Методика Защиты (гет)

Росаура открыла глаза.

Если бы она держала их закрытыми, мысли и сны растерзали бы её безжалостно. А так она принялась оглядываться, присматриваться, пытаясь понять, где же она, что это за полутёмная комната с плотно зашторенным окном, вдыхать глубже спокойный, чуть терпкий запах, какой бывает в местах, где много старых книг. Новые ощущения давали мыслям другое, безопасное направление. Иначе она бы начала задыхаться.

Она попыталась подняться, и перед глазами тут же всё расплылось. Давно она не испытывала такой слабости.

— Росаура, милая! Слава Богу, очнулась!

В комнату вошёл отец. Он всегда держался бодро, но сейчас его движения были нервные, порывистые. Он чуть не кинулся к её кровати бегом. Спохватился, замер, опершись о стул, но садиться не стал. На его губах трепетала улыбка, но взгляд был полон тревоги.

— Как ты себя чувствуешь? Сразу скажу, я обратился к врачу, но мистер Томпсон не обнаружил ничего опасного или хотя бы подозрительного — ну, кроме того, что во всём корпусе вырубило электричество, — отец мимолётно усмехнулся. — Сказал, у тебя дикое переутомление. Ты проспала почти сутки.

Росаура опомнилась, что до сих пор не вымолвила ни слова. Странно, но при появлении отца сердце её не встрепенулось, щёки не зарумянились. Губы так и остались плотно сомкнутые и сухие. Она буквально заставила себя перенять улыбку отца, будто заново учась владеть собой.

— Да, я, кажется, очень крепко спала, — только и смогла сказать Росаура.

— Если бы ты предупредила чуть заранее, я бы приготовил тебе постель получше, — пошутил отец, но в глазах его металась опаска. — Впрочем, я и забыл, как много полезных мыслей приходит в голову, когда шея затекает, если пытаешься спать сидя.

Росаура опустила взгляд и увидела свои руки, что лежали поверх одеяла и казались какими-то жёлтыми, будто восковыми. У правого локтя чернели ссадины от чьей-то грубой хватки. Росаура почувствовала, как в груди что-то болезненно ткнулось, и поспешила поправить одеяло, чтоб незаметно оттянуть рукав.

— Прости, что так вышло.

Она сама не расслышала свой голос, так он был тих. И отец не выдержал, шагнул ближе.

— Но что же случилось, милая?

Росаура ощущала нечто странное. Будто всю грудь заполнил огромный пузырь воздуха, из-за чего там больше ничего нет и дышать можно лишь кратко и поверхностно. Она не знала, что будет, если этот пузырь разорвётся. Быть может, она умрёт.

Росаура подняла глаза, но посмотрела не на отца, а в одну точку чуть выше его переносицы. Заставила себя улыбнуться.

— Да я… перенервничала, знаешь. Детишки довели, — кажется, она смогла усмехнуться.

И именно этот смешок очень не понравился отцу. Он выпрямился, провёл усталой рукой по покрывалу.

— Ну, как же, как же… Это следует рассматривать как внеплановый отпуск? — он чуть ей подмигнул.

«Он хочет, чтобы я улыбнулась ему, — поняла Росаура. — Чтобы я улыбнулась ему, как прежде».

— Не переживай, — с небывалой сердечностью сказал отец, не дождавшись её ответа. — Это в порядке вещей, тебе просто нужно хорошо отдохнуть. Они же те ещё кровопийцы — вот ты и бледнющая как смерть! Давай-ка я окошко приоткрою. Дождь наконец перестал, но теперь, кажется, сразу ударят холода. Зима в этом году бесцеремонна!

Он хлопотал с чрезмерной живостью, чтобы прогнать тревогу. Росаура полулежала на подушках, холодных, будто каменных, и сама чувствовала, будто всё её тело отлито из свинца. Она вынудила себя улыбнуться в тот миг, когда отец обернулся к ней.

— Я принёс тебе молока. Тебе конечно бы подкрепиться. Знаю, ты ведь ничего не ешь, когда вся на нервах, прям как твоя мама!

Росаура поняла, что не помнит, когда последний раз ела. Но стоило задуматься даже об этом, как в сознании надвинулась чёрная громада, грозящая раздавить. Росаура поспешно кивнула — отец хлопнул в ладоши и скрылся за дверью. Секунда, две… громада надвигалась, и уже сыпались мелкие камушки.

Всполох огня, ночь, удушье. Эхо нестерпимой боли в груди.

«Боже мой, я ведь бросила его. Я бросила его одного невесть где, без палочки, совершенно беспомощного и раненого, я…»

Она обнаружила, что почти поднялась с кровати, уже опустила ослабшие ноги, и те коснулись до ужаса холодного пола. Только палочку отыскать в мантии, что грудой тряпья висит на стуле, и…

Вошёл отец с подносом.

— Куда это ты собралась? Лежи-лежи!

— Ты… папа, ты сказал, сейчас…

— Сейчас вечер воскресенья, первое ноября, без десяти девять вечера, если тебя это устроит. Как видишь, время позднее, можно сразу ложиться дальше спать! Только вот молока выпей-ка.

Сутки. Она пролежала в беспамятстве сутки, а мир до сих пор не схлопнулся. Множество предположений, опасений, недоумений зароились в её ещё неокрепшем сознании, и её оглушила головная боль. Пришла она в себя, когда отец вернул её в постель и стал поить с руки горячим молоком.

Он с нежностью, обузданной робостью, убрал за ухо её длинную прядь, покачал головой:

— Ты там от детишек в болоте утопиться сначала вздумала, а, признавайся? Так и не смог тебе щёку отмыть, вся измазалась…

Росаура машинально коснулась щеки, где, с трудом она вспомнила, начертила себе опрокинутый крест. Но говорить что-либо не было сил, да и смысла.

Её покорность, видимо, радовала отца. Он подсел к ней на краешек кровати, поддерживал, то и дело говорил что-то ласковое, качал головой, но из глаз не уходило беспокойство. Ей и самой хотелось как-то его приободрить, убедить, что всё благополучно, вот только в ней сил не было и на то, чтобы вздохнуть, не то чтобы лгать. А отец тем временем обмолвился:

— Да, там тебе почта, ещё днём пришла, и как только они тебя отыскали…

Росаура вскинулась так резко, что пролила молоко.

— Прости, — пробормотала она, лишившись голоса, — пожалуйста, я…

— Тише-тише! Зря сказал, нельзя тебе так волноваться…

— Нет, дай мне письмо, папа!

— Да подождёт оно до утра, милая, ты посмотри, тебя ж всю трясёт!

— Папа!

Отец покачал головой и вынул из кармана плотный конверт.

— Читай при мне, — с напускной строгостью сказал он, а сам всё кусал губу от беспокойства.

Росаура выхватила письмо, но тут же дрогнула.

— Пожалуйста, открой ты, — попросила она. — И скажи, кто… от кого оно.

— Так-то лучше. Ага, «Дорогая Росаура…»

— От кого?!

— А, хм, это сразу в конце. Сколько ж настрочили! А, вот. «С любовью, твой… Твой Линдусик».

Росаура опустилась на подушки. Все силы отобрала безумная надежда и вспышка страха.

А писала Линда. Школьная подружка, с которой единственной удавалось безболезненно поддерживать ни к чему не обязывающую связь. Поздравления с днями рождения, досужие сплетни, пара вылазок в кафе — вот всё, что объединяло их последнюю пару лет.

— Да, ты прав, — сказала Росаура, и глаза закрылись сами собой. — Оно подождёт.

Если это и был сон, то тяжёлый и молчаливый, как обморок.

Во второй раз она очнулась чуть позже, отец был рядом, сразу предложил горячего молока и подложил грелку в одеяло.

— Ты не обессудь, я пробежал глазами это дружеское послание, — сказал он, пока она заставляла себя допить чашку, — этот твой «Линдусик» пишет, что ваш волшебный Гитлер… что вроде как ему капут.

— Вот как, — отозвалась Росаура, переворачиваясь на другой бок, — мои поздравления.

На третий раз она пришла в себя одна. Свеча на тумбочке догорела, кругом была кромешная тьма. Горло тут же прижал необъяснимый страх. Дышать глубоко Росаура всё ещё не могла. Она принудила себя крепко сжать кулаки, хотя от слабости пальцы были все словно ватные. Она ощутила полную беззащитность. Ей казалось, что рядом рыщет зверь.

— Мама… Мама!

Из глаз полились слёзы. Очень горячие — из-за этого она и проснулась. Она всё ещё была одна, но зверя больше не было, это она знала точно. Она свернулась калачиком, но плакать уже не могла. Зубы мелко стучали. Она прошептала вновь:

— Мама…

И стала просить:

— Мама, мамочка, ну где же ты, мама!..

Но чем крепче она зажмуривалась, тем явственней видела не мать, но другого человека, который успел стать для неё всем, и вот, не оставил после себя ничего, кроме глухой пустоты.

«Я бросила его, потому что испугалась. Он стал будто чужой, он кинулся на меня, я не узнала его и поэтому убежала».

В глухой ночной час стало очень холодно. Озяб нос, пальцы и пятки. Оставалось лишь зарыться под одеяло, где было душно и тесно; если бы она наконец вспомнила, как дышать, она бы начала задыхаться. Но грудь всё ещё была заполнена пустотой, так что переживать было не о чем. И в этой давящей тьме, в которую она куталась, пытаясь защититься от всех чудовищ, что облизывались в дальних углах комнаты, он всё-таки настиг её, когда рассудок подавила та чёрная громада воспоминаний и ужаса.

Она чувствовала его. Чувствовала всем телом, всей душой крепость его рук, отзвук голоса, хриплое дыхание, отчаянный взгляд. Стук сердца.

«Надеюсь, ты не придумала себе ничего святого про лебединую верность?»

Ей хотелось сжаться в крохотную точку, которая остаётся на бумаге, если придавить карандашом. Может, потому что ей казалось, будто эта пустота в груди… она болела. Так, будто её пытались проткнуть каким-то тупым твёрдым предметом.

«Неужели я действительно возненавидела его на один-единственный миг, что смогла бросить, одного, беззащитного… Беззащитного?.. Беззащитного?!»

Она вскинула перед собой руку, и ту обдало холодом. В синей темноте она белела, точно была изо льда. Росаура пригляделась к чёрным ссадинам у локтя и надавила на них пальцем. Надавила, пока не брызнули слёзы. Реакция на физический дискомфорт, и только.

«Это он меня ненавидел. Всё это время, он меня ненавидел. А я просто дура».

Она опрокинулась на спину и оскалилась в темноту. Как удержаться от того, чтобы не разодрать себе лицо в клочья?

Она заставила себя дышать быстро и громко, так, чтобы слышать собственное дыхание.

«Всё хорошо. Ведь я у отца!»

Эта мысль, что само сердце привело её в объятья отца — и с тех пор замолчало намертво — поначалу хоть сколько-то согревала её, но шли часы между бредом и явью, и неизвестно, что было страшнее, а появления отца отчего-то не приносили ни покоя, ни утешения. Оказалось, что перед ним ей приходится тратить последние силы на то, чтобы притворяться, будто с ней всё хорошо. Она не могла ему признаться в своей беде. И теперь, лёжа в горячке в кромешной темноте, не могла позволить себе встать и постучаться в соседнюю комнату, где отец, верно, заснул в кресле, готовый в любой момент подбежать к ней.

