Cancellation. (джен)

«Есть такой фокус с горошиной и тремя наперстками, за перемещением которых чертовски трудно уследить. Вот и сейчас произойдет нечто подобное — правда, ставки значительно выше, чем пригоршня мелочи.»

Терри Пратчетт «Благие знамения»

Диалог первый, зоологический.

-ПИСК!

-Карр! Да, она не исчезает уже третий день. И мы вместе с ней. И куда только делась лошадь?

-ПИСК! СК! СК!

— Ничего смешного. Карр! Этот ползучий засранец отправил Бинки обррратно в Плоский мир и как-то удерживает нас здесь. И ему это ужасно нрравится. А особенно ему нрррравится Госпожа Сьюзен. Ясно, как стеклышко! Вопрос в том, как теперь она попадет обррратно?! Уж не на его же страшной черной машине?!

— ПИСК?!

— И мы, конечно, тоже под вопросом. В эту машину я не сяду ни за что!

— ПИИИСК!

— Ну и что, что я летел? А выхлопные газы?

-ПИСК.

— Что значит машина не заправлена? Ты разве специалист? И я себе придумал эти газы? Как она тогда едет? Чудом? Отпррравил бы нас вместе с Бинки чудом, но, видимо, забыл. Или мстит за тот завтрак?! Карр! Зря ты его любимый бутерброд испортил.

— ПИСК! ПИСК! ПИСК!

— Сватается? Нет, об этом не может быть и ррречи. Он змея, она человек. Бессмертная хаотическая змея без мозгов. Карроче, никакой романтики. Надеюсь, ей просто показывают город.

— ПИСК!!!!

— Карр! Сам знаю, что получим оба по перрвое число, если со Сьюзен что-нибудь случится.

— ПИСК?

— Как что может случиться?! А вдруг она влюбилась? Да здесь что угодно может случиться.

— ПИСК, СН-СН-СН…

— И нечего смеяться… Карр!

Диалог второй. Эфирно-оккультный.

-Азирафель, как ты относишься к девушкам?

-?

— Что непонятного? Как ты к девушкам относишься?

— Так же, как и ко всем остальным, с любовью.

— А… Я имел в виду другое.

— Другое? Я — ангел. Какое-такое другое?

— Ты, конечно, ангел. Но, выбирая обличье ты же выбрал мужской образ. Значит…

— Ничего это не значит. Абсолютно ничего. Просто в мужском облике в этом мире легче жить, как ни крути. Несмотря на право голоса и все остальное. Патриархальные цивилизации в основном.

— Нет, вот если бы ты был девушкой, то, например…

— Прекрати. Никаких напримеров! Это вообще не уместно. И всегда плохо заканчивалось.

— Когда? Всегда? Только разок и случились нефилимы.

— Перестань даже рассуждать на эту тему. Я же прекрасно понимаю о какой девушке идет речь. Да, она тебя спасла. И не только тебя. Всех. Но. Миссия закончена. Лошадь неизвестно где. И ты приложил к этому руку. А лошадь меж тем Азраилова! Очень легкомысленно швырять ее туда-сюда. Ты уже несколько дней таскаешь девушку по городу. На своей адской машине. Из тросточки. Очень остроумно прятал. Что вообще происходит?

— Ничего не происходит. Я просто задал тебе вопрос. А что касается машины, то я бы позвал и тебя, но моя скорость тебя никогда не устраивала.

— Скорость? Ты о чем? Господи, помяни царя Давида и всю скорость, тьфу, всю кротость его! И как я все это еще терплю?! Так. Я тебе ответил. Про девушек. И не морочь этой девушке голову. Это единственное, что я могу добавить. Потому что ты ей даже в дедушки не годишься.

— Ерунда какая! В дедушки не гожусь?! Конечно, не гожусь. Какой из меня — дедушка? И это прекрасно.

— Я имел в виду совсем другое. С другим знаком — не годишься. Не обижайся, но ты для нее староват.

— Ах, староват! Это смешно! Кстати, в этой гостинице очень плохая звукоизоляция. Так что не надо нести чепухи.

— Я несу чепуху? А сам?

— Я просто задал вопрос.

— Вопрос? Тебе все сказать о твоих вопросах? Достал уже. Как я отношусь к девушкам?! Вот я, например тоже могу тебе вопрос задать. Что это за вечерние развлечения странного содержания?

