Последний вздох (гет)

У него никогда не было семьи. Отец не желал его знать, а мать умерла при родах. В пять лет он ещё верил в чудеса и упрямо надеялся, что однажды двери приюта распахнутся и за ним придут родители. В восемь он уже перестал надеяться, хотя сердце всё так же предательски замирало, когда взгляд людей, которые могли стать его семьёй, задерживался на его лице. Гости приюта лишь скользили по нему глазами и переводили взгляд на другого ребёнка.

Впрочем, однажды и ему повезло: кто-то пожелал видеть его в качестве своего сына. Обычная семья: мать, отец, трое детей. Как говорили воспитательницы в приюте, безупречная семья. И он не вписывался в эту «идеальную картинку».

Мальчик искренне старался, боясь, что его отправят обратно в приют. Слово приёмного отца воспринималось всерьёз, без скидки на детский возраст. Том хотел стать частью этой семьи. На их ферме приходилось много работать — так, будто он зарабатывал себе право на кусок хлеба и крынку молока. В школе ребята постарше дразнили и задирали его, а старшие приёмные братья предпочитали не замечать и никогда не вставали на защиту. Эта «идеальная жизнь» продлилась около полугода. Всё закончилось в день неконтролируемого выброса магии: набожная семья, перекрестившись, назвала его дьявольским отродьем и вернула в приют.

С тех пор маленький Том перестал верить в чудеса, а странные происшествия с ним стали случаться всё чаще. Сначала он пугался, не понимая, что с ним происходит, а после попробовал повторить то, что поначалу происходило само собой. Предметы двигались по его желанию, огонь вспыхивал, или, наоборот, всё покрывалось льдом. Вскоре он научился контролировать это, начал направлять новые умения на своих обидчиков.

Других детей, особенно малышей, Том предпочитал игнорировать. Он не трогал тех, кто не трогал его. А если кто‑то из них становился такой же жертвой, как сам Том, он не превращался в рыцаря в сияющих доспехах. Никто не защищал его, не помогал и не жалел — и он никому не был должен. Со временем жизнь в приюте лишь ухудшалась. Драки случались почти каждый день. Старшие ребята боялись его и срывали страх на нём, а он, зализывая раны, мстил. Дни тянулись один за другим, и ничего по‑настоящему не менялось.

Когда ему исполнилось девять, в его жизни появился первый человек, которого можно было назвать если не другом, то, по крайней мере, хорошим знакомым. Такой же мальчик‑сирота, лишившийся родителей по воле случая. Сначала Риддл не обращал на него внимания. Но однажды…

Уже привычная драка — четверо на одного. Том защищался как мог, но у мучителей было преимущество — грубая сила. Всё бы закончилось через пару минут, Том уже даже начал отсчитывать мгновения, как привычный ритм «жизни» неожиданно изменился: тот самый мальчик заступился за него. Дурак с обострённым чувством справедливости. Но помочь он не смог, да ещё и сам получил за геройство. Впрочем, неожиданный поступок мальчика заставил обратить на него внимание.

Потом был Хогвартс. Впервые в жизни Том ощутил себя дома. Конечно, его разочаровало, что магов оказалось совсем не мало, но чувство сопричастности не покидало его ни на минуту. Слизерин стал подобием семьи с жёсткими правилами и дисциплиной, где даже ссоры оставались за стенами факультетской гостиной. Стоило двум кусающимся змеям оказаться за пределами логова, как они превращались в смертельно опасных союзников.

И вот, спустя десятилетия, оказавшись в теле такого же обделённого ребёнка, он возвращался «домой». Том прекрасно понимал, что Поттер вряд ли был готов назвать Дурслей семьёй и с куда большим удовольствием провёл бы лето у крестного. Но выбирать приходилось не Гарри и не судьбе — выбирать приходилось ему, Тому Риддлу. Выбором это, впрочем, назвать было нельзя: у него не было ни запасного пути, ни права шага в сторону.