Но он не смог бы её утешить. Потому что… разве бы он понял её?..

Быть может, он сказал бы, что она ни в чём не виновата, что всё пройдёт, что даже хорошо, что так вышло и всё разрешилось сейчас, как можно раньше, но, увольте, что значит «раньше»?.. Теперь, когда жизнь, которой она жила, попрана, разорвана пополам? Когда всё, во что она верила, ради чего страдала, оказалось подлым обманом? И не может больше разомкнуть свои губы в искренней улыбке, потому что воровскими поцелуями те сожжены дотла.

Нет, постойте. Дети. У неё есть дети, и она последняя дура, раз почти что забыла о них.

Росаура резко поднялась в кровати. И коснулась горящей щеки. Той, на которой осталась отметина. Такая же, как у доброй половины детей, которых она оставила без присмотра.

Конечно, она должна быть в школе. Ещё час назад ей казалось, что ничего лучше, чем вечно лежать, погребённой в холодной постели, для неё нет, но теперь поняла: опека отца только сведёт её с ума. Ей нужно туда, где она сама сможет опекать и заботиться. Потому что только так можно забыть о своей боли. Ей нужно туда, где она, может, и не слишком кому-то дорога, где с ней не будут носиться как с писаной торбой, где её, пожалуйста, будут пинать и щипать, испытывать её терпение, откровенно ею пренебрегать, но зато она будет знать — это то поле, которое ей нужно вспахать. И она будет с детьми, чтоб больше ни о чём и не помышлять. На это всего-то нужно сил чуть больше, чем чтобы работать портовым грузчиком.

Она встала, пошатнулась, кое-как добралась до стула, где валялась грязная мантия, но прежде палочки ей в руки попалась зачарованная книжечка. Её переплёт сиял алым до рези в глазах.

«Сообщайте о всём, что происходит в школе». «Будьте на связи». «Отчитывайтесь!». «Мне нужны все сведения о происходящем в школе, срочно!». «Выйдите на связь!».

…Кажется, одной работы она уже лишилась. И правда, вот уж у Крауча она забыла отпроситься.

Но тем вернее будет вернуться в школу. Всё-таки, Дамблдор отпустил её — на чьё, как не на его снисхождение ей рассчитывать?.. И уж она докажет ему, что больше ни за что не забудет о детях. Ни за что не оставит их.

А вот глупости и ложные надежды оставит с лёгкой душой навсегда. Ведь это так просто, не правда ли?

Росаура достала волшебную палочку.

Та будто всё ещё чуть дребезжала — или это её руки так дрожали?.. И легла в ладонь неудобно, точно искривилась для чужой руки. Росауре вдруг захотелось отмыть её от невидимой грязи, но такую роскошь не могла себе позволить сейчас. Отринув всё, нужно было сосредоточиться на насущном.

Она предпочла бы сварить зелье, это куда безопаснее, но встать на ноги нужно было немедленно, чтобы не рвать отцу сердце. Росаура направила палочку себе под грудь. Колдовать целебные чары на себе было дело рискованным, ведь они, как известно, черпали силы из самого целителя, из неведомых резервов, котрые хранила душа, и Росаура сомневалась, что её собственная не продырявлена насквозь, а значит, невесть что может выйти из этой затеи, но уж пан или пропал.

— Оживи! — прошептала Росаура.

Из палочки излился алый свет и прошёл под кожу, в плоть, в самые кости горячей волной. Она почувствовала, как кровь побежала быстрее, в голове прояснилось, пропала сухость во рту. Вот только в груди так и была тесная пустота, но едва ли это можно было бы разрешить по взмаху палочки. В целом, невнятное колдовство принесло ей краткосрочное облегчение. Она отвоевала себе хотя бы три часа спокойного сна, а наутро попрощается с отцом как ни в чём не бывало. Ей хватит сил, чтобы добраться до школы…

Она сама не заметила, как ноги подкосились, и её сморил сон.

Отец пришёл открывать шторы под утро.

— Извини, дорогая, мне пора бежать на лекцию. Сейчас принесу тебе завтрак. Ты уверена, что не стоит больше звать мистера Томпсона? Тебе хоть удалось поспать?

— Да, всё хорошо, папа, — сегодня она смогла подражать улыбке отца почти без изъяна. — Спасибо тебе. Я была рада увидеться.

Он обернулся на неё в лёгком недоумении, и они заговорили одновременно:

— Я забегу после второй пары…

— Я сама соберусь.

Отец переполошился.

— Куда это ты соберёшься?

— На работу, — чем сильнее волновался отец, тем легче было Росауре сохранять совершенное хладнокровие, всё не расставаясь с улыбкой.

— Помилуй Бог, Росаура! Мне, что, прикажешь приковать тебя цепями?

— Не думаю, что разумно.

Что-то в её голосе было пугающим. Отец нахмурился, а Росауре даже не стало стыдно. Она резко выпрямилась в кровати, оправила волосы. От слабости ломило всё тело, но она лишь заставила себя улыбнуться шире. Если бы она могла видеть, то сама содрогнулась бы от зрелища, что предстало перед отцом — вместо родного лица любимой дочери холодная белая маска.

— Росаура… — заговорил отец, — милая, что бы ни случилось, это сильно выбило тебя из колеи. Тебе нужно отлежаться, набраться сил. Поверь, пара пропущенных дней не стоят того, чтобы подрывать здоровье. И если надо, то, полагаю, мне следует поговорить с твоим начальником, может, с кем-нибудь из коллег, если тебя донимают или вообще возникают какие-то неприятности… На метле я, конечно, летать не умею, но вроде и нормальные люди, и волшебники говорят по-английски, так что проблема поиска общего языка, как видишь, и не стоит…

— Со мной ничего серьёзного, — отчеканила Росаура. — Я переволновалась, папа. Психанула, знаешь. Достали эти оболтусы. Но я же любя, — ещё пуще растянув улыбку, она будто игриво склонила голову. — Я уже без них никуда. Контрольные сами себя не напишут. Ты ничего из моих вещей не убирал?

— Милая, не суетись! Я, знаешь ли, уже отправил письмо директору твоей школы, всё объяснил, не сомневаюсь, он даст тебе больничный до конца недели!..

— Что?!

Росаруа вскочила с кровати. Только волшебство позволяло ей удерживаться на ногах. Отца изумила эта вспышка гнева. Даже потрясла — его лучистые глаза померкли от боли и тревоги. Он бросился к ней:

— Росаура, приляг!

— Как ты сумел ему написать?

— Он же примет письмо, написанное ручкой на тетрадном листе? Твоя сова знает, что делать.

— Афина была здесь?!

— Да, она прилетела вскоре после твоего, кхм, явления. Тоже не отступала от тебя ни на шаг. Я бы даже сказал, что это скорее её идея позаботиться о больничном…

— Вы очень заботливые, — бросила Росаура, натягивая мантию, — правда, — из неё вновь вырвался колкий смешок. — Вот уж доставила я вам головной боли. Ну, ничего-ничего. Папочка, не волнуйся! — ей хватило остервенения, чтоб подбежать к нему и чмокнуть в щёку, даже не заглянув в растерянные глаза. — Скажу Дамблдору, что мой папа большой шутник, вы бы, кстати, думаю, здорово поладили.

— Росаура!

Она замерла в дверях, опасаясь взглянуть на отца, потому что знала: от одного его взгляда то, что расширилось в её груди, может лопнуть. Тогда придётся признаться во всём, пока её захлестнёт с головой чёрное рыдание. Нет, она просто не могла позволить себе вываливать это всё на отца. Да и пристало ли посвящать его в подробности её глупых интрижек?.. Всё ведь это полнейший вздор, выеденного яйца не стоит. Так о чём разговор…

— Ох, папа, всё-таки вы с мамой прям два сапога пара. Квохчете надо мной, как будто мне пять лет! Но я чуть выросла, и у меня даже есть служебные обязанности, знаешь. Не сбегать же мне с каждого второго урока, только потому, что мне порой хочется придушить детишек голыми руками?

— А тебе хочется?..

— Сейчас — уже нет. Пока нет. Ха-ха. Но если я опоздаю на урок хотя бы на пять минут, знаешь во что они превратят класс? Так что отпусти меня с миром хотя бы ради детей!

Росаура сделала шаг прочь, но отец приблизился к ней быстрее. Сказал негромко:

— Я бы не хотел расставаться с тобой вот так, впопыхах, после того, как ты словно с неба упала, как подбитая птичка, пролежала ночь в тяжёлом бреду, а теперь пытаешся плоско шутить и совсем перестала говорить со мной о том, что тебе действительно важно. Росаура, доченька, я чем-то обидел тебя?

Росаура прикрыла глаза. Как ей хотелось упасть на грудь отца, чтобы он, как в детстве, пригладил ей волосы, утешил и улыбнулся, с такой лёгкостью взяв на себя всё её бремя!

Не в этот раз. Она была опозорена. И стыд, смешавшись с болью и яростью, выстроил между ней и всем белым светом ледяную стену толщиною в три пальца. Не так уж много, почти незаметно, можно делать вид, будто ничего не случилось и всё идёт своим чередом, но… неотвратимо.

— Ну что ты, — только и вымолвила Росаура, не глядя тронув отца за плечо, — это ты меня прости, папа. Я, наверное, очень тебя напугала. Но сейчас уже, правда, всё хорошо. Если и есть какая слабость, то её мигом исправит бодрящее зелье, всё-таки, я волшебница, мне нужно средство понадёжнее настойки боярышника. Обещаю, что сегодня же зайду к целителю и попрошу что-нибудь для восстановления сил. Уверена, у неё запасы на весь педагогический состав! А ты и так обо мне позаботился, спасибо тебе. Я обязательно тебя навещу через пару недель на выходных! Прости, я правда должна бежать.

И она побежала. Через двор колледжа, по улочкам Оксфорда, где уже бурлила жизнь, на укромный пятачок земли. Миг ей стало страшно, что по слабости она не сможет переместиться. Но тут же в ней вспыхнул какой-то зверский азарт. А ну пусть! Если уж разорвёт попалам, то сейчас самое время.

Но она оказалась у ворот Хогвартса целой и невредимой. В Шотландии небо также расчистилось, не до синевы, а было затянуто тонкой белой плёнкой, через которую угадывалось солнце, что светило уже по-зимнему тускло и равнодушно.

Ворота отворились пред нею, будто только и ждали. Это обнадёжило. Может, Дамблдор не получил письма отца? И надо же, взбрело ему в голову переписываться с Директором Школы чародейства и волшебства!.. Росаура рисковала оказаться из-за этого в ужасном положении. Она и так проштрафилась, пропадая невесть где полтора дня. А чтобы не вспоминать о том, где она пропадала, ринулась быстрее взбираться по застывшей на морозце тропинке вверх, к старому замку.

