Отпуск в Азкабане, или Женитьба по ревизии (гет)

В доме на берегу Чёрного моря, в светлой маленькой спаленке маялась тяжёлой думой рыжая бабёнка. И оттого, что злилась, порой с корнем выдирала кудлатые волосы. На неё свалилась непредвиденная РАБОТА. В последнее время Азкабан одолела напасть — самые обыкновенные плебейские вши. Подумать только, и досюда добрались, паразиты!

— Знал бы наш лорд! — причитала Бася, хитро сощурив глазки и работая гребнем с двойным азартом.

Этот самый гребень изготовила самолично ещё её легендарная бабушка — Настуся Лисовская, и уж у неё-то в волосах никогда не задерживалось ни одной вши. Говорят, тетка Валя из соседней деревни тоже использовала против подлых тварей весьма любопытный артефакт — ножницы, которые избавляли не только от паразитов насекомого мира, но и от паразитов, носящих, так сказать, брючные изделия, тоже — весьма безжалостно укорачивая некую важную часть паразита, презревшего клятву верности. В душе Бася была с теткой Валентиной совершенно солидарна, но вот Настусин мужик явно за такие шутки произвёл бы рыжей хохлушке натуральный "секир башка" и взял бы на её место пяток-другой новых хохлушек, мастью побогаче да язычком покороче. Поэтому в доме Баси хранили как зеницу ока этот гребешок, избавляющий исключительно от вшей, а не от лишних волос чи других конечностей или прочих жизненно необходимых мужикам выступов.

Пани два раза вкусно чихнула от уксуса и продолжила думать. А подумать было о чём!

Басю мучительно терзал вопрос: что ж понадобилось белобрысому прохвосту в её — ну ладно, ещё немножко его тоже — гостинице. Не будь дурой, Бася год как пристроила к южному крылу Азкабана небольшое и уютное шале на семь номеров — без размаха, трошки для себе.

"Уютный райский уголок для влюблённых!"— гласила досужая реклама. Дворик, надёжно укрытый чарами и роскошными зарослями альпийского хрена, ненавязчиво маскировал стойку с постояльцевыми мётлами, а также в нём имелись неприметный загончик для фестралов и даже парковка для давно уже запрещённых к ввозу и влёту ковров-самолётов.

В шале размещались исключительно милые и уютные номера для новобрачных, которые в отсутствии необходимого количества последних великолепно улетали почасово не обременённым узами брака парочкам. И было оно надёжно закрыто ото всех, кроме рачительной хозяйки и её гостей, старинным фамильным рецептом Штернов-Пасюченок, а именно: обильными запасами Славинской поваренной соли, смешанной с четверговой. Таким образом, тщательно лелеемое шале было абсолютно ненаходимым для всех, кроме стремительно обогащавшейся хозяйки и "своих" гостей, знавших кодовое словечко. Для надёжности плетень вокруг шале украшали великолепнейшие бурно растущие подсолнухи, которые при первом же шухере начинали подавать Басе яростные сигналы в виде матерных украинских частушек и кидаться в нарушителей границы отравленными семечками. У пострадавших немедленно начинали расти носы, а волосы слипались сальными мерзкими патлами. Ходили упорные слухи, что один глупый декан в своё время купил у Басиной тетки поддельных корней мандрагоры и сдуру пришёл качать права… Да так и маялись по сей день — и он сам, и окружающие. Подсолнухи были нежно Басей любимы и еженедельно исправно удобрялись её щедрой рукой горилкой и швейцарским шоколадом, ибо требовали исключительного такого набора продуктов, но служили хозяйке не за страх, а за совесть. Посему ДЗАО — Дюже Закрытое Акционерное Общество "Азкабан-на-Кубани" — так и функционировало потихоньку под самым носом у Люциуса Абрамовича и товарок по гостиничному бизнесу, а доход от него тёк себе звонкой россыпью золотых галеонов в обход наглых компаньонских ручонок.

Было, правда, одно серьёзное "но".

Поскольку с математикой у Баси от роду было так себе, в компаньоны к ней был немедленно завербован учёный Кот. Кот аккуратно перемарывал Басины истеричные каракули, перемежающиеся непечатными комментариями, в зелёную кожаную тетрадь, называемую "двойная бухгалтерия" — на самом деле бухгалтерия была тройная и даже четверная, поскольку сам Кот, как вы помните, был далеко не дурак — и обладающую тройными антималфоевскими чарами. Попав в руки к Малфою-старшему, она немедленно превращалась в ту самую чёрную ученическую тетрадку, от вида которой у мусье Люциуса начиналась икота и зверски чесался левый глаз.

Шале было ненаходимое, кот не выдаст — дракон не съест, Азкабан официальный (Редисон-сас-Азкабан) исправно обогащал своего владельца и весь табор компаньонов. Так что же бледному павлину понадобилось от хрупкой глупой женщины?

Бася, задумавшись, выдернула целый пучок волос и витиевато выругалась себе под нос.