— Ничего странного. Позавчера в оперу ходили. Вечер одноактных опер. Ты же сам не захотел, репертуар тебе не понравился.

— Вечер одноактных опер? Первое отделение «Демон» Рубинштейна, второе — «Иоланта» Чайковского. И как это у тебя получается смешивать?

— Вот я при чем? Репертуар такой в театре. И пели, кстати, великолепно. Сьюзен очень понравилось. Про «Свет есть дар природы вечной» и про «На воздушном океане без руля и без ветрил» ей понравились особенно.

— А вчера?

— Что вчера? Шестую симфонию слушали. Патетическую.

— И почему именно Шестую?

— Тебе интересно? В самом деле?

— Интересно.

— Хорошо. Сьюзен спросила о восстании и падении, а мне всегда казалось, что Шестая как раз об этом. И никаких слов не надо.

— Да? Интересно, мне ты раньше об этом не говорил.

— А ты и не спрашивал. Да, я любитель хорошего соула, но мне не чужда и музыка высокой философии. Ты просто привык, что там у вас «Звуки музыки», Азирафель, только «Звуки музыки»…

— Ладно. Хватит, пожалуйста. Про то, что у вас все Бахи, Моцарт и Бетховен я уже слышал. И разве ты спать не собираешься?

— Нет. Я везу Сьюзен смотреть на развод мостов.

— Ночью?

— Ночью. Их и разводят только ночью. Очень стильная экскурсия. На катере.

— Развод мостов, значит?! Развод?!

— Значит, развод. И ничего криминального. И никакой романтики, раз ты так хочешь.

— Я хочу? Да это единственно правильная линия поведения в сложившихся обстоятельствах!

— Хорошо. Раз единственная, хорошо. Кстати, пригляди за жизнеизмерителем, пока мы с ней там … Ну короче, до моего возвращения. Просто пригляди. Без фанатизма. И если кто-то придет за ним… Не вздумай мечом махать. Он очень хрупкий. Только в крайнем случае. Одним словом — пригляди. Потом расскажешь.

— Ну вот, смылся. Просто совершенно безответственное поведение. Даже стыдно. Смотрит на нее как… И она, бедная, краснеет все время. И что ему? Как с гуся вода! Обормот из Хаоса. Вечный обормот. Вот пусть только попробует…

Диалог третий. Неудавшийся магический.

Наверн Чудаккули очень нервничал. Возвращение Бинки без девушки очень настораживало. Что он ответит, если Смерть придет за лошадью? И почему Бинки вернулся без госпожи Сьюзен? Пришлось собрать большой совет и посовещаться двое суток, так ни к чему и не придя в итоге. Как и всегда. Волшебники орали, спорили, сердились, кидались пирогами, пили излишне много успокоительно-горячительных напитков и диалога не получалось. Тогда он совет разогнал и отправился к Тупсу организовывать поисковую экспедицию. Тупс мучил вопросами Гекса, но безрезультатно. В итоге Гекс заявил, что он не предсказательная машина, а вычислительная, и обиженно отключился на неопределенный период самодиагностики, перезагрузки и обновления. Муравьи скрылись в глубине машины, установилась неприятная тишина. Бинки к себе никого не подпускал, бродил сквозь стены Университета, пугая волшебников зловещим ржаньем. Тупс принялся собирать припасы и карты на случай неожиданной высадки в Круглый мир волшебного десанта. Чудаккули давал ненужные советы, собирал дорожный рюкзак и продолжал нервничать. Короче, Университет ходил ходуном.

Диалог четвертый. Азирафеля с его совестью.

Вечер был переменно дождлив, но приятен. В распахнутое окно врывались мокрые и душистые ветки махровой темной сирени. А над крышами города меж разорванных туч в петербургском небе змеились и сияли всполохи северного сияния.

— Ну вот! Началось. Это он называет — никакой романтики! Ни стыда, ни совести. Протуберанец Царя небесного! Просто засранец змеевидный. Кружит девушке голову и не заботится о последствиях. Очень безответственное поведение. А что я от него хочу? Все, как всегда. Все нормально, как всегда?