Сил в ней было с горошинку, но её распаляли злость и страх опоздать на урок. Последствия и вправду могли быть катастрофические, ведь первыми по понедельникам к ней приходили первокурсники-гриффиндорцы. Но сейчас Росаура даже усмехалась перспективе оказаться с этими львятками в одной клетке. Они хоть её растормошат.

Школа была тиха — занятия шли уже четверть часа. Росаура корила себя на чём свет стоит, а ещё лестницы как назло перекидывали её не на тот этаж, куда ей было нужно. Со зла она чуть не провалилась в фальшивую ступеньку, но потом рассудила, что ей даётся несколько секунд чтобы хоть как-то привести себя в порядок. Мантия на ней была вся грязная, волосы не лучше, разве что лицо не чумазое… Стыд и срам!

— О, любезная Росаура!

Над лестничным пролётом воспарила полупрозрачная фигура в пышном одеянии. Почти-Безголовый-Ник, привидение Гриффиндора, галантный джентльмен, чья голова так и не отделилась от шеи, несмотря на сорок семь ударов заправского палача, всегда был очень приветлив, пусть в обращении со слизеринцами позволял себе известную долю снисходительности.

Но сейчас Ник просто-напросто лучился восторгом, отчего казался жемчужно-белым.

— А мы вас и не ждали!

— Так я вам надоела?

— Ну что вы, сударыня! — почти оскорбился Ник. Его голова, поддерживаемая высоким накрахмаленным воротником, опасно покачнулась. — Напротив, мы скучали! Однако сейчас многие отправились праздновать, и…

— Праздновать?

— Ну как же! Вы так праздновали, что уже и забыли причину торжества? — призрак подплыл к Росауре ближе, воздел серебристые руки и громогласно провозгласил: — Тёмный лорд повержен! Злейший наш враг пал от руки младенца! Возрадуйтесь и возвеселитесь, людие!..

На его завывание из стен просочились другие привидения, почуяв, что намечается знатное веселье: они мигом присоединили свои шелестяще-вопящие голоса к вздохам Ника, и если бы Росауру это хоть как-то трогало, она бы удивилась тому, что стенания неупокоенных душ могут звучат настолько… мажорно. Но лестница как раз причалила к нужному пролёту, и Росаура, собрав последние силы, бросилась по нужному коридору. Ник, всё-таки оскорбившись, попытался её преследовать.

— Куда же вы, прекрасная маркиза! Вы не рады? Впрочем, чего ещё ожидать от выпускников Слизерина! Там, в вашем подземелье, держу пари, объявлен день скорби! Ба! Да это отличный повод вызвать Кровавого барона на дуэль!

Он гордо вскинул голову, отчего та с хрустом отломилась и повисла на тоненьком клочке кожи и сухожилий. Прочие привидения зааплодировали.

Росаура достигла класса в состоянии крайнего раздражения. Толкнула дверь, даже не постучав. К ней тут же обернулась дюжина растрёпанных голов, и в груди что-то шевельнулось в ответ на детское любопытство, все эти искристые глаза, мягкие рты, которые тут же начали пережёвывать новость: это ж надо, эта наша неумелая учительница взяла и ввалилась на собственный урок с опозданием на полчаса! Курам на смех!

— Мисс Вэйл! — Макгонагалл в учительском кресле премного удивилась, что было для неё редкостью. — Вы…

— Меня не ждали, знаю, профессор. Произошло недоразумение. Я готова приступить к выполнению своих обязанностей. Благодарю вас за помощь, и не смею больше вас задерживать.

Росаура решительно подошла к учительскому столу, прямо под настороженный взгляд Минервы Макгонагалл. Как бы та ни была изумлена, а нос её чуть брезгливо сморщился, когда она разглядела мантию Росауры, но, к чести сказать, лишь на долю секунды — взгляд её налился нешуточным волнением, она даже не сразу спохватилась, что сказать, когда Росаура выудила из стопки нужный лист пергамента и уточнила:

— Вы начали тему о вредоносных…

— Мы проверяем домашнее задание, мэм! — воскликнула девочка с первой парты.

— Хорошо, — кивнула Росаура. — Тогда приступим. Откройте новую страницу и напишите название новой темы.

Макгонагалл, не сводя с Росауры пристального взгляда, чуть повела бровью и неслышно обошла учительский стол, предоставляя Росауре место. Но всё же уходила слишком медленно, явно прислушиваясь к тому, как Росаура подхватит урок. А Росаура все ещё очень злилась.

— Простите, профессор, но дети отвлекаются на вас. Ещё раз благодарю. Дальше мы сами.

Макгонагалл обернулась, и до Росауры запоздало дошло, что за такую дерзость можно застыть соляным столпом до конца времён. Но в глазах декана Гриффиндора была лишь тревога… и большая усталость. И что-то ещё, отчего взгляд её, всегда колкий и цепкий, подёрнулся дымкой неизбывной тоски.

— Да-да, — сказала она непривычно тихим голосом, — не отвлекайтесь, не отвлекайтесь!

И ушла. Дети и Росаура пару секунд глядели ей вслед. Когда Росаура призвала всех к порядку, она расслышала перешёптывание двух девочек:

— Ты видела, как она плакала?

— Плакала? Она такая… нестрогая сегодня.

— Она в рукаве платок держала, она плакала, когда мы пришли, разве не видела?

А мальчик с последней парты, Гарольд Бэнкс, вертлявый хулиган, на которого управы не было (каждый раз в начале занятия Росаура пересаживала его за первую парту, но исправно к концу занятия он волшебным образом перетекал обратно на зады), спросился, как всегда, не удосужившись и руки поднять:

— Профессор, а это правда, да?

— Правда, что вы срываете урок, мистер Бэнкс.

Кто-то посмеялся, но Росаура заметила, как на неё воззрились в нетерпеливом ожидании. Небывалая редкость!

— Нет, он про Сами-Знаете-Кого, мэм! — подхватила Полли Харт. — Про то, ну, что он исчез, да?

— Он не исчез, его убило! — воскликнул её сосед.

— Что значит, «убило», он же был бессмертный!

— Он вообще человеком не был!

— Ты дурак? А кем же он был? Вампиром, что ли?

— Призраком он был!

— Ты призраков, что ли, не видел! Дурень!

— Он был демон!

— Мама говорит, он сам дьявол.

— Вообще, он похож на дементора и тоже высасывает души! Вот так…

— Фу!

— Ой!

— Да всё это глупости!

— Тихо! — прикрикнула Росаура. Дети перевели на неё разгоревшиеся взгляды, ожидая, что она внесёт ясность в их спор. Однако Росаура могла только сказать: — Это разве имеет хоть какое-то отношение к нашему занятию? Хочу вас заверить, что вы наболтались уже на десять минут отработок.

Большинство обиженно притихло. Однако Гарольд Бэнкс, привольно чувствуя себя на галёрке, глубокомысленно заметил:

— Ну как же, профессор, ведь Тёмный лорд он такой, ну, тёмный, а у нас же с вами Защита от тёмных сил!

— Скажи, что он ещё и сильный, — прыснул какой-то весельчак.

— Ну, значит, не такой сильный, раз мракоборцы его всё равно победили, — воскликнула девочка с первой парты и заявила: — Моя тётя Эммелина — мракоборец, она всегда говорила, что рано или поздно его обезвредят и всех его…

— Вообще-то, его победил профессор Дамблдор, — уверенно сказал Барри Доусон и поправил очки. — Потому что профессор Дамблдор самый сильный и добрый волшебник.

— Ну да, как Гэндальф.

— Я так и знал!

Росауре удалось провести тот урок, несмотря на постоянную болтовню, крайне восторженную в этот раз, и единственное адекватное объяснение таким разговорам она нашла в том, что в выходные, чтобы успокоить перепуганных детей, кто-то пустил слух, будто Тёмный лорд действительно повержен и можно вздохнуть спокойно. Очередная сказочка, в которую так неистово поверили малыши, ведь страх за последние три недели довёл их до полного изнеможения. Росаура уже слышала краем уха историю, как Дамблдор на белом единороге подъехал к Тому-Кого-Нельзя-Называть с огненным мечом и разрубил его пополам, потом ещё раз пополам, а потом «отрубил ему нос, и вот тогда-то Сами-Знаете-Кто и остался без носа! И ещё без ушей».

Однако на перемене, когда она побежала к себе в комнаты, чтобы переодеться в чистое, даже сквозь стены был слышен необычайно громкий гул детских голосов. Создавалось впечатление, будто вся школа переваривает невероятную новость, и Росаура ещё раз поразилась изобретательности Директора, который был готов сделаться героем самых немыслимых анекдотов, лишь бы дать детям повод посмеяться и чуть-чуть расслабиться.

Но у второкурсников-когтевранцев, пришедших ко второй паре, в руках были свежие газеты, и пусть Росаура для приличия потребовала их убрать в сумки, те всё равно оказывались на партах, под партами, на подоконнике и даже над доской. Росаура не вытерпела и конфисковала у Эмили Уотсон свежий выпуск Ежедневного Пророка. И оторопела.

«ВОЙНА ОКОНЧЕНА. МЫ ПОБЕДИЛИ».

Под кричащей передовицей сверкал чёрными очами портрет воинственного Бартемиуса Крауча в окружении нескольких мракоборцев, среди которых Росаура узнала Фрэнка Лонгботтома и, судя по обезображенному шрамами лицу, их шефа, Аластора Грюма. На заднем фоне дымились руины какого-то дома.

Росаура перевернула газету. Там пестрели заголовки: «Тот-Кого-Можно-Забыть, или От Него и Мокрого Места не Осталось». «Из князи в грязи: взлёт и падение Тёмного лорда». «Остались с носом: показательный процесс над экстремистами, которые пришли сдаваться с повинной, назначен на ближайшую пятницу».

Теперь она сама едва не спросила у детей: «Так это правда?..»

Но времени, чтобы осмыслить то, что она увидела, у неё не было. Ещё пара секунд её замешательства — и дети сорвут урок окончательно. Она отложила газету и взмахнула палочкой, приманив к себе все экземпляры, какие нашлись в классе — они выскальзывали из рук учеников, из-под парт, из сумок и даже из-под мантий. Под недовольный шум легли аккуратной стопкой на угол учительского стола.

— Заберёте их после урока. Кто попытается завладеть номером во время занятия, станет виновником того, что я это всё сожгу. Летим дальше?

Росаура сама еле вытерпела, когда колокол прозвонил к обеду. Ученики набросились на стопку газет, как стая саблезубых тигров на мамонта. Росаура была плохо готова к ещё трём парам со старшекурсниками, однако спустилась вместе со всеми к трапезе. И поспешила присесть к мадам Трюк.

Та, как и многие профессора, выглядела скорее утомлённой и встревоженной, нежели возбуждённо-восторженной, как большинство студентов, однако в глазах её пылал лихорадочный огонёк.

— Ну, как там у тебя? — встретила она Росауру кратким вопросом.

Росаура мотнула головой.

— Я, кажется, несколько выпала из реальности на эти выходные. Уже всё в порядке, — она натужно улыбнулась.

— Ну, хвала Мерлину.