В воспоминаниях ребёнка был жуткий чулан под лестницей. Жгучий ремень дяди и вечные игры в кошки-мышки с кузеном и его дружками. И Том не боялся встретиться с этой частью жизни Мальчика-который-выжил. Всё-таки с ним судьба была более жестока, а уж с маленьким семейством маггловских отродий он как-нибудь справится.

* * *

В сопровождении Рона и Гермионы Том перешёл барьер платформы девять и три четверти. Почти сразу он заметил Вернона Дурсля, ккоторый держался как можно дальше от мистера и миссис Уизли и поглядывал на них с плохо скрываемым подозрением и раздражением. Риддл тоже предпочёл не задерживаться рядом, не испытывая ни малейшего желания общаться с этим шумным семейством.

Быстро попрощавшись с друзьями и коротко кивнув чете Уизли, он покатил нагруженную тележку к «дяди». Позади слышался голос Рона, который обещал писать про Чемпионат, но мысли слизеринского гриффиндорца в это время скользили совсем в ином направлении.

— Мальчишка, — фыркнул Дурсль. В его глазах на миг мелькнули удивление и заметное облегчение, когда он увидел пустую клетку. Ещё в Хогвартсе Том решил, что полярная сова и без него прекрасно найдёт дорогу домой.

Риддл медленно, почти оценивающе осмотрел «дядюшку». Толстый мужчина со вторым подборком, живот едва не вырывается из‑под куртки, неухоженные усы делают его похожим на старого моржа. Том с лёгким отвращением поморщился.

«И перед этим ты, Поттер, лебезил, — с холодным раздражением подумал Том, — перед жалким магглом?»

Уже в машине, устроившись на заднем сиденье, Том решил поделиться с «родственником» парой весьма полезных для него сведений — и заодно закрепить нужное впечатление.

— Дядя, вы помните, как под конец лета по… телевизору говорили о маньяке-убийце? —Том поймал в зеркале заднего вида маленькие голубые глазки «дядюшки». Машина как раз остановилась на светофоре, и Дурсль не мог так просто отмахнуться. Глазки маггла метались между зеркалом и дорогой, пальцы нервно барабанили по рулю. Молчание Том расценил как согласие слушать дальше.

— Так вот, — неторопливо продолжил он. — Я узнал, что он из… наших. И ещё… он мой крестный. Совсем недавно писал, интересовался, всё ли у меня хорошо.

Том не без удовлетворения отметил, как лицо дяди в одно мгновение перекосило от страха. Хмыкнув, он отвернулся к окну. Даже если Блэк и не собирался присматривать за ним всерьёз, его репутация «крёстного маньяка» всё равно оставалась удобным щитом.

Оставшуюся часть пути они провели в тишине.

* * *

Машина свернула на Тисовую улицу. Том отметил, насколько одинаковыми казались местные домики. Перед каждым зеленел ровно подстриженный газон с совершенно одинаковыми круглыми клумбами. Участки отделялись друг от друга низкими каменными заборчиками, не скрывающими по сути ничего. Отличия сводились к цвету дверей да к редким деталям вроде огромной злой собаки, истошно лающей на проезжающую машину — их машину. Риддл поморщился, решив, что этот дом будет обходить стороной… если вообще найдёт причину выходить на улицу ближайшие недели.

Вернон остановил машину у дома под номером четыре.

Миссис Дурсль занималась садом, аккуратно поливая цветы. Том с некоторым удивлением отметил ту мягкость, с которой женщина смотрела на растения: даже на собственного мужа она так не посмотрела.

— Ну, чего расселся? — буркнул Дурсль, оборачиваясь к нему. Том хмыкнул и неторопливо выбрался из машины. Чемодан он решил забрать лично: родственникам‑магглам доверия не было ни малейшего. Память мальчишки Поттера, доставшаяся ему в наследство, щедро пестрела эпизодами, как Вернон запирал чемодан на всё лето. И не только чемодан. Ещё с приюта Том привык держать свои вещи при себе, и эта привычка за годы никуда не делась.