Не так давно вышел указ от самого Главночёрта, по которому зарвавшимся работникам котлового и отопительного хозяйства запретили чаще, чем раз в три года, отлавливать и карать мелких грешников. Отчего вынужденно безработные черти повадились ходить с проверками в приличные фешенебельные места, топча своими раздвоенными копытами хозяйские ковры и бодро всовывая свои мерзкие пятаки во всевозможные щели на кухнях и в дымоходах. Каминами, котлами, сковородками, предельной высотой пламени — всем-то теперь занимались наглющие черти, неся в своих мерзостных копытах кучу никому, кроме чёртового воеводы Персиваля Великого, не известных указов и приказов, согласно которым всякая зазевавшаяся хозяйка, у которой, например, толщина донышка котла не соответствовала придуманной подлюкой Персивалем, силь ему в очи, должна была рогатым то чью-либо душу отдать, а то — чего доброго — аж тысяч триста российских денег, и это с нынешним-то курсом галеона! И вот разберись: то ли Малфой умней, чем кажется, то ли черти всё же прислали свой издевательски свинячий счёт по адресу владельца. И что сделает со слабой наивной женщиной обездушенный Абрамович, совершенно непонятно... Да и есть ли у него душа-то, кто знает?

Долго в ту ночь горела свечка в тесной спаленке и безбожно воняло уксусом.

* * *

Между тем, у Либелии, Руфи Леопольдовны и Адуреллы Фиггнер была своя причина опасаться блохастого павлина, как называла его Вейбрич, или буржуя недобитого — товарищ Ада порой сдерживала себя с трудом. Малый совет в Филях проходил в кухне Либелии, где уютно пахло булочками с корицей, за кружечкой-другой горячительного. Причина опасаться ревизии у милейших дам была до безобразия проста: Адурелла и Руфь, чтобы не сильно шалеть о скуки — их деятельные натуры, особенно сущность пламенной революционерки Ады, требовали занятия — слегка порезвились на просторе, так сказать, в меру своей испорченности. Недолго поразмышляв, почтенные дамы быстренько обустроили плац недалеко от моря — а что, территория-то хоть и подотчётная, но неиспользуемая — и организовали оркестровый ансамбль песни и пляски имени Ильича, поголовно состоящий из заключённых. Под руководством Товарища Ады несчастные тянули носок, отдавали честь и покорно выслушивали её недовольные комментарии, обращенные к жмущимся друг к другу на плацу зекам:

— Шо ты играешь? Шо? И куда ты прёсси, отставной козы барабанщик? Давно, я погляжу, никто плац не подметал? И что, что песок? Нужно будет, каждую песчинку на место вернёте — руками.

Или её рассуждения по музыкальной части:

— А ты шо?! Какая ж то ля бемоль, когда это соль диез?! Что значит, одинаковые? Самый умный, шо ли! Триста отжиманий на плацу! Руфа! Считайте за этим жуликом, да погромче!

Руфь Леопольдовна, посильно помогая Аде и всем прочим по отелю, не забывала шустро вязать всякие шарфики и свитера и продавать свой хенд-мейд и зекам, и посторонним лицам, прибывающим в Азкабан по заколдованным билетам: посмотреть на ансамбль, чеканящий шаг босыми пятками по песку, да полюбоваться волшебниками, лихо отплясывающими Сиртаки — почему-то Адурелла питала к этому танцу особенную слабость. Первым и последним номерами выпускали мишку, обносившего всех желающих водочкой, настоянной на березовых почках, и настоящим белорусским салом. Где Руфь Леопольдовна доставала последнее, никто не знал, а сама она контору не палила. Либелия же отвечала за питание на этих концертах, споро организовывая пару-тройку павильончиков с закусками, с чего имела не то чтобы непосильным, но всё-таки трудом, свою копеечку.

Впрочем, никто не был обижен: сорок пять процентов Аде, тридцать Вейбрич, двадцать пять Либе, оставшиеся пять честно делились между заключёнными. Суммарные сто пять процентов никого не смущали. И лишиться вот этого всего из-за какого-то ледащего павлина?! Нет-нет, фиг ему, а не их мастерская труда, как ласково называли они ансамбль!

Пожалуй, самая чистая совесть была у Ривы Ицхаковны — ну не считать же прегрешением, что она регулярно вписывала в расходы на еду для заключённых мясо куропаток для Фимочки! Мальчик так плохо ел, а куропаточка всегда поднимала несчастному котику настроение... Хотя, конечно, кто знает, как этот шлёндр белобрысый отнесётся к этакому выверту, но есть же в нём хоть что-нибудь от приличного человека, как любил говорить покойный Изя!

Кот же этой ночью задумчиво вкушал мидии с белым вином и был абсолютно спокоен: что там может раскопать этот павлин самовлюблённый? Его гениальную бухгалтерию? Да я вас умоляю, не смешите его полироль для когтей! Да и потом, праведный гнев Люциуса в случае прокола обрушится на основных интриганок, а Кот вполне может отсидеться где-нибудь за пределами бури — да хоть в том же Басином ненаходимом шале.

А вот Ванечка этой ночью долго не спал: взяв Трибко, он бродил вдоль берега, дыша полной грудью солёным воздухом и любуясь ночным морем.

Наконец, набродившись, как дементровка Дингла, коей ему выделили в количестве, вполне достаточном для успокоения нервов вьюноши, пережившего такое эпичное путешествие, Ванечка улёгся где-то на нагретом за день песке, прижавшись к тёплому боку Трибко. Да, в том, что тот вырос, были определённые плюсы.

Фима, бесшумной тенью следовавший за новым другом, улёгся сверху на его странного человека и вполне себе приятно провёл ночь.