— Мне очень жаль, что я не была здесь, — вполне искренне сказала Росаура. — Чувствую, я много пропустила. Эти газеты… это правда? А то вы же знаете, я газет не читаю…

— О, — выдохнула мадам Трюк, — ну, дело скользкое. Вообще, конечно, слабо верится, но школа всё ещё стоит, а снаружи, говорят, уже второй день салюты пускают, так что… Был вариант, что «Пророк» перекупили какие-то психи, но все издания единогласно говорят, что… да. Маньяк, походу, сдох.

Росаура выжидательно смотрела на мадам Трюк. Отчего-то это заявление не прибавляло большой радости. Мадам Трюк резко провела по своим коротким седоватым волосам и пожевала сухие губы.

— Как бы, спроси меня, я тебе скажу: «И что с того»? Мне вот вообще особо не верилось никогда, что этот шут гороховый существует. Выглядит всё так, будто его попросту придумали, чтобы народ запугивать. Какая-то страхолюдина с нечеловеческими способностями, то ли упырь, то ли ещё нечисть какая, ещё кличка эта дурацкая… Кто его вообще в глаза-то хоть видел?

— Видел, — проговорила Росаура тихо. Мадам Трюк с подозрением поглядела на неё, а Росаура видела перед собой помертвевшее лицо Руфуса Скримджера, когда тот говорил о встрече с Тем-Кого-Нельзя-Называть.

— Ну, знаешь, — пожала плечами мадам Трюк, — это из серии «последнее, что вы увидите в своей жизни». То есть слухи-то ходили, что он собственноручно мракоборцам брюхо вспарывает и кровь младенцев пьёт, но опять же… — она нервно поболтала кубок, понизила голос: — Даже если был этот маньяк. Он же не один орудовал. Их там целая банда. И это очень удобно, знаешь, чтобы люди ненавидели какое-то чучело, вешали на него всех собак, а ты под шумок шуруешь. Нет, благодарю покорно, не надо мне голову морочить. Я примерно представляю, что там за шайка, и их ублюдков издалека вижу. И что-то вот не пишут, что они все разом испарились. Сидят они сейчас себе по домам и те же газеты читают. А другая их половина эти самые газеты и пишет. Может, он им надоел, они его сами и грохнули. Что он мог бы без этой оравы? А они без него всё ещё сила. Поэтому, знаешь, я бы не расслаблялась.

— А что пишут о теракте?

— О каком это теракте?

— Ну как же, Альберт-холл! В субботу вечером они устроили там чуть ли не взрыв, пожар, мракоборцы пытались спасти заложников…

Трюк нахмурилась и пожевала губу.

— Видимо, не особо-то им удалось их спасти. Поэтому и не пишут.

— Да быть не может, маггловские новости только о том и трещат!

Трюк дёрнула плечом.

— Ну так что у магглов, а что у нас — «победа!», понимаешь ли. Вот и не пишут, тем более, если говоришь, куча погибших. Ты же понимаешь, мы тут в вакууме, какая весточка нам долетит, той и кормимся, и, видно «сверху» не было отмашки всякими терактами нас лишний раз беспокоить. Всё равно чёрт знает что происходит.

Трюк мрачно опрокинула в себя пару глотков. Росаура вновь оглядела Зал. В руках студентов чаще вилок и ножей мелькали газеты. Пару раз деканы даже прикринули на особенно бойких собеседников. За профессорским столом преподавателей было не так уж много, и разве что пара-тройка из них отличалась тем же беззаботным энтузиазмом. Прочие были скорее солидарны с мадам Трюк, но все косились на пустующее кресло Директора.

— За завтраком пообещал, что вечером обратится ко всей школе, — высказалась по этому поводу Трюк. — Вчера, конечно, весь день где-то пропадал.

— И Макгонагалл нету… Я встретила её утром, она была какая-то…

— Ну а какой ей ещё быть, — резковато отозвалась Трюк. — Она в Поттерах души не чаяла.

Тот пузырь пустоты, который заполнял грудь Росауры, чуть всколыхнулся, глубоко-глубоко что-то ёкнуло.

— Но что…

— А, да, ты же газет не читаешь, — сухо усмехнулась Трюк и быстро заморгала. Хотела продолжить, но не совладала с голосом. Прокашлялась, и получилось сипло: — Они погибли. Джеймс и Лили… Да. Ребёнок, кажется, выжил.

Росаура опустила потрясённый взгляд. Она понимала, что сейчас не в силах вместить ещё и эту утрату — в груди до сих пор было невыносимо тесно. Ей оставалось… принять это к сведению, пусть она и заставила себя задуматься о погибших.

Джеймс и Лили… красивые, смелые, яркие, он — с вечно растрёпанными волосами, обаятельной улыбкой и оленьими глазами, она — тонкая и звонкая, возвышающая свой сильный голос там, где требовалось восстановить справедливость. Джеймс был заправским хулиганом и тем ещё балбесом на пару с Сириусом Блэком, но природный талант позволял ему без каких-либо усилий преуспевать в учёбе, а харизма — в похождениях, на которые благословляет человека беззаботная юность. Лили была воплощённая ответственность, лучшей старосты школы было не сыскать, и Джеймс Поттер долгие годы был её личной головной болью — а потом, как-то будто само собой разумеющееся, на последнем курсе, стал тем, кто клялся перед всей школой, что будет с нею «до Луны и обратно». Они поженились, едва дотерпев до выпуска, чтобы шагнуть в жестокий мир рука об руку. Он, отбросив школьные забавы, но не расставшись с бесшабашной храбростью, пошёл в мракоборцы. Она, вооружившись своей выдержкой и строгостью, — в целительницы. Они быстро повзрослели, но сохранили то, что свойственно молодости — веру в будущее и свои силы. Поэтому, верно, и родили ребёнка в те времена, когда люди, уходя на работу, прощались, не зная, суждено ли им увидеться вновь.

— Говорят, что… это как раз тот маньяк, — проговорила мадам Трюк, рассматривая белёсые облака под потолком. — Что он их нашёл и…

Джеймс Поттер был блестящим охотником. И преподавательница Полётов хранила в своём заматеревшем сердце особую склонность к этому игроку.

Росаура о многом хотела ещё спросить, но решила оставить мадам Трюк в покое. Если Дамблдор обещал прояснить всё за ужином, то можно и подождать. Вернувшись к себе, она отыскала в кармане мантии смятое письмо от Линды.

«…Дорогая, это просто что-то невероятное! Как это вообще возможно, у меня в голове не укладывается! Бетси устраивает сегодня вечеринку. Она раздобыла откуда-то петарды, а в Западном Суррее, говорят, запустили в воздух чуть ли не дракона, такой размах! Мамочки, я в шоке. Я слышала, ты зачем-то пошла работать в школу, так вот, давай-ка вызволим тебя оттуда и хорошенько отметим. Сто лет не виделись, а тут такой повод! Наконец-то можно будет спокойно пройтись по магазинам, не опасаясь облавы или чего похуже. Я до сих пор в себя не пришла после той истории, когда взорвали мост и бедняжка Клара… Ох, наконец-то можно оставить это в прошлом. Знаешь, давно пора. Наконец-то они смогли сделать что-то с этими непотребствами. А то мракоборцы-мракоборцы, а толку-то? В конце концов, это их работа, отлавливать всяких сумасшедших, и чтобы мосты не падали! Мне кажется, их там сверху просто кто-то прижал. Не то чтобы мне очень нравился Крауч (в плане, старший, младший-то душка, но я не прощу ему, что он не потанцевал со мной на выпускном, нет-нет!), но он, кажется, знает, что делает. Выборы должны были быть сегодня, но из-за всего этого сумбура их отложили на неопределённый срок. А может, Крауч просто хочет ещё поработать над имиджем. Вообще, если бы Барти остался при своём папаше секретарём каким-нибудь, ой, целевая аудитория у старика была бы побольше! Пара сотен красоточек вроде тебя, лапусик! Да и я тоже бы сгодилась, как думаешь? Ой, мы бы с тобой отожгли на предвыборной кампании. Конечно, не в обиду Дерилл или Белинде, или даже той зазнайке Паркинсон, но они меня дико бесили ещё в школе со своими задранными носами. Всё цеплялись, что у меня дедушка маггл. Да это ещё у кого кто маггл! А ты, помнишь, какой заучкой стала, лишь бы тебе каждый день не напоминали, что у тебя вообще папуся из простаков? Я всегда считала, что это предрассудки, конечно, но светское общество, сама понимаешь, перестанет быть светским без этих самых предрассудков и традиций. Наверное, такая тупица как Дерилл даже не подозревала, что её же слова потом будут в этих жутких лозунгах на разрушенных домах. Ужас, пишу, и мурашки по коже. Мне так повезло, что я видела эти стрёмные черепа только в газетах, наверное, в жизни я б с ума сошла. Мерлиночки, я так рада, что от этого психа-террориста наконец-то избавились. Теперь всё пойдёт своим чередом, душенька. Может, смотаемся с тобой в это самое маггловское кино, как в старые-добрые? Ух, мне всегда это казалось таким бунтарством, знаешь, всё-таки мы с тобой те ещё штучки, Росси! Теперь можно будет щёлкнуть по носу эту кобылу Белинду Крэбб! Слушай, а что если я тоже приглашу её на вечеринку? Только дай ответ свой поскорее, если совсем не успеешь в эти выходные, то на следующие чтоб железно! Ты же не думала, что я позволю тебе порасти мхом среди пергамента и совиного помёта! Ты, конечно, с этим своим учительством учудила, я как узнала, что наша Росаура в учителя подалась, так меня три дня откачивали. Ну, лапусик, ты просто обязана прийти на вечеринку и доказать всем, что не превратилась в занудную училку!..»

Линда была в общем-то добрая душа, и на Слизерине такая простота была редкостью. С ней Росаура могла не пыжиться изо всех сил, чтобы набить себе цену, могла не доказывать непрестанно, насколько она достойна сидеть со сливками за одним столом… С Линдой было легко и свободно. Пустовато, но иногда это и было нужно.

Иногда, но не сейчас. Сейчас Росаура Вэйл была занудной училкой — о том, живой ли она человек, вопрос оставался открытым. Она бросила письмо в камин, взяла материалы для последующих пар и спустилась в класс. Она чудесным образом была избавлена от лишних мыслей, от необходимости окончательно оценить положение дел: звонил колокол, в класс набивались ученики, надо было вести занятие, а не размышлять о судьбах мира. Помимо того, Росаура заметила в себе холодную отстранённость от того, что так занимало мысли окружающих. Волан-де-Морт повержен? Как это возможно? Кто за этим стоит? Неужели всё кончилось? Что теперь?

Теперь — урок по расписанию. Без лишних вопросов, будьте добры.

Она не ожидала, что третьекурсники принесут ей награду. Стоило в класс войти Хейзел Ловуд, одной из тех, кого Росаура в субботу увела в Больничное крыло с отметиной на щеке, как она вскрикнула:

— Профессор! Наконец-то вы вернулись!

За ней повалила толпа пуффендуйцев, и немало из них радостно улыбались Росауре, почти бегом кинулись к её столу, окружили.

— Мы вас ждали!

