Методика Защиты (гет)

Он не делал ничего такого, что делали отцы всех ребят: никогда не ходил на охоту, не играл в покер, не удил рыбу, не пил, не курил. Он сидел в гостиной и читал.

Х. Ли, «Убить пересмешника»

Росаура не могла заснуть. Она не знала, сколько прошло с тех пор, как они распрощались со Скримджером у калитки, как он растворился в густой августовской ночи, а она всё не могла унять дыхания, а вместе с тем — глубоко вздохнуть. Она лежала на спине, сжимала одеяло и невидящим взглядом смотрела в потолок. Вспышки… белая рука поверх чёрного покрывала… величественные колонны Тейта… она падает на ступеньках, вспышки, вспышки… огонь совсем рядом… лицо Руфуса Скримджера очень близко… череп вместо лица.

Это был не страх, это было какое-то мёртвое оцепенение. Впервые Росаура жалела, что в доме нет телевизора.

Когда зазвонил телефон, она сорвалась с кровати, будто с раскалённой печи. Звонить мог только отец — телефон был специально заколдован, что она могла брать его в руки без опасений спалить трубку одним прикосновением.

— Алло?

— Росаура, дорогая, я тебя разбудил?

Мягкий голос отца полнился воодушевлением: едва ли он всерьёз переживал, что потревожил её сон. Как он любил говорить, «сон — время, отданное на откуп смерти!», и часто работал по ночам.

— Да нет, что ты… — голос отца был точно соломинка, и Росаура цеплялась за него, как утопающая в глубоком омуте.

— Я так и думал, я звонил тебе несколько раз вечером…

— Да, я была не дома.

Отец не спешил, хоть явно звонил, чтобы сообщить что-то важное, но по тону Росаура уже поняла, что это не срочно — скорее всего, его озарила какая-то чудесная идея, которой он решил поделиться с ней. И как же она любила его за то, что он сдержал себя сейчас, надеясь, что она расскажет ему, где ж её носило до самого позднего вечера. После такого она не могла умолчать:

— Я… ходила в Тейт.

— Батюшки! Чудесно! Ну, как там «Офелия»?

— Плавает, не тонет.

Отец рассмеялся, и Росауре стало очень тепло.

— Надо обязательно её навестить, — говорил отец, — перед началом учебного года получить порцию вдохновения. У меня как раз набрался курс по Шекспиру…

— У меня тоже… будет курс.

Росаура закусила губу. За прошедшую неделю она ещё не говорила родителям, что меняет работу. Она держалась правила, что сначала должно всё наверняка устроиться, а потом уже сообщать о результатах: её только нервировало, когда о ней начинали переживать заранее, узнавать о промежуточных успехах, подбадривать и прочее… Она сразу чувствовала, как разрастаются собственные амбиции, подкормленные чужими ожиданиями, что трудно дышать, а тщеславие вгрызается в горло острыми клыками.

Но сейчас она была совершенно выбита из колеи. И она хотела довериться отцу.

— Курс?.. Что ты имеешь в виду, дорогая?

— Я… — голос предательски дрогнул, а в носу защипало, — я вернусь в Хогвартс! Папа, меня взяли туда преподавать!

На миг в трубке повисла тишина — до мурашек по проводам.

— Да что ты говоришь!..

Росаура рассмеялась, то ли от нервов, то ли от радости.

— Представляешь, пап!..

— Это… это замечательно, дорогая!

— Да мне самой не верится…

— Да, ты ведь так молода… Ты что, такая умница, успела окончить курсы?

Росаура замерла.

— Что?

— Нет, — торопливо заговорил отец, — я, конечно, не знаю, как там у вас, но у нас-то, чтобы в какой-нибудь сельской школе работать, нужно мало-мальское образование, а уж если говорить о высшей школе, то я едва ли могу вспомнить преподавателя моложе двадцати пяти… Дело не в самом возрасте, ты же понимаешь, а в необходимом объёме академических работ, послужной список, так сказать…

— Ты прав, — Росаура с ужасом отметила, как похолодел её собственный голос, — «у нас» — не «у вас».

— Знаешь, милая, я, как всякий филолог, принимаю за личное оскорбление, когда говорят, будто филологические дисциплины — филькина грамота по сравнению с математикой или физикой, и буду доказывать с пеной у рта, что древние языки не дадутся доброй половине наших Эйнштейнов, но всё же твоя специализация, на мой скромный взгляд, требует куда больше сил и… прямо скажем, компетенции, чем все наши науки вместе взятые. Просто потому, что твоё поле деятельности куда опаснее, верно я говорю? Всё не могу забыть, как ты в три годика чуть не затопила весь наш дом, когда мама насильно запихивала тебя в ванну…

Отец рассмеялся, отчего на лице Росауры отпечаталась улыбка, но внутри всё будто залило свинцом.

Отец понял, чем вызвано её молчание. Теперь весёлость его стала нарочитой:

— Так а какой у тебя будет курс, милая?..

— Защита от тёмных искусств.

— А, я помню твои учебники… что-то про вурдалаков, да? Ещё ты рассказывала о вашем профессоре, что он запирал вас в чулане со змеями, чтобы вы…

— Он был сумасшедший.

— Да уж кто не без грешка…

Отец снова посмеялся. Всё-таки, для него все волшебники были сумасшедшие. Повисла нестерпимая пауза. Росаура выдавила:

— Я не буду запирать детей в чулане со змеями.

— Ну что ты, я в тебе не сомневался, девочка моя…

— Это очень важный предмет, — с внезапным отчаянием добавила Росаура. — Кстати, мне для подготовки, то есть, для дополнительного чтения передали очень интересные книги, очень древние, тебе точно понравятся!..

— Вот это да! Дорогая, я как раз хотел сказать: я ведь завтра приеду!

— Завтра?..

