нем. Об этой стороне войны принцесса слышит уже от своих нуменорских наставников, читает в составленных эльдар рукописях, и несоответствие проклятий Владыки тому образу, что успел сложиться у нее в подсознании, всякий раз воспринимается довольно болезненно. Она глубоко вдыхает и все же закачивает свою мысль: — Гляди на земли, где зло и отчаяние настигнут тех, кого ты предал мне в руки, ибо посмел ты насмехаться надо мной и усомнился в могуществе Мелькора, Владыки судеб Арды. Моим взором будешь ты видеть отныне, моим слухом слышать, и ничто не укроется от тебя.

Лангон кривится так, будто только что угостился премерзким на вкус настоем из горьких трав.

— Речи Владыки, конечно, порядком переврали, но суть проклятия вы уловили верно. Вот только смысл его от вас сокрыт. Окажись вы в том самом каменном кресле, и вы увидели бы себя.

— В этом и состоит наказание? — снова смеется Эрэндис. — В крайнем случае, я бы умерла от скуки. В моей жизни нет ничего примечательного.

— В какой из ваших жизней? — странно смотрит на нее Лангон. — Ранее я перечислил лишь некоторые из приходящих в голову вероятностей. Поверьте, ваше высочество, все тысячи, миллион существующих и переплетающихся между собой проявлений этой множественной вселенной свели бы вас с ума так же, как они привели к безумию Хурина. Личность, с каждой секундой, с каждым сделанным или несделанным выбором рассыпающаяся на десятки своих производных, действующих одновременно, подлежащих осознанию одним-единственным мозгом. Человеческое хроа такое хрупкое и слабое… Только валар могут справиться с подобным, хотя и они предпочитают роль сторонних наблюдателей, не заключенных в физическое тело. Вала Мелькор видел все это постоянно, вот почему он называл себя Владыкой Судеб. Он мог действовать одновременно в каждом из этих измерений, вот почему ныне говорят о том, что он рассеял свою силу, слишком много вложив в Арду.

— Звучит совершенно фантастически, — качает головой Эрэндис. — Что же, я не валиэ, и сейчас особенно остро чувствую, насколько ограничен мой ум. Надеюсь, что среди моих сценариев нет такого, при котором я могла бы испытать нечто подобное на собственной шкуре. Во всяком случае, это объясняет действия Хурина после ангбандского плена.

— Владыка не желал безумия для этого наглеца, — отзывается Лангон. — Его целью было позволить Хурину иначе взглянуть на природу диссонанса. Среди эльдар бытует мнение, якобы Владыка не мог творить. Это предположение в корне неверно. Миллиарды параллельных реальностей, не только в Арде, но и за ее пределами получили потенциал к возникновению и самовоспроизведению благодаря тем изменениям, что вала Мелькор внес в песнь айнур. Верно, они по своей природы вторичны, но кто сказал, что Эру сотворил Эа из абсолютного ничего?

— Вот что имела в виду леди Иштар, когда говорила о своей мечте сбежать отсюда подальше в какую-нибудь другую Арду, — вспоминает вдруг Эрэндис. — Мне известен ее секрет, думаю, при дворе осведомлены многие, если не все. Вы не боитесь, что король изгонит вас, если узнает, что вы ведете со мной беседы о Враге?

— Обо всем сказанном ранее я держал речь перед лицом государя, — бесстрастно произносит Лангон. — Его величество счел, что наша беседа может стать для вас поучительной. Эльдар превыше всего ставят внутреннюю целостность, буквально возводят это состояние в культ. Странствуя по миру людей, я обнаружил, что они более открыты для пути и поиска. Я рассказал это не для того, чтобы вас запутать, моя госпожа. Я лишь призываю вас подумать. У вас слишком мало опыта, чтобы узнавать о жизни лишь со слов прислужницы Саурона. Одна нелепая случайность, один неправильный выбор может стоит вам несчастливого билета в лотерее. А когда ставки так высоки, расплата может оказаться чудовищной.

— И между кем и кем я должна выбирать? — Эрэндис дерзко склоняет голову набок. — Между валар и творениями диссонанса? Между Верными и Людьми Короля? Между Востоком и Западом? Или все-таки между вами и Сауроном?

— Вы смотрите слишком высоко, — отвечает Лангон. — Роковой выбор обычно кажется такой заурядной повседневностью, что оценить все его значение можно, лишь отстранившись и повзрослев на несколько человеческих жизней.

Эрэндис не хочет вдумываться в слова Лангона, ей невообразимо страшно представить иную версию своей жизни: повзрослевших себя и Фада в окружении родителей и соплеменников. Могла ли она, хотела ли променять блеск и роскошь двора на бесконечный цикл странствий по одному и тому же маршруту вдоль побережья безмолвного моря? Была ли готова постоянно задавать себе вопрос, какая из двух Хинд настоящая?