— Мы всё думали, куда вы запропастились!

— Это правда, что профессор Дамблдор поручил вам секретное задание?

— Наши младшие очень ждали, когда же вы вернётесь дорассказать сказку про этих гусей, а вас всё нет и нет…

— А потом что началось!..

— Мы думали, как вы там одна, а вдруг вас отправили к гадюкам!

Росаура хотела было угомонить их, но слова не шли с языка. Она смотрела на детские лица, подставляла уши их возбуждённым речам, ловила их горящие взгляды и чувствовала, как совсем потихоньку тот бычий пузырь в груди сдувается, позволяя дышать чуточку глубже.

— А мы вот сидели в гостиной, но то и дело будто что-то шумело странно…

— А потом свет погас!

— И вода полилась, даже не вода, какая-то мерзкая жижа…

— Кровь, я тебе говорю!

— Не просто кровь, а грязная кровь, в том-то вся соль. Они хотели утопить нас в нашей грязной крови, вот что. Придурки.

— Учителя с этим быстро справились.

— Но было жутко! И я слышала, старшие говорили, что это значит, что это сделал кто-то из тех, кто был с нами в гостиной!

— Ну, это ещё как сказать…

— Это всё потому, что Дамблдора не было в школе.

— Нет, он никуда не уходил, ты чего!

— Да никто не знает наверняка! Суть в том, что…

— Он же собрал нас всех в Большом зале.

— Ну да, это уже после, а до того мы всё сидели как мыши…

— Что-то постоянно происходило. Гриффиндорцы, помнишь, потом рассказали, что у них снова полным-полно боггартов было…

— Но самое-то, самое!

— Да, когда мы уже легли в Большом зале, все вместе, прям в спальных мешках…

— Башня загорелась!

— Башня Когтеврана!

— Как хорошо, что там никого не осталось.

— А думали, что остались какие-то малыши!

— Не, всё обошлось.

— Её потушили.

— Но было страшно, жуть!

— И будто пламя по потолку Большого зала, представляете!

— А ещё жуткий вой, мы думали, что в школу провели банши…

— Но профессора всё убрали.

— Потому что Дамблдор был в школе!

— Нет! Помните, где-то в полночь он прям сорвался с места и трансгрессировал прямо со двора!

— В Хогвартсе нельзя трангсрессировать.

— Ты думаешь, Дамблдора это волнует?

— Мы сидели всю ночь одни.

— И казалось, что под полом что-то больше движется!

— Малыши то и дело плакали.

— Вот бы вы их успокоили, профессор, вот вас не хватало!

— Да ничего такого уже не было, просто тупо сидели.

— Лежали.

— Но было страшно.

— Да всё обошлось.

— Но прям было, как будто вот-вот будет что-то!

— А потом как раз Дамблдор вернулся!

— Ближе к утру, да.

— И сразу полегчало так, знаете.

— Но всё равно ничего непонятно.

— А потом утром пришла почта, кому-то написали, что Сами-Знаете-Кто исчез.

— Дамблдор сказал, что нам, наверное, будут писать родные, что что-то случилось, что-то очень хорошее, но пока надо держаться вместе и слушаться учителей.

— Ну уже стало ясно, что всё хорошо будет.

— Ну не для слизеринцев, конечно.

Так Росаура по крупицам воссоздавала картину упущенного дня. Она успела десять раз осудить себя за то, что всё-таки покинула школу. Конечно, едва ли она действительно смогла утешить кого-то своими глупыми сказками, но просто быть с детьми, которым страшно, было бы вернее, чем…

Вновь и вновь она обрывала себя. В конце концов, кругом были дети, и она даже пыталась разъяснить им новую тему, пусть в общем ажиотаже это так и осталось слабыми потугами. Зато её начала всерьёз тревожить пятая пара, когда к ней должны были прийти старшекурсники-слизеринцы. Чего можно было ожидать от них?..

Её укрепило ещё вот что: на перемене в классе задержался Алан Бредли, подошёл к ней и показал пепельную отметину на щеке.

— Я тоже не стал смывать, мэм.

А она снова успела забыть, что так и не убрала с щеки этот след. И теперь задумалась, стоит ли. Быть может, как раз перед слизеринцами это и будет её лучшим оружием: честность.

Но после четвёртой пары по школе пронёсся усиленный голос профессора Макгонагалл:

«Все занятия отменяются. Преподавателям и студентам просьба спуститься в Большой зал на ужин! Все преподаватели сопровождают свои группы в Большой зал, деканы собирают свои факультеты! Явка обязательна!»

Войдя в Зал, Росаура отметила, что некоторые преподаватели (те, кто и за обедом не скрывал своей радости) надели свои лучшие мантии. Кто-то был чуть ли не навеселе. Иные были ещё более тихи и угрюмы. Дамблдор держался ровно, будто ничем этот день не отличался от сотен других. И Росаура подумала, что как бы ни поддерживала этого человека могущественная магия, а скрыть со старческого лица следы трёх бессонных ночей было невозможно.

Еде уделяли преступно мало внимания. Все были предупреждены, что после ужина нужно задержаться, чтобы выслушать объявления, и мало кто смог отдать должное мастерству поваров. Все еле дождались, пока Дамблдор поднялся, и по хлопку тарелки засияли чистым блеском.

— Благодарю вас за ожидание. Прежде чем вы пойдёте в свои гостиные, заметьте, сразу и в сопровождении преподавателей, мы задержимся ещё, чтобы наконец-то внести ясность в наше положение, — сказал Дамблдор несколько суховато. — Мистер Крауч, глава Департамента магического правопорядка, настоял на том, чтобы собрать вас всех для важного дела. Он прислал копию своего обращения к магическому сообществу, которое сегодня распространилось по всем домам волшебников Британии. Выслушаем же его.

Дамблдор достал из рукава тёмно-синий конверт и отпустил его. Конверт завис в воздухе и сам развернулся длинным куском пергамента, исписанным жёстким почерком золотыми чернилами. Росаура узнала бы этот почерк из тысячи и чуть приподняла бровь: значит, Крауч сам пишет свои речи. Немногие политики действительно могут похвастаться даром красноречия… Росаура же пока убедилась лишь в даре Крауча безапелляционно приказывать и понукать.

И она чуть не вздрогнула, когда по Залу раздался холодный, сухой голос главнокомандующего:

«Обращение главы Департамента магического правопорядка Бартемиуса Крауча к магическому сообществу Британии».

Пергамент переливался синим и золотым, прочитанные бестелесным голосом строчки потухали, как обгоревшие осенние листья.

«Преступник и террорист, известный как Тот-Кого-Нельзя-Называть, уничтожен. Банды его приспешников подлежат тотальной ликвидации. Новые формирования мракоборцев уже приступили к зачистке. Общественность может вздохнуть спокойно впервые за несколько лет. Ваше благополучие под надёжной охраной».

По Залу пронёсся вздох. Дети оборачивались, преподаватели хмурились, на лицах вспыхивали ликующие улыбки и недоверчивые взгляды.

«Однако победа далась нам непросто. От лица всего магического сообщества я объявляю минуту молчания в честь тех, кто в эти суровые годы отдал жизнь в борьбе с организованной преступностью».

Свет свечей в Большом зале притих. Дамблдор и Макгонагалл первые поднялись со своих мест. Их примерам последовали профессора и студенты. Откуда-то донёсся тихий всхлип. Кто-то стоял, закрыв лицо руками. Кого-то придерживали за плечи друзья. Кто-то шумно вздыхал. Все молчали.

Росаура бросила краткий взгляд на стол Слизерина. Далеко не все поднялись, чтобы отдать последние почести погибшим. Сидели, отстранённые, надменные, а на лицах тех, кто всё-таки встал, застыло оскорблённое, мстительное выражение.

Так вышло, что в ту минуту скорбели и о жертвах, и о палачах.

Росаура быстро зажмурилась, вонзив ногти в ладонь. Она стала думать о Боунсах, о Джеймсе и Лили Поттерах, а ещё о Лоре Карлайл, о детях и взрослых, чьи жизни изуродовала чужая бессмысленная жестокость, но не устояла: перед глазами был он, и он вновь насмехался над нею.

Страшный помысел на миг коснулся её сердца: не было бы ей легче, если бы сейчас она оплакивала его, как вдова? Не было бы в том больше чести и правды? Она потеряла его, но её боль не была болью утраты, а потому не могла найти утешения в светлой памяти и воспевании подвига. Для неё всё было очернено, выжжено. Так не лучше ли было?..

Она еле сдержалась, чтобы не ударить себя по щеке. Как только земля её носит!

Так, значит, если с его стороны всё был подлый обман, то что же, с её стороны — тоже? Если она допускает подобные мысли, значит, её любовь вмиг обернулась ненавистью, а раз так, не грош ли ей цена?

Но ведь она молилась, чтобы он остался в живых, чего бы это ни стоило! Получается, она оказалась неспособна принести жертву, раз в ней теперь эта преступная злоба? Если бы она действительно любила его, она бы и теперь желала ему только добра, но вместо этого она и имени его вымолвить не в силах, а образ, стоит прикрыть глаза, будто опаляет веки изнутри.

И вот, она уже не думает ни о войне, ни о павших, ни о сиротах. Она думает только о себе и о своей обиде. И кто она после этого?

Она вновь поглядела на стол Слизерина, где почти не было тех, кто бы радовался избавлению, несмотря на слёзы и боль. Верно, там ей и место. Змее подколодной.

Ей хотелось схватиться за голову и сдавить её изо всех сил, размозжить себе череп. Почему она всё ещё здесь со всеми этими людьми, как она только может…

Господи!..

Может, она и задавила эту страшную мысль каблуком, но след остался и клеймил её пуще.

«Спасибо, — раздался голос Крауча. — Мы увековечим память героев и невинных жертв. Мы искренне просим каждую семью прислать на адрес Отдела по ликвидации нежелательных последствий сведения о ваших близких, которые пострадали в ходе этой жестокой войны или же послужили сопротивлению террористической угрозе. Никто не будет забыт».

Все опустились на свои места, кто-то зашептался. Но Крауч продолжал:

«От лица магического сообщества я выражаю благодарность всем, кто не жалея себя все эти годы стоял на страже порядка. Осталось добить гадину! Я обращаюсь к тем, кто запятнал себя связью с экстремистами: явка с повинной облегчит вашу участь. Мракоборцы не сложат оружия, пока не будет привлечён к ответственности каждый, и на днях уже будут приняты законы о высшей мере наказания, поэтому, повторяю: в ваших же интересах сотрудничать со следствием. Чем больше информации вы предоставите властям о преступной организации, тем больше вероятность, что вам будет сохранена жизнь».

Повисла пауза, от которой холод пронёсся по Залу.

«Также я призываю всех, кто располагает информацией о лицах, замеченных в экстремистской деятельности, сообщить об этом в Отдел по ликвидации нежелательных последствий. Только совместными усилиями последствия многолетнего террора будут устранены, и Магическая Британия обретёт стабильность и безопасность. Наши дети достойны светлого будущего, где не нужно запечатывать двери на семь заклятий. Чем оперативнее мы сработаем сейчас, тем вернее обеспечим стране счастливое Рождество».