Азирафель грустно вздохнул и вернулся к чтению: «Единое не имеет образа, оно — сокровенный исток всех жизненных превращений. Таков Хаос — первозданное, предшествующее всякому разделению, сокровенно-смутное, не имеющее ни имени, ни облика. Его вершины нельзя достать, его глубину нельзя измерить. Он так велик, что обнимает собой Небо и Землю; он так мал, что помещается в крошечной былинке». Китайская «Книга Сокровища Сердца», IX век. Лежала у изголовья кровати Кроули. Жизнеизмеритель спокойно стоял рядом с книгой тут же на тумбочке. Звезды мерцали за стеклом. И, если смотреть долго, то начинало казаться, что мерцают они весьма ехидно.

Внезапно в комнате подозрительно посветлело.

— Почему я здесь торчу? В его комнате? Он сказал — посторожи или пригляди? И мечом не маши? Каким мечом?! Хотя, чтение весьма поучительное. Девятый век? Китай? Когда там в Европе появилась теория Хаоса?

— Азирафель! Ангел восточных врат! Верни мне этот предмет. Немедленно! …Пожалуйста.

Азирафель протянул было руку к часам, по привычке слушаться приказов свыше, замер только на миг, чихнул и резко отдернул пальцы.

— Не могу, Господи. Нет. Даже дотрагиваться не стану.

— Ты не должен мне отказывать. Это не твоя вещь. Это залог всеобщего спокойствия и символ нашего с ним Договора.

— Договора?

— Договора. Подробностей от меня не жди. Надеюсь, что Змей ничего тебе не говорил. Он же ничего не говорил?

— А если говорил?

— Тогда ему несдобровать.

— А до этого, значит, все так и сияло добром для него?

— И не ехидничай. Это не твой стиль.

— Ой ли?! Не мой? Это не Ваш предмет. К тому же, я и без змеиной говорильни, как весьма начитанный ангел, сам теперь все понял. Или почти все.

— Мой это предмет, Азирафель, мой. Верни. Он мне сам отдал. Когда-то. Я же все равно заберу. Пока это у меня — Договор в силе.

— Но Вы же сами выбросили этот жизнеизмеритель незнамо куда?! То есть по законам заключения всяких договоров, данный — можно спокойно считать расторгнутым.

— Ты споришь? Споришь со мной?

— Нет, просто пытаюсь прояснить ситуацию. Констатирую факты.

— Ерунда твои факты. Я — делаю что хочу. Это правило игры. Отдавай… Ладно. Послушай. Он — просто Хаос. Пятый всадник. Ничего замечательного в нем никогда не было. Один сплошной беспорядок. Очень давно я пообещала показать Хаосу, что такое добро и что такое зло, я просто хотела научить его…

— Научить? А то без Вас, Господи, он сам этого не знал? Как выясняется, что очень даже знал. Во всяком случае он всегда умел учиться. Да и кто кого учил? Вам экспериментов было мало, а ему нравилось все новое. И он везде искал добро и красоту. Даже там, где я слепо следовал Вашим приказам, он искал их причину и оправдание им, и пытался все исправить, если приказ казался ему бредовым. Просто исправить. Вот Вы и подумайте над этим! Потому что я за это время много чего о нем узнал. И никакой он не пятый всадник. Хаос? Беспорядок? А видели ли Вы фракталы? Хаос! Может он не знал, что такое дождь и радуга, или делал вид. Но никогда он бы не стал ни убивать, ни мучить. Особенно детей, зверей и растения.

— Растения? Запугивал он свои растения.

— Попробовал. По Вашему примеру — Вы же тоже всех запугивали. Низвержением с небес, изгнанием из рая, потопами всякими. Потом делегировали функции по запугиванию архангелам, и ничего хорошего из этого тоже не вышло. Только добро и любовь двигают мир в нужном направлении.

— Добро и любовь? Змеем эдемским двигали добро и любовь? Хорошо. Я даже спорить не стану. Но отдай это мне. Так будет надежнее.

— Да? Надежнее, значит. Еще раз напомню — не Вы ли этот предмет сами неизвестно куда выбросили? На что Вы тогда надеялись? А на что Вы надеялись, когда его в сторону Люцифера отправили? Страдать?

— Я не отправляла. Он это сам выбрал. Я всегда жалела. И я думала, что он на Люцифера благотворно повлияет.

— На Люцифера? Благотворно? Кроули? Фантастическая идея. Просто фантастическая! А он, кстати, об этом знает? Кроули я имею в виду.