Если бы Лангон знал немного больше о прошлом принцессы, он бы понял, что отчасти испытание Хурина коснулось и ее — две грани личности, две абсолютно разные истории разворачивались для нее в непосредственной близости друг от друга, и это порой повергало в настоящее отчаяние. Сны-воспоминания о Мордоре возвращались все чаще — и в свете услышанного невозможно было с уверенностью сказать, происходило ли это с ней на самом деле, или смутные образы прорываются сквозь тонкую грань, отделяющую один иллюзорный мир от другого? А может быть, и Нуменорэ — не более, чем сон, что снится еще одной Хинд, с которой принцессе только предстоит встретиться?

— Вы тоже можете видеть? Так же, как Повелитель Тьмы? — понизив голос, спрашивает она. Лангон мрачнеет.

— Владыка Мелькор был очень избирателен в том, когда и кому передавать крупицы своего дара. Я не входил в число его приближенных майар. Глашатай, посланник, герольд — таков предел моих полномочий. Я приветствовал валар перед вратами Утумно, я служил посредником между Владыкой и Гортхауром, когда Тхурингветиль после своего ранения на острове Оборотней временно не смогла исполнять эту роль… Я никогда не имел оснований считать себя отверженным, но значительная часть помыслов моего бывшего учителя осталась для меня сокрытой.

— А Саурон? — не удается ей сдержать любопытства. — Его Он учил?

Лицо Лангона на миг искажает гримаса отвращения — пожалуй, первая яркая эмоция за все то время, что Эрэндис за ним наблюдает.

— Саурона — учил, — коротко отвечает майя. — Не случайно немногие могли выдержат его взгляд. Знания такого рода нельзя не почувствовать, а понимание своей ничтожности порождает только ужас. Впоследствие Саурон вложил часть этой магии в затею с кольцами, но здесь я не смогу сказать ничего определенного, пока не увижу хотя бы некоторые из них, я уже не говорю о Едином.

Эрэндис задумчиво проводит рукой по складкам струящейся мантии, с ленивым удивлением отмечая вдруг, что, возможно, ее дядя сейчас хранит у себя самую могущественную вещь во всем Средиземье. Согласился бы он расстаться с Кольцом ради встречи с племянницей, которую когда-то не пожелал даже растить в своем доме? Почему из всех сторонников Саурон накануне пленения выделил именно его — Эрэндис не сомневается, что нашлись бы и более доблестные или способные, не известные никому из его врагов. Впрочем, откровения Лангона уже позволили ей оценить, насколько иначе мыслили майар, и как бессильна в таких случаях ее логика.

Очередное превращение дается ей значительно легче — да и полет больше не вызывает яростного сопротивления сознания, в котором четко заложена сухопутная природа всякого смертного. Пожалуй, он может даже приносить удовольствие — Эрэндис теперь чуть лучше понимает мастера Нарронда, мечтающего любой ценой оторваться от земли и почувствовать себя существом высшего порядка. Тело будто проделывает процедуру, к которой давно привычно — летучая мышь укрывается на прежнем месте за балками отсыревшего потолка подземелий и ждет своего часа. Вот только когда дверь в камеру леди Иштар, наконец, открывается, и оттуда выходит стражник, что приносит по ее просьбе книги и бумагу с чернилами, принцесса не двигается с места.

Сейчас она уже не может точно сказать, чье присутствие тянет ее в подземелья, будто магнитом — посла Кханда или ее зловещего соседа.

Лорд Аланор появляется несколькими часами позже, и их разговор с пленником длится недолго. Эрэндис снова, беспомощно замерев, гипнотизирует взглядом медленно закрывающуюся дверь. Теперь уже поздно менять решение, до следующего дня посетителей у Саурона не будет — да оно и к лучшему. Сказать по правде, как бы она объяснила свое новое появление? Жаловаться на точащий душу страх, что вселили в нее завуалированные предупреждения Лангона, любопытствовать на тему того, что из сказанного им соответствует истине, задавать вопросы — со всеми этими разговорами надлежит пойти к королю, а не к его злейшему врагу. Да и, к тому же, с какой стати Саурону отрываться от созерцания открывающихся перед ним тысяч неизведанных миров ради того, чтобы беседовать с ничего не значащей в его игре девчонкой?

Эрэндис возвращается в свои покои совершенно разбитой. Поутру Замин с воодушевлением и благодарностью рассказывает, как обрадовались великолепным фруктам ее братья и сестры. Принцесса изображает вялую заинтересованность и отстраненно замечает, какой бессмысленно-мелкой ей вдруг стала казаться ее повседневная жизнь. Если нечто подобное переживали обитатели Белерианда, наслушавшиеся речей Мелькора и его слуг, неудивительно, что находились среди них и такие, что без сожаления оставляли в прошлом дом, семью, прежние связи и устремлялись навстречу темному и неясному, но такому заманчиво-яркому будущему.

После завтрака ей приносят записку от королевы. Готовящаяся к скорой свадьбе Исилиэль собирается совершить поездку в Андуниэ, на родину жениха, чтобы познакомиться с будущими родственниками и больше свыкнуться со своей новой судьбой. Эрэндис возглавляет список сопровождающих ее придворных дам, и если раньше эта новость вызвала бы у нее лишь возмущение и ярость, сейчас она легко улыбается.

Ар-Зимрафель весьма удачно, хоть и ненамеренно, делает еще один шаг навстречу ее планам.