Кажется, она выпалила это слишком обеспокоенно. Отец чуть помолчал, будто прислушиваясь к эху её замешательства. Будто пытался остаться деликатным до последнего, как до этого не стал уточнять, что же она делала весь вечер, ведь Тейт-то закрывается около пяти…

— Ну, часикам к девяти… — отец казался несколько сконфуженным: — Вы там с девочками устроили вечеринку, пока твоего брюзжащего старика нет дома?

— Пап, ну что ты!..

— А, ну, — в голосе отца проскользнуло облегчение: конечно, опасался он не приятельниц Росауры, пусть такой расклад означал бы натуральный шабаш, — я уже взял билет на самый ранний поезд… Только ничего не готовь!

— Знаешь, я завтра должна ещё заглянуть на работу, но к обеду я уже вернусь.

— Я всё сделаю, милая, не суетись из-за своего старика… Слушай, я правда очень рад за тебя. Ты мне ещё всё расскажешь, но я знаю, что у тебя всё получится. Ты же великолепно сдала экзамены, конечно, они только и ждали, чтобы вернуть тебя обратно в школу, но уже в качестве преподавателя!

Стоило отцу сказать это, как Росаура осознала, насколько это ничтожно. Как могут результаты экзаменов помочь ей стать хорошим учителем? И учить тому, что теперь необходимо в этом изменившемся, жестоком мире, который она до сегодняшнего дня старательно не признавала?

Но после того, что случилось в том пабе… Росаура схватилась за горло. Те отчаянные крики будто рвались изнутри…

— Росаура, милая, ты слышишь?

— Да, пап. Я здесь, да.

— Всё, извини, я так много болтаю. Очень соскучился. Завтра увидимся.

— Я тоже… — всё ещё как в полусне сказала Росаура, и тут вырвалось: — Будь осторожен!

— Ну, звать меня не Анной, чтоб поездов бояться. Всё, ложись скорее… До завтра! Буду к девяти!

В трубке запищали гудки. Росаура прижала ледяные пальцы к пылающей щеке. Ничего такого, просто её отцу сердце колют домыслы, а не будет ли она ложиться и вставать… не в одиночестве.

И она удивилась, как волосы снова не вспыхнули у неё на голове, когда пришла одна простая мысль: а Руфус Скримджер бы не создал неловкостей. Уж он-то явно из тех, кто приходит на работу в шесть утра.

Книззл раздери.

Ей совсем не нравилось, что это всё вылилось в такое осложнение. Она вот-вот уедет в Хогвартс, и Крауч в числе главных её достоинств как «единственного» кандидата прямо сказал о её одиночестве. Конечно, чего стоит это однодневное приключение, разве сам Скримджер, когда приглашал её, рассчитывал на что-то продолжительное? Разве хоть кто-нибудь в нынешних обстоятельствах задумывается об обязательствах? А Скримджер вообще мракоборец. Сам сказал, «завтра, может, от меня и мизинца не останется», когда весьма недвусмысленно добивался того, чего хотел. Она не собиралась его за это осуждать, как не сомневалась, что в следующий свой выходной он без лишних церемоний будет обхаживать какую-нибудь другую, ту, которая не откажет ему из-за того, что она на пару часов оглохла от криков боли и ослепла от вспышек проклятий.

И это будет честно. Так ведь поступают друг с другом взрослые люди, которые не растрачиваются на пустяки и ценят своё время?

Утром она собиралась с ожесточением. Закрутила волосы в жутко тугой узел, надела мантию, которую мама заклеймила бы «старушечьей» и тут же бы сожгла, шагнула в камин, взметнув облако золы. Отправляться на работу по камину было гораздо безопаснее прыжков через пространство; одна щепотка летучего пороха позволяла шагать из одного камина в другой, если они подключены к общей сети, только назвав точный адрес. Кому-то могло не понравится разве то, что Министерство отслеживало все подключенные камины и могло заблокировать ваш по некоторым причинам; Росаура же досадовала больше на то, что подол мантии всегда пачкался в пепле.

Это был последний день на прежней работе и то сокращённый. Надо было доделать некоторые дела с бумагами, а по-хорошему — упросить коллег с ними разобраться, а заодно и попрощаться. Крауч запретил Росауре распространяться о том, почему она уходит, и Росаура выдумала, что ей надо перевезти своего отца-маггла на континент и помочь ему там обустроиться.

Все кивали с пониманием и сочувствием, великодушно сносили её мрачное настроение и тут же шептались, что, верно, Росаура и сама останется там. За последний год многие уезжали из страны, говорили, «чтоб переждать», но чем дальше заходила война, тем отчетливее все понимали, что некоторые семьи оказались разлучены надолго. Быть может, навсегда.

Росауру даже тронуло, как сердечно с ней прощалась приятельница из Департамента магического транспорта. Глядела с каким-то особенным сочувствием в больших карих глазах.

— Конечно, сейчас это самый разумный шаг… — вздохнула она чуть ли не с завистью. И тут пропела как бы невзначай, но больно уж сладенько: — Говорят, вы со Скримджером вчера… ну…

Росаура молилась, чтобы не залиться краской.

— Говорят?.. — процедила она.

Приятельница чуть стушевалась.

— Ну, с мракоборцем…

— Я знаю, что он мракоборец, — ляпнула Росаура и впилась ногтем в большой палец. Волшебников на островах насчитывалось не более пяти тысяч, а сотрудники Министерства если не звали друг друга по именам, то наверняка знали в лицо, даже если трудились в разных отделах. Чтобы скрыть интрижку на работе, нужно было пользоваться оборотным зельем или мантией невидимкой, и Росауре стоило бы помнить об этом.

Приятельница поглядела на неё с прищуром.

— Говорят, он навёл вчера шуму в каком-то пабе. Туда ворвалась парочка Пожирателей, а он как им задаст! Его к начальству вызывали.

— За геройство?

— За то, что он ушёл с места происшествия и рапорт подал только сегодня утром. Оставил вместо себя бармена за всё перед комиссией распинаться.