— Теперь — да, знает. Азирафель, прошу тебя. Я клянусь тебе, как его другу, что ничего плохого не замышляю. Вечной божественной нерушимой клятвой. Я буду хранить эту вещь и то, что наполняет ее, в целости и сохранности. Даже если он считает наш Договор расторгнутым, я буду хранить. Вот, громом могу громыхнуть и молнией сверкнуть в доказательство серьезности и нерушимости клятвы! Или ты думаешь, что я не способна учиться? Невысокого же ты мнения обо мне! Я сохраню этот жизнеизмеритель. Просто залогом того, что я сделала выводы и обо всем помню.

— Да. Выводы это просто здорово!

— Не ехидствуй Азирафель. Ты ангел, тебе это не идет.

— Пламенный меч мне тоже совсем не шел. А, впрочем, забирайте! В конце концов он не просил сторожить, он просил — приглядеть.

— Вот и молодец.

Тут завиток мягкого света из ниоткуда потянулся к жизнеизмерителю, а в руке Азирафеля привычно материализовалась рукоять пылающего меча. Он изумился, поднес меч поближе, чтобы удостовериться. Но это движение соответствовало рывку огненного лезвия наперерез световому лучу. Жизнеизмеритель открепился от луча, сделал в воздухе двойное сальто и шмякнулся бы об пол, рассыпаясь на множество звонких осколков, если бы другой луч света нежно не подхватил стеклянную ценность.

Меч снова рванул к свету и на этот раз ударил как раз по стеклу. Осколки дождем брызнули вниз.

— Что ты наделал?

— Я наделал? Да это же Вы сами! В воздух его подняли.

— А меч! Какого лешего ты им размахивал?!

— В Вашем присутствии, Господи, я всегда с мечом. Ибо Вы таким и хотите меня видеть. Но я — не существо меча. Я существо книги. Вот меч и делает, что хочет. Или то, что Вы хотите?! В конце концов, это Вы его создали. А Вы всегда делаете, что хотите.

— А ты? Наврал ведь мне тогда про склероз?

— Наврал. А будто Вы и поверили, что в ангельских сосудах могут возникнуть атеросклеротические бляшки! До написания Большой медицинской энциклопедии?

Меж тем содержимое жизнеизмерителя, освободившись от стеклянного плена, медленно сияя, мигая и подмигивая, растекалось по воздуху вокруг, пропитывало все своим нежным сиянием, таяло, убегало прочь, спешило куда-то в неизвестном направлении. Причем разбегалось все как раз по точным и сложным формулам фракталов.

Свет наполнил комнату и мерцал обиженно, Азирафель зачарованно наблюдал за звездным танцем вокруг. Меч исчез.

— И что теперь будет? Что ты наделал!

— Хорошо. Я наделал, если Вам так легче. Но теперь его суть смешалась с этим миром. А разве он не часть его и так, без всяких чудес и магии? Вам власть нужна над ним? Так берегите этот мир, где так красиво растеклась эта звездная пыль. Считайте весь этот мир его «договорным» жизнеизмерителем и берегите, как положено. И Вы клятву уже дали. Нерушимую божественную клятву. С громом и молнией. Это ведь только часть его? Смесь частиц, звездной пыли и неопределенных мыслей. Они тут, жители этого мира, Вами созданные и не Вами, все Вас просят — беречь. Ну, ладно. Не все. Но лучшие и нормальные — просят. И никому не приходит в нормальную голову ломать, мучить, убивать.

— Я не буду вмешиваться. Они выросли и все решают сами. Хорошо, Ангел Восточных врат, твоя взяла. Я позабочусь о мире. Осторожно позабочусь. Клятва нерушима. Мы в ответе за тех, кого создали. …Только прошу тебя, не говори ему, что … просто скажи, что я забрала. Ты не можешь мне не подчиниться.

— Не могу? Как-то даже странно это слышать.

— Нет. Ты можешь, конечно. Но НЕ МОЖЕШЬ.

Луч света поймал и обнял одну из ускользающих звезд, свет их смешался и растаял с тихим смеющимся звоном, слышались в нем два голоса. А потом все стихло.

— Звезда говорит со звездою, — почему-то подумал Азирафель. И подумал еще он и то, что Кроули, уходя с девушкой смотреть на развод мостов, именно на все это и рассчитывал, и рассказывать ему ничего не надо. Он и так все знает. Он вздохнул облегченно и отправился в столовую пить какао. В одиночестве на этот раз.

Диалог пятый. Никакой романтики.

