Crescent (джен)

О деле Элимана Катлер уже давно благополучно забыл, когда лейтенант Белройз внезапно вызвал его к себе в кабинет и, не дав толком открыть дверь, гаркнул:

— Вам что, офицер, спокойная жизнь не нравится? Непременно надо создать проблемы не только себе, но и окружающим?

— Что случилось, сэр? — Катлер не вспомнил за собой никакой вины, поэтому посчитал высказывание шефа риторическим. — Поступила жалоба?

— Да уж лучше бы жалоба…

Белройз многозначительно поиграл желваками, но как-то особенно, не так, как обычно, когда сдерживал рвущиеся наружу ругательства, а точно пытаясь подобрать подходящие к ситуации цензурные слова. Катлер терпеливо ждал.

— Вы проводили экскурсию для кадетов первого класса? — наконец спросил Белройз, устав от собственной пантомимы. — Месяца четыре назад. Или пять.

— Да, сэр.

— Ну что же, поздравляю, ваше ораторское искусство произвело на некоторых из них неизгладимое впечатление. Что вы им там наговорили?

Катлер старательно припомнил свою речь.

— То же, что и каждый год говорят, сэр. Меня Лассер инструктировал, я почти слово в слово повторил. А в чем, собственно, проблема?

— Один из кадетов после вашей экскурсии решил стать полицейским, — сварливо ответил Белройз, потянувшись за сигаретой, хотя давно бросил. — Причем настолько серьезно, что отказался посещать корпус и начал готовиться в полицейскую Академию. Сами понимаете, какой восторг это вызвало у его родных, когда все выяснилось.

Катлер догадался, о ком идет речь, и сдержал улыбку, сохраняя невозмутимый вид.

— Сэр, родным нужно посоветовать подождать немного, пока малыш сходит в зоопарк или в цирк и решит быть укротителем или наездником. Они что, никогда не имели дело с детьми?

— Представьте себе. Он у них единственный, поэтому мы имеем инструкции… нам приказано… — Белройз сбился и махнул рукой. — Одним словом, вы парнишке голову задурили, вы и расхлебывайте. Родня мальчика хочет, чтобы вы показали ему работу полиции вблизи. На примере какого-нибудь реального дела, в качестве напарника. У них сейчас как раз каникулы.

— Это шутка, сэр? — обалдел Катлер.

— Не перебивайте меня, офицер, — вдруг рассердился Белройз. — Я не больше вас люблю выглядеть идиотом, но распоряжение поступило, и нам придется иметь с этим дело, точнее вам. К тому же это еще не все.

Катлер еле удержался, чтобы не спросить, что же может быть хуже, как Белройз почему-то оглянулся через плечо на стену, где висел портрет главы государства, и понизил голос.

— Родственники мальчика хотят, чтобы дело было максимально… э-э-э… впечатляющим, — подобрал слово лейтенант. — Понимаете меня? Эффектным, если можно так выразиться.

— Да, сэр, — с каменным лицом кивнул Катлер. — Понимаю. У нас как раз есть в работе подходящее для ребенка дело — об ограблении игрушечного магазина. Подростки вынесли трехметрового льва, мягкую игрушку с витрины, но удачно попали на камеры и…

— Вы не поняли, Катлер. А может, это я плохо выражаю мысли. Давайте поясню прямым текстом — речь идет об убийстве.

Катлер поперхнулся.

— Простите? — не веря своим ушам, переспросил он. — Вы сказали — убийство?

— Я сказал убийство, — подтвердил Белройз. — С выездом на место преступления, бригадой криминалистов и так далее. Чем страшнее будут обстоятельства преступления и труп, тем… лучше. Таково пожелание родственников мальчика.

— Сэр, это какой-то бред.

Белройз никак не прокомментировал высказывание своего подчиненного, пуская дым в сторону двери. Катлер еще немного подождал и осторожно уточнил:

— Мы говорим о ребенке?

— Именно.

— О ребенке, которому семь лет? Пусть даже за прошедшие четыре месяца успело исполниться восемь. Которому вы хотите… точнее, его чокнутая родня хочет показать труп со следами насильственной смерти? С выпавшими кишками от ножевого ранения или расколотым черепом? Странгуляционной бороздой на шее? Пулевым отверстием в брюхе? Утопленника? Зрелище, от которого даже некоторых взрослых выворачивает? Они там в своем уме?

