Последний вздох (гет)

Тьма вокруг была плотной и вязкой, словно густой туман, из которого не было выхода. Каменная плита под его спиной холодила кожу, не оставляя ни малейшего ощущения тепла. Слабый свет свечей едва разгонял мрак, но его было достаточно, чтобы разглядеть несколько фигур в белых мантиях, стоящих вокруг него. Их лица скрывали капюшоны, и они казались безмолвными, почти призрачными.

Среди них выделялся лишь один человек — Альбус Дамблдор, чью длинную бороду нельзя было перепутать. Он держал свечу и произносил слова на латыни, которые Том не мог понять, словно эти слова были разрознены. Вырваны из контекста.

Слова становились всё громче, обволакивая разум. Том попытался пошевелиться — тело не слушалось, как будто не принадлежало ему. Один из магов поднял жезл, украшенный змеиной головой, и от него потянулось зелёное свечение, окутывая грудь мальчишки светом.

Дамблдор вдруг взглянул прямо в глаза Тому — и в этом взгляде не было ни тепла, ни сочувствия.

Лишь осуждение. И тогда он понял — они пришли не изгнать, а похоронить.

Том проснулся в холодном поту. Простыня сбилась и намокла, лоб был мокрым. Горло сжалось, будто он вот-вот закричит, но звук так и не вырвался. Несколько секунд он не мог понять, где находится — всё ещё слышал чужие голоса и чувствовал холод камня под спиной.

Он медленно сел на кровати, вытирая лоб рукавом. Комната четверокурсников Гриффиндора. Всё как было. Стены, книги, чемодан у стола. Несколько кроватей, где за задёрнутыми балдахинами спали его сокурсники. Из угловой кровати, где спал Уизли, доносился храп — громкий, прерывистый, знакомый до раздражения. Слишком тесно, слишком ярко. Сердце колотилось, дыхание сбивалось.

Том опустил ноги на пол, провёл рукой по лицу и хрипло выдохнул:

— Это был сон… Только сон.

Но тревога не уходила. Она застряла внутри, глубоко, как заноза. И почему-то было ощущение, что этот сон — не просто игра разума. Что он что-то значит.

Том поднялся и, стараясь не шуметь, нащупал тапки под кроватью. Кивнув себе, как будто этого было достаточно, чтобы вернуться в реальность, подошёл к окну. За стеклом было темно.

Руки всё ещё дрожали. Том сжал их в кулаки и сдержал раздражение. Сон не отпускал. Слова Дамблдора, холодный взгляд, зелёное свечение — всё казалось слишком чётким. Не так работают обычные кошмары.

Он взъерошил волосы — привычный жест, который ещё принадлежал Гарри.

— Не пора ли перестать прыгать от каждой тени? — пробормотал он.

— Или… пора прислушиваться к ним внимательнее?

Риддл развернулся от окна. Спать не хотелось. Возможно, стоит спуститься в Общую гостиную. Или… в библиотеку.

Он тихо вышел из спальни, стараясь не разбудить никого из сокурсников. Из угловой кровати всё ещё доносился храп Уизли. Спустившись в Общую гостиную, он замер на секунду у лестницы. Пламя в камине горело ровно, как будто его только что кто-то разжёг. Ни дыма, ни углей — чистое, тёплое пламя, явно поддерживаемое магией.

Комната была пуста, и это его устраивало. Без воплей, без Уизли, без вопросов. Он прошёл к окну, сел в кресло и опёрся локтем на подлокотник. С каждой неделей в этом теле он всё чётче ощущал себя частью этой новой жизни. Но только стоило уснуть — и реальность разрывалась швами.

— Не спится? — раздался голос из-за спины.

Он не вздрогнул. Только повернул голову. У лестницы стояла Гермиона — в халате, с увесистой книгой в руках. Это был учебник по трансфигурации за четвёртый курс, тот самый, который она уже в пятый раз перечитывала «на случай, если профессор Макгонагалл решит усложнить программу». Края страниц были исписаны заметками, а между страниц торчало сразу несколько закладок.