— Знаешь, Сьюзен, как звучало твое имя тогда, когда меня называли Нингишзиду? Шошанна. Потом это перешло и в арамейский. Шошанна. Так поет тростник на берегу, так шуршит песок, когда ползет змея, так шумят иголки прибрежных сосен под ветром с реки. Шошанна. Некоторые считывают перевод как «белая лилия», но это не лилия. Это белый лотос, что качает волна речного паводка… Я отвезу тебя домой. Осторожно и нежно, как речная волна белые прекрасные цветы лотоса. Не бойся. Без чудес. Сам отвезу. И эту парочку летуче-крысячую тоже. Только вначале мы спрячем настоящий. Согласна?

— Согласна.

Они стояли, держась за руки, на верхней палубе катера, плывущего по ночной реке. Сыпал мелкий дождик, смешивая в единую сияющую туманность огни домов, мостов, отблески на воде и в каждой капле. Сьюзен следила за Кроули краем взгляда. Странный. Очень. Выглядит, как не очень старый. И глаза такого медового цвета. Но когда он смотрит прямо на вас этими самыми глазами, то в глубине этого меда — целая вечность. Бесконечная вечность, одинокая вечность, печальная. И столько боли! Может именно эту боль он и прячет за темными очками? Змей отпустил руки Сьюзен, исчез с палубы и преобразился. За бортом, поднимая буруны и сияющую пену, вилась синусоидой его огромная темная спина. Бирюзовые, фиолетовые оттенки углублялись в иссиня-черный и кое-где сияли каплями огня или раскаленного металла. Он выпростал из воды огромные крылья и прошептал: «Садисссь, Сссьюзен-Шошанна!» Сьюзен не заставила себя ждать. Придерживая Крыса рукой, махнула ворону лететь следом и спрыгнула на темную и скользкую спину, оказавшуюся вдруг мягкой, сухой и теплой. Она удивленно охнула. Змей ответил легким смехом и стал подниматься в воздух. Сьюзен ухватилась за перья на спине и огляделась. Клочки туч вперемешку со звездами летели им навстречу. Что при этом увидели остальные? Тучи вдруг рассеялись, дождь прекратился и в небе засияли сиренево-зеленые с переходом в желтое всполохи сияния. Северное Сияние. Что ж, такое случается в этих местах! Редко, но случается. Сияние вилось змеиной синусоидой, так похожей на меандр, блистало всеми цветами крыльев пернатого Змея, отражалось в воде реки и медленно исчезало там.

Постепенно город внизу растаял, Сьюзен почувствовала, что с временем происходит нечто непонятное. Нет, оно не остановилось. Просто летело назад и назад. Наконец, змей стал спускаться.

Место, куда он принес ее, не было Плоским миром. Это все еще была Земля. И за близлежащей горой, покрытой лесом и похожей на шлем героя, на востоке намечался ясный летний рассвет. На западе над главной вершиной пятиглавой горы еще висел тонкий серебристый месяц. Они опустились на неширокую горную террасу. На каменистой поляне, окруженной цветущими кустами боярышника, было что-то вроде каменоломни. Глыбы травертина необработанные или уже аккуратно обтесанные лежали тут и там. Внизу начинал просыпаться городок, родившийся недавно из крепости Константиногорская. Везде виднелись зачатки дворцов и аллей. Кто-то негромко погонял коня, где-то звенело ведро у колодца. Сьюзен заметила, что Кроули изменился: босой, в каком-то странном темном балахоне со спутанными длинными и абсолютно не рыжими волосами, он совершенно не походил на того стильного джентльмена, которого она три дня назад вернула к жизни. Только глаза остались прежними. И сияли так, словно полны были слез. Предрассветные сумерки серебрили ее волосы, его лицо. Ей показалось, что лицо его уже в слезах и она не удержалась от вопроса.

— Так это здесь все и случилось? Про «Не плачь дитя, не плачь напрасно…» и «месяц золотой из-за горы с улыбкой глянет»? Из-за этой горы?

— Примерно здесь. И месяц был тот же.

— Эй! Что происходит? Почему ты плачешь?

— Все нормально, милая. Не волнуйся. Это 1825 год. И я просто знаю конец истории. Но сейчас мы с тобой создадим ее зерно. Росток, если хочешь. Все сущее во всех мирах вырастает из историй. Миры множатся, истории повторяются, ничего не умирает. Потом никто не поймет, какой из миров реален, а какой выдуман. Выбери плиту1). Нам нужна шкатулка. Каменная надежная шкатулка.