Простые заклятия он мог накладывать и без палочки. С палочкой всё шло проще, легче и быстрее, но сейчас Том не желал слышать надрывный голос какого‑нибудь министерского громовещателя. Возможно, «золотого мальчика» и не выгнали бы из школы за летнее колдовство, но нервы потрепали бы основательно. Тяжёлый чемодан без лишних колебаний подвергся заклинанию облегчения веса. Хмуро скользнув взглядом по Дурслю и даже не удостоив женщину вниманием, Том молча вошёл в дом.

Обстановка почти не отличалась от той, что жила в поттеровских воспоминаниях. Взгляд сам собой упёрся в чулан под лестницей — именно там юный Гарри Поттер провёл своё детство. Ассоциативный ряд потянул его вниз, в чужую память: тёмный, пахнущий пылью и старыми тряпками угол, пауки, вьющие паутину прямо над головой, слоновий топот кузена, от которого с «потолка» осыпается штукатурка. Том словно слышал хлопок двери чулана, строгий голос толстяка и то самое чувство безысходности, странным образом смешанное с притупляющим всё спокойствием. Нахмурившись, он поднялся наверх, аккуратно переступая знакомые по памяти ступеньки.

Он запер «свою» комнату на втором этаже. Чемодан отправился к столу. День выдался изнурительным. Общество Уизли утомило его до предела: слишком шумный, слишком навязчивый, вечно стремящийся оказаться рядом с мальчиком‑который‑выжил. Не будь вокруг столь пристального внимания к Поттеру, Том давно послал бы «лучшего друга» куда подальше.

Разбираться с жизнью мальчишки Поттера не было ни сил, ни малейшего желания — по крайней мере, пока. Родственники в ближайшее время вряд ли рискнут его тронуть. А даже если и рискнут, проблемы возникнут не у него, Тома Риддла, а у самих магглов. Они очень быстро пожалеют о своих деяниях, и никакие законы — ни магловские, ни магические — не станут для них надёжным щитом.

* * *

Спустя день он всё же «встретился» с кузеном. Том решил пройтись и изучить территорию этого маленького поселения, а толстяк Дадли — как водится — решил отыграться на Поттере за что‑то давнее и уже неразличимое. За что именно, Том так и не понял: память Гарри подсовывала ему обрывки старых обид, но ни одна не казалась достаточно веской, чтобы объяснить эту вязкую, привычную ненависть. Однако игра в «поймай Поттера» всё продолжалась, словно кто‑то упрямо прокручивал одну и ту же сцену.

Они поймали его в парке. Том сидел на качелях, всматриваясь в небо, которое темнело слишком быстро. Смеркалось. Компания подошла со спины, о чём‑то хихикая; смех накатил раньше шагов и на секунду показался слишком громким для почти пустого парка. Том запоздало насторожился, вскочил на ноги и огляделся. На него смотрело пять пар глаз. Лица сперва плавали размытыми пятнами, и только через миг, будто резкость подкрутили невидимой рукой, «Поттер» подкинул готовые имена и картины из детства.

Гордон, Малькольм, Пирс, Деннис и, конечно же, «Большой Дэ» — Дадли Дурсль. С самого детства, как упрямо напоминали чужие воспоминания, они гоняли Поттера, считая это лучшим развлечением в своей жалкой жизни. В этом странно сгущающемся вечере они почти не отличались от тех, какими запомнил их мальчик — словно время для них так и застыло.

Том хмуро оглядел магглов. На собственном опыте он знал, что такое драки и маггловские разборки: в приюте часто приходилось драться, и если соперников было больше трёх — это уже было избиение. Сейчас всё складывалось по той же схеме, до неприятного знакомой. С той лишь разницей, что теперь у него было гораздо больше возможностей. Он маг, а не жалкий маггл — даже если чужое тело мешало дышать и двигаться так, как он привык.