Росаура могла только плечами пожать. Приятельница приподняла бровь.

— Так вот, говорят, он был с какой-то ведьмой…

Назойливый взгляд был слишком уж красноречив. Какая-то идиотская часть в глубине души, там, где жила до вчерашнего дня та дурочка-модница, своей главной целью видевшая щегольнуть маггловским платьем перед мракоборцем, который не умел улыбаться, так и кричала: ну, скажи, скажи этой стерве, что мракоборцы отменно владеют палочками…

— Что ж, ей не повезло, — ледяным тоном отсекла Росаура, но по глазам приятельницы видела, что сплетня всё равно разлетится, но хоть вопреки её желанию. В конце концов, Скримджеру ещё тут работать, хоть она представить не могла высоту той башни (всяко уж повыше Астрономической), с которой мракоборцы плевали на слухи, которые липли к полам их чёрных мантий.

Она пошла к нему, чтобы сделать то, к чему готовилась всё утро: расставить точки над «и». Росаура ненавидела недосказанность. А еще ей жизненно необходимо было выжать из этого сомнительного знакомства все преимущества, как учила матушка. Вчерашнее происшествие припечатало гордость Росауры могильной плитой: она должна учить детей, как вести себя в ситуации террористической атаки, как постоять за себя и защититься, как оказать первую помощь, но что в моменте сумела сделать она? Дико струсить и наколдовать какой-то дрянной щит, над которым посмеялся бы любой пятикурсник. По документам она уже вступила в должность профессора Защиты от темных искусств, и вчера она должна была стоять бок о бок с мракоборцем, а не прятаться за его плечом. Ночной разговор с отцом о профессиональной компетенции только добил Росауру, однако под размазанной гордостью жило тщеславие: разумнее было бы отказаться от всей этой авантюры, но она не могла пойти на попятную и признать перед Краучем, перед Дамблдором, перед отцом и, в конце концов, этим Скримджером, что она всего лишь напуганная девочка и ни на что не годна. Ну уж нет, она поедет в школу и будет преподавать, и пусть это происшествие послужит для нее хорошей встряской, как раз чтобы за три дня до начала учебного года взяться за ум и всерьез продумать программу, верно расставить акценты, распределить часы на темы первостепенной важности... И она придумала, к кому обратиться за помощью.

Конечно, в последний момент она очень надеялась, что он окажется где-нибудь на вызове и не придёт в закуток между вторым и первым уровнем, где она назначила встречу в обеденный перерыв.

Однако он пришёл. Пунктуальный донельзя, но явно раздражённый, что его оторвали от дел. Скользнув нервным взглядом по его угрюмому лицу, Росаура прежде, чем он подошёл совсем близко, сказала, даже будто прикрикнула:

— Я уезжаю в Хогвартс.

Скримджер секунду поглядел на неё, будто пытался разгадать тайный смысл этих слов, потом сморгнул и сказал:

— Ты уже говорила.

Это было как-то обезоруживающе. Он смотрел на неё выжидающе и казался очень уставшим. Значит, раз всё вышло не так, как он бы желал, ему удобнее сделать вид, что вообще ничего не было? Да и было ли? По его-то меркам?

Росаура злилась и понятия не имела, отчего в ногах такая слабость, что ей пришлось облокотиться на подоконник, загаженный окурками.

— Говорят, тебя к начальству вызывали, — сказала она, потому что сил пожать плечами и уйти как ни в чём не бывало не нашлось, вопреки всем установкам на решительную победу.

— Вызывали.

— Орден дали?

— Нагоняй.

Он казался совершенно невозмутимым.

Он бы ещё закурил, подумала Росаура. А он именно это и сделал. Курил он с правой руки (конечно же, чтоб левой, привычной, всегда можно было успеть выхватить палочку), самые дрянные дешёвые маггловские сигареты. Росаура поморщилась, а он хладнокровно стряхнул пепел на подоконник.

И вновь этот выжидательный взгляд. Хочет, чтобы она извинилась? Посочувствовала? Да с какой стати… С чего бы ей чувствовать себя виноватой? Или хотя бы виниться — перед ним? Лучше бы он извинился за то, что вчера её целовал. А сегодня стоит столбом, курит и делает вид, что все её слова для него — укусы комара слону.

Росаура, опомнись она хоть на секунду, сама бы испугалась той бури, что бушевала в ней, но в эпицентре она едва ли что-то понимала и совсем не знала, куда себя деть.

А Скримджер всё стоял, покуривал, решив воспользоваться свободной минуткой, и, чуть приподняв бровь, поглядывал на неё, мол, ещё вопросы?

Она не хотела смотреть на него. Она боялась смотреть на него. Что-то было очень неправильным, но она понятия не имела, что с этим делать. Ну разве что… Мерлин, если её чему-то и научил родной факультет, так это тому, что в любой, даже самой неприятной ситуации, нужно искать лазейку и свою выгоду.

— Скажи, Руфус, — тихонечко заговорила Росаура, — а у тебя есть какие-то наработки? Планы там… — поскольку он непонимающе молчал, она выдавила сквозь стыд: — Планы уроков…

Она взглянула на него чуть ли не в отчаянии и очень пожалела, что замотала волосы в уродский узел. В своем воображении она получала желаемое с властностью Клеопатры, а на блеяла овцой.

— Ты же как-то готовился к тому, чтобы… ну… преподавать в Хогвартсе? Раз уж тебя туда… хотели?..

— Ну не то чтобы планы уроков… Так-то я уже пять лет преподаю на курсах подготовки мракоборцев, — пожал он плечами. — Какие-то наработки есть, да. Учебники-то школьные никуда не годятся. Впечатление, будто студентов в садовники готовят.

Тут он затушил сигарету о подоконник с какой-то неожиданной злостью, и Росаура отпрянула, оглянулась и вздрогнула: привыкнуть к ярости, что разгоралась в его глазах, было невозможно. По крайней мере, на третий раз.