Сьюзен указала на практически полностью обтесанную глыбу, походившую на большой стол без ножки. Пористый, еще не покрытый лишайником, камень, кажется хранил тепло целебной воды, из которой вышел.

— Подойдет?

Он просто кивнул, подошел ближе и махнул в сторону плиты, та открылась, как шкатулка. Слеза с его лица упала на нижнюю часть, камень зашипел и образовал небольшую емкость с ладонь величиной. Кроули наклонился и уложил в эту емкость жизнеизмеритель. Размер в размер. Верхняя часть плиты медленно опустилась вниз. По боковой ее стороне зазмеилась огненная лента, скрепляя намертво обе половинки.

За кустами послышалось движение, шорох и негромкий топот. На поляну выбежал черноглазый мальчик лет десяти и замер, увидев их. Камень продолжал гореть по кромке. Мальчик видел, что мужская темная фигура аккуратно обнимает за талию очень красивую девушку в нездешнем платье. Камень все еще сиял, и глаза мужчины в темном допотопном балахоне тоже сияли огненным светом. Поднялись его темные крылья, вихрь пронесся над поляной, обе фигуры исчезли в этом мощном взмахе, белые цветы боярышника закружились воронкой и улетели звездной дорожкой в сторону города то ли шелестя, то ли тихо звеня. Из-за кустов послышался девичий смех и зов: «Мишель, вернись сейчас же! Не серди бабушку. Мы нашли чудное место для пикника и отсюда будет прекрасно виден рассвет. Давай уже, возвращайся!»

Мальчик все еще продолжал смотреть на тень полета, в котором переливались и звенели звезды.

— Звезда говорит со звездою, я это и слышу, и вижу, — прошептал он, и стал быстро спускаться к тем, кто его звал.

— И что теперь? — тихо спросила Сьюзен и вытерла абсолютно не логичные слезы со щек. Она снова летела на спине крылатого Змея. Время несло их вперед.

— Теперь, этот город будет отмечен чудом вдохновения. Он станет дарить его каждому, кто в нем нуждается. И только мы с тобой, госпожа Сьюзен, знаем причину этого. Надежнее нельзя спрятать.

Диалог шестой. Надмирный.

Она пристально рассматривала сияющий отраженным светом голубой шарик, полный океанов, суши и удивительных созданий больших и малых. Шарик спокойно вращался вокруг своей оси и плыл по своей орбите. Где-то на нем гремела война, плакали голодные дети и острова из пластмассы болтались в океане, мешая китам дышать. Но люди — гнали со своей земли захватчиков и договаривались о мире, везли через моря и пустыни зерно для голодных детей, придумывали способы спасения китов и защиты океана. Шумели леса, били о берег волны, шел дождь, в скверах пели соловьи, сияла радуга.

— Нет. Я не понимаю. Как можно считать нерушимой клятву, данную Вами… Вами! Простому ангелу Начал!

— Гавриил. Не переходи черту. Если бы мне надо было посоветоваться, я бы посоветовалась. Но в данном вопросе твое мнение меня уже не интересует. Никого не интересует. Я просто ставлю в известность тебя, а ты передашь все это остальным и объяснишь.

— Но, Господи, это же просто… просто… — продолжал архангел.

— Ваша Всевышнесть, может устроить архангелу экскурсию в наш офис? С целью обмена опытом? — спросил еще один участник беседы.

— Каким опытом? Нет, Денница. Никаких экскурсий. Я думаю, что при некотором размышлении Гавриил все поймет. И никаких походов ни друг против друга, ни против третьей стороны. Людей я имею в виду. Архангел Гавриил, тебе все ясно? Можешь отправляться и заниматься работой.

Он снова загляделась на голубой шар. Свет мерцал и переливался, как роса на листьях травы по утрам, как слеза радости на детской щеке…

— Мне кажется, Вы огорчены?

— Нет, Мария. Просто дети вырастают. Тебе это хорошо известно. Любые дети — просто другие, и это совсем не копии родителей. Даже если ты создаешь их по своему образу и подобию. Они вырастают, уходят и живут своей жизнью.- Она бросила короткий взгляд на Денницу, он старательно сделал вид, что не заметил, но все же осторожно выдохнул как-то слишком печально.