— Слишком много мыслей, — отозвался он после короткой паузы. Голос был спокойным, без единой лишней интонации — таким, каким его и должен был сделать слизеринец. На этом факультете иначе не выжить: слишком много глаз, слишком мало прощения. Там учатся носить маски с первого курса — и Том давно довёл это искусство до совершенства. Странно было теперь жить среди тех, кто позволял себе роскошь быть настоящим. Поттер никогда не умел прятать лицо. И Том до сих пор не мог понять — как он выжил.

— Кошмары? — Гермиона подошла ближе и опустилась в кресло напротив. Она держала книгу на коленях, аккуратно обхватив её обеими руками. Свет камина подсвечивал её лицо, делая его особенно серьёзным. Она смотрела прямо, внимательно и без стеснения, не отводя глаз.

Он коротко кивнул.

— Не совсем. Иногда больше похоже на воспоминания, которых не должно быть. Или, может, на... предупреждение.

— Хочешь поговорить об этом?

Он посмотрел на неё внимательно. Взгляд у неё был чистый, честный — такой, каким не смотрят в Слизерине. Там за каждым вопросом может скрываться насмешка, провокация или угроза. Там слова — это оружие, и любое неосторожное движение может стоить тебе репутации, безопасности, а иногда и жизни. Здесь — всё иначе. Здесь был просто вопрос. Без подвоха. Без ловушки. И это сбивало с толку.

— Не знаю, — ответил он. — Просто… странно, когда перестаёшь узнавать себя в зеркале. И не потому что лицо изменилось.

— А потому что внутри всё другое, — закончила она за него.

Он чуть усмехнулся — почти по-настоящему.

— Ты читаешь мысли?

— Нет. Просто давно тебя знаю, Гарри. Точнее... я думаю, я учусь узнавать тебя заново.

Его взгляд на миг метнулся к ней — быстрый, почти испуганный, как будто она подошла слишком близко к чему-то опасному. Маска тут же вернулась на место — с той отточенной скоростью, с которой он привык скрывать всё лишнее. Выражение лица стало ровным, сдержанным — но в нём скользнуло что-то ускользающе тревожное. Будто перед ней снова сидел Гарри, не Том. Гарри, который не знал, как быть, но изо всех сил старался притвориться, что знает.

— Иногда мне кажется, что вы знали мальчика, которого не существовало, — продолжил он уже привычным, ровным голосом. — Он просто делал то, чего от него ждали. А теперь... я устал притворяться.

Гермиона долго молчала. Потом сказала тихо, но твёрдо:

— Быть собой — это не слабость. Даже если ты меняешься. Главное — во что ты меняешься.

Он слабо кивнул.

— Пока не решил. Иногда кажется, что я просто тень. То ли Поттера, то ли кого-то другого.

— Значит, ты всё ещё на пути, — ответила она.

Том замер. Эти слова были неожиданно точными. Он не знал, что на это ответить, поэтому просто посмотрел на неё. Спокойно. Почти благодарно.

— Спасибо, Гермиона, — сказал он.

На этот раз — без маски.

Гермиона ничего не сказала в ответ. Только чуть наклонила голову — жест едва заметный, но почему-то значимый. Она не ушла. Осталась сидеть напротив, сжимая книгу на коленях. Несколько секунд — и она открыла её. Страницы прошуршали тихо.

Она начала читать. Не вслух. Просто продолжила с того места, где остановилась, будто это была самая естественная вещь в мире — читать при ком-то, кто не спит, кто тонет в собственных мыслях. Её пальцы медленно переворачивали страницу за страницей, движения были спокойными и собранными.

Огонь отражался в её волосах и на обложке книги. Том краем глаза наблюдал за ней, не двигаясь. Он не понимал — почему она осталась. Почему не испугалась его холодности, не сбежала, как сделали бы в Слизерине. В нём проснулась слабая, почти болезненная зависть: как она может так просто быть собой?

Прошло какое-то время. Он не засекал — просто сидел, прислушиваясь к шелесту страниц и ровному потрескиванию огня. Где-то на границе внимания тикали часы. Он сменил положение — слегка вытянул ноги, потом опёрся локтем на подлокотник, будто пытаясь стряхнуть из тела напряжение, которое не отпускало его с самого момента пробуждения.

Тишина между ними не давила, как обычно. Она была... тёплой. Принятой. Не требовала слов. И, возможно, именно это оказалось самым неожиданным.