— Твоя задача — научить их защищаться, — жёстко сказал Скримджер. — А желательно и защищать.

Она чувствовала, что резок он не потому, что злится на неё, а потому, что это для него невероятно важно, болезненно важно, но она не могла сносить этот властный, суровый тон, никогда не могла, вот и огрызалась невпопад:

— Что же мне, целый год практиковать с ними чары щита?

— Для начала, тебе самой бы целый год практиковать чары щита, — он видел, что она задета, но смягчиться не пожелал: — Вчера ты…

— Да, я бы погибла в первую же секунду. Это я прекрасно поняла.

— Так надо над этим работать, а не восхищаться мазней всяких кретинов, у которых смерть это, чёрт возьми, «искусство»!

— Я не… Вот не надо выставлять меня прекраснодушной дурой! Почему ты вообще решил, что можешь мне такое говорить, да ещё в таком тоне?

Он поглядел на неё удивлённо. Будто и вправду впервые задумался о том, что ранить можно не только проклятьем. Росаура жёстко усмехнулась и проговорила холодно:

— Я знаю, что ты думаешь: как можно меня пускать к детям, если я сама ничего не умею.

— Умеешь, — отсёк Скримджер. — Конечно, практики не хватает, чтобы выстоять в настоящем бою. Да, признаемся, у кого хватает? То, что я возвращаюсь с рейдов, вопрос удачи, а не мастерства.

— Не прибедняйся, Руфус. Я видела, как ты сражаешься.

Несмотря на раздражение, она не могла скрыть восхищения, отчего голос ухнул куда-то вниз, а по спине прошла дрожь. Руфус Скримджер в гуще схватки, его суровое лицо, опаленное вражескими проклятиями, палочка, испуская электрические вспышки, со свистом рассекает нагретый воздух… от этого воспоминания Росауру бросало то в жар, то в холод.

Скримджер внимательно вглядывался в её лицо и не мог не заметить её чувств, но лишь покачал головой.

— Если бы ты увидела, как сражаются они, это было бы последнее, что бы ты увидела в своей жизни. Тебе нужно сделать что-то, чтобы ни с тобой, ни с детьми такого не произошло. Сноровка. Скорость. Смекалка. Силой их едва ли возьмёшь, надо полагаться на хитрость. Они расслаблены, потому что швыряют убивающие проклятья направо и налево…

— А вы разве не швыряете?

Скримджер нахмурился. Росаура невозмутимо добавила:

— Крауч же ещё весной добился для мракоборцев лицензии на убийство.

Оттого, как потемнел его взгляд, она осеклась. Пару мгновений он молча глядел на неё, и она не могла различить, что в нём беснуется: гнев, боль, страх?..

— Думаешь, это как подпись поставить, взмахнул палочкой — и готово?

Он разозлился — но разозлилась и она. Вспылила:

— Думаю, это тоже дело практики.

Скримджер побелел. Росаура подумала, какое же измождённое у него лицо, и глаза показались уже не хищными, загадочными, а измученными, больными. Но за последнюю неделю чаша её терпения переполнилась: все, чьё мнение было ей важно, в один голос, прямо или намёками, выражали своё недоверие её способностям. Заранее прочили провал. Как так вышло, что мнение Руфуса Скримджера тоже стало для неё значимым, требовало отдельной работы над ошибками, но так или иначе именно он сейчас попался под горячую руку, пусть, вероятно, меньше всего того заслуживал.

— Разве ты не скорректировал учебную программу для ваших курсов? — процедила Росаура. — Ведь правда, в школе не учат убивать — надо же твоим подопечным, этим вчерашним студентам, моим ровесникам, где-то учиться.

Она была готова, что он разъярится в ответ, но он как-то совсем утомлённо лишь приподнял брови и покачал головой.

— Да что за чёрт…

— Пойду штудировать школьные учебники. Мои дети уж лучше будут садовниками, чем мясниками!

Она развернулась и стремительно зашагала прочь, хоть стыд сразу же стеснил ей грудь. Однако в спину прилетело усталое:

— Дура.

Она чуть не сломала каблук, когда бросилась опрометью вниз по лестнице.

Да как он может! Как он смеет! Думает, раз её спас, погеройствовал, значит, прижал её у изгороди под лунным, чтоб его, светом, то теперь может ей выговаривать как девчонке, понукать и поучать?

И курить без спросу.

Росауре нужно было продышаться: в Атриум, к каминам, не стала спускаться, побоявшись своим рассерженным видом дать повод для лишних сплетен, пробежала по лестнице вверх до рези в боку и выбежала на улицу через вход для посетителей. После глубин Министерства, которое располагалость под землей, свежий воздух и суета лондонских улиц опьянили Росауру. Не помня себя от ярости, она забежала в ближайшую подворотню, крутанулась на каблуках, что икры посыпались, и переместилась в родную оксфордскую деревушку. Давно она не перемещалась на такие большие расстояния, и впору было бы испугаться, не оставила ли она в Лондоне кусочек ноги или прядь волос, но Росаура лишь впервые в жизни она пожалела, что мучительный эффект, будто тебя проталкивают через узкий резиновый шланг, окончился так быстро.

Сколько бы она ни моргала, Росаура не могла отогнать прочь побелевшее, ошеломлённое лицо Руфуса Скримджера. Как будто ему залепили пощёчину, а в нём не нашлось крови, чтобы та прилила к отбитой щеке.

И зачем она накинулась на него? Зачем эти нелепые обвинения? Да, он её спас. Он был готов умереть, защищая её и ещё десяток невинных людей, хотя мог бы скрыться. Применял ли он непростительные, когда отбивался сразу от нескольких противников? Которые, несомненно, применяли непростительные не только против него, но и против тех, кто не мог себя защитить — кого ему пришлось защищать.

Почему это так важно? Потому, что она читала глупые книжки, где благородные рыцари всегда щадят своих поверженных врагов?