— Но разве это плохо? Они — не такие, как мы. Но внутри остается незримый стержень. Что это — традиция, душа, вера? Ментальные гены? Дети всегда помнят своих матерей. Все. Даже самые своенравные и непослушные из них. Помнят, чему их учили мудрые — быть добрыми друг с другом, ответила Мария.

Рука той, что помоложе, легла на плечо старшей, утешая и согревая.

— Любовь и добро двигают миром?

— Конечно. Хотя зло и ненависть часто сопротивляются.

— Человеческие зло и ненависть, — заметил третий. Мария кивнула и продолжила: «Но все постоянно держится в равновесии. После борьбы любовь и добро всегда перевешивают. Это люди, это их выбор. И эта история бесконечна.»

— А ты что думаешь обо всем этом? — обратилась она к третьему участнику беседы.

Его темные глаза блеснули то ли насмешливо, то ли радостно: «Я думаю, что на Ваш грандиозный проект «Примирение и восстановление» уже можно не расходовать ни силы Небес, ни наши силы. Ангел Восточных врат так долго и напрасно трудился над ним! И не только над ним. Все участники последнего инцидента весьма удачно выкрутились из этой истории с очеловечиванием, каждому нашлось место и дело. С помощью людей и среди людей. И Шарик этот хорош. Жаль было бы видеть его разорванным на куски.»

— Змей прав.

— В чем?

— Он упрекал меня за то, что скинула всех вас вниз, даже не поговорив с тобой. Денница. Не совсем упрекал. Просто намекнул в разговоре. В обычной своей хамской манере, конечно. Но он был прав. И как там, кстати, ремонт сантехники?

— Ремонт? Благотворно влияет на душевное состояние вольных или невольных обитателей Преисподней.

Тут Мария не удержалась: «Простите, но меня всегда интересовало, откуда в этих трубах содержимое. Такое содержимое?»

Свет вокруг засиял радужными искрами и голос, отвечавший ей, слегка ворковал от улыбки: «Все просто. Ангельскому воинству надо было куда-то сбрасывать свои дурные мысли, странные сумеречные эмоции, агрессивность и конфликтность. Не оставлять же их на Небесах. Чтобы избежать второго восстания, по секрету от меня Гавриил и придумал — трубы по примеру людской канализации. Только вот строить ее он поручил Сандальфону».

— Знатный ангельский выброс, и вся канализация забита дерьмовыми ангельскими мыслями. Ты бы удивилась, если бы увидела, какая там мерзость по трубам гуляет. А нам пришлось строить и очистные сооружения, и отстойники, и поля фильтрации. Чтобы все это привести в порядок и вернуть в равновесие. А Вы — библиотека, библиотека! Свести все знания! Райские и адские воедино и примирить непримиримое?! Просто крепкие трубы и надежная очистка.

— Пожалуйста, Денница, не заводись снова. Как любезно заметила Мария, любовь и добро всегда перевешивают.

— Да, — кивнул он с глубоким и очень печальным вздохом, — так всегда и случается.

Диалог седьмой и последний, потому что именно здесь все и всегда заканчивается. Плоскомирский. (И закончиться все должно там же, где начиналось — в Саду).

Рональд Соак остановил свою молочную тележку и поглядел в небо. Всполохи фиолетового и зеленого радостно змеились над Анк-Морпорком. Откуда-то сверху спустилось к нему в руки блестящее черное перо с пламенным отливом с привязанным к нему полосатым сине-белым лоскутиком платка.

— Вот и славно, — подумал он и улыбнулся небесному сиянию, — вот и славно!

— АЛЬБЕРТ, СТАВЬ ЧАЙНИК, СЬЮЗЕН СКОРО БУДЕТ ЗДЕСЬ,

Альберт посмотрел в ту же сторону, что и Смерть. Там в небе плясали языки Сияния, особенно удались сиреневый и бирюзовый цвета. Такое в Плоском мире обычно не случается. Мешает уровень октарина2). Но сегодня этим всполохам было вполне логичное объяснение. Сьюзен Сто Гелитская возвращалась в родной мир верхом на Пернатом Змее.

Она опустилась как раз возле яблони с качелями, подхватила так и не надкушенный плод, лежавший у ствола, второй рукой помахала сияющему небу и отправилась пить с дедушкой чай.

— Привет, Дедуля! Привет Альберт! Вначале чай. Потом ванна и спать. Я чертовски устала.