И самым тревожным.

Слишком спокойно.

Слишком правильно.

Он не знал, что с этим делать.

Он не заметил, как уснул.

Сон был пустым. Без кошмаров, без звуков, без лиц. Только темнота — тёплая и вязкая, как старое одеяло, которое никто не трогал много лет.

И именно поэтому шум врезался в сознание, как слабый отголосок Круциатуса — не больно, но резко, чуждо, и с каким-то издевательским удовольствием.

Кто-то пробежал по коридору за дверью. Вслед раздались громкие голоса — один, второй, потом резкий смех и стук чего-то деревянного о каменную ступеньку.

Он открыл глаза.

Гостиная была уже освещена рассветным светом и первыми проблесками магии, наполнявшей Хогвартс по утрам. Пламя в камине всё ещё горело — ровно и спокойно, как будто ночи вовсе не было.

Плед соскользнул на пол, когда он поднялся, и, словно в ответ, по лестнице сверху кто-то громко окликнул кого-то по имени.

Всё снова было живым. Слишком живым.

Резким. Реальным.

И — чужим.

Он пошевелился, чувствуя, как затекли ноги и спина. Кресло, конечно, не предназначалось для сна. Он прошёл к окну, машинально, не думая. За стеклом было серо и сыро. Утро. Обычное, шумное, хогвартское утро.

И всё же — что-то в нём не срасталось.

Он вдохнул и медленно выдохнул.

Он всё ещё здесь. Всё ещё в этом теле.

И всё ещё — не тот.

Он сидел за столом Гриффиндора, слегка в стороне. Не в самом краю, но и не в центре внимания. Поза — спокойная. Спина прямая. Никаких эмоций на лице.

Просто двигал ложкой по тарелке — без цели, без аппетита.

Рон сидел дальше по скамье, через двоих. Спиной к нему. Смеялся над чем-то, что сказал Симус. Иногда бросал взгляд в его сторону — короткий, будто случайный. Но не здоровался. Не пытался заговорить. Не подходил.

Правильно.

Гермиона сидела ближе. Она время от времени косилась на одного, потом на другого. Слишком молча, чтобы это выглядело естественным. Между ними была тишина — не сдержанная, а густая, как замороженное заклинание. Та тишина, в которой давно нет гнева, но всё ещё живёт то, что не забывается.

Он чувствовал это. Осознавал. И не собирался ничего менять.

Ему не нужен был Рон Уизли.

Не как друг.

Не как голос совести.

Не как хромающий «второй план» для чужого героя.

Он ел ровно настолько, чтобы не выглядеть странно. Слушал ровно настолько, чтобы никто не подумал, что с ним что-то не так.

Но он не здесь.

Он уже где-то дальше. Там, где роли распределяются не по старой памяти, а по настоящему выбору.

И Уизли — не в этой пьесе.

— Сегодня трансфигурация первой, — произнесла Гермиона тихо. Не в его сторону. Просто в пространство. Как будто это было заявление, а не напоминание. Никто не ответил.

Том знал, что это было для него. И он также знал — она не настаивала. Она просто продолжала существовать рядом, не дёргая за нитки.

Он кивнул, не отрывая взгляда от стола. Этого было достаточно.

Мимо прошёл Дин, смеясь, кто-то хлопнул Симуса по плечу. Всё продолжалось. Всё шло по кругу, в который он уже не собирался вписываться.

Трансфигурация.

Он помнил, что сегодня начнётся новый раздел. Сложный. Ответственный. Поттер бы нервничал. Поттер бы не спал половину ночи, а утром переспросил бы у Гермионы формулы обратного преобразования. Поттер бы хотел быть готовым.

Том же — уже был. Он не хотел быть готовым. Он просто был.

Он поднялся из-за стола первым, не попрощавшись. Спокойно, уверенно. Даже не взглянув на Рона. Только мимоходом коснулся пальцами подлокотника скамьи — словно проверяя, стоит ли мир на месте.

Стоял.

Гермиона пошла следом. Не сразу. Но почти.

И он услышал её шаги, прежде чем звук зала снова поглотил всё остальное.