Скримджер — мракоборец. И покусанный сворой бешеных собак Аластор Грюм — мракоборец. И даже удивительно розовощёкий Фрэнк Лонгботтом — мракоборец! Они все рискуют жизнями ради тех, кого выпустили из школы… «садовниками». И лучше всех понимают, как мало сил, чтобы сдерживать тьму.

Да их самих разве не готовили… «в садовники»? Им просто пришлось переучиваться на ходу, потому что большинство спасовало и возложило на них все надежды. Умыло руки.

Восстанавливая дыхание возле изгороди, Росаура опустила лицо к отцветающему кусту шиповника. Чьей кровью обагрены его лепестки, чтобы сейчас она любовалась ими?..

Сердце её сжалось, и с досады она схватила себя за волосы. Крепкий гребень, единственный способный удерживать тугую причёску, больно царапнул кожу. И поделом, внутренне прикрикнула на саму себя Росаура, дура! Сколько же в ней тщеславия, если она не способна выслушать критику, прислушаться к дельным советам! Сразу огрызается, задирает нос… Конечно, ей страшно. С каждым днём она всё больше понимала, насколько неопытна для такой ответственной должности, на которую её сосватали — и приняли. И дело даже не в том, что и Крауч, и Дамблдор имеют свои ожидания, свои требования, им надо соответствовать. Дело в том, что там будут дети… которые через девять месяцев покинут стены школы и могут оказаться в каком-нибудь неприметном кафе, в безлюдном переулке, у калитки родного дома именно в тот момент, когда напротив возникнет тень с черепом вместо лица.

И она не простит себе, если это будет последнее, что они увидят.

Ей вдруг открылось — Скримджер вчера защищал её не потому, что «жил сегодняшним днём» и рассчитывал на приятное завершение вечера, но потому, что… просто не мог иначе. Он бы себе не простил.

Совесть жалила жестоко. Росаура уже добралась до дома, но войти не спешила, а всё ходила по саду и обрывала пушистые былинки. Пару раз она чуть не выбежала за калитку, чтобы трансгрессировать обратно, попросить прощения, но там ли он ещё, а не будет ли она большей дурой, когда начнёт бегать по Министерству и…

Наконец, Росаура заставила себя войти в дом. Она догадалась, что отец уже приехал, и теперь не знала, как объяснить, почему не сразу бросилась его встречать.

Отец сидел в гостиной с книгой и бросил на Росауру лукавый взгляд поверх очков.

— Проторила новую тропу?

— Ой, пап!

Она бросилась к нему, и он обнял её.

Когда Росауре показалось, что она вот-вот всё-таки расплачется, то поспешно отпрянула и неловко сказала:

— Я сделаю чай.

— Ну, погоди, — сказал отец и мягко взял её за локоть. — Дай мне хоть поглядеть на тебя.

А она поглядела на него. Он чуть загорел, отчего седые волосы казались особенно белыми, и тем ярче сияли большие светлые глаза. Последний месяц отец провёл в разъездах со своим клубом «Горчицы и лукового пирога», а до того принимал экзамены, и они не виделись действительно очень давно — во время учебного года он бывал в этом доме только по выходным.

— Замотали тебя там, — улыбнулся отец.

— В этой мантии совсем запарилась, — улыбнулась Росаура.

— И почему волшебники так непрактичны? Сложно придумать мантию с вентилятором? Ах, да, это же получится Карлсон. Что ж, ещё одно доказательство того, что ваш мир существует, а я не сумасшедший.

— Как раз наоборот, папа, сумасшедший ровно в той степени, чтобы знать, что это правда.

У них были одинаковые улыбки, широкие, задорные, очень ласковые. Пожалуй, только улыбаясь, Росаура не могла, даже если бы захотела, хоть сколько-нибудь покривить душой.

Переодевшись, Росаура зашла на кухню. Она редко пользовалась магией, чтобы заварить чай. Как говорил отец, в чайной церемонии больше волшебства, чем в высадке человека на Луну. Теперь методичные действия не только давали Росауре время опомниться, но и успокаивали. Когда она поставила глиняный чайничек на небольшой столик перед диваном, а сама опустилась в своё любимое кресло, тревога окончательно улеглась, а мысли пришли в порядок.

И отец будто прочитал эти мысли, не прибегая ни к какой чёртовой магии:

— Ты достойна исполнения своей мечты, дорогая. Конечно, это очень волнительно и, как я понимаю, весьма неожиданно. Но времена не выбирают, сама знаешь. Видит Бог, именно сейчас ты там нужнее всех прочих. Именно ты.

— Хотела бы я в это верить так же, как ты, пап.

— Похвально. В конце концов, вера — самое могущественное волшебство. Достаточно её хоть с горчичное зерно — и горы раскланяются друг перед другом.

— Да мне бы хоть камушек сдвинуть.

— Ну, за этим дело не станет. Ты же ещё на первом курсе учила эту, как её… лёгкий взмах, расправь свои крылья…

— «Вингардиум Левио́са».

— Вот-вот, Левиосу́ свою, — подразнил отец. Он частенько шутил, как безбожно за сотни лет волшебники исказили латынь, что она и впрямь выродилась в «абракадабру».

Росаура чуть посмеялась, но приуныла. Она не хотела показывать отцу свою неуверенность, поэтому поспешила отвлечь их обоих от темы ее педагогического дебюта тем, что принесла отцу книги, которые выдали ей для подготовки к учебному году. Отец склонился над фолиантами как над бесценной россыпью бриллиантов.

— Восхитительно, — бормотал он, переворачивая ветхие страницы, — четырнадцатый век!.. Великолепно, просто великолепно... Батюшки… Если бы я был физиком, я бы дал какой-нибудь дельный комментарий, как там вы преобразуете энергию, материю и прочее. Но мне, сама понимаешь, интереснее философия. Вот мы изобрели атомную бомбу, воспользоваться ею может любой, у кого окажется доступ к нужным рычагам. А у вас всё-таки, чтобы применять поистине могущественную магию, нужно располагать соответствующими силами… хм, не побоюсь этого слова… души.