Она опустила перед Смертью на стол жизнеизмеритель, заполненный звездной туманностью с меандром на ободе глиняных пластин и румяное крепкое яблоко. Синие огни под черным капюшоном насмешливо вздрогнули.

— ДЕДУЛЯ?! ПРИВЕТ, ДЕВОЧКА. ТАК. И КОТОРЫЙ ЭТО ЭКЗЕМПЛЯР?

— Третий и последний.

— ОЧЕНЬ ОСТРОУМНО. ХОТЯ ОН МОГ И БОЛЬШЕ НАДЕЛАТЬ, ЧЕТЫРЕ ТАМ, ИЛИ СЕМЬ! ЧТО Ж НА ТРЕХ ОСТАНОВИЛСЯ? БАНАЛЬНО, С НЕГО СТАНЕТСЯ И СТОПЯТЬСОТ НАДЕЛАТЬ! БЕСКОНЕЧНЫЙ ВО ВРЕМЕНИ И ПРОСТРАНСТВЕ ЗМЕЙ. ТЫ ПОНЯЛА, С КЕМ СВЯЗАЛАСЬ? И КОМУ-НИБУДЬ ИЗВЕСТНО, ГДЕ НАСТОЯЩИЙ?

— Конечно. Настоящий в безопасности. И я все прекрасно поняла. Кто он и какой. Этот твой друг, что знает толк в яблоках. И так похож «на вечер ясный, ни день, ни ночь, ни тьма, ни свет». Кстати, тебе привет от мистера Соака. Он очень помог. Лучшее мороженное в Плоском мире, и хранится бесконечно долго, не тая.

— ОН ЕГО САМ СПРЯТАЛ?

— Сам. Со мной вместе. И я не скажу где. И крыса тоже не расскажет ничегошеньки. Кто ж поймет все эти его: «ПИСК-ПИСК». Хотя он разрешил сказать тебе, что в Круглом мире.

— КТО БЫ СОМНЕВАЛСЯ!

— Я все сделала правильно? В этот раз?

— ДА. ОСТАЛОСЬ ТОЛЬКО ОСТАНОВИТЬ ВРЕМЯ И ВЕРНУТЬ БИНКИ. ВИДИМО, ОН ОТПРАВИЛ КОНЯ В ИСХОДУЮ ТОЧКУ ТВОЕГО ПУТЕШЕСТВИЯ В КРУГЛЫЙ МИР, ТО ЕСТЬ В НЕЗРИМЫЙ УНИВЕРСИТЕТ, А МАГИЧЕСКИЙ ФОН МЕШАЕТ БИНКИ ВЕРНУТЬСЯ ИЗ УНИВЕРСИТЕТА — СЮДА. И СТОИТ ПОБЛАГОДАРИТЬ ОТ МЕНЯ ВОЛШЕБНУЮ БРАТИЮ ЗА ПОМОЩЬ. НО ЭТО ПОЗЖЕ. А СЕЙЧАС МЫ ВЫЙДЕМ В САД, И ТАМ У ЯБЛОНИ ЗА ЧАЕМ ТЫ, СЬЮЗЕН, РАССКАЖЕШЬ МНЕ ВСЮ ИСТОРИЮ В ПОДРОБНОСТЯХ.

Примечания к последней главе.

1)Плита.

Это очень интересная плита. Она из травертина, камня, характерного для этих мест, богатых минеральными источниками, в том числе — сероводородными. Этот камень в начале истории городка обильно использовался для его строительства и отделки чудесных дворцов и малых архитектурных форм. Получалось, будто город вырастает из камня горы. И это смотрелось естественно. И удобно — далеко возить не надо строительный материал! Авторы большинства проектов — два гениальных швейцарских архитектора из итальянского кантона — братья Джованни и Джузеппе Бернардацци. Кроули как раз приземлился на территории их мастерской-каменоломни из 1825 года. А плита — это будущая столешница от каменного стола в доме Рошке в колонии Шотландка или Каррас, где М.Ю.Лермонтов пил кофе перед дуэлью. Да, именно на этом столике и пил. И где теперь эта плита — известно немногим. А 1825 год — это именно то время, когда синие горы Кавказа лелеяли детство Великого русского Поэта.

2) Октарин - элемент из Плоского мира, ответственный за магию.

* * *

Если Вы не знакомы со Сьюзен, перечтите перечисленные выше романы Терри Пратчетта, найденные поисковиком Азирафеля в главе десятой этой части. Получите огромное удовольствие от знакомства.