Кто-то еле вытерпел до окончания речи — и громко захлопал в ладоши. Тут же подхватили, со свистом, радостными выкриками. Стали бросать в воздух шляпы. Из волшебных палочек вырвались разноцветные искры. И пусть за столами были те, на чьих лицах ещё блестели слёзы, даже они улыбались.

Но Дамблдор вновь поднялся.

— Позвольте мне добавить от себя буквально пару слов.

Ученики и учителя встретили Директора ещё не остывшими улыбками.

— Прежде всего, я также хочу высказать слова благодарности. Не первый год наша школа выдерживала тяжёлое испытание. Как бы мы ни старались, мы не могли полностью оградить вас, дорогие учащиеся, от тревог и волнений, страха и боли. От раздора и потерь. Последние недели мы все с вами особенно сильно чувствовали угрозу, которая приближалась извне, но и прорастала уже среди нас. И всё-таки мы выстояли. Там, за школьной оградой, бесстрашно сражались взрослые. Вы тоже вели свою битву, дети. Вы были очень храбрые. Вы подавали нам, взрослым, пример мужества. Спасибо вам. Оно нам всем ещё понадобиться. Потому что эта битва… она ещё не завершена.

Дамблдор замолчал. Если кто-то всё ещё тихо улыбаться, то тут же осёкся. Взгляды, направленные на Директора, что студентов, что преподавателей, были скорее недоумённые. И всем пришлось обратиться в слух.

— Тот, кто стоял во главе всех преступлений и злодеяний в течение последних десяти лет, человек, который назвался Волан-де-Мортом, действительно сгинул. Едва ли для многих будет секретом, сколь отчаянным было положение. Однако для мудрого человека неудивительно, когда в момент самого большого страха и беспомощности приходит избавление. Недаром говорят, самый тёмный час перед рассветом. Это не случайность и не судьба, что так произошло и на этот раз. Я не думаю, что ошибусь, если скажу: избавление пришло благодаря вашей вере, дети. Вашей вере в чудо.

Пусть для волшебника чудеса — вещь довольно-таки обыденная.

Человек, на душе которого гибель сотен людей, в том числе ваших близких, был ослеплён жаждой власти. И позавчера он пошёл на самый чудовищный поступок, какой только можно вообразить. Он вознамерился убить младенца.

Он пришёл в дом, где укрывались родители и дитя. Он напал на них безоружных, когда они не были к этому готовы. Да, они не были готовы дать ему бой. Но они были готовы отдать жизни друг за друга. Муж — за жену с сыном. Мать — за дитя. И когда губитель поднял руку на ребёнка… он сгинул. В мгновение ока.

Скоро вы будете слышать имя этого ребёнка во всех уголках мира. Его уже называют Мальчиком-Который-Выжил, и он уже стал легендой. Но я хочу, чтобы вы помнили, что стоит за этой легендой. За этой легендой стоит чудо жертвенной любви.

Дамблдор перевёл дыхание. На лице его лежала чистая печаль. Минерва Макгонагалл сидела, приложив платок ко рту.

— И мне очень бы хотелось, чтобы мы все сейчас праздновали. Чтобы это чудо заставило нас забыть о нашем горе, о тяжёлых трудах. Но я должен напомнить об одной старой сказке. Когда рыцарь обезглавил дракона, его страшная голова покатилась с холма, всё ещё изрыгая пламень, а туша ещё некоторое время дёргалась и когтями разбивала вдребезги камни вокруг. Кровь, что брызнула из-под меча, окропила луга и леса, и все они умерли от яда. И пока рыцарь не сжёг и голову, и тело, пока не закопал прах под спудом на неродящей земле, рано было говорить об избавлении от чудовища.

Мы все очень устали. Многие опустошены. Немало тех, кто пережил утрату и сейчас скорбит. Помните об этом. Помните друг о друге. Заботьтесь друг о друге. Не оставляйте друг друга в одиночестве, потому что едва ли найдётся такая боль, которую человек способен полностью одолеть исключительно своими силами и при этом не повредить себе. Именно теперь мы призваны проявить друг к другу особую чуткость и внимание. Я прошу вас не терять бдительности и не совершать опрометчивых поступков. Только общими усилиями школа останется для всех нас безопасным местом, где не должно быть унижений, вражды и нетерпимости. За минувшие годы наши позиции пошатнулись, кто-то оступился, кто-то пошёл другой дорогой. Сейчас нам дан шанс выстоять и укрепиться. Я не говорю о том, чтобы начать всё с чистого листа. От прошлого невозможно отречься. Более того, о нём нужно помнить, чтобы не допускать тех же ошибок впредь. Поэтому говорю вам: не стыдитесь слёз, но сдерживайте отчаяние. Вы имеете право на уединение, но пусть ваши товарищи знают, куда вы отправились. Как бы мне самому не хотелось, но я должен предостеречь нас всех от излишней восторженности. Времена всё ещё неспокойные. Я уже получил несколько обращений от родителей, чтобы позволить детям на пару дней навестить свои семьи. Я не буду этому препятствовать, но призываю вас к осторожности. Берегите друг друга. Будем полагаться друг на друга, дорогие ученики, уважаемые учителя. И помните: война закончится не тогда, когда все преступники понесут заслуженное наказание, но когда в сердцах утихнет ненависть и вражда. И не останется ни в ком желания идти путём разорения.

Директор обвёл собравшихся своим пристальным, всепроникающим взглядом.

— В добрый путь.

Студенты, ещё притихшие, стали подниматься, деканы подошли к столам своих факультетов. Росаура не успела подумать, как ей в одиночестве отправляться в свои покои и не сбежать ли попросту в башню к Трелони (провидица так и не явилась на общее собрание), как её окликнула Макгонагалл:

— Профессор Вэйл! Будьте добры, сопроводите слизеринцев до их гостинной. Вам поможет профессор Нозарис.

Росаура удивлённо оглянулась на профессорский стол и тут же поняла, отчего ей всё казалось каким-то не таким: кроме профессоров Нумерологии и Астрономии она целый день не видела Слизнорта. К ней уже приближалась профессор Древних рун с лицом, от которого бы скисла капуста. Росаура молча подошла к столу Слизерина, подумав, как быстро Небо отзывается на её невысказанные желания. Только осудила сама себя, что в серпентарии ей самое место, как вот, получите распишитесь.

Слизеринцы глядели на неё угрюмо. Никто не забыл её субботней выходки, и кто-то из старших даже не преминул мрачно усмехнуться:

— Всё-то вам сопровождать инакомыслящих в резервации, мэм.

Росаура подошла к старосте.

— А что с профессором Слизнортом?

— Профессор Слизнорт болен, — с неприятным холодком отвечали ей. — Последний раз он поднимался вчера к завтраку.

— Что-то серьёзное? — Росаура не была уверена, что выдержит ещё одно дурное известие.

— Профессор Слизнорт притомился, — оскалился кто-то. — Он дежурил всю ночь с субботы на воскресенье. Сегодня он не проводил занятия.

«Вот как, — с кривой усмешкой подумала Росаура, — так всё-таки можно было!»

— Но он в Хогвартсе?

— В своих покоях, да.

Она прекрасно помнила запутанную дорогу в Подземелья, где только слизеринцы знали, как отыскать вход в их гостиную. Пока они шли, одна четверокурсница сказала Росауре:

— А я помню, как вы нас так вели первый раз, после Распределения.

Росаура оглянулась, и четверокурсница приободрилась:

— Тоже было всё будто впервые и чуть страшновато, а что будет дальше. А вы по дороге рассказывали нам легенду о Салазаре Слизерине и Чёрном озере.

Росаруа припомнила. На её курсе они были старостами вместе с Барти Краучем. В последний год им выпало сопровождать первокурсников до гостиной. Она была вся разбита после ссоры с матерью и понимала, что если замкнётся в себе, то расплачется, а потому заготовила заранее красивую легенду, чтобы вдохновить первокурсников. Барти ещё сказал ей, что она была как уточка с утятками. Кажется, это её вдохновило на дальнейшие педагогические подвиги.

— Полагаю, профессор Дамблдор уже рассказал нам сказку, над которой стоит подумать, — ответила Росаура, отрываясь от воспоминаний. Девочка, Дэбора Адэр, скептически вскинула бровь. Но Росаура чувствовала: Дэбора, да и многие другие, и вправду боятся. Не знают, что их теперь ждёт. А профессор Древних рун как раз прикрикнула:

— Ну-ну, поживее. Не растекаемся!

— Мне кажется, — сказала Росаура Дэборе, понизив голос, — было бы славно, если бы вы сегодня рассказали младшим какую-нибудь красивую легенду. Быть может, вы припомните ту, какую я рассказывала вам, или сочините свою?

Дэбора и пара других слизеринцев постарше, что были рядом, ответили Росауре внимательными взглядами и, кажется, чуть заметно кивнули.

Удостоверившись, что все слизеринцы в гостиной (пришлось провести перекличку), Росаура и профессор Древних рун вышли. Последняя напоказ поёжилась.

— Надеюсь, нам не надо тут сидеть, как цепным псам, до утра? Вам не выдали амбарный замок, чтоб предупредить попытки побега?

Росаура поглядела на коллегу холодно.

— Боюсь, полномочий тюремщика мне не вверяли.

Профессор Древних рун ничуть не смутилась.

— А я всё гадала, у них тут такой же порог входа, как они устроили в субботу в Большом зале? Знаете, у нас на Когтевране в гостиную можно войти, только ответив на каверзный вопрос. А тут я уже готова была к ножу и пробирке, чтоб чистоту крови проверять.

— Едва ли в таком случае я бы вела сейчас с вами столь увлекательную беседу, профессор. Быть может, это будет новостью, но на Слизерине учатся и полукровки, и магглорождённые.

— В таком случае, оставляю их на ваше попечение, — хмыкнула профессор Древних рун и, взметнув мантией, направилась прочь.

«Да чтоб ты всю ночь тут плутала, стерва».

Росаура не сомневалась, что Подземелья просто так не выпустят гостя, который проявил к их обитателям подобное непочтение.

Миг ею владела безумная мысль зайти к слизеринцам в гостиную и… Правда, что ли, сказки им рассказывать? Стоило признать: они её не съели только потому, что в коридоре это как-то несподручно, поляну не развернёшь, вилок и ножей не запасёшься. Но от осознания, что других детей сейчас утешают и наставляют деканы, а слизеринцы будут сидеть одни, становилось печально. Не то чтобы сердце Росауры вообще хоть как-то отликалось на происходящее, она скорее умом понимала, что вот сейчас стоит немного погрустить и посокрушаться.

И пойти навестить Слизнорта.