— Беда в том, папа, что тёмные маги тоже бывают очень могущественными. Как это соответствует твоей теории о силах души?

— А ты понимаешь силы души как исключительно светлые?

— Недаром же мы называем плохих людей бездушными.

— Полагаю, тут уместно поднять вопрос воли. Воля может быть слабой или сильной и направлена к свету или к тьме. В конце концов, важен выбор, который делает каждый человек. Тем более — человек, развивший в себе железную волю.

— То есть, думаешь, могущество волшебника — это в первую очередь дело его характера?

— Я бы отказался от понятия «характера», дорогая. Характер — это к нам пришло из театра, характер присущ персонажам, типам, а не живым людям. Оставим это литературоведению.

Он с благоговением ценителя взял в руки тяжелейшую книгу в обложке отсыревшего бархата.

— Высокая латынь, святые угодники... И это программная книга? В единственном ведь, наверное, экземпляре...

— В единственном, конечно, а что ты имеешь в виду? — нахмурилась Росаура.

— Ученики должны прочитать её для занятий? Благодаря ей они сдадут экзамен?

— Н-не знаю...

— Она внесена в учебный план?

— Зависит от меня. Внесу я её или нет.

Отец прищурился.

— Кажется, кто-то совсем запутался. У тебя готов учебный план?

— Приблизительно... — под взглядом отца Росауре стало не по себе. Только не говорите, что она упустила что-то очень важное!.. С вызовом она сказала: — Я же имею представление, какую тему на каком курсе проходят, я помню...

— Милая, — сказал отец с предельной мягкостью, которая не оставляла шансов на спасение, — учебный план предполагает, что ты расписываешь на весь год все темы, которые должны быть освоены — и которые будут вынесены на экзамен. И это не всё. Ты расписываешь темы по датам. Вот наступил понедельник, у тебя один урок в пятом классе. Ты смотришь в план и видишь, какую тему ты должна им дать.

— На каждый день?.. По датам?..

— И на каждый день отдельный план урока для каждого класса, где поминутно расписано, что вы делаете, какие упражнения отрабатываете, какая теория даётся, какое задание на дом... Неужели тебя не предупредили?

Росаура перевела пустой взгляд на стену. Видеть слишком снисходительную улыбку отца было невозможно.

— Директор сказал мне, что я должна сдать учебный план по каждому курсу в первые дне недели учебного года. И да, он упоминал что-то про календарно-тематическое планирование, — с ожесточением по слогам прошипела Росаура. — Но я...

— Но ты думала, что учитель просто заходит в класс, открывает учебник и ведёт урок, как в голову взбредёт, — подсказал отец. Росаура взвыла.

— У меня семь курсов, папа! Это семь разных программ! И ещё в два, в три раза больше вариантов расписания с датами! И расписания у меня пока нет!

— Поэтому срок сдачи планов и стоит в первые две недели. Не переживай, главное подготовить план на год, а потом под даты подгонишь за вечерок-другой...

Росаура понимала, что отец говорит очень важные вещи, но паника захлёстывала её и доводила до бешенства.

— Но подробный план урока?.. Как можно заранее знать, что ты будешь делать на уроке? Что значит "поминутно расписано"? Это же бред собачий!

— Чтобы урок прошёл эффективно, ты должна готовить его заранее. Образование — это стройная и очень жёсткая система получения и накопления знаний, их отработка. На каждом уроке ты должна повторять уже изученное, поверх давать новый материал, закреплять его, усложнять... У каждого урока должна быть цель: "Я хочу, чтобы за этот час ученики научились гладить кота так, чтобы он не откусил им пальцы". На этом уроке вы научились гладить кота, а на следующем переходите к тиграм. Условно.

— Но зачем поминутно...

— Затем, что будет опрометчиво с твоей стороны допустить, чтобы одно упражнение ученики выполняли пол-урока. Или только домашнее задание разбирали двадцать минут. Ты должна понимать, сколько времени нужно, чтобы разжевать им теорию, но так, чтобы они не заснули. Контролировать время критически важно. У тебя есть часы?

— У меня есть верёвка и мыло.

— М-да, вот именно поэтому я и работаю в университете, — торжественно изрек отец.

— У вас нет учебных планов? — воскликнула Росаура.

— У нас их не проверяют, — важно улыбнулся отец и легонько тронул Росауру за плечо. — Ну, не убивайся так, дорогая. Ты новичок, наверняка старший коллега поделится с тобой своими разработками... В качестве исключения. Скажи, что тебя взяли на работу за неделю до начала учебного года — это ведь правда!

— Папа... Я веду эту дисциплину одна. Мой предшественник после одного года оказался на больничной койке, и теперь я, кажется, понимаю, почему.

— Одна?.. — теперь до отца начал доходить кошмар ситуации. — Позволь, но какая же это нагрузка?..

— Примерно тридцать уроков в неделю. У каждой группы по два занятия, у шестого и седьмого курса — по три. А что? Это очень много?

Отец торжественно снял очки, оставил чашку и сложил руки на коленях.

— Девочка моя... — вздохнул он. — Мужайся.

Отец добродушно посмеялся, а Росаура вцепилась в волосы. Ей завтра уезжать... Ни черта не готово... Дамблдор ведь прекрасно видел, что она понятия не имеет, во что вызывается, но дожидался, пока она сама попросит о помощи. И что стоило ей задать ему хотя бы пару вопросов? Растерянность? Самоуверенность? Глупость? Как только выживают учителя? Ведь по каждой дисциплине всего один преподаватель в штате. Но, конечно, у таких мастодонтов, как у Макгонагалл или Слизнорта, у которых стаж сто сорок лет, наверняка все программы составлены безупречно, и они с закрытыми глазами любой урок могут провести. Но когда-то ведь и они начинали. И им тоже приходилось продумывать все с нуля... Или же у них были достойные предшественники, которые оставили им чётко налаженную систему, методику, которую только доводи до совершенства. Но в случае Защиты от тёмных искусств, сколько Росаура себя помнила, всегда царил разброд и шатание. Ни один преподаватель не задержался на должности дольше года, и правда поговаривали, что место проклято. Однако Росауре достаточно было только одним глазком заглянуть на преподавательскую кухню, как стало ясно: от такого сам сбежишь. Как они ещё целый год выдерживали!..