Класс трансфигурации был освещён мягким, рассеянным светом. Утренний холод ещё не ушёл окончательно, и в воздухе витал тонкий запах пергамента, чернил и старой магии. Ученики расселись, как обычно — суетно, с шутками, с попытками занять «привычное» место.

Том вошёл одним из последних. Спокойно. Без спешки. Он сел за парту у второго окна, разложил перо, пергамент и учебник, который не собирался открывать.

— Мистер Поттер, — голос профессора Макгонагалл прозвучал ровно, но с лёгкой остротой. — Я удивлена. Я ожидала, что вы, как чемпион Хогвартса, предпочтёте использовать утренние часы для подготовки к следующему заданию. А не на то, чтобы заниматься... базовой практикой трансфигурации.

В классе стало тише. Кто-то обернулся. Гермиона не обернулась. Рон — не сидел рядом.

Том поднял взгляд. В нём не было ни вызова, ни угодливости. Только ровная, сдержанная вежливость.

— Потому что это — часть обучения. Я всё ещё ваш студент.

Ответ прозвучал спокойно, просто — именно так, как нужно.

Макгонагалл задержала на нём взгляд чуть дольше, чем требовалось, но кивнула:

— Что ж. Надеюсь, вы распределяете нагрузку с умом.

— С умом, — коротко подтвердил он.

Урок начался.

Формулы, ритм, отточенные инструкции — всё было знакомо. Ученики писали, кто-то путался, кто-то тянул руку слишком часто. Гермиона, как всегда, работала сосредоточенно, быстро, порой слишком строго. У неё рука замирала в воздухе на долю секунды дольше, чем нужно — она контролировала каждый жест.

Том не задавал вопросов. Он не спорил и не отвлекался. Он делал всё безошибочно. Заклинания ложились точно, палочка двигалась с минимальным усилием. Результат — чистая трансфигурация, без остаточной магии, без сбоев. Он не старался — он выполнял. Холодно. Эффективно.

Он чувствовал, как взгляд Макгонагалл скользит по нему время от времени, но она ничего не говорила. Потому что сказать было нечего.

Он не был просто внимательным. Он был опасно собранным.

Он пришёл не за знаниями.

Он знал больше, чем преподавали здесь. Больше, чем им вообще полагалось знать. Формулы, методы, ключевые принципы — всё это он уже держал в голове, как карту. Трансфигурация была не целью, а средством. Контролировать форму — значит контролировать суть. А контролировать суть — значит побеждать.

Он пришёл сюда, потому что хотел напомнить себе: он не зависит от чужого расписания.

Потому что может. Потому что выбирает. Потому что всё ещё решает, где ему быть — и как выглядеть в глазах остальных.

Иногда простое присутствие — тоже форма власти.

Он отпустил очередное заклинание, и перо перед ним превратилось в точный, правильный кристалл. Без звона. Без вспышки. Просто — было и стало.

В этот момент он уловил взгляд.

Гермиона.

Она не отводила глаз. Не всматривалась, не изучала — просто смотрела. Слишком долго, чтобы это было случайностью. Слишком спокойно, чтобы называть это настороженностью.

Она что-то поняла. Или почти поняла. Или решила, что поняла.

Он медленно повернул голову. Ответил тем же взглядом — холодным, вежливым, пустым. И всё же, на один удар сердца позже, она опустила глаза и вернулась к своим записям.

Он победил.

Но почему-то ощущение от этого не приносило удовольствия.

* * *

Заклинание сработало не с первого раза. Перо чуть дрогнуло, свернулось в спираль, только потом вытянулось в нужную форму. Она нахмурилась, прикинула, в чём была ошибка, и записала пометку в тетради.

Краем глаза — Гарри.

Он работал молча. Без лишних движений, без привычных реплик.

Слишком молча.

Палочка — точно по краю стола. Перо в перпендикуляре. Ни одной кляксы, ни суеты.

Раньше он всегда выглядел немного растерянным. Даже если знал тему. Он морщил лоб, кусал губу, щурился, когда думал.

Его живость была в нём постоянно — даже когда он молчал.

А сейчас...

Слишком ровно.

Слишком чётко.

Как будто он... с новой инструкцией.

Она пыталась объяснить себе всё, что происходит.

Он стал чемпионом — это изменяет. Это пугает. Это ответственность, которую он не просил. Он не кидал имя. Я в это верю. Но два пергамента с его именем... Как?