«Мантия… я… Мерлин, я не могу использовать её сейчас».

Том не был уверен в том, что сможет воспользоваться палочкой. Сомневался, что она не откажется помогать ему в этот момент. Да и привлекать излишнее внимание к персоне Гарри Поттера не особо хотелось. Впрочем, проводник ему был не столь нужен — желание причинить боль и без того отзывалось под кожей.

Взвесив все за и против, Том решил, что лучшим вариантом будет тактическое отступление. Под хохот хулиганов он сорвался с места и побежал в противоположную сторону. В незнакомом городке он ориентировался слабо и только надеялся, что движется к дому Дурслей. С каждым новым поворотом улицы становились всё более похожими друг на друга, и у Тома начало возникать неприятное ощущение, что он бежит по кругу, хотя ногам казалось, что они летят вперёд.

Дома тянулись одинаковым рядом. Когда за тобой несётся стая шакалов, нет времени разглядывать цвет двери или орнамент стекла. И всё же Том всё чаще замечал, как на краю поля зрения вспыхивает ярко‑синяя дверь с табличкой «4» — то справа, то слева, то там, где мгновение назад её точно не было. Для Поттера это был символ спасения, для него — заветная цель, к которой он упрямо тянулся, даже понимая, что что‑то в этой картинке не сходится.

Его опрокинули на землю. Погоня, по ощущениям, длилась долго, но стоило ему упасть, как все предыдущие секунды будто стерлись, оставаясь только в виде тяжёлого, рваного дыхания и боли в боку. Если бы он не споткнулся, он, возможно, успел бы добежать до тени деревьев лесополосы — по крайней мере, этому упорно верила логика. Но в этой странной сцене логика всё чаще проигрывала.

Том ощутил, как его грубо поднимают, выкручивая руки за спиной. Боль была резкой, настоящей, слишком отчётливой — до такой степени, что это ощущение вдруг показалось подозрительным. Из носа текла кровь, мир вокруг расплылся пятнами, очки остались где‑то внизу. Удар под колено — и он уже стоит перед ними, удерживаемый за локти, в жалкой позе.

«Грязные магглы. Изничтожу».

Били кулаками и ногами, тщательно выбирая места, куда приходились удары, — там, где синяки вряд ли будут видны из‑под одежды. Каждый новый удар отзывался в теле слишком яркой вспышкой боли.

— Эй, Поттер. Ну и где твой драгоценный крёстный, а? — голос Дадли прорезал гул как удар. Риддл не мог толком разглядеть его лица — оно расплывалось, дёргалось, будто кто‑то не до конца дорисовал детали, — но мысленно без труда дорисовывал поросячью физиономию, перекошенную от самодовольного смеха. — Он воображаемый, да? Ты его придумал, Поттер? — слова словно немного запаздывали по отношению к движениям губ, и это только усиливало ощущение нереальности происходящего.

Каждое слово сопровождалось ударом кулака, и вскоре удары и фразы слились для Тома в один бесконечный ритм. Он стискивал зубы, не позволяя себе застонать. В прошлом он никогда не опускался до мольбы о пощаде — и сейчас не собирался. Эти грязные животные не услышат его стонов, не увидят, как он ползёт перед ними на коленях. Из уголка губ стекала тонкая струйка крови; кажется, он прикусил язык, но боль в рёбрах всё равно забивала собой остальные ощущения.

— Молчишь, Поттер? А я тебе скажу, — голос Дадли прозвучал слишком близко, будто прямо внутри головы. Удар в солнечное сплетение пришёлся с такой силой, что воздух разом вышибло из лёгких, и Том согнулся пополам, на мгновение потеряв контроль над собственным телом. Мир сузился до обжигающей боли и сиплого, рваного вдоха, который никак не удавалось сделать до конца.