Она ощутила ласковое прикосновение отцовской теплой ладони.

— Вот что скажу, милая. Когда я начинал, помню, ворвался в класс, заготовил вдохновлённый отрывок на древнегреческом, откопал где-то бюст Софокла, водрузил его на кафедру, мантия, не хуже чем твои, между прочим, развевается, звон колокола сладко отзывается в груди… Я, значит, влетаю в класс, завожу свою пластинку, точнее, целый граммофон, столько во мне было энтузиазма, а потом смотрю — один человек сидит. Я говорю, а где остальные? А остальные, узнав, что у них новенький молодой преподаватель (а мне было, прошу заметить, тридцать семь лет!), свалили в паб. А тот бедолага, который откололся от коллектива, ни слова по-древнегречески сказать не мог, даром что сам был грек.

Отец посмеялся, пригладил подбородок.

— Ты очень умная, моя дорогая. Талантливая. Но помни, что большая часть знаний, которые кажутся тебе несметным сокровищем и которыми ты так жаждешь поделиться с детьми, на самом деле на всю жизнь останутся только твоими. Детям… не нужно всё то богатство. Не хочешь же ты, чтобы их задавило этим золотом, как алчного шейха из «Золотого копытца»! Им нужна… ты, а не твои знания. Им нужен твой взгляд, не когда он затуманен высокими мыслями, а когда он заглядывает им в душу. Понимающий взгляд. Понимающий даже то, что вот этого мальчика ну совершенно не интересует твой предмет. А та девочка идеально знает урок только потому, что дома её бьют за оценки хуже пятёрки. Но им обоим нужна твоя вера в то, что с твоим предметом или без, а они найдут свою дорогу в жизни. И ты не станешь у них на пути.

Росаура давно уже отвернулась, потому что по щекам катились слёзы, ничуть не солёные, прозрачные, как ключевая вода. Она щипала бахрому кресла и качала головой, наконец-то свободной от тугой причёски: золотые волосы, тон в тон как были раньше у отца, рассыпались по плечам.

— Я правда хочу им помочь, папа. Ты знаешь, у нас там… всё не очень спокойно.

— Ну да, ваш волшебный Гитлер, — усмехнулся отец, но взгляд его был совершенно серьёзен.

Когда отец услышал имя, которым назывался лидер сектантов, он долго смеялся: «Vol-de-mort?» Буквально «ужас, летящий на крыльях ночи»? Тиранам нашего мира стоит позавидовать воображению волшебников». Когда отец шутил, его глаза смеялись. Когда насмешничал, во взгляде скреблась горечь. Росаруа в такие минуты всегда отворачивалась: эта подспудная жесткость в почти всегда мягком отце заставляла нервничать.

— Один человек сказал мне недавно, — и теперь Росаура сделала вид, что не заметила горькой отцовской насмешки, — что дети… что они могут выбрать не ту сторону. И он прав! — она обернулась к отцу резко, точно намеренная спорить, но на самом деле еле сдерживала рыдание. — Он сказал, многие мои ровесники выбрали не ту сторону, сразу после школы, а я знаю прекрасно, что уже в школе они симпатизировали всему этому, и это… ну, это не казалось чем-то очень плохим, просто баловство, но потом оказалось, что это какой-то кошмар, что они действительно убивают тех, кого считают отребьем, и это всё были не шутки… Это до сих пор кажется мне настолько абсурдным, чтобы люди в здравом уме… Интересные люди, сильные, бесстрашные, глубокие люди — чтобы вот так поступали и, уж не знаю, что хуже, так думали! И теперь я не знаю, что делать! Зачем он мне это сказал?! Теперь я поеду к детям и буду видеть в них… буду видеть… опасность вместо красоты! Ну зачем, зачем он это сказал!..

Отец вздохнул и склонил голову. Но взгляда от Росауры не отвёл.

— Ты помнишь «Повелителя мух»?

— Голдинга? Ужасно…

— Разве дети были ужасными?

— Да обычные были дети… Пока не забили насмерть своего одноклассника.

— Вспомни подробней, что с ними произошло.

— Ну, они оказались на том острове совершенно одни, без взрослых. Строили себе коммунизм, а потом им показалось, что на острове есть кто-то ещё, и им стало страшно…

— Именно. Им стало страшно. Подлинно расчеловечивает лишь страх. Что они там такое сделали?

— Они нашли мёртвую свинью и надели её голову на кол.

— И стали поклоняться ей. Стали поклоняться собственному страху. Росаура, береги их от страха.

— Нас учили, что страх можно прогнать смехом.

— Прогнать — может быть. Отмахнуться, как от назойливой мушки. Но изгнать навсегда — тут понадобиться что-то посерьёзней, как считаешь?

Росаура едва слышно вздохнула, когда отец мягко накрыл её руку своей. Так они сидели долго, сколько — Росаура и не стала считать.

* * *

К закату отец вытянул её на прогулку. Прогулки с отцом всегда длились около трёх часов, он был умелец прокладывать замысловатые маршруты, но в этот раз они пошли по излюбленному — через всю деревеньку к полю подсолнухов, а оттуда — большим крюком, через лесок, обратно.

— А всё-таки не переживай так сильно, — заговорил отец. — Любое путешествие таит в себе опасности, но и в ночном лесу их не больше, чем в кресле у камина, поверь. Напротив, путника защищает движение. Ведь он, в отличие от домоседа, уже осмелился. А, главное, дорога. Большая задача — выбрать путь, а уж сделав шаг, нужно ему довериться.