И этот вечер… Когда Дамблдор произнёс имя с пергамента — "Гарольд Джеймс Поттер".

Я тогда просто... замерла. Гарольд?

Почему он никогда не говорил? Почему мы все думали, что он просто Гарри?

А потом — спросила. Тихо, в стороне. Он только пожал плечами и сказал, что сам узнал недавно. Что Сириус ему сказал. Словно это ничего не значило. А Гермионе почему-то казалось — это значит всё.

Как будто в этом имени — кто-то другой. Кого мы не знали. Может, и он сам не знал.

Такой простой факт — и всё же он расколол что-то внутри. Как будто он всегда был кем-то другим, просто не знал об этом.

А теперь знает.

Она снова подняла взгляд. Гарри — нет, Гарольд — заканчивал трансфигурацию идеально. Без сомнений. Без эмоций.

Может, это просто взросление.

Может, это просто давление.

А может... я правда не знаю, кто он теперь.

Когда профессор Макгонагалл отпустила класс, стулья заскрипели, мантии зашуршали, кто-то уронил учебник. Все торопились — в буфет, в библиотеку, в коридоры.

Она не пошевелилась.

Сидела с пером в руке, будто дописывает формулу, глядя на страницу, которую читала уже трижды.

Я не слежу. Я просто хочу увидеть. Вдруг он скажет что-то Симусу. Или спросит у профессора. Или хотя бы помашет кому-то...

Но он не сказал. Не спросил. Не помахал.

Он молча встал. Точно, без колебаний. Поднял сумку — и она явно была облегчена чарами. Движение было слишком лёгким, слишком выверенным.

Раньше он не делал так. Он не знал этих заклинаний. И не заморачивался — просто нёс как есть.

Он прошёл к двери, не оборачиваясь. Ни на Макгонагалл, ни на кого-то ещё.

Ни одного лишнего жеста. Ни одного спонтанного движения.

Как будто всё — заранее рассчитано. Даже вес.

Когда дверь за ним закрылась, в классе снова стало тише. Осталась только она, профессор и шелест перьев. Гермиона медленно положила перо на стол. И только тогда поняла, что всё это время практически не дышала.

Он ушёл как человек, который знал, что делать.

Не как Гарри.

Как будто всё — шаг за шагом — уже было решено заранее.

Она опустила глаза на страницу. Формулы больше не имели смысла.

Может, я просто слишком внимательно смотрю.

А может… я наконец начала видеть.

* * *

Несколько дней спустя...

Свет в Большом зале был особенно ярким. Сквозь зачарованный потолок просачивалось белое небо — пасмурное, но ровное, без грозы. Утро шло спокойно. Почти скучно. До тех пор, пока Дамблдор не встал.

Его голос, как всегда, прозвучал мягко, но уверенно:

— Прежде чем вы отправитесь на занятия, у меня есть объявление, которое, думаю, заинтересует многих.

С одобрения всех трёх директоров, а также Министерства, сегодня вечером, в шесть часов, в Западном зале Хогвартса откроется дуэльный клуб. Он открыт для всех желающих. Но особенно настоятельно рекомендую его участникам Турнира Трёх Волшебников.

Для Тома это звучало как жирный, толстый намёк. Прямо с золотой рамкой и подписью: «Это не просьба».

В Большом зале пробежал ропот. У некоторых — возбуждение, у других — лёгкое беспокойство. Том не шелохнулся. Только взял чашку и отпил немного кофе.

Он не фея-крёстная. И не леприкон с желаниями.

Том не поднял головы, не посмотрел в сторону преподавательского стола. Только медленно дожевал кусок тоста и отложил вилку.

Дамблдор не делает ничего просто потому, что дети из Дурмстранга попросили. Если он что-то разрешил — это нужно ему. Или Турниру. Если он что-то открыл — значит, это часть игры.

Слишком уж вовремя. Слишком... выверено.

Значит, они знают. Или хотя бы догадываются.

Флёр. Крам. Их директоры. Возможно, им сказали, что первый этап связан с дуэлью.

Теперь — условия выровнены.

Он не жаловался. Напротив. Это даже лучше.

Показать то, что нужно — и спрятать то, что нельзя.