Том поднял затуманенный взгляд на Дадли и сощурился. Силуэт «Большого Дэ» будто стал резче, контуры налились чёрной тяжестью, но лицо так и оставалось странно расплывчатым, словно кто‑то нарочно оставил его в тени. На секунду Тому показалось, что он видит сразу два образа — толстого мальчишку и взрослого мужчину — наложенными друг на друга, и эта двоится заставила его ощутить лёгкий, почти тошнотворный зуд под кожей.

— Ты лох. Неудачник. Никто не будет дружить с таким слабаком, как ты! — слова Дадли отозвались в голове эхом, растянулись, словно кто‑то прокрутил их ещё раз, только тише. На миг Том даже не был уверен, произнёс ли кузен их вслух или это просто чужая память настойчиво повторила старую, хорошо выученную реплику. Всё внутри потянулось к привычному, холодному ответу — не в словах, а в действии.

Том сглотнул кровь, чувствуя металлический привкус на языке. Руки всё ещё крепко держали дружки Дадли, вдавливая пальцы в плечи. В памяти вспыхнули похожие сцены — та же компания, те же насмешки, тот же круг. Но ещё никогда, ни в одном из этих эпизодов, Дадли не заходил так далеко, не позволял себе избивать кузена до крови. Или в реальности он всё‑таки останавливался раньше, а здесь, в этой странно сгущённой картинке, память решила дорисовать то, чего мальчик тогда не успел испытать?

— Эй, Большой Дэ… — голос Гарри‑Тома прозвучал хрипло, надсадно. Рёбра горели тупой болью, руки давно онемели от хватки, тело дохляка Поттера явно не было рассчитано на подобные испытания. Том держался из последних сил, не позволяя сознанию провалиться в спасительный обморок. Он ещё отомстит — это знание было таким же прочным, как сталь. Перед внутренним взором вспыхнул образ старого маяка, ночи, мокрого камня и толстого блондина, чей зад однажды украсился поросячьим хвостом. На этом воспоминании мир вдруг стал слишком чётким, слишком ярким: краски обострились, звуки будто приблизились. Том ясно увидел, как искажается от страха поросячье лицо Дадли, хотя секунду назад черты упорно размывались.

— А ты давно… кхэ… давно хрюкал? — прохрипел он.

* * *

Тонкий, навязчивый звук сначала вплёлся в общую какофонию — казалось, это просто отголосок очередного удара или гогота. Но стук повторился, стал ровнее, настойчивее, как будто кто‑то мерно бился о стекло. Темнота вокруг дёрнулась, и мир разломился. Том рывком поднялся на кровати, тяжело дыша. Комната медленно проступала из мрака: знакомые очертания шкафа, стола, окна. За окном ещё было темно.

Вкус крови всё ещё стоял на языке — настолько отчётливо, что хотелось провести языком по губам, убеждаясь, что они целы. Его немного трясло, мышцы помнили недавние удары, хотя кожа была целой. Лишь через несколько секунд до него окончательно дошло: вся эта игра в догонялки, погоня по одинаковым домам, ярко‑синяя дверь, которая вспыхивала и исчезала, — всё это было лишь странным, нарочито густым сном. И он пообещал себе, что не позволит больше загнать себя в подобную «ловушку» — ни во сне, ни наяву.

Стук не прекращался, теперь уже совершенно реальный, ровный. Несколько раз моргнув, прогоняя остаточные образы из головы, Том нащупал на тумбочке очки.

«Надо как можно скорее исправить зрение».

«Надо как можно скорее исправить зрение». Мысль всплыла машинально, почти успокаивающе — что‑то простое, земное, после всей этой ночной кутерьмы. Надев очки и оглядевшись, Том наконец понял источник шума: в окно настойчиво стучалась сова. Букля вернулась с ночной охоты. Стоило ему приоткрыть створку, как снежная бестия вихрем влетела в комнату и с достоинством выплюнула на стол дохлую крысу — слишком живую деталь реальности, чтобы оставаться во сне.