— Насчет последнего можете даже не сомневаться, — ядовито подтвердил Белройз. — Как я понял, это воспитательная мера. Увидит разок такое — и желание быть полицейским пропадет навсегда. Эффективнее, чем запрещать, в некотором роде. Тем более, мальчишке не особенно-то и запретишь, там, как говорится, нашла коса на камень. Одним словом — вы меня поняли.

— Понял, но не стану этого делать, сэр, — решительно отрезал Катлер. — Это не воспитательная мера, а уголовное преступление. Изуродовать детскую психику в угоду каким-то дуракам, которым не по нутру обычные детские фантазии? Вы меня простите, но вместо того, чтобы идти у них на поводу, мы обязаны привлечь органы опеки и изъять ребенка из этой семьи, пока его не искалечили. Не хотите с ними связываться — я сам это сделаю.

— Не сделаете, и я вас вызвал не для того, чтобы спросить ваше мнение. — Белройз затушил сигарету. — А затем, чтобы поставить в известность: в ближайшее время мальчик поедет с вами. Все. Обсуждение закрыто. Точка. В конце концов, не мы несем ответственность за этого ребенка, у него есть отец и… другие законные опекуны, поэтому этическая сторона вопроса…

— Меня не волнует этическая сторона, — перебил его Катлер, вовремя вспомнив, что Белройз скуповат. — Меня волнует экономическая. Когда у мальчика начнутся ночные кошмары и энурез, законные опекуны на кого подадут жалобу? На себя? Или все-таки на нас с вами? Кому выставят счет за лечение и реабилитацию? Извините, не могу даже обсуждать это серьезно.

— Не надо обсуждать. Просто примите во внимание, что как только у нас появится подходящий труп, я поручу его вам, и не удивляйтесь ничему, вот и все. У вас будет любая поддержка, какую вы захотите, потому что дело, как вы понимаете, должно быть раскрыто, информация о нем попадет наверх.

— Сэр…

— Катлер, речь идет об очень высокопоставленных людях.

— О ком именно?

Белройз встал, карандаш в его руке снова завращался. Катлер, считавший себя уже привычным к гимнастике канцелярских принадлежностей, на этот раз еле сдерживался, чтобы не вырвать карандаш и не сломать его пополам. Чтобы отвлечься, он переложил несколько скрепок на магнитном держателе и поправил разъехавшуюся в стороны стопку пластиковых гостевых пропусков.

— Этого я вам сейчас сказать не могу, — в голосе Белройза было что-то похожее на извинение. — Но поверьте, если бы была возможность отказать, я бы отказал. Скорее всего, родственники считают, что мальчишка испугается и запросится домой еще до того, как увидит что-то по-настоящему страшное, хватит одной ночной побудки и поездки с посторонними людьми неизвестно куда. Может, он действительно передумает до этого времени, у детей такое бывает. Сегодня он хочет быть полицейским, завтра укротителем, послезавтра дрифтером, нас это не касается. У них своя работа, у нас своя. А денег там хватит, чтобы оплатить любых психотерапевтов. К тому же незакрытый в детстве гештальт дает плоды во взрослом состоянии, и хорошо, если вызывает желание наряжаться полицейским в постели с подружками, а не порождает нового Джека-потрошителя, освобождающего Аякс от криминальных элементов своими силами.

Катлер пристально посмотрел ему в лицо. Какая-то правда в этих словах была, но в целом ситуация вызывала оторопь и возмущение.

— Знаете, в этой истории мне больше всего жаль мальчика, — резко сказал он. — Это какая-то запредельная жестокость даже по отношению к чужому ребенку, а уж к своему собственному... Даже слов не подберу для такого. А если бы он захотел завтра выйти в открытый космос, они что, выбросили бы его из корабля в скафандре?

Белройз усмехнулся.

— Чтобы подобрать через час, когда кислорода останется на минуту дыхания? Да, не исключаю. У всех свои методы воспитания, в этой семье они несколько… м-м-м… спартанские. Но им виднее, что и как. Положитесь на судьбу, Катлер. Уверен, все решится наилучшим образом.

— А я вот в этом совсем не уверен, — честно ответил Катлер.