Известие о недомогании старика встревожило Росауру. Будучи единственным ребёнком в семье, она никогда не бывала обделена вниманием. Но в то же время её то и дело посещали мечты о семье большой, с множеством братьев и сестёр или хотя бы представителями старшего поколения. Родители отца умерли ещё до того, как он вступил в брак. А родня матери и знать её не желала после замужества. Поэтому, быть может, попав в Хогвартс и почувствовав острое одиночество как от разлуки с родителями, так и на факультете, где немногие желали сойтись с нею покороче, Росаура выбрала на роль близкого человека своего декана. Радушного, чуткого, внимательного, не в пример прочим преподавателям явно умеющего находить общий язык с детьми. А ведь многие дети даже из самых благополучных семей испытывают на первых порах тоску по семье и очень нуждаются в опеке. А потом, лет в тринадцать-шестнадцать, когда с семьёй разрыв усугубляется уже в силу подросткового бунтарства, фигура учителя, даже, скорее, наставника, становится особенно важна. И Гораций Слизнорт справлялся с этим блестяще. И хоть Росаура со временем стала подозревать, что Слизнорт ласков с нею во многом из доброго расположения к её матери (и, быть может, не без ходатайства самой матери), ей не особо были важны мотивы его поступков. Он делал всё, чтобы помочь детям чувствовать себя как дома, и ему это удавалось.

Поэтому ей вдвойне было тревожно оттого, что он оставил своих подопечных сейчас.

Она постучала в двери его покоев, даже не придумав, что и сказать. А он не спешил открывать, но в Росауре проснулось упрямство. Очень ей не хотелось возвращаться в свои комнаты. Ведь там она бы осталась наедине с пустотой.

— Профессор Слизнорт! Сэр! Откройте, прошу!

— Боюсь, это будет не самым лучшим решением, мисс Вэйл, — донёсся до неё голос Слизнорта. Глухой и… очень странный. Таким она никогда не слышала его.

— Но это очень важно, сэр.

— Важно? Что же сейчас может быть таким важным?

Это было совсем непохоже на Слизнорта.

А когда он всё-таки уступил ей и приоткрыл дверь, она убедилась: он сам был на себя не похож.

Он был в домашнем халате, но одежда под ним была в беспорядке. Лицо всё заплыло и припухло, губы дрожали. Взгляд чуть блуждал. Росаура поняла: Гораций Слизнорт до неприличия пьян.

— Вам очень плохо, — сказала она негромко, когда он отвёл глаза.

— Бывало и лучше, девочка моя, бывало и лучше…

— Вы не были на вечернем собрании. Мне сказали, вы очень больны.

— Да, видимо, — он провёл рукой по блестящей лысине, — совершенно разбит. Зря вы тут на меня смотрите, мисс Вэйл. Зрелище прискорбное.

— Там дети в гостиной совсем одни.

— А я тоже… видите, совсем… один.

Он как-то жалостливо поджал губы и рвано вздохнул. Потом глаза его юркнули, и он выдал:

— Впрочем, может, вы уж тогда… окажете мне честь… проходите?..

Он поморщился, спохватившись, что несёт околесицу, но, конечно, был уверен, что Росаура тут же откажется. Росаура тоже была в том уверена. И несколько удивилась, когда прошла за Слизнортом. Тот удивился премного, и с минуту они молча стояли на пороге, не в силах смотреть друг другу в глаза.

Росаура стала оглядываться и увидела на тумбочке уже знакомый круглый аквариум, обитательница которого в прошлый раз своей искристой чешуей и почти человеческим взглядом вызвала у Скримджера до смешного много подозрений, а у Слизнорта — очередной прилив гордости за своих воспитанников. И ляпнула, не подумав:

— О, а где же Френсис?

И тут же поняла, что совершила нечто ужасное. Если какая краска и оставалась на лице Слизнорта, то и та отхлынула на этих невинных, казалось, словах.

— Френсис… — он медленно двинулся к аквариуму, а тот... Нет, не был запущен или разбит, напротив, кристально чист и совершенно пуст. Слизнорт положил свою пухлую руку на стекло и судорожно вздохнул: — Френсис больше нет.

Слизнорт провёл рукой по стеклу и отошёл к дивану. С тяжёлым вздохом сел.

— Волшебство, в которое вложены душевные силы волшебника, его чувства и помыслы, сердечное тепло, обыкновенно очень мощно и красиво. Но, увы, имеет один недостаток.

Слизнорт взял низкий бокал и машинально отпил.

— Оно обрывается вместе с жизнью своего творца.

На этот раз Росаура поостереглась говорить, что ей очень жаль. Хотя ей действительно было жаль Лили Поттер, в девичестве Эванс, магглорождённую, любимицу Горация Слизнорта, который души в ней не чаял. Да, Росауре было жаль Лили Эванс, эту удивительную девушку, которая одним своим присутствием будто согревала всех вокруг, чьи рыжие волосы пылали пламенем костра, а глаза сияли той сдержанной, скромной, а оттого великой силой, на которую способна лишь добродетель. Росауре было жаль Лили Эванс, девочку, девушку, женщину, успевшую так красиво расцвести: она прекрасно училась, она нашла своё призвание, она помогала людям, подавала руку друзьям, не мстила врагам, она была верной женой, стала матерью. Она жила так полно, как немногим хватает сил и усердия, будто знала, что ей отмерен всего лишь двадцать один год.

Но что сожаление Росауры было Слизнорту, который подлинно скорбел?

Росаура перевела взгляд на низкий столик у дивана и увидела на нём расставленные беспорядочно бутылки и графины, пару стаканов, один для вина, другой для чего покрепче. Но среди бутылок, надорванной коробки с засахаренными ананасами и остатками буженины, лежали фотографии. Много, очень много фотографий. Они валялись и на диване, и под столом. Какие-то были в альбомах, какие-то в пачках, несколько — в рамках. С них улыбались люди, преимущественно дети, подростки. И сам Слизнорт. С кем-то он стоял чинно, кого-то покровительски похлопывал по плечу, с кем-то сидел за накрытым столом, кому-то жал руку. А его подопечные либо важно кивали, либо задорно смеялись, некоторые даже беззастенчиво махали рукой.

Все они были молодые и очень счастливые.

Фотографию с Лили Эванс Слизнорт держал ближе всех. Там Слизнорт сидел в кресле, а Лили стояла сзади и приобнимала его за плечи.

Но внимание Росауры особенно привлёк один портрет. Быть может, потому что тот был в изящной, явно дорогой, но неброской рамке. А, может, потому, что он был одиночный, взятый крупным планом, и человек, запечатлённый на нём, почти не шевелился и будто против воли притягивал взгляд.

— Сэр, позволите?..

Слизнорт кивнул, даже не взглянув.

Росаура взяла в руки портрет. На нём был изображён юноша, и облик его завораживал. Тёмные локоны, точёные скулы, чувственные губы, благородный изгиб бровей, высокий лоб и узкий подбородок. Хотелось бы сказать, что он — прекраснейшее творение юности, однако глаза, равнодушно устремлённые куда-то вдаль, выдавали то, что сумел уловить фотограф, но что, верно, сам юноша стремился скрывать от других. В этих глазах была разлита вся тайна Чёрного озера. Тайна глубин, на которых зарождается клокот вулкана.

Росаура невольно вздрогнула, но не могла выпустить фотографию из рук.

— Кто это, сэр?

Слизнорт шелохнулся, но когда увидел, что она держит в руках, странно замер. По его лицу промелькнул испуг, а затем — болезненная обречённость.

— Его звали Том. Том Реддл.

Росаура вновь поглядела на Тома Реддла. Ей казалось, что где-то она уже слышала это имя, будто случайно обронённое, но перед взглядом этого человека всё казалось неважным. Этот взгляд изничтожал всё существенное.

— «Звали»?.. — вторила Росаура, еле удерживаясь от будто навязанного желания коснуться фотографии. — Но что с ним сталось? Сэр?

— Что с ним сталось… — эхом отозвался Слизнорт и поднял на Росауру странный, молящий взгляд. — Мне кажется, в том, что с ним сталось, виноват я.

— Он умер?..

Слизнорт дёрнулся, будто в судороге. Миг смотрел на неё, как затравленный зверь. Облизал пересохшие губы. В глазах отразилась сущая мука.

— Да. Да, он умер. Он умер очень давно.

Росаура молча отставила фотографию. Ей захотелось уйти. Но именно в этот момент Слизнорт зачем-то сказал:

— Он был моим лучшим учеником. Нет, — он прикрыл рукой, совершенно белой, глаза, мотнул головой, и произнёс совсем глухо, будто выдавливая из себя слова: — Он был моим любимым учеником. Любимым. Он был сиротой, но очень способным. До одиннадцати лет он не видел мира за стенами полунищего приюта. А ведь его детство пришлось на предвоенные годы. У магглов был голод, беспорядки. И он, необычайно способный, наделённый большой силой, заточён среди них, постоянные унижения, побои, недоедание, одиночество. Мы не можем понять, что значит быть сиротой, у которого нет никого, абсолютно никого, даже памяти о родителях. И когда он попал в Хогвартс, на мой факультет, я… Я…

— Вы стали ему как отец?

На лице Слизнорта проявилась улыбка. Улыбка утраченной надежды.

— Боюсь, для этого я недостаточно старался. А вдруг поэтому всё так и вышло?..

Казалось, он замкнулся надолго. Но теперь Росаура не знала, как оставить его. И она всё-таки сказала:

— Мне очень жаль.

Слизнорт тихо вздохнул и сказал лишь:

— Негоже старикам хоронить детей.

Росаура очень хотела заплакать, но не могла. А Слизнорт как назло смотрел прямо на неё с какой-то болезненной, невыразимой нежностью.

— Мне не удалось обзавестись собственной семьёй, — заговорил он. — Это проклятие многих учителей. Берёшься за это дело, и тебя с головой накрывает. Дети, дети, дети чужие, но уже — как свои. Ни на что нет времени, кроме них. Знаете, девочка моя, зря вы пришли в школу прежде, чем вышли замуж, а там хорошо бы ещё своих успеть нажить! Так что только позовут — идите, идите отсюда прочь, дорогая, или сами зовите, чего уж, вам-то будто будет отказ!..

— Думаю, такое мне не грозит, — она бы испугалась, увидь в зеркале свою усмешку. Но Слизнорт ничего не замечал и говорил, говорил…

— А вернуться в преподавание вы всегда успеете. Так вас закрутит, и всё, ни супруга, ни своих деток… С мясом будут вас вырывать из учебного процесса, если найдётся такой терпеливый или, лучше сказать, отчаянный человек, который решится связать свою жизнь с учительницей! А собственные дети, знаете, говорят, что немало обижаются, потому что будучи учителем всё равно больше времени проводишь с чужими детьми. И… вот как странно выходит. Ты заботишься о них даже сильнее, чем их настоящие родители. Видишь их чаще, общаешься больше, а поскольку ни времени, ни сил на собственную жизнь нет, то начинаешь и жить — ими. И понимать, что всё равно никогда не станешь в их сердце на первое место. Останешься для них добрым, мягким, заботливым чудаком, ещё будут сомневаться, запомнил ли ты их по имени. А ты запомнил. Имена, прозвища, любимые словечки. Парочки и компании, их глупые шутки. Улыбки и взгляды. Всё то, что в глазах каждого ребёнка. Обнаруживаешь, что сердце может быть бездонным. Сколько бы их ни было, они не сливаются в один бесконечный поток. Каждый, каждый оставляет свою зарубку. Быть может, потому что каждый нет-нет, да попил твоей крови. И почему-то таких любишь больше всего. Потому что если ты отдал, ты уже не можешь забыть. Эта связь никогда не устареет. Много обид, много ожиданий, да и разочарований немало. Хочется, чтобы все они летали, как журавли. Но это очень плохо — когда учитель вкладывает свои амбиции в учеников. Нет-нет, самое главное — это помнить их детьми. Чтобы они навсегда оставались детьми в твоих глазах. А на ребёнка глупо обижаться. От ребёнка глупо много требовать. И даже когда они вырастают, и забывают тебя, или хамят, или навещают раз в десять лет с коробкой дешёвых конфет, это всё неважно. Учитель одновременно самое требовательное и самое снисходительное существо на свете.