И Росаура запомнила, как отец стоит под закатными лучами у кромки подсолнечного поля, в шляпе, с дорожной тростью в одной руке и огромным жёлтым цветком в другой, глядит на неё ласково и тихонько напевает:

«…В небо тучи уходят, сияет Звезда,

И несут нас усталые ноги

Наконец-то домой, возвращаясь туда,

Где конец и начало Дороги.

И глаза, что видали огонь и клинки,

Ужас каменных подземелий,

Снова смотрят, как в солнце летят мотыльки

Над холмами в знакомых деревьях…»

Отец мог цитировать наизуть поэмы, но больше всего любил отрывки из творчества своего старинного приятеля. С Толкином он преподавал в одном колледже и водил тесное знакомство вплоть до смерти легендарного Профессора.

— Всё-таки, Рональд был волшебником, — любил говорить отец. — Бо́льшим волшебником, чем те, у кого есть палочки. Он сделал больше, чем если бы в прямом смысле мог заставить предметы летать. Иногда думаешь, что вот такой-то человек больше всего заслуживает лучшего — но то, что он чем-то обделён, на самом деле делает его ещё более могущественным. Если, конечно, он умеет смиряться.

Потом они шли, и солнце смотрело им в спины.

— Наша британская система образования безжалостна, — качал головой отец. — Ты отучился всего ничего, а уже должен сдать экзамены, которые определят, можно сказать, всю твою дальнейшую жизнь. После начальной школы эти экзамены, по результатам которых бедных детей распределяют в школы разного уровня. Так ребенок уже в одиннадцать лет обретает или теряет шанс поступить в университет или маломальски сносный колледж. Знаешь, мне видится какое-то высшее милосердие в том, как вы набираете студентов именно в этом возрасте. Вот представляю, как какой-нибудь бедный мальчик по своим результатам обречён попасть в самую слабую школу, откуда дорога ему на завод, и вдруг к нему на кухню залетает сова — нет, ты только подумай, средь белого дня, сова! — и приносит конверт, где сказано, понимаете ли, то, из-за чего вы у психиатра наблюдаетесь, на самом деле объясняется вашей необыкновенной природой, вашими уникальными способностями, и поэтому вы получаете возможность обучаться в школе чародейства и волшебства… Батюшки! Батюшки!.. Не забудьте приобрести котёл, не возбраняется привезти с собой жабу.

— Спасибо, что мне взяли сову, — улыбнулась Росаура и взяла отца под руку. Тропинка привела их в тенистую рощу.

— Образование, дорогая моя, — заговорил отец чуть позже, — всегда было и будет мощнейшим рычагом, который создаёт, поддерживает и обуславливает иерархию в обществе. В Средние века духовенство было первым сословием не потому, что носило рясы, а потому, что не было никого образованнее. Так и сейчас. Правят миром те, кто окончил нужный университет.

— Я думала о том, почему у нас нет университетов, — сказала Росаура. — По-хорошему, семь лет школы это не так-то уж и много. Но думаю, что дальнейшее развитие своего потенциала зависит целиком и полностью от самого волшебника. Тот же Альбус Дамблдор — ведь он сам по себе — университет! И, говорят, тот тёмный колдун, который сейчас на всех ужас-то наводит, — она нарочно усмехнулась, чтобы не тревожить отца, — он много лет где-то путешествовал, чему-то учился, чтобы по возвращении его силы показались настолько впечатляющими.

Отец прищурился и наклонил голову, подбадривая её развить мысль.

— Как я могу наблюдать, — продолжила Росаура, не замечая, как убыстрила шаг, — волшебник, которому важно его положение в обществе, постоянно занят самосовершенствованием. Конечно, многое решают связи, происхождение, но дело не в чистоте крови, а в магии, которая в этой крови течёт, и в конце концов всё зависит от того, как ты с этим управляешься. Школа же прежде всего должна научить волшебника контролировать свои силы. И применять малую их часть для всяческих бытовых нужд. Грубо говоря, семь лет школы — это семь лет дисциплины, когда тебя учат махать палочкой в нужном направлении, в нужное время. Я успела понять это сейчас, когда пыталась сообразить учебный план. И, что меня удивляло всегда, так это то, что для большинства этого более чем достаточно. Почему-то мало кто задумывается, что с помощью магии можно менять мир, а не просто делать его более удобным.

Отец приостановился, сбил тростью грязь с сапог.

— Знаешь, дорогая, если бы у каждого человека была сила, способная менять мир, нас бы поглотил хаос. Потому что у каждого своя точка зрения на то, каким мир должен быть. В каком-то смысле, бессилие человека — залог его существования. Его сил хватает ровно на то, чтобы выжить, в наши дни — порой — чтобы обустроится с комфортом и поддерживать этот комфорт. Всё. Чтобы менять мир, нужно собрать ораву оголтелых, которые напишут программу партии и начнут играться в человечество как в кубики: «А что будет, если перевернуть миропорядок верх дном? Ради общего блага, конечно же!» Мы знаем печальные примеры, каждый — кровавая трагедия. И, знаешь, меня даже успокаивает, когда я слышу от тебя, что далеко не каждый волшебник задумывается о том, что мог бы развить в себе силу, с которой он взмахом руки мог бы «разрушить город или построить дворец». Видишь, в конечном счете, человека ограничивает только то, что он — человек. Даже с волшебной палочкой.

— Да, — Росаура в задумчивости пожала плечами и оборвала пару лепестков подсолнуха, — странно вышло, что даже с такой силой мы не стали как боги.

— Чтобы быть как боги, милая, нужно понимать, что такое добро и зло.

Примечания:

Мистер Вэйл https://vk.com/photo-134939541_457244948

Руфус Скримджер https://vk.com/wall-134939541_10655