Он всё глядел на неё немигающим, поддёрнутым влагой вглядом, а она не смела и шелохнуться.

— Я люблю детей. Я любил их всех. Не одинаково, конечно. Разных людей невозможно любить одинаково. Но они все дороги мне. И теперь… Как до этого дошло? Любимые ученики… убивают любимых учеников. Как до такого дошло?

Он поднёс свою белую мягкую руку к лицу, что пошло рябью. Из его берилловых глаз текли слёзы.

— Я давал им всё, что нужно. Всё, в чём может нуждаться человек. Разве я не любил их? Разве не желал им самого лучшего? Разве не хлопотал о каждом, насколько это было в моих силах? Разве не пытался облегчить им путь? Но… что за путь они выбрали? Почему? Откуда в них эта жестокость? Когда я прижимал их к груди, разве они уже были звери?

Он тяжело задышал. Закрыл глаза. После молчания молвил:

— Нет. Нет, я не могу назвать их зверьми и сейчас. Я наслышан об ужасах, которые они творят, но всё равно не в силах отречься. Да и должен ли я? Ведь я воспитывал их… как своих. Значит… я где-то ошибся. Я, прежде всего я, а вовсе не семьи. С семьями они разлучены на долгие семь лет, в которые происходит самое быстрое и полное становление. И все эти семь лет они под моим надзором. Где я не досмотрел?..

Росаура могла бы ответить, но поняла — уже не к ней он обращал свои речи. Не её видел перед собой.

— Что я сделал не так? Разве недостаточно того, что я любил их, любил их всех?..

Горечь душила Росауру. Она поняла, что пора уходить.

Но только она повернулась к двери, как та распахнулась. Это был Дамблдор.

— Альбус! — Слизнорт хотел было привычно переполошиться, но его хватило только на вялый жест. На миг он будто устыдился расставленных на низком столике бутылок и графинов, но потом махнул рукой. — Ну, уж заходи.

— Пришёл тебя проведать, Гораций, — осторожно отвечал Дамблдор, проходя ближе. — Профессор, — кивнул он Росауре.

— Да-да, — кивнул Слизнорт, — хорошо, что заглянул. Есть тут по твою душу… Там, на столе… А, я бы сам… Мерлин правый… Мисс Вэйл, передайте Директору тот конверт со стола.

Сам он закрыл лицо рукой и откинулся на подушки дивана.

Росаура чуть вопросительно поглядела на Дамблдора, но тот молчал, и она исполнила наказ Слизнорта. Подала Директору, не поднимая глаз, и, чуть склонив голову, двинулась к дверям.

— Нет-нет! — воскликнул Слизнорт, не отнимая руки от лица. — Пока останьтесь. Лучше при свидетелях. Да, Альбус, при свидетелях. Открой, прочитай. Иначе… мне нужен свидетель.

Дамблдор отложил конверт.

— Боюсь, сейчас не время для прошения об отставке, Гораций.

Слизнорт обернул к Дамблдору смятое, испуганное лицо.

— Как ты… Да что же… Как это, «не время», Альбус! Я прошу, нет, я требую, это всё, на что я способен, не заставляй меня унижаться, ещё и при девочке!

Росаура сделала шаг прочь.

— Обождите, профессор, — обратился к ней Дамблдор. — Мне, правда, тоже понадобится свидетель. А то с профессора Слизнорта станется улизнуть под шумок, а потом распустить слух, что я задерживал ему жалование и вообще условия в Хогвартсе просто ужасные.

— Альбус, ну чего ты хочешь… — взмолился Слизнорт.

— Хочу, чтобы ты сам распорядился этим конвертом, потому что у меня и так слабость хранить ненужные бумаги, боюсь, скоро на меня опрокинется шкаф и засыпет до смерти такой вот ерундой.

Поскольку Слизнорт издал нечленораздельный звук, Дамблдор деликатно отвернулся и сказал Росауре:

— Благодарю вас, профессор. Прошу вас, если не затруднит, есть одно дело. Пожалуйста, зайдите в мой кабинет через полчаса. Вы когда-нибудь лакомились канареечными помадками?

— Бывало, сэр, — кивнула Росаура и поспешила уйти. — Благодарю.

Но только за ней закрылась дверь, как до слуха донеслось:

— Но я не могу, Альбус. Не могу!

Создалось впечатление, будто Слизнорт рухнул Дамблдору в ноги. Росаура замерла. Сопротивляться давней страстишке не было сил. И потом… разве Слизнорт, как и всякий уважающий себя профессор, не ставил на свои апартаменты заглушающих чар?.. Тогда почему она слышит всё, что происходит между двумя старыми товарищами с глазу на глаз? Быть может, Дамблдор всё ещё хочет, чтобы она была… свидетельницей?..

— А кто из нас может, Гораций? — говорил Дамблдор.

— Молодые. Сильные. Кто угодно, но лучше, чем я.

— Молодых и сильных мы должны были воспитать.

Наступило молчание. Скрипнул диван, пронёсся вздох. Слизнорт вымолвил:

— Молодые и сильные не должны были погибать.

Наверное, он снова плакал.

И Росаура расслышала то, в чём многие бы усомнились: она расслышала тяжёлый, невероятно усталый и горький, сокрушённый вздох Альбуса Дамблдора. Вздох, в который он позволил себе уместить всю свою скорбь, и боль, и тоску, не обмолвившись о том ни единым словом.

— Мы должны держаться, Гораций. Надо. Сейчас — особенно. Лодка раскачана. Ты понимаешь, что пойдёт следом. Обратная реакция.

— Почему ты думаешь, что с этим я справлюсь? Я стар, Альбус. Я старый, больной человек. Слабый человек. Я не могу…

— Я не думаю, Гораций, я лишь надеюсь, что ты тоже внесёшь свой вклад, чтобы это не вылилось в катастрофу. Прежде они ликовали, предвкушали скорый триумф. Но теперь они обескуражены, загнаны в угол, и вот-вот озлобятся, когда тоже начнут терять. Друзей, родителей… Всё, ради чего они учились, жили, всё, к чему стремились, перечёркнуто, объявлено вне закона. Боюсь, они будут ещё беспощаднее. А ты — единственный, кому они хоть сколько-то доверяют.

— Что проку? Они ни во что меня не ставят, ты сам видишь.

— Я не прошу тебя воевать против них. Напротив, прошу защитить. Тебя они ещё подпустят. Я же в их глазах, увы, враг. Тебя одного они не воспринимают как надзирателя. Останься их покровителем. Не дай им наделать глупостей.

— Они всё равно будут делать то, что сочтут нужным, ты же знаешь. И хочешь, чтобы их наказывал я — потому что я не буду стегать их до смерти, потому что только во мне есть к ним жалость! Хочешь, чтобы они возненавидели меня… Ты хоть понимаешь, чего требуешь от меня?! Но я никогда не умел обращаться с кнутом, Альбус! Это не в моих убеждениях, я всегда был категорически против... А сейчас, кажется, без этого уже не обойтись. Мне остаётся только уйти. Отпусти меня, Альбус. Отпусти!

— Если ты сбежишь, то на кого им останется положиться? Если мы разом выбьем у них почву из-под ног, они могут дойти до полнейшего исступления. И потом, думаешь, они оставят тебя в покое? Нет, я не могу отпустить тебя. Только здесь ты ещё в безопасности, Гораций. Стоит тебе выйти за ворота школы, как они…

— Хватит! — жалобно воскликнул Слизнорт. — Тебе всё равно не передать всю красноречивость их угроз.

— Ты уже показал пример мужества, Гораций, когда отказал Тому стать его приближенным зельеваром.

— Что толку! Вместо меня ему служил мой ученик. А я горжусь своими учениками, ты знаешь, Альбус. А этот ученик — из тех, кто превзошёл учителя.

— Не о том сейчас речь. Судьбы многих сейчас на волоске. Мы должны не позволить детям пойти по стопам отцов.

Слизнорт больше не возражал, а Дамблдор не спешил заговаривать вновь. Росаура хотела уйти, но тут услышала:

— Альбус… ты же был… там?..

— Да.

Дамблдор помолчал и тихо сказал:

— Всё случилось быстро. Она будто заснула.

Спустя мгновение тишины он молвил:

— У мальчика её глаза.

Росаура кинулась прочь.

Ещё боль. И ещё, и ещё. В чём измерить её? Как вычерпать? У каждого своя, кровная, и всеобщая, неподъемная. Сколько её, неизбывной?

Пусть он пропал, сгинул, этот душегубец. Пусть повяжут и осудят тех, кто творил произвол. Пусть сказка о том, как младенец одолел дьявола, воплотилась в жизнь, наверное, чтобы дать всем надежду… Но разве это заглушит муку? Разве её станет меньше? Разве возможно будет когда-нибудь снова дышать полной грудью, не задыхаясь?

Как бы то ни было, но теперь Росаура знала: только дети, только их улыбки и воля к жизни смогут это преодолеть. И это не она будет им провожатой, но они выведут её из дремучего леса. Сейчас они потеряны, обездолены, напуганы, но на самом деле им, взрослым, они нужнее, потому что они — звёзды. Пока они светят, невозможно сбиться с пути.

Старый замок вёл её своими укромными путями, заботился о ней, сбавлял шаг, выравнивал дыхание, укрывал в своих переходах, когда мимо проходили те, кому ей всё равно нечего было бы сказать. Он привёл её к кабинету Директора ровно в назначенный час.

«Что ещё он хочет сказать мне кроме того, что уже позволил услышать?..»

— Канареечная помадка.

Каменная горгулья покорно отпрыгнула в сторону. Росаура поднялась по винтовой лестнице. Дверь приотворилась перед нею. Директор уже её ждал.

— Вы как раз вовремя, мисс Вэйл. Прошу, проходите.

Росаура увидела, что у окна стоит незнакомый чародей в остроконечной шляпе и дорожном плаще. Когда Росаура переступила порог, он обернулся и вежливо улыбнулся.

— Мисс Вэйл, — сказал Дамблдор, — позвольте представить вам нашего нового сотрудника. Мистер Конрад Барлоу, помимо всего прочего, любезно согласился взять на себя обязанности профессора Защиты от тёмных искусств.

---

Примечания:

В главу "Арианда" была добавлена подробность, что Лили Эванс подарила на свой выпуск Слизнорту аквариум с лепестком лилии, который вскоре обернулся золотой рыбкой, и Слизнорт дал ей имя Френсис.